Жан Липке

(документальный рассказ о необыкновенном человеке)

Как снежная лавина с гор вырастали перед нашими удивленными глазами поистине фантастические подвиги в годы нацистской оккупации Латвии с виду ничем не примечательного человека в прошлом простого портового рабочего с Задвинья – Яна Яновича Липке или просто Жана.

Но когда знакомишься с его делами, он вырастает в исполина.

О Жане и его друзьях – помощниках трудно говорить, не воспроизведя, хотя бы и коротко, ту мрачную историческую канву.

Июль 1941 года. Немецко-фашистский сапог, триумфально протоптав Западную Европу, марширует на берегах Даугавы. Выползли гадины, притаившиеся при молодой Советской республике-буржуазно-националистическое отребье-арайсы а цукурсы. Листок желтой прессы и фашистокое радио заливаются истерическими воплями: «Бей жидов и коммунистов».

В городе начался дикий террор.

Уже с первых дней увидел Жан звериный оскал пришельцев, когда банда шутцманов ворвалась к нему в дом схватить его дочь, активистку – комсомолку, впоследствии ответственного партработника, но она уже была среди своих и сражалась в рядах Красной Армии. Оголтелые шутцманы набросились на оставшихся в семье Липке к избили их.

В центре и пригородах ежедневно облавы – охота на евреев и советских активистов, людей убивают прямо на улицах или сгоняют в Бикерниекский лес на расстрел.

Жан всеми силами стремится помочь несчастным в беде.

У него в доме на Балласта-Дамбис, 50 находят пристанище от террора многие его знакомые и незнакомые. Людям нужно помочь, это постоянно сверлит в его мозгу, становится страстью и смыслом жизни.

Вскоре всех евреев фашисты сгоняют в гетто в район улиц Маскавас, Лудзас, Фрунзес. Жан устраивается работать грузчиком в так называемых «Красных амбарах» по Московской улице 6, в подчинении немецкой организации ״Люфтваффе״, хотя он признался, что за все полтора года работы там для немцев он не поднял ни одного мешка. Жану было поручено забирать ежедневно по утрам из гетто группу людей, приводить их в амбары «Люфтваффе» и следить за их работой. Благодаря этим своим обязанностям он получил возможность встречаться с заключенными в гетто, помогать им питанием, лекарствами, иногда приводить своих знакомых к себе домой, чтобы переждать тревожное время. Ему это удавалось потому, что при сдаче людей стражникам у ворот, необходимо было, чтобы совпадало общее количество уведенных по утрам, а не поименно. Жан подбирал своих дружков-латышей, надевал им желтые звезды и доукомплектовывал свою поредевшую группу, а затем эти парни, незаметно сняв звезды, в суматохе стоявшей у ворот выходили уже как «арийские״ предводители приведенных групп!

Рассказывают, что однажды из-за нехватки человека он прицелил желтую звезду даже себе, так как никого не застал поблизости, и группа вошла без сопровождающего, зато полным числом.

В «Красных амбарах» Жан знакомится и завязывает дружбу с шоферами «Люфтваффе» Карлом Янковским и Жанисом Бриедисом с мясокомбината, которые впоследствии сыграли свою замечательную роль.

Вот характерный эпизод, относящийся к тому периоду времени.

Однажды в сентябре 1941 г. шутцманы выследили Жана и учинили очередную облаву в его доме. В ту ночь он оставил у себя ночевать своего давнишнего приятеля Смолянского, который повредил накануне в амбарах ногу и едва двигался.

Часа в 3 ночи сильно залаяла собака к начала метаться. Жан подошел к окну и увидел, что дом окружен шутцманами, вооруженными автоматами. Они ворвались в дом и начался обыск.

- Кто это? – раздался яростный окрик главаря на Смолянского, который прикинулся спящим и прикрыл свое характерное «неарийское» лицо. Шутцманы бесцеремонно вытолкали обоих к II полицейскому участку и при этом немало ограбили в доме.

«Там нас встретили двое шутцманов в матросской форме, – рассказал нам об этом сам участник этих событий Х.В.Смолянский – ныне работник ф-ки «Аусма», – и один из них тут же вынул пистолет и в упор готов был разрядить в меня.

Мгновенно бросался Жан передо мной, заслонил своим телом и выпалил, что было силы:

- Стой! Прежде, чем убить его, убей меня, гад! Ты не знаешь, что это за человек! Это мой рабочий и я за него отвечаю!

Шутцман от неожиданности оторопел, выругался и приказал обоих бросать в камеру.

На другой день Жана вызвали, и в камеру он больше не вернулся, они его отпустили, ибо были падки на взятку. Тем же способом через несколько дней он вырвал из шутцманских лап и Смолянского. В гетто это казалось чудом, ибо из рук полицаев еще никто не возвращался

25 октября 1941 года ворота так называемого «Большого гетто» были окончательно закрыты, стража усилена, при возвращении групп евреев их обыскивали издевались и избивали.

Теперь в любой день в гетто может разразиться катастрофа. Жан это предчувствовал и напоминал своим друзьям накануне кошмарных дней акции 30 ноября и 8 декабря: «Стройте у себя в гетто убежища, в случае опасности спрячьтесь на день-два, затем я к вам приду и выведу вас».

