Мое «военное» детство

Дорогой Танечке, так много сделавшей для выхода этой книги

Иерусалим, 2023

Биография семьи начинается

Чем больше я отдаляюсь от описываемых мною событий, тем больше меня охватывает ностальгия. Ностальгия по тем временам, когда все было ясно и просто, ностальгия по людям, окружающим меня и, прежде всего, по моим родителям.

Сегодня, когда я приближаюсь к возрасту их ухода, начинаешь понимать, как был невнимателен к ним, особенно в последние годы их жизни. Начинаешь сожалеть, что не расспрашивал их о событиях в их жизни, все оставлял на потом. Сейчас же, когда хочется многое спросить, спрашивать уже некого.

Мои воспоминания о детстве — не хроника текущих событий, а выхваченные памятью отдельные фрагменты жизни. В этих заметках я часто употребляю слова был, было, помню, не помню. Часто что-то второстепенное оказывается в памяти, а более важное остается за ее пределами. Иногда для пробуждения памяти требуется какой-то внешний толчок, и тогда всплывает если не само событие, то часто связываемое с ним.

ххх

Мой отец Тененбойм Шмуль Аронович родился 14 июля 1914 года за две недели до начала первой мировой войны. Его отец был мобилизован в армию и сражался в Галиции, где и попал в плен к австрийцам. Вернулся домой он лишь по окончании войны. Мой отец был первенцем в семье. За ним шли Давид, Фаина, Шике. О детстве отца мне почти ничего неизвестно, но я сомневаюсь, что оно было благополучным. В 14 лет он покинул родительский кров и вступил в самостоятельную жизнь. Эта жизнь его здорово помотала. Кем он только не работал: конюхом, разнорабочим и так далее. Но в конце концов он закончил рабфак и железнодорожные курсы, стал помощником начальника станции в Брянске. Отсюда в 1936 году его призвали в ряды Красной Армии. Подробности его службы я не знаю. Но, видимо, он служил хорошо, если его приняли в партию. Отец служил в артиллерии, хотя была возможность попасть в авиацию. Но незадолго до медкомиссии он заболел, и во время испытаний на центрифуге у него закружилась голова. Таким образом, испытания были провалены. По истечении двух лет службы ему предложили поступить в военное училище. В его планы не входило становиться офицером, но выбирать не приходилось. По окончании училища отца направили на Дальний Восток, где он и прослужил всю Отечественную войну.

Отец получил назначение на бронепоезд. Сначала он командовал одной из башен, а в 45-м году получил звание капитана и должность командира бронепоезда. Несмотря на то, что война с Японией практически продолжалась всего две недели, он успел отличиться. Его бронепоезд подбил бронепоезд противника, взял в плен японского принца Коноэ, захватил эшелон с продовольствием. За эти действия отец получил орден Красной Звезды и медали За боевые заслуги и За победу над Японией.

Моя мама Вайзман Циля Самойловна родилась 18 февраля 1924 года в городе Первомайске на юге Украины. Она была старшей из трех дочерей. За ней шли Рая и Лиза. Отец работал на мыловаренном заводе, мать — дома по хозяйству. 22 июня 1941 года мама закончила школу и тут началась война. Дедушка не был призван в армию из-за серьезного желудочного заболевания, но его мобилизовали в трудармию, что было ничуть не лучше. Эвакуироваться по железной дороге им не удалось. Они шли пешком вместе с отступающими войсками. Маме было тогда 17, ее сестрам 14 и 10 лет. Уходили в спешке, сумев прихватить с собой лишь детский портфель с документами и немного денег. Отступление проходило под непрерывной бомбежкой немцев. Особенно страшной была переправа через Днепр. В конце концов им удалось сесть в поезд и доехать до Самары, где до войны жил дедушкин брат. Но его там не оказалось.

После долгих мытарств они попали в Среднюю Азию, в городок Сайрам. Мама устроилась воспитательницей в детский дом. Сюда же в качестве уборщицы устроилась бабушка. В детском доме было много воспитанников немного моложе мамы, но она умела хорошо с ними справляться.

Волею судьбы дедушка в конце войны оказался в Саратове и, когда оказалось возможным, он вызвал семью из Средней Азии. Здесь мама поступила в педагогический институт, который, к сожалению, в силу разных обстоятельств ей закончить не удалось. Мои родители были знакомы еще до войны. Они приходились друг другу дальними родственниками. Между ними завязалась переписка, в результате которой они решили соединить свои судьбы. И я думаю, они никогда об этом не жалели. Их совместная жизнь продолжалась 45 лет и прекратилась со смертью моего отца. Они почти никогда не расставались и их главным качеством была преданность семье, друг другу и нам с сестрой.

В 1946 году отец поехал в Саратов жениться. Уезжал он богатым женихом. Я уже говорил, что во время войны с Японией его бронепоезд захватил эшелон с продовольствием. В качестве премии офицерам выделили вагон риса. На долю отца приходился мешок. В подарок невесте он приготовил несколько отрезов шелковой ткани, добытой в Маньчжурии. Но когда он вернулся домой с молодой женой, оказалось, что мешок риса испарился, а шелк украла хозяйка квартиры, взломав замок чемодана. Она заявила, что ее ограбили. Таким образом из всех трофеев отца остался лишь этот чемодан, большой китайский термос и кинжал. Эти вещи я хорошо помню.

В июле 1947 года родилась моя сестра Лора, и вскоре семья покинула Дальний Восток. Таким образом моя сестра родилась на китайской границе, а я на турецкой, о чем будет рассказано ниже.

Служба в полку

Отец был направлен на высшие офицерские курсы Выстрел, по окончании которых он получил назначение в Ленинакан в Армению. Начался новый этап жизни семьи. По прибытии отец получил роту самоходок, а затем танковую роту. Так произошла его переквалификация из артиллериста в танкиста. В 1948 году ему было присвоено звание майора. В этом звании и должности он прослужил более 10 лет. Почему же его карьера не удалась? Он был плохим офицером? Нет, наоборот, его рота была одной из лучших в полку, неоднократно получала призы на стрельбище и на учениях. Во время маневров его отмечали в приказах командования. Отец пользовался уважением среди сослуживцев и подчиненных, его ценило полковое и дивизионное начальство. В характеристике отмечали: достоин продвижения по службе. Может исполнять обязанности командира батальона. А командир батальона — это подполковничья должность. Но все эти представления застревали в штабе армии. Каковы же причины этих неудач? Причина одна — политика государственного антисемитизма. В период борьбы с космополитами и дела врачей офицеров-евреев не продвигали по службе и при первой возможности увольняли. Существовал негласный потолок: выше майора евреев не продвигать. И действительно, все наши знакомые офицеры-евреи: Гурфинкель, Маргулис, Позмантир были майорами. Было одно редкое исключение — помпотех полка подполковник с простой фамилией Бромфембренер. Когда в 1952 году отец подал документы для поступления в военную академию, ему по-дружески посоветовали: сиди и не рыпайся. Личным врагом отца, как и впрочем всех офицеров-евреев армии был начальник отдела кадров полковник Леусенко. Это был зоологический антисемит. Он заявлял: Пока я занимаю этот пост. Ни один еврей не продвинется. И он выполнял эту угрозу. Даже когда отец все-таки поступил в академию в 1955 году ситуация не изменилась, хотя в это время в армии было немного офицеров с академическим образованием, даже среди полковников. И лишь в 1959 году произошли изменения. Сменилось руководство седьмой армии, Леусенко ушел в отставку. Держать офицера с академическим значком на должности командира роты было неудобно. Отца назначили начальником штаба батальона. Ему было тогда уже 45 лет. Делать карьеру поздно. Когда в 1961 году началось сокращение армии, он подал в отставку. Его уговаривали остаться, но он не согласился. В марте 1961 года после 25 лет службы в армии отец стал штатским человеком.

Служа в Ленинакане, отец командовал ротой в танковом полку, но это был не простой полк, а гвардейский. Его полное наименование 120-й Гвардейский Орденов Боевого Красного Знамени и Богдана Хмельницкого танковый полк. Это являлось предметом моей гордости и давало возможность смотреть свысока на других мальчишек, чьи отцы были «простыми» офицерами-пехотинцами. Дивизия, в которую входил 120-й полк, не имела гвардейского звания. Так бывало. Кстати, 7-ая армия, в которую входила наша дивизия и чей штаб находился в Ереване, также была гвардейской. Я много раз говорил об антисемитизме в армии, но вот такой парадокс: когда отец начинал службу в этой армии, ею командовал генерал-полковник, а впоследствии генерал армии Яков Григорьевич Крейзер. А когда он демобилизовался в 1961 году, в командование ею вступил Дважды Герой Советского Союза генерал-майор, а впоследствии генерал-полковник Давид Абрамович Драгунский.

120-й полк имел еще одно негласное название: 120 гвардейский армяно-еврейский. Действительно в нем служило довольно много армян как среди солдат, так и среди офицеров. Было также несколько офицеров евреев. Одно время командовал полком подполковник Бадалян. Замполитом был майор Бабаян, а помпотехом подполковник Бромфенбренер. Медицинской частью заведовал майор Позмантир. У отца в роте командовал взводом старший лейтенант Варжапетян. Так получилось, что несмотря на то, что отец служил в танковом полку, его друзьями и друзьями нашей семьи были в основном офицеры-пехотинцы, соседи по дому. Все они прошли Великую Отечественную войну и хотя были не очень образованными (в пехотное училище брали с семилеткой и даже ниже) все они были людьми глубоко порядочными.

