Так это было...
(Эпизоды Великой Отечественной войны)
Москва - 2003
Моим детям, внукам, родным...
ПЕРЕД ВОЙНОЙ
Почему я решил писать воспоминания?
Уже много лет я часто слышу от детей, внуков, родных, близких мне людей, друзей, коллег по работе: «А почему бы тебе не написать воспоминания?!»
Наконец, допекли.
«А почему бы и нет», – отвечаю я сам себе: прожито более шести десятков лет, можно сказать, три жизни. Первая – офицера-артиллериста, прошедшего Великую Отечественную войну и служившего после войны в Вооруженных Силах. Вторая – научного работника, отдавшего более 10 лет разработке социально-психологических проблем управления трудовыми коллективами. Третья – участие в строительстве Байкало-Амурской железнодорожной магистрали.
«Что же я за это время успел?»
Две дочки, четверо внуков, правнучка, 8 орденов, 15 медалей, книги: «Психологические проблемы управления», «Командир производства», много статей, подполковник запаса, «Заслуженный строитель БАМ», квартира в Москве, автомашина, гаражишко... Да, два раза ранен... и остался жив.
Считаю, что с 1945 г. живу за себя и «за того парня» годы, подаренные богом и судьбой – поэтому рад каждому дню, часу, минуте... женщине, солнцу, морю, небу...
Итак, решаю я, начну с военных лет 1941-1945гг. Но, снова сомнение: надо вспоминать даты, места прошедших событий, фамилии участников, номера частей и соединений...
Увы, не помню я всей этой документальной стороны фронтовой жизни, к тому же в голове перепутались три дивизии, в которых мне довелось находиться на фронте. Как же быть?
И я решаю писать так, как помню тот или иной эпизод, не ломая себе голову над датами, названиями населенных пунктов, фамилиями и званиями участников событий тех дней... Беру авторучку и вывожу на бумаге заглавие: «Годы 1941-1945 гг. (воспоминания артиллерийского офицера)». А может быть заглавие будет другим? Посмотрим.
Только за хронологию и последовательность не ручаюсь!
КАК Я СТАЛ ВОЕННЫМ
До 1937 года, до 8 класса я учился во 2-й железнодорожной школе на Холодной Горе в г. Харькове. Первые четыре класса не оставили никаких памятных эпизодов, а с пятого по седьмой...
– Учился я всегда на «отлично», но в пятом классе умудрился в диктанте или сочинении написать слово «Москва» с маленькой буквы и прогреметь на всю школу. «Гром» продолжался несколько месяцев...
– Одной из школьных традиций было драться на большом перерыве или после уроков («стукаться») на разных условиях. Помню, я со своим одноклассником «стукались» «до первой крови». Класс окружил нас и следил за правильностью «боя». Миша (так звали моего противника) махал руками, как мельница, а я выбирал момент и «стукал» его в нос кулаком. Кровь из носа. Бой прекращен...
– В пятом классе на большой перемене я прибегал домой перекусить, а мама за это время ухитрялась подштопать мои штаны, чтобы я мог, не оголившись, просидеть за партой до конца учебного дня...
– В седьмом классе я решил уйти из этой школы. Не из-за драк, протертых штанов, а из-за Полины В.
Эта девочка моя одноклассница без зазрения совести меня преследовала своим «вниманием». На уроках она неотрывно смотрела только на меня (вместо учителя и классной доски), на перерывах крутилась около меня. Меня дразнили «Полиной», и это послужило причиной моего решения об уходе из школы.
Куда уйти? Какой придумать повод?
Весьма кстати для меня недалеко открывалась артиллерийская специальная школа, куда набирали по конкурсу мальчиков, окончивших семь классов. Я стал учащимся 15 спецшколы г. Харькова и вскоре надел мундир с погонами. Эта была первая ступень военной жизни.
После окончания 10 классов артспецшколы, я был отобран мандатной комиссией в весьма привилегированное военное училище – 3-е Ленинградское артиллерийское. Когда я сообщил об этом родителям (а они надеялись, что я все же не поступлю в училище) и рассказал, что среди прочих вопросов на мандатной комиссии спросили о наличии родственников за границей на что я ответил отрицательно, то они сообщили мне, что, оказывается еще до революции в Америку уехала какая-то тетя Ципа!
Мне пришлось на следующий день снова предстать перед мандатной комиссией с заявлением, после которого, по мнению родителей, я должен был возвратиться в ряды глубоко штатских граждан. Но к нашему общему удивлению в училище меня направили. Это был второй, уже полновесный, шаг в военные!
3 ЛАУ
Третье Ленинградское артиллерийское училище в отличие от других военных училищ вместо двух – было трехгодичным.
Курсанты третьего курса были отлично подготовленными в физическом и строевом отношении, грамотными военными. Чего стоила такая картина перед отбоем ко сну: сорок атлетов одновременно делают стойку на руках на своих солдатских кроватях!
Увы, большинство из них, выпущенные офицерами, погибли в первые недели войны.
Дисциплина в училище была железная. Почему-то мне запомнились два эпизода.
Первый. После отбоя (а ложась спать мы раздевались догола и складывали всю одежду в строго указанном порядке на табуретке у кровати) мы, 30 курсантов, делали вид, что спим, ожидая очередное представление. Приходил старшина Еремеев (курсант 3 курса) и проходил по рядам, проверяя, все ли правильно сложили одежду. И, конечно, Моисей Гуревич, мой однокашник еще по Харьковской спецшколе, складывал одежду не так, как положено и один из всего взвода уже спал.
– Курсант Гуревич, подъем!
Сонный Моисей становится рядом с койкой.
– Заправьте правильно одежду!
Несколько минут Моисей ковыряется в своих рубашке, кальсонах..., переделывает, поглядывая на табуретки у соседей.
– Курсант Гуревич, отбой!
В течение первых 2-3 недель этот «цирк» повторялся ежевечерне.
И второй эпизод. Мы с товарищем по взводу были уборщиками и в то время, когда взвод был на зарядке и умывании, натирали пол, равняли кровати и т.д.
Но на утреннем осмотре мы должны были находиться в строю. Я не успел. По вызову старшины Еремеева предстал перед ним, как убирал, обнаженный по пояс.
«Почему не по форме одеты? 50 секунд (обратите внимание, не минута, а 50 сек, Е.В.) на одевание и стать в строй!»
Да, вспомнилось еще: в зимнем лагере обморожение считалось нарушением дисциплины!
Так было перед войной.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
22 июня 1941г. застало нас – курсантов топографической батареи дивизиона АИР (артиллерийской инструментальной разведки) в летних лагерях под г. Лугой на Лужском полигоне.
Лагерный период (зимний и летний) в курсантской жизни особенно труден. Напряженная учеба – строевая, огневая, топографические съемки местности, частые тревоги и марш-броски с полной выкладкой в 32 кг давались нелегко. Поэтому, воскресенья мы ждали с нетерпением, предвкушая более поздний подъем, спортивные игры, увольнения из лагеря, развлечения, – свободное время.
И вдруг под утро – «Тревога». Быстрое одевание и выход (бегом) в район своих орудий. Сидим и ругаем начальство: «Не могли хоть в воскресенье не объявлять тревоги!»
Командира взвода лейтенанта Виктора Карева вызвали к начальству, и он поручил мне (я был помощником командира взвода и носил в петлицах три треугольничка) читать взводу какую-то книгу.
Читаю. Минут через сорок возвратился лейтенант. Подошел с какой-то полурастерянной, полувиноватой улыбкой и тихо объявил: «Война. Напали немцы». Мы, конечно, остолбенели: «Как война? Как немцы? Да что они думают? Да мы их!» Кажется, в 12 ч. дня мы слушали по радио выступление Народного Комиссара иностранных дел В.М.Молотова о нападении немцев, а затем заняли огневые позиции в указанных районах. Лужского полигона. Настроение было боевое, шапкозакидательское. Мы были уверены, что покончим с немцами в кратчайший срок. Началась Великая Отечественная война.
ПЕРВЫЙ НАЛЕТ АВИАЦИИ
В один из первых дней войны на Лужский полигон налетела немецкая авиация. Нас обстреливали с самолетов пулеметным огнем, самолеты пролетали с жутким ревом моторов на бреющем полете, а затем... летчики бросали в нас канистры, консервные банки и, побросав, очевидно, все, что было под рукой, снижались до предельной высоты, грозили кулаками и что-то (очевидно, ругательства) орали. А мы бегали, ложились, пытались спрятаться... и никому, даже не приходило в голову стрелять по самолетам!
МОИ ФРОНТОВЫЕ ДОРОГИ
К сожалению, плохо помню (или совсем забыл!) даты, города, деревни и реки. Помню уже в 50 годы в бытность мою преподавателем военной кафедры Курского СХИ нередко студенты с ехидцей спрашивали: «Тов. подполковник, что это вы, рассказывая о фронтовой жизни, все говорите: «Кажется там, кажется тогда...», а вот полковник Петрашев всегда называет места, даты, фамилии и чуть ли не время события?»
И я им отвечал, что напрасно они язвят, что действительно у «орловского мужичка», Героя Советского Союза Валентина Петрашова изумительная память на даты, события и т.д., а вот у меня, интеллигента в третьем поколении таковая, увы, отсутствует. Поэтому приблизительная, бездатная страничка.
– Р-н г. Луги под Ленинградом (3 ЛАУ, лагерь, огневые позиции).
– Ленинград, 3 ЛАУ (обмундирование, выпуск то ли лейтенантами, то ли младшими лейтенантами).
– Москва, Главное Управление Кадров (остановка поезда перед Москвой первая бомбежка Москвы), получил направление в Уральский военный округ.
– г. Киров. 3 дивизион артиллерийского полка 311 стрелковой дивизии.
– Фронт. На дороге Москва-Ленинград. Ранение у д. Чудово. Июль 1941г.
– Свердловск. Госпиталь 354 с августа 1941 по февраль 1942 гг. Больнораненый, Ранбольной (так нас называл персонал).
– с. Криулино близ Красноуфимска Свердловской обл. Формируется 494 артиллерийский полк 164 стрелковой дивизии.
– ЖД станция Белев – выгрузка эшелона 494 ап. 164 сд. Тульская обл. Движение маршем на Запад.
– р. Угра Западнее г. Юхнова Московской обл., Погорелое-Городище. Оборона несколько месяцев.
– Наступление на г. Ржев. Река Вазуза. 1942 год.
– Фронтовой госпиталь №3407, остеомиелит (последствие ранения в 1941 г.)
– г.г. Починок, Монастырщина, Смоленская обл.
– Местечко «Ленино». Польская ПД им. Тодеуша Костюшки.
– Под г.г. Оршей, Витебском, Второе ранение.
– Специальный Челюстной госпиталь.
– Снова госпиталь № 3407.
– Дом отдыха «Архангельское» под Москвой.
– Штаб 33 Армии и Консультация в Москве по пластической операции лица.
– г. Минск.
– Освобождение Варшавы.
– г. Калиш, Польша.
– Первый немецкий город Бомст, Бранденбургская провинция.
– г. Цибинген, г. Аурит, г. Кюстрин – у Франкфурта-на-Одере.
– Форсирование р. Одер.
– Юго-восточнее Берлина. Соединение с американцами.
– ГСОВ (группа Советских оккупационных войск) в Германии, г. Гота, Ордруф, г. Эйзенах.
– Отлет в СССР в артиллерийскую академию. Апрель 1946 г.
МЫ КОМАНДИРЫ! ЕДЕМ В ВОЙСКА
Через несколько дней в Ленинграде на зимних квартирах мы получаем новенькое командирское обмундирование, петлицы с «кубарями» и направление в Москву в Главное управление Кадров. В Москву едем отдельным поездом, перед Москвой внезапно останавливаемся и наблюдаем первый налет немецкой авиации на Москву.
В Гук(е) я в числе группы выпускников училища получаю направление в формирующуюся стрелковую дивизию в г. Киров (я забыл ранее сказать, что 3 ЛАУ готовило командиров корпусной артиллерии и наши пушки и гаубицы были на тягачах и стреляли на 15-20 км). А тут стрелковая дивизия и, следовательно, пушки и гаубицы ближнего боя и вместо тягачей, тракторов – конная тяга!
г. КИРОВ. Я – НАЧАЛЬНИК РАЗВЕДКИ АРТ. ДИВИЗИОНА
Здание бывшей школы казарма 3 дивизиона артполка. В комнате казармы два наших выпускника и я. Формируемся. Обучаемся (переучиваемся сами) и учим солдат. По вечерам мои коллеги идут на танцы в городской парк на берегу р. Вятка, а я все свободное время стараюсь быть с выделенной мне верховой лошадью: даю ей сахар, оставленный от завтрака, специально для нее, разговариваю, привыкаю, приучаю.
Но, несмотря на все мои старания, я вскоре чуть было «не принял смерть от коня моего!» Полк вышел на полевые учения. В колонне за командиром дивизиона следовал, естественно верхом на коне, я – начальник разведки. Не успели проехать несколько километров, как мой конь, не обращая на меня никакого внимания, поворачивает и галопом мчится обратно в конюшню (хорошо, что я успел наклонить голову при въезде в двери конюшни), спокойно становится на свое место в конюшне рядом с какой-то лошадью, почему-то не взятой на учения, (вот где собака зарыта!) и принимается за сено.
А я опозоренный, кажется, получаю нагоняй за такой непредвиденный маневр.
И еще запомнилась по Кирову девушка Фаина. Как-то мои соседи по казарме попросили меня на вечер оставить лошадь и составить им компанию на танцах, т.к. их двое, а девушек-подружек трое. Согласился. Танцевал без охоты. Сидели все затем на высоком берегу р. Вятки. Они целовались, смеялись, а я молчал. Проводили девчат домой. (Кстати, простушки нашего возраста 17-18 лет, подкрашенные глупышки). У их домов в темноте разбрелись попарно, сидели на скамейках невдалеке пара от пары. С их скамеек слышен смех, хихиканье, поцелуи. А я сижу и молчу «как рыба об лед».
«Ефим, идем домой?!» «Пошли!»
Спрашиваю Фаину: «Завтра встретимся?»