В те дня, когда в Риге были скошены 40 тысяч жизней, преимущественно детей, женщин, стариков, гетто представляло собой страшное кровавое месиво: на мостовой лежали раздробленные дети, выброшенные прямо с окон высоких этажей, растерзанные труппы, ненужные пожитки обманутых жертв – им сказали, что переводят в другой лагерь.

Ручьи крови, как мутные потоки после грозы, стекались вниз по центральной улице гетто – Лудзас, где она спускается под горку.

«Мы стояли с отцом перед проволокой, мне было тогда 8 лет, – рассказывает младший сын Жана – Зигмунд. Я на всю жизнь запомнил дрогнувший голос отца:

- Смотри, сын, и никогда этого не забудь! – и у него покатились слеза.

В гетто остались лишь работоспособные мужчины – рабы, но было ясно, что их убьют, как только они перестанут быть нужными.

Лихорадочно ищет Жан в городе места, куда можно было бы укрыть людей. С помощью Жана Бриедиса вывозит он из гетто числа 15-16 декабря группу 10 человек и оборудует временное пристанище по улице Лачплеша напротив кинотеатра. Вскоре там, однако, становится опасным пребывание такой относительно большой группы. Неутомимый Жан ищет среди своих знакомых помощников и размещает у них своих беглецов.

В подвале на ул. Ленина под кафе «Флора» у знакомого рабочего кожгалантерейщика Розенберга оставляет он пятерых, к приятелю Занде на Миера, 15 направляет троих, другую группу в 6 человек размещает у Андрея Граубиня по ул. Авоту, 75, а Смолянского, 2-х Либхенов и Ульмана под покровом ночи повел к себе домой на Баласта Дамбис.

Не имея пока других надежных потайных мест, было решено построить сообща под сараем около дома Жана подземелье – бункер, ибо держать в доме 7 человек, которых он привел, было крайне рискованно.

Никто толком не знал, как строить такое сооружение, строительство протекало ночам, в 30-ти градусный мороз, паяльной лампой согревали землю, незаметно для соседей выносили и засыпали под снег. Вскоре, однако, в подземелье появилась вода, затем оно совеем завалилось. Пришлось начинать все сызнова. Жан привез бревна, цемент, другой строительный материал, и вооруженные опытом, закончили крайне быстро хорошо замаскированный бункер, над входом которого был поставлен птичник.

Жан, его жена Иоганна и старший сын Альфред, такой же неутомимый, как его отец, не только заботились о пище ДЛЯ своих подопечных, но и снабдили их радиоприемником, оружием и патронами. Строительство бункера на территории дома Жана настолько его захватило, рассказывают очевидцы, что, увидев особняком стоящий холм или возвышение, тотчас загорался идеей: «Здесь хорошо построить "малину"», – ибо по опыту убедился, как трудно построить качественное подземелье в низких местах из-за грунтовых вод.

В то же самое время в доме Липке оказался новый жилец. На сей раз это был коммунист-подпольщик Янис Крастыньш, который был оставлен в Латвии с секретным поручением. Жан раздобыл для него фиктивные немецкие документы на имя Петерсона, и он был у Жана квартирантом. Впоследствии, уже в 1943 году, гестаповцы выследили Крастыньша на улице и пытались арестовать его, но он начал отстреливаться, и был убит на месте.

Жан Липке был арестован в связи с этим и чуть было не поплатился жизнью.

Летом 1942 года Жан познакомился в гетто с двумя парнями – Сашей Перлом и Псавкой, они ему сразу понравились, и он тотчас предложил им побег в его укрытие. Жана часто можно было видеть в гетто или на рабочих местах осторожно подходящим к группам с традиционным предложением: «Грибеят глабти?» – «хотите спастись?». Некоторым поначалу даже казалось, что это провокатор, настолько фантастичными и безумными казались его идеи и предложения в условиях царства террора и насилья, когда была исключена сама мысль о побеге.

Саша Перл был родом из Вентспилса, он оказался бывалым яхтсменом, и у него имелись средства – фамильные драгоценности, которые ему передали родители накануне казни.

Родился головокружительный план: купить яхту, тайно пересечь Балтику и вывезти человек 15-20 в нейтральную Швецию.

Воспользовавшись некоторыми старыми портовым знакомствами, Жан вошел в доверие завсегдатаев яхтклуба и узнал, где продается большая яхта. Вскоре сделка состоялась. Однако, при организации этой операции, когда они пытались опробовать ее в ходу, они были застигнуты врасплох шутцманами. Жану удалось улизнуть из рук полицаев, Псавка бросился в воду и выплыл на другом берегу, а Перл был схвачен и отправлен в ХI отделение. Жан немедленно побежал в «Люфтваффе» и достал свой официальный список людей, которых он приводил на работу из гетто в «Красные амбары» и вписал в него Перла, однако все его доводы не возымели на фашистов действия. Перл был обвинен, что был застигнут без желтой звезды. Вскоре его перевели в гестапо, оттуда в «централку» и расстреляли. Перл погиб, не проронив ни слова, но это стало известно позднее.