Офицерская доля такова: сегодня ты служишь здесь, а завтра тебя могут перевести в другое место и не факт, что оно будет лучше прежнего. Мечтой офицеров и их жен был перевод в Московский Военный Округ, ГДР и Венгрию. МВО понятно: так и служба полегче, и к начальству поближе. Можно было быстрее сделать карьеру. Недаром этот округ называли паркетным. В ГДР и Венгрии можно было прибарахлиться. В дальнейшем я расскажу, какие материальные трудности испытывали офицеры, несущие гарнизонную службу. При неплохой зарплате они не могли купить вещи крайне необходимые в жизни, а из ГДР и Венгрии, прослужив 3–4 года (больше на давали, чтобы дать возможность пожить другим), приезжали с мебелью, коврами, фарфором и хрусталем, символами тогдашнего благополучия и предметами гордости хозяев. Правда не всегда это заканчивалось благополучно. У нас был знакомый офицер, которого в 1955 году направили служить в Венгрию и он погиб там во время венгерского восстания 1956 года.

Все эти лакомые назначения не касались офицеров евреев. Для них всегда были приготовлены места в отдаленных гарнизонах на крайнем севере и юге. Особенно славилась Кушка, расположенная среди песков на границе Туркмении и Ирана. Летом температура там часто превышала 40 градусов. Среди офицеров ходила поговорка: Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не ушлют. Такая возможность угрожала и моему отцу. Где-то в 54–55 годах его решили направить на полуостров Средний. Этот полуостров, как и соседний Рыбачий, был завоеван у Финляндии во время войны 39–40 годов. Условия существования там были гиблыми: полярная ночь, зимние холода и метели. Не знаю, каким образом отцу, а скорее всего матери, удалось отбиться от этого назначения.

Как я уже писал, нашими друзьями были офицеры-пехотинцы, соседи по дому. Мужья проводили время на службе, а жены занимались хозяйством, часто одалживая друг у друга необходимые в быту мелочи. Совместно отмечали праздники. Обычно собирались у нас, так как у нас была самая большая комната и раздвижной стол человек на 25–30. Много пели и конечно пили, но не до потери сознания. Закуска в основном была немудрящая: винегрет, селедка, солености, пироги. Зимой бывали и более вкусные вещи. Откуда они брались? Я немного расскажу об этом.

Так получилось, что большинство наших друзей были украинцами: Соха, Аксамитный, Туголовко, Лысечко. Украинцы народ хозяйственный. Недаром в ротах они были старшинами, а затем прапорщиками. Часто они занимали и другие хозяйственные должности. В основном это были выходцы из сельской местности. Общеизвестна любовь украинцев к свинье, их умение использовать все, что она дает, прежде всего сало. Недаром украинское сало считается самым лучшим. Из ног они варили холодец, из головы зельдь. Печень, почки, легкое, сердце шли на изготовление ливерной колбасы. Кишки служили оболочкой для самых разнообразных колбас. Вот такими умельцами были наши друзья. Обычно в начале зимы две-три семьи покупали в складчину у местных жителей свинью и кололи ее. Для этой цели они брали у нас кинжал, привезенный отцом в качестве трофея из Маньчжурии. Я хорошо помню это зрелище: визг свиней, кровь на снегу, запах паленой щетины и вкус колбас.

Большинство офицеров были женатыми семейными людьми. Но встречались и холостяки. В поисках большой и чистой любви они ходили и ездили на текстиль. Что это такое? В целях увеличения рабочей прослойки в национальных республиках строили крупные промышленные предприятия. Так в Ленинакане был построен текстильный комбинат. Построить его построили, а работать на нем было некому. Местные жители неохотно отпускали туда своих жен и дочерей. Проблему решали с помощью оргнабора. Вербовка шла в русских областях, в основном в деревнях и маленьких городках. Многие девушки охотно поддавались на уговоры, видя в этом единственную возможность покинуть голодную деревню и устроить свою личную жизнь. Часть из них, лишившись родительской опеки, отличались не тяжелым поведением. В офицерских кругах пойти на текстиль было эвфемизмом пойти в бордель. Что касается мечты девушек устроить свою личную жизнь, то я не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь из них вышел замуж за офицера.

Вообще создание офицерской семьи всегда было большой проблемой для армии. Курсанту и молодому офицеру было негде познакомиться и некогда встречаться с девушками. Неженатого офицера неохотно отправляли в дальние гарнизоны: может спиться в одиночестве. В 60–80-е годы проблемы частично решили. Военные училища обычно располагаются в крупных городах, где есть педагогические и медицинские институты, пед и медучилища. В этих заведениях часто устраиваются вечера и танцы. А куда приглашают курсантов.

Как я уже писал, в окружении отца преобладали русские и украинцы. Встречались и евреи, но отношения с ними как-то не складывались. Некоторые из них опасались на людях проявлять свои дружеские чувства, не желая быть обвиненными в кумовстве.

Но была одна еврейская семья, с которой мы поддерживали дружеские отношения — семья Гурфинкелей, Исаак и Фаина. Это были очень сердечные, интеллигентные люди. Он — по гражданской профессии инженер. Она — музыкант. Какая судьба занесла их в армию? К сожалению, эта дружба продолжалась недолго. Исаака перевели в Баку. Это был необычный перевод. Как правило, старались переводить в рамках Армии, а не округа. Первое время мы поддерживали переписку, но после преждевременной смерти Фаины она заглохла.

Особенности армейской жизни

Военная служба сильно отличается от жизни на гражданке. И прежде всего продолжительностью рабочего времени. Штатский человек по истечении рабочих часов идет домой и часто забывает о своей работе до следующего утра. В конце недели у него есть выходной или два. Как правило, муж и жена редко вникают в тонкости работы друг друга. А дети не знают, чем занимаются их родители.

Совершенно иная картина в армии. Военная служба не знает такого понятия как нормированный рабочий день. Я не помню, чтобы отец появлялся дома не ранее вечера. Не помню также, чтобы он помогал матери по хозяйству. У него элементарно не было для этого времени. Его могли вызвать по тревоге в любое время дня и ночи. Так как домашних телефонов не существовало, прибегал посыльный. Выходной день формально существовал, но постоянно были дежурства то в батальоне, то в полку. Раз в год был положен месячный отпуск. Офицеру и его семье был гарантирован бесплатный проезд к месту назначения. Но его могли отменить или отозвать из отпуска. Это случалось в моменты обострения международной обстановки.

Военная служба отличалась не только своей продолжительностью, но и повышенной нервозностью. Постоянные учения, стрельбы, маневры, беспокойство по поводу карьерного продвижения, опасения, что солдаты напьются или уйдут в самоволку — все это держало офицеров в стрессовом состоянии. Угроза жизни существовала не только в военное, но и в мирное время. Во время больших маневров, проводимых в масштабах округа, нередко бывали несчастные случаи. Это было неизбежно. В таких маневрах участвовали десятки тысяч человек и тысячи единиц сложной военной техники. Об этом я могу судить не понаслышке. У мамы была двоюродная сестра намного младше ее, замужем за офицером. Он служил где-то на Украине и гораздо позже нас. Это был блестящий офицер, окончивший Академию. Во время учений по метанию гранат какой-то солдат то ли выронил, то ли неудачно бросил ее. Граната была боевая с выдернутой чекой. Леонид, так кажется звали его, схватил гранату и она разорвалась в его руках. Он потерял руку и оба глаза и в 35 лет стал инвалидом с женой и двумя маленькими детьми.

Я уже писал, что в штатской жизни жена могла ничего не знать о работе мужа. У нас это было невозможно. Жены офицеров, в большинстве неработающие, были постоянно посвящены в дела мужа. Они знали всех солдат, подчиненных мужа, первыми узнавали о всех перемещениях, поощрениях и наказаниях в части. Проживание в изолированном военном городке, сложные бытовые условия, постоянный страх за мужа, опасение отправки в отдаленный гарнизон — все это откладывало отпечаток на их жизнь.

Если об обострении международной обстановки жители центра страны узнавали из сообщений по радио и из газет, то на нас это обострение сказывалось самым непосредственным образом: колонны танков, движущихся к границе, войска на казарменном положении (я об этом еще расскажу).

Фактически военную службу проходили и мы, дети офицеров. Я до сих помню фамилии офицеров, друзей и сослуживцев отца, помню фамилии и недругов отца — высокопоставленных антисемитов. Все наши игры так или иначе были связаны с войной, оружием. Зачастую они носили опасный характер.

Мой отец не подходил под общепринятое оставление об офицере: высокий рост, зычный командирский голос, жесткими мерами поддерживающий дисциплину среди солдат. Отец был среднего роста, немногословен. Я не помню, чтобы он когда-нибудь повышал на кого-нибудь голос, в том числе на нас и на своих подчиненных. Казалось бы, какая может быть дисциплина в его роте? Но это было не так. Дисциплина зиждилась не на крике, ругани и угрозах, а на человечном отношении к подчиненным. Солдаты ценили это

и уважали его. Этому способствовало и то обстоятельство, что танковая рота — маленький коллектив. Она состояла из трех взводов, в каждом по три танка. Вместе с командирским 10 танков. Экипаж танка — 4 человека. Таким образом всего в роте было 40 человек. Тогда служили три года. Состав был разношерстным. Было много уроженцев Кавказа. Среди них были и сложные ребята. Отец переписывался с их родителями, пытаясь таким образом воздействовать на сыновей. Я помню два побега. Отец отправлялся домой к беглецам и убедил их вернуться. Чем были вызваны побеги, я не помню, но точно знаю, что дедовщины тогда не было.