Отвечает: «Если будете молчать также, то зачем?» Назначаю свидание в скверике около казармы. Назавтра я в настрое, ударе, сыплю остротами, анекдотами. Влюбилась. При моем отъезде на фронт плакала, порывалась ехать со мной.
Погрузились в теплушки. Провожающих тьма (основной состав солдат – кировчане и из окрестных деревень). Плачь! Крики! Прощание!
Состав медленно отходит. Толпа бежит рядом. Затем толпа стала отставать и остановилась, и некоторое время за эшелоном бежал... бородатый козел, неизвестно как здесь оказавшийся. Теплушки загрохотали от хохота.
ПЕРВЫЕ ДНИ НА ФРОНТЕ
Части нашей дивизии на шоссе Ленинград-Москва. Ничего не поймешь! Стреляют спереди, сбоку, сзади. Крики: «Окружили! «Десанты!» «Кукушки!»
Замечаю, что вскоре куда-то «исчезли» командиры. Оказывается «для маскировки под рядовых снимают с петлиц «квадраты», снимают портупеи и командирские ремни. А я дисциплинированный «оболтус» в госпиталь был доставлен, вернее в медико-санитарный батальон, с «кубарями», саблей, противогазом (но об этом разговор впереди).
Пехоту немцев не видим: разбегаемся и бросаем материальную часть при артобстрелах, налетах авиации и непонятной стрельбы со всех сторон.
На дороге стоят два немолодых полковника – пехотинец и артиллерист.
Пехотинец: «Давай огонь!»
Артиллерист (сует ему под нос карту): «Укажите, куда огонь?»
Пехотинец: «Давай огонь, мать твою так (хватаясь за пистолет), расстреляю!»
По одной стороне вдоль шоссе Москва-Ленинград в тыл бежим мы, поливаемые огнем с самолетов. В это же время по другой стороне шоссе в сторону противника колонной идут Ленинградские ополченцы. Их самолеты не трогают! Почему?!
Нас «утюжат» самолеты. Я стреляю по ним из пистолета. Окружающие кричат: «Не стреляйте, а то он нас заметит». Потом, правда, прошел слух, что кто-то сбил самолет. Но это, наверное, был только слух.
Разбежались. Я двигаюсь один, в сумке противогаза 2 сухаря и большой кусок сахара. Посасываю сахар, погрызываю сухари, пью из луж и углублений от колес, сплю на земле, укрывшись плащ-палаткой. Способ моих действий такой: (немцы в июне-июле-августе 1941 г. наступали с 9 до 17 часов, затем останавливались на отдых), а мы с 1700 отрывались на несколько километров, окапывались, передыхали кто как мог, с рассветом «шли в атаку» (хотя немцев не было еще видно). Так продолжалось несколько дней.
– В один из таких дней я около командира стрелкового полка, пожилого маленького, небритого подполковника, который прошел гражданскую и финскую войны и все повторял: «Но такой войны не видал!»
На нас двигаются (мы окопались) немцы, впереди маленький, серенький плюгавенький (похоже трофейный французский) танк. У нас ничего, кроме бутылок с горючей жидкостью. Надо чиркнуть чем-то о бутылку, зажечь фитиль, а затем бросить в танк. Бросали, снова, отрывались.
Поднимаю с земли листовку, удивляясь тупому примитивизму: нарисован обросший человек со звездой на шлеме и семитским носом, подпись: «Бей жида-большевика, рожа просит кирпича».
Подходит политработник, смотрит на листовку и говорит, что ему нельзя в плен – он комиссар! Я говорю, что мне тоже нельзя. «А почему Вам?» «Потому, что я еврей».
В НОГИ РАНЕННЫЕ ТАМ ОСТАЛИСЬ!
Отступая по дороге Москва-Ленинград, мы (мы – это какие-то подразделения и я – одинокий лейтенант с квадратиками в петлицах) видим, что у станции Чудово появилось какое-то новое, свежее, сплошь молодое пополнение. Помню речку, мост на дороге и себя, пытающегося «поднять в атаку», т.е. повести вперед этот «молодняк». Вдруг резкий удар по руке, боль, кровь. Остановился. Вынул левой рукой из противогазовой сумки перевязочный пакет и, помогая левой руке зубами, перевязал поверх шинели. Взял карабин в левую руку и пошел в сторону тыла. По дороге какая-то медичка сделала мне косынку для поддержки руки, чтобы не висела, как плеть.
Когда уходил с передовой, слышал с кладбища по ту сторону шоссейной дороги крики «Братцы, помогите...»
Начал я идти один, но постепенно оброс группой раненных, которые естественно, тянулись к офицеру, видя в нем командира и более грамотного, образованного, надежного человека (повторяю, в эти дни петлицы с «квадратиками» были редкостью).
Так группой в 10-15 раненных мы прошли по шоссе в направлении тыла километров 5 и увидели на дороге несколько солдат и командиров, Они нас остановили и старший, кажется с двумя или тремя звездочками в петлицах (по нынешним званиям – генерал-майор или генерал-лейтенант, а тогда, кажется, дивизионный инженер или прокурор, или еще кто-то «дивизионный», но, помнится, не общевойсковой командир) подозвал меня к себе. Я подошел, представился и доложил: «Тов. такой-то, группа раненных следует в медсанбат.. Лейтенант Вендров».
Посмотрел он на нас, особо на меня, подозрительно и с этакой подковыркой спрашивает: «А что это вы все в руку раненные?» (Нужно сказать, что и в первый период войны и в середине ее мне приходилось слышать, да и самому видеть так называемых «самострелов», которые или «голосовали», т.е. поднимали руку из окопа, чтобы получить ранение в руку, или приспосабливали разными способами карабины и стреляли в мягкие ткани руки. Получив легкое ранение, отправлялись в медсанбат, а затем в тыл, надеясь, что война для них закончена).
Встреченный нами начальник, очевидно, заподозрил нас и меня, в частности, в этом преступлении. А у меня-то кость перебита! А главное, в ушах стоят крики тех, кто не мог уйти и кричал на кладбище «Братцы, помогите!».
И я ему осветил: «Потому мы все здесь в руки раненные, что в ногу раненные там остались лежать!» Видимо уж очень зло и «убедительно» я это сказал, если он тут же дал команду погрузить нас в стоявший рядом пустой грузовик и отвезти в медико-санитарный батальон.
В медсанбате я расстался с шашкой, противогазом и своим «НЗ» (неприкосновенным запасом): одним сухарем черным и куском сахара.
Кажется, улучшили повязку (поверх моей) и погрузили в санитарный поезд в пассажирский вагон. По-моему это было в августе 1941 г. на станции Любань.
Обессиленный событиями этого дня я заснул или забылся. Поезд шел на восток...
МЫ С КАПИТАНОМ ДАНИЛОВЫМ УДИРАЕМ С САНИТАРНОГО ПОЕЗДА В г. СВЕРДЛОВСКЕ
Санитарный поезд идет на восток. Мы уже не солдаты и командиры, а «больнораненые» или «ранбольные».
Сколько времени ехали не помню. Проснулся. Слышу кто-то на нижней полке (а я лежал на второй) травит анекдоты, вокруг «ржут».
Заснул опять. Проснулся. И снова слышу тот же голос, травящий анекдоты и «ржание» окружающих анекдотчика.
Заинтересовался. Смотрю. Среднего роста, чернявый, полноватый, лет 35.. Анекдотами сыплет, как из рога изобилия.
Через пару-тройку дней познакомились, сблизились, несмотря на мои 18 лет. Оказался танкист, капитан Данилов, раненый в ягодицу (как он говорил, в «зад»). Вскоре у сестричек узнали, что везут нас в г. Челябинск.
– Подъезжаем к г. Свердловску. Данилов предлагает мне удрать с поезда в Свердловске («Тут такие театры!»).
В Свердловске небольшая остановка. Идем на перрон погулять... и «отстаем» от поезда. Выходим, после ухода нашего поезда на привокзальную площадь и намыливаемся в город в театр.
Но видок-то у нас «того». Нас задерживают, ругают и... везут в госпиталь № 354, офицерский.
ГОСПИТАЛЬ № 354 В г. СВЕРДЛОВСКЕ
В этом госпитале мне предстояло пробыть полгода, с сентября 1941 по февраль 1942 г.
Не помню сейчас где мне наложили гипс – в медсанбате или в этом госпитале.
Дней десять я не ходил в столовую, еду мне приносили в палату.
Был я худ, слаб и доходной. Оказалось, что я самый молодой «ранбольной» (или «больнораненый») и, очевидно, поэтому меня окружили особой заботой.
Всю последующую жизнь с благодарностью вспоминаю пожилую старшую сестру Эсфирь Ульяновну Штивель, которая покупала на базаре витамин «С» – морковку и подкармливала меня. А аппетит у меня разыгрался «волчий». Съедал по два обеда! И постоянно хотел есть!
Вторым моим ангелом-хранителем была молоденькая, не намного старше меня, начинающая лечащий врач Клара Борисовна Сокольникова, (которую я в 1975г. разыскал в г. Свердловске, будучи там в командировке !).
Гипс мне сняли через 1-1,5 месяца. Помню, какое-то время перед снятием гипса от руки так разило, что и мне и окружающим было явно не по себе. Кость срослась быстро (молодость), правда стянуло сухожилие большого пальца, что привело к его ограниченному движению «на всю оставшуюся жизнь», но свищ не закрывался, т.к. получился остомиелит (воспаление надкостницы) и из отверстия все время выходили кусочки кости. За эти полгода мне делали трижды чистку кости. Делала операции начальник отделения Николаева. И еще запомнилась красавица-хохлушка сестра, накладывавшая гипс. Помню, последний раз или два я для проверки силы воли смотрел, как делали разрез и чистили. Ничего, в обморок не упал, но, говорили, страшно побледнел.
Да, в ране оказался осколок мины и кусок шинели! За полгода жизни в госпитале было много всякого, но, увы, где ты, моя память? Запомнилось несколько эпизодов.
– На третьей неделе пребывания в госпитале мне разрешили питаться со всеми «ходячими» в столовой. В первый день моего выхода в столовую было воскресенье. Столик на четверых. На третье пирожное!!!
Один из соседей по столику рассказывает анекдот. Что шли, мол, двое, затем, почему-то один оказался в бочке с медом, а другой – в бочке с говном, опять-таки, почему-то стали друг друга облизывать и т.д. и пр. Я сразу раскусил коварное желание рассказчика удалить меня из-за стола и съесть мое пирожное.
«Братцы, – говорю, – не старайтесь, ничего не выйдет: при выходе из окружения я такое ел и пил, что сей анекдот на меня не повлияет!» Посмеялись.
В палате нас лежало не то 6, не то 8 «ранбольных». В дни посещений ко всем, кроме меня, приходили родственники или знакомые. Откуда они в Свердловске взялись, не помню, но факт тот, что ко мне никто не приходил, и я закрывался в палате на ключ и заводил граммофонную пластинку «Смейся, паяц, над разбитой любовью...»
– Так продолжались эти музыкальные страдания месяц или полтора, когда однажды в день посещения вошла сестрица: «Лейтенант Вендров, к вам пришли».
Я, как сейчас говорят, обалдел: кто, откуда? В коридоре ко мне подошла миловидная девушка лет 17: «Вы лейтенант Вендров? Мне в школе поручили Вас посещать».
Увы, не помню сейчас даже как ее звали, но вскоре мы уже уединялись в укромных уголках, целовались и, похоже, собирались «навек быть вместе».
Но... война продолжалась, и однажды она сказала, что ей пришла повестка в военкомат (она еще до нашей встречи написала заявление с просьбой о направлении на фронт).
Попытки забрать заявление обратно ни к чему не привели. Она уехала, Было одно письмо с фронта и все.
С утра до вечера я (18-летний лейтенант) и майор Ростик (кажется что-то около 50 с хвостиком) играем в шашки в поддавки до одурения, до посинения. Однажды я ему рассказал, что в коридоре у карты СССР «перекинулся» с одним очень пожилым «больнораненым» импозантной, благородной внешности, который мне сказал, что был в гражданскую войну «участником великого похода».
Ростик сказал, что это был поход Юденича на Петроград.
Мы организуем госпитальную самодеятельность. О, этой эпопее можно было бы посвятить и отдельную главу!
Небольшая группа «оклимавшихся» раненых собиралась по вечерам в госпитальном красном уголке: пожилые «травили» степенные разговоры «за жизнь», а молодежь флиртовала, зажималась, целовалась.. Естественно, что двери мы закрывали на ключ.
И вот однажды стук в дверь – пожилая нянечка, кажется, уборщица: «Капитан (замполит госпиталя) велел попросить всех из уголка и впредь не пускать». «Нам, конечно, жаль терять такую «хату». «Обчество» делегирует меня (самый молодой, но и показавший уже находчивость) на переговоры к капитану.
На ходу я придумал выход из создавшейся ситуации. На вопрос капитана: «Чем вы там занимаетесь за закрытой дверью?» я вдохновенно соврал, что мы мол готовим к празднику (это было незадолго до празднования Октябрьской революции) концерт самодеятельности, а закрывались, чтобы сделать это сюрпризом для начальства и «больнораненых».
Восторгу капитана не было предела, и я получил полный карт-бланш на закрывание уголка и невмешательство администрации в наши «репетиции»....
Собравшиеся в уголке встретили меня вопросительными взглядами, а моя информация была встречена, увы, без восторга, «немой сценой из «Ревизора».
Сперва на меня нападали, обвиняли, ругали... но, выхода не было, сказано было «а» и нужно было... готовить концерт. Время было в обрез и сразу стали выяснять «кто есть кто» и что может внести в концертную программу.
Помню такие «номера»:
– «Хор». Все присутствующие (20-25 чел.), аккомпаниатор Татьяна (или Ида) Гольдфарб. Да, да, та (те) самые Гольдфарб, одна из которых была уже до войны лауреатом всесоюзного, а другая международного конкурсов пианистов. Они были эвакуированы в г. Свердловск и оказались родственниками раненого из нашей палаты старшего политрука Фурманова. Участие в репетициях давало им возможность часто общаться с Фурмановым (кажется, все-таки она была жена Фурманова и эвакуировалась в Свердловск, узнав, что муж лежит в здешнем госпитале. Кстати, в Свердловск были эвакуированы многие из мира искусств), и было встречено ими с восторгом!
