Неформальная автобиография
Много раз в своей жизни я писал автобиографии. Вначале, волнуясь и опасаясь, как бы из-за моего социально-чуждого прошлого мне не отказали в приеме в институт, на работу и т.д. Затем, по мере того как становился старше и иные ценности приобретали для меня все большее значение, процесс написания автобиографий становился все более формальным и отношение безразличным. И сейчас, пожалуй, это первый раз, когда мне не только нужно, но и хочется рассказать о себе.
Мое имя – Бенор Гурфель, мне 43 года, родители мои умерли, у меня есть жена и сын, а также брат в Израиле.
Моя жизнь в значительной степени типична для многих евреев, проживавших на западных территориях, вошедших в состав СССР в 1940 году.
Детство мое прошло в маленьком бессарабском городке Бельцы. Кипучая энергия отца и глубоко развитое национальное сознание привели его в ряды активных деятелей того крыла сионистского движения, которое возглавлял Жаботинский. Как мне кажется, профессиональная деятельность врача его увлекала меньше, чем общественная. В 1933 году отец совсем было уже собрался уехать в Палестину, но моя болезнь помешала этому, потом эти планы не осуществились.
Однако при этом (и это характерно для многих сионистов) – семья была ассимилированной. В доме говорили на русском языке, русская культура оберегалась и противопоставлялась румынской, с пяти лет я слушал радио и воспитывался на радиопередачах из Москвы – «Пионерская зорька».
Симпатия и доверие к России помешала отцу распознать опасность, нависшую над семьей в связи с появлением в 1940 году в Бессарабии Советской власти. К тому времени, испытав глубокие личные потрясения, он давно отошел от общественной деятельности, занимаясь исключительно врачебной практикой.
Хорошо помню молчаливый уход румынских драгун, проезжающих по улицам Бельц, первые Советские танки на этих улицах, обсыпанные цветами и окруженные веселыми лицами еврейской молодежи, до полуночи раздававшиеся звуки песен «Катюша» и «Москва майская».
А через год, в июне 1941 года, наша семья, как и тысячи подобных ей семей по всей Западной полосе – от Балтийского до Черного морей – была репрессирована. Мужчин отправили в лагеря, женщин и детей – в ссылку. Годы ссылки мать и я провели в Пудинском районе Новосибирской области (ныне Томская область), более известном как Нарымский край. Туда же при царизме ссылался Сталин. Местное население состояло из русских и украинских крестьян, сосланных в 1929—1934 гг. Эти люди помогали нам, как могли. В 1945 году матери удалось выехать в Томск на лечение, а через год и я смог приехать к ней.
Отец, отбывший к тому времени четыре года из своего пятилетнего срока, был освобожден, но остался работать при лагере врачом. Для него, человека, воспитанного в лучших традициях русской и европейской культуры ХIХ века, окружающая действительность оказалась таким потрясением основ его мировоззрения, что он не смог уже избавиться от страха и неуверенности в будущем до конца своей жизни.
В 1948 году мне было разрешено приехать к отцу, а через год к нам присоединилась и мать.
Несмотря на все пережитое, я вырастал преданным Советской власти человеком. Вступил в комсомол, как активист был избран секретарем школьной комсомольской организации, собирался поступать на исторический факультет Свердловского университета.
В конце июня 1950 года мой отец выступил на районной медицинской конференции, высказав сомнение в научной достоверности «теории» Лепешинской о возникновении жизни. В те годы, когда в СССР генетика была объявлена лженаукой, подобное выступление могло повлечь за собой серьезные последствия. Обвиненный в том, что он «порочит» советскую науку, отец, будучи тяжело больным человеком, скончался тут же на конференции в возрасте 58 лет.
Через год после смерти отца я поступил в Горный институт, руководствуясь, в основном, материальными соображениями. Окончив институт в 1955 году, был направлен на работу на угольные предприятия Северного Урала. Эта работа меня не удовлетворяла, и я стал готовить себя к научной деятельности.
Это время совпало с моей женитьбой на Доротее Фиш. Она с семьей жила в Свердловске, заканчивая физико-математический факультет Университета. Ее отец был крупный строитель, известный и уважаемый в городе человек. Вскоре я переехал в Свердловск, где с 1961 года стал работать в научно-исследовательском институте, занимаясь горно-экономическими вопросами.
Этот период моей жизни совпал с бурным ростом общественного сознания всех слоев советского общества. После долгих лет молчания, люди заговорили, много, искренне и по-разному. Всеобщее пробуждение захватило всех нас. Тогда впервые мы стали задавать себе вопросы: кто мы, куда мы идем, зачем мы? Сознавал ли я свое еврейство? Конечно, нет. Становление моей (и не только моей) личности шло по пути гуманизма, интернационализма и демократии, повторяя в своем развитии путь, пройденный нашими дедами периода еврейской ассимиляции конца ХIХ века. В этом отношении наше поколение ничего нового в развитие еврейской общественной мысли не внесло.