Я говорил, что армейская жизнь имеет свои особенности. Существовал особый жаргон. Например, получить папаху. Папаха — высокая шапка из серого каракуля. Она полагалась полковникам и генералам. Получить папаху означало получить эти звания. Уйти в самоволку. Самоволка — несанкционированный уход солдата из расположения воинской части. КЭЧ — хозяйственная организация, обеспечивающая семьи офицеров мебелью и другими предметами быта. Я хорошо помню, что у нас было много вещей со штампом в синем кружке — три буквы КЭЧ. В армейской среде бытовал свой фольклор типа в полку есть три дуба: начфин, начхим и завклубом. Всем понятные термины: замполит, зампотех, зампострой и так далее. Мы разбирались в тонкостях армейской службы. Например, знали различия в учениях, смотрах и маневрах. Учения — рутинное обучение солдат, как правило за пределами войсковой части. У танкистов они проходили на полигонах и стрельбищах. Учения осуществлялись в масштабах роты и батальона. Смотр — подведение итогов обучения, оценка боеспособности войск. В смотрах участвовали полки и дивизии. И наконец маневры. Они были армейскими или окружными. В них были задействованы десятки тысяч человек всех родов войск. Их проведение было максимально приближено к настоящим военным действиям. Перед смотрами и маневрами офицеры обычно очень волновались, так как от их успешного завершения зависела военная карьера. Также волновались и жены офицеров, так как во время смотров и особенно маневров нередко были несчастные случаи. Об этом я уже сказывал.

Я не хочу идеализировать армейскую жизнь. Хватало всякого: карьеризм, стремление некоторых офицеров выслужиться любой ценой, беспробудное пьянство, супружеские измены, скандалы, сопровождающиеся битьем жен. Маме как председателю женсовета часто приходилось выступать в качестве арбитра. Негативные моменты в жизни армии были показаны в литературе и в кино. Например, очень хороший фильм Анкор, еще анкор. Но, во-первых, все эти моменты были и на гражданке. А во-вторых, чаще встречались в маленьких гарнизонах, затерянных в тайге или в пустыне. В Ленинакане гарнизон был большой: целая дивизия и отдельные воинские части, танковые и авиационные.

С этим была связана большая текучка кадров. Кроме того, гарнизон располагался пусть и в иноязычном, но относительно крупном городе, каковым в то время являлся Ленинакан.

Я вырос в военном городке, и это была моя стихия. Дежурные на КПП меня знали и беспрепятственно пропускали на территорию части. Я бывал в казарме, в боксах, где стояли танки, в самих танках. Зимой кино крутили в клубе. А летом вечером на улице. Экраном служила стена казармы, хорошо оштукатуренная и побеленная. Зрители располагались на траве. Так как вечера в Ленинакане даже летом были холодными, солдаты одевали шинели. Они сажали меня в серединку, чтобы было теплее. Я угощал их конфетами, а они меня сигареткой, вернее самокруткой с махоркой. Некоторым балбесам было интересно смотреть, как курит шестилетний пацан. Курение мне не понравилось и я с ним завязал на восемь лет. Но это было уже в другом месте и в другое время.

Центром культурной жизни части являлся клуб. В нем проводились собрания и совещания, крутили кино, репетировала и выступала художественная самодеятельность. В ней участвовали солдаты и офицеры, их жены и дети. Моя мама также принимала в ней участие. Она выступала в модном тогда жанре художественного чтения. Читала она прозу и поэзию. Хитом ее программы была поэма Константина Симонова «Сын артиллериста». Поэма была сложной и очень длинной. Я помню, как мама очень долго заучивала ее наизусть. На этом поприще она добилась значительных успехов, дважды участвовала в заключительном концерте окружного конкурса художественной самодеятельности в Тбилиси. Чтобы попасть туда, она должна была пройти отбор в полку, потом в дивизии, армии (в Ереване) и затем в Тбилиси. В жюри одного из конкурсов сидел известный артист театра из Москвы. Он нашел у мамы хорошие актерские данные и советовал ей учиться. Об этом, конечно, не было и речи. Из рук мамы эстафету приняла Лора. Сначала она также читала стихи со сцены, а затем доросла до роли ведущей на концертах и не только в нашем клубе, но и на сцене городского Дома Офицеров, на глазах у сотни зрителей. А было ей тогда 12–13 лет.

Мы с отцом не обладали такими талантами и были самыми восторженными зрителями. Правда, отец неплохо пел. Но только во время застолья. А кто не поет в подвыпившей компании!

Я уже писал, как антисемитизм повлиял на военную карьеру моего отца. Это антисемитизм верхов; но был и низовой, бытовой. И этот бытовой антисемитизм нас коснулся меньше. Конечно, он был, его не могло не быть в армии, если он был во всей стране. Но в нашем окружении он был почти незаметен.

Разумеется, я не помню события времен борьбы с безродными космополитами и дела врачей, но родители рассказывали, что им удалось пересидеть более или менее спокойно. Правда, когда отец хотел поступать в академию, ему сказали сиди и не рыпайся.

Отца уважали за порядочность, спокойствие и доброжелательность. На службе к нему обращались по имени-отчеству Шмуль Аронович, а в домашней обстановке — Саша. Уважением пользовалась и мама за острый ум, твердый характер и справедливость. Кто-то ее любил, кто-то уважал, кто-то побаивался. Во всяком случае ее неоднократно избирали председателем женсовета полка. Это был серьезный пост. Женсовет в лице председателя вступал в контакты с командованием полка по поводу решения различных бытовых вопросов, мирил ссорившихся женщин, выступал в качестве арбитра в разрешении семейных споров. Авторитет мамы поддерживался и следующим обстоятельством: большинство офицерских жен — это вчерашние девчонки, в основном с семилеткой, выскочившие замуж за офицеров. Тогда это было престижно и выгодно. Офицерская зарплата превышала средний уровень зарплаты по стране. У мамы же было незаконченное высшее образование.

Но, конечно, нельзя представить себе, что картина была столь идиллической. В нашем коридоре жила семья капитана Лебедева. Муж по прозвищу Трапка (он как Александр Григорьевич Лукашенко не выговаривал букву я) был хорошим человеком, а жена — сущая мегера. Он, будучи в подпитии, а это бывало часто, поколачивал жену, что все считали справедливым делом. Униженная мужем, она вымещала свою обиду на моей матери. По паспорту мама была Цилей. И она не скрывала этого, но все родственники и друзья звали ее Зиной. Эта мегера использовала данное обстоятельство для своих нападок. Протрезвев, муж приходил извиняться за жену. Испытал, что такое антисемитизм, и я. Когда у моих противников иссякали все аргументы в споре, оставался самый веский — а ты еврей.

Ленинакан

Я родился и фактически провел все свое детство в Ленинакане, в Армении. Что же представлял из себя этот город? Первое упоминание о нем относится ко времени государства Урарту. Поселение на этом месте существовало в эпоху Персидского царства и Римской империи. Как город Кумайри известен достоверно с 4-го века нашей эры. В течение столетий он переходил из рук в руки: византийцы, арабы, турки, персы. В 1555 году Кумайри как и вся восточная Армения вошел в состав персидской державы. По итогам русско-персидской войны 1804–13 годов город, как и вся восточная Армения, вошел в состав российской империи, в границах которой и оставался до 1991 года. В 1825 году во время путешествия в Арзрум Кумайри посетил А.С.Пушкин, а в 37-м — император Николай I. Он прибыл на открытие крепости, построенной в южной части города. Тогда же Кумайри был переименован в Александрополь в честь жены монарха Александры Федоровны. В крепости был расквартирован 18-й Северский драгунский полк. Вскоре город стал уездным центром. В 1853 году во время Крымской войны происходят ожесточенные сражения с турецкой армией. Турецкие окопы находились в непосредственной близости от солдатских казарм.

В конце XIX века Александрополь бурно развивается. Он стал центром ремесла и торговли, а также узловой железнодорожной станцией, через которую шли поезда на Тифлис, Эривань, Кар и в другие направления. Становится он также и культурным центром. В городе был театр, выходили газеты, работало 10 школ. В начале XX века Александрополь являлся третьим городом Закавказья после Баку и Тифлиса.

В годы гражданской войны город несколько раз занимали турецкие войска, пока он в 1921 году не вошел в состав Армянской ССР. В 1924 году после смерти Ленина Александрополь был переименован в Ленинакан. В 1991 году после распада СССР Ленинакан вновь получил название Кумайри, а в настоящее время он называется Гюмри.

В период Великой Отечественной войны резко обострилась обстановка на турецкой границе. Турки были союзниками гитлеровской Германии и сосредоточили на границе, проходившей в районе Ленинакана, крупные воинские соединения. Сигналом к вступлению Турции в войну должен был быть выход германских войск на линию Архангельск-Астрахань. Но поражение немецких войск под Сталинградом заставило задуматься турецкие власти. Угроза нападения была ликвидирована. Но и в дальнейшем граница являлась источником напряженности. Турция была членом НАТО и все обострения на Ближнем Востоке приводили к ухудшению обстановки. Все это вызывало необходимость сохранения в Ленинакане большого количества войск. До 1956 года в городе была расквартирована дивизия и несколько отдельных войсковых частей.

Так как Ленинакан находится на границе, существовал особый режим въезда в город. На вокзале всегда было много пограничников и военных патрулей. Местные жители могли выйти на перрон, лишь предъявив документы и купив перронный билет, а приезжающие должны были иметь особое разрешение на въезд в город. В середине 50-х годов этот режим был отменен.

Полигон

Два полка, пехотный и танковый, находились в военном городке под названием Полигон, расположенном в непосредственной близости от границы. В этом городке я и прожил 12 лет.