– А дирижером хора и его руководителем был явный не профессионал, извините, – Я! Помнится одна из песен нашего репертуара со словами: «Кони. сытые бьют копытами, встретим мы по-сталински врага».
– «Акробатический этюд». Валечка – молоденькая миниатюрная специалист по лечебной физкультуре (которая, кстати, на своем колене разрабатывала мне контрактуру пальцев, раненой руки, появившуюся после месяца гипса),
– Да, конечно, сольное выступление одной из Гольдфарб.
– Инсценировка фельетона из журнала «Крокодил», в которой Гебельса играл один красивый парень с пышной черной шевелюрой, а Гитлер опять же я. (На концерт меня одели в где-то раздобытый старинный военный мундир).
– Соло на пианино Саша Помыкалов, Ленинградский «лабальщик».
Было что-то еще, но не помню. А конферировал снова я. Какие-то были и «хохмы» конферансье, но помню только, что я после дирижирования хором объявил, что у меня от махания руками отошла косточка на моей остомиелитной ране. Кажется, и это принималось со смехом.
Так или иначе, а мы обладали помещением для «репетиций», сами оказались «при искусстве», концерт был настолько хорошо принят, что нас потом возили (зима же!) с концертом в соседние госпиталя.
Из раненых запомнились:
Майор Ростик – остроумный человек, мудрый, веселый;
Старший политрук Фурманов – серьезный, интеллигент, истинный коммунист-политработник;
Капитан Кофанов – был наказан за шашни с одной из сестер, чем и прославился застуканный;
Саша Помыкалов – гориллоподобный еврей, ленинградский джазист-лабальщик, рука на «самолете»;
Костя – летчик, ранение в позвоночник, передвигался на четвереньках, красивое есенинское лицо. Первое время приходил в ужас я, когда он появлялся на четвереньках вблизи, да и до конца не свыкся с этим ужасом;
Леша – летчик, раненый в руку и грудь, просто очень хороший, веселый парень, хотя рука после ранения висела как плеть, так и осталась, хорошо, что левая;
Толя Брук – красивый киевлянин, брюнет жгучий. Куда ранен, не помню, но был в нашей молодой компании.
Убей бог, не помню в госпитале моего Данилова. То ли быстро выписался, то ли... ну, не помню и все тут!
Да, еще из персонала лаборантка, берущая на анализ кровь. Лет 25-30, кукольное лицо с очаровательной родинкой, какой-то непутевый муж, флирт, наедине (ее коллега создала условия) в лаборатории, вместо грудей комочки меха в бюстгальтере.
В госпиталь приезжает Командующий Уральским военным округом, и меня представляют ему как самого молодого офицера – «ранбольного».
В январе-феврале 1942 г. я выписываюсь из госпиталя. Покупаю подарки Кларе Борисовне, Эсфирь Ульяновне, Валечке-физкультурнице (помню колье, потому что карман халата был дырявый, и я его потерял, а потом нашел). Я был горд своими подарками и счастлив, что мог доставить радость приятным женщинам.
Леша выписался раньше меня. Мою выписку отметили Леша, Саша Помыкалов и я чайником с пивом в комнате какой-то женщины – одной из любовниц Саши.
Я числюсь в резерве и нахожусь в г. Свердловске. По талонам в столовой кормили так:
в завтрак – горошница (каша гороховая), чай, хлеб;
в обед – суп с несколькими плавающими горошинами, горошница, чай, хлеб;
в ужин – горошница, чай, хлеб.
Всеми правдами и неправдами мы добывали талоны на питание и старались оббегать 2-3 столовые, чтобы съесть по паре завтраков, обедов и ужинов. Так продолжалось недолго, и я получил направление в часть, формирующуюся в Красноуфимском р-не Свердловской области.
494 АРТПОЛК 164 СД
– В райцентре Ачит я нашел штаб 164 сд. Оттуда меня направили в село Криулино в 494 ап. Принимал меня и других офицеров, направленных в полк, и.о. командира полка лейтенант Алексеев. Несколько дней на постое в какой-то хате в с. Криулино, где (о чудо!) на полатях молодая круглолицая очень приятная на вид деваха. Потом, пока стояли в этом районе, но в другом селе, я почта ежедневно после рабочего дня топал километров 5-7 по довольно сильному морозцу к ней в гости. Гуляли на морозной улице и невинно целовались!
КОРОЛЕНКО В РАЗВЕДКУ НЕ ИДЕТ...!
Мне, начальнику разведки дивизиона, предоставлялось право первому отбирать в отделение разведки из прибывающих на формирование дивизиона.
Прибывает очередная группа. Я рассказываю им о роли и задачах артиллерийской разведки и вызываю добровольцев. Очень мне хотелось взять в разведку Короленко (прибывшего в составе не помню какого-то процента из освобожденных из мест заключения (1) по решению правительства). И высок был, и крепок, и статен, и (думал я) наверное, смел, раз был «бандюгой» (а иначе чего бы он находился в заключении).
Но этот «смелый» хулиган или уголовник наотрез отказался от разведки и хотел только в огневой взвод (орудия, как правило, вели ведь огонь с закрытых огневых позиций и были на удалении 1,5-3 км от передовой)!
Зато из шеренги новобранцев вдруг раздался вопрос: «А у вас кони е?», и в ответ на мое утвердительное «е», последовало решительное «Тогда берить мене!» и ко мне подошел маленького роста паренек, на вид лет 16-17, как оказалось, 18-летний белорус из Западной Белоруссии Русакевич Андрей с образованием 5 классов. В разведку мы старались набирать более грамотных ребят, но такое желание выпирало из Русакевича, что я его взял.
Необычна и трагична судьба его, и я хочу, забегая вперед, рассказать о нем особо.
МОЙ ОРДИНАРЕЦ РУСАКЕВИЧ
Без всякого специального отбора в моем подчинении оказалась поистине интернациональная и разновозрастная разведка: командир отделения грузин Георгий Костава, разведчики: бывший уже (в свои 22 года) директор сельского маслозавода русский Петр Маслов, бывший управляющий каким-то трестом еврей Тойтельбаум (лет 50-ти), белорус Русакевич и др.
На войне у каждого среднего командира (позже – офицера) был ординарец, который должен был и охранять командира, и котелок с кашей принести и т.д.
Русакевич был поистине чистая наивная душа, буквально мальчишка с постоянными вопросами, до всего любопытный, с юмором и открытостью.
– Он мне понравился, и я сделал его своим ординарцем. Вскоре после прибытия нашей части в район боевых действий мы вдвоем шли по открытому месту... Неожиданно появился немецкий самолет и сбросил бомбу буквально над нашей головой. Не успел я оглянуться, а моего «верного» ординарца и след простыл. Позже он признался, что страшно испугался, был уверен, что бомба попадет в него и, не помня себя от страха, убежал (он, конечно, и представления не имел о траектории полета сброшенной бомбы!). Пришлось его учить, а при налетах самолетов противника удерживать за руку, показывать, куда летит сброшенная над головой бомба и куда нам нужно бежать, чтобы оказаться подальше от места ее разрыва. Кое-как к этому приучил.
– А вот ползти впереди себя в обстреливаемых местах я его так и не смог научить. За мной полз, касаясь головой подошв моих сапог, куда угодно, но впереди никак!
При перемещении моего наблюдательного пункта он каждый раз прежде всего указывал бугорок, кустик, дерево, где я должен был его похоронить. Возможно, это требовалось по его наивно-религиозным взглядам. А может быть к этому его побуждали многочисленные неубранные трупы наших солдат-пехотинцев, которые нам попадались на пути при смене НП.
Он восторженно любил нашу авиацию и, при ее налетах на противника буквально выпрыгивал из окопа, будто хотел полететь вместе с ними.
И вот судьба! Наше наступление приостановилось. На наблюдательном пункте мы вырыли окоп полного профиля (т.е. почти в человеческий рост!) и вели наблюдение за противостоящим противником в стереотрубу, бинокли.
Меня вызвали в штаб дивизиона, и я отсутствовал буквально 1-1,5 часа. Когда я вернулся, не было НП и не было Русакевича. На этом месте была воронка от бомбы.
Оказывается ее сбросили наши самолеты, перепутав расположение нашей передовой, т.к. на карте было два Михеева – Северное у немцев и Южное у нас...
Мы долго рыли землю в поисках его останков, но тщетно.
Так погиб этот мальчик-солдат!
ПЕРВАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ НА ФРОНТЕ
Не помню, где и когда это было. Запомнился сам факт. Из сегодняшнего далека он кажется мне любопытным своей педагогической и взрослой мудростью. Командующий артиллерией дивизии полковник Касьянов проводил штабное учение. Каждому из участвовавших лично ставил задачу. Получив задание, я лихо откозырял, четко повернулся кругом и... побежал выполнять его. Кажется, задание я не совсем выполнил, но на разборе учения мне была объявлена благодарность за... то, что побежал выполнять задание.
Я СТАНОВЛЮСЬ АРТИЛЛЕРИСТОМ
Три года я учился в артиллерийской специальной школе, почти год в артиллерийском училище. Но артиллеристом по духу, сознанию, самочувствию я стал в 1942 г. в боях за г. Ржев. Оборона противника была оборудована сплошными траншеями с густой сетью ходов сообщения полного профиля с большим количеством дотов, дзотов и железобетонных колпаков. А перед ними река Вазуза.
Мы тоже неплохо зарылись в землю, мой. НП имел перекрытие в 3-4 бревна (наката).
В 6 час. 15 мин 4 августа 1942 г. залп «Катюш» и орудий всех систем возвестил о начале артиллерийской подготовки нашего наступления.
Ровно час тысячи снарядов и мин обрушивались на противника. Фашисты побежали оглушенные и ошеломленные, часто, в чем мать родила.
– А я, а мы... выскочили из блиндажа и, не пригибаясь под отдельными «огрызающимися» пулями и снарядами, стояли во весь рост, орали «Ура» и черт еще знает что, обезумев от восторга, вызванного невиданным доселе нами шквалом артиллерийского огня, его мощью, громом, свистом наших снарядов над НП, столбами разрывов у противника. В эти минуты я стал Артиллеристом!
ПОЛКОВНИК КАСПЕРОВИЧ И ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ХВАЛИЛА ФАШИСТОВ
Командир дивизии полковник Касперович в наступлении часто бывал в передовых отрядах и обычно одевался в солдатскую одежду – маскхалат, который носили разведчики.
После форсирования р. Вазуза вскоре мы (передовые подразделения пехоты, я – артиллерийский разведчик, несколько танков и на одном из них с разведчиками полковник Касперович) встретили местную жительницу (почему их немцы не выселили, не понимаю). Естественно, мы ее окружили и забросали вопросами о жизни деревни под немцами.
Надо же, какая сучка попалась. Стала расхваливать обхождение фашистов: и вежливы, и аккуратны, и духами пахнут, и шоколадом угощают... и т.д.
Послушал ее полковник Касперович и приказал своему адъютанту отвести ее в сторону и расстрелять.
НЕМЦЫ ПОЗДРАВЛЯЮТ МАЙОРА СКОРИНОВА И КАПИТАНА МИРОЛЮБОВА С НАГРАДАМИ
В обороне на р. Угра под г. Юхновым мы находились месяцев 6. Многие натаскали в свои землянки украшения (ковры, картинки) из брошенной деревни. В распорядке дня были занятия, включая политучебу. Знали, какая поляна (в основном был лес) простреливается, а значит, ее нужно пробегать или, если на лошади, то проскакивать галопом. Короче говоря, была тихая фронтовая оборона с редкими выстрелами и артиллерийскими налетами.
Передние наши и немецкие траншеи по берегам р. Угра были в 200-300 м друг от друга. Узбеки, туркмены и др. мусульмане утром выходили на берег, делали омовение и, повернувшись лицом к востоку, а, следовательно, спиной к немцам, молились, И немцы в них не стреляли... То ли не хотели себя демаскировать, то ли считали излишним тратить боеприпасы. Запомнилась деятельность немецких пропагандистов, которые вещали через походные радио-автомашины. Так, например, они призывали нас переходить к ним в плен и обещали перебежчику 300 г хлеба, 300 г мяса, 300 г сала и еще чего-то и все по 300 г ??? А в конце добавляли: «Черненьких не берем».
Не помню, в тот же день или до того, как мы узнали о награждении, с немецкой стороны прозвучало: «Поздравляем командира артполка майора Скорнинова с награждением орденом (не помню каким), а командира 2-го дивизиона капитана Миролюбова с награждением орденом Александра Невского». Вот так! Прослушивали нашу связь.
ИНТЕРЕСНАЯ МАРКА И МЕДАЛЬ «ЗА ОТВАГУ»
В должности начальника разведки артдивизиона я находился обычно в обороне в 1-й траншее или вблизи ее на так называемом передовом НП (наблюдательном пункте) вместе с пехотным командиром и корректировал огонь нашей артиллерии.
Однажды я узнал (не помню как), что на нейтральной зоне, т.е. между нашей 1-й траншеей и 1-й траншеей немцев остался лежать труп немца, погибшего накануне при немецкой разведке боем. «Надо бы, – думаю, – посмотреть, что там у него есть!» Решение в 19 лет принимается быстро... и вот я уже ползу по-пластунски, прижимаясь всем распластанным телом к земле, в сторону «объекта».
Дополз. Ничего интересного, кроме письма с красивой маркой не обнаружил. Но марка мне явно понравилась.
Но тут я увидел, что из немецкой траншеи вылезли несколько немцев и начали двигаться справа и слева в мою сторону. Чтобы не стать их «объектом», пришлось «навострить лыжи», то бишь руки и ноги и поползти «домой».
Некоторое время была опасность, что они меня обойдут, но я оказался быстрее и... вернувшись в свою траншею сорвал с конверта «мою» марку, а конверт отдал по команде. К моему великому удивлению вскоре меня за эти «гонки по-пластунски» наградили медалью «За отвагу», т.к. в конверте была какая-то важная информация, а за моим «соревнованием» наблюдал кто-то из больших начальников и мой «результат» ему понравился.
