Мемуары

Мне 88. Я много прожила и много повидала. Но я всегда считала, что писать воспоминания – не для меня – у меня плохая память, и я не умею писать. И вдруг я поняла, что не надо мучиться над проблемами: с чего начать и какими словами писать, а просто писать, как получится. Мне мои близкие говорили, что было бы интересно узнавать, как люди жили в 30-х – 50-х годах по эту сторону решётки. Мы много читали воспоминаний с той стороны, а вот как конкретные люди «на воле» переживали это время, может быть интересно для потомков.

КАК МЫ С ШУРОЙ ПОЯВИЛИСЬ НА СВЕТ

Это по рассказам мамы. Мама познакомилась с папой, когда ей уже было 26 или Т1 лет, папа на 4 года старше. Она была потрясена его интеллектом, и влюбилась в него. Решили пожениться. Юдель (Юдель Рувимович Закгейм) предупредил маму, что он несколько лет жил с другой женой, у них не было детей, хотя оба этого очень хотели. Они разошлись, она вышла замуж и сразу забеременела. Из этого папа сделал вывод, что у него не может быть детей. Мама очень хотела ребёнка, но они с папой решили, что возьмут из приюта.

Кстати, ни с первой женой, ни с мамой он не регистрировал брак, в то время это было не принято – церковные браки были отменены, а государственные ещё не стали нужными.

Мама вскоре после свадьбы уехала по путёвке в дом отдыха на юг. За её столиком оказался довольно интересный мужчина. Как-то раз он принёс маме солёный огурец – тогда их поштучно продавали перед столовой дома отдыха. Мама с удивлением поглядела на него, а он с хитринкой сказал: «Я же вижу, что Вам хочется в Вашем положении». Тут мама вспомнила: уверенная, что у неё не будет детей, она не следила за своим календарём. Поняв, что сосед прав, она начала плакать от радости. А он стал её успокаивать, что у него есть знакомый врач, он всё устроит.... Так появился Шурик.

Рожала мама очень тяжело, четверо суток. Несколько раз предлагали убить ребёнка, чтобы спасти маму. Мама, теряла сознание, очнувшись, кричала, что не даст убивать ребёнка. Наконец родился Шурик, очень слабенький. Он очень вяло сосал грудь, а папин знакомый врач не разрешал кормить дольше, чем по 20 минут. Очевидно, ребёнок недоедал, рос очень слабеньким. Между прочим, маме врачи сказали, что снова рожать ей нельзя, не открывается матка и что-то ещё.

Мама вышла на работу, ребёнку взяли няню. А когда Шуре было 10 месяцев, выяснилось, что няня с ним ходила к своему «хахалю» в подвал, где был больной скарлатиной ребёнок. Шурик заболел. А мама в это время была беременна. Ей сказали, что ей нельзя контактировать с сыном, ей надо

сделать аборт. Мама категорически отказалась оставить больного ребёнка. Так появилась я, благодаря скарлатине.

Вопреки предсказанию врачей, я появилась очень легко. Как-то ночью начались схватки. Мама стала будить папу, он очень не хотел просыпаться, ворчал, что подождём ещё, ведь это же ещё так долго. Но мама сказала, что больше терпеть нельзя. Был третий час ночи, никаких машин не было. Вдруг показался извозчик. Поехали, у мамы сильные схватки, она закричала. Тут оказался милиционер, который решил, что мужчина обижает женщину и остановил их. Выяснив, в чём дело, пожелал удачи. Маму приняли в роддом, папе велели ждать одежду. Вскоре вышли и поздравили с дочкой. Раздеть маму не успели, я чуть было ни родилась в телеге.

РАННЕЕ ДЕТСТВО

Из ранних воспоминаний – помню, что в доме царили любовь и забота. Помню, что все самые близкие мне люди, с кем я сталкивалась – сестры и брат мамы, бабушка и дедушка, двоюродные братья Дима и Юра и, конечно, родители – казались мне людьми особыми, необыкновенными. По мере знакомства с какими-то дядями и тётями я тоже относила их к этой категории особых людей. Вероятно, чувствовала отношение к ним родителей.

Из раннего детства запомнились несколько моментов. Вот мне ставят горчичники, и папа носит меня на руках – это так приятно, что я не плачу. Ещё замечательно сидеть на нём, когда он качается в кресле-качалке (оно сейчас у Ларисы, Шуриной жены).

Очень сильное воспоминание – я, как начала ходить, стала страстным грибником (и до сих пор). Обычно мама подзывала меня – Эллочка, посмотри, нет ли здесь грибочка – и я конечно в восторге находила. Но однажды, мне было около двух лет, мы шли по дорожке в Серебряном бору, и вдруг я увидела огромный белый гриб. Он был наверно с мою голову или больше, мне казался просто гигантом. Я в восторге кричала – Это Я нашла, Совсем Я – мама подтверждает, конечно, ты. Меня это не устраивает. – СОВСЕМ САМА!!! – показывая, что прекрасно понимала мамины уловки и подсказки.

Когда мне было года два, кто-то меня спросил, как меня зовут. Я чётко ответила, и дядя сказал «О, какая умная девочка!» – «Нет – ответила я – Я дура, только очень красивая. Это Шура умный». Вот так я была уверена с двух лет, или с рождения.

Шурик был худенький, часто болел, а я росла крепкая, упитанная, обогнала Шуру по весу, а может быть и по росту. Во дворе, когда мы гуляли, мальчишки приставали к Шуре, дразнили за то, что он картавил, кричали – скажи «кукуруза», и ещё как-то. Шура совершенно не мог им противостоять,

а я не терпела, налетала на них с кулачками, защищала старшего братика. Меня боялись.

Как-то пришёл к нам писатель, собирающий что-то о детях. Спросил Шуру, кем он хочет быть. Шурик (лет пяти) начал перечислять всякие «ОЛОГ» – геологом, палеонтологом, археологом и пр., и пр. Писатель спросил, а нет ли у вас ребёнка попроще, и ему подвели меня. «А кем ты будешь, когда вырастешь»? – «Я? Я буду просто мама». Меня потом дома дразнили – «Просто мама».

Когда мне было года два, к нам в гости приехал мамин брат Миша. Мы завтракали, на завтрак были варёные яйца. Миша взял яйцо и шутливо разбил его о лоб нашей мамы. После завтрака мы вышли в другую комнату, Шурик взял с этажерки каменное яйцо и попытался разбить его о мой лоб. Я закричала от боли, заплакала. Выбежала мама и в сердцах сильно шлёпнула Шуру по руке. Он поджал губки, сдержался и сказал: «Мама, что ты делаешь, мне же больно!» – мама ему ответила, что она его наказывает. Он, ничего не говоря, пошёл к вешалке и стал надевать пальто. «Ты куда?» – спросила мама. – «В милицию! Ленин не велел детей бить, а ты меня побила!». Вот как мы была воспитаны.

Мне года три. Мы всей семьёй поехали к папиным родителям на Арбат. С дедушкой Рувимом я потом много общалась, а с бабушкой Фаей – больше не помню, у неё было больное сердце, и она не пережила арест сына, как тогда говорили – разрыв сердца.

У папиной сестры Розы на столе стояла роскошная кукла-грелка в зелёном шёлковом платье, с косами. Мне дали её поиграть. Почему-то у меня не было настоящей куклы, только какой-то резиновый голыш. На меня кукла произвела такое впечатление, что я с ней забилась в какой-то угол, и больше меня не слышали. Когда пришло время уходить, я отказалась расстаться с куклой, вцепилась в неё намертво, кричала, плакала, сказала, что я теперь буду жить у бабушки, а куклу не отдам. Что делать? Подарить мне куклу бабушка не могла, она принадлежала Розе и была ей кем-то подарена. Тогда бабушка сказала, что на улице холодно, куклу надо одеть. Я отдала куклу, бабушка ушла её одевать и вынесла мне завёрнутую в газету и завязанную шнурком куклу. Я всю дорогу прижимала её к себе, а когда дома развернули, там оказались завёрнутыми какие-то тряпки! Что тут началось! У меня была настоящая истерика. Мама пыталась меня уговорить. Что мы, видимо, потеряли куклу по дороге, что она выскользнула из обёртки, что завтра мама пойдёт в бюро находок, её вернут. Я не переставала рыдать, а когда заснула, всхлипывала до утра. Мама встала в 7 утра и поехала в универмаг к открытию. Там оказалась похожая кукла-грелка в зелёном платье и с косичками. Мама купила и привезла её мне, сказав, что мы конечно её потеряли. Я схватила куклу, забилась в дальний уголок, и мама с папой услышали, как я каким-то низким, грудным голосом говорила: «Дологая моя, лодная моя, жизнь моя!».

Сейчас я думаю, что бабушка поступила подло. А как надо было? Но как сильно было у меня-крохи материнское чувство, это не просто каприз, я теряла не игрушку, а самое дорогое – дочку. Моя мама описала этот эпизод в рассказе "Дети", Но я всё же решила написать от своего имени. Что-то я помнила, что-то рассказала мама.

НА ПЕТРОВКЕ

Когда мы переехали на Петровку (мне 4,5 года), я попала в такую же атмосферу любви. К ней добавилась жалость, попытки заменить родителей – сиротства я не испытала, мы с Шурой были центром вселенной. Лёля и бабушка с дедушкой заменили нам родителей. Только уже совсем взрослой я поняла, как не просто взять на себя двух детей четырёх и шести лет, какой это труд и ответственность. У всех родных не было ни минуты сомнения, что именно Лёля и бабушка заменят нам маму.

У нас в семье было принято называть всех родных тётей и дядей по именам и на «ты» – Лёля, Паня, Миша и так далее. На Петровке у нас жила старая Няня. Имени её я никогда не слышала, все звали её «Няня». Она появилась в семье ещё в Самаре, когда родился мамин брат Миша, и более 30 лет была членом семьи. Ей не нравилось наше фамильярное обращение к старшим, и, когда должен был прийти Миша, Няня строго сказала мне, что я должна его звать «Дядя Миша» и на «Вы». Я так и сделала, когда Миша пришёл. Он поглядел на меня, взял мои уши в тёплые большие руки, и строго сказал: «Ещё раз скажешь «Дядя» – уши оторву». Больше я не пыталась, но сразу влюбилась в Мишу.

В центре всех возможных и невозможных попыток что-то сделать была моя мама. Все разговоры были о ней – хождение бабушки по бесконечным очередям в попытках что-нибудь узнать. Бабушка старела на глазах. Но я ещё была маленькой, я грелась во всеобщей любви и заботе, и, казалось, не чувствовала сиротства.

Бабушка каждый день как на работу уходила «хлопотать» – что-то узнавать о маме, записываться на приёмы. Ей удалось попасть к Крупской. Крупская внимательно выслушала бабушку и сказала, что единственное, чем она может помочь – устроить детей в хороший детский дом. Бабушка достаточно резко сказала, что если у Вас есть свои дети, можете их отдавать в детский дом, а своих детей я выращу сама. Повернулась, чтобы уйти и увидела, что из глаз Надежды Константиновны льются слёзы. Четыре года каждый день бабушка обивала все пороги. И как не странно, добилась, дело было пересмотрено, сняли пункт террора, осталось только недонесение на мужа. Это привело к освобождению в срок, ровно через 8 лет, а с более тяжёлыми статьями не освобождали «До особого распоряжения», пересиживали годами, так что бабушка своим хождением подарила маме

несколько лет жизни, а может быть и вообще жизнь. Пережить в тех жутких условиях ещё и эту неопределённость – запредельно трудно.

Когда разрешили письма и посылки к маме, мы все очень долго и тщательно всё готовили. Особого достатка в семье не было, но для мамы не жалели ничего. Думаю, что Миша и Полина материально помогали своим родителям, они жили лучше, чем мы.

Казалось, что я не страдаю от отсутствия мамы, но лет в 13 у меня однажды вдруг началась истерика. Я непрерывно плакала много часов, звала маму – значит, не так уж бесследно для меня прошло детство без мамы, несмотря на такую любовь Елены, бабушки и других.

Дима (сын Лёли) был старше меня на 10 лет. В школе в то время детям давали какие-то булочки и по две конфетки, так Дима приносил эти конфетки нам с Шурой. Это было в конце 30-х, мы жили очень скромно, и просто взять конфету было нельзя. И вот Лёля говорит Диме, ты бы иногда сам съедал свои конфеты, тебе же тоже хочется. На что Дима ответил – А им больше хочется, ведь они маленькие. – Эту Димину доброту я никогда не забуду, она в частности проявляла ту атмосферу любви и жалости, в которой прошло моё детство.

БАБУШКА

Фактически мамой мне стала бабушка, Надежда Ильинична Слиозберг, в девичестве Шнейдер. Я очень мало знаю о её жизни до нас с Шурой. Родилась бабушка в 1872-м году, дедушка, Лев Аронович Слиозберг, в 1870- м. Оба мои прадеда были «Николаевскими солдатами» – из еврейских семей забирали мальчиков восьми – десяти лет, и они служили в армии по 25 лет. После этого они имели право жить вне черты оседлости. Мои прадеды жили в Москве.

Мама мне рассказала историю моей бабушки. Рассказываю, как запомнила.

Как-то два Николаевских солдата встретились в какой-то пивной. Один горько плакал, и на участливый вопрос рассказал о своём горе. У него умерла жена, и он остался с пятью детьми, кто же захочет идти за такого мужа, что ему делать? А второй говорит, что у него есть как раз дочка на выданье, ей 14 (или 12?) лет, я её тебе отдам, а ты угостишь меня пивом. Так и сделали. Это была моя прабабушка. Это было страшное горе, у неё уже был любимый мальчик Йохеле. Но ничего не поделаешь. Старшая падчерица была старше своей мачехи. Прабабушка родила ещё 14 детей, причём моя бабушка, Надежда Ильинична, самая последняя. Старшая сестра (сводная) была старше моей бабушки на 30 лет. Всё это по рассказам мамы, как я запомнила.

Бабушка родила шесть детей – сначала трёх дочерей, Елену, Иду и Полину, потом мальчика, который маленьком умер, причём трагически,

кажется, его обварили из самовара. Это держалось в тайне. Горе было такое, что бабушка вообще до конца жизни перестала петь, ■а голос у неё был замечательный, Полина в неё. После смерти сыночка бабушка родила мою маму Ольгу, а ещё через два года сына Михаила.

Бабушка была портнихой, у них с дедушкой в Самаре была портняжная мастерская «Парижский Шик». Как я помню из рассказов моей мамы, у бабуши была очень близкая подруга, тоже портниха. Всю зиму они копили деньги, чтобы поехать в Париж на демонстрацию мод. Они покупали там одно модное платье (очень дорогое, поэтому каждый год только одно), покупали все необходимые аксессуары, и журналы мод. Дома они полностью распарывали платье, снимали крой, и шили «парижские» платья. Отсюда название этого ателье. Кстати, закройщиком в ателье был дедушка Лев Аронович Слиозберг. Закройщик – высшая ступень в портняжном деле. Так что мои предки были портными. Бабушкиного отца забрали в кантонисты маленьким, он не помнил своей фамилии. Его приспособили помогать в военной швейной мастерской, и дали ему фамилию Шнейдер, в переводе – портной. Шнейдеров очень много, учитывая, сколько детей было у дедушки Ильи. Среди них были и очень интересные люди, но я с ними не общалась, так получилось.

Интересно, что в семье портных Слиозбергов все пятеро детей получили высшее образование и музыкальное образование, мама читала по-французски, Лёля училась в Германии. И все дети, не побоюсь сказать, талантливые люди.

После революции семья вернулась в Москву. Поселились на Петровке в квартире одной их бабушкиных сестёр, где жили до изгнания евреев из Москвы. Эта сестра не была выселена из Москвы, так как была крещёная и еврейкой не считалась.

Каким-то образом у нас оказалась аппаратура для изготовления пуговиц. Это несколько прессов, различные вкладыши к ним, а также листы металла, стальные или латунные (какие удавалось достать). Из металла вырезались кружочки разного размера, на другом прессе из этих кружочков выдавливались головки и низочки для пуговиц. Затем вручную вырезался кусочек материи от платья, он загружался с металлической головкой в одну часть пресса, а низочек во вторую, и в прессе они соединялись. Потом на специальном приборе прокалывались дырочки для пришива пуговицы. Получалась пуговица цвета платья.

Дедушка и бабушка были оформлены надомниками в ателье, и все мы помогали делать пуговицы. Помню, что у меня получалось очень хорошо, быстро и аккуратно. Было много размеров и фасонов. Мне только не разрешали резать кружочки из металла, там можно было отрезать палец, детей не допускали. Мы принимали и нелегально заказы от частных портних. Очень боялись фининспектора, прятали частные заказы.

В детстве у меня было мало игрушек, и почти не было никаких кукол. И я придумала игру. Для изготовления пуговиц нам приносили кусочки ткани от платьев. Я собирала оставшиеся кусочки, иногда очень красивые, особенно от частных заказов. У меня был красивый баул из фанеры, полный этих кусочков. Я разбирала их, и решала, из чего, я сошью юбочку или платье той или иной моей будущей кукле. Однако, шить я так и не научилась, и очень не люблю.

Когда после второго ареста мама обосновалась в Караганде, было решено отправить к ней всю эту аппаратуру, надеялись, что это позволит ей как-то жить. Ведь было совсем не известно, дадут ли ей возможность работать. А к ней в Караганду ехал муж Николай, с ним и отправили всё оборудование. Но практически организовать там эту работу не удалось.

Я очень любила бабушку. Она по-настоящему заменила мне маму. Елена целые дни была на работе, а бабушка была с нами (когда не стояла в бесконечных очередях, пытаясь облегчить мамину судьбу). Я уверена, что никто из моих внуков не чувствовал ко мне такого, как я к бабушке. Когда я сейчас вижу, как Эрика привязана к маме, я думаю, что что-то этом роде я чувствовала к бабушке.

Бабушка была очень энергичным человеком. Когда наша няня Маруся после ареста мамы привезла нас на Петровку, бабушка сумела обменять десятиметровую комнату в их квартире, в которой жила папина сестра Лиза, на наши две комнаты на площади Борьбы. Таким образом, мы с Шурой могли официально жить на Петровке. В коммунальных квартирах ордера выдавались на отдельные комнаты, и каждая комната запиралась. Жильё можно было менять, но собственным оно не было. А как создавались коммуналки? Был такой термин – УПЛОТНЕНИЕ. Вся наша квартира на Петровке до революции принадлежала одной их старших сестёр бабушки. Когда семья вернулась в Москву, в эту квартиру самоуплотнением (чтобы не вселили чужих) поселились семьи бабушки и двух её двоюродных сестёр, а каким образом там оказалась Лиза, не знаю.

Однажды к нам пришли два человека и сказали, что у них есть ордер забрать в детский дом детей врагов народа Закгейма и Слиозберг. Мы с Шурой выскочили в коридор посмотреть, кто пришёл. Бабушка немедленно втолкнула нас нашу комнату, заперла дверь на ключ и положила ключ себе за пазуху. Спросила, есть ли у них ордер её обыскать или арестовать. «Пока я жива, я детей не отдам!». Сказав, что придут с ордером, мужчины ушли. Такая была бабушка! Потом за нас поручился муж Полины Владимир Аркадьевич Тронин, член правительства, и это был очень смелый поступок.

До войны одно время семья бабушкиного сына Миши жила в Ленинграде. Летом 1938-го года у них родился сын Володя. Бабушка решила познакомиться с новым внуком, поехала в Ленинград и взяла меня с собой. Это было первое моё путешествие за пределы Московской области, мне было почти 7 лет. Мишина семья снимала дачу в Сестрорецке, там был

известный Разлив. Я думала, что это море. Мы с бабушкой пошли купаться. У бабушки не было купальника, она пошла в воду в длинной ночной рубашке белого или светлого цвета. Почему-то мне врезалось в память её фигура в этой рубахе, ступающая по воде. Ей было 66 лет. А два года назад, когда арестовали маму, она выглядела молодой, стройной, сильной женщиной – вспоминает мама.

К сожалению, в старости она стала очень болеть. Она перенесла инфаркт. Одно время у неё очень болели ноги, она почти не могла ходить. А в это время в Москву приехал какой-то великий гомеопат. Он принимал на Кузнецком Мосту, и Лёля с Шурой повезли к нему бабушку. После осмотра врач велел своей помощнице дать какое-то лекарство. Она выдала бутылку, довольно большую, с какой-то микстурой. Шура сумел разговорить врача, узнал, что означают разбавления, и что-то ещё про гомеопатию. Дома Шура подсчитал, что по этим разбавлениям оказалась концентрация – одна молекула вещества в колбочке диаметром от Земли до Луны. Ещё мы посмеялись, что у этого врача видимо в коридоре стоит бочка с этим снадобьем, и всем наливают по бутылке. Повеселились, а, однако, боли у бабушки прошли!

Последние годы жизни у бабушки почти каждый день были тяжелые сердечные приступы. Стенокардия, или как тогда говорили – грудная жаба. Очень часто приступы были по ночам, Лёля делала ей уколы. Помогал дышать кислород. У нас были несколько кислородных подушек. Заполнять их кислородом надо было в аптеке N2 1 (Ферейна) на улице 25-го Октября (теперь Никольская). Если выйти из нашего двора не на Петровку, а на Неглинку, то дойти до Первой аптеки можно за 10 – 15 минут, особенно если бегом. Мы с Шурой по очереди с четырьмя подушками, по две в каждой руке, бегали за кислородом. Интересно, что я никогда не боялась ходить, даже поздним вечером, даже ночью. Мне казалось, что подушки меня защищают, не может быть таких бандитов, которые не поняли бы, что у меня умирает бабушка.

Особенно тяжёлыми стали припадки после второго ареста мамы. И в один из таких припадков бабушка умерла. Причём я сидела с ней на кровати, держала в руках её руку. Было это осенью 1950-го года, дату не помню. Первый раз в жизни при мне умер человек, и при этом самый близкий. Я была потрясена, как же теперь жить? Совсем забыла, что в этот день я должна была идти с Юрой Трониным в консерваторию на концерт Ираклия Андронникова. Когда Юра пришёл к нам, я сказала, что пойти невозможно. Юра посадил меня и долго объяснял, что я должна пойти, что бабушка конечно очень бы расстроилась, если бы узнала, что я не пошла. Объяснил, что Андронников – явление необыкновенное, он с огромным трудом достал эти билеты в подарок мне, что я потом всю жизнь буду вспоминать этот концерт. Он был прав.

ЛЕЛЯ

Елену Львовну Слиозберг мы все звали Лёлей. Человек она была необыкновенный. Шура говорил, что в жизни он встретил несколько человек, которых он назвал святыми, среди них Лёля. Ни секунды она не раздумывала, брать ли на себя ответственность за двух маленьких детей, и мне всю жизнь казалось, что это естественно. Я никогда не чувствовала, что к своему сыну Диме она относится как-то лучше, теплее, чем к нам, просто в семье было три родных ребёнка – Дима, Шура и Элла.

Вообще жизнь Елены сложилась не легко. Её муж оказался психически не совсем здоровым человеком. Он бил жену. Во время одного из его припадков, опасаясь за жизнь двухмесячного сына, она убежала с ребёнком на руках, как-то добралась от Уфы до Самары, до родителей. И дальше всю жизнь прожила с сыном и родителями, а потом и с нами. Я почему-то ощущала, что так и должно быть, что Лёля сделает для нас всё возможное.

Я до сих пор со стыдом вспоминаю один случай, когда я чуть не довела Лёлю до сердечного приступа. Мне было уже лет 12 или 13, мне очень нравилась какая-то девочка в классе, я хотела с ней подружиться, но никак не получалось. И вот однажды после уроков она позвала меня в гости. Я радостно согласилась. Мы все жили в шаговой доступности от нашей школы, но в разные стороны, телефона у них не было. Мне очень не хотелось уходить, и когда меня спросили, не будут ли волноваться дома, я, харахорясь, уверила, что всё в порядке. Когда я уже вечером пришла домой, в коридоре стояла разъярённая Лёля и все остальные. Лёля так меня трясла, что я прикусила язык. Они обзвонили все морги и милицию, Лёля не могла понять, как я могла так сделать. Мне стыдно до сих пор, но это было.

Моя мама написала рассказ о Елене, пересказывать его не буду. Знаю, что Елена была диагностом от Бога, она ощущала больного. Мне она спасла сердце, заставив меня почти 5 месяцев лежать с ревмокардитом. Вообще нет слов, чтобы выразить, как много в жизни для меня сделала Лёля.

Когда началось «Дело врачей», Лёля, много лет работавшая в поликлинике в Нагатине, подлежала увольнению, как все в Москве врачи- евреи – «убийцы в белых халатах». Население Нагатино встало на её защиту. Человек 20 женщин пришли в Райздрав. Протест, а значит, любовь к этому врачу, были так сильны, что её не уволили, только понизили в должности (она была зав. Отделением).

Она умерла при мне. После инфаркта она лежала в больнице, уже выздоравливала, начала ходить. Я пришла её навестить, сидела около неё, мы разговаривали, и вдруг прямо посреди фразы она замолчала. Я увидела, что она перестала дышать. Позвала сестру, мне велели выйти, а через пару минус сообщили – тромбоэмболия лёгочной артерии. Ей было 72 года.

ПОЛИНА

Полина Львовна Тронина (мы звали её Паней) родилась, вероятно, в 1998, или 1999 году (она скрывала свой возраст). Это ещё одна моя любимая тётя. Её муж, Владимир Аркадьевич Тронин, был участник гражданской войны, воевал в отряде Фрунзе, был награждён орденом. Потом работал на достаточно высоких должностях, типа замнаркома, кажется, в Наркомате Водного Транспорта. Юра мне показывал его пропуск – член правительства. По образованию он филолог, Полина училась у него в гимназии в Самаре. Я плохо его знала, но очень благодарна ему. В самое страшное время он не побоялся взять на себя ответственность за детей «врагов народа», уберёг нас с Шурой от детского дома. А потом отправил нас в эвакуацию вместе со своим сыном Юрой. Это был мужественный поступок. Не был застрахован никто, многие скрывали родство и даже знакомство с такими, как мы. В 1937 году

Владимир Аркадьевич создал дачный кооператив и построил дачу, на которой я с семи лет жила с бабушкой и дедушкой.

Вернусь к Полине. Два раза в год, в наши с Шурой дни рождения, Паня присылала нам по почте посылки, на которых было написано «От мамы». Мы верили, что это так. Один раз я написала маме в лагерь: «Мама, как ты догадалась, что я мечтаю о кроватке для куклы? Ты мне прислала точно такую, как я хотела. Спасибо!» Мне было 9 лет.

С семи лет я с Шурой жила на даче у Трониных, потом у нас появилась своя дача, через дом от них.

