Письма

Двенадцатого января 1927 года.

Вы были в Ленинграде, вас видели и те кому это безразлично, а я не видал.

Давно уже я брожу и собираю свое горе и всё не могу набраться. Что толку всю ночь провести сжимая маленькое зеркало в руках, губами и ладонями удерживая в нем воспоминанье.

И пусть никого не оскорбит это мое письмо к женщине, которую я никогда не целовал, никогда не обнимал и ни разу не назвал на ты. Не правда ли это исключает всякий оттенок недовольства (я так надеюсь) даже у вас кому я пишу, а ведь дальше – ничто не защитит женщину от мужских мыслей о ней – не правда ли и даже это кажется нужно в кавычках т. к. кто то это сказал.

Все же я знаю, что вы в праве вернуть мне это письмо и даже не дочитав б. м, да и зеркало мне хранить незачем почему в нем уместилось только одно лицо а места в нем для вашего и моего довольно, но вы, вы были в Ленинграде, а я и не видал вас, да если и сорвусь сейчас в Москву то только постоянную сухую тоску замесить на свежем горячем отчаянии и наперед знать а хочется то как а, попробовать а?

Вы можете быть вполне спокойны – вы не поддерживаете никакой компрометирующей переписки, да у вас и не может быть такой. Но я, я все таки напишу вам и вот сейчас сию минуту, что я света не взвидел от горькой досады что я вас не видал, что вы б. м, не забыли (ведь не настаиваю же, я говорю может может не забыли и то если вы знали это) что я никогда не думал о вас безразлично – никогда несмотря на всю смертельность этого слова.

Из всех дней за последние месяцы я не мог бы различить ни одного. Я не останавливаю своей жизни, не ускоряю не задерживаю и даже выполняю по отношению к ней часть обыденных обязательств. У меня жизнь пропадает, Nelly, и если бы кто слышал как я сказал ваше имя – едва ли понял бы что это? – брань или крик о помощи.

В городе, где я живу побывала ненадолго молодая женщина москвичка на обратной дороге с богомолья. А мне теперь нет покоя потому что не утешился, не повидал, а загулять с горя – не на что, да и кстати сказать – не знаю, говорит, зачем и кому это нужно, а вообще самое занимательное в моем жизнепрепровождении это изучение французского бокса – савата т. к. вполне понятно что уж если получишь здоровую затрещину то это несколько встряхивает. Впрочем я понятно только любитель и никогда не стать мне чемпионом, получающим женские улыбки и переходящие кубки из рук членов правления губ. совета физической культуры.

Nelly, бравада выдыхается. Я один и одинок в своей петербургской комнате. Я порю чепуху. Это не важно. Важно то что я вас не увижу.

Пусть в новом году все новое станет необычайным с болью и сладостью упиваюсь я словами, которые пишу вам сейчас. Прощайте, прощайте всего всего самого хорошего хорошего желает вам ваш Александр М.

P.S. Милый друг, я, кажется, не совсем верно подписываю адрес на конверте – простите меня. А.

*********************************

Уважаемый товарищ, на пороге к двадцатидвухлетнему - Э, да, брось ты дурить Сашка!

Неллюсь,

хотите я вам расскажу как я вам звонил

сегодня.

Во

первых:

Я сидел часа 4 на станции и … то приходили какие-то экстренные идиоты со срочными вызовами на Харьков, почему все на Харьков не знаю, но при мне их было 3 ое. Потом говорили газетчики, говорили откуда то из своей норы так что ничего с ними нельзя было сделать (ну и оборот вышел). Участие на станции возбудил поголовное – предлагали воду (кипяченую) давали для развлечения список абонементов 3х или четырех городов, указывали на меня как на пример нетерпеливому коммерсанту из Пскова (в этом мертвом городе очевидно евреи заняты мессианскими целями и если там несколько таких, как был этот на станции - Псков загудит).

Вдруг истошным голосом барышня вопит Вам, вам 3.20.01. в 11ую будку. Уборщица говорит «ну вот дождались и поговорите на здоровье», но я понятно скорее чувствую эту ремарку, чем слышу и вот я в кресле барышня звонит вероятно к вам долго и ежесекундно говорит «ах, знаете что-то не отвечают» я волнуюсь, волнением заражаю всех – трубка весело цокает, барышня необыкновенно интимно говорит «Нэлли у телефона» и мы все: я, барышня, коммутатор, сосед по будкам, изливавшийся в какой то Валдай и Л, я, конечно, все мы орем трам там там тати тарам там там тарам там там тадам там банзай (10. 000 лет) ура вернее разные уры всеми голосами и … вы знаете почти все остальное и примите Милостивая Государыня, Анна Иосифовна, еще и еще раз мои уверения в совершенном к Вам восхищении, не без некоторого задирательства – (Нэльятина вы этакая) но уважаемый Нэльёныш вы такой милый Нэльеныш что право необыкновенно обидно отказываться от именинного поцелуя в теоретически мне известные губы, но, увы, кроме губных звуков (о, вредные последствия введения в языкознание) они мне не казались склонными к извлеканию иных эффектов (это по отношению к суссимированному субъекту). А впрочем – запутался. Итак еще один последний салют Ура! и с 30ым марта покончено - немного о себе.

Это не совсем точно пожалуй я выразился с недели на неделю я жду результатов и т. д. Дело в том что письма за границу идут очень медленно (почти месяц до Токио), а я не дальше как месяц написал то, что нужно было сделать 3-4 тому назад.

Секретарская должность у представителя совета т. концессионеров по окладу маловата но вероятно приличный № в гостинице или где нибудь в этом роде. Но все это понятно не устраивает. Сахалин богаче, но далече. Отечественные блага сомнительны хотя попытку сделаю при неудаче с Яп. Кое какой подход есть и [нрзб] тоже. На сем стоп, и стоп на стопе сем.

Передайте Бор. Вас., что мне было приятно обменяться с ним приветливой памяткой.

Ну давайте сюда что нибудь не для всех доступное - ну хотя бы рыжий глаз ччмок, чммок, чмоок, чмокк – Шура.

****************************

Нэллик из того сибирского котенка, которого я еще помню так ясно Вы собираетесь стать всамделишной ангорской кошечкой – что же это естественный переход, но у меня так жалобно защемило в сердце как будто Вы уже уезжаете

мало того

как будто Вы уже в Ангоре и какой нибудь Энвер паша встречает Вас с хлебом-солью и … розами.

Нэллик, он же глупый, у него в черной феске дырочки для свежего воздуха и в гурманском экстазе он урчит за пловом от удовольствия. Впрочем «лето в Ангоре» Лансере очень «миленькая» вещь, но весны в Ангоре я решительно не могу допустить.

Если уже этот окаянный сезон обязательно должен пройти как то боком возле меня то ведь и на бок есть острастка и называется она

бок о бок.

Надо что нибудь поразмыслить.

Чем мои японские желтки лучше турецких и почему Ангора менее заслуживает моего посещения, чем также трепетно дожидающаяся его Япония. О, нет не пугайтесь, милый девочкин, Свободе вашего путешествия ничто не грозит.

«И никто меня в Ангору

И никто меня в Ангору

не возьмет, не возьмет, да и действительно кому я там нужен, разве этих кошек стричь, да их там я думаю и нет как всегда бывает с неизвестными во Франции французскими булками.

Вы знаете, Нэльсун, вы этакий

P.S. Что за «чудовищные» вещи рассказывает этот тихий инженер. Я тоже много лет знаю эту семью и меня это понятно интересует.

Почему мне так весело, а

это

потому,

что на меня прямо в верхнюю (ну и в нижнюю тоже) губу смотрит этакой советский эльф, весёлый, ласковый и немножко поджульковатый

нно!

должно быть очень важная персона, ибо снята отнюдь не по знакомству с оператором, но в целях широкого ознакомления пролетарских масс со своей рожицей – на фильм госкинпрома Грузии или Межрабпома Русь, а вернее всего на этой маленькой вырезке из ленты, которая сейчас лежит под моими повеселевшими зенками и если и сохранились в сухом виде, то больше пожалуй по неведению о результате реакции на желатин смачивающих веществ (срочно пишите, а как с другой то стороны можно?). Нэлли, но вы знаете

Я

не на много менее жирен

чем Ваши московские

приятели Зак и Грамберг

(тоже пишите что делать и не менее срочно).