Провал с Перлом в конце сентября 1942 года сразу сделал ненадежными все городские укрытия Жана, созданные им такими большими усилиями. Перл их знал, не выдаст ли он под пытками гестаповцам. Нужно было срочно перебазироваться. Кроме того, фашисты устраивали систематические облавы, оцепляли целые кварталы и тщательно прочесывали, искали заброшенных в тыл врага парашютистов, партизан и просто людей, уклонившихся от службы в немецкой армии. Жан попал в очень тяжелое положение. Куда деть людей? Часть решила вернуться в гетто и быть наготове в любой день совершить побег, как только удастся найти другое надежное укрытие. А небольшая группа, находившаяся в то время в подполье у Андрея Граубиня на Энгельса, 61, не ушла своевременно и была накрыта. Завязалась отчаянная перестрелка, но жертвы были обречены. Сам Андрей Граубинь был схвачен эсэсовцами и впоследствии, как стало известно, был загазован в крематории концлагеря Дахау. Все же семерых Жан оставил у себя в бункере на Баласта Дамбио. Он не мог примириться с мыслью, что все его столь напряженные усилия не приведут к спасению хоть немногих людей от фашистского террора. Рассказывают, что он постоянно бормотал слова проклятий в адрес лютых врагов.

***

В «Красных амбарах», где поначалу Жан работал в «Люфтваффе», пока гетто еще не было уничтожено, а остатки людей казернированы, т.е. заключены в лагеря, туда часто приходили с рядом расположенного рынка разные люди: одни, чтобы передать несчастным, кто кусок хлеба, немного картофеля или просто справиться о знакомых, другие обменивали продукты на кое-какой инвентарь или мебель.

Жан Липке пригляделся к частенько появляющимся у амбаров братьям Розенталям – Фрицу и Жану и их приятелю Янису Ундулису, все они наезжали из под Добеле. Поближе узнав их, он поделился с ними терзавшими его мыслями: нельзя ли устроить у них в деревне «малину» и перевести туда сколько-нибудь обреченных на верную смерть евреев. Сельчане обещали свою помощь и согласились приютить нескольких у себя. И вот 10 мая 1943 года первые два человека – рижане Либхен м Ульман – сели в машину Жана Бриедиса. Жан Липке своевременно договорился с ним, на мясокомбинате выписали фиктивные документы и пустились в опасную дорогу. Благополучно прибыв на хутор Жана Розенталя в Аннасмуйже, км 10 от Добеле, они разместили беглецов в стогу сена. Это уже было хорошее начало. Но Жан строил мысленно далеко идущие проекты. В его уме мерещились уже сотни людей, вырванных им из гитлеровского ада смерти и возвращенных к жизни.

Намечается еще одно укрытие – в Милтини, на хуторе Фрица Розенталя и Вильгельмины Путрини. Вскоре удалось перевести туда первых узников. Жан стал на твердую почву. Места тайников уже обозначились, нужно лишь расширить платцдарм и можно начать по-настоящему действовать! Нужны еще места, много, очень много мест.

***

18 сентября 1943 года Жан получает по почте странное письмо: незнакомый человек просит придти на свидание к месту работы. В тот же день перед домом по ул. Революцияс, где немецким чернорабочим скотом оказались врач и инженер Дризины, вырастает фигура с велосипедом.

- Это он, только он, – взволнованно шепнул я брату – вспоминает об этой первой встрече с Жаном уже через 20 лет инженер Исаак Дризин.

Его осторожно заводят в погреб, и состоялся лаконичный диалог:

-Ты Жан?

- Да, а что вам нужно?

- Спаси нас Жан, нас два брата, но должен тебя предупредить: денег и ценностей нет у нас.

- Сейчас же прекрати эту болтовню, не то повернусь и уйду, – обрывает Жан резко.

- Наступило минутное неловкое молчание, но я понял по его глазам, что он напряженно о чем-то думает, прикидывает, взвешивает и отбрасывает. И вдруг из уст этого необыкновенного человека в гробовой тишине подвала я услышал шепот, – продолжает Дризин.

- Надо срочно бежать, будьте готовы, что-нибудь придумаю, явлюсь черев неделю.

И он моментально исчез.

Спустя короткое время от той памятной первой встречи подошел Жан к условленному месту у ограждения гетто и мимоходом бросил: «Пора бежать, машина будет завтра».

А на другой день, 10 октября, с утра, как всегда уверенный в себе, подошел Жан к «Вахе» – стражникам гетто и угостил шутцманов куревом. Он уже хорошо уловил дух «нового порядка».

- Дайте мне несколько жидов поработать на огороде! – бросал Жан небрежно полицаям со слегка пьяной развязностью.

- Вот вам пара пачек папирос!

Безусловно, цена на щенка любой породы была несравненно выше, чем несколько «Унтерменшен», т.е. подчеловеков-евреев, по новейшей расовой теории Гитлера – Эйхмака и комментариев Глобке, и потому, дабы сделка выглядела естественной, Жан боялся переплатить.

Получив за папиросы «ответный товар» – двух Дризиных и Шейнензона, а они уже были поблизости у ворот, Жан завел их в ближайшую подворотню, ободрал, желтые звезды, нахлобучил им глубоко на головы деревенские шляпы на латгальский манер и, убедившись, что никто не заметил его проделок, приказал всем влезать в машину. Предстояло пересечь три опасных контрольных поста. Счастливо проскочили строго патрулируемый мост через Даугаву, но как назло, на пятом километре от Риги машину заело.