В АРМЕЙСКОМ ДОМЕ ОТДЫХА ДЛЯ ОФИЦЕРОВ
В 1942 г. в период длительной многомесячной обороны при армейских госпиталях открылись офицерские дома отдыха, кажется недельные или декадные. По-моему, в декабре 1942 или январе 1943 гг. получил направление в такой дом отдыха и я. Это запомнилось довольно четко. Итак, пять или семь офицеров влезли в кузов грузовика и поехали «в отдых». Несмотря на русские валенки и рузвельтовские полушубки, мерзли мы здорово. До тех пор, пока не доехали до спиртзавода на дороге. Не прошло и 10 минут, как мы столпились вокруг ведра со спиртом-сырцом.
Один из нас оказался начальником армейской хлебопекарни и на бочке появился сверхбелый, пушистый хлеб. Что-нибудь выложил каждый.
Так или иначе, а мы обладали помещением для «репетиций», сами оказались «при искусстве», концерт был настолько хорошо принят, что нас потом возили (зима же!) с концертом в соседние госпиталя.
МОИМ ДЕТЯМ, ВНУКАМ, РОДНЫМ...
Алюминиевая кружка пошла по кругу. Черпал ею из ведра каждый «по потребностям и по способностям». Полведра выпили, остальное взяли с собой в кузов. Едем дальше: поем, танцуем, нам тепло! Ведро держим на весу поочередно. При подъезде к дому отдыха шофер (ведь и он выпил «по способностям») опрокидывает на спуске машину, кто-то ломает при этом руку, но... ведро не расплескали!
Сломанного в госпиталь, а нас в дом (барак) отдыха с двухъярусными нарами. Еще несколько дней мы попивали спиртягу (ведро и кружка стояли у входа), по вечерам стреляли в воздух, а чем еще занимались, убей бог, не помню.
Я ДОГОНЯЮ ДИВИЗИЮ БЕЗ НАСМОРКА
Длительная оборона. У меня открывается свищ на ране. В феврале 1943 г. меня отправляют в армейский госпиталь. Лечусь. Рана закрывается. Долечивают.
Неожиданно в марте узнаю, что наша дивизия перешла в наступление. Добиваюсь у главврача, чтобы меня немедленно выписали, и... отправляюсь догонять дивизию. Шапка-ушанка, меховая душегрейка, меховой полушубок, ватные брюки, валенки – ведь ехал в госпиталь в феврале «лютый» по-украински. Догоняю. Днем все тает, валенки намокают, прошибает пот со всех пор, а ночью мороз, укладываюсь спать на сырую землю-матушку, завернувшись в плащ-накидку офицерскую. Не помню, сколько дней так догонял, но точно помню – ни разу не чихнул!!!
Я ПОДНИМАЮ В АТАКУ ПЕХОТИНЦЕВ
Не помню, где это было, когда и почему это я должен был поднимать в атаку пехотинцев, но помню, что в траншее была девушка-санитарка и я явно «работал» на нее: поднялся во весь свой рост – 180 см, чуб торчит из-под пилотки, в поднятой руке пистолет (от него до кобуры блестящая белая низка, которую немцы применяли в качестве шомпола) и ору: «Вперед, за Родину, за Сталина (естественно)!» А сам смотрю на нее. Вот дурак был.
ЕФИМ, А ЕВРЕИ-ТО НЕ ВОЮЮТ!
Где-то под Смоленском при очередном открытии остомиелитной раны на правой руке я оказался в армейском госпитале ГЛР-3407 (ГЛР – это госпиталь легко раненых). Сестры здесь в основном из г. Киева. Целым классом ушли на фронт при подходе немцев к Киеву: Олеся Вальдман, Клара Яновская, Тася Нестерук и, конечно, моя симпатия. – круглолицая, конопатенькая Оленька Васильева.
– Рядом с моей койкой койки летчика Виктора Кульвановского и пехотинца Кости Вала. Мы подружились сразу же. Ранения у всех легкие. После войны, в группе советских оккупационных войск (ГСОВ) в Германии, наклеивая фотографии в альбом, я сочинил:
«Людей бы таких побольше
Как Виктор и Костя Вал.
Давно бы мы были в Польше
И немец давно бы пал».
Флиртуем с сестренками, гуляем и... организуем (главным образом я, вспомнив свой опыт в 3 ЛАУ и в Свердловске) концерты самодеятельности.
Однажды к нам в палату кладут инженер-капитана, которому оторвало ногу. Откуда-то приехала его жена, симпатичная толстушка – и ей разрешили почти все время днем находиться у постели капитана.
Проходит несколько дней. Сидим, беседуем о том, о сем.
Виктор, Костя, Она и я.
Дошло в разговоре и... до евреев!
Она: «Вот вы здесь воюете, вот у тебя, Ефим, уже два ордена и медаль. Вы все ранены. А евреи не воюют!»
Я: «А ведь я еврей!»
Она: «Не может быть. Вы шутите».
Я: – показываю удостоверение ...
Шоковое состояние! До моей выписки, она заходила к мужу, только предварительно узнав, что меня там нет.
ПРИСВОЙТЕ НАМ НАИМЕНОВАНИЕ «ПАРИЖСКАЯ»
Наступая в Смоленском направлении, мы наряду с другими многочисленными населенными пунктами освободили и деревеньку под названием «Париж». Хлопцы шутили: пусть нашей дивизии присвоят наименование «Парижская». Так же шутя не раз предлагалось наименование «Болотная», т.к. болот мы «брали» гораздо больше, чем населенных пунктов.
САМОГОН С КВАШЕНОЙ КАПУСТОЙ ЛОЖКОЙ НА СПОР
После освобождения нескольких городов под Смоленском в одном из них (г. Монастырщина или г. Починка) несколько офицеров отмечали это событие в доме с двумя секретарями РК ВЛКСМ – довольно симпатичными девушками. Я на спор с кем-то ел ложкой из глубокой миски самогон с квашеной капустой...
ТОВ. ГЕНЕРАЛ, НА ВАС ПОЛЗАЕТ!
Вши, увы, были. Однажды на командном пункте дивизии при разговоре с командиром дивизии, я увидел на его генеральской шинели, на воротнике огромную вошь. Пришлось оказать ему любезность и снять.
Помню, как уединившись от посторонних глаз в глубоком овраге я кипятил на костре в какой-то посудине (может быть в солдатском котелке) поочередно свои кальсоны и рубашку.
В конце войны, помнится, бывало, приезжали дезинфекционные отряды, банно-прачечные отряды, о которых остряки говорили, что их основным назначением была не стирка белья, а обслуживание офицеров, изголодавшихся по женщинам.
КОМАНДУЮЩИЙ АРТИЛЛЕРИЕЙ ДИВИЗИИ полковник КАСЬЯНОВ
Стройный, худощавый, выше среднего роста, худое лицо с черными усами, спокойный, неторопливый, всегда подтянутый и корректный – таким запомнился мне полковник Касьянов, По рассказу (кажется, его) в гражданскую войну он уже был командиром артиллерийской батареи и однажды корректировал огонь с НП на кладбище, привязанный к большому кресту.
Когда я был начальником разведки дивизиона, он часто приходил в мой штаб (на отдыхе или в обороне, конечно) и учил меня штабному искусству (в основном, составлению документации и работе с ней). Я молился на него.
Шутка ли, желторотый лейтенант 19 лет и полковник – герой гражданской войны 50-60 лет!
Правда, когда я кому-то вскоре рассказал об этом, тот (более зрелый) высмеял мое поклонение, сказав, что приезжал полковник к врачу близлежащей медсанроты Шатиловой, а ко мне приходил для маскировки!
Эта информация не повлияла на мое отношение к полковнику.
Когда я стал помощником начальника штаба командующего артиллерией дивизии по разведке, то общался с ним часто. Запомнились два эпизода в обороне. ПНШ-1, ст.лейтенант Просянник приносит ему на подпись оперативную сводку. Тот молча читает, молча рвет ее на 4 части и молча возвращает обалдевшему Просяннику.
Второй. В штабе испортилась пишущая машинка. Полковник приказывает принести ее, ставит на подстеленную газету, сравнительно долго разбирает ее на кучу деталей, затем заворачивает в газету и приказывает отправить в артснабжение дивизии, чтобы там починили.
– Кстати, в штабе КАД и штабной батарее были такие люди, как Ямпольский Вадим Осипович, тогда старший сержант, составлявший за нас многие документы, оформлявший и вовсе все документы (а ныне профессор, доктор наук), как помощник НШ КАД Сухов, который приехал на фронт с язвой желудка, а через пару месяцев ел все, «кроме жареных гвоздей». Похоже, что на фронте все болезни излечивали нервное напряжение и высокий душевный подъем.
СТЫДЛИВОСТЬ АНИ ПРИВОДИТ К ЕЕ СМЕРТИ
Как-то во время обороны командир штабной батареи Командующего артиллерией дивизии привез из Тулы, где он был в командировке, пишущую машинку и в придачу миленькую Аню – машинистку. Не помню, как она печатала и печатала ли вообще, но через несколько дней после ее появления почти все офицеры из окружения КАД искали ее благосклонности. Она не особенно противилась ухаживаниям и легкую победу одержали многие из ее поклонников.
Вскоре обнаружилось, что Аня наградила своих партнеров вредными насекомыми. По-моему, и командующего артиллерией, и начальника его штаба.
Обозленное начальство отправило бедняжку в стрелковый полк. Через некоторое время дошел слух, что она была ранена в бедро, не дала себя мужчинам перевязать и по дороге в санитарную часть от потери крови умерла.
Я до сих пор не могу понять такую стыдливость. Возможно, что это была одна из ее характерных черт. Начальству она поддалась из чинопочитания, да и не могла она им сопротивляться, многим симпатизировала, а остальных вот так до смерти стыдилась. Наверное, не задумывалась о смертельности ранения, в может быть, никто не объяснил ей это. Жаль, ненужная, нежданная смерть.
ВОТ ТАК «ПРИСТРЕЛКА»!
В бытность мою командиром артбатареи пришлось мне пристреливать репер (ориентир) на берегу одной реки. Берег, который занимал противник, был очень узкий, а дальше лес.
Подготовил исходные данные, скомандовал их на огневую позицию:
«По реперу № 1, гранатой, взрыватель осколочный, заряд 3-й, прицел, угломер, наводить... первому один снаряд, ОГОНЬ!» Выстрел..., над головой прошелестел снаряд и... улетел куда-то далеко в лес. Перелег.
Изменяю на себя прицел. «ОГОНЬ!» Смотрю в оба в стереотрубу на полоску берега у противника. А тут, бах-тарах, на крыше моего НП разрывается снаряд.:
«Вот, думаю, заметил меня немец и тоже пристреливается!» А своего разрыва я не вижу. Даю команду на повторение выстрела. «Огонь!» Выстрел! Ничего надо мной не шуршит, зато немецкий снаряд снова разрывается невдалеке от моего НП. Что за черт? Запрашиваю прицел и угломер своей батареи, откладываю на планшете... и, «здрасте пожалуйста», попадаю точно на свой НП. Так я «пристреливал» самого себя.
ДОЛИНА СМЕРТИ
Не раз за войну на разных фронтах и разных участках, обычно в наступлении, при переходе местности из рук в руки приходилось слышать о том, что такая-то низина (овраг, долина, ложбина) называется «долина смерти».
Не раз, окапываясь, я и мои подчиненные натыкались на трупы. Увы, это были, как правило, трупы наших солдат, оставленные на поле боя, несмотря на наличие у нас штатных похоронных команд. Немцы трупы своих солдат убирали, во всяком случае, старались это делать.
трезвый, может быть, и лег, как и положено по фронтовой науке). Второй осколок угодил в самый рот. Я сразу протрезвел. Мои телохранители подхватив меня «под белы (белый полушубок) руки», подвели в нескольких метрах к землянке санитарной. Выглянула санитарка. Смотрит с ужасом на меня. А я одним ртом без губ ей говорю: «Эх, дорогая, как же теперь целоваться?» Она, плачет и перевязывает, перевязывает и плачет... ну и забинтовала мне наглухо и рот и нос. Дышать не могу. Телохранители снова подхватили и повели на КП, я вырываюсь (дышать не могу), а они думают, что я героически хочу продолжать выполнение задания. Поволокли. Приволокли чуть живого. Посадили на пенек. Вышел сержант Ямпольский Вадим. Стоило мне провести рукой по забинтованному рту, он сразу понял, вынес из землянки лезвие безопасной бритвы. Чирк... и я задышал. Побежали за санями, а Вадим спросил: «Позвать Асю?» Я отрицательно кивал головой. Бедная, невезучая Ася... Санями повезли меня «к медицине».
В ЧЕЛЮСТНОМ ГОСПИТАЛЕ
В рекордный срок в считанные часы меня домчали до специального челюстного госпиталя. Сижу в приемной палатке, пригорюнившись. Выходит доктор в белом фартуке с закатанными рукавами на толстых волосатых руках:
«Что, капитан, приуныл? Сестра, дайте ему выпить!» Не успел я подумать, как же я могу выпить, как сестра сунула мне в разрез бинтов тонкую резиновую трубочку и опрокинула чайничек с водкой. Я замахал руками: «Дайте, мол, закусить!» Из другого чайника таким же образом мне влили молоко. К столу своим телом меня прижала, навалившись, довольно симпатичная дородная блондинка. Зубы (остатки) вырвал и зашил губы армейский стоматолог профессор Ешкин (конечно, это я узнал позже),
Через пару суток, а может быть и все 5-6, на кормежке из резиновой трубочки, заросший с запекшимся кровью ртом, я лежал в длинной санитарной палатке у входа, задремал и проснулся от голоса-вопроса: «Капитан Вендров здесь лежит?» Поворачиваю голову к входу в палатку и встречаюсь с глазами... Аси, которая смотрит на меня и не узнает. Мое самоощущение, думаю, понятно без слов. Дежурная сестра указала Асе на меня. Села рядом, плачет. Бедная моя, невезучая Ася!