Что же представлял собой Полигон? Это прежде всего казармы, клуб и другие подсобные помещения. Рядом находились стрельбища и танковый полигон. В отдалении, метрах в 200-х стояли два двухэтажных дома, где жили семьи офицеров. Жизнь в городке была непростой. Это определялось многими факторами, прежде всего природно-географическими. Ленинакан находился в

чрезвычайно сейсмичной зоне с вероятностью землетрясения 8–9 баллов. В XX веке город перенес два крупных землетрясения — в 1926 и 1987 годах. Особенно разрушительным было землетрясение 1987 года. Погибли десятки тысяч человек. Масштабы разрушения объясняются особенностями строительной политики. До революции, да и даже до середины 50-х годов дома строились в основном из местного камня туфа, камня легкого, но прочного. Из туфа различных цветов — красного, черного, серого — возводили общественные здания, школы, кинотеатры и даже жилье. В 60-е годы была сделана ставка на более дешевое панельное строительство. Когда произошло землетрясение, дома из туфа в большинстве своем устояли, а панельные пятиэтажки сложились как карточные домики. Мелкие и средние толчки случались часто и на моей памяти. Как-то я сидел на подоконнике, читал книгу. Вдруг зазвенела посуда на полке, лампа на потолке стала раскачиваться из стороны в сторону. У тех, кто жил на втором этаже, поехали по комнате кровати. Из пятиэтажных зданий людей срочно выводили на улицу. Все закончилось благополучно, ничего не было разрушено, никто не пострадал. И таких случаев было много.

Армения — страна горная. Не является исключением и Ленинакан. Он находится на высоте 1550 метров. Это определило климат как резко континентальный. Лето короткое — с июня по август. Летом температура днем поднималась до 36 градусов, а зимой опускалась до минус 40. Ленинакан называли армянской Сибирью. Был большой перепад между дневной и ночной температурой. Даже летом по вечерам мы никогда не выходили из дома без теплой куртки или пальто. Зимой частым явлением были метели. Как-то метель продолжалась два или три дня. Снегу намело столько, что мы оказались отрезанными от мира. Двери в доме отворялись наружу. Нас спасли солдаты, прокопавшие коридоры к нашим подъездам. А для детворы эта метель была источником радости. Снегу намело намного выше головы. Мы делали в нем пещеры, различные ходы, а когда пригрело солнце и снег немного подтаял, мы выпиливали из снега кирпичи и строили крепость.

Большим достоинством мест было то, что мы пили прекрасную воду, собираемую из горных источников. Она была очень холодной и вкусной. Я больше нигде не пил такой воды. Когда мы приезжали в Саратов, я долго не мог привыкнуть к хлорированной волжской воде. Такой же холодной была и вода в Арпачае. Даже жарким летом купаться там было невозможно. Окунешься — и тут же вылезаешь на берег. Несмотря на близость Арпачая к Полигону купальщиков было немного. По Арпачаю проходила государственная граница между СССР и Турцией. Арпачай — река небольшая, горная, летом она пересыхала, и по камням можно было перебраться с берега на берег. О попытках пересечь границу в ту или другую сторону мы узнавали по оживлению на блокпосту позади нашего дома. В обычное время он пустовал, но в случае нарушения границы там появлялись пограничники. Рассказывали об одном таком случае. К начальнику заставы приехал друг — офицер из штаба армии в Ереване. Несколько дней он гулял в окрестностях заставы. К нему все привыкли. Но в одну ночь он исчез. Началась суматоха и выяснилось, что он перебежал в Турцию. Начался разбор полетов. Полетели головы. Начальника заставы разжаловали и уволили из армии. Быль это или байка, сказать трудно, но об этом говорили.

Мы жили на самой окраине Полигона. До ближайшего жилья было 400–500 метров. Нас отделяло от него пшеничное поле. Такое же поле было за домами, а далее через 1,5 километра — граница. В середине 50-х годов на поле были построены несколько двухэтажных домов для семей офицеров. Оставшуюся землю разделили на участки для огородов. Я не помню, чтобы мы обрабатывали свой участок. Да и большинство поступало так же.

Несмотря на то, что наш дом был двухэтажным, выглядел он внушительным. Когда-то это была казарма для солдат, построенная еще в XIX веке. Толщина стен, выложенных из серого туфа, достигала 1,5 метров, а высота потолка — 4-х метров. Дом состоял из двух подъездов, центрального, стоявшего лицом к дороге, и бокового. В центральном по обе стороны от входа было два коридора, а в боковом — один. В каждом коридоре по обе стороны было по 5 комнат. В конце нашего коридора за дверью было еще три комнаты и маленькая кухня, сделанная из фанеры.

Какова была планировка верхнего этажа, я не помню. Площадь квартир, а они состояли из одной комнаты, была различной: от 10–12 метров до 30. Наша семья сначала жила в маленькой комнате центрального подъезда, чего я не помню. А потом переселилась в боковой подъезд в 30-метровую комнату. Это было большой удачей и служило предметом зависти со стороны других жен офицеров. Скученность была ужасной. Во многих семьях было по двое-трое детей. Чтобы решить эту проблему и были построены новые дома, 5 двухэтажных сборно-щитовых домов. Квартиры были двухкомнатными с небольшой кухней, в них был туалет и водопровод. В этих домах зимой было прохладно, великолепная акустика, но с этим можно было мириться.

Постройка этих домов дала возможность разгрузить старые, и оставшиеся в них жильцы получили по дополнительной комнате.

Мы прорубили дверь в соседнюю комнату, и получилась двухкомнатная квартира. Эта комната принадлежала нам с Лорой. Она была длинной и узкой как пенал. По обе стороны от окна находились кровати. Около стены стоял стол, за которым мы делали уроки. У входной двери располагалась печка. Ее построили при нас. Как отапливалась эта комната до нас, я не представляю. В стене рядом с моей кроватью была заколоченная дверь. Она выходила в комнату из центрального подъезда. Там жила маленькая девочка. Какое-то время она беспрерывно крутила пластинку песни Ландыши. С тех пор я возненавидел эту в общем-то неплохую песню.

Удобства как таковые в доме отсутствовали. Вода — в колонке в метрах 50 от дома. На таком же расстоянии, но уже за домом, туалет, сначала деревянный, а затем кирпичный. Но лучше он от этого не стал. Ночью, особенно зимой, выходить из дома было страшновато, выли волки, поэтому довольствовались ведром. Отопление было печное. Топили углем и дровами. Погребов для хранения продуктов не было, но были подвалы для хранения топлива. Раз в неделю мы ходили в баню. Она располагалась на территории части. Семьям офицеров был выделен специальный день. Баня была хорошая, с отдельными номерами.

Особенностью нашего жилья была скудость меблировки. И не из-за бедности. Зарплата офицеров была довольно высокой, особенно в сравнении с другими слоями населения. Проблема заключалась в невозможности купить какую-нибудь мебель. Мебель у нас была или КЭЧевской или самодельной. Я помню меблировку нашей большой комнаты, когда мы все еще находились в ней. Комната была разделена фанерной перегородкой на две части. В центре большей части находился громадный раздвижной КЭЧевский стол. Как я уже говорил, за ним размещалось до 30 человек. К одной из стен был приделан шкаф. Его задней стенкой служила стена комнаты, а боковые и передние были сделаны из выкрашенной серой краской фанеры.

Также в этой части комнаты находилась моя кровать и топчан родителей, сделанный из трех больших ящиков из-под масла. Сверху на него клали матрас. За перегородкой была печка, стол, за которым мы ели, и мамин столик для приготовления еды. На стене висела полка с посудой. Здесь же находилась кровать, где спала Лора. На столе всегда наготове стояла керосиновая лампа, так как часто бывало отключение электричества. Недавно я узнал, что какое-то время (около года) у нас жила мамина сестра Лиза. Где она помещалась — ума не приложу.

В конце 50-х годов снабжение улучшилось. Мы купили для родителей кровать с панцирной сеткой, комод красного цвета с ящиками для белья и посуды, а также рижский шкаф для одежды. Он был большой, красного дерева, трехстворчатый. Когда отец демобилизовался, комод и шкаф мы взяли с собой. Впрочем комод мы вскоре выбросили, так как не могли избавиться от засевших в нем тараканов. А шкаф еще послужил верой и правдой моим родителям вплоть до их смерти.

Говоря об отсутствии удобств, я не упомянул о сложностях при приготовлении пищи. Специальных кухонь не существовало. Женщины готовили еду в комнатах, а варили и жарили в коридоре. Возле каждой двери стоял столик с примусом, керосинкой или керогазом. Эти приборы нещадно коптили, и чад стоял соответствующий. Это, конечно, вызывало у женщин раздражение и приводило к спорам, но они, как правило, были непродолжительными и быстро забывались.

Никаких холодильников не существовало, поэтому варить и жарить приходилось почти каждый день. Зимой было проще: естественный холодильник находился за окном. Мороз держался устойчиво, никаких оттепелей не было. Сложнее было летом, особенно в жару. Закупать продукты впрок было невозможно. Мы ходили в магазин почти каждый день. Сначала это делала мама, а когда мы с Лорой подросли, это стало нашей обязанностью. В основном мы покупали там хлеб, колбасу, консервы, бакалею, а молочные продукты покупали у местных жителей. Недалеко от Полигона располагалась молочная ферма и работающие там женщины разносили свою продукцию по квартирам. Особенно вкусным был мацони. Спустя 60 лет я попробовал продукт с этим названием в Израиле. Конечно, он не выдерживает никакого сравнения.

За мясом, овощами и фруктами мы ездили на базар. Я не рассказал, как мы добирались в город. Полигон с центром связывала автобусная линия. Я до сих пор помню названия всех остановок. Наша, Полигон, была конечной. Дальше следовали Магазин, Сберкасса, Гараж, Зенитка, Новые дома, Папахана, Дом офицеров, Пед. институт, Площадь. Далее я не помню, потому что обычно мы дальше и не ехали. Помню, что была остановка Текстиль и конечная Вокзал.

Рядом с площадью находился базар. Когда мы с Лорой были маленькими и оставить нас было не с кем, мама брала нас с собой. Представьте картину: идет женщина, в каждой руке сумка, за сумку держатся малыши. Когда мы подросли, то оставались дома под присмотром соседок. Фрукты на базаре были очень красивыми и вкусными: персики, сливы, груши. Мне особенно нравился виноград под названием дамские пальчики.