Сам же я не знаю, что мне разрабатывать ли «стройность», добиваться ли полпредства при шейх-уль исламе Ангоры, и что не менее важно – заделаться ли членом ревизионной комиссии нашего тутошнего домоуправления или собрать, Нэллик, все свои жалкие силы, чтобы в последний раз сделать усилие стать нормальным человеком, с правом на жизнь. Настоящую неодинокую жизнь – в которой крепкая нежность, надежда быть и стать дорогим и милым, руки вокруг шеи прижимающие дурацкую твою голову к своей близкой и милой груди – еще не видимыми, но с такой болью и надеждой прозреваемыми вечерами – там впереди. Нэлли, опять мне взгрустнулось. Я приникаю губами к вашей руке. Шура. Пишите же, маленький.

**************************

Нелли, что я! Я до сих пор не сделал ничего большого, ничего не создал, отрывки мыслей б. м. причудливых иногда – ничего не стоят. У меня нет даже точной и простой профессии, ловкости и энергии нет, о внешних данных из сожаления к себе я писать не буду это пример как при общей правильности черт лицо все же мягко выражаясь неудачно и т.д. и т.д. Но у меня есть все же нечто, впрочем его рыночная неизвестна – на рынке его теперь нет (впрочем же, временно конечно, вероятно появится) Нэллик пусть вас не обижают мои выражения я не могу говорить о себе без иронии сейчас, так вот, и я говорю правду у меня есть что то, кажется нечто похожее называется нежностью. Нэллик, я никогда не целовал вас никогда не обнимал. Почему же сейчас у меня закипают слезы на глазах.

Что может дать чувство это единственное ничтожное достояние мое, что даст тому кто и сейчас в слезах – это чувство и дальше.

Моя тоска была без меры не первый год и не ей одной я обязан головокружением многих этих дней. Неллик, за что же мне дается милая радость ваших мыслей обо мне. Ах, милая, милая девушка разве не понимаю я, разве разволнован до этих вот самых слез мыслью что м. б. вы думаете обо мне также к я о вас. Неллик, как это далеко от дружбы как это понятно в словах совсем, совсем других чем говорят в дружбе и ласковостях каких понятно дружба не может и знать. Разве же не так я думаю о вас, и если нет, то это о нас я так думаю. Если меня ничем неприметного, кроме и вправду сердца и характера способного к тому чтобы любить крепко по мужскому и по мальчишечьи б. м. если вы думали обо мне хоть немного хотя бы в один немного более разнеженный вечер, но думали мягко и может быть любовно – при мысли об этом снова отчаяние охватывает меня – зачем гибнет это, почему вместо того чтобы быть с вами и всею силой желания жизни добиться того чтоб это у вас стало крепким и верным и самому, а самому взять с восторгом себя всего сразу и передать вам – вместо того я сижу сейчас в своей комнате, как логове один, проклято один, без крупицы веры в свою жизнь, с мертвящей тишиной вокруг с гурьбой волнующихся мыслей одна несбыточней другой, а третья – истинная – горше нерадостней всего. Вы пишите милый Неллик – если вас любят – то так, не любят – так. Но я не знаю. Я же – боюсь, пугаюсь того что никогда не забуду. Мне будет этот поистине жалкий жребий жизни издали, волнений и страданий от всего, что может и не относится ко мне. За эти дни я начал приходить в так называемое нормальное состояние. Внешне это выражается в том что я обедаю и ужинаю вместе со всеми, написал 3 деловых письма и мечтал об одном не деловом нет не деловом, но нужность которого мне мила бесконечно. Я знаю что мне нужно сказать что со мной – б. м. мне помогут – и вот оно это письмо. А что же в нем. Я не могу, не смею нет права мне писать как и что хочу я – почему все эти долгие дни мне было тяжелее (я знаю, знаю Неллик милый приветливый Неллик – мне тяжелее и мне страшней и грознее это. Так мало нежности в жизни и редко редко люди пускают ее к себе – нежность для милого, для милой. А я людей то так мало встречаю – у меня 3–4 старых приятеля которые пишут мне иногда руками в меховых рукавицах с арктических широт или из глуши Уфимской губернии со своего пчельника или из заграницы. У меня очень мало знакомых. Из родных мне не все близки, а я одно только знаю крепко и гибельно – не встретить мне никогда на жизнь никогда такой надежды быть любимым быть м. б. родным взаправду как м. б. я мог бы ждать у Вас. У меня кровью исходит мысль что вы уйдете совсем уйдете, а я я останусь как на голых досках так сиротливо так несчастливо. Мои старания успокоиться опять кажется разлетелись – да разве это возможно. Нелли, я снова повторяю вы в праве, ах вы можете без слабого упрека совести не ответить на это письмо и тогда тогда только ещё хуже мне будет еще неприятней, а разве я и стою другого. Нелли, если бы вы взяли мою голову в руки и посмотрели в глаза. Ваш Шура.

****************************

Моя Nelly

Читайте это с любящим сердцем тогда я буду Вам чистым и тогда нас будет двое такими как я жажду – друг для друга.

Я протянул к Вам руки и потянулся всею грудью, это объятия крепкие и нежные молодого мужчины для девушки любимой и лелеемой. Но будет ли? По женственным и скромным словам вашего письма я не смею прийти к такому решению. Ничто не заменит мне единственного ответа.

Любите ли! Или влечение, или расположенность. Я так жду.

Если сейчас Вам ближе другие люди и это не осторожность, а иная любовь заставила Вас промолчать прямой ответ, который я так напрасно ищу на чуть смявшихся страницах, если это так то все же впустите к себе мои слова, думайте о них, о желании страстном и душевном, о жизни которую любящие создают без вмешательства кого бы то ни было. А я любящий и жду.

Нежность глубокая и трепетная, мне дорого это чувство сейчас потому что я им наполнен и еще потому что оно направлено к Вам. Как я желаю утолить это чувство ответной радостью Вашей Nelly и тогда усталая нежность потребует большей ласковости нас обоих. И мы дадим ее.

Пленительное смятение я жду в Вашем сердце, когда Вы будете читать это письмо, счастливая растревоженность участит ли пробегание молодой крови? И будет ли Вам чуть томно от пришедших мыслей (а они придут, они не могут не прийти) Моя Nelly, думайте о нас, когда вечером Вы не будете отвлекаться ни заботами какими бы ни было; ни движениями, ни чуждыми мыслями, при не резко вечернем свете или в ночном успокоении, когда уснувшие окружающие не властны нарушить волнующих видений девушки, которая проходит через любовь – к женщине молодой и любимой. Любит ли Вас кто страстью более нежной! Я не могу этого понять сейчас и я хочу чтобы мой привет был для Вас ценнее других. В подлинную страсть претворятся возле близкой нежные мечтания, а они и только они владеют мной. Вашу «жизненную жадность» можно насытить только только этой страстью нежной и, какой незанимательной и второстепенной покажется жизнь без нее; жизнь, хотя бы и обставленная различными комфортностями московских приманок.

Вы правы. В конце весны я остановлюсь перед выбором мест иных и Москва может стать первым из них если воистину одинаковы у нас эти нервные порой и теперь сладковосторженные мысли.

Хотя я не чувствую материальных тягот, но все же значительно приятнее то, что в Москве у меня есть вполне благополучные возможности служить по прямой специальности, не задерживаясь особенно долго на одних должностях. Это может стать прелестным временем для нас моя Nelly.

На днях мне исполнилось 22 года.

Моя Nelly я на тьму времени старше Вас. Моя Nelly, Вы не бойтесь иметь такого престарелого возлюбленного.

Но к счастью я не страдаю старческими немощами и крепко сбит, что не совсем излишне. Не правда ли.

Когда я получу от Вас ответ с любовью, прописанной всеми буквами все равно в глаголе или в имени существительном (а как прелестно будет если и так и так), я напишу Вам о всей жизни моего духа и тела за некий срок. И Вы поверите всему, потому что я напишу все.

Это не робость Nelly, это мужское самолюбие – почему я не смею еще писать Вам со всем откровенным пламенем моего сердца.

Прощайте. Сейчас я жду ответа, но все же я буду писать не дожидаясь. Я хочу отстранить нарочно, напрашивающуюся чуткость, я не хочу толковать ласковые слова Вашего письма, но оно кончается.

«Ваша Nelly» и я целую мою Nelly поцелуем в губы возбужденным, но чистым.

Александр.

Мой неизменный почтительный привет Вашим родителям. Они здоровы, надеюсь!

А.

15 октября 1922. Иркутск Котельник. 7.

****************************

Nelly девочка вот что хотел я написать вам о жизни моего духа. Это вот предисловие – должно быть, оно не в каких нибудь литературных целях, это для того чтобы девочка Nelly поняла меня так как это только и нужно понять – сердцем и только.