У Полины был единственный ребёнок, сын Юра, на 5 лет старше меня. Красавец, очень спортивный, очень умный и очень рукастый – всё в одном! Я, естественно, его обожала. Летом на даче мы каждый день играли в волейбол. Юра был главный и самый сильный игрок, я всегда была в его команде. Играть мы могли бы сутками. Когда темнело (наша площадка была в лесу), мы выходили на улицу Южную, и уже в кружок доигрывали в последних остатках света. А после этого, уже в темноте, поливали огород. Я была совершенно помешана на волейболе.

Когда я была в 10-ом классе, Юра уже учился в МАИ, играл в волейбол в команде за институт. Полагалось ещё выставить команду «девочек». Юра попросил меня помочь, и я ещё с кем-то из нашего класса ездили на Сокол в МАИ, играли в волейбол в зале, и периодически выступали в соревнованиях за МАИ.

Помню, как Юра подшутил надо мной. Мне было лет пять, Юра пришёл из школы с экзамена. Я спросила, что такое экзамен? Юра очень серьёзно мне объяснил – это надо сидеть и не моргать. Как моргнёшь – все, провалил. Я ему поверила, и долго дома училась не моргать.

У Полины был замечательный голос, очень красивое и сильное меццо- сопрано. Она вполне могла бы петь в операх, но с раннего детства у неё были очень больные ноги. Сильный варикоз и тромбофлибит вен. Появился какой- то врач, который заявил, что он может её вылечить. Ухватились за это

предложение. Как я запомнила, его метод заключался в том, что он сильно забинтовывал ноги на много дней. Когда боли стали невыносимые, вопреки требованиям врача, все-таки ноги развязали. Оказалось, что Полина вообще чуть не лишилась ног, едва спасли. Но петь в опере она не могла, не могла долго стоять. Она пела в концертах, ездила с бригадами. Я была на её последнем прощальном концерте, – потрясающий голос и артистичность. Полина нашла себя в другом – стала замечательным педагогом пения. До конца жизни много-много лет она работала в институте и училище имени Гнесиных. Её класс всегда был перегружен, все стремились к ней. Она написала учебник по преподаванию пения. Кстати, помогла его написать моя мама. Полина ей рассказывала, а мама писала. Таким же образом в своё время мама помогла папе написать диссертацию, а мне школьные домашние сочинения. Это был мамин талант, который ярко проявился в её книге.

У Полины дома собирались очень интересные люди. Полина великолепно рассказывала, но и великолепно слушала, была очень артистична. Мы любили ходить к ней в гости. Мой Володя и Шура любили её разыгрывать. Один раз они рассказали, что скоро построят такие катапульты, что ты сядешь у себя в лифт, поднимешься на крышу, сядешь в катапульту, нажмёшь кнопку и окажешься на крыше Гнейсинки! Полина артистично ахала, удивлялась. А Володя и Шура по очереди рассказывали ей всякие подробности. Надо отметить, что из-за своих ног и неподвижности она весила 120 кг, для неё была сложной проблема – ездить на работу, она ни разу в жизни не спустилась в метро. В то время достать такси было очень трудно, а для неё это был единственный транспорт. Машин тогда ни у кого из нас не было.

Кстати о комплекции. Когда моя мама вернулась из ссылки, она всячески старалась помогать старшим сёстрам. Полина получала путёвки в санаторий, но без сопровождающего ездить не могла, мама ездила с ней. Полина половину своих порций еды отдавала маме, не ела вообще ни каши, ни хлеба, ни картошки и макарон. В результате за 24 дня Полина поправилась на 2 кг, а мама, поедая двойные порции, похудела на 2 кг. Вот что значит неподвижность, ну и обмен веществ.

Уже в пожилом возрасте Полина вступила в партию, чтобы иметь возможность защищать своих учеников. Она говорила, что так сможет на партсобраниях защитить от отчисления из института талантливых девочек с прекрасными голосами, которые не могут сдать экзамен по истории партии. Ко всем своим ученикам она относилась по-матерински, они, как и её концертмейстеры, её обожали. Полина была объективно прекрасным, талантливым, добрым человеком. (Как она помогла нам в эвакуации, я напишу позже). Это большое счастье, что в моей жизни был такой родной человек.

Андрей.

У Юры с Мариной было два сына. Старший Андрей Юрьевич Тронин, сейчас живёт в США, преподаёт в университете, профессор. Регулярно приезжает в Москву, построил на Волге в Юрятине дачу, в которую регулярно собираются члены семьи и друзья. Там любят бывать и мои дети, и я бывала. Расстояние от Москвы большое, часа четыре на машине, но там такая тёплая атмосфера в доме и такая природа, что туда тянет. Я с любовью отношусь к своему племяннику, а он ко мне.

Слава.

Младший сын Юры и Марины – Ростислав Юрьевич Тронин, в семье его звали Слава, некоторые – Ростик. Он почти на 12 лет моложе Андрея.

Когда Славик был совсем маленький, он удивлял тем, что из всех игрушек предпочитал музыкальные инструменты. У него оказался настоящий абсолютный слух. Перед родителями стоял вопрос, не начать ли его с детства учить музыке профессионально. В семье бабушка Полина – певица и профессиональный учитель вокала, отец Славы Юра с очень хорошим слухом, одно время, уже взрослым, учился в Гнейсинке на вечернем отделении, на факультете композиции. Да и мама Марина до глубокой старости очень глубоко чувствовала и любила музыку.

Какая ответственность для родителей талантливых детей, как надо учить их в раннем детстве. Я всегда с интересом смотрю по телевизору конкурс «Щелкун щи к». Какие чудесные дети, как они играют! Их спрашивают, в каком возрасте начали играть? – обычно, в 4 года. По сколько часов в день занимаетесь? – чаще всего – по 6 часов. Я представляю жизнь этих детей. А ведь нам показывют только прошедших на второй тур и выше. А сколько тех, которые не прошли отбор, или первый тур, и как много после такого детства станут серенькими специалистами, или сменят специальность. Но как не пропустить «Моцарта»? Мы разговаривали об этом с Мариной. Она твёрдо сказала, что Слава, конечно, как и многие, будут учиться в музыкальной школе, но при этом получит хорошее образование, а выбирать себе профессию будет сам, когда подрастёт.

Слава стал замечательным хирургом, эндоскопистом. Кстати, музыка всегда в нём жила. Он написал много песен, например, на слова Киплинга, сам пел их под гитару, хотя голос был весьма небольшой. А хирургом он стал замечательным, много лет работал в 15-ой гор. больнице, стал зав. отделением эндоскопии.

Хочу описать один случай. Был день Славиного рождения. Он должен был освободиться с дежурства где-то в середине дня. Мы, кто были на даче, собрались на большой террасе у Трониных и ждали Славу. Он после дежурства должен был заехать в кондитерскую недалеко от 15-ой больницы, и взять заказанный именинный торт. Мы ждём его, а его всё нет, он опоздал часа на два. Оказывается, он вовремя сдал дежурство, поехал за тортом, там пришлось немного подождать, и, когда поехал на дачу, раздался телефонный звонок. К ним в отделение по Скорой поступила женщина в

тяжёлом состоянии. Молодая врач, сменившая Славу, в панике – она никак не может войти в место операции, какое-то неправильное расположение органов, женщина буквально умирает. Слава немедленно развернул машину, вернулся, провёл операцию. Действительно был сложный случай. Женщину спасли. Так Слава объяснил нам причину опоздания.

Я долго не могла себя заставить писать дальше. Очень тяжело.

В конце октября 2012 года Слава купил на неделю прекрасные туристические путёвки себе с сыном Димой. Из Хургады они должны были плавать на яхте и нырять. Диме пятнадцать лет, решили на несколько дней раньше осенних каникул забрать его из школы, уж очень интересная путёвка.

Перед поездкой Слава очень много работал, устал. Я сама в последний день его работы была у него. Накануне я позвонила Славе и сказала, что у меня очень обострился эзофагит. Он сразу сказал: «Приезжай завтра к одиннадцати, сделаем гастроскопию». Я понятия не имела, что назавтра он уезжает, но удивилась количеству пациентов, ожидавших приёма. Видимо, Слава до отъезда решил всех посмотреть.

В первый день после перелёта и переезда, не рекомендуется глубокое погружение. Но Слава сказал, что просто они с Димой поплавают. Пошли без аквалангов, просто слегка понырять. И, видимо, не рассчитал своих сил. Нырнули на 4 метра – Диме стало плохо, затошнило, он больше не захотел. А Слава себя чувствовал вполне хорошо, и нырнул на 9 метров. Он сумел вынырнуть, но спасти его не смогли.

Его жене Лене Шараповой позвонили из турагенства в два часа ночи. В ужасе, она стала звонить самым близким людям. Где-то в четыре утра моя дочка Таня дозвонилась своему брату Мише. Миша сразу решил, что у него есть возможность поехать за Димой. Представляете состояние мальчика, 15 лет ещё не взрослый человек, он там один, на его глазах всё произошло. Мише звонит туроператор, что билетов на Хургаду нет. Миша в 7 утра уже был в Домодедово, объяснил обстановку. Отнеслись к нему хорошо, сказали, что на первый чартерный рейс забронированы какие-то места, чтобы Миша стоял у кассы, и как только кончится положенное время брони, ему билет продадут. Получилось. Миша прилетел в Хургаду, а оттуда ещё часа четыре до порта, где яхта. Турагенство оплатило такси туда и обратно. Удивительно, не спросив, в каком родстве Миша и Слава (они троюрдные братья), ребёнка сразу отдали Мише. Конечно, Дима его знал, но формально это нарушение. Миша с Димой на такси вернулись в Хургаду. Здесь оказалось, что с помощью главврача 15-ой больницы и турагенства им удалось получить один номер в гостинице, где они вместе переночевали. Опять с огромным трудом, при поддержке Главврача Славиной больницы, тур оператора и сотрудников аэропорта Хургады, им чудом удалось получить билеты до Москвы.

Это трагедия, Славе было 46 лет. Это был человек, которого любили и боготворили родные, друзья, пациенты. Вообще нет слов, чтобы описать это горе. Прошло 8 лет, а оно не утихает. Многие члены семьи, как могли, помогали и помогают Лене и Диме. Славин брат Андрей помогает материально, Миша не только помог в трагический момент, но и потом занимался с Димой математикой, и вообще стал близким другом. А моя дочка Таня очень дружит с Леной. Их сблизили две трагедии. Ведь за 4 месяца до Славы умер Танин муж Серёжа. Он тяжело болел, причём Слава сделал всё, что мог для облегчения Серёжиного состояния. Так что и до второй трагедии Таня, Слава и Лена были очень близки.

Ну почему такие замечательные люди, так нужные на земле, так рано уходят?

АНЯ И МИША

Вчера был день рождения Аннушки, одной из моих любимых тётушек. Хочу вспомнить некоторые эпизоды. Анечка, Анна Яковлевна Илинич, жена Миши, была замечательная, красивая, добрая, умная и очень энергичная. До войны Мишина семья жила в Ленинграде, так что мы познакомились близко уже после войны. Анечка на выходные часто брала меня к себе со словами – сегодня ты моя дочка. Я очень любила гостить у них – это была очень дружная, любящая семья, Я отдыхала у них душой, ведь у нас на Петровке было очень трудно всем – Лёля безумно много работала, бабушка очень болела, дедушка плохо видел, и большое горе жило в нашей семье. У Ани я расслаблялась и радовалась жизни.

Аня и Миша сыграли огромную роль в том, что маме удалось вырваться с Колымы. В отличие от многих и многих, Миша не скрывал ареста сестры, хотя это было очень страшно – он был главный конструктор оборонного завода, никто не был застрахован. В 1946 году, мама была уже освобождена, но с Колымы никто не мог выехать, закрытая зона. В это время в Москву приехал фактический хозяин Колымы Никишов. С ним должен был встречаться Мишин товарищ и начальник Новиков, зам. наркома вооружения. По просьбе Миши Новиков попросил Никишова отпустить с Колымы Ольгу Слиозберг. Никишов обещал. Но без Аннушки ничего бы не вышло. Елена, да и Полина не сумели бы проникнуть к секретарше Никишова и подарить замечательные подарки, Вся эта история с трагизмом и юмором описана мамой в её книге. Но какое мужество нужно было у всех, и как много счастья это принесло!

И ещё один эпизод участия Аннушки в моей судьбе. 1954 год. Я безработная. Позже я подробно опишу это событие. Ситуация сложная. И вдруг звонок от Анечки – «Элка, я нашла тебе работу!! – Как? – А мой Володя учится в 10-ом, а их учительница химии неожиданно уехала». И вот я шесть

лет проработала в этой школе. С детства мечтала быть учительницей, с золотой медалью не приняли в два пединститута, а всё равно стала учителем.

Вообще семья Ани и Миши необыкновенная. Оба очень красивые и замечательные люди. Поженились они очень молодыми, студентами. Их дочка Лена рассказала, как они познакомились. Ехали в Университет на трамвае. Трамваи в 1928 году были всегда перегружены, двери не закрывались, люди висели, держась за поручни. Аня вскочила последняя, и тут сзади сумел ухватиться ещё один – это оказался Миша. Так она оказалась в его объятиях, так они познакомились – на всю жизнь.

Вскоре у них родилась Леночка, Аня продолжала учиться в университете. Через 2,5 месяца у моей мамы родился Шурик, и мама часто отпускала Аню и Мишу, и кормила грудью Леночку вместе с Шуриком, так что они были не только двоюродные, но и молочные брат и сестра. Всего у Ани с Мишей было трое детей, о них позже.

Миша.

Миша, Михаил Львович Слиозберг, был талантливый учёный и инженер в области радиолокации на заре её становления. Он разработал систему радиолокационного наведения зенитных орудий. В начале войны во время испытаний радиолокационного оборудования под Москвой вдруг за ним приехала машина. Он был уверен, что это арест, ведь родная сестра – «враг народа». Но привезли его не на Лубянку, а прямо в Кремль, и послали в Лондон для закупки радиолокационного оборудования. В Лондоне он провёл десять месяцев. Его роль в создании радиолокационного щита над Москвой очень велика, без этого разрушение зданий Москвы было бы несопоставимо больше. Он был награждён орденом Ленина.

Миша был по очереди директором и главным конструктором оборонного завода-института, и фактическим его создателем. Память о нём хранит институт, в бывшем его кабинете висит портрет Михаила Львовича. Его могилу навещают работники института..

Миша был очень красивый, обаятельный, добрый, талантливый человек. Я его очень любила. Он был замечательный муж и отец, а по отношению ко мне – замечательный родной дядя.

Во время полевых испытаний он был облучён. Тогда не придавали значения высокочастотным облучениям, видимо, он получил большую дозу. У него начался рак крови. Его долго лечили, выписали из больницы с нулевым иммунитетом. Он не смог уберечься от простудного заболевания и умер в 1970 году, ему было только 64 года.

Лена.

Лена, Елена Михайловна Тимофеева, в девичестве – Слиозберг. Я её обожала, считала абсолютной красавицей. Я очень хотела быть ей чем-то полезной, чтобы она ко мне тоже хорошо относилась. Когда мне было лет 16, ей 18, семья Миши жила у нас в Загорянке (в том домике, который Володя

потом перестроил в наш теперешний дом). А у Трониных был сын Юра (на три года старше Лены), и там же снимала дачу подруга Лены ещё по Ленинграду – Марина, будущая жена Юры. У них оказалась большая молодёжная компания, в которую я не вошла – мала.

Они устраивали танцы в даче напротив, ходили вместе на речку, ставили какой-то водевиль. Режиссёром-постановщиком, а может быть, и автором текста была Полина. Репетировали и готовились очень серьёзно, придумали костюмы. Главной красавицей была, конечно, Лена. А Шура играл рассеянного профессора, ему это очень подходило. Спектакль был замечательный, зрителями стали соседи по дачам.

Осложняла жизнь Марины её старшая сестра Софа. Она была не совсем адекватна, но хотела всё время быть с Мариной. И вот я, немного жертвуя собой, чтобы помочь любимым Лене и Юре, развлекала Софу. Однажды произошёл страшный случай. Договорились идти на речку всей компанией. Софа очень медленно ходила, и я предложила, что пойду с ней раньше, они догонят. Договорились идти в Загорянку к плотине. Мы с Софой пришли, а их нет. Жарко, решили искупаться, не заходя в глубину. Софа плавать не умела, а я недавно научилась. Вошли по пояс, и вдруг оказалось, что течение нас выносит на глубину, Софа начала тонуть. Я не смогла её как- то вытащить, сама выплыла и ору: «Соня, барахтайся», и «Спасите!!». У Сони голова наверху, но только затылок, а лицо в воде. А вокруг никого.

Вдруг откуда-то появился молодой парень, скинул брюки, бросился в воду и вытащил Соню. Сразу стали делать искусственное дыхание, вышла масса воды, она задышала, мы даже смогли потом пешком вернуться домой. А весёлая компания передумала и пошла на другой пляж, забыв и о Софе, и обо мне. Я обиделась, но, главное, это для меня был такой ужасный стресс. Пока я орала – Соня, барахтайся! – и никого на берегу не было, мне казалось, очень долго, – я понимала, что я убийца, всё кончено – это было ужасно. Потом я узнала, что там спускали плотину, было сильное течение, поэтому нас снесло.

Ещё о Леночке. Мне было лет 18, Лене 20. Полина достала нам путёвки в дом отдыха работников искусств в Макапсе. Чтобы не терять день, мы решили приехать накануне, а нас не приняли. У меня сразу паника – что делать, как покушать, где спать? А Лена спокойно и решительно – «Едем в Сочи, там мама Аня». Как мы её найдём? Ведь телефонов не было. Лена уверенно повела меня на станцию, думаю, она знала, в каком санатории мама. Как-то быстро мы нашли Анечку, она нас покормила, мы гуляли по Сочи (кстати, больше я в Сочи за всю жизнь та и не была), а потом она нас как-то уложила на балконе.

Лена стала детским хирургом, кандидатом наук. Я уверена, очень хорошим хирургом, хотя когда я так говорю, она отнекивается – нет, самым обыкновенным. Но я знаю два эпизода. У моей тёти Лизы родилась внучка Вика. У неё на лице было синее пятно, Лиза очень переживала, а я

обратилась к Леночке. И пятно от её рук исчезло. Конечно, может быть это простая операция, но для меня Лена была волшебница.

Второй случай показал, как её любили и уважали коллеги. В нашей с Володей компании была (и есть сейчас) очень симпатичная Майя. Володя ею любовался, я, если бы умела ревновать, должна бы. У Майи была маленькая дочь Алёнка, года четыре ей было, девочка таяла на глазах. У неё был заброс мочи и что-то ещё. Майя никак не могла добиться операции, давали какие-то далёкие сроки очереди. Узнав об этом, я позвонила Лене. Она мне сказала, «Сейчас собираемся – сегодня уезжаем в байдарочный поход. Попробую что-то сделать, позвони мне через 20 минут». Через 20 минут она дала мне телефон и имя врача, Майя позвонила, и назавтра Алёнка лежала в больнице, всё было сделано. Ребёнка спасли.

У Лены две замечательные дочки Маша и Катя. Обе очень красивые, умные, обе кандидаты биологических наук. Катя с семьёй живёт в Швеции, так что я с ней вижусь редко. Но знаю, что человек она очень интересный, я с ней дружу через фейсбук.

Машей нельзя не восхищаться. Она готова всем помогать, всем делать добро. Я невольно улыбаюсь и согреваюсь, как только общаюсь с Машей. Не могу найти достаточно выразительных слов, чтобы описать, какая Маша. Мне очень приятно, что она дружит с моей дочкой Таней.

У Маши замечательный муж Анвар, орнитолог. У них один сын Рустам, талантливый архитектор. Я рада, что мой внук Федя дружит с Рустамом, что и в этом поколении семейные связи достаточно сильны.

Как-то две наши дочки, Таня с Машей, купили нам с Леной путёвки в Сицилию, специальный тур для пенсионеров. Мне было около 75, Лена на два года старше. Это было незабываемо, мне было очень хорошо с Леной, ей со мной тоже. Мы много плавали в море и в бассейне – большой прекрасный бассейн, мы там почти одни, а Лена могла плавать, по-моему, хоть целый день. Морской пляж там был далековато, нас туда возили на автобусе. Зато бассейн был в нашем распоряжении всегда.

Сейчас Лене 91 год, она трижды прабабушка. На её девяностолетии мы с ней танцевали, а недавно я видела в фейсбуке, как она косит траву на даче в Абрамцеве электрокосилкой.

Володя.

Володя, Владимир Михайлович Слиозберг. Через 8 лет после Лены у Ани с Мишей родился сыночек Володя. Я писала, как мы с бабушкой ездили в Ленинград знакомиться с малышом. А когда он был в десятом классе, Аня догадалась устроить меня учителем в его школу. Так что Володя некоторое время был моим учеником. Надо сказать, что это меня очень мучило, я боялась ему ставить пятёрки. Через месяц после начала моей педагогической работы у меня была свадьба, я очень этого стеснялась. И вот в журнале их класса перед уроком я обнаружила вложение – аккуратно написанное большое стихотворение на тему «Пою, тебе, Бог Гименея».

Весьма остроумно, но я тогда была рада, что обнаружила заранее и вынула. А весь класс с ожиданием смотрел на меня и был разочарован. Это конечно была шутка моего двоюродного братика Володи. Конечно, надо было поблагодарить и посмеяться, но я была так напряжена и так напугана! Надо сказать, что мне тогда было 23 года, но выглядела я девочкой, дома ходила с косами, на работу убирала их в пучок, но всё равно для педагога выглядела не солидно. Володе было 16, а некоторым ученикам было по 18, и даже 19 лет. Они были гораздо опытнее меня во многих житейских вопросах. Однажды в их классе произошёл такой казус. Мы изучали по химии белки, и я попросила собрать по несколько копеек и купить для лабораторной работы яиц. Встаёт один юноша (главный хулиган в классе, второгодник, мальчиком его не назовёшь), и невинно спрашивает, а можно ли принести СВОИ яйца. Ничего не заподозрив, я сказала – можно. Какой тут был хохот, до рыданий, а я не сразу поняла, в чём дело.! К счастью, через 4 месяца нашли ещё одного учителя химии и десятые классы у меня забрали.

Володя стал красивым добрым интересным человеком. Они с женой жили недалеко от нас, мы ходили к ним в гости, Володя любил приходить к нам. Он был ведущим инженером где-то в оборонной отрасли. К сожалению, как и все в его рабочем окружении, любил выпить. В начале девяностых была очень тяжёлая ситуация в стране. Володя потерял работу, трудно это переживал. У нас он как-то оттаивал, и я любила, когда он приходил.

Шёл 1993-ий год. Обстановка была очень неспокойная. Магазины пустые, грабежи, хулиганство. Дефицит был всего, даже мыло не всегда можно было купить. Тогда ходил грустный анекдот: « Приходит гость. Хозяин спрашивает: «Вы руки с мылом будете мыть? – Тогда чай без сахара». – Помню, я, чтобы достать молоко, колбасу, мясо, приходила задолго до открытия магазина на Онежской, и там ждала в толпе, чтобы сразу занять очереди. В один из таких запусков меня так сдавили, что сломали мне ребро. Я это рассказала, чтобы объяснить обстановку в городе при трагической гибели моего брата Володи.

Володя был очень нежный сын, очень привязан к маме-Ане, звонил ей почти каждый день. А тут дня три нет звонка. В это время жена его Аля была в больнице, сын где-то на юге. Аня забеспокоилась и вместе с зятем поехала к нему. Она нашла квартиру открытой и полностью разграбленной. Володя был убит. Жуткая трагедия, ему было 54 года. Аня до конца жизни не могла оправиться от этого удара. Ей тогда было 86 лет, прожила она ещё пять лет ДО 91.

Мила.

Мила, Людмила Михайловна Фомина, в девичестве Слиозберг. В 1945- ом году, через 7 лет после Володи, у Ани с Мишей родилась Милочка. Это был прелестный ребёнок, и я в неё сразу влюбилась. Она росла в атмосфере общей любви, младшая из всех моих двоюрдных.

Она выбрала себе необычную специальность – преподавание физики на английском языке, была такая в языковом пединституте.

Жизнь её складывалась благополучно. Муж Саша – доктор наук, профессор, математик. У них хорошая семья, двое детей, трое внуков. Я довольно редко с ними общаюсь. Обычно они приезжали с дочкой и внучкой к нам на дачу 1-го августа, в день памяти моей мамы, а их сын Миша не приезжал, он с семьёй живёт в Колумбии, очень далеко.

Я хочу рассказать об одном эпизоде в жизни Милы. Жили они (и живут) на Кутузовском проспекте. Как-то её дочь Катя прочла в фейсбуке, что недалеко от них требуется учитель к мальчику девяти лет. Педагогическое образование обязательно, нужна помощь по английскому языку, музыке и что-то ещё. Миле это очень подходило, музыкальную школу она кончала. Она позвонила, и её пригласили на собеседование со всеми документами. Документы тщательно проверили. Собеседование вели родители мальчика – Дмитрий Алексеевич Медведев и его жена Светлана. Медведев в это время возглавлял администрацию Путина. Мила им подошла. После некоторых трений вначале, они подружились с мальчиком, Мила научила его играть на гитаре, он просил её петь. Отношение к ней в семье было вполне хорошим. Когда Медведев стал президентом, Мила была в Колумбии и прислала ему поздравительную телеграмму.

ШУРА

Александр Юделевич Закгейм. Мне очень трудно выбрать, что написать в воспоминаниях о Шуре ведь вся его жизнь была рядом со мной.

Я всегда восхищалась и изумлялась объёмом его знаний. Мне кажется, что на любую предложенную ему тему из очень разных областей он может прочесть лекцию.

Когда я училась в школе, иногда не могла решить заданную на дом задачу. Просила Шуру помочь. – Хорошо – и предлагал мне аналогичную, но более простую задачу. Я начинала объяснять, что у меня ещё много уроков, я не успеваю, начинала плакать. Он был неумолим – «Решишь мою задачу – поймёшь и сама решишь твою».

Когда мы учились в институте, я в сессию занималась по 18 часов в день, а Шура прохаживался, читал какие-то книги. Не помню, чтобы он сидел над учебниками или конспектами. Ему не надо было готовиться к сессии, он всё знал. И при этом всю жизнь уверял нас, что у него плохая память.

Шура женился значительно позже меня, в день, когда Мише исполнилось четыре года. Долго искал свою Ларису, зато их брак оказался очень счастливым. Что может быть выше оценки свекрови, нашей мамы, которая около 30 лет прожила в семье Шур и Ларисы: «Я уверена, что ни одна в мире женщина не была бы для Шуры лучшей женой, чем Лариса».

Самым большим горем в их семье была болезнь и смерть в 32 года старшей дочери Машеньки. Рассеянный склероз. Это горе было всегда в их жизни. Прошло 23 года, и каждый год в день её рождения и в день смерти собираются родные и друзья, причём всегда приезжают подруги Маши, чтобы вспомнить Машеньку. Вот уже четвёртый год нет Шуры, Лариса продолжает эту традицию. Лариса сейчас очень больна, болезнь Паркинсона. Но переносит её стоически. Её дети и внуки живут далеко, семья Володи в Германии, семья Лены в Бельгии. У Володи две взрослые дочки, а у Лены два сына. Дети и внуки регулярно общаются с Ларисой по скайпу. До Пандемии часто по очереди дети навещали маму. А мы с Ларисой общаемся по телефону почти каждый день.