Иногда мама покупала живых кур, которых потом приходилось долго ощипывать. Мы с Лорой тоже принимали в этом участие.

Последняя глава

Тот романтический флер, в котором я описывал жизнь в Ленинакане, касался в основном событий до 1956 года. В этом году в судьбе нашей маленькой офицерской компании, как и в судьбе армии, произошли кардинальные изменения. В 1956 году началась задуманная Хрущевым военная реформа, выразившаяся прежде всего в резком сокращении численности армии. С необходимостью этого сокращения никто не спорил. Армия в то время насчитывала 5 миллионов человек. Ее содержание тяжким бременем ложилось на бюджет. Особенно если учесть то обстоятельство, что после смерти Сталина произошло смягчение международной обстановки и СССР никто не угрожал. Но это сокращение осуществлялось варварскими методами и прокатилось тяжелым катком по судьбам десятков тысяч офицеров и членов их семей. Офицеры того времени — это в большинстве своем бывшие фронтовики, со школьной скамьи попавшие в военные училища, а затем на фронт. Они не имели гражданской профессии и навыков жизни вне армии. Острейшим был и квартирный вопрос. Большинство из них проживали в военных городках и иного жилья не имели. Увольняли невзирая на выслугу лет, многим оставалось до пенсии 1–2 года, а некоторым несколько месяцев. Острой проблемой было и трудоустройство уволенных. Чтобы как-то ее смягчить, Хрущев предложил направить безработных офицеров в деревню в качестве директоров совхозов и парторгов. С этой целью создавались специальные курсы переподготовки.

Это бедствие коснулось и друзей, сослуживцев отца, разметав их кого куда. Аксамитного и Соху уволили, Пуголовко перевели в дальний гарнизон, Лысечко сначала перевели в другую воинскую часть в Ленинакан, а затем в штаб армии в Ереван. С Николаем Лысечко и его семьей нас связывали не просто приятельские отношения, но и настоящая дружба. В 1961 году перед демобилизацией мы ездили в Ереван проститься с ними. И в дальнейшем после того, как мы оказались в Саратове, а они в Киеве, переписка продолжалась много лет вплоть до их смерти.

Однажды моим родителям удалось с ними увидеться, когда они отдыхали в киевском санатории Пуща водица. А несколько лет назад Лора нашла в одноклассниках их дочь Ольгу, мою ровесницу и первую любовь. Она стала архитектором, матерью двоих сыновей и носила фамилию Бронштейн.

Сокращение армии едва не затронуло моего отца. Ему было объявлено о переводе в запас. Это действие было незаконным. В это время он учился в военной академии. Я не знаю, что послужило причиной этому: антисемитизм или простое головотяпство. Это увольнение для нас было бы настоящей катастрофой. За плечами у отца было 20 лет выслуги в Советской Армии. Это давало право на пенсию в размере 30 процентов от оклада. Гражданской профессии он не имел. Что делать? Но нам повезло. В Ленинакан приехал Член Военного Совета армии генерал-майор Дмитриев. Член Военного Совета — это представитель партии в армейских кругах. О нем были хорошие отзывы как о человеке порядочном и справедливом. Как депутат Верховного Совета Армении он вел личный прием граждан и мама записалась к нему на прием. Спрашивается, почему мама, а не отец? Дело в том, что мой отец был хорошим командиром, но в быту человеком мягким и не очень решительным в отличие от мамы. Во время встречи генерал Дмитриев внимательно выслушал то, что она сказала, и обещал разобраться. И действительно разобрался: отца оставили в покое.

Со временем на место уволенных пришли новые офицеры, и хотя они были более образованными, у них не было того служебного усердия, которое было у офицеров предыдущего поколения. Для многих молодых офицеров служба в армии не была призванием, а лишь каким-то отрезком их жизни. У нас появились новые соседи, и хотя отношения с ними были хорошими, но уже не было прежней теплоты. Мама прекратила выступления в художественной самодеятельности, отошла от общественной жизни.

Время шло. В 1959 году отец закончил академию. Оставлять его в прежней должности было неудобно. Он получил назначение в другую часть в качестве начальника штаба батальона.

В 1961 году Хрущев стал осуществлять новый этап военной реформы реорганизации армии. Была сделана ставка на ракетный щит Родины. Особенно пострадал военно-морской флот. Были отправлены на переплавку сотни линкоров, крейсеров, эсминцев. Также пострадали танковые и артиллерийские войска. Сокращение касалось и личного состава армии. Как и в первый раз, оно не затронуло моего отца. Его недруги из штаба армии ушли на пенсию, новое начальство его ценило и ему предложили остаться. Но он, подумав, подал рапорт на увольнение. Оставаться в армии не было смысла. К этому времени его выслуга составила 25 лет, и он имел право на получение пенсии в размере 50 процентов оклада. Было еще одно важное обстоятельство. Офицеры, увольняемые

из армии, имели право на получение квартиры в трехмесячный срок в любой точке Советского Союза за исключением Москвы и Ленинграда. Грех было не воспользоваться этой возможностью.

Итак в конце марта 61 года мы навсегда покинули Ленинакан. К сожалению, больше побывать мне там не удалось.

Мои первые воспоминания

Мои первые воспоминания относятся к 3м-4м годам моей жизни. Летом 1952 года мы отправились в гости к моему дедушке, жившему на юге Украины.

Мой дедушка Арон (папин отец) родился и прожил почти всю свою жизнь в местечке Голосково Кривозерского уезда Николаевской губернии. Сведения о его жизни у меня довольно скудные.

Знаю, что он родился где-то в конце 80-х годов XIX века в небогатой семье. Служил в царской армии, а когда началась первая мировая война, он попал на фронт. Воевал в Галиции против Австрии, где и попал в плен в 1915 году. После окончания первой мировой войны через всю Европу добирался домой. Чем он занимался и как сумел выжить в годы гражданской войны — я не знаю. В 20-е годы был извозчиком, мелким маклером, то есть выживал. Когда НЭП закончился и большинство евреев уехали из местечка в город, дед остался в Голоскове. Местечко превратилось в село, в котором был организован колхоз. И дед стал в нем пастухом. Почему пастухом, я не знаю. Наверное потому, что у него не было надела земли. Это продолжалось до начала Великой Отечественной войны. С начала войны был отдан приказ перегонять колхозный скот на восток. Непостижимым образом эту акцию удалось осуществить, и дед с каким-то количеством скота добрался до Казахстана, где и находился в эвакуации. Когда Украина была освобождена, он вернулся домой.

Война принесла большое горе в его семью. У них с бабушкой было четверо детей. Первенец (мой отец), затем шли дочь Фаина и сыновья Давид и Шики. Во время войны Давид был десантником и в 42-м году во время высадки десанта в тылу у немцев он пропал без вести. Скорее всего он погиб в бою или был расстрелян немцами. Я помню, что в 50-е и даже в 60-е годы родители пытались его найти, даже в Австралии был найден какой-то Тененбойм, но это был не он. Обстоятельства смерти моего младшего дяди мне неизвестны. Не пережив гибели двух сыновей, от сердечной болезни скончалась бабушка. Это случилось не позднее лета 47-го года, когда родилась моя сестра, которую назвали в честь бабушки. Через несколько лет дед снова женился: кому-то нужно было вести хозяйство.

К этому дедушке мы и ехали летом 1952 года. Дорогу я не помню совершенно. Я помню только, как мы купались в речке и я сидел на шее моего отца. У дедушки в хозяйстве наряду с другой живностью были корова и бычок, который мне очень понравился. Мне дали кружку молока, и узнав, что оно от коровы, я пить его отказался, потребовав молоко от бычка. Со мной не стали спорить, принесли новую кружку, молоко из которой я благополучно выпил. Я не знаю, действительно ли это память или семейное предание.

Это была моя первая, но не последняя встреча с дедушкой. Где-то в году 63м-64м, уже в Саратове, 1 мая утром мы сидели дома, собираясь идти на демонстрацию. Раздался звонок в дверь. Я пошел открывать. На пороге стоял незнакомый старичок. Оказалось, это дедушка. Он приехал без предупреждения, преодолев дорогу с несколькими пересадками, несмотря на то, что ему было уже под 80. Он прожил у нас несколько дней, рассказывал о службе в царской армии. Мне запомнился такой эпизод из его рассказа. Во время парада военный министр генерал Сухомлинов обходил войска и заговаривал с солдатами. По солдатскому говору он безошибочно определял, из какой губернии был солдат. В дальнейшем я узнал, что действительно был такой военный министр. Во время пребывания у нас дедушки я впервые узнал, что такое еврейская молитва. Я увидел, как он накидывает на голову какую-то полосатую ткань, что-то привязывает к ней и обматывает руку кожаным ремешком. Умер дедушка в конце 70-х годов.

Второе мое воспоминание относится к лету 1953 года. Мы возвращались из отпуска в Ленинакан. На одном из перегонов железной дороги в вагон ворвались несколько бандитов и начали грабить пассажиров. Откуда взялись бандиты? После смерти Сталина была объявлена так называемая бериевская амнистия. Она не касалась политзаключенных, а только бытовиков и части уголовников. Страну наводнили банды. Это хорошо показано в фильме Холодное лето 1953 года. Одна из таких банд и ворвалась в наш вагон. Но к счастью в вагоне ехало несколько демобилизованных солдат. Тогда в армию призывались в 19 лет и служили 3–4 года, то есть солдаты были взрослее нынешних. Вместе с отцом они выкинули бандитов из вагона.