К чести госпитального начальства, нам разрешили несколько дней быть одним в небольшой (на 4-х) палатке. Ася приехала с разрешения командования дивизии и привезла... спирт в запаянной цинке из-под патронов (посылка мне от родителей из далекого г. Фрунзе пришла в дивизию (кто-то привез после моего ранения)). Несколько дней Ася растепливала заботливо меня, а спирт пили коллеги по госпиталю – «больнораненые» и, кажется, несколько приезжавших навестить меня из дивизии. Ася рассказала перед отъездом, что сестрички говорили ей: «Зачем он тебе такой изуродованный нужен, ведь есть много парней красивых и здоровых».
СНОВА ГЛР 3407
Из челюстного, где я был дней 15, меня направили на долечивание в армейский госпиталь легко раненых № 3407, в котором я уже лежал раньше и даже организовывал концерты. В приемной в душ меня привела Тася (Тася Нестерук – чудесная, добрый друг). Неудивительно, что ко мне началось паломничество сестричек. Комиссар госпиталя буквально приказал запретить «Доступ к моему телу». Кажется, я прибыл с некоторыми остатками спирта в цинке. Да, точно, помню 23 февраля в День Советской Армии все же у меня собралась теплая компания. Они пили, острили, а я, не разжимая губ, просил «Черти, не смешите, мне же больно улыбаться!» Я все время, стесняясь вида своих свежезажитых губ, носил марлевую повязку (как хирурги на операции).
Оленька Васильева, а иногда и другие задирали повязку, чтобы поцеловать.
Состояние у меня было весьма подавленное. Я собирался просить начальство правлять меня в самые горячие точки, а если уволят, то лесником.. Чтобы никто не видел. Наступил день выписки. В хозчасти выписывают мне документы, а я сижу, делая вид, что увлеченно читаю газету. Вдруг слышу глубокий низкий голос – обращение к работнику хозчасти. Я медленно опускаю вдоль лица газету, открыв глаза, встречаю пару черных глаз, устремленных на меня и красивое гордое лицо, незнакомой девушки. Так я познакомился с Женей Чурукиной, но о ней несколько позже.
Сестрички этого госпиталя 19.11.1944 г. сделали мне подарок. Что они, бедные, могли? Взяли кальсоны (все женщины на фронте, как и мужчины, носили кальсоны) сзади вышили: «19 ноября 1944г.», пришили сделанные из материи разноцветные цветочки, в центре прикололи эмблему артиллерийскую, по штанинам цветными нитками вышили. «Фимочке артиллеристу от любящих подруг», на тесемки нашили цветные шарики. Отдельно сшили маленькую (детскую) распашонку, на спине которой вышили бутылку с цифрой 40 (водка 40 градусов). Эти кальсоны и распашонку в День Победы я вешаю на стену квартиры.
ИЗ 183 ЗАПАСНОГО ПОЛКА В ДОМ ОТДЫХА «АРХАНГЕЛЬСКОЕ»
Не помню почему, но из госпиталя меня выписали не в мою дивизию (она; кажется, перешла в это время в другую армию), а в резерв. Помнится приезд в Запасной полк генерал-полковника Мехлиса. Он ходил вдоль строя и спрашивал у каждого в строю, сколько он раз ранен и чем награжден, вынимал из шкатулки, которую перед ним нес адъютант, орден или медаль и вручал резервистам (это были солдаты и сержанты).
Затем я попал в отдел кадров артиллерии другой армии. Прихожу, за столом полковник читает газету, докладываю о прибытии, о ранениях; он долго смотрит на меня и спрашивает: «А не хотели бы Вы, майор съездить отдохнуть в Подмосковье?» Оказывается, в момент моего прихода, он читал в газете о танкистах, обгоревших в танке. Мой свежераненный рот вызвал у него желание (по аналогии) сделать для меня что-то приятное, доброе. И я поехал в дом отдыха «Архангельское». Там была теплая компания. Пили. Дон-Жуанили.
В д/о моей партнершей по танцам бала Рая Коган, хваставшая знакомством с Ильей Эренбургом. Как-то наша братва (есть фото) гуляла в компании, а, вернувшись в д/о, я записал в своем дневнике, что целовал родинку на груди К, С этой К., кстати, проводив ее в Салтыковку, я уже вечером почти лежал в постели, когда вошла ее мать и стала ее ругать, что она не дает спать капитану (!!!). К. вынуждена была с сожалением уйти.
– А Р. Коган во время танцев зашла ко мне в комнату и попросила выйти, чтобы дать ей «поднять» чулок. Я вышел, забыв на столе дневник. Остаток отдыха она колола меня этим поцелуем родинки, о чем прочитала в дневнике.
Съездил в Москву в Теплый переулок к известному специалисту по пластическим операциям лица проф. Рауэру. Он сказал, что может подукрасить мои губы и нос. Надо было несколько раз резать, а времени на это нужно примерно 6 мес. Я подумал, что буду 6 мес. мучиться, а затем поеду на фронт почти красивый» и мне там может оторвать голову с новой «красотой»... и отказался.
Кстати мои флирты с Р. Коган и с К. показали, что и без пластической операции что-нибудь может быть.
По возвращении из дома отдыха в штаб армии я был назначен нач. штаба командующего Артиллерии 222 сд (до раненая в своей дивизии я был пом. начальника штаба КАД по разведке). Это было большое повышение.
«УБЕЙ НЕМЦА!»
Так называлась статья (в газете) Ильи Эренбурга. По времени она совпала – выходом нашей дивизии на р. Днепр. В средствах фронтовой пропаганды и в ных указаниях командиров и комиссаров разъяснялось, что можно убивать цев. Мстить за поруганную землю, убитых и покалеченных близких, ных. Но ни в коем случае не мародерничать, не грабить. За это вплоть до стрела. Этому были неоднократные примеры, в том числе и в частях и инениях, в которых я воевал.
КОЛОННЫ ИДУТ РЯДОМ
После освобождения Минска наша дивизия продвигалась маршем по шоссе Москва-Минск-Варшава. Некоторое время в 2-3 км по параллельной дороге двигалась колонна..., как вскоре оказалось, немцев! Развернувшись друг к другу, колонны начали артиллерийскую и минометную дуэль. Не помню, чем это закончилось, но помню, что до самой Германии в лесах попадались отдельные фрицы, пробирающиеся «нах Фатерлянд». Последнего такого мне пришлось увидеть в Германии в лесу близ города Аурита.
«ГИТЛЕР КАПУТ!»
Кажется, в 1943 г. мне пришлось участвовать в захвате «контрольного» пленного. «Контрольным» он называется, т.к. цель его захвата – уточнить номер, состав, другие разведанные о противнике, стоящем достаточно длительное время перед нашей дивизией. У 164 сд давно контрольного пленного не было. Армейское начальство злилось и требовало. К-р дивизии потребовал пленного во что бы то ни стало. Готовился захват долго и тщательно. Руководил операцией начальник разведки дивизии капитан. Исаченко, саперами – командир саперной роты капитан Максюта, артиллерийскую поддержку одним дивизионом корректировал с передового наблюдательного пункта я. Выбрали объект – солдат, дежуривший определенное время (в обороне обе стороны были длительное время) в 1-й траншее. Я несколько суток ночью выползал на нейтральную зону на временный наблюдательный пункт, днем наблюдал и фиксировал в специальном журнале все действия «объекта» и его соседей. Артиллерия подготовила огни буквой «П», отрезающие его от остальных фрицев, саперы подготовили удлиненные заряды для закладки их по бокам «объекта» в траншею. Действовали по плану так: ночью саперы сделали проходы в минных заграждениях своих и противника, по ним к траншее противника подползла группа захвата, установщики удлиненных зарядов, Исаченко и я с телефоном для корректировки огня. По сигналу ракетой артиллерия поставила заградительный огонь «П», саперы взорвала по бокам «объекта» удлиненные заряды, группа захвата ворвалась в траншею и захватила фрица. Все это заняло 8-10 мин... и мимо меня промчалась группа в 15-20 разведчиков, несших пленного все вместе (как в известной игре, когда несколько человек пальцами поднимают человека под подбородок, согнутые локти, ступни ног и т.д.). Я успел только перерезать телефонный провод, схватить аппарат и помчался за ними. Фриц вопил беспрерывно «Гитлер капут!» Начальство было довольно, мы тоже, были награды. После войны я нашел описание этого захвата в каком-то военном сборнике в качестве положительного примера.
ЕДУ К АСЕ НА «ДОДЖЕ» С ЗЕНИТНОЙ УСТАНОВКОЙ
Вскоре после госпиталя, дома отдыха «Архангельское» и назначения меня нач. штаба командующего артиллерией 222 сд с разрешения КАД полковника Ляшко Николая Федоровича и командира дивизии героя Советского Союза полковника Савчука Григория Петровича я отправился вдоль фронта севернее на 100-150 км за моей «женой» Асей в 164 сд. Мне дали автотягу «Додж 3/4» с боевым расчетом зенитного пулемета. Пару раз нам встречались бродившие группы противника, но зенитный пулемет обеспечил нам продвижение. Нашел Асю. Она не в себе. Оказывается за это время она сошлась с командующим артиллерией корпуса. Ночь провели в «Додже». На утро я без нее уехал. После войны от Зои Графской-Алексеевой я узнал, что Ася стала женой командующего артиллерией корпуса и уехала с ним на Дальний Восток. Была в Москве, спрашивала обо мне. Я тоже искал ее, но тщетно, а жаль.
СПРАВКА ЗА ВЫПИВКУ
Году в 1944 какие-то фронтовые бюрократы ввели такой порядок: летчики и зенитчики должны были подтверждать факт уничтожения ими самолетов справкой от пехотных командиров. Не раз и не два такая фиктивная справка выдавалась «за бутылкой» или «за бутылку». Этого у Константина Симонова и др. нет.
КОМБАТ КАК БЫ БЕРЕТ ДЕРЕВНЮ
Впервые я услыхал о приписках на фронте из анекдота о 1-й мировой войне: «Встречаются в России в тылу два мещанина и один говорит, что через 2-3 дня война закончится, т.к. он все время по сводкам считает потери противника и завтра – послезавтра будет убит последний солдат». Справки об уничтожении самолета из той же области.
Еще один пример. Деревня вытянулась с севера на юг. На Южной окраине в землянке командир батальона и я. Командир полка приказывает комбату взять деревню, но у него и сил с гулькин нос и снайперы противника действуют так, что голову не поднять. Но приказ надо выполнять. В середине дня комбат, не выходя из землянки, докладывает: «Овладел центром деревни, веду бой за Северную часть». В конце дня: «Овладел северной окраиной деревни» (из той же землянки). К вечеру: «Контратакой противника отброшен на исходные позиции!» (т.е. южную окраину!)
ИСЧЕЗЛА 33 АРМИЯ
Одной из удачных армейских операций по дезинформации противника была такая. Мы находились в длительной обороне. Однажды у многих офицеров и солдат попросили письма. Впоследствии мы узнали, что в 50-100 км южней нашей армии была проведена разведка боем силой до роты. Отходя после атаки, наши оставили в сумках и др. местах письма с полевой почтой наших частей. Немцы длительное время считали, что наша армия в обороне в 50-100 км южнее, чем это было на самом деле.
МЫ ДРАПАЕМ В КОНЦЕ 1944 г.
В ходе наступления мы перешли к временной обороне в р-не Мариамполь-Волковышки. Утром из тумана на наши позиции выползают танки и атакующая пехота. Мы оставили позиции, драпали и... с удивлением смотрели друг на друга – как это в 1944. г. мы драпаем (?!), ведь этого не может быть.
Вскоре прилетели наши штурмовики и под их прикрытием мы почти без труда вернулись на свои позиции. Долго еще мы удивлялись и подкалывали друг друга: «Ну, расскажи-ка, как драпал в 1944 г.».
ТУЛЯРЕМИЯ
В 1943 (44) г. в обороне довольно длительной (5-7 мес.) мы обжились с некоторым комфортом. В землянках отдельных командиров появилась мебель из «оставленной жителями деревни, ковры даже. Учеба, политинформации, концерты бригад артистов и балдеж водочный. В нашей землянке-блиндаже жили четверо. Я преуспел в точности разливания пол-литра на 4 порции.
Однажды, изрядно выпив, тут же в блиндаже стали соревноваться в попадании из пистолета ТТ по какому-то портрету. В обороне же на нас обрушилась Туляремия (в народе фронтовом – мышинный триппер). Зараза разносилась мышами и крысами. Заболевший сильно температурил, слабел и выходил из строя на срок от недели до одного месяца. Крысы были страшнее фрицев! Вокруг блиндажей делались из земли валики в 50-60 см. Заболевших срочно изолировали от здоровых и в оперсводках ежедневно по команде докладывали • количестве заболевших. Но победили и этого врага!
ПОЛКОВНИК ЛЯШКО НИКОЛАЙ ФЕДОРОВИЧ – КОМАНДУЮЩИЙ АРТИЛЛЕРИЕЙ 222 СД: ВЕКСЕЛЬ НА САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ
Командир дивизии полковник Юрин и командующий артиллерией полковник Ватин на машине по ошибке въехали в расположение немцев и были убиты. Через несколько дней позвонили из штаба армии: «К вам назначен КАД подполковник Ляшко Николай Федорович», В 3-м ленинградском артучилище нашим 5-м дивизионом артиллерийской инструментальной разведки (АИР) командовал в 40-41г. майор Ляшко Николай Федорович – холеный барственный красавец. Я был уверен, что к нам едет он.
Встречаю... тоже барственный, холеный, громадный. – но не тот! Я доложил о себе и с ходу: «Тов. подполковник, у меня на этот час запланировала поездка в госпиталь» (Не помню, сказал ли я ему, что к девушке).
«Пожалуйста, майор, раз запланировано, берите мой автомобиль и поезжайте».
Утром я приехал. Посадил меня против себя на лежанке недостроенного блиндажа и говорит: «Работать мы с вами будем так. На службе я подполковник, вы майор. Вне службы Николай Федорович и Ефим Ефремович (надо учесть, что мне 20 лет, ему под 50!), Я завтракаю, обедаю, ужинаю – милости прошу без дальнейших приглашений к столу.