Как взрослый как серьезный и живший мужчина, ясно и высоко я полюбил 16ти лет и чувства этого не менял бы, не изменил бы ничем, если бы не все же почти ребяческие годы и очень чистая и строгая мечтательность, которые и привели к тому, что я заменил свою несколько восторженную детскую религиозность (а такая у меня была) я заменил ее почти такой же безгрешной (и ребяческой же б. м.) постоянной мыслью о своей любимой и обожаемой.

Эта почти религиозная любовь как переживание исключительное цельное и непорочное, много повлияли между прочим и на остальную мою жизнь.

Я хотел быть стоиком и смешивал с Марком Аврелием бледных германских рыцарей с обетом безбрачия и верности высокий даме. Но понятно время изменило все.

Я не знаю чем, но заслужил губительное испытание зрелой встречи с так обожаемой женщиной.

И вот тут начинается многое. Мне (как вы верно угадали) честолюбивому с некоторой б. м. тщеславной необоснованной надменностью даже, мне все же казалось невероятным оскорблением для нея дать ей узнать что я ее люблю. Так подошел искус смирения. И долго я выдерживал его.

Один раз, это уже в марте этого года я почти не выдержал и ей стала известна моя любовь и – какая ирония эта любовь моя моя великая (я решаюсь так назвать) любовь показалась напускной и чуть не волокитством общего пошиба. Конечно это ее отношение нисколько нисколько не изменили моей любви. По исключительной ценности своего качества она недосягаема для боли и для сомнений, но это маленькое событие закрепило во мне мысль (бывшую и раньше) о совершенно невозможном выполнении в жизни этой любви.

Уступая моей давней слабости к старинным образам я скажу что моя обожаемая женщина поднялась облаком над моей памятью и я понял, что я реальный и обычный могу с чистым воистину сердцем полюбить теперь любовью земной и горячей.

Nelly, девочка это не разбитое сердце, это не остаток любви, что я предлагаю вам теперь. Это такое же вновь рожденное, искреннее и любящее чувство и в этом порукой моя душевная честность, в которой милая Nelly девочка не сомневается и никогда сомнением не оскорбит меня.

Я не знаю теперь что подумает Nelly, но мысль моя такова – все что сказал я вам теперь не может обидеть тех чувств, которые у вас есть ко мне как и моих не меняют, как никогда не пришло бы вам в голову сопоставлять родственные или дружеские мои чувства с той отрадой моей жизни с которой я думаю о стыдливой и жаркой любви к вам, к той, которая видится мне уже моей близкой перед нами и Богом. Nelly, пусть Господь вам пошлет нежную мудрость чтобы судить меня. Это трудно для молодой девушки, но это нужно, так кажется мне и вы, вы детка моя, даже не думайте о моей самонадеянности, о моем актерстве, вы верьте мне и судите меня.

О жизни моего тела еще меньше. Я не сохранил целомудрия для своей невесты. Я знаю женщин уже 2 года и женщины находят что я могу и умею любить. Все. Простите мне это Nelly. Девушке нельзя это знать просто из любопытства, но вам сейчас это должно.

Я не решаюсь ничего добавить, кроме моего неизменного привета вашим родителям.

Александр.

********************************

Нелли, милая московитка. От меня пахнет нефтью (вероятно) и ночным баром, (это наверняка) куда меня втащил, оказавшийся совсем не таким серьезным патрон. Здесь все вертится вокруг нефти и все потому принимает бешеный характер, в том числе, а вернее главное – деньги.

Нигде в России (кроме, впрочем бара при Европейской г-це в Л-де) нет шантанов кроме Баку. Я полагал уже, что вполне «интеллигентно» закончил вечер тюркской оперой, но увы, все это оказалось нетвердо. Сейчас утро позднее утро или раннее сказать трудно ибо я не успел лечь спать а вероятно скоро уже приедут опять за нами и надо опять таскаться по унылым нефтяным промыслам, меняя бешеную скорость автомобиля по пустому шоссе на лазание вернее влезание во все дыры. Итак, что было занимательного до Баку пожалуй ничего, пробыли день в Ростове и день в Грозном, где все выглядело скорее грязно, чем грозно.

Дикая буря встретила нас в Баку. Удивительно, что по дороге с вокзала экипаж не опрокинуло. Прибыли весьма благополучно и по выполнении всех процедур, свойственных путешественникам с удовлетворением заметили (именно заметили) что ветер сразу прекратился. Уже стемнело, но все же я отправился погулять главным образом с целью представиться Каспийскому морю, что и выполнил, весьма почтительно сняв кэпи. В темноте я услышал некоторое волнение, сдержанный, но противоречивый гул, а за сим незамедлительно голосом сиплым, но не лишенным внушительности последовало: Kaspian Sea, очень приятно. На завтра после дел занялся как полагается классическому туристу осмотром города т. е. вернее старого тюркского города внутри древней крепости. Оффициальная достопримечательность: (ой длинно как) девичья башня и понятно связанная с легендой и понятно с заимствованным сюжетом: Видите ли шах, у него же дочь. Шах влюбляется и объявляет ей о своем выборе. Она же не столь очарованная отцом, как наоборот предлагает ему выстроить высокую башню, где они проведут свой первый месяц (очевидно в те неопределенно исторические времена крепостная башня играла роль загородной виллы). Итак шах согласен – башня строится, она готова, девушка восходит на самый верх и низвергается оттуда в смерть, море и мир (впрочем, башня довольно далеко от моря). В крепости женщины завернутые сплошь в чадру, черные тени, иногда довольно солидного веса. Хотя обычно принято думать, что тени невесомы.

Улички узки как корридоры и высоки стены без окон. Плоские крыши обрывают дома в воздухе.

Временами вы видите фигуры, полные изящества, милую ножку обутую в сафьяновый туфель без задника, поравнявшись вы пристально и затаенно вглядываетесь в глаза, которые бывают очень хороши. 2 или 3 раза женщина (о, женщины нежное благословение жизни) отнимает руку от своей черной белой или голубой шелковой шали и я видал лица, одно из них было безукоризненно правильно и в нем были только два цвета чистый черный и чистый белый так поразительно, что я не мог найти в себе силы улыбнуться или что нибудь в этом роде, а глаза женщины были необыкновенно влажны и печальны, знаете так печальны, что сразу чувствуется в этом не влияние настроения, а природное состояние, такой status необычайной печали, притягательной как ничто.

Нелли милая Нелли ведь Вы не настаиваете на обещании не очень увлекаться Кавказом.

Я никогда не мог похвалиться большой устойчивостью, а теперь Нелли, я один здесь, мысли о будущем все же неопределенны, тревога за многое близкое, мгновенные представления полные отчаяния – вот почему бар, прошлая, вот эта вот ночь и вообще, а к тому же патрон платит – потом рассчитаемся.

Нелли, мне плохо опять Неллик милый, так надо, так необходимо мне сейчас чувствовать дорогую, дальнюю нежность, но я боюсь я боюсь Нелли ах есть ли она.

Спокойной ночи, дорогая девушка, эту ночь я тоже буду спать спокойно, а сейчас наступает день в государстве Азербайджанском. У Ваших ног А.М.

****************************************

Darling Nelly

Это вероятно, вероятно неприлично, что я называю Вас – милая, но что же делать если Вы действительно милая да к тому же я не ставлю притяжательного местоимения (смею ли, но, ах, не знаю и сметь дозволено ли) да и кроме того обращение слегка инглизировано так что пожалуй и скала приличий не нарушается, а это… далеко не самое главное. Главное выясняется только теперь и оно очень прелестное и меня волнует, но Вас взволнует ли? (смею ли, но ах и сметь могу ли). Этот прекрасный эпитет, это прилагательное можно по разному говорить – милая милая ми ла я и т. д. Но я думаю им когда думаю о Вас, а это бывает чаще, чем Вам это может казаться и теперь мне нужно усилие, что бы не продолжать думать не только о Вас но и обо мне и о Вас вместе а это так заманчиво (смею ли, но ах и т. д.).

Заниматься стоицизмом полезное упражнение, но стоиком быть нет сил и-у Фауста протягиваются руки к видению Маргариты за прялкой. Nelly, милая девушка, мне Вы помнитесь очень ласковой и очень кудрявой.