С этим годом связано еще одно мое воспоминание, трагическое для нашей семьи: это гибель дедушки, отца моей мамы. Дедушка работал мастером на небольшом предприятии, выпускающем мелочи, необходимые в быту, типа расчесок, пуговиц и так далее. В один из дней в конце ноября все ушли на обеденный перерыв. В цеху оставался он и еще один рабочий. Откуда-то возник пожар. Его напарник сбежал, а дедушка стал тушить пожар. Потушил, но получил сильные ожоги. Поражение кожи составило 50 процентов. Сейчас бы его, конечно, спасли, но медицина того времени была бессильна. Получив телеграмму, мы тут же вылетели в Саратов. Когда мы летели над Кавказом, погода была плохая, самолет сильно болтало. Меня тошнило, и я просил: Папочка, останови самолет! Вторая половина полета проходила при хорошей погоде, и я с удовольствием смотрел в иллюминатор. Нам еще удалось застать дедушку в живых и попрощаться с ним.

Школа

Начальную школу я помню не очень отчетливо. Дело в том, что начало моей учебы совпало с ежегодными на 3–4 месяца поездками отца в Москву в академию бронетанковых войск. Мы тоже уезжали на это время в Саратов. Постоянная смена школ, разумеется, на пользу не шла. Только успеешь привыкнуть к учителям, их требованиям, к ученикам, — а тут нужно уезжать. Но все равно школьные годы я вспоминаю с удовольствием. В школе в Ленинакане я завел друзей и получил прозвище, вернее два. Первое Теня — сокращение от фамилии Тененбойм. А второе — Батя, имеет свою историю. Разница в возрасте между мной и сестрой полтора года. Мы были очень дружны. Эта дружба продолжается до сих пор. Лора всегда была для меня одним из самых близких людей, на которых я мог положиться. Так вот, мама рассказывала, что в раннем детстве я называл сестру Оушка (Лорочка), а она меня — Батик Уик. В школе меня угораздило рассказать кому-то об этом. И все — ко мне прилипла кличка Батик, Батя. Со временем ее происхождение забылось, а кличка осталась.

Учился я неплохо. В начальной школе у меня была одна явно натянутая тройка по чистописанию. Из-за отвратительного почерка учителя с трудом разбирались в моих каракулях. Да и сейчас я сам иногда плохо понимаю, что написал.

Главным моим увлечением было чтение. Я научился читать в 6 лет, и с тех пор читал запоем. Читал я всё: книги, газеты, учебники сестры. Лора была старше меня на два класса, и я прочитывал ее учебники заранее. Конечно, не физику или математику, а историю, литературу, географию. Читал я быстро, за день мог прочитать книгу в несколько сот страниц. Мама, беспокоясь о моем здоровье, пыталась отвлечь меня от этого занятия, гнала на улицу. Но это ей, как правило, не удавалось. Единственным, кто мог это сделать, был мой друг Игорь Диденко. Он приходил ко мне и говорил: Пойдем гулять. — Не пойду! — Пойдешь. — Не пойду! — Пойдешь! В конце концов я сдавался и мы шли гулять. Жаль, что наша дружба продлилась недолго — его отца перевели служить в другое место. Игорю я обязан не только профессией, но и любовью всей моей жизни — историей. Его мама преподавала историю в школе. В их доме я впервые увидел книги по истории, исторические карты и атласы.

Я учился в русской школе номер 1. Долгое время она не имела постоянного места. Сначала занятия проходили в здании армянской школы, расположенной в центре города, на площади, рядом со старинной церковью, в которой находился исторический музей. Это было довольно далеко от нашего военного городка. Мы добирались в школу на автобусе, а иногда зимой, когда были сильные метели и автобус не ходил, нас подвозили на военной машине — полуторке, крытой брезентом. Брезент не закрывал всю машину, никакой печки не было, и мы, малыши, в тридцатиградусный мороз полчаса ехали в школу. В этой школе мы были не очень желанными гостями. Учились мы в основном во вторую смену. Позднее наша школа переехала в здание пединститута и здесь положение было не лучше. Иногда занятия проходили в коридоре, иногда — в актовом зале.

Только в 1959 году наша школа получила свое постоянное помещение. Это было красивое трехэтажное здание из розового туфа. Добираться туда было гораздо проще.

Школа, в которой я учился, называлась русской, но большинство учащихся в ней составляли армяне. В моем классе из 35 учеников армян было 20–22. Все остальные: несколько русских, четверо евреев, азербайджанец, молдаванин считались русскими. Большинство из нас были детьми офицеров. Правда, был один русский мальчик, Саша Лебедев, проживавший с бабушкой в армянском квартале.

Преподавание осуществлялось на русском языке. Четыре раза в неделю были уроки армянского. Мы, русские, очень любили эти уроки, так как нас освобождали от их посещения. Кто-то решил, что детям офицеров, которые сегодня служат в Армении, завтра в Киргизии, а послезавтра в Молдавии, изучать местные языки не нужно. Впоследствии, насколько я знаю, эта практика была отменена.

В то время, когда школа находилась в здании пединститута, мы использовали свободные уроки для приобщения к искусству. В актовом зале часто проходили репетиции студенческого театра. Стеклянная дверь в зал была выкрашена белой краской. Мы процарапали в ней окошко и наблюдали за происходящим.

Тогда мы радовались, что нас освобождали от уроков армянского. Сейчас я понимаю, что это было большой ошибкой. Прожив в Армении 12 лет, языка я не знал. Да и откуда мне было его узнать? Как я говорил, в школе нам его не преподавали, языком общения был русский, причем многие армяне знали его лучше, чем армянский. Из всех нас, русских, по-армянски мог говорить только Саша Лебедев. Жили мы в военном городке обособленно от местного населения. Кино? Театр? У нас был свой полковой клуб — городской дом офицеров. Правда в кинотеатр, расположенный в центре города, мы иногда ходили, особенно когда шли индийские фильмы с Радж Капуром. Таким образом языка я почти не знал, умел считать до десяти, знал несколько десятков слов и выражений. До сегодняшнего дня в памяти остались джан — милый, ахчик — девочка, тага — мальчик, ну и конечно выражения из не нормативной лексики, которые запоминаются лучше всего.

Родители с местным населением общались больше. В роте, которой командовал отец, служили солдаты-армяне. Одним из взводов командовал старший лейтенант Аржепетян. Он иногда приглашал родителей на семейные торжества: свадьбы, рождения детей и т.д. Но и они языка по-настоящему не знали.

Игры в войну

Одним из главных развлечений моего детства была игра в войну. В войну мальчишки играли всегда и везде, но у нас она носила особый характер. Со времени окончания Великой Отечественной войны прошло всего 10–15 лет. Нашими отцами были офицеры, в большинстве своем участники войны. И мы знали о ней не из кинофильмов, а из их рассказов.

Мы воевали не в узких городских дворах, а на свободном пространстве, где были овраги, балки, окопы времен первой мировой войны. И если наши городские сверстники довольствовались палками, воображая их винтовками и автоматами, то наше вооружение было гораздо серьезнее. О нем я и хочу немного рассказать.

Каждый уважающий себя мальчишка имел свой запас боеприпасов. В него входили: различные патроны, от мелкашки до трассирующих автоматных, порох, свинец. У некоторых ребят повзрослее были взрывпакеты, сигнальные ракеты. Откуда же бралось это богатство? Источники его появления были различными. Патроны и взрывпакеты мы в основном выменивали у солдат. После учения и стрельб у них оставались неизрасходованные боеприпасы, которые они должны были сдавать на склад. Но они часто этого не делали, и мы выменивали у них это добро на шоколадки и бутерброды с колбасой. Недалеко от полигона находилась старая крепость, служившая складом для устаревшего вооружения. Взрослые мальчишки проникали туда и воровали нужные нам вещи.

Свинец в виде сплющенных пуль мы собирали на стрельбище. Патроны разбирали на составные части, выковыривали капсуль, высыпали порох, вытаскивали свинцовую пулю. Особенно ценились трассирующие патроны. В задней части пули которых находилось некоторое количество горючего вещества, в основном фосфор. Когда мы его поджигали, оно горело ярким пламенем и напоминало пуск ракет.

Если наши штатские сверстники довольствовались игрушечными пистолетами, то мы изготавливали их сами. Выпиливали из доски пистолет, прикрепляли к нему металлическую трубку с байком, вставляли мелкокалиберные патроны. Это напоминало настоящее оружие. Как я уже говорил, в нашем арсенале были взрывпакеты. Это безоболочное взрывное устройство, напоминающее петарды. Мы изготавливали их сами. Насыпали в спичечный коробок порох, заворачивали его в бумагу, затем обмазывали смолой или гудроном и так несколько слоев. Вставляли в него фитиль, поджигали и бросали. Делали это мы из укрытия.

Также мы делали бомбы с использованием карбида. Клали в бутылку кусок карбида, наливали немного воды, затыкали пробкой и бросали. Здесь было важно вовремя упасть в укрытие. Несмотря на опасный характер наших занятий, я не помню, чтобы кто-нибудь серьезно пострадал, никто, кроме меня. Вернее, я чуть не пострадал.

А дело было так. У всех нас был запас свинца. Как мы его добывали я уже рассказал. Свинец легко плавился, и мы изготавливали из него различные вещи, в частности кастеты. Из песка делали форму, заливали в нее расплавленный свинец и ждали, пока он остынет. После этого обрабатывали напильником и изделие было готово к употреблению. Как-то решил заняться этим и я. Было мне в эту пору лет 10–11. Я насобирал грамм 300–400 свинца, насыпал его на старую сковородку и поставил в кухне на примус. Сначала я стоял и смотрел, как плавится свинец, но что-то меня отвлекло и я отошел в сторону. И вдруг раздался взрыв. Примус опрокинулся, сковородка упала на пол. Свинец разлетелся по кухне. Очевидно в него попали не прогоревшие частицы пороха. Я не пострадал, быстро пришел в себя и спрятал следы своего преступления. На мое счастье это произошло днем и никого дома не было, ни родителей, ни соседей.