Я писала, что Шура от рождения был слабеньким, хилым ребёнком. Лет в 14 он перенёс туберкулёзный бронхоаденит, часто простужался. И вот один врач предложил ему полегче одеваться, ходить в любую погоду без пальто. И он начал ходить зимой без пальто и шапки, в одном костюме. На него очень холодно было смотреть, но болеть он действительно стал гораздо меньше. Когда у него стали мёрзнуть уши, он стал одевать тёплые наушники, но не шапку. Эксперимент длился несколько лет. Когда он стал надевать куртку – не помню.

В институте он сразу стал туристом. Походы, часто очень тяжелые, он одолевал наряду с самыми сильными ребятами, никогда не облегчая свой рюкзак за счёт других. Он очень увлёкся минералогией и из походов приносил тяжеленные рюкзаки с камнями. Перетаскал их на себе, наверно, целую тонну. Дома у него собралась за много лет большая коллекция минералов, причём он мог много рассказать о каждом камне. Он водил родных и друзей в минералогический музей, причём за нами выстраивалось много желающих послушать такого экскурсовода.

Я считаю позором, что Шуру не приняли в университет и академические институты. Он стал преподавателем МИТХТ, блестящим лектором, как и наш папа. Думаю, его научный потенциал использован мало.

Шура был прекрасным отцом. Кроме Маши, у них с Ларисой родились сын Володя и дочка Лена. Шура всю семью водил в походы, плавал ещё с маленькой Машей на байдарке, написал для детей книгу сказок. Вообще атмосфера в их семье была удивительно тёплая и спокойная.

В МИТХТ он фактически поставил на кафедре курс математического моделирования, и написал учебник для него. Интересно, что в МХТИ была аналогичного направления кафедра, возглавляемая профессором Кафаровым. Кафаров раньше Шуры написал учебник. Различие в стиле: Кафаров пишет сложно даже о простых вещах – наукоподобно и трудно воспринимаемо. Я помню, как Шура с моим мужем Володей читали отрывки из книги Кафарова и весело смеялись, обсуждая математическую неграмотность автора. И Шура, и Володя были достаточно сильны в математике. В отличие от Кафарова, Шура удивительно умел писать просто о

сложном, находил замечательные аналогии. Его тексты легко читать. Он довольно много писал и научных книг, и статей, а также воспоминаний, рассказов, фантастики и сказки для детей. Всё это можно найти на «ПРОЗА.РУ А.ЗАКГЕЙМ».

Шура подробно и с юмором написал, как второе издание его книги, «Введение в моделирование химико-технологических процессов», Кафаров буквально разгромил. Дело в том, что она было представлена в редакцию с грифом «Учебник» (Первое издание имеет гриф «Учебное пособие»). Когда же Шура согласился на старый гриф, все замечания вдруг исчезли.

В старости Шура начал серьёзно болеть – и онкология, и урология. Несмотря на это, вёл активный образ жизни, работал. В октябре 2014-го он решил ещё раз побродить по лесу. Приехал на платформу «Ленинградская», поскользнулся на лестнице на перрон и сломал шейку бедра. Операцию ему делать отказались из-за состояния сердца. Последние три года он прожил дома с весьма ограниченными передвижениями. До конца жизни он писал, общался с друзьями. Два раза у него собирались остатки нашего и предыдущего курсов на свои ежегодные встречи. Он ведь учился на год старше меня, но на третьем курсе заболел и пропустил год, так что кончали мы вместе. И оба курса считали его своим, а он дружил со всеми. Регулярно навещали его Серёжа Берлин, Юра Самодуров и другие друзья.

Умер Шура в 2017-ом, не дожив две недели до 87 лет. Прошло почти 4 года, но как же его не хватает Ларисе, его детям, мне, да и всему миру. Это был редкий, уникальный человек.

ЗАКГЕЙМЫ

С четырёх лет я оказалась в маминой семье Слиозбергов. Поэтому о ней основные воспоминания. Но папина семья, её история и люди очень интересны. Начну с происхождения фамилии Закгейм, хотя она описана мамой, но не все этот рассказ читали.

Когда родился мой брат, дедушка Рувим, позвал мою маму и вынул из старинного кожаного футляра свиток пергамента. Он прочёл его на еврейском языке и перевёл маме. Дед надеялся, что после этого мама согласится сделать сыну обрезание. Тогда он сразу отдаст этот свиток ей. Мама не согласилась, свиток остался у деда и пропал во время войны. Вот его содержание.

В семнадцатом веке в местечке Ружаны перед еврейской пасхой нашли труп христианского младенца. Было поверие, что евреи для изготовления мацы используют кровь христианских младенцев. Еврейскую общину в Ружанах обвинили в ритуальном убийстве. Князь, которому принадлежало это местечко, объявил, что даёт три дня, чтобы выдали убийц, или будет уничтожена вся община.

Трое суток день и ночь община молилась в синагоге, а на четвёртые два родных брата-старика взяли вину на себя, и были повешены. Община составила две грамоты и выдала их семьям убитых. В руках у деда, старейшего тогда в роде, была одна из этих грамот. В ней говорилось о подвиге старца, он не убийца, он отдал жизнь для спасения общины. Всем его потомкам присваивается фамилия Закгейм, что означает «зерех кейдеш гейм» – семя его священно. В синагоге в Ружанах о душе его будут молиться вечно, а род его будет продолжаться во веки веков. Если не будет наследника сына, – дочка передаст свою фамилию мужу.

Этот факт описан в еврейской энциклопедии, но там несколько другая трактовка: провокацию устроил не местный магнат, который куда-то уехал, а монахи-иезуиты. Но я написала со слов мамы, а маме дедушка Рувим прочёл и перевёл со свитка 1957-го года. Дедушка был старший в роде, у него был один сын – наш папа, а Шурик был его старшим наследником, так что свиток должен был достаться ему. Но это невозможно, если он не будет обрезан, то есть не будет евреем.

Сейчас Закгеймов много по всему миру, и все они родственники с семнадцатого века. Многие делают попытки составлять родословное дерево.

Теперь немного о тех, с кем я общалась. У деда Рувима не было братьев, зато несколько сестёр. У папы было только две родных сестры, Роза и Лиза. О Лизе я напишу отдельно, а с Розой я мало общалась. У неё с мужем Романом был один сын Аркадий.

Аркадий.

Аркадий Романович Каплан моложе меня на год. Отец его был фотограф, мама – воспитательница в детском саду. Аркадий прекрасно учился, кажется, кончил школу с золотой медалью. Когда он был студентом, его родителей арестовали, не по политическому, а по гражданскому обвинению, 10 лет с конфискацией имущества. Дело в том, что Роман был классный фотограф. Его пригласили на работу в Райздрав, но оклад был слишком мал по его квалификации. Ему предложили оформить жену на какую-то незначительную должность, делать ничего не надо. Это будет справедливая добавка за работу Романа. Но какая-то комиссия сочла, что это не законно.

Аркадий остался один в пустой комнате (в коммуналке), ему оставили одну кровать, один шкаф с его одеждой, один стол, один стул. Я была у него, странно выглядела опустошённая комната. Аркадий сумел выжить и блестяще кончить институт. Он жил на стипендию, и подрабатывал, вычерчивая для старшекурсников листы для дипломов и курсовых. Потом защитил диссертацию, женился, Галя тоже кандидат наук. Долго и успешно работали. У них одна дочка Юля, она с мужем в Португалии. А единственная внучка Аркадия с двумя детьми в США. Сам Аркадий с Галей сейчас в Израиле.

Хочу вспомнить двоюродных сестёр и братьев со стороны Закгеймов.

Берта.

Двоюродная папина сестра Берта Осиповна Апирина была замечательным детским врачом, одно время заведовала детской больницей. К сожалению, у неё очень рано начались инфаркты, так что пришлось уйти на пенсию. Но, она до глубокой старости лечила детей, а потом уже детей своих бывших пациентов – по телефону. Когда я была в девятом классе, я заболела ангиной. Состояние было тяжёлое. Около меня была Лёля, но она не детский врач. Ей показалось, что похоже на дифтерию. Она сделала мне угол противодифтерийной сыворотки, сначала пробной дозой, видимо, мало времени подождала, увидев, что я её перенесла – влила полную дозу. Мне стало очень плохо, вся покрылась сыпью, потеряла сознание. В это время Берта не выходила из дома после инфаркта, Лёля позвонила ей и спросила, что делать. Берта попросила Лёлю немного подождать, она посмотрит в каких-то книгах и перезвонит. Через 15 минут Берта приехала на такси, и они спасали меня вдвоём с Лёлей. А ведь Берта рисковала, встав с постели!

Потом она регулярно лечила по телефону моих детей, причём потрясающе правильно ставила диагнозы. Это очень злило нашего детского врача Мартышеву, Берта всегда оказывалась права. Таня как-то очень легко болела детскими болезнями. Так, почти без температуры, начались какие-то признаки, по которым Берта определила скарлатину (по телефону). Мартышева заявила, что скарлатина без температуры не бывает, и выписала её в садик. Все дети в результате переболели а у Тани, как предсказывала Берта, через 21 день началось шелушение на ладошках. Картина повторилась с чем-то ещё, кажется корью – Таня легко заболевала и заражала Шуру и весь детский сад, а её врач не верила Берте, и оказывалась не права.

Берта никогда не была замужем, не имела детей. Её родного брата Аркадия расстреляли тогда же, когда моего отца. Она жила одна в коммунальной квартире, её очень любили соседи, помогали ей, а она помогала всем. Жила там одна очень больная женщина, кажется Маша. У неё был диабет, отняли ногу. Однажды Берта с работы зашла её навестить. У Маши очень болела голова. Берта ей говорит: «У нас на работе появилось новое замечательное средство от головной боли. Сейчас я пойду, разденусь, умоюсь, и принесу тебе». Берта пошла в свою комнату, смешала соль, соду и сахар, всё это разложила в пакетики, какие тогда свёртывали в аптеках из белой бумаги, и принесла Маше. Велела ей принять один, запить полстаканом тёплой воды, лечь, закрыть глаза и постараться заснуть. Если не поможет один, через два часа примешь второй. Через два часа Берта нашла её сладко спящей, а утром Маша была в восторге от нового лекарства. Берта так сумела с подробностями ей всё внушить, что плацебо действительно подействовало.

Я и ещё несколько её сестёр и племянниц по очереди заходили к Берте помочь, когда она уже с трудом себя обслуживала. Помню, я пришла, она мне говорит: «Сегодня у тебя большая работа – надо меня помыть постричь

ногти». Вообще Берта для всех планировала, кто что сегодня сможет сделать. Но когда стало очень плохо, её взяла к себе её двоюрдная сестра Ирина Авербух. Вызвали очень хорошего дорогого врача, который вынес вердикт- надо оперировать. Берта страшно рассердилась, я,״ как раз, была у них и наблюдала её гнев. Она возмущалась, как можно делать операции на сердце такому старому человеку!? С большим трудом ей объяснили, что речь не идёт о вскрытии сердца, что через вену введут приборчик, который будет управлять её сердцем. Тогда такие операции были внове, Берта об этом не знала. Ей вшили сердечный регулятор, и она прожила ещё много лет, продолжая помогать людям.

Хезя.

Двоюродный папин брат Александр Халфин жил с семьёй в Ленингаде. Он был доктор наук, кажется математик, профессор. Очень интересный человек. Кроме науки, он рисовал, одна маленькая картина есть у меня. А ещё он собирал разные интересные изречения, афоризмы, шутки, анекдоты. Была огромная коллекция, может быть, тысячи. Он их перепечатывал, систематизировал. Один экземпляр подарил мне, это большая коробка, до верха заполненная карточками.

Почему-то все его звали Хезя. У него с женой было два сына, близнецы Дима и Лёня. Когда они пошли в школу, родители решили, что лучше дать им разные фамилии. Дима стал по маме Новик, а Лёня по папе – Халфин. Мальчики были очень умные, тоже стали учёными, докторами наук. Когда кто-то спросил их маму, где она работает, она с гордостью ответила – «В доме Учёных». У Димы очень талантливый сын Лёва. В десятом классе он выиграл (или получил второе место?) международную олимпиаду по математике. Ему прислали письмо из США, его приглашают бесплатно учиться в любом университете США, оплатят ему с родителями проезд и проживание в США. Вот так США покупало «мозги». Между прочим, его родители ещё раньше подавали заявления на отъезд, но получали отказ. Тогда такие назывались «отказниками». А тут наши дали разрешение. И с тех пор семья Димы живёт в США, я с Димой иногда переписываюсь. Между прочим, есть семейная легенда, что Лёва какой-то дальний родственник Ландау, и в чём-то существенном похож на него. Во всяком случае, вся семья Хези – очень умные, даже талантливые люди, живут в США, я с Димой переписываюсь.

Женя.

Ещё из двоюрдных сестёр папы хочу вспомнить Евгению Львовну Усыскину, Женечку. Её любила моя мама, она редактировала первое издание маминой книги. Женя была профессиональный литературный критик, работала редактором в журнале «Дружба Народов». Одно лето Женя с сыном Геннадием жили у нас на даче. Помню, мы с Женей пошли в лес. За интересным разговором и отсутствием грибов – заблудились. Для меня это естественно. Проблуждали дольше, чем рассчитывали. И вдруг Жене стало

очень плохо. Я испугалась. Она мне показала, что в кармашке у неё есть кусочек чёрного хлеба и сахарок. Съев это, она поправилась. У неё был диабет, сама кололась инсулином.

С её сыном, моим троюрдным братом Геннадием в старости мы довольно часто встречались, ходили в театры и музеи. В это время уже не было моего Володи, а Геня, наконец, вышел на пенсию. Я любила приготовить вкусный обед, и любила кормить мужчин. Геня с удовольствием приходил ко мне в гости. Пандемия прервала все контакты, теперь общение только по телефону.

Мая и Ирина Авербух.

У двух моих троюродных сестёр, Маи (по паспорту не Майя, а Мая) и Ирины Авербух судьба схожа с моей. В 1938 году, когда Мае было 15 лет, а Ире 11, арестовали их отца, а мама умерла ещё в 1937-ом, девочки остались одни. Их сразу, как и нас с Шурой, взяла к себе сестра их мамы тётя Перла.

Перла получила предписание от властей явиться с девочками по такому-то адресу. Вместо неё пошёл её муж, Яков Синельников, которого опросили и выдали пропуск на выход, на одно лицо. Он заявил, что без девочек не уйдёт. А ему сообщили, что девочек забирают в детский дом. Яков устроил там скандал, и, как ни странно, их выпустили. Если бы пошла Перла, ей бы это не удалось.

Обе эти мои троюродные сестры были замечательными. Вместе со мной они ухаживали за Бертой. Это у Иры в доме, как я писала, было принято решение Берту оперировать, чем продлили её жизнь.

Ирина семья уехала в США, где их сын Саша, талантливый программист, получил работу в Силиконовой Долине. Муж Ирины был парализован. Ира очень хотела поехать в Москву. В это время тяжело болела её двоюрдная сестра Рина, дочка Перлы и Якова, у которых выросла Ира, как я у Лёли. Муж Иры не хотел отпускать её, а потом сказал, что единственный, с кем он готов остаться, это Элла. Так я на месяц оказалась в Калифорнии. Впечатлений было много, их сын Саша устраивал для меня экскурсии. Один раз устроил пикник в лесу на горе. Мне было 70 лет, прошло почти 20, а многое помнится.

Майна семья осталась в Москве. У них была единственная дочка Ольга, которая с раннего возраста болеет бронхиальной астмой. Мая сделала всё возможное и невозможное, чтобы помочь девочке. Я Олечку очень люблю. Это замечательный человек, как и вся её семья. Общаемся мы редко, Москва с её расстояниями и ритмом жизни, как-то не позволяет часто встречаться, хоть и хотелось бы. Хорошо, что есть телефон. У Оли дочь и сын. И родители, и их дети кандидаты наук. Два дня назад младшему внуку Оли Саше исполнился год, а старший Матвей на девять месяцев старше. Так что род наш растёт.

Ноля.

Самым известным из моих родственников был Даниэль Юдович Митлянский, мой троюрдный брат. Все звали его Нолик, Ноля. Интересно, наши отцы были тёзками, в семье их различали – Юда-старший – Нолин отец, Юда-младший (сокращение от Юдель) – мой. Ноля стал Юдович, а я – Юделевна.

Нолик старше меня на шесть лет, в июне 1941-го он кончил школу. 21- го июня был выпускной вечер. И все мальчики его класса сразу из-за парт ушли на фронт. В живых остались двое или трое. Нолик воевал до конца войны, был сапёром, лейтенантом. Потом кончил Суриковское училище и стал великим скульптором. Он был Членом-корреспондентом Академии художеств, заслуженным художником РСФСР. Его работы в Третьяковке, в Русском музее, в Московском музее Современного искусства и в других. По Москве можно встретить ряд работ Митлянского.

Потрясающая композиция «Реквием 1941-го, моим одноклассникам, погибшим на войне». Композиция находится на стене 110-ой школы у Никитских ворот, где учились эти мальчики и Ноля. Фигуры в солдатских шинелях, лица узнаваемы, это портреты погибших ребят. Впечатление очень сильное. А какие-то гады через несколько лет разбили скульптуру. Как мы все были возмущены, что за варварство! Нолик реставрировал работу и установил её не внизу, а прикрепил к стене на какой-то высоте. Надеюсь, она там.

На Патриарших Прудах находятся Нолины скульптурные иллюстрации к басням Крылова. (Сам Крылов – скульптура не Митлянского). У Уголка Дурова и над театром кукол Образцова скульптуры зверей – тоже Митлянского. В Москве ряд памятных досок его работы.

Одна из последних работ Ноли – Простреленный Пегас – стоит в сквере недалеко от Сахаровского музея. Он посвятил её интеллигенции, пострадавшей от тоталитаризма. При мне Ноля лепил Пегаса, сначала из пластилина. У Ноли была болезнь Паркинсона, очень дрожали руки. Незадолго до моего визита в мастерскую я сидела рядом с Нолей в каком-то грустном застолье. Он не мог есть, так дрожала рука, я ему помогала. И вот, через несколько дней я вижу – он лепит! И он мне объяснил, что когда рука касается пластилина – не дрожит. Вообще работать он ещё может. Поразительно!

Я довольно часто бывала в мастерской Ноли. Он часто просто жил там, соорудил своего рода антресоль, в которой была спаленка. Ел он тоже в мастерской. Один раз он предложим мне попить чаю, и вдруг появилась серенькая мышка. Я вздрогнула, а Ноля успокоил меня, сказал, что он дружит с этой мышкой и подкармливает её.

Мне очень нравилось смотреть его работы и его рассказы о них. Потрясает одна работа – железная кровать, на коленях спиной к нам женщина, она облокотилась на кровать, уткнувшись в руки. Какое же горе выражает эта спина! Называется, кажется, похоронка.

Сын Ноли Максим – художник, дочь Анна, Анна Даниэлевна Богушевская – талантливый скульптор. Их мама, Нинель Богушевская, тоже была талантливым скульптором. Мне очень нравились её скульптурные портреты Анны Ахматовой. Некоторые знатоки считали, что она талантливее Ноли.

В семье Аню звали Нюша. Когда она была, кажется, в восьмом классе, выяснилось, что она совершенно не знает и не понимает химии. Ноля попросил ей помочь. Я стала регулярно ездить к нему в мастерскую. Ноля был поражён полным отсутствием знаний дочки, не только по химии, но и математике и другим предметам. Помню, когда Аня не могла вспомнить формулу серной кислоты, Ноля не выдержал, и на всю огромную мастерскую закричал: «Аш два эс о четыре». Сам он был широко образованный человек. А в скульптуре Аня очень талантлива, живёт и работает в Германии. Композицию, посвященную убитому журналисту Дмитрию Холодову – «Падающая в полёте птица с обожжённым крылом» —^н лепил вместе с Анной. Я была на митинге при установке этой плиты на стене редакции «Московского Комсомольца» на улице 1905 года.

В интернете много интересного о Даниэле Митлянском. Я была на нескольких его выставках, причём он сам нам всё рассказывал в качестве экскурсовода. Это незабываемо.

ЛИЗА

Из папиной семьи ближе всего нам была его младшая сестра Лиза, Лия Рувимовна Закгейм, 1905-го года рождения. Я позже напишу, как мы с ней жили в эвакуации в Петропавловске.

Лиза жила в квартире, которую после ареста моих родителей получила обменом на комнату на Петровке. У неё был гражданский муж Фёдор Судариков, она скрывала это от деда, для которого было бы большим горем узнать, что муж дочери – русский. Лиза преподавала историю в институте, кажется, Кинемотографии. Когда началась война, Фёдора сразу призвали, а Лизу эвакуировали в Северный Казахстан, город Петропавловск на Ишиме. В это время мы с Шурой были тоже в Северном Казахстане в детском лагере на Курорте Боровое. Лагерь закрывался, детей просили забрать, или их отдадут в детдома. Ближе всех родных к нам оказалась Лиза, и она нас забрала.

Мы прожили с ней и дедом полтора года, осень и зиму 1941-го, весь 42-ой и часть зимы 43-его, самые тяжёлые годы войны. Лиза очень заботилась о нас, надо было нас накормить и как-то одеть, и как-то развлечь. Всё это в очень трудных условиях. Мы звали Лизу мамой, так ей рекомендовали, чтобы проще оформить карточки на хлеб, топливо и прочие блага. Лиза очень старалась скрасить наш быт, играла с нами, например, в «производные слова». Пела нам песни, мне очень нравилось, как она поёт.

Как могла, устраивала все праздники. Я ощущала действительную попытку заменить нам маму.

Интересно, что Лиза придумала добавление к игре в производные слова. Я была гораздо слабей своих противников, и мне была предоставлена возможность получать ещё 0,5 балла за слово, если я правильно его объясню. И вот один раз я сказала, что это слово я объяснить не могу, оно неприличное. Лиза с Шурой гадают, какое же слово на букву «ж» (это я сказала), можно составить из данных букв, нет таких. Я показала, что у меня написано слово «жена». Я была уверена, что его говорить нельзя.

Когда нас с Шурой перевезли во Фрунзе, к Лизе на побывку из госпиталя после ранения на несколько дней приехал муж. Лизе страстно хотелось иметь ребёнка, ей уже было 37 или 38 лет. Однако, забеременеть ей не удалось. Федя уехал на фронт, а Лиза взяла в приюте двухмесячную девочку, у которой родители то ли умерли, то ли отказались от ребёнка, я не знаю. Официально оформили удочерение, выдали все документы, записали её – СУДАРИКОВА ВАЛЕНТИНА ФЁДОРОВНА. Феде она сказала, что это его дочь.

После войны Фёдор к Лизе не вернулся, завёл другую семью, но аккуратно платил алименты. К чести Лизы надо сказать, что ни копейки из этих денег Лиза не потратила, несмотря на большую бедность. Деньги шли на Валин счёт, и когда открылась тайна, что ребёнок не его, она всё вернула Фёдору. Он принял как извинение. Интересно, что кроме деда, никто, и я в том числе, не знал, что Валя приёмная дочь, только я удивлялась, что она так не похожа на маму, особенно по уму, интеллектуальному развитию.

Когда Лиза с Валечкой и дедом вернулись в Москву, оказалось, что её квартира занята. Когда мы все уехали в эвакуацию, всё время как-то платили за квартиры в Москве, а Лиза почему-то не знала, что это нужно. В результате у неё отобрали эти две комнаты, где мы с Шурой родились.

Взамен Лизе с Валечкой и дедом дали две маленькие комнатки в Косом Переулке в каком-то деревянном доме на первом этаже. Под окнами был небольшой полисадник с забором, что я с удовольствием использовала, когда у меня родился Миша. Для меня всегда самым нелюбимым занятием с детьми было гуляние. Так я с коляской отправлялась в гости к Лизе (минут 15 пешком от Петровки), ставила коляску под окно, и пока Мишенька спал, часа два общалась с Лизой, Валей и дедушкой.

Когда я вышла замуж, я долго скрывала это от деда. Он так мечтал, чтобы я вышла замуж за еврея, дед был уже очень старый и больной, ему было далеко за 80, мы не хотели его огорчать. Сначала мы просто не сказали деду про свадьбу, но когда уже должен был появиться ребёнок, мы решили деда обмануть. Володя согласился выдать себя за еврея, назвав фамилию мамы – Рейфшнейдер. Дед вряд ли понял, что это не еврейская, а немецкая фамилия. Но вот отчество отца – Иванович – никак не годится. Договорились, что на вопрос об отце Володя скажет – Борис Михайлович. Дед развеселился

и пошутил, что отец Володи – Медведь Медведович. Видимо, Борух на идиш – медведь? Дальше шли разные разговоры, Володя был в ударе. Назавтра Лиза звонит мне и со смехом рассказывает: – Знаешь, что сказал дед? – «О, сразу видно, симпатичный еврейский юноша».

Лиза до войны преподавала историю в ВУЗе, но после эвакуации стала работать в школе. Очевидно, она была замечательным учителем. Сейчас в нашем доме живёт старая женщина, которая училась у Лизы в 9 и 10-ом классах. При каждой нашей встрече во дворе она рассказывает мне, какой необыкновенной учительницей была Лия Рувимовна, рассказывала всё не по учебнику, а очень интересно, очень много знала.

Когда я готовилась к экзаменам в аспирантуру, самым сложным для меня был экзамен по «Основам Марксизма – Ленинизма» (или Истории партии?). Одно время Лиза гостила у нас на даче, и я занималась с ней. Она так удивительно мне всё объясняла и раскладывала по полочкам, что я поняла, каким хорошим учителем она была.

Валечка росла не очень красивым, но славным, приветливым ребёнком, очень добрая, но какая-то глупенькая. Науки ей давались очень трудно. Уже с первого класса она оставалась на второй год, хотя, конечно, Лиза, как могла, помогала ей учиться. Когда Вале было 9 или 10 лет, вдруг появилась женщина, которая сказала, что она её мама, Она сидела в тюрьме, а сейчас хочет забрать дочку. Лиза показала все документы и отказалась отдать, девочку.

Дело было летом, Валя, чтобы перейти в следующий класс, получила задание на лето, и ходила в школу к учительнице. Её «мама» подстерегла Валю, сказала, что у них с папой дом на Украине, сад с вишнями и яблоками, у неё есть братик. Она соблазнила Валю, договорилась, что завтра Валя возьмёт с собой какие-то вещи, Лизе ничего не скажет, и они уедут на Украину. Так и сделали. Но уехали в Джезказганский район Казахстана, и превратили её в няньку маленького братика. Причём каким-то образом не давали ей возможности написать Лизе.