- Нужны новые чурки, – поставил диагноз шофер ветхой газогенераторки.

- Надо вернуться в Ригу! – закралось подозрение провокации.

Машина повернула назад. Снова город. Ежеминутно глохнет мотор, будто обрывается кусок жизни. Наконец, недалеко от вокзала, у самой префектуры, машину охватил паралич. Группы эсэсовцев несут стражу и прохаживаются здесь же неподалеку. Шофер вылез из кабины и не спеша направился к мотору. В отчаянии Жан бросается к шоферу и цедит сквозь зубы, побагровев от гнева:

- Убью, как собаку! – вынул пистолет и направил на него из-под полы дуло, оглядываясь в сторону префектуры.

Испуганный водитель лепечет слова оправданий и искренности намерений. Жан не спускает глаз с него, нервы натянуты, как струны, клокочут сердца.

А самоуверенным фашистам не приходит в голову мысль о возможности «красной нечисти» в машине, в самой пасти их логова. Эсэсовцы не проявляют ни малейшего интереса к возне у кабины, тут же перед их носом.

Наконец, машина вздрогнула и рванула, но окончательно заглохла на углу Суворова и Революцияс. Чертовски на везет! Неужели мат? Поблизости наш загон на работу. Нюхом ищейки Жан исследует обстановку, наскоро выгружает людей из-под скамеек, накрытых грудой тряпья и дребедени. Беглецы с отчаянием на лицах уныло всматриваются в пустынную улицу. Жан циркулирует неподалеку, но, спустя некоторое время, к счастью, встречает двух своих старых знакомых – Веру и Машу, которые тоже помогали узникам гетто. Через несколько минут все оказываются в квартире у друзей. Ум Жана комбинирует. Срочно нужны велосипеды. План и действие – один миг. Нельзя терять ни минуты, утрачено слишком много драгоценного времени. Гестаповцы могут в любую минуту начать поиски и нагрянуть с облавой. Вскоре, взмыленный и тяжело дыша, с велосипедами ввалился Жан, он раздобыл их где-то на бирже. Составляется порядок следования.

- Жмите, парни, что есть силы! – напутствует он, и вся компания пускается в опасный путь.

Позади уже опасные версты, и вот, наконец, заветный хутор Милтини. По одному все входят в дом на краткую церемонию знакомства с хозяевами – Фрицем Розенталем, Вильгельминой Путриней и их сыновьями.

- Вот, нас уже шестеро! – из укрытия поднялись рижане Смолянский, Либхен и Ульман.

- Что шесть! Мелочь! Чепуха! – прервал их усталый, но быстрый Жан.

- Вот ежели бы шестьдесят, шестьсот, шесть тысяч! – зрачки прищурились и заискрились озорным огоньком.

-Завтра снова поеду в гетто, теперь буду привозить каждый день! И, действительно, ночью он спланировал очередную комбинацию и на другой день начал ее выполнять.

***

Благодаря счастливому знакомству с братьями Розенталями и Ундулисом, Жан знакомится и входит в доверие к старосте волости в Добеле – Биненфельду, который, занимая официальную должность в немецком аппарате, всячески помогал и выгораживал своих земляков, а в душе глубоко возненавидел карателей.

Тем не менее, не открывая своих последних карт, Жан Липке выложил старосте свою единственную просьбу: ему нужно спрятать своих «родственников» из Риги, избегающих, якобы, мобилизации в немецкую армию.

Биненфельд хорошо знал всех людей в окрестности и сразу указал на хутор в Межимаки у Миллеров, людей очень честных, но исключительно отсталых и совершенно не понимающих происходящих событий.

- Главное, чтобы твои люди им понравились, а сами они до конца так ничего в не поняли! – закончил Биненфельд эту далеко не служебную беседу с Жаном в своем кабинете за чашкой чая.

***

Продолжалась оккупация. Работать Жану становится невыносимо тяжелей. С осени !943 г., в соответствия с эйхмановским планом «окончательного решения еврейского вопроса» гетто ликвидируется. Немногих оставшихся после очередной акции распределяют по рижским концлагерям «Кайзервальд, «Лента», «Межапарк», «Баластдамба», «Вейцмидгравис», «Страздамуйжа», «Рейхсбан» и др.

Согласно режиму концлагеря, заключенные входят туда и выходят группами под строжайшим наблюдением СС, перед сном проводится вечерняя перекличка – «Аппель». С немецкой педантичной тщательностью: сверяется общее число узников, за сбежавших фашисты расстреливают заложников.

Но ничто не остановило Жана. Мысленно перебрав весь свой контингент, он остановился на двух, которых наметил первыми перебросить в «Межимаки»: на юного доктора Фриша и инженера Раге. Оба они прекрасно владели латышским языком, внешне ничем не отличались от латышей. И Жан начал.

В один из темных вечеров глубокой осени 1943 года он осторожно ослабил несколько досок в концлагере «Баластдамба», который разместился неподалеку от его дома – напротив канала. В условленный момент Жан подъехал с грузовой машиной и через это место в заборе под покровом непроглядной тьмы вылезли известный в Латвии доктор Шмульян, Гордон и инженер Раге. Машина направилась в центр и остановилась по улице Лачплеша у дома баптистов. Двух из этой команды Жан поместил в этом временном или перевалочном укрытии, а Раге с его «арийской» внешностью вместе с Фришем, который в то время промерзал до костей на ветхом чердаке за Двиной, должны были выполнить ту роль «колумбов» на хуторе Межимаки, чтобы расположить к себе хозяев и подготовить новую большую базу для беглецов из концлагерей.