Из окна вагона

Сколько я себя помню, мы каждый год ездили из Ленинакана в Саратов. Сначала это были поездки в отпуск, летом, обычно на месяц. Но в 1955 году отец поступил в бронетанковую академию на заочное отделение и они стали носить более продолжительный характер — на 3–4 месяца. Отец ехал на сессию в Москву, а мы в Саратов.

Из Ленинакана в Саратов, конечно, не было прямых поездов, и приходилось добираться с пересадками. Самый простой путь пролегал через Москву. Прямой поезд Ереван-Москва и оттуда также прямой Москва-Саратов. Но эта дорога занимала много времени — до трех суток. До Москвы на север около 2000 километров, а затем свыше 900 на юго-восток. Был более короткий маршрут — через северный Кавказ и Сталинград, но он требовал 2 пересадки — в Ростове или на станции Тихорецкая до Сталинграда, а затем в Саратов. Особенно тяжелой была пересадка на Тихорецкой. Интервал между поездами был небольшим, а приходилось перебираться через несколько путей с маленькими детьми и тяжелыми чемоданами. Это было очень нелегко. С тех пор мама возненавидела поезда и в вагоне, как правило, только лежала. Ездили мы с комфортом: отцу как офицеру и нам, членам семьи, полагался бесплатный билет в купейном вагоне.

Мы с Лорой в отличие от мамы очень любили эти поездки. Я или носился по вагону, или лежал на верхней полке, рассматривая проносящиеся пейзажи. И однажды так засмотрелся, что свалился вниз. Все обошлось легким испугом, так как падение было поэтапным: с верхней полки на стол, со стола — на нижнюю, а оттуда на пол.

А засматриваться было на что. Значительную часть территории Армении составляли горы. Были, конечно, и плодородные долины, но они находились в стороне от нашего маршрута. Горы Армении — это высокие скалы, глубокие ущелья, минимальная растительность. Как правило все серого цвета: горные речки, этакая суровая красота. Разительным контрастом являлись горы Грузии: пологие склоны, покрытые зеленью, за окном проносились виноградники, пасущийся скот.

Отличительной особенностью поездок по Армении и Грузии были тоннели. Их было множество, протяженностью от нескольких десятков метров до нескольких километров. Когда поезд приближался к длинному тоннелю, проводники задраивали все окна. Поезда шли на паровозной тяге, и в длинных тоннелях дым, не находя выхода, проникал в вагоны. В связи с тоннелями вспоминается одна легенда или быль. При строительстве большого тоннеля в Грузии еще до революции застрелился проектировщик, молодой инженер. Тоннели строились с двух концов. Проходчики двигались навстречу друг другу. Было очень важно точно рассчитать время и место встречи. И вот в назначенное время инженер стоял в тоннеле и ждал соединения бригад. Время шло, но ничего не происходило. Отчаявшись, он застрелился, а вскоре проходчики соединились. Такая печальная история.

Но самое интересное начиналось потом. В районе грузинской станции Очамчири поезд выходил к морю и в течение долгих часов шел на север вдоль черноморского побережья вплоть до Туапсе. Самый интересный участок пролегал вдоль Сочи. Сочи растянулся на несколько десятков километров: от Адлера до Лазаревской. Все это время мы почти не отходили от окон.

Насыпь проходила в нескольких десятках метров от воды и в нескольких метрах от пляжа, битком набитого людьми. Мы им очень завидовали. Были и пикантные моменты. В некоторых местах, отдаленных от общедоступных пляжей, многие загорали и купались голышом. Завидев поезд, некоторые женщины поворачивались к нему лицом, демонстрируя свои прелести.

После Туапсе поезд, следовавший в Москву, резко сворачивал на север, проходя через Кубань, Воронежскую, Курскую области и далее в Нечерноземье. Некоторые маршруты поездов проходили через Харьков. Тогда невозможно было представить, что когда-нибудь этот город будет входить в состав государства, враждебного России.

Проезжая через Кубань, мы видели ухоженные поля, аккуратные станицы и хутора. Не как в фильме Кубанские казаки, но всё же… Иной была картина в Нечерноземье: деревни, в которых многие дома были крыты соломой, тощий скот. Но не нужно забывать, что дело было в начале 50-х годов, когда деревня жила очень скудно.

Преодолев Кавказ с его буйством природы, дальше шли в основном через леса и перелески, многочисленные речки. Иной был ландшафт на восточном направлении. Чем дальше шла дорога от Ростова к Сталинграду, тем реже встречались деревни и поселки, исчезали леса, начиналась степь. Таким же был пейзаж от Сталинграда до Саратова.

Большой проблемой было питание в дороге. Нельзя было запастись едой, особенно летом, на 2–3 дня. Обычно брали с собой консервы, сухую колбасу, вареные яйца. Но всухомятку трудно было ехать три дня. Выручал вагон-ресторан. В скором поезде Ереван-Москва он был всегда. Обычно мы не ходили в ресторан. Он приходил к нам сам. Официантки разносили по вагонам горячую пищу в металлических судках. Как правило это был борщ и что-нибудь мясное. Я был очень привередливым в еде ребенком. Но здесь все съедал с удовольствием. Хорошим и главное вкусным подспорьем была еда, продаваемая на станциях. Особенно славились Грузия и Кубань. В Грузии на станции продавались фрукты, орехи, чача, вино. На Кубани к приходу поездов местные жители приносили жареных кур, горячую картошку с укропом, помидоры, соленые огурцы. На вокзалах продавали пиво в бутылках и мороженое. На Ростовском и Сталинградском направлении ассортимент был похуже, но зато здесь иногда продавали раков и чаще воблу. Ближе к осени к поездам приносили в ведрах яблоки и дульки (мелкие груши). Совсем плохо обстояло дело в Нечерноземье: на перронах бабушки продавали семечки, соленые огурцы и грибы.

Я не помню, были ли вагоны-рестораны в ростовских поездах. Наверное были, но горячую еду по вагонам не разносили. Точно не было их в поездах Сталинград-Саратов. В их существовании не было необходимости, так как продолжительность поездки составляла всего несколько часов.

Конечной целью всех наших поездок был Саратов. Здесь после гибели дедушки в 1953 году продолжала жить бабушка, мамина мама, вместе с семьей средней дочери Раи. Мама была старшей. Здесь же до 1954 года, до того как вышла замуж, жила и младшая сестра Лиза. У них не было своего жилья и долгие годы приходилось скитаться по частным квартирам. В то время, о котором я рассказываю, они снимали квартиру на окраине Саратова, на горах. Улица Малозатонская, на которой они жили, находилась не очень далеко от центра и еще ближе к Волге, но ее как и другие соседние улицы, никак нельзя было назвать городской: деревянные одноэтажные дома с небольшими двориками, полное отсутствие асфальта, одна на всю улицу колонка с водой. Ни о какой канализации не было речи, ни мусорных баков, ни выгребных ям. Помои выливали прямо на улицу. Зимой еще куда ни шло, а летом, да еще в жару, вонь стояла нестерпимая. Но человек привыкает ко всему. В одном из этих домов снимали квартиру мои родственники. Дом был разделен на две половины. В одной жили родственники хозяев, а в другой — мои. Их половина состояла из холодных сеней, кухни и комнаты. В кухне (метров 15) находилась большая печь, предназначенная для обогрева и приготовления пищи, стол и не то кровать, не то тахта. На ней спала бабушка. Все остальные вещи и люди размещались в 12-метровой комнате. Как видно для семьи из 5 человек, а до замужества Лизы из 6, было, мягко сказать, тесновато. За эту «роскошь» они платили 200 рублей старыми деньгами в месяц. В то время эта была приличная сумма, если учесть, что многие получали зарплату 400–600 рублей.

В эту квартиру мы приезжали каждый год и жили по несколько месяцев. Как мы все там размещались — я ума не приложу. Летом не было проблемы: мы, дети, все четверо, спали вповалку на полу, а зимой в ноябре-декабре? Наверное ставили раскладушки на кухне. Туда же на эту квартиру мы приехали в марте 1961 года после демобилизации отца из армии и прожили до августа 1961 года до получения квартиры. Вскоре и они получили двухкомнатную хрущевку в центре города. Дяде Фиме дали ее как инвалиду войны. Для них это было настоящее счастье.

Поездка в Сочи

Я уже писал, что когда мы проезжали на поезде через Сочи, то остро завидовали лежащим на пляже людям и мечтали оказаться на их месте. И наконец наша мечта осуществилась: были заказаны билеты на поезд на конец июля 1958 года. Но эти планы оказались под угрозой. Летом 1958 года возник острый кризис на Ближнем востоке.

После государственного переворота в Ираке новое правительство заявило о выходе из Багдадского пакта. В ответ на это США ввели свои войска в Ливан, а Англия — в Иорданию. Советский Союз заявил резкий протест и объявил о готовности оказать Ираку любую помощь включая военную. Если во всей стране это заявление было декларацией о намерениях, то нас оно коснулось самым непосредственным образом. 14 июля войска Закавказского военного округа были приведены в полную боевую готовность. Гарнизон Ленинакана был переведен на казарменное положение. Танки были выдвинуты к границе, проходящей в полутора километрах от нашего дома. СССР и Ирак разделяло несколько сот километров турецкой территории, и танки были готовы преодолеть это расстояние.

Я хорошо запомнил эту дату, так как это был день рождения Лоры, и мы с вечера ждали гостей. Отец, ночью поднятый по тревоге, убежал в полк, и мы почти две недели не знали, где он и что с ним. Обстановка была чрезвычайно напряженной. Экипажи спали в танках. Ходили разговоры об эвакуации семей офицеров. Но в конце второй недели кризис был преодолен и военное положение отменили.