Я не отменю ни одного вашего распоряжения, если оно в бою не будет приводить к излишним потерям в живой силе и технике» (начальник штаба имел право отдавать распоряжения и приказания от имени командующего. Была такая формула: Командующий артиллерией приказал... а подпись НШ).
Я: «Тов. подполковник, как же Вы можете так, ведь Вы меня совсем не знаете?»
Он: «Меня познакомили с Вами в штабе артиллерии армии – я Вас знаю!»
И так до конца войны мы работали в таком режиме, а я «купался» в самостоятельности и значимости.
САВЧУК МАТЕРИТ ЛЯШКО И МЕНЯ...
– Дивизия находилась на отдыхе. Был юбилей какого-то стрелкового полка. По этому случаю назначен был сабантуй с вызовом всех старших командиров.
Утром мы с Ляшко завтракали. Кто-то из солдат доложил, что телефонисту Мирзояну пришло письмо, и он навзрыд плачет над ним. Солдат-фронтовик Плачет над письмом! КАД пригласил его. Мирзоян сказал, что в письме пишут, что немцы вырезали всех родных и близких в его деревне. Сочувствуя, КАД валил ему стакан водки. И мы поехали к юбиляру. Сидим на поляне за сколоченными столиками, рядом весь цвет дивизии. Приехал командир Дивизии герой СС полковник Савчук, подошел к своему столу злой до нельзя:
«Ляшко здесь?» Ляшко встает.
«Вендров здесь?» Я встаю.
«Мать вашу... У них командира дивизии телефонисты на... посылают, а они здесь сидят. Идите, наведите порядок».
Мы переглядываемся, садимся в машину и едем разбираться, хотя уже в Дороге поняли в чем дело.
Вскоре после нашего отъезда на сабантуй позвонил. в штаб Савчук Дружба у нас была и, кстати, осталась и после этого случая) и спросил Ляшко.
Наш опьяневший Мирзоян (как мы его не сняли с телефона?) опрашивает:
«Кто спрашивает?»
Савчук: «Я тебе покажу, кто спрашивает, давай Ляшко!»
Мирзоян: «А пошел ты на...»
Ляшко и мне стоило немалых сил уговорить Савчука не наказывать Бедного Мирзояна или наказать легко, точно не помню.
ЖЕНЩИНЫ НА ФРОНТЕ. ИДОЧКА
Слов нет, трудно было на фронте и солдату, и генералу. Но судьба женщин на фронте сверхтрудна и сверхсложна. Не женское это дело – фронт.
Но мобилизовали и присылали, привозили нелегально, случалось, пробирались на фронт и сами представительницы прекрасного пола. Молодая женщина, девушка на фронте естественно становилась объектом домогательства мужчин. Некоторые были безотказны, но большинство стремилось попасть в любовницы к возможно более высокому командиру, тем самым они избавлялись от домогательств всех нижестоящих по должности. Безусловно, о женщине на фронте нужна отдельная и немалая глава, но здесь бегло о некоторых эпизодах.
Женщины я до фронта не знал, что не удивительно до 18 лет. Осенью 1941 г. в госпитале № 354 я целовался в темной лаборатории с 10-классницей, присланной школой для шефства над лейтенантом Вендровым. Потом она уехала на фронт и для меня потерялась (несмотря на мои просьбы не ехать). Там же, лаборантка по взятию крови, миловидная с родинками, с бюстгальтером, наполненным мехом, замужняя женщина дала мне первый урок секса. Как-то вблизи от моего наблюдательного пункта под танком на нейтральной полосе лежала раненная санитарка и тянула одну жалобную ноту «и...и...и...и». С ума мы сходили, но до ночи вытащить ее не могли.
Дронова Аня, телефонистка, маленькая пышногрудая, была всегда при командующем артиллерией и мне. Поскольку у нас были свои пассии, Аня имела возможность встречаться с командиром саперного батальона Турбиным и только с ним одним. Защитой от других были и мы.
Оля Васильева, круглолицая хохотушка из госпиталя 3407 ходила в мужской рубашке и мужских кальсонах, как и все в частях
Был слух, что банно-прачечные отряды были ничем иным, как домами терпимости. Не знаю, не пользовался.
Жена командующего артиллерией дивизии полковника Чурилина бросила его и сошлась с кем-то в тылу. Чурилин встретил на фронте ее сестру и стал жить с ней.
Связистка из роты связи Анечка, красивая пышная девушка, к концу войны открыто говорила, что не представляет, как она выйдет замуж и будет «жить с одним мужиком».
Аню привез из Подмосковья командир штабной батареи. Милую девушку использовали КАД и НШ КАД майор Прохоров. Разозлившись на нее (у нее оказались известные насекомые) ее отправили в стрелковый полк. Вскоре ее ранило в бедро. Она не дала себя мужчинам раздеть для перевязки и умерла по Дороге в санитарную часть от потери крови.
Командир артполка красавец-усач подполковник Тынский ушел из полка в другой корпус, но не расстался со своим «ординарцем» Олечкой.
К концу войны во взвод управления КАД прибыли буквально девочка Лидочка (на вид лет 15) и посолиднее Таня. Спали они в общем длинном блиндаже с другими солдатами. Те их не трогали. А командир взвода вымогал, Давил, запрещал отгородиться от остальных хотя бы простынкой. Солдаты Пожаловались Ляшко. Мы дали командиру взвода такой разгон, что он забыл о -х и думать.
При отправке в академию им. Дзержинского мне пришлось побывать же в Германии) в штабе армии. Бог мой, бегают между землянками, счаровашки, стянуты ремнем тоненькие осиные талии... носят чайники своим Полковникам и генералам. Ну, буквально Голливуд! Там же рассказали, как дет распределение девушек, направляемых на фронт. Прибывает группа в -б дивизии (фронта). Выстраивают и нужных по штату 10 самых красивых Выбирают. Остальных в армии, также в корпус, дивизию, полк, батальон.
К концу войны большие чины все обзавелись ППЖ (полевыми Походными женами) и часто миловались с ними и строили отношения между -бой отнюдь не только из деловых соображений. На фронте ходило много екдотов о ППЖ. Вот один из них. «Законные жены собрали в тылу ференцию и постановили законных мужей не отдавать. ППЖ собрали ференцию на фронте и постановили завоеванного не отдавать. Мужья брались и постановили работать на 2 фронта».
Командир нашего корпуса генерал Воробьев на одном из совещаний ебовал от подчиненных командиров: «Вылезайте из-под юбок ППЖ, а то не е поля боя!» и приказал всех ППЖ отправить в подразделения.
Командующий артиллерией корпуса полковник Чернотаев отправил с сопровождающим свою беременную ППЖ в тыл к своей маме.
И, наконец, историю Идочки.
После тяжелых боев, понеся большие потери, наша дивизия была отведена в тыл на отдых и пополнение. Командование разместилось в деревне. В избе командира дивизии после обычного завтрака находились: командир дивизии, командующий артиллерией, начальник оперативного отдела, начальник разведотдела и я – начальник штаба артиллерии дивизии. Во второй комнате была жена командира дивизии Мария Ивановна – капитан медицинской службы.
Открывается дверь и появляется на пороге очень милое создание – худенькая, стройненькая, в зеленом кителе и синеньких брючках, крашенная перекисью блондинка и докладывает командиру дивизии: «Товарищ полковник, лейтенант медицинской службы такая-то прибыла для дальнейшего прохождения службы в вашей дивизии». Полковник пригласил ее сесть, расспросил о каких-то моментах предыдущей службы и закончил:
«Во дворе найдете телегу, погрузят ваш чемодан и довезут до МСБ (медико-санитарного батальона)»,
«Товарищ полковник, а разве Вы не дадите машину подвезти меня?» (возможно так и было бы, если бы не Мария Ивановна во второй комнате).
«Нет, у нас лейтенантов подвозят на телеге...»
Через пару-тройку дней командир медсанбата докладывает командиру дивизии, что Идочка в первую ночь переспала с нач. штаба батальона, а вторую еще с каким-то начальником... и попросил во избежание неприятностей убрать. ее из медсанбата.
При этом разговоре присутствовал командующий артиллерией и Савчук предложил направить ее в артполк. Ляшко согласился.
Через несколько дней командир артполка полковник Бескровнов обратился к Ляшко с просьбой о ее переводе из полка: первые пару ночей она провела с начальником ОВС (обозновещевого снабжения), затем переметнулась нач. штаба полка Саше Литовченко. На следующее утро Ляшко сказал, что едет в стрелковый полк, а я сказал, что еду в другой. Он на машине, я верхом на лошади... и встретились в медсанроте артполка и расхохотались. Пошли посмотреть на эту необычную даже для фронта шлюху. Откуда-то появилась информация, что ее перевели к нам из 382 дивизии, т.к. там она спала попеременно с нач. штаба и нач. политотдела дивизии, а их ссора грозила боеспособности дивизии.
Вскоре началось наше наступление и Идочка отошла на задний план. Но черед дней 5-7 наступления докладывают, что пропал лейтенант медицинской службы. Всполошились – ведь пропал офицер неизвестно где и когда. Дней через 7 она вернулась в полк (оказывается это время она была в «плену» у танкистов, поддерживающей нас бригады). Еще через 10-20 дней боев мы вышли к р. Одер и приостановились перед такой естественной преградой. И снова полковник Бескровнов категорически требует «убрать эту рыжую шлюху из полка». Ляшко вызвал ее, сидит против нее в землянке (я, как всегда рядом) и говорит: «Ну, посмотрите на себя, вы как выжатый лимон. Командир полка требует, чтобы вас убрали из полка». Она плачет, обещает исправиться, говорит, что привыкла к полку... Но все же ее откомандировали, не помню Буда. Финал – через несколько месяцев я приехал в армейский госпиталь к своей девушке и увидел Идочку в полосатой пижаме – атрибуте венерологического отделения.
ОБЛАВЫ НА НЕМОК
Написал о венерическом отделении и вспомнил об этой проблеме в Фуппе окупационных войск. Можно себе представить как солдаты в массе воей годы не видавшие женщин, накинулись на безропотных, изголодавшихся мужчинам, живущих впроголодь немок.
Помню, как мой 42-летний Андрей-ординарец – незаметный сибирский мужичек, зашедший за какими-то продуктами в немецкий дом рассказывал:
– «Я ей – фрау вассер, а она ложится и снимает штаны...» Венерическим вопросом были озабочены и наше командование и немецкие градоправители. Результатом стали облавы на немок. Мне в Готу из другого города прислал для спасения от облавы и ареста свою любовь Василий С. – замполит одного из стрелковых полков. Венерическая проблема стояла очень остро, и меры принимались немецкой полицией достаточно жесткие.
БОМСТ – ПЕРВЫЙ НЕМЕЦКИЙ ГОРОД
Наша 222 дивизия одной из первых вошла в собственно Германию – в Бранденбургскую провинцию (за что стала именоваться 222. Смоленская, Бранденбургская Краснознаменная ордена Суворова П степени стрелковая дивизия). Мы маршем без боя вошли в г. Бомст. Жители все удрали в лес, не видно было ни единой живой душ. Группа передового командного пункта дивизии на этот раз включала командира поддерживающей минометной бригады полковника Ушакова без одной руки. Позавтракали. Выпили в честь занятия первого немецкого города. А затем полковник Ушаков заявил, что он поклялся в первом немецком городе сжечь немецкий дом, поднес факел к занавескам, и они запылали, а мы сели в машину и поехали на запад за движущейся пехотой.
ЗЮКИН. ПЕРВЫЙ ВЫСТРЕЛ ПО БЕРЛИНУ
Лёсик Зюкин – мой однокашник по Харьковской 15 специальной артиллерийской школе вошел в историю войны, как артиллерист, сделавший первый выстрел по Берлину. За это был награжден орденом Ленина. Зюкин командовал артиллерийским дивизионом дальнобойной артиллерии резерва главного командования (РГК). Когда он с дивизионом был на расстоянии выстрела его системы, доложил об этом по команде и был признан выстрелившим первым по Берлину.
ГОРОДА АУРИТ, ЦИБИНГЕН. АЛЛО. ДАЙТЕ ГИТЛЕРА!
Одним из первых вместе с передовыми подразделениями пехоты я входил в гг. Аурит и Цибинген. Аурит на восточном берегу р. Одер. Когда мы стремительно овладели им, то еще несколько дней там работали электричество и телефон. Солдаты брали телефонные трубки и хохмили немкам-телефонисткам: «Алло, дай Гитлера!»
В Цибингене в несколько домов я зашел первым. В одном увидел Древнего старика, окруженного женщинами и детьми. Этот немец сказал: «Пожалуйста, не стреляйте детей». Сейчас я вспоминаю, что наша пропаганда (а может быть и отдельные солдаты) говорила, о случаях, когда немцы щупали головы наших первых солдат в поисках рогов (так им говорил Гебельс). А тогда в меру своего знания немецкого языка я как мог разъяснил, что мы не стреляем детей, женщин и стариков. В другом доме я увидел лежащих рядом на кроватях мужчину, женщину и двоих детей. По ним видно было, что они недавно отравлены. Да, сильна была пропаганда Гебельса.
ПОДПОЛКОВНИКА НИКОЛАЕВА НЕ УСТРАИВАЕТ ОКОНЧАНИЕ ВОЙНЫ
Заместитель командира стрелкового полка подполковник Николаев в компании офицеров посетовал на близость окончания войны: «Продлилась бы война еще полгода и я стал бы полковником...» Ну, мы ему «поддали» свое мнение. Еще, помнится, в группе оккупационных войск Николаев связался с одной репатрианткой, затем был приказ по армии, что Николаев связался со Пионкой. Так ли это, не знаю, но она пела «ты боженство» вместо «божество» В известной опереточной арии.