А я Вам? – ведь это неправда меня не зовут Александр Давидович меня зовут Шурой и еще как нибудь и еще что нибудь перед этим. Я верю что эта истина выяснится в следующем Вашем письме, но и в своем этом я уже пишу Шурой и еще как нибудь и еще что нибудь перед этим и от вот этого Вы и читаете письмо. Письмо, но послание это лучше и это должно быть посланием чувств растревоженных нежно легким недомоганием тоски. И да - тоски о редких встречах на улицах о маленьком и серьезном поклоне в ответ на приподнятую почтительно и осторожно шляпу. И еще тоски о посещениях Вашей квартиры когда для меня было достаточно недолгого разговора и нескольких перемен Ваших поз для того чтобы немногое не расплылось в памяти чтобы я помнил глаз и губ изменения и окружающее легонькое обаяние не улетучивалось бы.

И когда меня особенно клонило остаться чтобы сказать Вам что нибудь единственно нужное или услышать от Вас чуть другое, я вот именно тогда схватывал все стремление моей мысли и сердца и бросал все это в другую сторону, а там уже все это в шло своим чередом: Травиатта, антикварии, сообщения о домашних делах и т.д. и недовольная Nelly хочет ужинать и спать так что я ухожу во время оставляя довольное удобное и слегка комическое впечатление после себя у остающихся. Чуть чуть шаржированный тон, что то от кинематографических баронов, а в общем к концу семейного разговора Nelly думает о чем угодно, но только не об ушедшем, а ушедший, (он все еще идет потому что идет медленно из этого дома) а ушедший брюзгливо смотрит на звезды, а также весьма интересуется вопросом когда он Вас снова увидит, но … он отложит свой визит т.к. ему надо время для того хотя бы, чтобы помечтать чуть чуть о том как увидит Вас в следующий раз и что наверное будет ближе станет с этим разом ближе и обо многом будет говорить и нежная воля его влечения будет и Вашим желанием.

Что скажете Вы прочитав все это: число претендентов на испанский престол увеличивается – быть может и это будет у Вас в мыслях. Тогда конец тогда не пишите мне ответ тогда я заставлю себя думать исключительно о не связанных ни с образом Вашим ни с именем ни с памятью о Вас, вещях и событиях моей жизни.

И вот тогда через через когда нибудь Вы станете мне чужды - как быть может я вам сейчас.

Но если

этого не будет

если я получу письмо

и оно будет начинаться: Шура и впереди еще как нибудь, еще что нибудь тогда нас будет двое, это изумительно нежит слух и в настроении мечтательного забытья можно… забыть и не кончить письмо для Nelly для darling Nelly с притяжательным с очаровательным с ничем не заменимым притяжательным но каким отгадайте Nelly Вам не отгадать, Вы говорите: your?, а я говорю: my, но мы оба смеемся и мы довольны, хотя смеемся казалось бы это совсем разное, и тогда в следующем письме я попрошу у Вас разрешения послать Вам поцелуй, а через письмо я получу это разрешения, а через два я его пошлю, а через – ну одним словом когда же мы поцелуемся, ах это будет через? И потом год томительного влюбления занимающегося поэзией азиата в европеянку в московскую барышню с Солянки в девушку скрипку, в Nelly, какую он ее помнит в момент прощания стоящей у перилец над лестницей и еще чуть раньше на двух зеленых креслах (т.е. на двух это оказывается я говорю уже о Вас и о себе (amen)).

Теперь когда уже твердо установлено, что Вы милая я не каясь могу написать Вам отчего я замедлил ответ на Ваше первое письмо оно пришло в середине июля и совпало с началом тяжелой болезни моей покойной мамы и с того времени у меня не было силы написать Вам письмо. Прошло только пять дней с ее смерти.

Я не писал еще никому из нашей семьи об этом. Nelly, Вам первое письмо, а мама была для меня всем.

Я не знаю что Вам написать напоследок, у меня еще закрыты губы для поцелуя, но уже отяжелела рука и не поднять ее для рукописания, преданный и почтительный привет Вашим родителям.

Мейсельман Александр

Иркутск 11 Сентября 1922+

************************************

Понедельник. 29 марта 1926.

Милый мастистый юбиляр милая женщина, которая мило кушает (это всегда звучит утешительно) и самое самое главное –

Милый Неллик!

Это право очень жаль, что я не могу своей кислой мордой расстроить ваше сегодняшнее веселье, но мой друг, это пока и по счастию невозможно (по счастью ли не знаю милый заечкин)

Меня совсем не устраивает ассортимент письменных поздравлений, хотя они и лезут сейчас целой гурьбой.

Нелли, что бы вы сказали, если бы я позвонил вам завтра вечером – срок этот я выбрал потому что вы вероятно в сей высоко и т. д. торжественный день будете в качестве (привет Вашим родителям) парадокса днем не днем, но вечером дома.

Итак, если же у вас планы иные, то не смущайтесь бога ради моими и просто напишите мне и назначьте другой день, в этот же мне придется ограничиться поздравлениями через кого либо из ваших домашних, надеюсь, что 3-х минутный каскад пожеланий вреда не причинит.

Теперь мой друг о Москве. Дело в том что я веду переговоры с другими Япошами, т. что мне К меньше, да еще и на очень короткое время и весьма неопред. функции. Я думаю не стоит поступать, тем более, что у них есть М-elle Крейцер, которая значительно лучше меня знает язык и т. д. (в смысле разных соображений мне неудобно прозакладывать свою идеологическо-политическую чистоту иначе как на (под) что либо очень солидное. А как вам известно к служащим у иностранцев (на службе) в Н.К.И.Д. относятся с неестественной для белых людей косостью. Нелли, Нелли – я «хочешь» но нужно быть более серьезным, чем я был до сих пор. Придется, маленький, подождать с моим переездом из Ленинграда до положительных наличных результатов, т. к. под связанные крылья даже при страстном желании самого крыловладетеля – не проникнуть, впрочем я зарвался и говорю как будто не то, что нужно, а то что хочется.

{Интересна резьба на коробочке (по кокосу кажется) лица скифские или даже русских монахов, но отнюдь не персидские, а шкатулка она бесспорно персидская, хотя за недостатком времени я не смог созвониться с одним своим приятелем, чтобы он прочел надпись, но арабский алфавит легок и вы при желании это сделаете в Москве.Одна из чашек, кажется турецкая. Привет. Привет.}

Нелли, мой милый грубиян-корреспондент я в отчаянии от вашей безглагольности. Измените ее Нелли, измените милый дружок. Ладно а? Я буду это ждать (вот окаянный глагол).

Нелли. Вещички, которые я покорнейше прошу забрать на почте, специально подготовлены к вашему дню рождения, и, увы, они так мало к нему подходят. Прежде всего наши антиквары страшно избалованы за последний год иностранцами, так что у них ничего поистине нужного не купишь. Материал – металл, конечно не женский, но фарфор переслать невозможно, а стекло и тем более, хотя у меня и было поползновение. Из вещей мне нравится только коробочка (это если не ошибаюсь не старше XVIII в. Персия) и разве что кувшинчик того же времени. Медь же только декоративна, но мне совсем сейчас разонравилась особенно «Кунган» из чашечек, некогда предназначавшихся для того, чтоб в них {пальцы погружались в розовую воду в промежутке между блюдами, они последнее время, я думаю, служили пепельницами.}

********************************************

Здравствуй, рыжий глаз, рыжик, рыжатик, рыжутятина!

Все таки немножко покашиваешь, а? Ах, ты, глазюга ненаглядная, брось не коси, не надо, понимаешь. Уж если говорю, значит правда. Не коси, пожалуйста не коси, милута. «Вот это рассуждение касаемо слез». «О прочем».

Что за возмутительная, достойная всяческого порицания манера заканчивать письма безо всяких милых глаголов и т. д.

М-р Нельсон, чтобы впредь этакой мерзости не было. И кроме того – удар – в Ангоре не кошки, а козы, но эти мелочи стушёвываются перед грандиозностью вашего маршрута. Поистине целая география Крубера, Григорьева, Баркова и Чефранова (без перепл. 27 черв.). И хотя мое злопыхательство ядовито подчеркивает Пирей и Афины, но это только черная зависть, а на самом деле, если захотеть, то, вероятно, можно приплыть в Афины и без Пирея. Были же у меня про Пирей неприличные стихи. Но стоп. Нелли, шершершеренок, ведь это все прелестно, и я от души рад за вас. Константинополь, Париж, Италия – все это подлинно желанные места. Волнение их притягательности я часто испытываю, но они далеки от меня, ох, далеки.

Мне кажется, что время поездки не совсем удачно. Уже во 2ой половине мая Италия раскаляется и через месяц спалена, так, как будто бы передают опытные путешественники. Особенно же страждет Рим и вся Тоскана, но если вспомнить, что есть еще Венеция и прохладные долины Умбрии, то можно и не думать о том, что в Париж тоже нужно ехать весной. Кто же теперь разбирается в сезонах, что ты чепуху несешь хмельной Фонтанский чиж. Говорят, милая, веселая Вена очень заманчива, но меня ни Австрия ни Германия не тянет.