Расчет оправдался. Прибыв на место, представившись родственниками Жана, Фриш и Раге сочинили хозяевам историю, что скрываются от бомбежек в Риге, ибо Красная армия наступает, приближается линия фронта, и нужно поэтому срочно вырыть погреб- бомбоубежище.

Напуганные хозяева интенсивно включились в дело, и работа закипела.

К ноябрю 1944 года в Межимаки «семья Жана» разрослась до 14 человек.

***

Еще до 1943 года, когда на месте «Большого гетто», из которого после кошмарных акций зимой 1941 года огородили несколько кварталов «Малого гетто», хлынул поток депортированных евреев из Германии, Чехословакии, Венгрии, Австрии.

Конечно, большую часть фашисты направили из вагонов прямо к заготовленным ямам Бикерниеки и Румбулы, но для геббельсовской пропаганды в Европе небольшой ручеек из этой человеческой лавины спускался в «Большое гетто», и немецкая почта доносила в оккупированные страны о «благополучном прибытии в Ригу».

Снова появились в гетто дети. Жана часто можно было тогда встретить перед колючей проволокой, когда он наскоро, улучив момент, раздавал протянутым худым детским ручонкам кое-какой харч.

Большая группа депортированных работает на полуострове Закюсала на Даугаве. Жан появляется и там. Его видят перед изгородью казернации Даугавасгривас (ныне там бумажная фабрика) еврейские девушки из Венгрии. Знаками манит он их к побегу через колючий забор. Но привыкшие видеть предательство и провокации наголо стриженные рабыни провожают его лишь, злым взглядом.

Ежедневно покрывает Жан десятки километров, то осторожно передает одному записку с адресом убежища или явки, другому пакет с одежкой, добывает продукты, где возможно покупает стражу, составляет все новые и новые комбинации побегов из заключений. Слово «Жан» среди узников становится магическим, оно передается из уст в уста.

По просьбе доктора Шмульяна начал разыскивать депортированную женщину из Вены – Штерн с семилетней дочерью.

Через колонну узников Кайзервальда, работавших в городе и по вечерам возвращающихся в своя бараки, Жан узнал об этой женщине и передал ей записку, в которой предложил план побега и указал держаться неразлучно с дочкой, а сам начал пристально изучать систему выгона из лагеря и доставки обратно.

Наступил решающий день. Группа заключенных работала вблизи лагеря по ремонту железнодорожных путей на перегоне Саркандаугава – Браса. Охранник-эсэсовец методично ходил взад-вперед вдоль полотна метров на 200. Жан незаметно пробрался к месту их работы и в момент, когда охранник стал спиной, дал знак Штерн, чтобы та зашла в туалетную будку. Там уже лежал пакет одежды для обеих. Когда эсэсовец вновь тупо зашагал назад, мать с дочерью, бросив уже полосатый арестантский наряд, по сигналу Жана прыгнули к нему в обочину. На миг замерли. Через бурьян Жан осторожно посмотрел на заключенных, которые продолжали работать обычным порядком, чтобы не привлечь внимания полицая. Они видели побег.

Небольшими перескоками вышли задворками к улице Лунтес. Девочка от голода и истощения обессилела. Жан посадил ее на плечи, и они направились было к трамваю, но увидев подозрительно шагавшего сзади них человека, а чуть дальше приближавшуюся колонну узников, Жан резко повернул в закоулок, и по улице Твайка вышли, наконец, к каналу Зунду. Там с помощью старых друзей-рыбаков они благополучно переплыли канал и Даугаву и от цементного завода пешком добрались до дома. А через несколько дней снова путь – на сей раз в Межимаки.

***

Жан часто навещает старосту и настойчиво добивается новых хуторов, и вот Биненфельд преподносит своему приятелю приятный сюрприз. Недалеко от Добеле стоит особняком запустелый хутор Решни. Принадлежит он латышу полковнику Клямбергу. Жан может его формальным арендатором. Это была величайшая находка. Вскоре состоялись торги. В пьяном угаре предатель в погонах бормотал бессвязные слова благодарности старосте и своему новому управлявшему за опеку. Для вида Жан даже затребовал у властей рабочую силу.

Первым поселенцем на хуторе стела жена Эпштейна Дагарова Андриена Георгиевна, которая в связи с побегом ее мужа из концлагеря, ежеминутно могла ждать ареста. Для помощи ей в ведении хозяйства Жан привез вскоре старика Карла и рабочего. А в Риге он находит нужную для дома хозяйку – Марию Келлер с двумя сыновьями – Арнольдом и Генрихом. Из Милитини и Межимеки незаметно ночью переводится ударная группа «землекопов и строителей».

А доктора Дризина с его а lа «арийским» лицом он назначает батраком – для этого его соответственно гримирует: находит лапти, обтягивают грубым канатом многократно-залатанные, но все еще дырявые брюки, и весь этот портрет дополняет поблекшая от времени ветхая деревенская шляпа и давно небритое лицо. Он постоянно должен быть начеку вне дома и предупредить остальных на случай приближения опасности.