ФОРСИРОВАНИЕ Р. ОДЕР
Это была операция с выдумкой. Мы были под г. Кюстрином. Вначале была мощная артиллерийская подготовка перед рассветом. Затем противника ослепили мощные прожектора, расставленные по линии атаки. Могучее «ура» раздавалось при атаке из... «ураметов», что во много раз в ушах противника увеличивало и количество наступающих, и их боевой настрой. Дело завершили плоты и лодки, преодолевшие реку под прикрытием авиаций и артиллерийского огня! Одер была на нашем участке форсирована сравнительно быстро, и противник побежал.
РОДЛЕБЕН. Я «ПЛЕНИЛ» ОКОЛО 500 НЕМЦЕВ
Когда, мы вошли в Германию, то в населенных пунктах часто расползались и офицеры, и солдаты по немецким домам, разглядывая диковинки быта, парфюмерии и т.д. Как-то кто-то нашел «шоколад в порошке», оказалось, что это средство от клопов! А мой начальник Ляшко в каком-то доме подозвал меня и вручил на треть наполненный малюсенький флакончик и сказал: «Эго Коти!» Когда я стал отказываться от флакончика, он произнес со значением: «Это духи фирмы Коти. Когда вы приедете в Союз, любая девушка будет Ваша за каплю Коти!»
Так вот, в деревне Родлебен мы расползлись по домам. Вдруг на улице крик «Немцы». Я выскочил, приказал первым попавшимся пулеметному расчету и нескольким солдатам забраться в попавшуюся на глаза машину и вперед, куда указывали кричащие. Фашисты редкой цепью перебегали от леса в сторону Родлебена перпендикулярно шоссейной дороге. Выскочив на машине к дороге, я поставил на позицию пулемет и горстку моих воинов. Сам стал за какую-то будочку на дороге и закричал перебегающим по-немецки: «Немцы, переходите к нам и останетесь живые!» Перебегавшие фашисты залегли в густой траве, несколько подняли руки и перешли. Я приказал им положить оружие, идти назад и привести еще других (Вафен леген. Геен зи цурюк унд бринген андере дейчен). Поняли, черти. Так я собрал около 500 пленных и машину оружия. Выстроил их в колонну, впереди поставил сержанта, сам на машине за колонной. Пошли. Вскоре меня обогнала колонна из 5-7 танков. И... передний танк врезался в колонну пленных и передавил человек 30. Я к танку, а лейтенант-танкист объяснил это местью за гибель своего командира роты.
Сволочь, конечно, но дело было сделано. Привожу колонну на КП командира Дивизии, захожу и докладываю, что взял пленных.
«Пусть введут», – говорит полковник Савчук.
«Так их 500 человек», – говорю я. Все в шоке, и комдив выходит удостовериться собственными глазами, не ослышался ли он.
Я сейчас вспомнил «своих» пленных за время войны:
1942 год пленный ругает нас, требует выполнения Гаагской конференции,
1943 год ефрейтор вопит беспрерывно «Гитлер капут»,
1945 год – 500 человек фактически без сопротивления на нахальстве и небольшом знании немецкого языка.
МЫ ВСТРЕЧАЕМСЯ С АМЕРИКАНЦАМИ
Американцы с Запада вышли юго-вост. Берлина, а затем, после встречи с Вами, отходили за р. Эльбу. Говорят, что при встрече кое-где были перестрелки то ли по ошибке, то ли для разведки. Забегая вперед, скажу, что американцы не штурмовали города и не атаковали живую силу. Они предлагали противнику сдаться. Если какой-либо гарнизон начинал раздумывать, мощный удар не оставлял ему шансов. Когда мы зашли в Берлин, там не было не только зданий, но и камня на камне. Выползавшие откуда-то из-под развалин жители не могли Без ужаса и дрожи рук и ног вспоминать о налетах англо-американской авиации.
Однажды меня вызвал командир 222 дивизии полковник Жиденко и Поставил задачу встретить группу американских офицеров, состоять при них как бы представителем дивизии. Я должен был надеть все регалии, надраиться и представить образ образцового русского офицера-фронтовика. Нужно • сказать, что орденов у меня было немало и по строевой выправке я многим давал очки вперед. Хожу. Представляю. Запомнилось, что один американский майор никак не мог понять где мы принимаем ванну и сказал, что он возит с собой резиновую ванну. Я им понравился в качестве эталона русского офицера, а этот факт порадовал и меня, и командира дивизии. Запомнилось то, что американские шоферы продавали нам канистру бензина за 200 марок, а за маленький пистолет «Вальтер» – 3 и даже 5 канистр. Продавали нам по дешевке часы-штамповки. Негры-шоферы за рулем полулежали, высунув в левое окно кабины локоть, а в правую ногу... и жали на всю катушку. В армии США шофера только водили, крутили баранку. Нередко можно было увидеть стоящий студебеккер, на ступеньке кабины которого сидел водитель и читал газету: ждал приезда машины тех.помощи. Даже капот не пробовал открывать. Высокое командование армии, корпуса устраивали с американскими взаимные банкеты. Ходил слух, что банкеты банкетами, а бдительность бдительностью, и после банкетов утром наши выставляли на них орудия прямой наводки, а американцы удивлялись: «Ребята, вы чё?»
ПОБЕДУ ПРАЗДНУЕМ ТРИЖДЫ
7.05.45 г. я находился в своем штабе в какой-то немецкой деревне. Вдруг за окнами крики «Победа! Ура!», выстрелы в небо. Выскакиваю, кричу, стреляю со всеми... а потом звоню и узнаю, что команды начальства «на победу» нет.
8.055. история в точности повторяется снова. И снова отбой. И только 9 мая 1945 года получили подтверждение о капитуляции и победе. У меня сохранился выпуск дивизионной газеты в честь Победы.
БАНКЕТ УПРАВЛЕНИЯ ДИВИЗИИ. Я ПРОСЫПАЮСЬ В НЕЗНАКОМОЙ КОМНАТЕ
Через пару дней после объявления Победы был банкет управления дивизии вместе с командованием частей. Присутствовал и командир корпуса с женой. Командир дивизии попросил меня сесть против начальника химической службы дивизии майора Соболева Васи и не давать ему напиться. Соболев очень красивый и хороший малый был слаб на выпивку. Я сел, наблюдал. Много танцевал, в том числе с женами комдива и комкора... и проснулся в полутемной комнате. На стуле около моей кровати висел китель, как я его обычно вешал. Напротив еще одна койка. Подошел к ней, надеясь там найти разгадку своему пребыванию здесь, но койка была пуста. Спустился вниз по лестнице и оказался в фойе кафе, где был накануне банкет. На вешалке одиноко висела моя фуражка. Придя к себе в штаб, я первым делом спросил у своих помощников капитанов Сорочкина и Шнеера, как прошел вчера банкет. Шнеер меня «обрадовал», сказав, что я лихо танцевал, а, танцуя с одной девушкой-зенитчицей, я что-то выкрикивал и задирал ей юбку. 3 дня я избегал. встречаться с дивизионным начальством и искал эту зенитчицу. Нашел, спросил, танцевал ли я с ней. Отвечает: «Танцевали». «Задирал ли я ей юбку?» Отвечает, что ничего и похожего не было. Шнеер, негодяй, разыграл меня.
Вспомнил, как начхим Соболев еще до банкета зазывал к себе немок. Стоит у окна 2-го этажа, проходит внизу хорошенькая женщина. Он окликает и делает пригласительный жест. Минута и она уже у него на 2-м этаже. И еще эпизод – к концу работы у казармы сидели немки всех возрастов и вида и ловили выходящих офицеров. И еще один 18-летний солдатик по дороге из казармы в санчасть к зубному врачу пересекал скверик... Через положенное время – гонорея. Плача он рассказал, что встретилась красивая девушка, первая в его жизни, ну, а кусты были рядом.
КОМБРИГ ЗОТОВ ДЕЛАЕТ ИЗ МЕНЯ БЮРОКРАТА
Нашу дивизию отправили в Союз, а меня в числе нескольких офицеров-артиллеристов принял командующий артиллерией Группы Советских Оккупационных войск и спросил, желали бы мы остаться в Германии. Я сказал, что желаю и хочу перейти со штабной на командную работу. Был назначен командиром учебного дивизиона. Сперва меня скооперировали с артполком подполковника Яшенко, а затем я оказался в 399, артбригаде, которой командовал подполковник П.Зотов. У меня в спальнях-казармах курсантов была плохая мебель, плохие одеяла разного цвета. Я просил, выпрашивал, доказывал, но тщетно. Предвидя будущий разнос вышестоящим командованием, я начал бомбить Зотова рапортами, копии которых я педантично подшивал в специальную папку. Вскоре бригаду инспектировал Командующий артиллерией армии генерал Корзин. Прошел по казарме моего дивизиона (Зотов и я сопровождали его) и спрашивает: «Как же, майор? Я знаю Вас, как хорошего НШ КАД, а это что?» Я без лишних слов пригласил в свой кабинет и выложил заветную лапку. Минут 5-6 он читал копии моих рапортов, встал, молча пожал мне руку и убыл. Нагоняй мне был переадресован Зотову. Сейчас вспомнил, что и до этого был случай «учебы бюрократизму». Году в 43-44, точно не помню, в дивизии кончились артиллерийские боеприпасы. Прибыла комиссия. Меня обвиняли в том, что я своевременно не дал заявку на снаряды. Грозила Сибирь лет на 10 в лучшем случае. Но я нашел копию заявки на снаряды, и комиссия ретировалась.
Я ПУГАЮ НЕМЦЕВ (И СВОИХ) ВЫХЛОПАМИ АВТОМАШИНЫ
У меня в Германии был шофер Виктор Иваненко, мой одногодок, но проныра и сорви голова. Однажды приехал на американской машине (на крыше белая звезда в круге) и сказал, что купил ее за одну тысячу марок у американцев (это когда одна канистра с бензином стоит 200 марок). Затем куда-то отогнал ее и на утро подогнал ее же, но абсолютно черную. Конечно, украл!
Ехали как-то под вечер с Виктором домой в г. Готу. За 3-5 км до города забарахлил мотор. Я остановил проезжавшего немца и попросил взять машину на буксир. При въезде в город я пытался завести мотор, но в результате получил только езду на буксире, но с резкими громкими выхлопами. Где-то ближе к центру немец завозит нас в какой-то двор, из дома выскакивают наши солдаты и офицеры, хватают нас и ведут в дом, оказывается штаб корпуса.
Немец жил в этом доме. Он сказал, что я заставил его буксировать машину под угрозой пистолетом. Дело было уже ночью, моя «стрельба» всполошила весь штаб. Виктора задержали, а меня как офицера отпустили до утра – для разбора.
Утром я пришел и увидел бывшего нашего комдива полковника Савчука, который и выручил нас из этой истории.
МОИ ТРОФЕЙНЫЕ АВТОМОБИЛИ
В деревнях, которые встречались по направлению движения дивизии в Германии почти у каждого дома был гараж с машиной или мотоциклом, или уже пустой. Собственно, эти населенные пункты деревнями и назвать можно лишь потому, что они небольшие, а жители занимаются сельским хозяйством. А во всем остальном это маленькие городки с асфальтовыми (или брусчатыми) Дорогами и тротуарами, домиками со всеми удобствами, «городской» мебелью, обязательным двухэтажным кафе-пивным баром в центре. Обычно машину мне «поставлял» мой шофер Виктор Иваненко, проныра и плут, реквизируя их из Бесхозных гаражей.
Несколько «Опель-Олимпий» и «Опель Кадетов» я бросал, когда кончалось масло или мотор начинал стучать. Несколько машин, вернее сторий, связанных с ними, мне запомнились. Двухцилиндровая желтого цвета шина, с открывающаяся верхом и сиденьями натуральной черной кожей мне помнилась, во-первых, тем, что она бала маленькая двухместная, очень красивая и аккуратная. Во-вторых, как-то мне нужно было съездить в Потсдам в штаб группы. Решил взять с собой профессионального шофера с артиллерийского тягача, кажется Курбатова, «Масло залил?», – спрашиваю у него. «А в нее, – отвечает, – не заливается». Я хоть и не технарь, но сообразил, что такого не может быть. Долго консультировались и все же, как и положено в двухтактный двигатель, залили масло в бензин. Поехали. В середине пути что-то с мотором. Цепляли буксир, но при заводке он рвался. Немцы что-то оживленно говорили, переговаривались, улыбались (остановились в населенном пункте). Не помню, но мы поняли, что есть димуфликатор, включающий передние ведущие. Немцы покопались в моторе, и мы благополучно доехали до Потсдама и в темноте возвращались обратно. За рулем был я. На узкой лесной дороге меня ослепил немецкий грузовик, я прижался правее... и опрокинулся в кювет. Немец проехал, не помог (через пару месяцев после нашего прихода в страну, они стали на глазах наглеть). Мы с Курбатовым вылезли, перевернули машину, подняли, поставили на дорогу и поехали, как ни в чем не бывало. Эту декавушку у меня реквизировали по приказу командира 82 гвардейской дивизии генерал-майора Дуки. Приказ об изъятии неоформленных автомашин и мотоциклов пришлось издать, т.к. почти все офицеры уселись на авто и мото, гоняли как сумасшедшие, часто не умея ездить, и разбивались, наезжали. Помню, я ехал к себе на своей малютке открытой, а навстречу сам. Дука на открытой нормальной машине. Мы поравнялись, он посмотрел на меня сверху вниз. А когда я приехал к себе, уже туда был звонок, чтобы я сдал машину.
Был у меня и открытый «Мерседес» – шикарная машина, на которой я ездил только ночью, т.к. обычно кроме изъятия начальство просило подарить приглянувшуюся ему вещь. Я его оставил при выезде из Германии в Союз, т.к. не смог оформить как купленный.
Собираясь в Союз, я купил и оформил (за кусок мяса и маленький радиоприемник) «Ганзу». Для вывоза машины нужно было разрешение члена военного совета Группы ГСОВ генерала армии Телегина. Приехал я в Потсдам с документами. Чины из группы спрашивают; «Ты что, майор, привез?» Я говорю: «Документы». Они говорят: «Ну и жди недели, месяцы в очереди, а Другие привозят кто ящик французского шампанского, кто копченного банчика...» А у меня через день назначен отъездной банкет на 30 друзей.