Зато ваша славная мысль о поездке по великому княжеству московскому очень меня прельщает. Не странно ли как мало в нас национального еврейства. Я так искренне исповедую русскую культуру и это не энтузиазм прозелита – я не знаю иной. Но это даже обидно - недостаток сознания, столь естественного - национальность. И тем более странно, что русского по крови во мне ничего нет. А вот не знаю говорил ли я вам или нет, что кажется мой дед по отцу англичанин, но впрочем все это безинтересно и я охотно возвращаюсь к мысли о поездке даже во Владимир, в Суздаль, в Великий Устюг и на самое даже Светлое озеро, но, милый девчурец, Неллик, ведь надо работать, зарабатывать и т. д. я и так пропустил несколько месяцев, едва ли не самых важных т.к. в связи с яп. признанием и полосой добрых отношений масса разных конференций и открывающихся консульств и т.д. Места по моей специальности разобраны и мне придется употребить не мало усилий, чтобы добиться чего либо путного

Переезд в Москву возможен, если мои средства позволят там жить. Я не знаю того и даже больше б.м. и совсем московских цен, но все же думаю что даже без комнаты это будет рублей 150 в мес., а как будет с комнатой и ума не приложу, а вы знаете, милая девушка – я право же очень скверно себя чувствую в номерах и еще сквернее в комнате с кем нибудь. Это последнее, понятно, без всякого специфического смысла! Faire to que?

Пожалуй пороху и не хватит, а соблазн велик, хотя я знаю, что вас только по воскресным и табельным дням увидишь, а когда бы вы знали как я стосковался по милому вниманию, которое мне временами чувствовалось в вас. Я не знаю, Нелли, чем заслужил я его, но я умоляю вас верить, что мне лучше от него, мне жить яснее и меня клонит к вам. Вполне разделяю вашу лукавую печаль по поводу бремени годов, имеющему налечь на вас в ближайшие дни. O la la призывной срок-с так сообщил бы каламбурных дел мастер, но, Неллик, разве не гадается мне с тревогою – какой нежный призыв можете вы услышать в этом году и как отзовется на него сердце, квартирующее ныне на Моховой. Кругом угроза.

Прощайте, милый друг, вспоминаете ли вы иногда за компотом вашего разнеживающегося корреспондента (впрочем у нас не переписка – Нельклопс, ваш прелестный письменыш ничего в себе ответного не носит).

Прощайте же я сумеречничаю линии не вижу правильно, чернила пересохли и везде очень тихо, прощайте, я остаюсь ваш друг сердечный (и вот уже подлинно что) таракан запечный.

А у нас и верно жук есть - точильщик. Это теперь очень модно в Ленинграде иметь такого жука, но он не у всех есть. У нас он где то в стене или под паркетом – занимается разрушением – туурр, труу.

Неллюша, до свидания. Целую все ваши пальчики и притом в различном порядке – так, эдак, энтак и вот так так.

Шура.

В Ленинграде на Фонтанке. 20 марта.

*****************************************************

На борту «Tung Tuck»`а последний день. 19/ VI.

Собственно говоря, я на месте, т. е. около места, потому что я еще на борту нашего «Tung Tuck»`а. На подлом пароходе испортилось радио еще в начале путешествия и до сих пор его не могут починить.

Мы шли в область не разошедшихся льдов, встретили целые поля бродячих льдин и айсберг, вполне достаточный на нашу веселую долю.

Но все это пронесло благополучно. Теперь мы уже у берегов этого, не черезчур благословенного края. Снега и [нрзб]007 везде сошли, а ближние горы вообще не расстаются с белками и не только на верхушках, а сплошь.

Страшные впечатления производят эти рыбалки на Охотском побережье. Стоят на голом месте за две недели водной езды и за 2 месяца сухопутной от нормального жилья т. е. от железной дороги. Несколько зданий с крышами из оцинкованного железа. На зиму там остаются сторож и заведующий. Там они живут. Там где собственно и зверям нечего делать. Живут потому что у глупой рыбы (которую мы не видим потому что она целиком идет заграницу) есть привычка - ей самой не понятный, инстинкт, заставляющий ее подходить из морских далей именно к Охотскому берегу и переть в устья Охотских рек вверх, запруживая эти реки, запруживая невода, которые мой патрон – Акционерное Камчатское Общество АКО ставит там при помощи 20 человек японцев, с коими я и мой еще более осведомленный в языке и в рыбе помощник должны возиться. Я за 200 р. в месяц с момента отплытия из Владивостока, а он за 175 – эти подлые 25 р. в месяц превратили меня в ответственного переводчика, ибо это есть высший оклад в АКО для людей подобного нам типа, т.е. переводчиков с японского.

В прошлом году у них был здесь человек, идеально владевший языками, вынужденный поехать на это подлое место вследствие своей белогвардейской сущности, не позволившей ему использовать по настоящему и в настоящих условиях свой язык. Они здорово разбалованы им, но я им собью спесь!! (гм.гм.)

В Хакодатэ мы стояли два дня. Об этом я расскажу частично и лично. Для того, чтобы использовать Хакодатэ в целях театральных по специальности, мне, вероятно, придется дождаться здесь конца работ до 10 сент. и отправиться всем караваном обратно, потому что иначе не попадешь в Хакодатэ – обычные советские срочные рейсы (ежемесячные т. е. вернее по разу в эти 4 месяца) идут Лаперузовым проливом – не заходя в Хакодатэ.

Но вообще говорить об обратном пути еще ой ой как рановато ибо еще фактически не закончен первый путь. Выгрузка продлится еще дня два а там дальше потянется нужная работа по установке неводов, постройке пристаней, заготовке засольных и иных прочих принадлежностей и т.д. вплоть до хода рыбы, когда разом отпадают все трудовые нормы и работают до 20 часов в день т. к. рыба идет всего один раз в год и так как же за этой именно рыбой и приехали на это «историческое» Охотское побережье (историческое т.к. здесь происходили весьма интересные события, беллетристически съедобные «белые» вспышки и погони за белыми отрядами, выходы их к морю с целью побега на американских судах и т.д. и т.д.).

Я сижу в капитанской каюте за столом, на котором блокноты пропитываются виски как промокательная бумага – норвежец сделался совсем ручной за время пути, и он на редкость образованный гуманитарно капитан и со страстью к внутреннему убранству жилищ, к interier`ам и т. д.

Покамест писал это, пароход приставал к одному из промыслов, там меня мотало во все стороны и продолжаю, увы далеко не в такой комфортабельной обстановке как начал. Пишу поэтому наскоро и как обычно первоначальный план большого письма сорвался. В общем хотя пароходы и ходят будто бы раз в месяц сюда и отсюда, но это скорее фикция. Они приходят вернее сразу 2, а потом два месяца ничего нет. Хотя все же телеграфируйте мне хоть два слова о получении этого письма Охотск рыбные промыслы, АКО переводчику М… и вообще как только какая нибудь важная новость институтская или иная, плохая или хорошая пожалуйста телеграфируйте – это единственная связь между нами т. к. писать Вам сейчас уже не стоит – 1 августа пишите уже на Владивосток до востребования почта.

{Ну прощайте дорогая моя. Крышка. Я здесь закабален на 3 месяца. Целую Ваш Шура.}

*********************************************

8 июля.

Ну что же вы мой зайчик затихли, приумолкли? Катька, что это право три дня писем нет и если бы не телеграмма я бы уже помчался в Гадяч.

Вообще сердись или ужасайся или все что угодно, и мне так тоскливо без вас, что я очень что делаю. Особенно во вторую половину дня совсем не могу заниматься. Сегодня сидел у Натули Яковлевой до первого трамвая.

{У нас как следовало ожидать, открылся странноприимный дом. Поселилась Светланина подруга Нюра, выставленная из общежития в Д.С.}.

Пишу вам сидя в новом костюме, который вышел лучше синего, но отчаянно мнется. Однако на внешний вид благоприятный, особенно издали. Я так и предпочитаю передвигаться.

Гертруде Ник. еще не звонил, но сделаю это б. м. сегодня (пишу утром – плохо и мало спал, т. к. утром вернулся как уже писал от Н. Як. Юке ничего не купил еще кроме конфет, т. к. он хочет парусную лодку, а ее нигде нет. Муску опять обокрали, вытащили около 300 рублей и какие то документы ее и еще такой девушки Фирочки, не знаю известной ли тебе.