В имении полковника с соседних хуторов должны были видеть образцовый порядок: пахоту, сев, шум молотилки, людей на поле. Жан хорошо понимал все эти тончайшие нюансы – полковник будет справляться и навещать.

Имея богатый опыт, «строительная бригада» в невероятно короткие сроки сдала в «эксплуатацию» на редкость оборудованный тайник с несколькими потайными ходами, толстой изоляцией, печью, вентиляцией, радио и электричеством. Там спаслись 6 человек. Получил Жан от Биненфельда и запустелую мельницу, но она уже не понадобилась.

Одна операция Жана следует тотчас за другой. Он эквилибрирует над пропастью, но придумывает все новые и новые варианты, окончательно входит в азарт, на заметив даже, как стал виртуозом подполья и конспирации и как в его планах стерлись грани безумстве и храбрости.

Многим своим отважным делам Жан был обязан своему близкому помощнику, шоферу из «Люфтваффе» Карлу Янковскому. Еще работая вместе в «Красных амбарах», они должны были по указанию немецкого начальства развозить мебель, оборудование и прочее. Грузчиками, как правило, были евреи из гетто, пользуясь плохим учетом они систематически надували немцев, и тяжело нагруженные машины с ценным строительным материалом и мебелью часто направлялись на оборудование имеющихся и сооружение многочисленных новых укрытий. Подвал под гаражом Карла Янковского на улице Суворова, 101 был также приспособлен под убежище, в котором к приходу Красном Армии находились 12 человек.

Нельзя не упомянуть об одной чрезвычайно смелой операции, про деланной Жаном вместе с Карлом Яновским – похищение эсэсовской автомашины, нагруженной автоматами, патронами, взрывчаткой и пакетами бланков проездных разрешений, так называемых «фарбефель». Последние особенно им пригодились для фабрикации фальшивых пропусков для проезда машин.

У Карла Янковского был двоюродный брат Янис Янковский, он работал шофером в одной из эсэсовских частей. Большей частью он бывал пьян. И вот этой его слабостью Жан и Карл решили воспользоваться. Они его регулярно опаивали и получали ряд очень важных сведений. Так однажды он проболтался в пьяном виде о нагруженной машине, стоящей недалеко в районе улицы Суворова. Жан ж Карл тотчас угнали эту машину в Бикерниекский лес, перегрузили к себе драгоценный груз, а эсэсовскую машину оставили пустой. Лишь через пару часов, когда гестаповцы обнаружили пропажу, они учинили облаву, но Жан с Карлом уже были далеко по другой стороне Риги.

После полутора лет работы в «Люфтваффе» в начале 1943 года Жан переходит на другую работу – в контору по улице Суворова, 104.

Это учреждение занималось вербовкой рабочей силы для села. Благодаря этой работе он получил легальную возможность ездить в районы, а это было для него крайне важно, так как постоянно мог держать связь со своими людьми, привозить питание беглецам и строительный материал для убежищ.

Но это учреждение оказалось недолговечным, как и сам режим Рейха. К осени 1943 года, когда советский меч возмездия уже приближался, немцы стали нервничать, поспешно заметали следы преступлений, и им стало не до подобных служб, а работавшие там латыши постепенно разбрелись. Жан своевременно прибрал ключи от этой конторы и впоследствии устроил там еще одно временное убежище, куда он приводил ненадолго похищенных им из концлагерей перед тем, как направить их на постоянные и надежные места.

Вот, что рассказал нам врач Нойм о «стиле работы» Жана. когда он, словно фокусник, вырвал из эсэсовских рук его самого и адвоката Ициксона.

Из концлагеря «Межапарк», откуда ежедневно отправлялась под стражей в город бесплатная рабочая сила, я тоже был в числе нескольких зубных врачей, которых приводили в Стоматологический институт по улице Фридриха Энгельса. Перемещаться по зданию заключенные могли только под наблюдением стражи, получив каждый раз специальную контрольную марку. Все же кое-какие ограниченные возможности встречи с людьми были. Этим и воспользовался Жан.

Заключенные со мной в «Межапарке» братья Казинец попросили меня установить связь с Дагаровой Андриеной Георгиевной, женой заключенного вместе с нами Эпштейна. Она была русской и потому проживала легально в Риге. Она в свою очередь встретилась с Жаном у Веры, бывшей няни Казинцов, которую он навещал время от времени.

В один из последующих дней, когда я по работе поднимался на чердачный склад в сопровождении стражи, чтобы взять там нужный для работы гипс, параллельно со мной поднимался на верхний этаж среди прочей публики мужчина, который шепнул мне, что он Жан и что бежать нужно сегодня же. Для этого он оставил в погребе пакет с одеждой. По его плану я должен был немедленно переодеться и тут же незаметно выйти из подъезда по улице Вайденбаума, а встреча будет на Красноармейской.