Плюнул я на эту машину, думаю в Союзе их уже полно, и поехал на банкет, а с него в аэропорт. Так и прилетел я с двумя чемоданами и букетом сирени. Уж очень хотелось к 1 мая оказаться в Москве.
НЕМЦЫ ОБНАГЛЕЛИ ЗА ПАРУ МЕСЯЦЕВ
Не знаю, как было до войны, но в военной Германии культ военного, офицера был особый. Если офицер шел по тротуару, то штатские мужчины, женщины, дети уступали ему дорогу. Если офицер заходил в трамваи, то все, во всяком случае мужчины вставали, уступая ему место. Пару месяцев после Вашего прихода, немцы вели себя так же. Тем более что мы были победители. Я видел лично сам, как при посадке в трамвай все штатские уступали место Вашему офицеру. Я видел немецких женщин средних лет подбирающих окурки – улице. Кстати, во время войны немцы в обмен на какое-то количество остриженных ногтей получали сигареты. Так вот, после этой пары месяцев немцы увидели мягкость, простоту и покладистость победителей и... приехав в Потсдам и садясь в трамвай, я был... оттиснут (!) от входа штатскими всех Солов и возрастов, усердно делавших это локтями и корпусами.
БЕСЕДЫ С ПОЛИЦМЕЙСТЕРОМ ЛЕЙПЦИГА
Некоторое время наша часть квартировала в г. Лейпциге. Я занимал комнату у хозяина с женой и дочкой-подростком. Как-то я случайно увидел у в руках презерватив. Оказалось, что ее отец является не то хозяином фабрики, изготавливающей презервативы, то ли фирмы, торгующей ими. очка отлично знала назначение презерватива и совершенно спокойно говорила о том, что ими забит подвал дома. А я слушал ее и краснел (такое было воспитание).
Не помню, как и почему, но я попал в гости к полицмейстеру Лейпцига. Он, как и все, питался по талонам и очень скудно, поэтому 300-400 г мяса, которые я принес, вызвали кучу благодарностей и восторгов. Взамен он подарил мне маленький радиоприемник. Но суть не в дарах, а в беседах, если мои попытки объясняться на немецком, можно назвать участием в беседе.
Помню, среди других я задал ему вопрос: «Почему немецкие женщины так доступны?» Он ответил, что в истории побежденная сторона всегда платила дань золотом, драгоценностями, коврами... и женщинами. Причем победители брали женщин, не ожидая пока будет заключен договор о мире. А Германия за свою историю не раз такую плату вынуждалась давать. Это отразилось на психологии женщин. Во-вторых, в Германии не существует уже давно культ девственности. Подростки в 15-16 лет обручаются и начинают вести половую жизнь, поочередно ночуя в семье родителей мальчика и девочки. Если они не понравятся друг другу, то расстаются без обид. Такой подбор супругов методом проб делает более крепким брак и уменьшает количество разводов. Говорили мы еще, но о чем не помню. Этот визит показал мне, что карточная система распределения продуктов у них распространяется даже на очень больших чинов. Я ни тогда, ни сейчас не могу себе представить, чтобы начальник милиции, например, г. Харькова, жил и потреблял только положенное по карточкам.
ГУСЬКОВ ПЫТАЕТСЯ ЗАБРАТЬ РАДИОПРИЕМИК ЛЯШКО
Начальник политотдела дивизии полковник Гуськов то ли из ревности к командиру дивизии Савчуку, то ли из сверхбдительности, а может быть просто потому, что был сволочной, скрытно конфликтовал с моим командующим артиллерии подполковником Ляшко, где мог подсиживал его и нас – его ближайшее окружение. Помню, как-то уже в Германии Ляшко уехал на пару дней или на день по вызову старшего командира. Гуськов пришел с солдатом, чтобы реквизировать коротковолновый приемник Ляшко. Я буквально грудью закрыл приемник и позвал своих штабных, и Гуськов вынужден был ретироваться.
КАПИТАН ШНЕЕР «МСТИТ» НЕМОЧКЕ
Я уже писал, что от Днепра до Германии мы шли под лозунгом «Убей немца», «Мсти, стреляй, но не мародерничай». В Германии начальство наше выдвинуло новый лозунг – «Улыбаться немцам». Вся пропаганда стала более мягкой к противнику, стали помогать немцам-жителям одеждой, продуктами и др. Стали устраивать совместные вечера, беседы. Однажды в отсутствие начальника политотдела полковника Гуськова, молодые офицеры штаба Дивизии устроили вечер танцев. Нужно объяснить, что в каждом немецком Вселенном пункте было двухэтажное кафе. В воскресные дни немцы семьями Приходили в это кафе. Старики на втором этаже пили пиво и судачили «за жизнь», молодежь внизу танцевала и флиртовала, а детишки тут же затевали Везатейливые свои игры. Мне лично такая система импонировала тогда и нравится сейчас.
Так вот, молодые офицеры танцевали с немецкими девушками, а начальство (в том числе, увы, и я – 20-летний майор) сидели и по-отечески наблюдали. Все было чинно, благородно, без пьянок и драк.
На следующий день приехал Гуськов и собрал совещание офицеров штаба, на котором упрекал в потере политической бдительности и, в частности, обращаясь к моему ПНШ по оперативной работе капитану Шнееру, сказал:
«Вот Вы, капитан Шнеер, как Вы могли танцевать с немкой: ведь Вы еврей, Вы должны мстить немцам». А Шнеер говорит: «Я и мстил!» «Как?» – «А я ей во время танца на ногу наступал!»
ЗОИН МЕТОД ЛЕЧЕНИЯ
Это было в лесах под Оршей году в 1943. Как-то вечером у меня страшно заболел живот. Я катался от боли и кричал «мама». Думаю теперь, что это было впечатляющее зрелище – высоченный капитан в полушубке катается по полу деревенской избы или сеновала с криком «мамочка». Мои ребята-разведчики взвода управления КАД сперва растерялись, а затем махнули на санях в медсанбат за врачом. Привезли сестричку с лисьим личиком. Это была Зоя Графская-Алексеева, бывшая жена какого-то известного художника (как я узнал позднее). Она мне и лекарства, и грелки – ничего не помогает. Тогда она легла, мне под бочок, прижалась к животу и... чудо – через некоторое время боль стихла. Как оказалось потом, я с разведчиками выпил какого-то деревенского молока, и на мой интеллигентский желудок оно повлияло явно отрицательно. Зоя была обладательницей очаровательной фигурки. Помню, позднее где-то она изящно изогнулась и, похлопав себя по выступающим бедрам, спросила: «Хорош рояльчик?» Она набивалась, ревновала к Асе, но у меня была тогда Ася.
Я ДОСТАЮ ЧАСЫ КУРСАНТАМ
Это было в группе оккупационных войск в Германии. Я получил под команду учебный дивизион, где готовил будущих сержантов. Офицеры-командиры взводов и батарей были в основном молодые и не блистали качеством (обычно на фронте и сразу после него откомандировывали в другую часть тех, кого не жалко было). Помню, однажды пришел приказ всему личному составу моего дивизиона в числе других частей сделать, прививку поливакцины НИСИ от «всех болезней». Смотрю, моя молодежь ходит мрачнее тучи, злые, как черти. Несколько дней не понимал в чем дело. За день до уколов кто-то из них признался мне, что они считают, что укол имеет целью свести на нет их мужскую силу, чтобы они не якшались (модное тогда выражение) с немками. Укололись они лишь после того, как я принял укол первым. Так вот, близился выпуск курсантов и присвоение им сержантского звания. Я подумал, что хорошо бы их чем-нибудь наградить. Решили часами. Я с дивизионом был при гаубичном полку (666 ап), которым командовал позер, задавака и женолюб Ященко Андрей Михайлович, подполковник. Был приказ маршала Жукова, вернее его распоряжение как главы администрации всем хозяевам фирм и магазинов не продавать ничего военным. Зная это, мы разработали сценарий, сели в машину при всех регалиях и поехали на часовой заводик.
Ященко – здоровенный, высоченный мужик сел на стул, а я, его шофер и ординарец Михель, крутились вокруг него то и дело козыряя и обращаясь «хер оберст» (т.е. господин полковник). Хозяин посопротивлялся, ссылался на «хер Жуков», но все же пару десятков каких-то дешевеньких часов продал или просто дал, но записал в свою книгу кому и сколько дал. Кстати помню, в Союзе в Курске я пришел на подшипниковый завод и главный инженер дал мне несколько подшипников для авто, а на мой вопрос: «Сколько я должен заплатить?» важно ответил, что нисколько. Это с государственным-то имуществом, а немец свое записал!
МАЙОРОВ В ШТАБ КОРПУСА
Такая команда поступила в один «прекрасный» день во все части квартировавшие в г. Готе. Прибыл и я с майорами нашей дивизии. Всего собралось около 100 майоров. Клуб. Сидим, ждем, недоумеваем. Прошло уже несколько минут сверх назначенного времени сбора. На сцене появляются несколько генералов и полковников во главе с командиром Корпуса генерал-лейтенантом бывшим начальником кафедры академии им. Фрунзе.
А дальше пошел балдеж...
Во-первых, мы обалдели, когда он извинился за то, что опоздал на несколько минут, думаю, что все собравшиеся, как и я, впервые за войну услышали извинение от такого большого для нас начальника за опоздание.
Во-вторых, мы обалдели, когда он перешел к причине вызова. Оказалось, что прошлым вечером в немецком ресторане два наших офицера, один из которых майор, напились, дебоширили, наконец, положили на стол немца, спустили с него штаны и избили. Затем они оказали сопротивление прибывшему патрулю, ударили его начальника сержанта и удрали. Командир Корпуса просил (снова балдеем!) у нас-майоров разрешения построить нас в шеренгу и пригласить для опознания начальника патруля. Мы, конечно, дружно возопили, что согласны. Стоим в одну шеренгу, сержант внимательно смотрит с одной стороны, затем с другой. Я стоял где-то в середине шеренги, до меня еще далеко, а мои соседи подначивают меня: «Вот он сейчас на тебя и укажет и чернявый, и высокий, ну точно такой, как описывал генерал!» Слава богу, сержант, обойдя нас 2 раза, доложил генералу: «Его здесь нет». Генерал еще раз извинился и отпустил нас.
Я В МОСКВЕ. ЖЕНЩИНЫ И СИРЕНЬ
Осенью 1945 г. я подал заявление на поступление в артиллерийскую академию им. Дзержинского в Москве. Получил ответ, что я должен прибыть на подготовительный курс в мае 1946 г. Хотелось прибыть в Москву к первомайским праздникам. К этому времени открылось пассажирское сообщение Берлин-Москва на транспортных самолетах. Закончил дела по сдаче дивизиона я к середине апреля и взял билет (или это было как-то иначе) на последние дни апреля. Дав распоряжение своему «штабу» (ординарцу-шоферу Виктору, повару Портному (еврею, побывавшему в плену у немцев (??)) подготовить прощальный ужин на 50 чел. на 28-29 апреля и вызвать моих друзей этим количеством со всей Германии, я поехал в Потсдам оформлять на вывоз автомашину. По неопытности я ничего не взял для взятки чинам члена военного Совета маршала Телегина, и мне ехидно предложили ждать своей очереди на прием к маршалу. А ждать-то некогда: люди приезжают на прощальный ужин, самолет уже назначен. Поэтому я плюнул на автомашину (Думая к тому же, что в Союзе уже полно машин, хотя бы трофейных) и вернулся ни с чем. Ужин не помню, а затем поехал на аэродром. Помню, небольшой, человек на 15-20, транспортный самолет, толпу около него и чемоданов 50-60. Куда же они, владельцы чемоданов, поместятся, подумал я, исходя из своих двух чемоданов и огромного букета сирени. Когда же произвели посадку, то в самолете помимо летчика оказалась его автомашина «Олимпия» в проходе и 7 пассажиров на 60 чемоданов, включая и меня с двумя. Мы пили и резались в карты. Пилот выпил и начал «фигурный» полет: то взмоет на высоту 3-4 км, то летит на бреющем в 200-300 м. Полет, таким образом, был веселенький. Портила настроение земля на бреющем полете виден был лишь сплошной белорусский лес и отдельные далеко отстоящие Хуг от друга убогие хутора-деревни. Прилетели во Внуково (я так сейчас Думаю). Я в предвкушении встречи с Марковичами – Верой, Ветой и мужчинами на ул. Кропоткинской резво и гордо сошел с трапа, с двумя чемоданами и огромным букетом сирени (в Москве ее еще не было). Увы, встреченные стюардессы оставили меня без букета уже на аэродроме. К Марковичам я приехал лишь с парой веточек. Через несколько дней тут же на Кропоткинской я оказался в компании молодежи, яростно и гаденько Взпадавших на фронтовых девчат. Помню, я так рассказал о жизни девушек на Фронте, что они прикусили языки.
Война закончилась. Впереди академия, мир.
1984-1985гг.
г. Москва
Благодарности:
Выдано майору Вендрову Е.Е. приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища СТАЛИНА от 25 июня 1944 года Вам объявлена благодарность за отличные боевые действия при форсировании реки Проня и прорыв сильно укрепленной обороны противника.
Выдано майору Вендрову Е.Е. приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища СТАЛИНА от 28 июня 1944 года Вам объявлена благодарность за отличные боевые действия при форсировании Днепра и за освобождение Могилев.
Выдано майору Вендрову Е.Е. приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища СТАЛИНА от 17 января 1945 года № 223 объявлена благодарность за прорыв вражеской обороны южнее Варшавы.
Выдано майору Вендрову Ефиму Ефремовичу. Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища СТАЛИНА от 31 января 1945 года № 266 объявлена благодарность за отличные боевые действия при вторжении в пределы Бранденбургской провинции.
Выдано майору Вендрову Ефиму Ефремовичу. Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища СТАЛИНА от 2 мая 1945 года № 357 за отличные боевые действия в боях по окружению и ликвидации группы немецких войск юго-восточнее г. Берлина всему личному составу нашего соединения, в том числе и Вам, принимавшему участие в боях, объявлена благодарность.
Командир войсковой части
Полковник /Жиденко/
2 мая 1945 г.