Мысли о научной деятельности не оставляли меня, и в 1964 году я поступил в аспирантуру при Уральском политехническом институте по кафедре экономики и организации цветной металлургии. Мне довелось присутствовать и принять посильное участие в становлении молодой Советской эконометрики. Отдельные эконометрические исследования 30-х годов были забыты и подвергнуты запрету. Их авторы в отдельных случаях вынуждены были эмигрировать на Запад (например, один из крупнейших современных эконометриков, лауреат Нобелевской премии, В. Леонтьев), а в основном, заняться обсуждением разного рода качественных сторон экономической политики государства. И, когда в 60-х годах, исходя из потребностей научно-технической революции, Немчинов, Новожилов, Канторович и другие ученые направили свои усилия на возрождение эконометрики в СССР, то, в целом, несмотря на отдельные возражения, это было воспринято положительно.
Используя эконометрические методы, я занялся исследованиями проблемы оптимального планирования технического развития производства, с учетом его структуры. Вскоре я убедился в относительной ограниченности основных используемых мною методов: метод линейного программирования не учитывал взаимосвязей структуры производства, метод «затраты – выпуск» не давал возможности найти оптимальный вариант его развития. После ряда безуспешных попыток удалось создать модель, объединяющую оба метода. (Недавно я с удовлетворением констатировал, что в работе А. Картер «Структурные изменения в экономике США», изданной Гарвардским университетом в 1970 году, исследуются те же проблемы и дается примерно то же решение.)
В 1967 году я защитил докторскую диссертацию, и с этого времени до середины 1972 года активно занимался преподавательской и исследовательской работой в Уральском политехническом институте. В сфере преподавательской деятельности мною был разработан и впервые прочитан курс «Применение математических методов в планировании и управлении цветной металлургии», на основе которого впоследствии, совместно с проф. Бенуни, была написана аналогичная книга. Кроме того, я читал курсы по экономике и организации производства цветной металлургии, по системам управления, по статистике, по сетевым методам управления. Принимал участие и руководил исследованиями и разработками по проблемам экономической эффективности технического прогресса, экономического анализа, оптимального развития производства в рамках отдельного предприятия и отрасли, применения вычислительной техники в управлении производством. Результаты этих исследований докладывались на различных конференциях и опубликованы в 25 печатных работах.
Моя жена все эти годы успешно работала в лаборатории металловедения Института физики металлов. Наш сын Элиэзер рос в благополучной и спокойной обстановке.
Короче говоря, внешне ничто не предвещало принятия нами решения переселиться в Израиль. С моим братом, с которым наша семья рассталась в 1940 году, я никаких связей не поддерживал. Первым внутренним толчком к пробуждению в нас, как и во многих, еврейского самосознания явилась Шестидневная война 1967 г. Ее резонанс во всем мире способствовал восстановлению самоуважения, осознанию себя как личности и как части общности.
Вторым ударом явились, печальной памяти, ленинградские, рижский и кишиневский процессы 1970—1971 гг. Эти коллективные процессы, сопровождавшиеся соответствующей пропагандистской компанией и одиночными процессами в отдельных городах (процессы Кукуя, Маркмана в Свердловске и пр.), заставили задуматься многих. Наши общечеловеческие и общедемократические устремления стали уступать место все усиливающемуся представлению, что нельзя любить и уважать другие народы, отрицая наличие своего собственного народа и свою принадлежность к нему. Что нельзя бороться за идеалы интернационализма с позиции «Ивана, не помнящего родства» или «безродного космополита». Что только сотрудничество равноправных национальных систем с ярко выраженным историческим, духовным и культурным обликом может взаимообогатить и сблизить народы на пути их движения к общечеловеческим целям.
Именно эти мысли явились основой нашего решения уехать в Израиль, жить вместе с нашими родными и близкими, способствуя личными усилиями (а не на словах) реализации своих идеалов. Официально мы подали прошение на выезд в 1972 году, проживая к тому времени в г. Таллине. Однако до сих пор власти отказывают мне и моей семье в выезде, ссылаясь на соображения государственной безопасности. Наша активная борьба за осуществление права на эмиграцию наталкивается на упорное нежелание властей разрешить нам выезд. Неизвестно, чем окончится эта нелегкая ситуация. Но даже в случае ее трагического завершения мы, наряду со многими нашими друзьями, счастливы, потому что поняли веление времени и пытаемся выполнить свое главное предназначение в жизни.
Таллин
сентябрь 1975