Лиза страшно переживала, она просто психически заболела, превратилась в инвалида. Не могло быть речи о работе учителем. Она устроилась надомницей в артели инвалидов, накатывала на полотне этикетки для каких-то швейных изделий.

Забавный случай. Лизе приходилось возить домой и в артель довольно тяжёлый груз лоскутов и красок. Очень была нужна сумка-каталка, но это был дефицит. Тогда её двоюродная сестра Женя Усыскина написала, кажется, в горком партии, что старый член партии, которая вступала в партию одновременно с Брежневым, не может достать необходимую для работы каталку. Помогло, немедленно «выделили»!

Не помню, сколько прошло времени с Валиного побега, по ощущению мне кажется, не менее двух лет. Вдруг Лиза получает телеграмму из Караганды от какой-то женщины, что к ней прибежала девочка Валечка,

рассказала, что удрала от тётки, которая не давала ей выйти из дома. Добрая женщина поверила Вале, посадила её на поезд в Москву, встречайте! Я с Лизой и двоюродным братом Аркадием встретили. Весь вагон кормил и опекал Валю.

Валечка выросла, они с Лизой обожали друг друга. Валя вышла замуж за врача. Она работала на какой-то фабрике, или на заводе. Им выдали двухкомнатную квартиру в новом доме на улице 800-летия Москвы. Это не очень далеко от нашего Ховрино. Мы регулярно ходили к ним в гости, а Лиза приходила к нам. Лариса (Шурина жена) вспоминает, как Лиза часто заходила к ним. Шура просил её петь еврейские песни, она много их знала и очень приятно пела.

Валя родила девочку Вику, всё было хорошо, как вдруг выяснилось, что её муж-врач – вор. Работая с напарником на Скорой, они подъезжали к валяющимся вдребезги пьяным, забирали у них часы и деньги. А однажды один оказался не совсем без памяти, «врачи» забрали у него бутылку с водкой, этого он вынести не мог. Он запомнил номер Скорой и опознал врача. У Вали дома был обыск, нашли больше десятка часов. Мужа посадили. Валя с ним развелась, и стали они жить втроём – Лиза, Валя и Вика, в любви и согласии, в новой квартире.

В старости у Лизы обострилось её психическое заболевание, мания преследования. Она как-бы жила в 1937-м году, всё время ждала ареста. Несколько раз пыталась кончить жизнь самоубийством: открывала газ, пыталась выброситься из окна. Её нельзя было оставлять одну. Мы очень боялись поместить её в больницу соответствующего профиля. Опять участие проявила Женя Усыскина, единственный член партии среди нас. Она сумела добиться для Лизы место в больнице старых большевиков на Шоссе Энтузиастов.

Я дежурила у Лизы, когда приехала за ней Скорая. Когда Лиза поняла это, она начала мне с ужасом говорить: «Что ты делаешь, ты что, не понимаешь, что это арест? Нельзя ехать, беги!». Когда мы приехали в больницу, она была уверена, что это тюрьма. Я попросила разрешения позвонить. Лиза мне сказала, что это невозможно, нас обманут. Когда я соединила её с Валей, она долго не верила, что это не обман. Наконец нас направили в отделение в другой корпус. Была зима, сильный ветер в лицо, я с трудом шла, а Лиза легко шла, не задыхалась, то есть физически была ещё сильной. Когда через день Шура ездил навестить Лизу, он сказал, что она совсем без сил, еле прошла по коридору. А еще через пару дней Вале сообщили, что она умерла. Вот так больница старых большевиков, в которую нельзя просто попасть! Её просто убили.

Валя, оставшись одна, как-то перестала следить за своим здоровьем. Очень располнела. Её дочка Вика с двумя дочками и мужем жили отдельно. Как-то мне звонит Валина подруга, что у Вали несколько дней болит живот, а она боится обращаться к врачу. Нужна моя помощь, чтобы уговорить её

вызвать врача. Я сказала этой подруге, чтобы позвала Валю к телефону, а затем без разрешения вызывала скорую. У Вали оказался гнойный аппендицит с перитонитом. Её еле спасли, я навещала её в больнице у Петровских ворот. Но боязнь врачей у неё только усилилась. Через пару лет Валя звонит мне, что очень болит что-то за грудиной. Я спросила, вызовешь ли Скорую сама, или я тебе вызову. Разрешила вызвать мне. Оказался обширный инфаркт, опоздали, спасти её не смогли. Я не помню, сколько ей было лет, но она была молодая пенсионерка и бабушка.

Я написала о самых близких мне членах нашей семьи, и не сомневаюсь, что все они очень интересные хорошие люди, везде мне хотелось использовать превосходные степени. Дело в том, что у нас действительно необыкновенная семья, и это большое счастье жить в таком окружении. Я написала далеко не обо всех, кто определял мою жизнь. Но возвращаюсь к своей автобиографии.

ИЗ СЕМЕЙНОГО АРХИВА

Моя мама дружила с дочками Шаляпина. Однажды они решили провести маму на концерт. Оставили её одну в какой-то промежуточной комнате. И вдруг туда вошел Шаляпин. Как бы не замечая девочку, он начал рассматривать себя в зеркале, и вдруг спрашивает маму, что-то вроде правда ли, что он постарел, или что-то ещё. Естественно, она ответила, что он очень красивый, или ещё какие-то комплименты. И тогда он говорит: «Девочка, хочешь я спою для тебя одной? Потом будешь рассказывать, что Шаляпин для тебя одной пел? – и он спел – Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный...и так далее».

Ещё эпизод. Мамина сестра Полина дружила с Еленой Фабиановной Гнесиной. Как- то Полина была у неё в гостях и Елена Фабиановна жаловалась, что она уже очень старая и больная, а её наследники собираются выбросить кресла, это старьё им не нравится. А ведь в этих креслах сидел Сергей Рахманинов. «Полина, заберите эти кресла, ведь это реликвия!». Полину не надо было уговаривать. Одно кресло она подарила Шуре, другое – мне. У нас они называются Рахманиновскими, сейчас Федя собирается наше кресло реставрировать.

Однажды Полина была у Елены Фабиановны, когда к ней пришла маленькая внучка. Елена ФАБИАНОВНА спросила её, какую песенку они сейчас разучивают в детском саду. «Песню про котят» – важно ответила внучка – «Вот как, про котят. Я такой не знаю, ты мне можешь пропеть?». И девочка тоненьким чистым голоском пропела: «Котят ли русские войны?...». Полина уверяет, что это было при ней, хотя потом ходило по Москве в качестве анекдота.

ВОЙНА. ЭВАКУАЦИЯ

22 июня 1941 года был замечательный выходной день, мы были на даче в Соколовке. Вдруг кто-то приехал из Москвы с известием – война началась. Растерянность – что делать, уезжать в Москву? Нас, детей оставили на даче, многие взрослые уехали. Через короткое время поступило распоряжение рыть щель, в которую все будут прятаться при налётах. Мы усиленно рыли с сознанием, что делаем что-то полезное. Через некоторое время выяснилось, что Владимир Аркадьевич Тронин сумел организовать от Академии Наук детский лагерь на курорте Боровое в Казахстане, и сумел туда включить и своего сына Юру, и нас с Шурой как трёх Трониных. Перевезли нас в Москву и начали готовить к отъезду. Всё было интересно, волнительно. Из самой поездки помню, что Шурик сочинял стихи:

- Развевая клубы дыма, поезд мчится (....?),

Лишь столбы мелькают мимо, травы, камни да кусты.

А колёса тук-и-тук, едем, едем мы на юг.

Вот коров большое стадо, и палатка рядом с ним,

Одинокая там хата. Поезд мчится, сея дым.

А колёса тук-и-тук, едем, едем мы на юг. -

Из жизни в Боровом запомнилась стрижка волос. Всех, и девочек, и мальчиков – под машинку. У девочек страшный рёв, истерики, попытки убежать. У меня уже были косички до плеч, я ими очень гордилась, очень толстенькие. Но я решила, что буду терпеть и молчать. Но когда мои волосики упали на пол, я молчала, а слёзы потоком текли из глаз. К нам в Боровое приезжала в гости Лиза, которая была эвакуирована с дедом в Петропавловск, тоже северный Казахстан, не так далеко. Сохранилось фото – мы с Шурой и Лизой сидим на пеньке в лесу, мы бритые.

Воспитателем в этот лагерь устроилась Полинина ученица Раиса Занкина. Очевидно, она получила задание опекать нас, наверно, и какие-то деньги. Она покупала нам кумыс. Помню, одно время в моей младшей группе был карантин. Мне было очень грустно без Шурика. Рая придумала, как меня развеселить: она привязывала верёвку к горлышку бутылки с кумысом, и я через окно поднимала её на второй этаж. Кумыс там продавался в поллитровых бутылках, похожих на водочные. Боровое – противотуберкулёзный курорт, считалось, что кумыс помогает при туберкулёзе.

Через несколько месяцев выяснилось, что лагерь закрывается, родные должны забрать детей, или их отдадут в детдома. Ближе всего к нам оказалась Лиза, которая нас и забрала. До сих пор не представляю, как вообще мои Лёля и бабушка с дедушкой узнали, куда эвакуирована Лиза.

И вообще когда я сейчас стала думать об эвакуации, я поражаюсь организации этой огромной махины. Уезжали сотни тысяч людей. Это при страшной загруженности транспорта войной. Всех надо было обеспечить жильём, продовольственными карточками, работой, топливом. При этом уезжающие в разные стороны родственники как-то должны были узнать

адреса друг друга. Телефонов не было, почта должна была взять на себя огромную нагрузку. Всё это было. Интересно, что местные жители безропотно отдавали комнаты без какой-либо оплаты. Это возможно было организовать только при нашем «социализме», да и горе сближает.

ПЕТРОПАВЛОВСК

Немного о жизни в Петропавловске, более полутора лет.

Нам выделили в избе две комнатки метров по семь – восемь. В проходной спал дед Рувим, был стол и печка, которую топил углём дед, а в запроходной спали Лиза и мы с Шуриком. Лиза велела нам звать её мамой, так ей рекомендовали в конторе, оформляющей эвакуированных. Так было легче оформить небольшие блага, полагавшиеся детям. Нам выдавали каменный уголь для печки, разжигать его умел только дед. Нужны были какие-то щепки, и я с мешочком ходила по дворам и подбирала всё, что могло гореть. Интересно, что большим дефицитом были спички, мы берегли огонь, как доисторические люди. Но иногда огонь угасал, и я ходила по соседям с лучинкой и, защищая её от ветра, несла домой.

Лиза работала в школе. Она имела право на один бесплатный обед в столовой и отдавала его нам. Я каждый день с бидончиком и мисочкой ходила за обедом. Суп назывался ЗАТИРУХА- вода, заправленная мукой, на второе – какие-то макароны. Лиза говорила, что там только одна порция, которая полагалась ей — но мне, видимо, побольше наливали, нам с Шурой хватало. По детским карточкам выдавали по 400 гр. хлеба в день, служащие получали 500 гр., а иждивенцы (дед) – 300 гр. Мы не голодали, но есть хотелось всегда.

Дед строго отделял свои 300 грамм, а ещё иногда удавалось купить на рынке баночку кислой капусты – это был весь его провиант. Изредка удавалось купить рыбий жир в аптеке.

Один раз я спросила деда – вот ты говоришь, что в твоей религии – если человек умирает с голода, ему можно есть всё. А как ты узнаешь, что ты уже умираешь? Не помню, что он ответил. Дед был очень религиозен, много времени молился, надевая на себя какие-то причиндалы. Меня это интересовало. Дед плохо слышал, лучше разбирал еврейскую речь, так что Лиза говорила с ним на идиш. Я могла бы за полтора года что-то выучить, но не получилось, я очень не способна к языкам.

Проблем у Лизы с нами, конечно, было много. Например – обувь. У детей растут ноги. Если одежду можно как-то удлинить (в ширину мы не росли, были худые), то с обувью были проблемы. Зимы там очень холодные. Лиза как-то достала нам одни подшитые валенки, и мы носили их по очереди. Шура учился в первую смену, я во вторую. Он приходил – я уходила, при этом всегда опаздывала на первый урок – имела право. В целом мы с Лизой жили хорошо, я любила, когда она пела нам какие-то

баллады и еврейские песни, у неё был приятный голосок, кое-что я помню и сегодня.

Во второе лето всем выделили участки земли, как-то помогли с семенами, и мы вырастили хороший урожай картошки. Один раз мы решили пойти в лес за грибами. Надо было пересечь большое поле, на котором нашли несколько шампиньонов, предчувствовали грибной обед. Навстречу нам попался какой-то ужасно уродливый мужик, весь в жутких прыщах. А как только мы подошли к лесу – поняли причину его уродства – там была сплошная стена комаров – мы еле убежали.

Осенью мы собрали приличный урожай картошки, как-то привезли её и свалили за моей кроватью в угол комнаты. До сих пор не могу без стыда и горечи вспоминать один мой поступок. Как-то я болела, была одна в комнате и решила поиграть. Есть такая детская игра – рыбалка. В коробке находятся фигурки рыбок с магнитиками, а на удочке тоже магнит – надо поймать рыбку. Вот я взяла острый ножик, привязала к нему верёвочку и стала забрасывать удочку. Очень радовалась, когда удавалось поймать большую «рыбку»! Сколько картофелин я порезала – не знаю, игра меня очень увлекла. Представляете реакцию и досаду Лизы, когда она пришла? Ведь мы были вечно голодные. Мы не позволяли себе чистить картошку – только в мундире, чтобы ни грамма не потерять, Ведь была осень 1942-го года, совершенно не ясно, что будет дальше. Эта картошка нам досталась с большим трудом, на неё было столько надежд – и вдруг.... Я не понимаю, как я могла, ведь мне уже было 11 лет!? Но это было! Как представлю себе, что пережила Лиза – до сих пор сердце сжимается.

Лиза старалась устраивать нам праздники, берегла иногда выдаваемые пряники, даже несколько конфет «Мишек на севере» хранила ещё из Москвы, и в праздники выдавала по половинке. А на Новый Год мы делали из чего-то игрушки, протягивали над столом наискосок (стол стоял в углу) верёвку – это была «ёлка», на которую на нитках вешались наши творения. Лиза очень старалась заменить нам маму.

Так мы прожили с Лизой примерно полтора года. Она очень хорошо к нам относилась, делала всё, что могла, но это было очень трудно.

ФРУНЗЕ

В это время Тронины жили в Ташкенте, а Елена с бабушкой и дедушкой – во Фрунзе. Полина очень хотела вернуть нас Елене, тем более что Лиза ждала на побывку после госпиталя своего мужа. Одних детей отправить невозможно. Полина придумала способ вывезти нас. Она организовала концертную бригаду из своих учеников, и разработала круиз по госпиталям – Ташкент – Петропавловск – Фрунзе – Ташкент. В Петропавловске артисты взяли нас. Билеты достать было невозможно, так нас провезли зайцами. Мы лежали на верхних полках, я за одной девочкой, Шура за другой. Вдруг

ночью контроль. Шурка был уже довольно длинный, и его нога вылезла с полки. Контролёр тронул эту ногу и спросил билет. Хорошо, что Шура так крепко спал, что не вскочил, а девочка перед ним протянула свой билет. Так мы благополучно доехали до Фрунзе. Мы прожили там полгода.

Жили мы с Лёлей, бабушкой и дедушкой в небольшой запроходной комнате, а в большой проходной жил хозяин квартиры, насколько помню, Сергей Семёнович, профессор химии, очень оригинальный человек.

У него жил петух, который кормился с ним с одной тарелки. Одно время Сергей Семёнович решил заняться бизнесом – покупал яйца, варил и продавал варёные. Но больше всего меня поразило и запомнилось другое. У него была тьма клопов. На ночь он стелил себе постель на большом столе, стоящем посередине комнаты. Ножки стола были опущены в большие квадратные ёмкости с водой, чтобы не переползли клопы. Но в середине ночи он вставал, специальной щёткой с ручкой смахивал на пол толпу клопов, и ложился снова. Клопы, не имея возможности перелезть с пола, пикировали на него с потолка.

А вообще он был славный человек.

Бабушка боролась с клопами по-другому – шпарила кипятком кровати, дверь, всё обмазывала мылом и старательно затыкала щель под дверью в его комнату. Так что мы не очень страдали от клопов.

В нашем доме на другом этаже жила семья с двухлетней девочкой Леночкой, которая меня полюбила, а я её. Я стала часто к ним заходить, это очень нравилась её маме и она стала оставлять Леночку со мной, уходя по своим делам. Я часто кормила её манной кашей на молоке и с сахаром, при этом мне было велено доесть, если она больше не захочет. С тех пор прошло 76 лет, я уверена, что ничего более вкусного за свою жизнь я не ела. Но я честно уговаривала Леночку поесть ещё. Думаю, что её мама нарочно варила побольше каши. Мне с Леночкой было очень хорошо и интересно – живая кукла. Мне ещё не было двенадцати. Осталось очень яркое воспоминание, это был мой первый опыт материнства и педагогики, я просто жила этим.

В нашем доме внизу был магазин, куда утром привозили хлеб и раздавали по карточкам. Не помню, чтобы мы платили. Мне кажется, что по карточкам хлеб давали бесплатно, а купить его было нельзя. Может быть, я ошибаюсь. Но стояли большие очереди, и вот детишки дома, и мы с Шуриком в том числе, придумали такое дело. Рано утром, ещё до машины, мы выходили и организовывали цепочку в несколько человек, и по этой цепочке передавали друг другу буханки. Нас уже знали, мы были чистенькие, нам доверяли. Так разгрузка проходила гораздо быстрее, А нам за это первым отоваривали (так это называлось) наши карточки.

Ещё один эпизод Фрунзенской жизни. Лёля работала в госпитале, иногда приносила домой грязные бинты. Мы их стирали, я гладила, и Лёля их возвращала – ведь всё было дефицитом. Но самые кровавые бинты не отстирывались, их не принимали. Мы их красили красным стрептоцидом.

(Потом выяснилось, что красный стрептоцид канцерогенен, его перестали употреблять, а тогда это было очень дешёвое и доступное лекарство). Я научилась из бинтов вязать крючком тапочки и сумки, что было большим подспорьем – проблема обуви, особенно для растущих детей, была очень серьёзна. А мне очень нравилось быть полезной. Мы ещё не знали, как долго проживём во Фрунзе, готовились к школе, и я связала нам с Шурой что-то вроде портфелей для учебников и тетрадей.

Еленин госпиталь находился где-то на окраине города, недалеко была какая-то зелёная зона. Мы с Шурой там гуляли. Он был натуралист, его всё в природе интересовало. Однажды он увидел невероятно большого размера лист типа лопуха, и захотел его сорвать. Руками не удалось, тогда он решил откусить. Что тут началось! У него изо рта и носа пошла пена как из брандспойта, я в ужасе повела его в госпиталь, причём поток пены не прекращался, доходил до земли. Я страшно боялась, что он не сможет идти, упадёт, как я его понесу, и вообще умоляла его не умирать. Напугана я была страшно, Мы добрели до госпиталя, и я сдала его врачам. Обошлось.

К осени 1943 года стали разрешать эвакуированным возвращаться в Москву. Естественно, все об этом мечтали. Но было два препятствия – во- первых, Лёля должна была получить перевод из госпиталя во Фрунзе в Москву; а во-вторых надо было собрать денег на билеты, ведь нас было 5 человек! И тут проявился великий талант Полины. Как она помогла Елене получить направление в Москву – я не знаю. Но знаю, что без организаторских способностей Полины у нас ничего бы не вышло. И Полина приезжает из Ташкента, чтобы организовать отъезд её родителей, сестры и племянников. По дороге на какой-то станции она купила мешок соли, который нужно было продать во Фрунзе, чтобы набрать денег на билеты. Задача не простая, вот тут понадобилась я. Конечно, легально продать нельзя. Был разработан такой план – мне давали мешочек с солью и стакан, я ходила по рынку и спрашивала у людей, нужна ли им соль. Соль была дефицитом. Стакан соли по моим воспоминаниям стоил 7 рублей, очень может быть, что я ошибаюсь. Я очень боялась милиции, ведь я нарушала закон. Когда соль в мешочке кончалась, я уходила куда-то, где мне насыпали следующую порцию. Кто и где стоял с остальной солью не помню. Один раз, когда я бегала по рынку, ко мне подошёл милиционер. Я страшно испугалась – сейчас меня арестуют! Милиционер строго спросил, что я делаю. Я робко и вежливо ответила, что нам нужны деньги на билеты, чтобы вернуться в Москву, поэтому я продаю соль. Реакция его была непредсказуема: он обратился к публике со словами: « Покупайте у этой девочки соль, им надо уехать домой в Москву, а денег на билеты нет» – и у меня сразу всё раскупили.

Сам отъезд тоже не мог бы пройти без Полины. Она сумела достать билеты, но они без указания мест. А нас двое стариков, двое детей и совершенно не приспособленная для решения таких проблем Елена. Она

блестящий врач, почти гениальный диагност, но совершенно теряется, когда надо с кем-то договориться, что-то организовать. А Полина сумела договориться с какими-то железнодорожниками, что нас с Шурой отвезли на станцию, где формировался состав, нам дали какие-то вещи, и мы заняли купе. А посадка была ужасна, давка страшная, вещи закидывали в окна, все ведь уезжали насовсем, везли с собой весь свой скарб, да ещё много дынь. Это был октябрь 1943-го, созрели чудесные дыни, весь вагон настолько пропах их ароматом, что я как-то отравилась, меня мутило от этого запаха. Обидно, когда мы приехали на Петровку, много дней понемногу доедали привезённые дыни, а я смогла поесть только, когда разрезали последнюю.

Кончилась наша эвакуация, мне было 12 лет, учебный год начался, надо было с опозданием поступать в пятый класс.

ШКОЛА

В этом году ввели раздельное обучение мальчиков и девочек. До отъезда мы учились в 70-ой школе, она стала мужской. Шуру туда приняли без проблем. В том же дворе оказалась и женская школа, но учебный год уже начался, мест мало, и мне велели записаться через РОНО. И тут оказалось, что Петровка делит районы – наша чётная сторона – Коминтерновский район, а напротив, где школы, Свердловский. И меня послали из РОНО в 187-ю школу нашего района, что меня очень огорчило – ведь Шуре до школы всего 4 минуты, а мне целых 15. Потом, вспоминая это с Танечкой мы пришли к выводу, что это было счастье, т.к. здесь я познакомилась с Володей (их 18б-я школа была в том же дворе), я уверена, что никто другой не сделал бы мою жизнь такой счастливой, а мои дети не получили бы такого папу.

В школе классы были перегружены, всё время добавлялись вернувшиеся из эвакуации. Я училась легко. Из школьного периода хочу рассказать о нашем директоре, Анне Львовне Малисовой. Её дом разбомбили. Она была одинока и жила прямо в школе. Она была очень строгая, мы её очень боялись. Вызов к директору был серьёзным наказанием. Мне запомнились несколько эпизодов, очень ярко характеризующие этого замечательного педагога и человека.

Это был 6-ой или 7-ой класс, у нас заболела учительница математики и пришла её заменять Анна Львовна. Но вместо предмета она начала просто с нами разговаривать о жизни класса. Все оживились, разговорились, и Анна Львовна стала как-то выяснять, кто в классе плохо себя чувствует, к кому плохо относятся, дразнят, пристают и прочее. И когда находилась такая, Анна Львовна записывала фамилию на доске. Так набралось 7 или 8 фамилий. И тут Анна Львовна остановила оживлённые споры и говорит: « Должна вам сказать, что ваш коллектив болен одной нехорошей болезнью, она называется АНТИСЕМИТИЗМ. Посмотрите, на доке выписаны 7 фамилий, все

они еврейки, и вы, даже неосознанно, их недолюбливаете». Затем она немного рассказала о евреях, о гонениях на них, погромах. Урок получился потрясающий, думаю, он во многих заронил какие-то мысли. Надо быть великим педагогом, чтобы провести такой урок в классе из сорока тринадцатилетних девочек из самых разных семей.

Второй случай. 1944 год, я в шестом классе. У меня выросли ноги, единственное, что можно было купить – туфли из кожзаменителя на деревянной подошве, причём подошва просто прямая с каблучком, Я была очень довольна – новенькие, красивые, не жмут и без дырок. Гордо пришла в школу. На перемене побежала с лестницы, громко топая, и вдруг резкий злой окрик: «Элла. После урока зайди ко мне!» Я очень испугалась, подумала, что нельзя так быстро бегать на перемене. С замиранием иду в кабинет директора, чувствуя себя виноватой. Анна Львовна подаёт мне ордер на покупку туфель на резиновой подошве. Оказывается, и распределение дефицитной одежды и обуви тоже было возложено на директоров школ, они должны решать, кому нужнее.

В седьмом классе я вступала в комсомол. Рассказывая автобиографию на комитете комсомола школы, я сказала: «Мои родители попали в ЕЖОВЩИНУ и были арестованы. Я уверена, что это ошибка, они ни в чём не виноваты». Меня приняли, но предстоит ещё райком комсомола. Меня вызывает Анна Львовна и говорит, чтобы я о родителях сама не говорила, если не спросят, и о ежовщине не надо. Меня приняли, тогда мне это было очень нужно.

Ещё эпизод. Я в десятом. Учусь в основном отлично, но главная сложность для меня – сочинение. Я, во-первых, вообще плохо пишу, но кроме того часто делаю ошибки, а сочинения на медаль проверяют в районе или городе. Мне очень нужна была золотая медаль. Только она могла помочь мне поступить в институт – дочь врагов народа, и к тому же еврейка. А был 1949 год, начало расцвета государственного антисемитизма, да и до реабилитации родителей ещё семь лет. Весь год я, как могла, училась писать сочинения, даже писала диктанты. И вот сочинение написано, свобода. Во дворе школы волейбольная площадка, я радостно играю в волейбол. Вдруг из окна школы громкий крик Анны Львовны – «Элла, иди сюда!» – Я пришла, она велела вымыть руки – я же была взмыленная от игры. Анна Львовна мне говорит, что у меня в сочинении три ошибки. Она считает, что я достойна золотой медали. Ошибки надо исправить. Она бы могла это сделать сама, но считает более правильным, чтобы это сделала я. Две ошибки – просто поставить запятые. А с третьей сложнее. Я писала на свободную тему, что-то о «лишних людях». Я привела цитату из «Дяди Вани» Чехова: «О, Боже мой, мне 47 лет, если я проживу до 60, ещё 13 лет, что я буду делать эти годы, чем заполню их» (цитирую по памяти). Так вот, «Боже» я написала с большой буквы. Я сказала Анне Львовне, что не буду исправлять, я точно знаю, что так написано у Чехова. Анна Львовна не пожалела времени, отвела меня в

библиотеку, нашла Чехова, показала мне, что написано с маленькой буквы. Тогда я поправила на маленькую. Просто я читала Чехова дома в издании 20- х годов, тогда ещё писали «Боже» с большой. Это была бы идеологическая ошибка, и медали мне не видать. Такой была Анна Львовна, замечательный человек и педагог, большая удача в жизни встретить такого. Позже ей дали квартиру в хрущёвской новостройке, мы с девочками, будучи уже студентами, навещали её.