Лихорадочно заработали мысли. Как только сторож отошел в сторону чем-то поживиться для себя, я сорвался с места и понесся по лестнице вниз в заветный подвал. наскоро напялил на себя из пакета Жана не по размерам пальто, темные очки и фетровую шляпу. В жаркий летний день в этом наряде я выглядел более. чем странно. Но из-под этой декорации меня не узнали даже работавшие со мной военные врачи, которые. как назло, в это же самое время выходили из ворот Первой городской больницы, но им и в голову не могла прийти мысль, что их раб мог решиться на такой детский поступок как бегство среди белого дня. Смерив меня беглым взглядом, как чудака, они, продолжая разговаривать, прошли мимо. Быстро шагаю дальше, обливаясь градом пота, и с нетерпением жду сигнала Жана. Наконец, он показался и шутливо спросил: «Ну, как твое самочувствие на свободе?» – но я понял, что внутренне он напряжен до предела. Далее он завел меня в погреб на одну из своих конспиративных квартир в конце улицы Суворова напротив парка «Зиедоню», всунул в руку заряженный пистолет и велел ждать. Оказывается это была лишь часть операции, которую он проводил в тот день. Одновременно с этим он дирижировал исключительно тонким планом побега адвоката Гарри Ициксона непосредственно из «Межапарка».

Долго до этого обдумывал Жан тяжелую задачу: как вырвать Ициксона из-за колючей проволоки и эсэсовской стражи, ведь оттуда его совсем не выводили. Жан прибег к хитрости. Через заключенного товарища, работавшего при самом лагере в так называемом «Арбайтсамте» и сталкивавшегося поэтому со стражниками, был пущен слух, будто в одном доме по Суворовской улице у местного жителя, старого приятеля Ициксона спрятаны его большие ценности – бриллианты и золото. Если подъехать туда со стражником, то их можно будет получить, отдать хороший куш эсэсовцу, а остальное оставить себе для обмена на съестное.

Приманка подействовала. Алчный на драгоценности фашист с радостью согласился организовать такую поездку. Предварительно Жан с Дагаровой отыскали в конце улицы Суворова дом с проходным двором, куда эсэсовец должен был привезти Ициксона за «драгоценностями».

Подъехав к указанному адресу, эсэсовец хотел было подняться за кладом вместе со своим узником. Организатор этой выдумки и предполагал именно такой оборот. Ициксон поспешно объяснил фашисту, что в квартиру должен подняться он один, ибо в противном случае его приятель испугается, увидев полицейского, и станет отрицать наличие у него этого клада.

Стражник, нетерпеливо предвкушая богатства, согласился с доводами Ициксона и дал ему возможность пойти одному. Этого только и надо было. Пройдя двор, он очутился на другой улице, а там уже ждал его наш спаситель Жан. Не прошло и нескольких минут, как он осторожно завел его в парк «Зиедоню» и замаскировал в кустах, а вскоре привел туда, но в другой конец парка, и меня, ибо увидел у окошка погреба велосипед. Несмотря на номерной знак, он заподозрил полицая. Оставив нас на некоторое время в кустах, а оно показалось нам вечностью, Жан вскоре появился у тротуара с машиной и махнул рукой. Мы понеслись в дальнейший опасный путь по Елгавскому шоссе в новое убежище к добельскому хутору «Решни».

***

В июле и августе 1944 года, когда части Красной Армии стремительно загнали фашистов в Курляндский котел, Жан оказался в Риге оторванным от своих добельских баз – Милтини, Решни и Межимаки. Но и здесь он не сложил оружия, а с отчаянием боролся за жизнь каждого человека, в условиях, когда озверелые эсэсовские бандиты с собаками обрушивались с повальными облавами и чуть подозреваемых расстреливали тут же на улицах.

Вот что рассказал нам музыкант Островский о своей встрече с Жаном в те жаркие дни конца сентября 1944 года, после долгих лет своих мучений и скитаний.

«Жан повел меня на улицу Суворова, 104 в контору, в которой не было людей. Он открыл запертую на ключ дверь в глубине конторского помещения, и я попал в небольшую комнатку, оборудованную краном, раковиной маленьким туалетом. Каково было мое удивленно, когда в этой комнатке я увидел вывезенных Жаном из разных концлагерей сидящих в углу на корточках и тихо перешептывающихся Федю Льва, Ногалева, двух Вагенгеймов и женщин – Шварц и Долгицер с дочкой.

Наш друг велел нам вести себя очень тихо, так как за стеной находилась парикмахерская, в которой работали люди. Напротив дома находился парк «Зиедоню», в котором немцы установили зенитные орудия. Зенитки стреляли по летящим на Ригу советским самолетам.Лопались стекла в окнах, кругом все дрожало от канонады. Жан пришел как-то днем и предупредил, что немецкие жандармы рыщут с овчарками по чердакам и погребам в поисках подозрительных лиц. Укрытие становится опасным и придется перекочевать в другое место, и с обычным своим юмором, а было не так уж весело, сказал на прощание: «Если до темнота вас отсюда не выкурят, то я приду и выведу вас».

Томительно было наше ожидание, но к великой радости с наступлением вечера наш славный Жан появился. Его светлые глаза излучали спокойствие, он был стройно подтянут, одет в бушлат и морскую фуражку.