После этих испытаний и мы и отец нуждались в отдыхе. Отец получил отпуск на 8 или 10 дней, и мы отправились к морю. Приехали мы в Сочи ночью. На перроне приезжающих встречали хозяева съемных квартир и предлагали свои услуги. Подошли и к нам. Мы спросили: Сколько от квартиры до моря? — Километр с гаком. Нас это устроило, но утром, когда проснулись и огляделись, оказалось, что этот гак больше километра в 4–5 раз. Стали искать другую квартиру. Сделать это было очень трудно: август, разгар сезона. В конце концов нашли. Тоже далековато от моря, но выбирать не приходилось. К морю нужно было ехать полчаса на маленьком горбатом автобусе. Автобус, вмещавший 20–25 человек, как правило был переполнен и часто ломался.

Дом, в котором мы поселились, был двухэтажным, деревянным, со множеством балкончиков, мансард, кладовочек, и везде находились отдыхающие, даже в полуподвале. Этот дом очень напоминал жилище, в котором оказались герои Андрея Миронова и Елены Прокловой из фильма Будьте моим мужем. Вообще этот фильм очень точно отображает быт отдыхающих. Дом находился в большом фруктовом саду, плодами которого активно пользовались постояльцы к вящему неудовольствию хозяев. Сначала нас поселили в мансарде, а затем перевели в комнату. Благосклонность хозяев объяснялась тем, что мы уезжали рано утром и возвращались поздно вечером, не докучали им просьбами и не рвали фруктов в саду. И действительно не было смысла приезжать днем домой, тратя на дорогу драгоценное время.

Мы старались приезжать на пляж как можно раньше, чтобы получить лежаки и занять свободное место. Приди на пляж к 8–9 часам, сделать это было бы невозможно. Теснота была ужасной. Буквально не было ни одного свободного сантиметра. Пробраться с берега к воде было большой проблемой. Приходилось перешагивать через тела.

Пляж, на который мы приезжали, назывался Театральным. Он находился в центре города. Как потом выяснилось, это было не самое удобное место для плавания: несколько десятков метров мелководья и дальше волнорез. С утра мы были на пляже, а в самую жару прятались в тени в парках, благо в Сочи таких много. Ривьера, Дендрарий произвели на меня неизгладимое впечатление, особенно Дендрарий с его тропической растительностью, гигантскими лотосами и кувшинками. Очень понравился сочинский вокзал, сталинские дворцы-санатории с их потемкинскими лестницами и античными скульптурами. Но были и неприятные моменты. В первый же день я обгорел до волдырей на плечах, мама смазывала меня сметаной. Эти ожоги аукнулись мне спустя 60 лет проблемами с кожей.

Москва — любовь моя

Хотя в Москву мы ездили часто, я до 1958 года ее практически не знал. Поездки в раннем возрасте я не запомнил. Кроме того мы были в Москве проездом. Поезд из Еревана прибывал на Курский вокзал, с него мы переезжали на Павелецкий и оттуда в Саратов. В 1958 году мы остановились в Москве на 2–3 дня. Жили мы на частной квартире, на Бауманской улице, в Лефортово, старом районе Москвы еще из Петровских времен. Как я помню, дома там были в основном 2-х и З-х этажными. На первых этажах располагались магазины, а на вторых и третьих — жилье. Когда спустя 50 лет я, будучи в Москве, приехал сюда, я не узнал ничего: сплошные многоэтажки. Сохранился лишь Елоховский собор. Куда мы ходили и что видели, я не запомнил.

По настоящему я узнал и полюбил Москву в 10-летнем возрасте, и эта любовь укреплялась годами и десятилетиями.

Как я уже говорил, отец учился заочно, регулярно посылал в Академию выполненные задания и ездил сдавать экзамены.

Я помню, как вечерами он сидел над картами, имитируя танковые сражения. В августе 1959 года отец закончил обучение в Академии и должен был состояться выпуск. К этому событию мы приехали к нему в Москву. На этот раз мы поселились в гостинице ЦДСА. Восьмиэтажное здание поразило нас высокими потолками, просторными лифтами с зеркальными стенами, бархатными шторами на окнах, ковровыми дорожками на полу. В этой роскоши мы провели почти неделю. Основными постояльцами этой гостиницы были полковники и генералы, в брюках с красными лампасами, и мой отец, скромный майор. Мы, конечно, никогда бы не получили здесь номер, если бы не бронь от Академии.

В один из вечеров родители ушли на банкет, посвященный выпуску. Банкет проходил в Кремле и там присутствовали выпускники всех академий и их жены. С этой встречи отец принес богато украшенный альбом. На его первых страницах были размещены фотографии профессорско-преподавательского состава во главе с Начальником Академии главным маршалом бронетанковых войск П.А. Ротмистровым, прославленным танковым командиром Великой Отечественной войны. Далее шли фотографии выпускников командного факультета Академии, в основном молодых майоров и подполковников. Сорокапятилетний отец был самым старшим среди них.

А мы с Лорой в это время оставались в гостинице. Будучи к этому времени вполне взрослыми, 12 и 10 лет, мы совершенно не скучали. На каждом этаже был телевизор с линзой. Телевизор я видел впервые. Шел какой-то фильм про шпионов.

Мы провели в Москве несколько незабываемых дней. Побывали во многих местах, получили самые яркие впечатления. Прежде всего, конечно, Мавзолей. Чтобы попасть туда, нужно было занять очередь и сделать это очень рано. Метро в Москве открывается в 6 утра, но для нас это было поздно. Мы взяли такси и приехали в Александровский сад, где формировалась очередь, в половине шестого и едва успели. Через несколько минут после нашего прибытия закрылись ворота сада и больше никого не пускали.

В 9 утра открывался Мавзолей, и очередь медленно в сопровождении милиции и солдат начала двигаться из Александровского сада вдоль стен Кремля мимо Исторического музея и Фроловской башни по направлению к Мавзолею. На Красной площади, где делали остановки, были тучи голубей. И их не только не запрещали кормить, но и старушки продавали корм. Это было большой ошибкой. Голуби не только загаживали Красную площадь, но и здания Исторического музея и кремлевских башен. В последующие годы от них каким-то образом избавились.

Каждый час в момент смены караула у Мавзолея движение прекращалось. Это действие представляло собой интересное зрелище. Под бой курантов из Спасской башни выходили двое караульных и разводящие. Мерным шагом они приближались к Мавзолею. С последними ударами курантов караульные менялись местами, старые уходили в Спасские ворота, а новые замирали на час. Но увидеть это было можно только после 13 часов, когда посещение Мавзолея прекращалось и Красная площадь открывалась для посетителей. В конце каждого часа у Мавзолея собиралась толпа, чтобы увидеть смену караула. Когда она заканчивалась, толпа расходилась.

Наконец мы входим в Мавзолей, спускаемся по ступенькам и медленно двигаемся вдоль плоской поверхности, на которой под стеклом лежат две мумии — Ленина и Сталина. Ленин действительно выглядел как мумия: маленький, сухонький. А Сталин лежал как живой, в маршальском мундире, со звездами Героя на груди, густые усы, на руках видны даже жилы. Но это и неудивительно: со дня его смерти прошло всего 6 лет. Ни разу не остановившись, мы выходим на кремлевское кладбище. Самое старое захоронение на нем — это могила красногвардейцев, погибших при штурме Кремля в октябре 1917 года. Далее видим могилы, украшенные бюстами вождей революции и СССР: Свердлов, Дзержинский, Киров, Жданов. Здесь же похоронен и Алексей Максимович Горький. Накануне 22 съезда КПСС в 1961 году президиум ЦК КПСС принял решение вынести Сталина из Мавзолея и захоронить у кремлевской стены рядом с вышеупомянутыми товарищами. Это было осуществлено ночью с соблюдением большой секретности. Офицеры Кремлевского полка выкопали могилу, опустили туда гроб и накрыли бетонной плитой. Спустя некоторое время появился памятник, сделанный, как и соседние, в виде бюста.

За этими памятниками в Кремлевской стене также были захоронения, всего более 100. Здесь хоронили членов Политбюро ЦК КПСС, секретарей ЦК, министров, маршалов Советского Союза. Например, Жуков, Рокоссовский, Малиновский, Косыгин, Юрий Гагарин, погибшие космонавты. У коммунистов и после смерти сохранялась иерархия: верховные вожди в Мавзолее, рангом пониже — у кремлевской стены, ниже — в стене, еще ниже — на Новодевичьем, Ваганьковском и других кладбищах. Больше в Мавзолее я не бывал, хотя в 90-х годах такая возможность была.

Неизгладимое впечатление оставило у меня посещение Кремля: Царь-пушка, Царь-колокол, кремлевские соборы вызвали у меня полный восторг. Жаль не удалось попасть тогда в Оружейную палату и Алмазный фонд. Там я побывал в 90-е и 2000-е годы. В те годы в Кремле еще сохранялись многие памятники старины. Главный кремлевский новодел — Дворец Съездов был построен на месте Чудова монастыря в 1961 году.

Целый день мы провели на ВДНХ. Она поражала своей грандиозностью. Мухинские Рабочий и колхозница, величественные фонтаны, корпуса павильонов, — все это восхищало, хотя и несколько подавляло своими масштабами. В павильоне Армении мне запомнился портрет Сталина, выгравированный на рисовом зернышке. Конечно, разглядеть это можно было только в микроскоп. Очень понравилась и стереопанорама. В обычном кинотеатре ты смотришь на экран перед собой. Здесь все по-другому: ты не свидетель события, а как бы его участник. Сеанс длился 30 минут. Все это время ты стоишь, а изображение вокруг тебя. Например, плывешь на корабле и кругом вода. Корабль покачивается, покачиваешься и ты.

И конечно, самое яркое впечатление оставило московское метро с его подземными мраморными дворцами, стремительно несущимися поездами, длинными эскалаторами. Я их видел впервые. Больше всего мне понравились станции Маяковская, Комсомольская, Площадь Революции.

Эта поездка в Москву, наверное, самое важное событие моего детства.

Александр Тененбойм, Иерусалим, 2023