Я думаю, что в целом мне с учителями в школе повезло. Хорошая учительница химии – Анна Михайловна привила мне интерес к химии, которая, хоть и случайно, стала моей профессией на всю жизнь. Биологию нам преподавала Элла Соломоновна Цейтлин. Па выпускном вечере она отозвала меня, и сказала, что она училась на Биофаке МГУ у моего отца. Такого потрясающего педагога она больше в жизни не встречала.

Учителем истории был Юрий Арнольдович Бараль. Блестящий педагог. Кстати, он преподавал сразу и в мужской, и в женской школе, так что Володя тоже у него учился. Когда я смотрю фильм «Доживём до понедельника», учитель истории Вячеслав Тихонов очень напоминает мне Юрия Арнольдовича. Не внешностью. Очень люблю этот фильм, недавно пересматривала. И Тихонова очень люблю.

Больше всего я боялась экзамена на Аттестат Зрелости по истории. Мы сдавали материал сразу по пяти книгам, а у меня плохая фактологическая память. Так что я готовилась до одурения пять дней. Спасало положение то, что были опубликованы все вопросы билетов. На консультации я спросила Юрия Арнольдовича, что отвечать на вопрос о тосте Сталина о русском языке. (Не помню, как он был сформулирован). Юрий Арнольдович дал какое-то толкование этой загадки. Между прочим, от этого тоста родились слова песни: «Товарищ Сталин, Вы большой учёный, в языкознаньи знаете Вы толк...». Потом, на выпускном вечере, Юрий Арнольдович подошёл ко мне и сказал, что он слышал, я собираюсь в педагогический институт. Он заклинает меня – только не на исторический. В нашей стране безумно трудно преподавать историю и остаться честным человеком. «Ты умница, сама всё понимаешь» – вот такое напутствие я получила от любимого педагога.

Потом мы с Володей встречались с Юрием Арнольдовичем, он был директором школы на Шмитовском Проезде напротив нашего дома. Мы с ним советовались, переводить ли Мишу из третьего класса сразу в пятый. Ответ был отрицательный, но мы не послушались, и никогда не пожалели. Он просто не знал нашего Мишу.

Сегодня, через 75 лет, мы отмечали годовщину победы, и я очень ярко вспомнила тот день. Я была в седьмом классе. И вдруг долгожданное объявление. Кончилась! Чувство необыкновенное, удар, свобода. Хочется всех целовать, со всеми делиться радостью. Вечером с подружками пошли на Красную Площадь. По Петровке, да и по всем улицам текла непрерывная река к центру города, Все весёлые, целуются. Мы вышли довольно рано,

поэтому нам удалось дойти почти до середины Красной Площади, потом она была запружена вся. Когда начало темнеть, над площадью зажгли прожекторы с разных сторон, причём довольно низко над головами. Кто-то догадался и подбросил в лучи прожектора монетки, Они засверкали. Это так понравилось, что все полезли в карманы и кошельки и начали бросать монеты. Это было что-то невероятное, на площади было, наверное, много тысяч людей, получился грандиозный салют, Это сопровождалось криками радости, люди обнимали друг друга, прожекторов становилось больше, видимо, и осветители подключились к ликованию толпы. Как и когда мы оттуда выбрались, какой был официальный салют – не помню, но это ликование людей, этот денежный салют просто стоят передо мной.

Когда я была в восьмом классе, приехала мама. Без права жить в Москве, но всё равно жила. Дрожала от каждого звонка, пряталась за специально отодвинутый шкаф. У нас на Петровке большая комната была с тупым углом. Вот у этого угла так поставили зеркальный шкаф, что за ним образовалась ячейка, в которой пряталась мама, когда кто-то чужой приходил. Она прописалась в Гусь-Хрустальном и жила с нами.

Вспоминаю мамино возвращение. Она это написала в своей книге, а я хочу описать мои воспоминания. Мы были на даче, телефонов не было. Мы примерно знали, когда она может приехать. Бегали на станцию Соколовская к каждому поезду. Точно, что мы с Шурой, а кто ещё – не помню. Лёля не могла, оставить бабушку, от волнения у бабушки в любой момент мог начаться приступ. Я очень волновалась, я видела маму, когда мне было четыре с половиной года, а теперь скоро пятнадцать. Узнаю ли я, пойму ли сердцем, что это она, о которой в семье так много говорят и думают все десять лет? Наконец, она вышла из поезда, Я встретила её взгляд, и сразу почувствовала что-то необыкновенное. Я закричала: «Мама!» – и вдруг начала сразу смеяться и плакать. Это было потрясение.

Бабушка благополучно, без сердечного приступа, пережила встречу с дочкой, плакала и всё время говорила «Дожила...,дожила!». Дедушка в это время был в санатории в Подлипках. Мы с мамой поехали к нему. Меня послали найти деда и аккуратно подготовить его к встрече. Он был почти слепой, я вела его и уговаривала не волноваться. Я обнаружила его, играющим с приятелями в Преферанс. К слову, он видел только свои карты непосредственно перед глазами, а какие на столе не видел, ему говорили, когда открывалась какая-то карта. Несмотря на это, он всегда выигрывал, и строго прекращал игру, когда выигрыш достигал какой-то суммы, не разрешал себе обижать приятелей. Играл он блестяще. Но вернусь к встрече. Он плакал, обнимал маму. Трогал её лицо. Было трудно расстаться, но решили, что он должен кончить лечение, уехать из санатория сразу не позволили.

Мы спали с мамой в одной огромной кровати на Петровке. Я очень быстро привыкла к этому большому счастью – у меня тоже со мной мама.

 

Правда, об этом нельзя говорить ни в школе, ни с друзьями, кроме самых близких.

Мама организовывала мою жизнь. Она предложила нам с Леной Сергеевой по очереди ходить друг к другу. Мы учились во вторую смену, один день Лена приходила ко мне утром, мы делали уроки, играли, обедали и шли в школу. Назавтра я шла к Лене нас кормила обедом Ленина мама Дина Эммануиловна, шли в школу. Нам и нашим мамам это очень понравилось. С Леной мы дружим до сих пор, уже 75 лет.

Мама очень огорчалась, что я мало читаю, пыталась пристрастить меня к чтению. Но я читала, и сейчас читаю очень медленно, я едва успевала прочесть необходимое для школы, не выполнить все задания я просто не могла, такой характер. Я с ужасом представляла, иногда во сне, что меня вызывают отвечать, а я не выучила урок, мне казалось это очень стыдно.

Мама очень помогала мне с домашними сочинениями. Дело в том, что я всю жизнь легко и хорошо говорю, без конспекта читала лекции, а вот записать мысль – страшный труд – с чего начать, как писать? Интересно, что в этом я повторяю папу. Мама рассказывала, что папа, блестящий лектор, очень трудно писал.

Его ведь взяли преподавать, не дав ему закончить университет. Он был доцент, зам. декана факультета, а вот высшего образования у Закгейма не было. Вдруг начались какие-то проверки в МГУ, папу вызвали и предложили срочно защитить диссертацию. Материала-то у него сколько угодно, а вот написать срочно – это проблема. Папа очень трудно писал. Тут мама предложила – ты мне будешь рассказывать, а я запишу. Так и сделали – папа ходил по комнате и рассказывал, иногда со мной на руках, а мама записывала. Потом папа правил, машинистка перепечатывала. И действительно очень скоро он блестяще защитил диссертацию.

Так вот, я унаследовала от папы сложность перенесения мыслей на бумагу. И я попросила маму мне помочь писать домашние сочинения – «я буду тебе говорить мою мысль, а ты мне продиктуй, чтобы записать можно было». Так создавались мои домашние сочинения.

Немного о моём характере, вернее, натуре. Я воспитана Еленой, и в отношениях к мужскому полу, видимо, во многом что-то унаследовала от неё. Я очень долго была в неведении о многих вещах. Помню, в седьмом классе, мне было 14 лет, я пришла к моим подружкам Ире Евниной и Ире Трахман, они жили где-то около Петровских Ворот. Замечаю, что они замолчали, когда я вошла, и вообще странно себя повели. На мой вопрос, помешала ли я, и что случилось, они переглянулись, Ира Евнина вдруг сказала, что я не пойму, я ещё маленькая. Но на мои просьбы решили рассказать мне. И поведали, что такое менструация. Дома меня никто не просветил. И тут я вспомнила один эпизод из нашей жизни с Лизой в Петропавловске. Как-то раз я полезла за чем-то под кровать и обнаружила там свёрнутые кровавые тряпки. Я тогда страшно испугалась, знала, что

кровь бывает при туберкулёзе, еще при чём-то, и я решила, что Лиза умирает. Я даже начала думать, как нам с Шуриком тогда жить. Бедная Лиза, ведь туалет был через весь двор на улице, жили мы втроём в маленькой комнате, в 7 или 8 кв.м., а в проходной дед. Даже тряпки и бумага были большим дефицитом. Как трудно было жить! Да плюс проблема, чем накормить голодных детей и в чём их одеть.

Помню, девочкой я увидела, как петух залез на курицу и клюёт её в голову. Я решила, что он убивает её и закричала.

Я была уже студенткой третьего курса, как однажды мне моя подруга Наима пересказала одну азербайджанскую повесть, которая ей очень понравилась, Суть была в том, что девушку лишили девственности, и она пыталась как-то это скрыть, чтобы выйти замуж. И тут обнаружилось, что я понятия не имела, что это значит. А мне было 20 лет! Я не представляла, что существует девственная плева, и многое другое. Вообще в отношении к мужскому полу я была немного не от мира сего. Я очень стеснялась, что видно, что у меня есть грудь. Я страшно стеснялась, когда стало заметно, что я беременна, особенно потому, что работала в школе, и понимала, что дети теперь понимают, чем я занималась с мужем. Сейчас совсем другие нравы, но и для того времени я была немного не от мира сего в этом отношении.

Надо сказать, что в свои 23 года я страшно боялась первой ночи, и в последние дни перед свадьбой часто видела сон, как я уговариваю Володю, что нам так хорошо вдвоём, давай будем жить как брат и сестра. Вот такая я была идиотка!

ВОЛОДЯ

Владимир Борисович Силин. С Володей мы учились в параллельных классах мужской 186-ой и женской 187-ой школ. Учителя литературы устраивали нам совместные диспуты. На одном из них по «Молодой гвардии» от нашего класса выступала я, а от мальчиков Володя Силин. Они были уверены, что Силина переговорить нельзя, победа будет за ними. Но так получилось, что выиграла я. Значительно позже Володя признался мне, что, во-первых его очаровали мои косы, да и я сама, а во-вторых он вообще не читал «Молодую Гвардию», так что с его стороны спорить было авантюрой. Так мы познакомились, это был 9-й класс. Мы вместе ходили на демонстрации в ноябре и в мае. Надо сказать, что это была серьёзная кампания. Мы приходили в школу утром, нас разбивали на шестёрки, назначали правофлангового, который отвечал за свою шестёрку, и мы долго ждали команды двигаться. Колонна школы вместе с колонной мальчиков шли от Большёго Каретного до Красной Площади, через Красную Площадь, а потом уж мы свободно вместе с мальчиками шли домой. Всё это занимало много часов, очень уставали, были голодными, а самое трудное было в том, что безумно хотелось в туалет. Так что приходили полумёртвые. Но никому

не приходило в голову не пойти, всё-таки это был праздник, по дороге веселились, радовались. Один раз, когда мы проходили мимо мавзолея, там стоял Сталин. Увидев колонну детей, он начал как-то грозить нам кулаком, показывать на нас пальцем. Мы были в восторге, видели живого Сталина!! Видимо, это воспринималось, как встреча с богом. Я его не воспринимала тогда как просто человека, помню, мне пришла мысль, что ведь он должен ходить в туалет, и мне стало смешно, я поняла, что нам как-то внушили, что он не человек, а божество. Думаю, с таким же чувством шли в атаку и на смерть «За Родину, за Сталина»!

У моей Лены Сергеевой был брат-близнец Боря, который учился в одном классе с Володей. Мы стали собираться у Сергеевых дома – мы с Леной и ещё одна-две девочки нашего класса, её Боря, мой Володя, Володя Резвин и кто-то ещё из класса мальчиков. Такая образовалась компания. Мы с Володей начали ходить в кино на каникулах, он приходил ко мне домой, понравился маме. Мне с ним было очень интересно, но я воспринимала наши отношения просто как дружбу. Володя не делал никаких попыток меня обнять, или поцеловать – я просто действительно дружила с ним.

Помню, когда он первый раз пригласил меня в кино, он назвал начало сеанса на 15 минут раньше, Мы вышли без запаса, слегка торопились и пришли соответственно на 15 минут раньше. Я очень рассердилась, сказала, что никогда не опаздываю, и если он меня ещё раз обманет, я с ним никуда ходить не буду. С тех пор за 6 лет до свадьбы и 53 года после свадьбы мы всегда, даже в гости приходили первыми, наши характеры и в этом отношении совпали. Интересно, когда он приглашал меня в кино или театр, всегда были или ряд, или место 13. Он знал, что я люблю это число, но всегда говорил, что просто просил у кассира середину, и так получалось случайно. А во время каникул это могло быть подряд много раз.

И так мы дружили в 9 и 10 классе, а потом в институте. Володя любил музыку, собирал пластинки. Однажды принёс мне пластинку с увертюрой к Тангейзеру Вагнера, мы слушали, было очень приподнятое настроение. Володя в своей очень не простой манере начал мне говорить, что у него ко мне какое-то особое отношение, что он по какой-то синусоиде чувствует подъёмы и спуски. Я сейчас не могу вспомнить точно, как это было, но по прошествии многих лет понимаю, что он так пытался объясниться в любви, и всё это под Вагнера. Настроение было удивительное, но я не поняла. Мы продолжали дружить.

А потом, после третьего курса мы разъехались на практику в разные города и переписывались. И вот тут Володя решился прямыми словами объясниться мне. Я получила это письмо и очень расстроилась. Я ещё никого не любила, и написала ему, что я не могу ему ответить на его чувство, что мне очень, очень грустно, так как я считаю, что теперь не имею права на просто дружбу с ним, а мне с ним так интересно и приятно дружить. Последствия этого письма были неожиданными. Володя, приехав с практики,

привёз его в чемодане, а чемодан разобрала его мама, и прочла моё письмо. Представляешь её реакцию! Какая-то девчонка, дочь врагов народа, еврейка, и отвергла такого необыкновенного её сына! Она и раньше была недовольна нашей дружбой, боялась, что я испорчу Володе карьеру (что, безусловно, могло бы быть). Каков же был ответ Володи на моё письмо?

Какое-то время он перестал появляться ни у меня, ни у Сергеевых, где мы регулярно встречались, Я твёрдо поняла, что после моего письма он не хочет со мной встречаться. Я почувствовала такую пустоту, такую грусть, просто не находила себе место. Впервые поняла, что совсем не просто по- дружески к нему отношусь. Но ведь я сама отказалась от его дружбы!

И вдруг он пришёл! Оказалось, он просто болел гриппом. Он проигнорировал моё письмо, ничего не обсуждал, и отношения наши не изменились, но со временем становились всё теплее и откровеннее. До свадьбы было еще более двух лет. Все студенческие годы мы с Володей продолжали дружить, часто ходили в театр, покупали по несколько абонементов в консерваторию. Володя развивал мою очень слабую эрудицию в мире музыки.

О ВОЛОДИНОЙ СЕМЬЕ

Когда мы всё-таки поженились, Евгения Васильевна относилась ко мне без тепла. А с Борисом Ивановичем мы сразу подружились. Когда примерно через год после свадьбы я напрямую спросила Евгению Васильевну, почему она мне не доверяет, она очень прямо ответила, что она знает, что я не люблю Володю и вышла замуж, чтобы остаться в Москве. Потом добавила «проживите 5 лет, тогда я тебе поверю». К сожалению, она не прожила эти 5 лет, не дожила до рождения внука. Интересно, что она сама поставила себе диагноз – рак, а врачи говорили, что это дивертикул на пищеводе. Ей было трудно глотать. Быть может, если бы раньше прооперировали, она бы ещё прожила. Ей было только 54 года.

Володин дед Рейфшнейдер был немец, видимо, плохой человек. Володя никогда о нём не говорил, я не знаю, где он похоронен, но при Володе он с ними не жил. Жила Володина семья в сыром полуподвале, у Володи была отдельная комнатка в 4,5 м, а у родителей «большая» – 11 м. В той же квартире жила бабушка Анна Поликарповна, у неё была открытая форма туберкулёза. Когда я познакомилась с Володей, её уже не было. Там же жили две Володины тётки Людмила и Вера, и ещё их брат. Как-то Володину семью обворовали. Заявили в милицию. Вора нашли – это оказался брат Евгении Васильевны. Его арестовали, а в его комнату вселили

чужого и очень неприятного мужика. Пишу об этом, чтобы рассказать один забавный момент. В семье Володи всегда были кошки, они приходили сами через форточку, ведь это полуподвал. Но постоянно жил кот, с которым Володя играл с шариками из газеты. Володя щелчком направлял шарик на настенный ковёр, а кот старался поймать и отбить его на лету. Так вот этот любимый кот понял, что его хозяева плохо относятся к новому жильцу и начал гадить в его калоши. А больше нигде, был аккуратный.

Вера Васильевна была несколько неадекватной. У неё была «заячья губа», она никогда не общалась с мужчинами, и вообще не было у неё друзей. Вместе с тем она много, читала, как-то знала музыку. Её устроили продавцом в нотный магазин, где она проработала до глубокой старости сначала на Неглинке, а потом около Консерватории. Она была замечательным продавцом, знала, какие ноты нужны для разных классов разных музыкальных школ, училищ и консерватории, для разных инструментов. Всем покупателям она сразу предлагала то, что им нужно. Её долго уговаривали не уходить на пенсию.

К нам с Володей она относилась хорошо, приходила в гости, приглашала к себе, говорили в основном о музыке. Их полуподвал расселили, тёте Вере дали хорошую комнату в двухкомнатной квартире на четвёртом этаже. С соседями она жила спокойно, но очень не хотела уезжать из своего полуподвала, скучала, каждый день, когда могла, ходила посмотреть на бывшие свои окна, свой двор. Когда стала очень слабой, я иногда приходила помочь ей помыться. Однажды она попала в больницу с инфарктом, там упала с кровати и сломала шейку бедра, и вскоре умерла. Мы похоронили её на немецком кладбище, где её мама Анна Поликарповна, её сестра Евгения Васильевна, а потом и Борис Иванович, и Володя. На памятнике оставлено место и для меня.

А в наследство от тёти Веры у нас остались музыкальные книги – двухтомник Шаляпина, двухтомник Собинова, и многие другие. Тётя Вера покупала в своём магазине всё интересное и дарила Володе. А ещё мне в наследство достались замечательные старинные ножи из ржавеющей стали, которые режут лучше всех современных, и я каждый день вспоминаю тётю Веру.

С тетей Людмилой Васильевной я знакома не была, хотя они жили в той же квартире. У неё были близнецы лет на 7 – 8 моложе Володи. В 9 лет Володя заболел коклюшем и заразил совсем маленьких близнецов. Они умерли. А у Володи, как осложнение, началось воспаление лимфатических узлов на бедре с очень сильной болью – так начался костный туберкулёз правого бедра. Благодаря болезненному воспалению удалось очень рано поставить диагноз, что спасло ему ногу. Обычно костный туберкулёз начинается незаметно, без боли, так что к моменту постановки диагноза кость значительно разрушена.

Володю сразу поместили в костно-туберкулёзный санаторий, который в войну со всеми лежачими детьми был эвакуирован на Урал. Три года Володя пролежал в гипсовой кроватке, там они учились, там завязалась дружба с Лёней Приходько и еще некоторыми ребятами – на всю жизнь. После санатория Володя вернулся в Москву, ходил в туторе на костылях. Когда я с ним познакомилась, он уже ходил без костылей, с палочкой. Родители приложили огромные усилия, чтобы вылечить сына.

И вот представьте, как мать любила его, такого необыкновенного, талантливого, красивого, больного, а какая-то девчонка смеет его отвергнуть. Ясно, что она меня не любила, но и никак не мешала нам жить. Кстати, я писала, как долго не могла найти себе работу после окончания института, как меня хотели отправить на Урал, и как просто было бы всё, если бы мы с Володей расписались, ведь уже было твёрдо решено, что мы поженимся. И я не соглашалась до того, как оформилась на работу, так как боялась, что Евгения Васильевна решит, что я согласилась стать Володиной женой, чтобы остаться в Москве. И всё же она именно так решила. Очень жаль, что она не увидела, какая у нас получилась семья.

КАК Я ПОСТУПАЛА В ИНСТИТУТ

Я твёрдо знала, что я должна получить золотую медаль, чтобы попасть в какой-нибудь институт. Годом ранее Шурика, с моей точки зрения почти гения, не приняли в МГУ. Я туда и не собиралась, мне хотелось, и с самого детства, быть учителем. Поэтому прямо с выпускного вечера, прогуляв ночь по Москве, я явилась в Московский Педагогический (его выпускников по распределению оставляли в Москве, что для меня было очень важно). Встретили меня там с восторгом – «Вы у нас первая медалистка, поздравляем!!». Я спокойно поехала на дачу, там были и мама, и бабушка с дедушкой, впереди 2 месяца свободы, отдыха. (Маме оставалось два месяца до второго ареста). Проходит почти месяц, вдруг, не помню кто, приезжает из Москвы и с волнением сообщает – «Элка, тебя разыскивают из приёмной комиссии института, просят срочно приехать!» Я в страшном волнении еду в Москву, бегу в институт, и мне сообщают – «У нас тут была комиссия, проверяли заявления, и в вашем нашли грамматические ошибки. (Я написала свой адрес – Петровка 26 квартира 5 – без запятых). Сказали, что поднимут вопрос о лишении Вас медали. Мы уговорили вопрос не поднимать, а Вы заберёте своё заявление».

Между прочим, угроза о лишении медали – блеф. В этом же году золотые медалисты, в том числе из нашего класса Люся Шахова, при поступлении в Полиграфический институт писали диктант. Люся рассказывала, что некоторые делали по 30 и более ошибок, и никто не лишал их медали.

Оставалось всего несколько дней до начала вступительных экзаменов, когда медаль уже не действует. Я бегу в Ленинский Педагогический и подаю там заявление. Там толпа таких, как я. Нам устроили собеседование и сказали, что на всех мест не хватит, чтобы мы часок погуляли, будут вывешены списки. Пошли мы на Ново-Девичье кладбище, вернулись через час – два списка – в одном принятые – все русские фамилии, в другом не принятые – все еврейские фамилии. Прибегаю домой, и мне рассказывает Димина жена Тая, что в этом году ни в один педагогический институт ни один еврей не будет принят, она точно узнала. Это был 1949 год, начало мощной государственной антисемитской компании. Впереди «борьба с космополитами», дело врачей и подготовка к репатриации евреев на восток.

Так что я не стала пытаться попасть в третий Педагогический и пошла в Менделеевский МХТИ. Оставалось дня два до начала экзаменов. Собралось человек 30 таких отверженных медалистов, все евреи. Нас пригласили в кабинет к директору (тогда ещё не было ректоров). Николай Михайлович Жаворонков проводил с нами собеседование, но не для того, чтобы отсеять кого-то. Он спросил, на какой факультет мы собираемся. Сразу предупредил, что на новый, Физико-химический, не надо подавать, и очень рекомендовал Силикатный. Он так ярко рассказал о научных работах, которые там ведутся, что большинство согласились. В результате на Силикатном была изумительная группа, из которой вышли академики и профессора. Ну а я сказала, что хочу на Неорганику. «Почему?»- удивился Николай Михайлович? – «Потому что там мой брат» – «Кто?» – Саша Закгейм – «О, знаю такого, милости просим на Неорганику» – (он сам тоже с Неорганики). Вот так мы с Шурой оказались в одном институте, а после его болезни и академического отпуска – и в одной группе.

ИНСТИТУТ

В Менделеевке я окунулась в студенческую жизнь. Сразу попала в факультетскую, а потом и в институтскую волейбольную команду. Вскоре вошла в факультетское бюро комсомола, а потом и в актив институтского комитета – без общественной работы я не могла. В бюро на меня возложили выпуск факультетской газеты, кажется, «Молодость», и это было издевательство. Я ничего не могла предложить нашей редакции, но возглавляющий нашу редакцию Виталий Дроздов требовал, чтобы я сидела с ними, пока они всё делали. А это длилось часами. Сам Виталий хорошо рисовал, особенно ему удавались карикатуры, шаржи. Ира Маркова изумительным почерком переписывала все заметки. Феликс Серебрянский писал какие-то тексты. Я робко просила Виталия отпустить меня, но он строго, а глаза смеялись, говорил: «Сиди, ты ответственная, вдруг мы не ТО напишем». И я сидела, бездельница развлекала работающих, им это

нравилось. Но наша «Молодость» получила первое место в институте, ведь тогда на всё было соцсоревнование.

В одном из соревнований по волейболу с другим институтом я сломала большой палец, с волейболом пришлось расстаться, и я переключилась на настольный теннис. Причём у меня сразу начало хорошо получаться, ведь тогда еще только что появился пинг-понг, как тогда его звали, в СССР. Меня даже посылали на зимние каникулы в Ленинград на соревнование с Технологическим институтом, я там что-то выиграла, сохранилась фотография.

Хочу рассказать один забавный эпизод институтской жизни. После третьего курса весь наш поток – три группы неоргаников – поехали на практику в Мариуполь (тогда он назывался «Жданов»), После жаркой смены на коксовых печах мы с наслаждением ныряли в Азовское море, на берегу которого нас расселили по деревенским избам, на окраине города. На завод и обратно нас возили в грузовике. И вот однажды Радик Изосенков нырнул в море, а вынырнул – и мы ахнули – его роскошная волнистая грива волос была вся в мазуте. Что делать? Мыло не берёт. Собрали у всех девочек одеколон – думали, спирт поможет. Никакой реакции. Обсуждали возможность остричь, представляли, что ведь это и с нашими косами может случиться. В это время пришла хозяйка нашего дома. Мы ей рассказали, что произошло. – «Эх вы, химики – сказала она, – у вас есть сливочное масло? Намажьте ему волосы, получится дегтярное мыло, и всё смоется». Торжество народного опыта над наукой.

Самыми близкими моими друзьями в институте были Наима Халилова и Галя Гришенкова. Наима сама выбрала меня, села рядом на первой же лекции и сказала, что хочет со мной дружить. И это стало на всю жизнь. Я пять раз ездила к ней в Баку, один раз с Володей, а последний раз уже после 80 лет. Наима заочно делала диссертацию, руководитель был в Москве, и она несколько раз жила у меня, сдавая экзамены, защищая диссертацию. Я с ней объездила много мест в Азербайджане, приезжала к ней на свадьбу, а она вышла замуж лишь в 38 лет. Её муж Васиф нам с Володей нравился. Он работал биологом в Бакинском филиале Московского института, часто приезжал в Москву в командировки и всегда останавливался у нас. Я очень любила Наиму. Два года назад она умерла.