Разыгрывая начальника рабочей группы, смело повел он нас мимо немецких зенитчиков, которые не обратили особого внимания на будничную картину угона на работу или эвакуацию под командой моряка. Для большей убедительности Жан даже прикрикнул на одного из нас и выругался в немецком стиле. Вошли мы во двор Суворова, 101, спустились под гараж и попали в небольшое подвальное помещение. Когда глаза наши привыкли к темноте, то мы увидели, как Жан подошел к одной из внутренних стен и вынул из нее большой кусок, как нам показалось, кирпичей. Этот кусок оказался специально сделанным из дерева с разрисованной под кирпичную кладку внешней поверхностью. Наш спаситель велел нам влезь в образовавшуюся дыру. Мы это проделали и остолбенели: в небольшом помещении, куда мы попали, вместе с нами оказались 12 человек. Стояли сколоченные из досок трехэтажные нары, на стене висели пистолеты и было припасено продовольствие. Впервые после долгого времени мы услышали передачи из Москвы – наш друг позаботился и об этом. Верная помощница Жана Мария Линденбер, жившая тогда в подвале напротив, ежедневно приносила еду.

Безгранична была наша радость, когда Жан через несколько дней снова пришел в наше подземелье и сообщил, что немцы в панике бегут, Красная Армия приближается к самой Риге, но приказал терпеливо ждать его сигнала к выходу, так как отступающие фашисты зверствуют к расстреливают первых попавшихся им в глаза.

И вот, наконец, наступило 13 октября 1944 года, день, который запомнится на всю жизнь. Со слезами радости на глазах бросились мы обнимать и целовать советских танкистов, ворвавшихся в Ригу, и нашего славного доброго Жана Липке, дела которого навсегда останутся в наших сердцах.»

ЭПИЛОГ

Не всем довелась хлебнуть радости освобождения.

Не дождались ее и австрийский горный инженер – эсэсовская пуля просверлила его сердце в момент, когда он яростно прокусывал проклятые многорядные колючки, за которыми его ждал Жан, и профессор Минц, чьи руки вынимали пули из раненого Ленина, и многие, многие.

Горько было узнать, что за день до прихода советских войск при бандитском налете недобитых отступающих шутцманов в Межимаки были расстреляны доктор Шмульян, 18-ти летний Ютер, Шнайдер и Гиршман.

Погиб при бомбелке сын Марии Келлер и не стало добрых хозяев хутора Межимаки Миллеров – Жана и его сестер, Эльзы и Лиды. Не выдержало сердце Жана Розенталя после его ночного побега из немецкой тюрьмы в Елгаве незадолго до вступления в нее Советских войск. Через несколько лет после окончания войны ушел из жизни Фриц Розенталь.

Биненфельд стал рижанином. Ценой больших усилий после

недолгого заключения друзья вернули ему доброе имя и навсегда похоронили незаслуженно прицепленный ярлык «предатель» – немецкий староста волости.

Спросите сегодня у шофера из Добеле Карла Янковского о том времени, и он вам ответит: «Славно поработали, жаркое было время.»

Вильгельмина Путриня вместе с сыновьями Фрица Розенталя – Бруно и Эдгардом живут в Риге по улице Сарканаармияс, 123. Зайдите к ней, и она вам поведает о «несчастных мальчиках» в Милтини, о том, как братья – мальчишки Бруно и Эдгар таскали все из дома на сеновал, как от нее долго скрывали целую ораву жильцов. «И куда делся весь хлеб, а мясо, а яйца, а все молоко? Что вы строите из меня идиотку? Если у вас есть люди, то, конечно, их надо кормить, а не надувать женщину, я ведь вам не девчонка!» Спросите у нее об облаве, когда «мальчики» всю ночь приготовляли колбасу, а чуть свет шутцманы нагрянули с облавой и увидели в комнате развешанные кроваво-красные мясные гирлянды – мясо ведь в то время было привилегией немцев. И как в подвале под полом разыгрался припадок у Смолянского, и он начал громко рыдать и чуть было не провалил все дело, а с ней самой сделался шок, и пошло лихорадить, и как она последним усилием воли выпроводила всю банду из комнаты, где был тайник, словами: «Идите в хлев. Я спрятала еще одну свинью и поросят.»

Пару лет назад стало плохо Жану – схватило сердце, война прошла не бесследно. Людской поток ежедневно валил к палате, надрывался телефон: «Как самочувствие больного Липке?»

Медсестры лишь удивленно пожимали плечами: «И откуда это у простого пенсионера так много таких гостей, все врачи, юристы, инженеры музыканты и просто труженики, да разве их всех перечтешь?»

Придите на левый берег Даугавы, на Баласта Дамбис, 50 под Новый год или летом в Иванов день. Вы увидите там много людей, и какой оригинальный обычай: за большим столом сидит убеленные сединой те самые «мальчики», что некогда лежали под бидонами и скамейками в машине, которая несла их к жизни в Добеле. И тут же многочисленная зеленая поросль – их дети и внуки. И нет-нет из-за стола вы услышите: «И как это все могло произойти?»

Придите туда в теплый летний вечер. Тот самый мальчик Зига, с ужасом когда-то смотревший через загородь на страшное гетто или стучавший пальчиком два раза в дверь сарая и шептавший: «Полики атнаца», то есть «пришли полицаи, прячьтесь» – ныне механик телецентра, Зигмунд Липке. На месте старого бункера сегодня он мастерит со своими коллегами моторные лодки, а его сынишка, любимый внук Жана, Виестурс, робко спросит: «Дедушка, а кто эти дяди?» И вправду трудный вопрос – слишком тяжело и долго рассказывать...