У нас есть довольно кислая новость, а именно с 1 июня началась среди жильцов нашего дома разверстка того т. наз. «разрыва» - об уплате 15%, с которого мы давали подписку при въезде. На нашу квартиру это 87 р. в месяц, говорят, что это на два года, но хлопочут о снятии этой штуки. Кажется правление даже отправляется в Москву.

С телефонами тоже осложнение, их дают не то 15 не то 24 на весь дом.

Говорят, что 10го выяснится, но все правленцы жулики, и если только это им понадобится, то конечно нагадят и мы останемся без телефона. Страсти по телефонным поводам так разгорелись что в доме целый ряд враждующих людей.

Я уплатил все взносы до августа (как раз накануне пришла грозная открытка из группкома). Не могу я долго писать о здешнем житье, когда думаю я только о тебе и Ксюшке! Хоть бы вы хорошо устроились, а там все наладится. Все опиши подробно. Где что, какой дом, какая комната, сад, река, хозяева, дети, погода, мысли твои и чувства родной мой Зай.

Всей душой я с вами и думаю через месяц все таки и телом. Будьте здоровы. Милые, дорогие. Нат. Викт. Просит целовать, она как нибудь напишет. Ш.

Заюшок. 27/VII.

Пишу карандашом, потому что чернила высохли, а то я после проборки пишу тебе письма чернилами ( заметила).

Сегодня был на гор. станции но на 3 не было билетов, т. что поеду завтра пораньше и возьму на четвертое.

{Живу весь мыслями о поездке, совсем юношески – не верится даже что соберусь.}

К этому дню, я надеюсь, все мои дела в какой то мере здесь придут в порядок: белье, починки, Клоповы - Мариванна, а кроме того (на последнем месте) и литературные - если не конец то конец сбору материалов и собираемых отзывов и т.д.

В ЛИККРИ (?) со мной учинили еще одну штуку, а именно с 15го закрылись до 1го сент., т. что деньги не получить до сентября.

Я подал заявление хотя бы обеспечить себя, а иначе буду требовать через суд т.к. затя…

Завтра я думаю поехать к Невскому, я очень надеюсь на эту поездку. Матильда сегодня только уезжает. Она тут кое что приводила в порядок, подготовленный хотя бы отчасти. Катька разведись бога ради с Ядей – опять что то замолкло на этот счет и останься в этой комнате – мне кажется она очень соблазнительной, сад и прочее (а прочее – это та часть меблировки, про которую ты так стыдливо, но не без нежности упомянула в одном из писем).

Прошу устроить агитацию в мою пользу перед дочерью. Я хочу, чтобы ей очень хотелось моего приезда. Рвусь, рвусь, к вам. Не бойся Китишня за будущее, оно полно надежд. В союзе писателей мне сказали что если я закончу эту книжку и напишу еще часть Хроник, то несмотря на то, что когда они там будут напечатаны – меня все таки в январе переведут в члены и вообще были любезны, но просили все таки 20 сентября зайти к ним и сообщить о ходе работы.

Купила ли ты плахту, какую тебе хотелось. Это знаешь замечательно приятные вещи- если настоящие как там, но нужно знать что покупаешь, т.к. часть вещи они делают (особенно раньше) для себя и тогда они прелестны, а часть на продажу, что обычно бывает довольно заурядно. Особенно хороши у них рушники, разные полотенца что висят над образами и т.д.

Спасибо за игрушки, милик мой, я думаю что они мне должны понравиться.

В отношении того сколько погостить в Москве на обратном пути – это мы потом сговоримся. Возможно, что я увижусь с нашими в Москве, так как там будет пересадка и вообще, кажется мне, где то будет в Брянске или Бахмаче, не разобрался.

Ни о чем не хочу думать кроме тебя. Со всей страстью хочу тебя видеть целовать, быть с тобой с моей нежной с любимой моей. Не хочу писать ласковостей, расстраиваюсь от страсти. Ты еще успеешь, я думаю сегодня написать мне {письмо, которое я получудо отъезда.. Обнимаю вас обеих крепко крепко. Шура. Рисунки Пузик твои мне очень нравятся. Твой папа.}

…твой расчет они не имеют право – часы я свои дал. 31го июня утром отбывает Светлана, через пень колоду сдавшая свои экзамены с Нат. Вик. на Белое озеро. Сейчас Н.В. стоит на пристани дежурит билет. Тогда же появится и милейшая старушенция Софья Сергеевна, которая уже собирается платить мне деньги за мои газеты, которые я дескать читать не буду, а она будет, а потому захочет, чтоб она мне их оплатила. Рад что сбегаю от этой компании. Я уверен, что Ниночка будет рыскать из любопытства по всем возможным местам, чего ради кладу в секретэр на самое видное место колпачек для устрашения ее девичьей стыдливости.

Жара у нас не прекращается.

Т. что я приеду к вам.

*******************************

26/VII вечер-ночь.

Дорогая, ах какая бесконечно милая Катька!

Сегодня два письма от тебя (хотя 3 дня совсем не было) но письма твои обожаю, а тебя сверх всего. У меня новость вот какого порядка меня извещали из Aкaдемии, что мои занятия начинаются 20го сент. (если я хочу сохранить старое расписание т.е. по 2ым дням. У меня в связи с этим возник вот какой план – завтра я иду на гор. станцию и заказываю билет через 8 дней т.е. на 4ое авг. и т.о., я думаю, что 6-7го я буду у тебя у твоих ног и обниму твои ножки Зая. Но в дальнейшем дело должно сложиться так.

С 1го примерно сент. и по 15ое примерно же я буду работать в Москве, заканчивая книгу, т.к. материалы, какие мог (а их мало), я почти собрал и до отъезда во всяком случае то, что связано с обязательным проживанием в Ленинграде, будет сделано.

Послушай Заик, здесь месяц стоит адская жара.

Пишу тебе с расплавленными мыслями, но это не касается одной цели - всего что связано с поездкой к тебе. Я не могу больше. Я в десять раз хуже тут вяну от 32° зноя. Все равно Разумовскся заставит переделывать даже то, что я написал, но там с ней вместе, имея 15 дней в запасе, это совсем иное дело. Каждый день буду ей показывать, она будет ругаться не сходя с места, как в самых идеальных и порядочных издательствах заведено. Я двигаю сейчас все дела быстро, читаю Яп. газеты на англ. языке (и увы это медленно). Ездил уже 2 раза к Невскому и все же кое что из нее извлек – я думаю у меня получился со временем, а б.м. на этих уже днях неплохая глава о школьной жизни Кодзима.

Я действую теперь очень решительно в стиле Конрада, а на консультацию разведки – Св---горт с ними хотят не хотят, но согласились прочитать – я хочу чтобы хоть с точки зрения реальности, подлинности востоковедческого материала не было никаких сомнений. Конрад м. пр. предложил взять имеющийся у него комплект англ. газет за несколько лет Japan Adventure. Увы, это поздно, но б.м. пригодится мне, т.к. наверное после сдачи еще можно будет что нибудь наковырять.

Теперь дела мои: Деньги я в Интер… давно получил, доверенность нашел и, хотя я на бобах, но тем не менее решил не дожидаться получки из ЛИККРИ(?), которую там всячески оттягивают под разными соусами, но выдадут б.м. еще до отъезда, по их подсчетам за вычетом аванса, я должен получить 630 рублей и хотя они жульничают, но чорт с ними.

Я же неожиданно потратился на белые брюки, которые сволочи действительно засчитали как обыкновенные - 100 р. две пары.. Во всяком случае еще раз тебе пишу ничего страшного нет, но т.к. я отвоевал телефон, а он говорят будет стоить 400 р., то это конечно может вывести бюджет из равновесия, хотя мне Утевский сказал, что я могу просить об дополнительном авансе т.к. бесспорно, если книжку выпустят то тираж удвоят или даже сделают в 21/2 раза их обычный тираж 25.000 экземпляров. Из Москвы вернули пока и Анненковой бумаги т.к. подписи не заверены. Я потерял 2 дня с беготней, заверяя их с [нрзб024]. Послал также твой учебник. На счастье нашелся чистенький и нужно бы снять конечно копию с лондонской бумаги, но не знаю где она, а я думаю это было бы хорошо, хотя это все очень затяжное дело. Гертр.Ник. Кланяется она вам, т.е. тебе и Яде. Писала. Родная моя не сердись, но умоляю тебя разъехаться с Ядей немедленно – ты об этом уже и не пишешь, постарайся обязательно остаться здесь, я буду очень расстроен если ты это не сделаешь. Все вещи по списку и туфли твои (они в починке) при{везу. Я ничего не пишу о, но ни ты, ни она не выходите у меня из головы. Где она там стригунов мой маленький, сильно ли расшиблась (ты писала Нат., а мне нет).