ГАЛЯ

Галя Гришенкова была замечательным человеком, но несколько нелепым. Жила она всегда очень бедно. В институт она пришла на 6-ом месяце беременности и 05 декабря 1949-гогода родила Танечку. При этом, имея очень мало помощи от мачехи и отца, сдала всю первую сессию без троек.

Муж её Шура в 12 лет удрал на фронт, был сыном полка, у партизан ходил в разведку, связывался с населением. Немцы его поймали и распяли. Об этом написал Смирнов. Галя очень его, такого героя, полюбила. С

разрешения родителей они оформили брак, когда Гале было только 17 лет. А за месяц до восемнадцати она родила дочь.

К сожалению, Шура не желал учиться. И вот картина: Галя несёт двухмесячную дочку в ясли, ведёт за руку мужа в 7-ой класс, и едет в институт. А он потом удирал с уроков. Вскоре его отец устроил в какое-то военное училище под Киевом.

У нас Галя была старостой группы, выдавала стипендию. Однажды она просчиталась на 5 рублей (стипендия была 29). Мы предложили собрать со всех по 20 копеек, но Галя категорически отказалась – это её вина. А ведь она жила на эти деньги с дочкой!

Её муж, курсант какого-то военного училища под Киевом, однажды присылает ей письмо с просьбой выслать ему 20 рублей, его карточный долг, иначе он повесится.

Галина мама умерла, когда Галя была маленькой. Мачеха относилась к ней плохо, не позволяла отцу ей помогать материально. Галя рассказывала, как отец тайно от жены собирал деньги, чтобы купить дочке воротник на зимнее пальто. Мачеху очень злило, что Галя такая умная, а её сын не может хоть тройки, получать, второгодник.

Галя была очень способная, прекрасно училась, обладала великолепной памятью. Она по успеваемости на курсе была третьей после Шуры и меня. При этом был колоссальный разрыв между её способностями и интересами, и средой, из которой она вышла. Когда она работала в отделе информации института химических реактивов, её называли ходячей энциклопедией. Она знала всё о тысячах реактивов, где и какого качества их производят, какие у них свойства – сотрудникам не надо лезть в справочники, достаточно спросить у Гали.

Гали уже 16 лет нет на свете. Её дочке Тане 71 год, я дружу с ней.

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ

Теперь хочу рассказать, как мы кончали институт, о распределении. У нас с Сашей (в институте, а потом и дома мой брат Шура стал Сашей) был один и тот же руководитель диплома – Иван Николаевич Шохин. Замечательный человек, умница, старый интеллигент. По итогам на курсе Саша был первый – все отлично, а я вторая, с одной четвёркой за все пять курсов. Перед распределением нам выдали большой список мест работы, чтобы мы выбрали, что просить. Обычно считалось, что те, кто лучше учился, имеют преимущество в выборе, их вызывают вначале. Так Галя Гришенкова получила единственное место в институте Академии Наук, где зарплата была не 90, а 120 рублей, для неё это было очень важно. Но нас с Сашей никто не вызывает. Через некоторое время выходит Иван Николаевич и говорит Саше – «Вас согласился взять НИУИФ, не плохое место, не отказывайтесь». Вызывают Сашу, он подписывает, а меня никто не хочет. Вскоре выходит одна студентка и тайно говорит Саше – «Иван Николаевич просил передать тебе, чтобы ты немедленно ушёл домой, пока там не передумали». Саша

ушёл. Потом сам Иван Николаевич вышел, и опять-таки тайно, мне сказал, что он уговорил представителя заводика химреактивов меня взять, чтобы я не отказывалась, больше мест в Москве нет. Я естественно подписала.

Но работать там мне не пришлось – когда все получили направления на работу с первой зарплатой, на меня пришёл отказ – закрыли грязный цех по санитарным нормам, и я не нужна.

ПОСЛЕ ИНСТИТУТА

И что же делать дальше? Мы с Володей пошли в министерство. Кто же ещё мог бы сопровождать меня, Лёля и Шура для этого совсем не годились, а мама была в ссылке в Караганде. В министерстве оказалась очень симпатичная инспектор, она внимательно выслушала нас и сказала, что в Москве у неё мест работы нет, дать мне свободное распределение она не может, для этого надо выйти замуж. Но она может дать свой телефон. Ищите сами работу, найдёте – пусть позвонят мне, я подтвержу разрешение министерства.

И вот я со своими золотой медалью и красным дипломом, а также с репрессированными родителями еврейской национальности, начала ходить по разным местам. Везде такие работники нужны, заполните анкету. Звоню назавтра – извините, не нужна. Так бегала весь июль.

Володя предлагает расписаться, мы уже давно решили, что поженимся. Но я понимала, что тогда действительно окажется, что я вышла замуж, чтобы остаться в Москве, и Евгения Васильевна мне никогда не поверит и не простит.

Наконец Володя категорически заявляет, что мы на две недели едем в деревню Селиваново под Углич, где очень дёшево можно снять комнаты, надо только привезти с собой муки. Нам хозяйка будет печь хлеб, даст молоко и яйца, и там море малины. Отправились мы вчетвером – мы с Володей и Лена Сергеева со своим приятелем. Сняли в одной избе две комнаты, одну для девочек, вторую для мальчиков. Утром хозяйка приносила нам самовар, наверху которого были сварены яйца, прямо в самоваре. Больше никаких греющих приборов для готовки пищи не было. Иногда хозяйка топила печь и пекла нам хлеб. Малины действительно было море, крупной, сладкой, замечательной. Эти две недели были сказкой. Под конец мы решили отпраздновать окончание сказки и купили бутылку сливянки, очень сладкой и, по мне, вкусной. Распили, и тут у меня начался неудержимый смех. Мне было так весело, так смешно, глядя на меня остальные трое начали тоже хохотать. Сидели мы за столиком около окна, окно было открыто, и вскоре мы увидели, что половина деревни собралась посмотреть, что случилась, и мы так задиристо хохотали, что и многие зрители присоединились к нам. Потом оказалось, что у меня вообще после

небольшого количества вина начинается неудержимый смех. Володе это очень нравилось и он нарочно «спаивал» меня во время застолий.

Вернулись в Москву, опять начались поиски работы. Проходит сентябрь, подходит к концу октябрь, а ведь я обязана после окончания института с сентября отработать три года по распределению. В министерстве лежит путёвка мне в Березняки, правда я за неё не расписывалась. Сколько ещё они будут терпеть?

И тут мне звонит моя любимая тётя Анечка, и сообщает, что её сын Володя, которому в 10-м классе сдавать экзамены на аттестат зрелости, вместо химии прыгает в спортзале. Конец первой четверти, а их учительница химии, не предупредив заранее, уехала в Болгарию к мужу. Надо представлять, что значило в 1954 году получить разрешение на отъезд, до последнего дня могли отказать, поэтому она не предупредила. Уже разгар учебного года, сразу свободного учителя не найдёшь.

Аня позвонила завучу, представилась мной и рассказала мою историю. Завуч предложил мне приехать. Я тут же отправилась на Кутузовский, где была школа N256, встретилась с Аней и мы вместе пошли к Анатолию Васильевичу. Он набрал номер инспектора министерства и получил подтверждение, что они меня отпускают. Я стала учительницей, о чём мечтала с детства, куда меня не пустили два пединститута.

Начало моей педагогической деятельности было ужасным. Мне дали пять десятых классов по четыре часа в неделю, четыре девятых и пять восьмых по два часа в неделю, итого 38 часов в неделю – при норме учительской ставки 18 часов в неделю. При этом три разных темы уроков и 14 классов по 30 – 40 учеников в классе. И я никого не знаю, никакого опыта, педагогику и психологию не изучала, педпрактику не проходила. Короче, это был ужас. Я совершенно не владела дисциплиной в классе. Когда ко мне приходили на урок директор или завуч – всё было замечательно, они оставались довольны. Но когда я одна! – ужас. Через месяц, 28 ноября кончался испытательный срок, и мы решили подстраховаться. На 4 декабря была назначена свадьба, а 28 ноября мы расписались. Так что у нас целую неделю был настоящий фиктивный брак. К счастью в третьей четверти нашлась вторая учительница химии, у меня остались только восьмые и девятые классы, стало легче. И проработала я в этой школе более шести лет. Но по-прежнему у меня была плохая дисциплина на уроках. Отсутствие зрительной памяти приводила к тому, что я до третьей четверти не запоминала учеников, не могла нормально сделать им замечание, поговорить.

Были у меня в школе и успехи, были и радости. Это очень хорошее отношение многих учеников, очень добрые отношения с учителями. Мне нравилось, когда ко мне прикрепляли студентов-практикантов из пединститута. Мы разговаривали, им нравились мои уроки, я делилась опытом. Один студент принёс фотоаппарат и фотографировал, а потом

подарил мне портрет – я стою у окна и слушаю ответ ученика у доски. Этот портрет мне очень нравится.

Когда у меня родился Миша, я взяла очень маленькую нагрузку, всего четыре седьмых класса, по 2 урока в неделю. В одном из классов были почти все очень слабые ученики. На мой вопрос завуч объяснил, что класс сформирован по месту жительства. Недалеко от нашей школы был Бадаевский Пивоваренный завод. Около завода построили бараки для рабочих завода. Вот из детей этих рабочих и состоял этот класс. Работать в нём было очень трудно. Особенно мне мешала одна девочка, насколько помню, Катя. На вид она была немного старше других, резкая, грубая. Она часто прогуливала уроки. Я не была классным руководителем в этом классе, но решила поговорить с Катей, попросила её остаться.

Она рассказала, как живут они в бараке. У каждой семьи – отсеки, разделённые чуть ли ни фанерой, даже комнатами не назовёшь, теснота, очереди в туалет, драки, ругань. Уроки делать негде. – «Вы спрашиваете, почему я прогуливаю школу? Я Вам расскажу. У меня один лифчик и одни трусики. Когда я их стираю, мне нечего одеть, я не могу выйти». – Мне было так стыдно, так обидно, что я ничем не могу помочь, что я как-то без уважения относилась к этим девочкам, не потрудившись узнать, как они живут. Я стала как-то по-другому относиться к ним, и почувствовала отклик. Но этот стыд живёт во мне до сих пор.

Я вела химический кружок для семиклассников, многие девочки и один мальчик, работали в нем и очень хорошо ко мне относились. Они навещали меня в больнице, когда я долго болела.

На третий год моей работы лаборантом ко мне поступила Люся Завадская. Её направила наша общая учительница химии из 187 школы Анна Михайловна. Люся не прошла по конкурсу в институт, и решила поработать лаборантом. И проработали мы с ней три учебных года. Мы подружились. Я поняла, что она интересный человек, и ей очень подходит быть учителем. Она хорошо помогает во время уроков, дети её любят. Я твёрдо решила, что ей надо поступать в институт. А Люся очень боялась экзаменов, и буквально перед последним днём приёма документов сказала, что не будет поступать. Дальнейшее я совершенно забыла, но Люся мне рассказала, что я очень суровым тоном заявила, что если она не подаст заявление, я с ней больше разговаривать не буду. Люся подала, и поступила, и уже с первого курса начала преподавать в вечерней школе, ведь работа лаборантом за три года её многому научила – она за это время и сама проводила опыты на уроках, вела лабораторные уроки, и слушала учителей, так что у неё уже была хорошая педагогическая практика.

Потом 57 лет, до 79 лет она работала химиком и биологом в школе. Люся считает, что я сыграла решающую роль в её судьбе, очень дорожит нашей дружбой.

Три раза Люся организовывала наши совместные поездки за границу. Один раз мы на автобусе от Ленинграда через всю Европу ездили в Париж и обратно. В другой раз мы в Египте плыли но Нилу до Асуана и обратно, а потом купались в Красном море в новогоднюю ночь 2011 года. А ещё ездили втроём с ещё одной её подругой в Грецию. Каждый раз она ухитрялась доставать относительно дешёвые путёвки. Сама она объездила весь мир, зарабатывая на поездки тяжёлым трудом учителя, ведя всегда двойную нагрузку. Нашей дружбе 64 года, мы продолжаем общаться.

СВАДЬБА, ДЕТИ И ВООБЩЕ ЖИЗНЬ

Итак, о свадьбе было решено. Хочу описать один забавный эпизод.

Летом 1954-го мама ещё была в ссылке в Караганде без права выезда. И до неё дошли страшные слухи, что Элка собирается замуж за сына полковника КГБ. На самом деле Борис Иванович был майором войск связи, бухгалтером. Как это превратилось в полковника КГБ или НКВД – не знаю. Но мама была просто в отчаянии, перспектива породниться с органами её пугала. Она в ссылке и приехать не может. А тут в Москву ехал Эмка Мандель (будущий Наум Коржавин). Мама поручила ему отговорить меня от этой свадьбы. И вот едем мы с Эмой на электричке в Загорянку, и он начинает «тактичный» разговор о Володе – да люблю ли я его, давно ли знакомы, и любит ли он, и целует ли меня. Я говорю, что ещё не целует, я не разрешаю. И тут Эмка сообщает, что, значит, не любит, если бы ОН, Эма, полюбил меня, то сразу бы поцеловал. А я ответила – «ну и сразу бы получил пощёчину». Поняв, что зашёл не того края, Эма начал расспрашивать о Володиной семье. Поняв, что до мамы дошёл весьма «испорченный телефон», что Володина семья никакого отношения к КГБ не имеет, он воскликнул: «Что они все, с ума посходили?» И Эма, заявил очень авторитетно – «Элка, женись!».

В это время я безумно много работала (нагрузка в школе 38 часов в неделю, плюс классное руководство, плюс три разных подготовки, – для первого раза безумство!). Свадьбу назначили на 4 декабря, а 5-го был нерабочий день – праздник, день конституции. Так что было подряд два свободных дня. В первый день пригласили человек 30 родных моих и Володиных, отмечали у Полины на Кировской. А назавтра собрались человек 30 моих и Володиных друзей у нас на Петровке. К этому времени с мамы сняли ссылку, и она уже жила с нами на Петровке. Мама сама сшила мне платье из белого крепдешина такого фасона, что его можно было носить не только на свадьбе. Тогда не было принято шить прекрасные одноразовые наряды. Жили все очень скромно. И началась наша с Володей очень счастливая жизнь, на пятьдесят три года.

Интересно, что потом мне Володя сказал, что как только он меня узнал в 9-ом классе, сразу твёрдо понял, что только я ему нужна, и твёрдо ЗНАЛ, что так или иначе мы с ним будем вместе. И за всю жизнь мы ни разу с ним

всерьёз не поругались. Я не люблю принимать решения, а он спокойно брал на себя решения всех серьёзных вопросов. Мы идеально подошли друг ДРУГУ-

Однажды весной 1956-го года я заболела ангиной, и очень долго держалась небольшая температура, при этом началась экстрасистолия – каждый 6-ой или 7-ой удар сердца превращался в непрерывное тук-тук-тук. И была очень большая слабость. Вызвали врача, чтобы продлить больничный, и врач сказала, что больше она продлевать не может, уже месяц, она выписывает меня на работу. Рядом со мной сидела Лёля. Она посмотрела на врача и спросила – «Вы разве не слышите перебои в сердце?»

-  «Слышу, но слишком долго это тянется, её состояние не плохое» – Лёля очень рассердилась и сказала, что если она выпишет меня на работу, Лёля поставит вопрос о её профнепригодности. Врач испугалась и сказала, что тогда она даёт мне направление в больницу, дома она меня держать не может. Так меня ещё на месяца полтора положили в больницу с ревмокардитом. Перебои сердца не прекращались. После больницы Лёля распорядилась вывести меня на дачу, лежать в саду или дома, ходить только в туалет. Учебный год кончился, я могу отдыхать. Надо сказать, что такими жёсткими мерами Лёля сохранила мне сердце, оно и в 89 лет работает как часы.

Володя почти каждый день приезжал ко мне в больницу, почти всегда привозил 100 грамм осетрины, тогда это стоило очень дорого, чуть ли ни 5 рублей, но память об этом блаженстве осталась на всю жизнь. Одновременно со мной в другой больнице оказалась и его мама. У Евгении Васильевны был рак в последней стадии. И вот Володя бегал между больницами.

Когда мы оказались на даче, Володя вдруг принял решение, и оно мне понравилось – тебе надо родить ребёнка, необходима перестройка организма, тогда выздоровеешь. И я забеременела. Интересно, когда я родила – экстрасистолия сразу кончились. А когда забеременела второй раз

-   вновь началась – это мне и открыло, что я беременна, ведь я ещё кормила Мишу и не ожидала такого. А потом всё кончилось, и за всю жизнь я больше не знала, что значит боль в сердце.

В сентябре я вышла на работу с небольшой нагрузкой. А 28 сентября умерла Евгения Васильевна. Незадолго до смерти мы с Володей навещали её в больнице, ей было очень плохо, больно было дотронуться до любого места тела. Мы с Володей обсуждали, что правильнее – сказать ей, что у нас будет ребёнок, или ей будет ещё обиднее умирать, не дождавшись внука. Володя решил не говорить, а я до сих пор не уверена, что это правильно, вдруг у неё была бы в конце жизни какая-то радость. Ей было всего 54 года.

Во время похорон Борис Иванович бросил недокуренную папиросу в открытую могилу и сказал, что больше не закурит никогда. Курил он с 16 лет, и больше никогда не закурил. Какая сила воли!

С похорон мы поехали к нам на Петровку. Борис Иванович сказал, что не представляет, как жить в пустом доме, и мы с Володей предложили ему пожить у нас. Мы занимали отгороженную шкафом и портьерой часть шестнадцатиметровой проходной комнаты, а при входе была большая ниша, тоже отгороженная портьерой. Когда-то там стояли прессы для изготовления пуговиц. Потом там поместили диван или кровать, и часто ночевали гости. В эту нишу мы и поселили Бориса Ивановича, и он прожил с нами почти пол года.

Когда я пришла с Мишей из роддома, Бориса Ивановича уже не было, а на столике стояла большая корзина цветов и лежала коробочка с золотыми часами с золотым браслетом – подарок от свёкра и новой свекрови.

Александра Сергеевна в Силинской семье была как младшая сестрёнка, дружила с сёстрами Бориса Ивановича. Их мамы давно дружили. Она была младше Бориса лет на 12. Когда она подросла, Борис взял её к себе на работу бухгалтером, они были хорошо знакомы. В юности у неё был жених, большая любовь, но он заболел скоротечной чахоткой и умер. И Шурочка больше никого не хотела, осталась старой девой. И, когда умерла Евгения Васильевна, сестры стали сватать Бориса с Шурочкой. Им это удалось, и создалась новая замечательная семья. Оба были чудесными людьми. Вместе ездили по разным городам и весям, очень помогали друг другу. Вместе они прожили 38 лет. Последние годы летом они жили у нас на даче, их очень любили и мы с Володей, и наши дети, и внуки. Умер Борис Иванович на руках у нас с Шурочкой в августе 1995 года у нас не даче. Ему, видимо, было 94 года (он не точно знал свой год рождения).

В Москве мы Шурочку уже не отпустили, оставили с нами. Мы с Володей взяли её к себе. Она тяжело переживала смерть Бориса, начала сильно болеть, и примерно через полгода умерла у меня на руках. Так что жизнь мне подарила ещё такую замечательную семью.

Незадолго до смерти Евгении Васильевны на работе у Бориса Ивановича составляли списки нуждающихся в жилье, для их части строился дом на Шаболовке. Борис Иванович стоял в очереди на двухкомнатную квартиру, но после смерти жены ему должны были дать только одну комнату, а вторую отдавали его сослуживцу. Когда дом был готов, Борис Иванович уже жил у Александры Сергеевны, но прописался в новом доме, а Володя был по-прежнему прописан на Самотёке. И мы начали искать обмен новой комнаты на Шабловке и двух полуподвальных – в 11 и 4,5 метров на Самотёке, на две комнаты в коммуналке, на большее рассчитывать было нельзя. Очень долго искали, сделали косметический ремонт на Самотёке. Наконец с большим трудом договорились на Шмитовском на большую комнату с двумя окнами, разделённую фанерной перегородкой на две.

Очень радостные, что будет своё жильё, мы по путёвкам поехали в дом отдыха на Украину. Полуторагодовалого Мишу оставили маме. Я была уже наверно на шестом месяце с Таней. Нам удалось получить крошечный домик

(сарайчик) с двуспальной кроватью, я завладела волейбольным мячом и возглавляла игры на площадке. Один раз мужчина из наблюдателей отозвал Володю и испуганно спросил, знает ли Володя, что я беременна. Володя улыбнулся и подтвердил. Ещё там был заплыв по озеру, и я заняла первое место среди женщин. Вообще всё было замечательно, мы первый раз уехали после рождения Миши, свобода и радость переполняли. Но одна забота не отпускала, как там с квартирой. Ведь мы уехали сразу после подписания документов на обмен, а вдруг другая сторона поймёт, какая сырость на Самотёке. Мы договорились с мамой, что нам телеграфируют, если будет что-то срочное. И вот мы получаем короткую телеграмму: «Самотёка мочит». Что это значит? Ошибка ли телеграфиста и надо читать «молчит», или были дожди и потекли новые обои. Подумали, что о протечках написали бы по- другому, и решили спокойно отдыхать дальше.

Переехали на Шмитовский, устроились, оставалось ещё недели две до родов, и мы решили отпраздновать новоселье. Утром приехала мама, мы радостно оставили ей Мишу и пошли в кино. Я сказала маме, что вымою пол, когда приду, что мы всё успеем, чтобы не волновалась. А в кино у меня вдруг отошли воды. Оставив маму с Мишей, мы поехали в наш роддом на Тестовской, это две остановки от дома. Но увидели объявление, что роддом закрыт на профилактику. Через площадь от роддома была конечная остановка троллейбуса. Увидев, что там стоит и собирается отходить троллейбус, мы бегом во всю мощь бросились через площадь. Водитель увидел нас и подождал. Он как раз доезжал до Миусского роддома, куда меня и положили, а Володе велели идти домой. А схваток не было, и мы думали, что меня не оставят, ведь я не догуляла две недели декрета.

Новоселье решили не отменять, собрались все мои тётки, свекры, брат. Праздновали. Они пытались звонить в роддом, но справок не дали до утра. Володя был уверен, что это надолго, ведь с Мишей я четыре дня рожала, да и схваток вообще не было. Однако в 10 вечера я родила Танечку, легко и спокойно.

Надо сказать, что я очень боялась, что моя соседка на Шмитовском окажется недоброй, да и кому понравится сосед с двумя крохотными детьми – плач, бесконечные пелёнки в общей кухне.... Я очень волновалась. Напрасно. Валентина Владимировна оказалась замечательным человеком, мы подружились, она многому меня научила, и помогала мне. Миша любил ходить к ним в гости. И однажды, через несколько дней после нашего приезда из роддома, произошёл страшный случай. Танюшка запелёнутая спала в своей низенькой коляске. Миша был у соседей, я пошла стирать пелёнки на кухню. В какой-то момент решила проверить, не осталось ли грязных в комнате. И с ужасом увидела, как Мишенька тянет за запелёнутые ножки Танечку к концу коляски. Через секунду она бы съехала и ударилась головкой об пол. Я подхватила её и в ужасе закричала: «Миша, что ты делаешь?» – «Так надо» – Зачем? – «Тёте Йите подайить!». Выяснилось, что он

пил чай у Валентины Владимировны, там была соседка из другой квартиры Маргарита, по-моему большая дура и неприятный человек. И она говорит полуторогодовалому ребёнку: «Мишенька, твоя мама такая богатая, у неё двое детей. А у меня ни одного, мне так скучно. Подари мне твою сестричку». – «Счас»- ответил Миша и побежал за сестричкой. Я долго приходила в себя. Больше мы не оставляли не поднятой заднюю стенку коляски. Мише было один год и восемь месяцев, он уже прилично разговаривал, Тане не было двух недель.

Вспоминаю ещё разные случаи с детьми.

Мише четыре с половиной года, Тане три, может быть, чуть меньше, но она уже ходила без коляски до магазинов. Я с ними пошла за мылом в керосиновую лавку – так называли магазин, где продавали и керосин, и всякую химию – на Мантулинскую улицу. Это через большой наш двор и через дорогу, довольно большое путешествие для маленького ребёнка, она устала. В этом магазине очень грязный, чуть ли ни земляной пол. И вдруг моя Таня желает ко мне на руки, а я покупаю и не могу её взять. Тогда она начинает ложиться на этот ужасный пол в своей новой шубке. Я её тяну за ручку, и вдруг у неё вывихивается плечико. Страшная боль, страшный крик, я хватаю её на руки, что делать? – в руках покупка и орущая Таня, и Мишу надо держать за ручку, я в растерянности. Тут подходит знакомая из нашего двора, мы вместе гуляли с детьми, и спрашивает, есть ли кто у нас дома. Дома был Володя. Она предложила взять Мишу и покупки и отвести их домой. А я с орущей Танечкой на руках, дошла до трамвая и доехала до Дзержинской больницы, которая была на нашем Шмитовском через 3 остановки. Мне предложили подождать, и буквально через минуты раздался крик, а вскоре мне вынесли всхлипывающую, но весёлую дочку.

Ещё случай. К соседям приехали на несколько времени их внуки – трёхлетняя Нина и пятилетний Серёжа. Они хорошо играли с моими. Миша был ровесник Нины. Однажды к нам приехала моя мама, отпустила меня на работу в школу и осталась с детьми. Мама была на кухне с Валентиной Владимировной, все дети играли в нашей комнате. Мама входит в комнату и видит, что Миша сосёт кончик ртутного градусника. Она в ужасе выхватывает его и видит, что конец с ртутью отгрызен. Начинается выяснение. Серёжа говорит, что отгрызла Нина. Миша показывает, как он его откусил, и он так- так-так пошёл в животик. Таня играла на полу и в этом деле не участвовала. Мама в ужасе – ртуть яд, что будет? Валентина Владимировна хватает детей и везёт их в больницу. Там рентген устанавливает, что ртуть у Нины в животике. Что делать? – «Кормить густыми кашами и следить за желудком. Ртуть тяжёлая, сама выйдет. Страшно только стекло, может порезать кишку, следить, будет ли кровь» – спокойно ответила врач. Всё обошлось. А потом моя сестра Лена объяснила, что ртуть опасна своими парами, а глотать её можно – сразу выскочит.

Трёхлетняя Таня приходит из яслей и сообщает: «мама, а Нина и Ваня (это близнецы) очень плохие. Они ругаются матом» – А ты откуда знаешь? – «Я же слышу!).

Вспомнила случай из моего детства. Мне почти 8 лет, я с бабушкой ездила в Ленинград к Мише и Ане. Мы с Леной пошли во двор гулять. Там какие-то девочки что-то разглядывали у забора. Мы подошли, они меня спрашивают, умею ли я читать. Надо сказать, что это для меня был больной вопрос. Шура читал с трёх лет, а мне скоро 7, а я читаю по складам. Поэтому я гордо ответила «Да»! – «Ну, прочти!» – Я не задумываясь громко и чётко прочла трёхбуквенное на «х». Они весело засмеялись, я ничего не поняв, сказала, что я правильно прочла, и повторила. Вот как я отличалась в этом направлении от моей дочки.

Спрашиваю трёхлетнюю Таню, нравится ли ей в садике обед. – Да, очень! – Но дома вкуснее? – спрашиваю я. – Нет мама, ведь там НАСТОЯЩИЙ повар, а ты же не повар.

Мише лет 6. Я один год работала, доделывая диссертацию, на кафедре аналитики у Виталия Дроздова. Мы с ним вместе учились, а теперь он был профессор, и меня на год оформил к себе в группу научным сотрудником. Одновременно я заканчивала эксперименты для диссертации. И вот я привела в лабораторию Мишу. Виталий показал ему аналитические весы и рассказал про них. Потрясённый Миша спросил, а можно ли взвесить крылышко комара? Виталий был в восторге! Это же надо придумать что-то совсем-совсем невесомое!

Через 3 месяца после Тани у Таи с Димой родился Саша Самодуров. Он с самого начала проявлял какие-то отклонения. Например, не брал ни грудь, ни соску, Лёля кормила его во время сна. Он рос малоподвижным, медленно ходил, почти не бегал. Но на даче дети как-то вместе гуляли. Им было лет по пять. Был холодный пасмурный день. Вдруг видим небывалое – от калитки бежит, спотыкаясь, на невероятной для него скорости, Саша, и кричит: «Тётя Элла, тётя Элла! Вашу Таню увёз на машине какой-то дядя! Пойдёмте, я вам покажу след от машины, которая её увезла!». Мы с мамой бросились за ним. Я впервые видела, как он бежит, мама едва успевала за ним. Он был крайне испуган, тяжело дышал и всё время повторял, что он видел. Мы с мамой были в ужасе, Саша такое выдумать не мог, он был сам не свой. Ничего себе, украли ребёнка! Прибежали на угол Чехова и Южной, и он нам показал, где стояла машина, это около дачи Лавровых. Мы с мамой стали решать, что раньше – бежать в милицию, или обратиться к Лавровым, вдруг они что-то видели. И в этот момент выходит мама Иры Лавровой (не помню, как её звали), здоровается с нами и на наш вопрос смеётся. « Саша, ты же знаешь этого дядю, это доктор Шапиро, из нашего кооператива. Он ведь и тебя звал, покататься, а ты не сел и убежал». Вскоре нам привезли «украденную» Таню. Наш знакомый увидел двух знакомых детишек и просто решил их покатать,

ведь тогда машины были редкость. Но ужас, который я тогда испытала, я не забуду никогда.

Напротив нас снимала дачу удивительная семья Ачерканов. У Миши и Майи было трое мальчиков, без единой бабушки и с очень ограниченными доходами. Когда я с ними познакомилась, Диме было примерно два месяца, он лежал в каких-то серых пелёнках, и никто не обращал внимания на его писк, а потому ему плакать надоедало, и он просто смотрел на мир. Спартанское воспитание детей мне понравилось. Среднему Саше было года полтора, а старшему Мише 4,5 года. Моему Мише было меньше полутора лет, а Таня ещё у меня в животе. Мы подружились и на всю жизнь, пока они не уехали в Израиль, уже с внуками. Помню, они всей семьёй отправлялись в походы, младшие двое в одноместной коляске, все остальные с рюкзаками – на целый день. Миша старший был инвалид войны, был ранен в живот. Он был хороший инженер. Но в СССР это очень плохо оплачивалось. Он подрабатывал, получая за изобретения, имел добавку за знание трёх языков. Вообще был очень умный и остроумный человек. В доме у них всегда было что-то интересное, жили очень бедно, но очень интересно.

Жили они в одной комнате в коммунальной квартире. Миша изобрёл гениальную мебель для жизни впятером в комнате метров около семнадцати. Притом холодильник тоже был в комнате. Стол необходим. А как разместить кровати? Они купили шесть детских матрасиков, они примерно 1 метр на 0,6, или чуть меньше. Днём матрасики кладутся парами друг на друга вдоль стены. Получаются диваны. А ночью раскладываются во всю ширину комнаты, получается ложе примерно 3 на 2 метра, и на нём укладывается вся семья. У них было ещё много разных выдумок.

Один раз на Майские праздники мы, четверо взрослых и пятеро детей, с палатками и рюкзаками на всех, отправились из Москвы в трёхдневный поход. Вышли 31-го апреля, все в куртках. Доехали на электричке до какой-то станции, идём в лес. Холод страшный, сильный ветер, дождь со снегом. А мы идём, дрожим, но идём. Нашли подходящую поляну, разбили лагерь, как-то согрелись. Утром встали – чудо! Солнце греет, ветра нет. Днём температура поднялась до 29-ти, не знаю, как мы измерили. Но помню, что в мелком озере мы искупались. В лесу мы вдруг увидели грибы строчки, да в таком количестве, что нарезали полную большую кастрюлю, а когда грибы опускались, варясь в собственном соку, добавляли ещё. Так что все наелись до отвала. Потом в Москве я узнала, что строчки считаются немного ядовитыми, но мы, все девять человек, в том числе Миша-старший с больным желудком и пятеро детей, ничего, кроме удовольствия, не почувствовали.

На даче мои дети утром отправлялись к Ачерканам, это называлось – на юг. Дело в том, что наш дом стоял среди вековых елей, и по утрам было холодно, солнце не пробивалось. А у Ачерканов с утра было солнце и тепло. И вот один раз я вижу, как идёт мой Миша от Ачерканов, плачет, а по лицу,

по животу и ниже течёт ручеёк крови. Мы с мамой бросились к нему. Оказалось, что Миша Ачеркан, который на три года старше, подошёл к нашему Мише сзади и хлестнул по голове какой-то веткой. Ветка согнулась и рассекла лицо, задев глаз. Конечно, он не собирася так травмировать младшего, просто не рассчитал силу хлестка. Что делать? Насколько помню, моя мама повезла Мишу в больницу, чтобы узнать, что с глазом. Обошлось.

НА БАЙДАРКАХ

Не помню, в каком году, думаю, Мише было лет пять. Володя был преподавателем в МАИ, и его студенты пригласили нас в поход на байдарках по Днестру. До этого мы ничего о байдарках не знали и не думали. У нас была дача, два месяца отпуск, дети по 4 месяца обычно жили на даче. Мама жила с нами на даче, так что оставлять ей детей было не трудно.

У нас не было байдарки, но Володины студенты сказали, что есть лишняя, правда, самодельная, название её «Развалюха», она тихоходная, но нас будут ждать. Вёсла были самодельные, тяжёлые, деревянные, грести мы не умели. Но нам очень захотелось, мы решились. Это был удивительный поход. Всё хозяйство собирали ребята, мы где-то одолжили палатку. Надувных матрасов и спальных мешков не было, были какие-то два одеяла – одно подстелить, другим накрыться. Ехали летом на юг, много тёплого не брали. Еду собирали ребята, мы участвовали только деньгами, всё было очень просто, по-студенчески.

Компания была – б байдарок, 13 человек, из них 6 мужчин. Мы были старшие по возрасту – нам за 30, им по 20 с чем-то, но они опытные, а мы новички. Компания была очень дружная, за нами с Володей ухаживали. Мне было приятно, что студенты так относятся к своему преподавателю.

Я сразу стёрла в кровь ладоши, угнаться за молодёжью было трудно, но мы старались. У костра были песни, розыгрыши, весело. Хочу описать один случай.

Поход близился к концу, плыли по ровной плоской местности, как-то не растянулись, все байдарки были близко, переговаривались. Вдруг, не помню, кто первый, закричали – «Что это?» Перед нами показался огромный тёмный столб, и он двигался на нас. Дальше всё произошло буквально за несколько секунд. Все причалили к берегу, к счастью, он был плоский песчаный. Шесть молодых мужчин мгновенно выбросили на берег и перевернули, не разгружая, все байдарки, кто-то из девушек успел вытащить и развернуть брезентовую палатку с полом, и мы, все 13 человек успели залезть в эту двухместную палатку и закрыть дверцу. Стояли, прижавшись друг к другу. И в этот момент пылевой столб, или торнадо, или что-то ещё, добрался до нас. Палатку буквально приподнимало, но вес был такой, что унести нас, как Элли, не удалось. Длилось это несколько минут, потом вихрь ушёл дальше. Какое счастье, что все были рядом. Такие организованные и находчивые!

Приключения на этом не кончились. Мы перевернули палатки, разбили лагерь. Среди нас была очень красивая девочка Оля, у неё были замечательные длинные золотистые волосы. К вечеру косы растрепались. Мы посмотрели на Олу и замерли, не знаю, от восторга, или от ужаса. Все её длинные волосы стояли, каждый перпендикулярно голове. Попробуйте представить это зрелище! Так наэлектризован был воздух. Это был наш первый незабываемый байдарочный поход.

На следующий год нас пригласил в поход на Валдай профессор с Володиной кафедры Гитис. Опять у кого-то оказалась свободная байдарка. Поехали без детей, думали, что они ещё малы. Потом уже выяснилось, что их можно брать, как только научатся ходить.

В этот раз шли не по реке, а по озеру. Валдай – очень широкое озеро, в середине его остров, далее озеро резко сужается и тянется на много километров. Это узкая часть называется Ужин. Вот мы пересекли широкую часть, прошли далеко по Ужину, пока нашли прекрасное место для стоянки. Чудесный лес, переполненный черникой, а в конце похода – брусникой. И основная часть похода была на одном месте, плавали только для своего удовольствия, не как на реках – там течение, обратно не вернёшься. Поход нам очень понравился, мы пришли к выводу, что надо обзаводиться своим оборудованием и проводить отпуск с детьми на байдарках.

Отдых на байдарках оказался относительно дешёвым, а мы долго очень скромно жили. Всю зиму шла подготовка к походам. Купили замечательную трёхместную байдарку «Ладога». Володя сам сконструировал и сшил нам двуспальный мешок – он резко сужался к голове и сужался к ногам. Нам на свадьбу подарили кусок чудесного натурального китайского шёлка оранжевого (или красного, не помню) цвета. Володя пустил его на мешок, а утеплителем был шерстяной ватин и шерстяные платки. Подкладка ситец. Мешок получился лёгкий, тёплый и удобный, служил нам не одно десятилетие. Так же Володя сконструировал и сшил палатку, сначала не очень удачно, а потом – замечательную. Он ещё склеил из плёнки навес, который натягивался немного выше палатки, так что у нас всегда было сухо. Конечно, сейчас всё можно купить, но мы жили ТОГДА и всё делали сами. Когда дети подросли, Володя сшил им отдельную палатку. Обзавелись кастрюлей для костра, Володя наделал крючков. Всё оборудование было готово, но ведь нужна еда, а всё было дефицитом. Всю зиму собирали копчёную колбасу, мясные консервы ־ и то, и другое иногда удавалось доставать по заказам к праздникам на работе. Доставали сухие супы, сухое молоко и прочее. Очень сложным был выезд до места, вещей много, всё тяжёлое. Мы обычно ходили с друзьями или родными, но иногда и вчетвером в одной лодке, а иногда и вдвоём с Володей. Начали мы ходить, когда Тане бьгло 5 лет, а продолжали и с внуками, это никогда не надоедает.

В первый наш самостоятельный поход с детьми решили идти по проторенной дороге на Валдай. Всё было готово, с нами собирались идти

Володина аспирантка Мая Боярская с мужем Сталем и двумя детьми. Да, имя Сталь, как и Сталина были распространены, что показывает, что люди в начале 30-х действительно считали Сталина великим. Кстати Сталь потом переделал себе имя на Станислав, чтобы дети не были Сталиевичи. Вернусь к походу. Буквально накануне заболел Миша, серьёзно, мононуклеоз. Посовещавшись, решили идти с Танечкой, оставив Мишу маме. Поход получился таким замечательным, но у меня всё время болела душа за Мишу, и мы решили на следующий год повторить его вместе с Мишей.

В этот раз с нами плавали наши друзья Ачерканы с тремя мальчишками от 6 до 10 лет. Когда мы собрали лодки и начали плыть, оказалось, что на Валдае сильный ветер, и пока мы пересекали огромную широкую часть, нас буквально захлёстывали волны, было очень страшно, кто-то всё время вычерпывал воду из лодки. Но всё же все доплыли без потерь. В Ужи не нашли чудесное место для лагеря. Володя с Мишей Ачерканом соорудили длинный стол из стволов сухих деревьев, сделали длинные скамьи вдоль стола. Так что мы почти месяц отдыхали с комфортом. Нас было 5 взрослых (ещё с нами была моя бывшая ученица в школе Лида) и 5 детей. У каждого была эмалированная кружка на 350 мл, и был установлен закон – каждый сам собирает и съедает в день минимум одну полную кружку черники. Можно с молоком. За молоком мы вечером, после вечерней дойки, плавали на байдарке в деревню, дальше по озеру. Там же можно было купить овощи, а может быть и хлеб, не помню.

Почему-то Ачерканы с Лидой уехали раньше, мы уезжали одной нашей лодкой вчетвером. Погода резко испортилась, пришёл циклон, лил непрерывный дождь, очень похолодало. А ехать надо. Володя соорудил над лодкой навес из брезента. Сам Володя как-то заболевал, грёб из последних сил. И Миша плохо себя чувствовал. Ветер мешал грести, расстояние большое, на несколько часов. Я, шестилетняя Таня и двое больных. Как-то доплыли, а надо ещё разобрать лодку, уложить рюкзаки и с очень большим грузом добраться до вокзала. К счастью, оказался какой-то добрый человек, который помог, я одна бы не справилась. Билеты достали только в общий вагон, ехать всю ночь и ещё сколько-то. Детей удалось разместить на одной верхней полке, а нам с Володей досталась одна нижняя, он лежал, я сидела у него в ногах. У него и у Миши была температура за 39. Мне эта ночь показалась безумно длинной, я была измучена. Как мы с вещами вылезли из вагона, и как добрались домой – не помню. Ведь байдарка это две тяжелейшие упаковки, ещё палатка, причём всё мокрое, высушить было невозможно, это сделали уже дома, а ведь байдарка длиной 5,5 м, дома не разложишь. А ещё в рюкзаках 4 надувных матраса, спальники, топор, посуда, одежда – всё тяжелое. Добрались. Зато воспоминания остались на всю жизнь.

Несколько раз мы, а потом уже и Миша со своей семьёй, плавали по рекам Юрюзани и Белой на Урале.

1967 год. Мише 10 лет, Тане, как всегда, на полтора года меньше. Мы идём в поход по Юрюзани с Шурой, Ларисой и их доченькой Машей трёх лет. Юрюзань река замечательно красивая, вокруг горы, песчаные отмели, пещеры. Шура с Мишей и Таней лазали в пещеры, Володя фотографировал. Очень сложным было утром уйти со стоянок. Дело в том, что Машенька очень мало и медленно ела, она никак не могла расправиться с кашей. Когда мы, наконец, поплыли, а потом остановились на перекус, у Маши за щекой лежала каша.

Настроение в походе было замечательное, мы приближались к концу, весело переговаривались. Вдруг в воде начали появляться брёвна, мы, шутя, отталкивали их вёслами. А через некоторое время брёвен стало так много, что мы поняли опасность, стали внимательны и осторожны. К счастью, это было в самом конце пути, вскоре мы сумели пристать к берегу на узком полуострове, который другой стороной выходил уже в широкую реку Уфу. Там была пристань теплоходов. Мы перетащили вещи и лодки, всё разобрали и высушили, и с комфортом на теплоходе по Уфе прибыли в город Уфу. Потом нам сказали, что при молевом сплаве, когда брёвна не связывают в плоты, а просто по одному кидают в реку, плыть на байдарке нельзя, зажмут и перевернут. Хорошо, что это случилось в самом начале сплава, когда брёвен не так много, и в самом конце нашего похода.

Ещё запомнилось, может быть из другого похода, как мы стояли на днёвке в очень приятном месте, уже собирались уходить, костёр был затушен. Вдруг на нас налетело небольшое стадо овечек, которые бросились к кострищу, мгновенно съели всю золу, а также кусок хозяйственного мыла, которым мы стирали в реке и мыли посуду. Пастух едва отогнал их от нас, по- моему, они хотели съесть и нас тоже.

Мы любили повторять понравившиеся маршруты. Так что на Юрюзани и на Белой мы были несколько раз в разном составе, в том числе Миша уже взрослый, водил туда свою семью с Андреем, брал меня в походы, когда Володя уже не мог.

Три раза мы ходили по маршруту – озеро Нарочь – река Вилия, от Нарочи до Вильнюса. Я не помню, что в каком походе что случилось, поэтому опишу вместе все запомнившиеся случаи.

Выгрузились мы у озера Нарочь, собрали и загрузили байдарки. Это тоже искусство правильно распределить большой груз в разных лодках и разных их концах, чтобы он не мешал плыть, и всё было правильно. Поплыли, озеро спокойное, берега красивейшие, настроение отличное, расслабились, отдыхаем после тяжёлых сборов. Решили на берегу сделать привал, искупаться, пообедать. Место, для стоянки волшебное, лес и луг, песчаный вход в тёплую воду, не хочется уходить. Потом мы узнали, что это – вотчина секретаря компартии Белоруссии Машерова. И никакой ограды, никакой охраны.

Поплыли искать начало реки. Много всяких бухт, рукавов, где же река? С большим трудом почувствовали течение – мы на Вилие.

Хотя всё путешествие сказочное, вспомню два эпизода. На одной из днёвок прошёл тёплый дождь. Мы стояли на этом месте два дня. Когда мы перевернули байдарки, чтобы плыть дальше, под одной оказалась замечательная семья маслят, молоденькие, чистенькие, так и сейчас стоят перед глазами, их было очень много.

Дальше река течёт уже по Литве, там по берегам хутора. Мы зашли в хутор за молоком, зеленью, а нам хозяйка предложила литровую банку мёда. Мы обрадовались, ведь в походе еда в основном скучная и однообразная. Покупать ходили мы с Таней, ей так захотелось мёда, что мы купили, не раздумывали, хоть это для нас было дороговато. Когда начали есть, Таня обнаружила, что есть мёд она не может. А ведь ей так захотелось! Удивительно, у моей мамы была, как тогда говорили, идиосинкразия к мёду. И это передалось внучке.

Прибыли в Вильнюс, сложили и отправили в Москву малой скоростью лодки и часть вещей, и с облегчёнными рюкзаками пошли знакомиться с Вильнюсом. Зашли в кафе пообедать. Смотрю, наша Танечка, какая-то грустная, говорит, что ничего не хочет есть. Я наклонилась померить губами температуру её лба, и вдруг увидела у неё на шее под щекой какой-то бугорок. Оказался клещ. И температура повышенная. Попытались выгнать его сливочным маслом – не получилось. Тут нам подсказала официантка, что здесь рядом детская поликлиника или больница. Я с Таней пошли туда, а Володя с Мишей остались доедать обед. Буквально через пару минут клещ был вынут. Что поразительно, прямо на глазах прошла тошнота и головная боль, снизилась температура, девочка попросила поесть. Мы вернулись к нашим мужчинам и продолжили обед и путешествие.

В Риге и мы с Володей, и дети уже бывали, а вот в Таллине никто из нас не был. Из Вильнюса в Таллин ходил поезд, вагоны сидячие, весь маршрут около 12 часов. И вдруг оказалось, что в наш вагон были проданы по два билета на каждое место. Кого-то пересадили в другие вагоны, а мы рассадили детей на рюкзаки, как-то разместились. Рядом с нами оказалась милая женщина с мальчиком лет восьми. Разговорились. Она живёт в Таллине, муж в тюрьме, ездили кого-то навещать. Говорит по-русски свободно, не помню, может быть и русская. Узнав, что мы едем, не представляя, где остановимся, тут же предложила ехать к ней, у неё свободная комната, мужа нет, она там всё убрала, чисто, платить не надо. Естественно, мы очень обрадовались. Один раз брали с собой на экскурсию мальчика, купили ей какие-то подарки.

Мы гуляем по старому Таллину, в каком-то магазинчике купили очаровательный набор – инкрустированная доска для пирога и 6 таких же дощечек для каждого едока. Где-то близко зашли в кафе пообедать. Тут я говорю, что зря мы купили только один набор, ведь у нас никогда в застолье

с пирогами меньше десяти человек не бывает. «Так пойди и купи ещё один набор, а мы пока закажем еду», сказал Володя и дал мне пятёрку. Я вышла, автоматически пошла куда-то, и вдруг поняла, что я не помню, где магазин. Хуже того, не знаю, в каком кафе мы были, не помню, на какой оно стороне, направо или налево, короче – я заблудилась. И вот стою посредине Таллина с пятёркой в руке, без документов, не запомнила адрес, где мы остановились, в какой-то панике думаю, что же теперь делать. Вдруг голосок божественный: «Мам, ты куда?». Оборачиваюсь – моя дочурка. Володя ей сказал, что мама наверняка заблудится, покажи ей, где этот магазин. И десятилетняя Таня меня спасла, и второй набор мы купили.

К слову о Таллине, сделаю отступление от байдарок. Когда я работала доцентом в МИЭИ, у нас был факультет повышения квалификации для преподавателей инженерно-экономических вузов СССР. Я там читала лекции по направлениям развития химической промышленности. Два преподавателя из Таллина, Пээтер и Эльви Лагеда подошли ко мне с вопросами. Мы разговорились, понравились друг другу. Я пригласила их к нам домой, Володя им тоже понравился, мы подружились. Они пригласили нас к себе в Таллин. Мы с Володей, несколько раз были у них в Таллине и Пярну. Сейчас наших мужей уже нет, а мы с Эльви общаемся по скайпу. Замечательные люди.

Очень сложным бывает начало и конец похода. Слишком много тяжёлых вещей, а поезд никогда не подходит прямо к реке. Переносим вещи порциями, кто-то остаётся на стрёме. Особенно трудно, когда мы одной семьёй вчетвером. Мы с Володей несём, сколько можем, Миша с Таней остаются с вещами. Я остаюсь с перенесёнными, а Володя носит остальное. Однажды мы выходили из похода к автобусу, который, мы знали, должен быть, предположим в 5 часов (точно не помню). Так получилось, что на дробную переноску у нас времени не было, надо было взять всё сразу. Мише было лет 12, точно не помню. Володя взял всю байдарку, как два рюкзака спереди и сзади, нам с Мишей нагрузили примерно одинаковые рюкзаки, Тане достался для неё слишком тяжёлый рюкзак, я ещё в руке несла палатку. Идти надо было, может быть километр, мне показалось далеко. Таня сначала героически сказала: «донесу», но так измучилась, что с каждым шагом стонала: «О-хо-хо, О-хо-хо». А мы не можем помочь. Вдруг на нашей безлюдной дорожке оказался молодой парень, ничего не говоря, он снял с Тани рюкзак, взял у меня палатку, донёс и помог нам сесть в автобус. Как часто в жизни мне встречались хорошие люди!

Учитывая этот опыт, Володя соорудил лёгкую тележку на базе колёс от детских велосипедов. На неё ложились две упаковки байдарки, один или два рюкзака, стало всё гораздо легче.

Однажды мы с Володей вдвоём отправились на Западную Двину. Уложили байдарку и часть другого багажа на Володину тележку, надели рюкзаки и пошли по шоссе к реке, это километра два. Пешеходных дорожек

там не было. Вдруг какой-то наглый водитель фуры специально поехал у самого края дороги. Мы отскочили а тележка разломана вдребезги. Что делать, донести груз до реки мы не в силах. Но Володя пошел в лес на обочине, набрал каких-то палок. Колёса разлетелись, но не пострадали, и Володя с ходу сделал новую тележку. Поход получился замечательный. Мы разбили лагерь в примерно двух километрах от деревни, я часто туда ходила одна. Интересно, отношение к туристам было очень хорошее. Например, это было в другом походе, когда у нас была большая компания, я пришла в деревню за хлебом. Привезли хлеб. Я встала в очередь. Какой-то мужик попросил 3 буханки, ему продавщица дала 2 – больше не дам, людям не хватает, а ты берёшь для коровы. Тут она увидела меня и позвала купить без очереди. И мне она без звука дала 3 буханки – это точно для людей, а не для скота.

А в этом походе меня поразило доброе отношение на почте. Мы с Володей собирали бруснику, и я мешками относила её на почту. Там запаковывала в ящики и отсылала в Москву Мише. Почту забирали раз в несколько дней. Один раз я пришла, когда уже погрузили все посылки и собирались увозить. Увидев меня, почтальон остановила шофёра, сама помогла уложить ягоду, забить ящик, написать адрес, и при этом кричала водителю, что надо подождать, следующий раз будет через неделю, а ягода испортится. Вот такое отношение к чужим людям. И тогда никто не платил за доброе отношение, мне бы это не пришло в голову, тогда не было принято платить за добро деньгами.

Другой поход. Мы вчетвером в нашей Ладоге, Мише восемь или девять лет. Плывём по Волге. Там есть затопленная колокольня посреди реки, кажется, напротив Калязина. Мы купили продукты в городе и стали переезжать на другой берег, собираясь проплыть около колокольни. Но оказалось, что сильный боковой ветер не позволяет так плыть, и мы просто наискосок перешли Волгу. Нашли подходящее место для стоянки, разбили лагерь. Через некоторое время к нам подходят какие-то парни и спрашивают, не видели ли мы сумасшедших, которые в этот шторм с детьми пересекали Волгу. Ведь только что рыбаки на моторке перевернулись и утонули. Мы сказали, что это мы. Удивлённые ребята спросили, есть ли у нас на байдарке приспособления от переворота (не помню, как это называется). Володя показал лодку, сказал, что просто мы правильно шли по отношению к ветру. У нас были потом еще случаи на Валдае, когда Володя очень опасно пересекал широкое озеро при сильном ветре, но всегда выходил победителем.

В этом же походе мы однажды успели выброситься на островок перед сильнейшей грозой. Есть хороший снимок, как ребята стоят под берёзой, а все ветки её отнесены ветром. Гроза была мощная, палатку прямо приподнимало. А утром мы проснулись – погода чудесная, а наша палатка плотно окружена бычками, которые с большим любопытством глядят на нас.

Оказывается, бычки вброд без пастуха переходят на этот остров и пасутся там целый день. Пришлось изобретать способ взаимодействия с бычками – они прекрасно понимают поднятое весло и уступают дорогу. Потом Володя протянул верёвку вокруг нашего лагеря и бычки за неё не заходили. Мы назвали этот островок Бычьим островом.