Прижимаю тебя к сердцу и скоро скоро – ах Катя! Твой.}

P.S. Не вспоминай о тяжелом письме и с ним связанном, о котором ты знаешь и которое наделало столько бед. Будь осторожна с истериками. Но теперь все прошло. Я тоже освободился от гнетущего состояния после твоего письма

Зайка. Я все таки вернулся на почтамт. Мне взгрустнулось по всяким поводам, и потому что я волнуюсь о Косте, и потому что ты не пишешь, и потому что я послал тебе тоскливо сердитую открытку. Заинька пиши маленькая амуся, пиши малюка, пиши Чураю. Билета у меня еще нет, настроение у меня так понизилось, что работать сегодня больше не буду и никуда не пойду. Целуй {нашу дочерыжку. Всем привет ЧУРАЙ.}

Ст. Могот.

************************************

4/V. Миленький Китинька.

Я начинаю немного уставать в вагоне (душно т.к. сейчас в нем рекордное количество ребятишек – около полуторы дюжин (почти все девченки) и вообще [нрзб]025 угольная пыль везде, вокруг все еще горят леса и солнце маленькое и красное, как мордочка у новорожденных. Я уже проехал семь с половиной тысяч верст еще тысячи три осталось, а там б.м. моря, моря и моря.

Что ты делаешь? Легче ли тебе с наступлением мая?

Передай твоим привет. Целую и еще целую. Шурка.

9/XI. Заик мой!

Я просчитался и не сообразил, где письма до 7го и 8го могут пойти, хотя и почтамт закрыт. Сейчас, когда я получил от тебя открытку и 2 письма (за что я тебя готов…). Мне стало страшно жаль, что я то не писал. Жди 2 дня. Сегодня же напишу обо всем подробно. {Милые мои будьте здоровы Шура.}

Владивосток 8/V. 1929 г.

Милый мой Китс!

Еще в пальто я зашел в комнату и вместе со спешным письмом от брата с нужными документами увидел и другое письмишко. Прежде всего головомойка, что за нюни, а после головомойки – губомойка, но увы, воздушная. Не скули Китенок все будет чудесно, а я вот отдохну пошатаюсь по городу и напишу тебе завтра-послезавтра письмину в закрытом конверте! Гретц(?) то мой оказывается зря панику нагнал – он выезжает только 17 ч. «Но тебя не затормошить – ты там уснешь» - вот вам оказывается для чего это было, чтобы растормошить, а сколько потеряно из за этого труда денег, ну да ладно. Завтра иду к своим т.ск. хозяевам в {АКО. Твой Шура.}

Милый Кит Кит Кит.

На-до-е-ло!

А еще 2 дня осталось, я думаю, что наверно не сразу придется ехать на пароходе и я зря спорол горячку, к тому же я почти все тряпье забыл в Ленинграде – брезентовое пальто и теплые вещи и т.д. Ехать по Уссурийской дороге скучно, все одно и то же сухие выгоревшие леса, только сейчас прибавилось китайцев и названия станций потеряли русский облик. Китинька, я вспоминаю тебя и мне стало совсем {легче. Прощай милый}

Владивосток. II/V.

Катюшенька, милая!

Я все еще пишу тебе открытки т. к. покамест не был на службе и ничего еще не знаю. Дело в том что у меня разболелись глаза (я помню, что если бы я тебя слушал то этого бы не было). Местный глазенап наговорил мне кучу неприятных вещей, т.что я даже растроился – какой то фалликулярный катарр век, запущенный и т.д. Массу лекарств принимаю и очень опечален всем этим. Жалею бесконечно, что нет тебя, потому что только с тобой стряхиваю всякую «гордыню» и могу похныкать тебе в плечико.

Третьего дня однако же до доктора успел сбегать в китайский театр и очень доволен – он хотя и маленький и довольно жалкий, но все таки очень интересно. О городе и т.д. я напишу как и обещал – потом. Пиши мне – отсюда перешлют где бы я ни был. Твой Шурка.

Влад. I6/V.

Милый Китишка.

Приблизительно дела мои выясняются хотя и не слишком хорошо в смысле сроков. Промыслы на побережье Охотского моря (см на карту, если есть, а если нет не смотри, чтобы не пугаться – чижига) кончаются в начале сентября и добираться мне до вас милый дружок отсюда нужно минимум месяц с маленьким недельным хвостиком. Если еще вы и соизволите простить мне невольное запоздание, то вероятно иначе посмотрят на это техникум б.м. быть может даже институт (хотя едва ли), в техникуме я уехал почти за 2 м. до конца занятий и собираюсь стало быть вернуться 2 спустя начала занятий. Глаза мои надоели, мне их нужно обкапывать, отмазывать, обмывать. Никогда я так за собой не ухаживал. Собираю материалы корреспондентского характера для обр. по рыболовству, рыбопромышленности, рыбоводству, рыбоведению и рыбоедению {и рыбоглотанию. Прощай мой миленький, прощай любимый.}

Свердловск. 27/IV. Милая Катюрочка

Я и все мои одновагонцы прибыли в Екатеринбург, т.е. теперь Свердловск, где, милый мой, чудесное пиво и какие глупые каменные пресс папье в лавочках на перроне. Грязь и переселенцы, увы это наш неизменный гарнир.

Хорошенько спите милый мой, отдыхайте больше – я не знаю что еще - все это как я говорил звучит фальшиво. Был один пейзаж сегодня за Кунгуром - широкая долина в мягких холмах и светлая река с островками.

Будь здоров милый привет твоим.

Милый Китик.

У меня с одной стороны проход с другой плакат на стене «помни о сберкассе» внизу старуха сосет кильки (первый раз вижу чтобы рыбу сосали) а рядом дверь, которая привлекает ½ вагона своими санитарно-гигиеническими соблазнами и целями.

Вологодские соборы протекли слишком быстро, но очень хороши.

Не скучайте, а пока займитесь {приветами домашним и прочим прощайте милые. А. М…}

28/IV. Милая Катюша.

Я в Омске, что меня впрочем ни в какой мере не устраивает т.к. осталось еще тысяч семь верст. Сейчас я хочу только пить, ужасно безобразно хочу пить. Скоро Омск через 10-15 минут.

Что ты делаешь моя маленькая – тетрадки, уроки, ах бедный крот Катенька моя милуша. Тускло полутемно в вагоне. Люди спят – 2 часа ночи, разнообразно храпят вагон дрожит как в ознобе.

Котик будь здорова детка будь здорова. {Твой Шурка}

Вятка 26/IV. Милый Китик.

У меня легонькая ипохондрия, но все же я креплюсь и не очень ною: Вятка, пятка, смятка, милый Кит., сегодня целый день идут снежные поля, бело, бело даже в глазах света немножко больно, так и не сходил к глазному, здесь севернее чем в Питере и больше зимы и однообразия также как и всегда было в Вятке, игрушки, и переселенцы.

Не скучай маленький, милый Китик, не скучай будь здоров твой Шура.

29/IV. Пять суток мой милый крот. Я подъезжаю к Новосибирску т.е. к Ново-Николаевску, у меня в «купэ» очаровательные ребятишки, но я вздохнуть и охнуть не могу, я им служу мостом, мотоциклетом, кооперативом и даже железной дорогой. Собственно по ж.д. и едем, но ребятам она кажется не настоящей. Стены вокруг. Не скучай, любик, развлекайся пожалуйста с/с.

Милый Кит.

Сегодня неделя как я в пути – первое мая – тяжелые взбитые сливки облаков на ясном голубом небе и пейзажи широких привольных лощин с крепкими, веселыми деревушками, быстрые маленькие реки синего цвета и горящая сухая прошлогодняя трава – все это так приятно мне, я люблю [нрзб035]. Прощай будь {здорова}

3/V. Забайкайлье. Милый Китики!

Здесь в воздухе такая липкая и теплая примесь гари, лесной гари,от далеко окружающих край лесных пожаров. Вчера ночью вокруг нас пылали лесистые горы, сильными темно красными ветрами носилось пламя и даже отрывалось от земли и летало быстро пролетающими огнистыми облаками. Прощай милый.

Второй звонок целую тебя крепко Шура.

Облуж. 16/V.

Милые Китята.

Теперь получше. Темные дубы пошли, мягкие холмы и т.д.

Тяжко, но увы второй звонок.

Будь здор. Твой Шура.

20/VII.

Моя родная родная любимая моя, моя жена, моя Катя, зая!

Я только сегодня только после твоего письма, где ты совсем чудная совсем настоящая моя Катюша, любовь моя, только сейчас я могу писать. Но я расскажу.

Твое письмо три дня назад оглушило меня. Я очень мучаюсь творчески и просто. У меня много мыслей, много дум относящихся к работе.

Все это должно развиваться, нужно жить главным образом этим, жить постоянно об этом думая меняя на ходу, неожиданно понимая сюжет – иной ход или характер, черту характера.

Мне было трудно, я мало работал. И осторожно намекал тебе на это потому что боялся так вот просто и малодушно написать – милая Зайка, пригрей меня, приголубь, напиши мне что нибудь очень нежное подбадривающее. Так я не писал, еще потому, что как то думал что это будет выпрошенное а не совсем, совсем твое. И вот утром я три дня назад получил из Союза повестку, которую я вкладываю в это письмо и которую прошу тебя немедленно выбросить. Содержание повестки ты знаешь – а я знаю кроме того что вопрос о состоянии в Союзе поставлен после смерти Ал. Максим. Горького в совершенно ином разрезе – (горьковское письмо не могу найти).

Все это ты понимаешь как заставило меня разнервничаться (теперь пойду туда завтра спокойно и бодро) и через 3–4 часа со следующей почтой принесли твое письмо. Я схватился за него как будто его оторвать от меня хотели, держал его с захолохнутым, захолохнувшимся сердцем - Заинька детынька от тебя письмо сразу все излечит, открытки, а то все были беглые открытки, хотя и хорошие и я очень жду их всегда.

А когда я начал читать письмо у меня так сжалось сердце так как то просто холодно стало, я так испугался что я долго не совсем понимал точный смысл каждого слова, но чувствовал, что со мной творится что то неладное. Я поскорее запер дверь из моей комнаты в прихожую, потому что боялся, знаешь, истерики что ли или припадка какого нибудь.

Ничего не произошло, но я все таки не мог очнуться, но никак не мог заставить себя перечитать письмо, мне страшно это хотелось – думал вот где нибудь в углу в уголочке найду что нибудь и все будет не так. Но находил все страшнее и страшнее. До этого ты писала что Пузик кашляет а теперь вместе с тяжелым обвинением ты пишешь что ты больна и я, а я, я сижу и ничего не понимаю но мне сделалось так тоскливо так одиноко как не бывало лет 8 может быть больше не знаю. Я вдруг почему то подумал что у тебя чужой какой то неприятный тон, что это верно так и я просто оторопел от страха от тоски. Дома я не мог найти себе места я ходил по комнатам, мысли у меня бегали, я ничего не мог придумать. Сначала я решил проситься на телеграф рассказать тебе все, но от письма честное слово веяло таким холодом, что я чуть не плача должен был сказать себе, что нельзя этого что ты пожмешь плечами, что тебе еще более неприятной и брезгливо неприятной покажется моя истеричность.

Я сжался, Заик, я прямо съежился, не знал что же делать и случайно увидел открытку от Г.Н. Попова которой он приглашал меня к себе на теннис и поккер. Я помчался, как невменяемый на поезд приехал к нему запыхавшись, он даже несколько удивился, дело в том что открытке уже было несколько дней, а у них начался большой ремонт. Но любезно повел меня на площадку. Играть я все же почти не был в состоянии, попросил извинить после первой же игры и подождал там пока он играл с другими. Потом мы вернулись к ним, я все еще держался с величайшим напряжением. Мысли у меня путались. Мы начали играть в карты. Играл я рассеяно думая то об то о другом, забывая иногда ставить, сдавать, тасовать, но там было несколько еще покеристов и все это не было особенно заметно. Играли мы целые почти сутки с двумя небольшими перерывами для сна и еды.

Я проиграл уйму денег. Вчера ночью я с последним автобусом случайно пойманным вернулся из Детского в Ленинград. Пешком дошел от Гостиного до дому. Я не могу припомнить ничего о чем я думал за это время. Часа в 3–4 я лег спать и через час 1½ проснулся от сильного стеснения в сердце. Не мог понять что это сердечное или от моей опухоли. Искал валерьянки тоже не нашел и в шкафчике у Нат. Вал. не оказалось т. к. наверное Светлану все поят перед идущими теперь экзаменами. Вернулся и все не мог ни лечь ни сесть все одинаково давит, это, конечно, главным образом от того что недоспал накануне, а может быть, да нет девочка конечно, не из за того. Я не хочу тебя мучить и размазывать как я провел ночь около твоего стола у окошка и так далее, дело совсем не в этом. К утру вдруг живот стал сильно болеть, но даже знаешь от этого как то легче стало съел я в Детском с Гаврилой в ресторане плохую окрошку, но это боль какая то обычная и она сразу заставила как то очнуться. Потом я поспал немного и решил закрыть окно и еще спать может это все как то все не настоящее, но стал припоминать одно за другим и ужаснулся. И

И в это время принесли твою открытку и письмо которые пришли в невероятно короткий срок 2 суток с небольшим. И еще Пузикину открытку. Принесли твое второе понимаешь второе другое твое письмо. Письмо моей Кати моей родной моей любимой, Кутькиной мамы голубки моей.

Господи как захотелось к вам как потянуло как все затопило нежностью, моей любовью ведь в тебе моя жизнь ведь невозможно чтоб ты этого не понимала, ведь не все же люди одинаковы есть наверно у меня что то не то, что то, чего не нужно, но если чем и ценна жизнь моя моим обожанием тебя тебя тебя и Ксюшки нашей живите долго долго и счастливо. Боже я не знаю что пишу. Не пугайся я ни о чем не думаю и вчера даже не думал о чем нибудь окончательном об этом нельзя думать никому из нас. Но сейчас но сегодня все меняется к покою к работе к вере. Именно к вере а не к уверенности. Я верю в себя для тебя и для тебя и Кутьтки после того как я знаю что ты поправляешься (но пиши же еще пиши как ты и как Пус мне это как воздуху нужно). Твоего письма таким мягкими и нагретым солнцем ветерком понесло, что я сразу догадался – это не от солнца, это от сердца, это от моего Зая от той моей невесты, которая (господи, как хорошо как нежно) всем сердцем и любовью вспомнила про маленького бархатного Мишку с которым она вместе посылала мне свою любовь, спокойный сон и будущую нашу счастливую жизнь. Девочка моя это ведь {и еще} та жизнь, которой мы сейчас живем и должны жить. Я очень устал от страшных нервных потрясений этих дней, никогда я не мог подумать, что может что нибудь подобное случится, но сейчас я успокаиваюсь с каждой минутой. Твое письмо! Ах Котинька моя Катинька Котинька Китик мой Кит мой, Катя. Мне только неприятно, что почти неделя, да именно неделя движения письма туда и обратно так нас разделят, что будут еще твои письма в ответ на мои открытки с моими словами с их током и прочим всем, что уже теперь совсем как то иначе. Ты понимаешь, я чувствую себя как после болезни (кстати не только сердце, но даже и живот прошел) но конечно это не относится к сердцу или животу.

Катя, мы уже много пережили и хотя это все отразилось и на твоем и на моем здоровье, но я очень крепко хочу чтобы это все мы перенесли без волнений без тяжелых мыслей и умоляю тебя именно не прошу, а умоляю и знаю что так будет лучше. Не тревожься о будущем не расстраивай себя мыслями обо всем, окрашенным в черный цвет, когда и краски то такой нет вокруг нас и не откуда ей взяться. Не мой же долг Попову{и др.} тебя может еще расстроить? Прошу тебя не думай об этом – я найду выход, а в жизни такие вещи бывают и у твоего отца наверное бывали и многих не менее нас незаслуживающих от жизни ударов бывали и бывают кроме больших ударов и еще такие как карточные долги. Быть может мне не следовало тебе об этом писать но я ничего от тебя не могу скрыть. Я проиграл 900р но сроков понятно нет никаких и тем не менее я знаю, что отдам их и отдам скоро и отдам так что это не будет тяжело для нас. Потому что я совершенно железной решимостью буду вгрызаться в работу. Может быть все это потрясение даже было необходимо мне. Но довольно окончательно хватит об этом поправляйся, нежная моя, переезжай, а если нет то лучше конечно чтобы Ядя переехала, я чувствую что ты не можешь отдохнуть так, сделай это скорее меня уже о Путькиных делах даже не спрашивай.

{Обрили моего Пупусика, роднушку мою малюську. Ну чтож, будьте счастливы, более деловое письмо или открытку напишу завтра твой влюбленный, проясневший Шура.}