Ещё один поход. Мы с Володей отправили детей с моей мамой в Плиенциемс и поехали в Карелию. С нами были Шура, Галя Астахова и ещё несколько лодок. Вылезли мы из поезда на рассвете, был сильнейший ледяной ветер, дождь – проходил циклон. Выгрузили огромную груду вещей и стали их по очереди перетаскивать к озеру. Замёрзли жутко, особенно те, кто оставались на карауле. Наконец дождь почти кончился, нашли удобное место, собрали байдарки и двинулись в поход. Ветер стих, согрелись, потом стали раздеваться и к концу дня наступила жара. Прошедший циклон сдул всех комаров, мы оказались в Карелии в небывалых условиях – жара и нет комаров. Шурик написал стих:

Туристы обгорелые

Бродят по Карелии,

Изнывая от жары,

Ищут, где же комары?

Правда, через некоторое время на нас напала мошка, это почище комаров. Помню стоянку, когда мы все ели на ходу, буквально бегая, остановиться было невозможно, заедали. Однажды на нашем пути оказалась плотинка. Обсуждали, можно ли проплыть, или надо разгружать и переносить лодки. Чем кончилось, ясно из Шуриного стиха:

Перед нами тут плотина,

Я швырнул в неё бревно.

Неприглядная картина – Шмякнулось об дно оно.

А байдарка прошмыгнула,

Только хвостиком вильнула».

Поход был замечательный, и мы после него поехали к детям, которые с моей мамой были в Плиенциемсе. Хорошо, что у преподавателей был двухмесячный отпуск и у нас с Володей он всегда совпадал.

Однажды мы собрались в короткий поход на Майские праздники с Бигдаями, с которыми мы очень подружились за полтора года жизни рядом в Ховрино. Инна договорилась, что чуть ли ни в пять утра за нами приедет машина или автобус, погрузим всё, и нас отвезут до реки. Тане было 12 лет. Мы пытались уложить детей пораньше, чтобы встать в 4 или 5 утра. Но Таня никак не хочет спать, жалуется, что болит живот, капризничает. Мы на неё сердимся, велим идти в туалет, думаем, что она просто не хочет спать, она всегда трудно засыпала. А нам надо ещё собирать вещи в поход, и тоже поспать. Наконец Таню вырвало, и тут мы поняли, что дело серьёзно. Было около двух ночи, я побежала к поликлинике, где работал какой-то пункт и

был телефон. Вызвала Скорую, ждём. А Скорой всё нет. Около трёх часов ночи Володя услышал и понял, что какая-то машина мечется по Фестивальной и не может найти въезд к нашему дому. Я опять бегу на улицу, вижу эту машину и веду её к нам. Таню увезли в Дзержинскую больницу на Шмитовском. Потом Таня мне рассказала, что сначала её приняли не очень хорошо, поставили в коридоре раскладушку, велели самой тащить для себя тяжёлый матрас и одеяло, самой стелить постель, причём когда она потянулась постелить простыню, просто закричала от боли. А утром всё переменилось. За ней пришли вежливые люди, положили на коляску, отвезли в опереционную. Прооперировали. Аппендикс был на грани разрыва, весь раздут гноем. Когда я приехала её навестить, она прислала мне записку: «Я чувствую себя хорошо, у меня здесь уже есть лучшая подружка». Потом Инна Бигдай рассказала, что её свекровь, хирург, позвонила своей знакомой, зав. отделением, где лежала Таня, и та прямо с утра сама Таню прооперировала. А через три дня Таня, выходя из палаты, наткнулась на мою сестру Лену и поздоровалась с ней. Оказалось, что это Ленина палата, швы Танечке снимала уже Лена.

Вот каково было жить без телефонов. И на Фестивальной ещё не было указателей, как проехать к седьмому корпусу дома 22, а это не просто. А ещё мы подумали, что если бы аппендицит начался на день позже, как быть в походе, ведь мы выбираем безлюдные места. Эта мысль меня посещала часто, но в нашей жизни всё обошлось.

Танечка вспомнила, что в одном походе она рулила, а Володя командовал (из-за ноги он рулить не мог, обычно это делала я, и на меня он рычал, а тут доверили подросшей Тане). И Таня так измучилась, что когда доплыли, она вообще не смогла встать. Володя вынул её из лодки и на руках вынес на берег.

Вспомнила Таня и другой эпизод. Большой компанией мы плыли на майских праздниках в короткий поход – дня 4 – по небольшой подмосковной речке. Около какой-то деревни под мостиком был довольно коварный перекат. На мосту стояли деревенские парни и командовали, как его проходить. Мы с Володей и Леночкой Асковой проходили последними. Я на рулях, мне кричат – левее, левее! – я беру левее, и нашу лодку поток разворачивает, прижимает к сваям моста и переворачивает. Таня наблюдала, как ребята прямо с моста нас троих по-очереди вытаскивают из сломанной лодки прямо на мост. Особенно намучились с Володей, он тяжёлый и ноги не сгибаются, Таня боялась, что его не вытащат. Что делать дальше? Вся группа тихо двинулась искать место стоянки, при этом тащили нашу сломанную лодку на буксире, а мы пошли пешком. Это был первый и единственный в жизни байдарочный поход нашей подруги Леночки Асковой. Она для него купила новую тёплую куртку, которая утонула вместе с ещё рядом вещей. Потом все решили, что парни нарочно провоцируют туристов,

и им кое-что достаётся. Между прочим, куртка утонула, а чугунная сковорода – выплыла – она была в хвосте лодки.

Но как быть дальше? Володя разобрал искорёженную лодку. Я села зашивать разорванную шкуру, а Володя набрал палок, распрямил то, что не сломалось, заменил сломанные детали деревянными, и назавтра мы на ней поплыли. И она служила нам ещё много лет.

Было ещё много всяких забавных случаев, но я хочу вернуться к своей автобиографии.

КАК Я ПОСТУПАЛА В АСПИРАНТУРУ

Проработав в школе более пяти лет, я поняла, что хорошего учителя из меня не получается. Я не умею держать дисциплину в классе, без этого уроки не приносят удовлетворения. Я стала мечтать о преподавании в институте. Я поняла, что самое время расстаться со школой. Короче, я решила поступать в аспирантуру. Шёл 1959 год, родители реабилитированы, я думала, что теперь можно. У меня была грудная Таня и двухлетний Миша, я была в декретном отпуске и решила готовиться к экзаменам.

Оказалось, что за 6 лет я серьёзно забыла английский, химию знала на уровне школьной программы, а по всяким политическим предметам вообще ничего не помнила, да и газет я никогда не читала. Так что это была очень трудная задача. Всё лето на даче мама помогала с детишками, Володя был рядом. Очень помог Шурик – ведь надо было кроме трёх экзаменов ещё сдать реферат. Сама я ни за что не придумала бы тему, придумал Шура – «Отрицание отрицания в химии». Мы вместе выдумывали примеры, получилось, по-моему, интересно.

Итак, начались экзамены. С английским и химией я справилась нормально, а вот третий, не помню, кажется «Основы Марксизма – Ленинизма». Меня спрашивают, зачем надо было менять Наркоматы на Совнархозы, а потом обратно? По-моему, на этот вопрос ответ только неприличный, но я что-то промямлила и мне поставили 4. А на кафедре Неорганической химии было два места и три соискателя в аспирантуру – я не прошла, и Зина Лещинская, и Епихин получили по три пятёрки! Мне была очень грустно и обидно, я так тяжело с грудной Таней и крохотным Мишей несколько месяцев готовилась! Пришлось вернуться в школу, У меня было всего четыре седьмых класса, два раза в неделю по 4 часа; на это время ко мне приезжала мама. Жила она с Шурой и Ларисой на Петровке, а мы на Шмитовском.

Проходит сентябрь, и вдруг мне звонит Зина Лещинская – «Знаешь, Епихин не мог получить 5 по английскому, нас делили на группы по владению языком, он попал в самую слабую». Это интересно. Я пошла к секретарю парткома, я с ним была знакома ещё по комсомольской работе. Он сказал, что был членом конкурсной комиссии, у него всё записано, вот-

Епихин – 5, 5, 5. Давай посмотрим протокол экзамена. Достаёт, а там стоит 3, т.е. был подлог, или ошибка. Я пошла к ректору, кажется, всё ещё был Жаворонков. Он довольно спокойно меня выслушал, добродушно сказал – «Ну бывают ошибки, теперь уж ничего сделать нельзя, приходите на следующий год» – Мне было очень обидно.

Близился конец года, я получаю из института письмо с просьбой забрать документы. Прихожу, и что-то меня толкнуло – я прохожу мимо кабинета с надписью – Проректор по науке Лебедев, Николай Николаевич. И решила зайти. Я никогда с ним не встречалась, это решение было чисто импульсивное. Я поздоровалась, и сказала «Николай Николаевич, мне вернули документы, на прощание хочу сказать, что Вы – антисемит». Он поглядел на меня совершенно изумлёнными глазами. «Почему Вы так?»

- «Другой причины я не вижу: по конкурсу я проходила, пришлось сделать подлог, чтобы меня не принять. Руководитель и тема у меня были, по институту недобор в аспирантуру и Вам ничего не стоило перевести не использованное место с другой кафедры» – «Но ведь Лещинскую приняли» – « И при царизме процентная норма была» – ответила я. Он задумался, и вдруг мне предлагает – «Пойдёте лекционным ассистентом?» – «Конечно!» – «Подавайте заявление на работе, сегодня 14 декабря, 29-го я Вас жду с заявлением, по закону за две недели Вас обязаны отпустить, а подать заявление необходимо до нового года».

Так я впервые в жизни оказалась на «блатной» должности. Лекционные ассистенты принимаются без экзаменов, реферата и конкурса, те же 3 года, как аспирантура, имеют зарплату такую же, как стипендия. Стипендия аспиранта была до 100 р., но не больше зарплаты до того. А так как у меня в это время была маленькая нагрузка, я получала 72 р. в месяц, это и стало моей зарплатой на 3 года. А Володя ещё не был кандидатом наук и получал 120 или 160 р. Нам до Володиной защиты помогал Борис Иванович, добавляя 30 р. в месяц.

Ещё эта блатная работа давала рабочий стаж, а аспирантура не давала.

Кстати, Лебедев оказался очень хорошим человеком. Я впервые в жизни так нахамила, но мне это помогло именно потому, что он оказался порядочным человеком, понял мою обиду, понял, что со мной поступили нечестно, и сделал так, что исправил положение, а мог бы и обидеться.

АСПИРАНТУРА

Когда я поступала в аспирантуру, я говорила Володе и другим близким, что защищать диссертацию не собираюсь. С двумя малышами это очень трудно. Да и учёным себя я никогда на считала. Моя цель была – преподавать в институте. Я хорошо умела рассказать материал, мне был интересен процесс преподавания, я любила своих учеников. А вопроса дисциплины на уроках, который я не решила в школе, я надеялась, в

институте не будет. Я думала, что в аспирантуре буду свободно располагать своим временем. Получилось не так. Я увлеклась, не могла себе позволить плохо сдать кандидатские минимумы, работала серьёзно и много. И эксперимент требовал много времени.

Задача была – измерить давление пара селенида ртути при высоких температурах в глубоком вакууме, и по этим данным рассчитать термодинамические константы вещества. Смонтировала с Володиной помощью глубоковакуумную установку, каждый эксперимент длился несколько часов. Данные наносились на график – полученное давление пара (Р) от скорости потока (V), и проводилась линейная экстраполяция по точкам эксперимента. Стараюсь всё делать очень точно, но точки ложатся на график с большим разбросом, провести по ним прямую – просто обман. Иду к аспирантам другого факультета, которые исследуют другие соединения таким же методом. У них тоже большой разброс, но их это не смущает. Пожаловалась Володе, ведь математическая обработка данных – его конёк. Володя глянул на мой график и заявил, что у меня точки замечательно ложатся на прямую. Я возмутилась, где же здесь прямая. А Володя велел мне пересчитать данные и построить график (^Р от 1/У). И действительно мои точки прекрасно легли на прямую. Как он это увидел?

Я пошла с этими графиками к моему руководителю Михаилу Христофоровичу Карапетьянцу. Он в это время был крупнейший специалист по химической термодинамике, автор учебника. Он очень одобрил этот метод, мы вместе написали хорошую статью в академический Журнал Физической Химии.

Надо сказать, что кроме эксперимента очень большая работа была с литературой. Я переводила целый ряд статей с английского и немецкого (последнее с помощью Шуры, который работал со мной в Ленинке). Ряд статей очень старых, не помню, кажется 18 и 19 века. И по данным этих работ получалась теплота образования селенида ртути от 18 до 22. Похожий результат получил один современный российский исследователь, но его работы, по мнению многих, не вызывает доверия. Вместе с тем появилась новая работа Ганна, у которого получилось значение около 8 ккал/моль. В это время Академия Наук начала выпуск многотоммного справочника «Термические константы веществ», и было очень желательно уточнить значение. Между прочим, я сотрудничала в этом справочнике, делая рефераты по нескольким веществам, и моя работа с халькогенидами ртути туда вошла. В итоге найденное мною значение оказалось близким к 6 – 8, что подтвердило правильность исследования Ганна.

В целом у меня получилась вполне достойная работа, опубликованы три статьи в соавторстве с М.Х.Карапетьянцем. Защита прошла нормально, а мой братик описал защиту в стихах:

и

«Разные люди наукою движут, в числах творится и правда, и зло.

Если Маколкин работу напишет, то неизвестно, откуда число.

Фабр и Форкрант, и Кришталик с Девятых! АХ, Бодештейн, Пелабон, и Бертло!,

Ах вы, Быховский, Россини, Каньковский, где же Вы взяли такое число? Силина Элка – великая тётка, всем корифеям решила назло – Чтобы хидраргирум мерялся чётко, нужно совсем не такое число».

Я сейчас просмотрела автореферат своей диссертации и поразилась, какая же огромная работа была проделана, и какая я не глупая должна была быть. Сейчас ничего не понимаю в тех выкладках и расчётах, всё забыла.

Итак, я стала кандидатом химических наук. Не понимаю, что значит КАНДИДАТ НАУК. Кандидат может быть во что-то, мне кажется это выражение, всем понятное, но не по-русски. Зато материальный эффект был огромный. Я была уже старшим преподавателем с окладом, 160 р., а после утверждения в ВАКе сразу получила 320 р./мес. На это ушло более 5 лет достаточно упорной работы. Но без помощи Володи и Шуры я бы не стала доводить до конца и защищаться.

МОСКОВСКИЙ ИНЖЕНЕРНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

Ещё до защиты я начала искать работу. Меня охотно приняли ассистентом на кафедру химии мединститута, с 1-го сентября я начала вести лабораторные работы. И вдруг через несколько дней мне звонит Шура и рассказывает, что на кафедре Химической Технологии Инженерно- Экономического института (МИЭИ) объявлен конкурс на доцента. Шура советует попробовать подать документы. Он слышал, что заведует этой кафедрой очень хороший человек. Я очень сомневалась, ведь доцент должен быть кандидатом наук, а у меня до защиты ещё много работы по оформлению, а потом ещё ВАК несколько месяцев рассматривает, Володину диссертацию утверждали больше полгода. Но всё же меня уговорили пойти.

Александр Александрович Соколовский оказался замечательным человеком. Он долго и внимательно со мной беседовал. Спросил, кто из Менделеевки мог бы меня рекомендовать. Потом я поняла, что он ни с кем не говорил обо мне. Он предложил мне, что пока оформит меня ассистентом, но мне придётся читать лекции. А когда я получу кандидатский диплом, снова объявит конкурс на доцента. Так началась моя работа в МИЭИ, это было 06 ноября 1965 года. И проработала я там до пенсии, до 1963-го года, 28 лет.

Начало моей работы в МИЭИ было очень трудным. Я читала лекции по трём курсам для дневного и вечернего отделения, всего 7 лекций в неделю. И никакого задела, всё готовить заново. Весь первый учебный год я работала, как студент на сессии. А ведь были ещё маленькие дети и

домашнее хозяйство. Выдержала. Через год меня перевели на должность старшего преподавателя, по которой оплата кандидатам наук такая же, как у доцента. И стала я зарабатывать 160 рулей в месяц, а после утверждения в ВАКе – 320. И впервые в нашей с Володей жизни мы оказались «богатенькими». А вскоре я получила диплом доцента.

То, что я попала на кафедру Александра Александровича, было просто счастьем. Это замечательный человек, который отнёсся ко мне по отечески, многому меня научил, мы дружили.

Удачей было и то, что химический факультет в МИЭИ очень маленький, всего три группы на дневном отделении. Две по технологии органических веществ и только одна по технологии неорганики. Так что у меня были лекции и для трёх групп, и для одной, но не больше. Это, конечно, гораздо легче, чем читать в больших аудиториях.

Очень мне нравилось работа в июне – руководство технологической практикой студентов. Приходилось выезжать на заводы, организовывать практику и расселение студентов, а затем ещё раз в конце – принимать зачёт. Я объездила много химических заводов и городов – Новомосковск, Дзержинск под Горьким, Славянск, Гродно, Щёлково, Ангарск и другие. Удалось побывать на Байкале – недалеко от Ангарска. Такая работа, конечно, расширила мои представления о состоянии нашей промышленности. К тому же, каждые пять лет я месяц (или два? – не помню) проходила стажировку – повышение квалификации. Считаю, что я стала хорошим преподавателем.

Счастье работать с Александром Александровичем длилось меньше десяти лет. Наш институт превратился из инженерно-экономического в Московский Институт Управления. Начались изменения программ в сторону уменьшения технологических дисциплин. Нашу кафедру Технологии химической промышленности объединили с кафедрой Химии. Соколовскому пришлось уйти, уступив место заведующего кафедрой более молодой профессору Масленниковой. С ней у меня хороших отношений не получилось. Ей не нравилось, что я читаю лекции без конспектов. В результате мне пришлось написать и опубликовать учебное пособие – конспект лекций. Это хорошо. Но тепла в наших отношениях не получилось, я очень грустила, вспоминая Александра Александровича.

Хочу вспомнить один забавный эпизод. Доцентам полагалась вести какую-то научную работу со студентами. У меня был один очень хороший мальчик, владеющий программированием. Я сама, хотя и неоднократно посещала какие-то курсы программирования, начиная с Промени и кончая фортраном и бейсиком, ничем не овладела. А мой студент подготовил «научную работу», связанную с автоматизацией химико-технологических процессов, и должен был доложить её на кафедре. Если преподаватели- технологи ещё что-то могли понять, то преподаватели химии, в том числе Масленникова, даже многих слов не понимали, а их было большинство, ведь общую химию читали не только для химического факультета. Когда мой

студент дошёл до того, что оператор должен обратиться в меню, вскочила Масленникова и закричала, чуть ли ни с пеной у рта, что здесь не ресторан, здесь кафедра, надо уважать людей, ну и что-то ещё. Представляете реакцию этого мальчика. Понятно, что после этого эпизода мои отношения с профессором Масленниковой не улучшились.

В институте как-то быстро проявилась моя склонность к общественной работе. Уже на второй год меня избрали в профком института. Я возглавила культмассовый сектор работы. У нас было 5 тысяч студентов и тысяча преподавателей и сотрудников. Я организовывала автобусные экскурсии, различные вечера. Работал театральный кружок, который оплачивал профком. Большая работа была по обеспечению желающих абонементами в филармонию. Конечно, каждый мог сам купить себе абонементы, но был дефицит на дешёвые места. А слушать симфонии совсем не обязательно из партера. Я развешивала афиши филармонии на множество абонементов, собирала заявки, сводила их в общую таблицу. Филармония для таких, как я, устраивала день раздачи абонементов до того, как их начинали продавать в кассах. По договору с филармонией мы получали абонементы, а деньги отдавали после их продажи. Надо было приехать в день раздачи за час или два до начала, чтобы попасть в первую группу. Человек десять рассаживались вокруг большого стола, и несколько часов шла торговля. Потом я уже за деньги продавала абонементы тем, кто заказывал. Всё это было очень трудно, дешёвых не хватало. Да и с деньгами работать я никогда не умела, часто приходилось самой доплачивать.

В итоге моя трудовая жизнь в МИЭИ была счастливой, наполненной. В это время появился закон (или постановление) о ветеранах труда. Все, проработавшие на одном месте 20׳ и более лет, награждались медалью и званием Ветеран труда, и я попала в эту категорию.

Я, АРМИЯ И МАТ.

В Менделеевском институте девочки проходили военную кафедру, правда, отдельно от мальчиков. Изучали в основном взрывчатые и отравляющие вещества и средства защиты. По окончании мы получали звание «младший лейтенант запаса химических войск». Через какое-то время звание заменили на просто «лейтенант запаса». А еще через несколько лет мне пришла повестка явиться в военкомат. У меня в это время была совсем малюсенькая (месяца 2-3) Танечка и двухлетний Миша. Я вызвала маму посидеть с детьми и поехала в военкомат. Там меня встретила огромная очередь парней. Я подошла к дежурному и сказала, что не могу стоять в такой очереди, так как мне надо кормить грудного ребёнка. Очень скоро меня вызвали. Офицер посмотрел на меня и очень выразительным матом объяснил, что я должна была сообщать об изменении социального положения. Мне выдали какой-то документ, что мне присвоено звание

старшего лейтенанта запаса, и опять очень выразительно велели больше не являться. Надо сказать, что мат на меня не произвёл никакого впечатления, я не придала этим словам никакого смысла (да я и не знала этого смысла), для меня они были как-бы на чужом языке.

Мы перед рождением Тани переехали на Шмитовский Проезд. Жили на втором этаже, прямо под нашими окнами была «забегаловка», и остановки трамвая, троллейбуса и автобуса. В результате при открытых форточках можно было выучить ещё один язык. Это очень смущало Володю. Я как-то спросила, почему он закрывает форточки. Он объяснил, что не хочет, чтобы я слышала ругань. Я успокоила Володю, объяснив, что для меня это всё равно, как если бы говорили по-китайски, я смысла не знаю, и не реагирую.

А 23 февраля каждый год я подшучивала над Володей, что это меня надо поздравлять с днём армии, а не его, он белобилетник, а я старший лейтенант запаса.

НАША ДАЧА

В 1936 году Владимир Аркадьевич Тронин, муж маминой сестры Полины, работал в наркомате Водного Транспорта. Он решил организовать дачно-строительный кооператив (ДСК «ВОДНИКОВ») и возглавил его. Надо сказать, что в нашей семье считалось необходимым вывозить летом детей на дачу. Поэтому каждую весну начинались трудные поиски аренды дачи. И вот Владимир Аркадьевич выбрал замечательный лесок в 30 км от Москвы, вокруг которого задами в лес расположились участки, около тридцати соток каждый. Очень быстро построили дома, и уже в свои семь лет я проводила лето в Соколовке, на Тронинской даче. А в СССР в это время был разгул сталинского террора. В результате несколько членов кооператива выбыли. По уставу кооператива освобождающиеся места по решению правления передавались претендентам, имеющим отношение к водникам. Моя тётя Лёля много лет работала врачом в поликлинике Водников в Нагатино. Освободившаяся дача досталась Елене, то есть нам. В это время наша семья состояла из бабушки, дедушки, Елены, Димы и нас с Шурой. Дом уже был построен, на участке был еще домик из двух маленьких комнат и открытой терраски. Одно время в этом домике жила семья маминого брата Миши. Потом они сами построили себе дачу в другом месте. Членом кооператива стала Елена.

По поводу вывоза детей на природу моя мама рассказывала, что когда они жили ещё в Самаре, обязательно, как только позволяли дороги, выезжали на дачу с пианино. Все дети должны были играть. Детей было пять. Ида потом стала пианисткой, а Полина певицей, музыка всегда жила в их доме. Осенью старались подольше жить на даче, нередко не успевали

переехать до распутицы, и было сложной задачей вывести пианино. Так что фигурировала присказка – «Так или иначе, а Слиозберги на даче».

Когда моя мама была реабилитирована, Елена решила передать ей половину дачи. По уставу кооператива делить участок не разрешалось, но, учитывая 20 лет маминых страданий «при отсутствии состава преступления», власти Щёлкова разрешили такой раздел. Так появилась дача и в нашей узкой семье – мама и мы с Шурой, половина дома и участка стала нашей.

Когда я вышла замуж, нам с Володей выделили отдельный маленький домик, а когда родились дети, нам стало тесновато. И Володя решил за один день передвинуть на 1 метр стену комнаты. Мише в это время было 3 или 4 года, Танечка совсем маленькая. Володя всё тщательно подготовил, надо было за один день снять доски одной стены, продлить все детали и снова прибить доски. При этом дополнительные доски потолка Володя прибивал снизу вверх. Когда он полез увеличивать крышу, он наступил на новые доски потолка, и они под его весом спокойно опустились на пол, сверкая свежезаколоченными гвоздями. И с ними на пол рухнул Володя. Чудом он ничего не сломал, но очень расшибся, так что еле дополз до кушетки и лёг. Не могло быть вопроса, что он сможет дальше работать. А дом стоит без одной стены, а в доме два маленьких ребёнка. Что делать?

Тут за дело взялась я, героически прибивая доски. При этом достаточно большой процент ударов приходился не гвоздям, а моим пальцам. На эту картину с удивлением смотрел маленький Миша, и вдруг произнёс замечательную фразу: «Мам, давай уж я научу тебя гвозди забивать». Мне стало так смешно и так хорошо, что дело пошло получше. Надо сказать, что у Миши опыт забивания гвоздей был куда больше моего. Любимой его игрушкой была деревянная табуретка, в которую ему было разрешено забивать гвозди, что он делал очень ловко, не травмируя пальчики.

Шли годы, дети выросли, Миша женился, появились Галя с трёхлетним Димочкой, стало ясно, что дачу надо расширять. Но получить разрешение на строительство тогда было невозможно, поэтому Володя заявил, что у нас будет ремонт с реконструкцией кровли.

Для разрешения на реконструкцию надо было обмерить дом. Вызвали представителя БТИ. Володя дал этой милой женщине в руки ноль от рулетки, а сам диктовал ей размеры, те, которые собирался получить потом.

Необходим был проект, подписанный архитектором. Володя целую зиму чертил все детали будущего дома, получилась солидная папка. Под этим проектом с удовольствием подписался архитектор Раевский – член нашего кооператива. Надо сказать, что все размеры были точны до миллиметра.

Забавный случай. Однажды к нам на дачу пришёл один сосед и попросил показать строителям его дома нашу лестницу на второй этаж. К этому времени мы уже много лет бегали по этой лестнице, но она нигде не скрипела и вообще была замечательной. Сейчас ей 40 лет. Володя не просто

показал, а дал этим строителям свой проект, где была вычерчена каждая ступенька. Через несколько дней сосед вернул проект со словами: «строители сказали, что это сделать нельзя».

Трудной задачей было добывание материалов – досок, кирпича, стекловаты и прочее. Это целая эпопея. Каким-то чудом удалось достать ордер на кирпич – наш домик ведь был сараем без фундамента. И печка была нужна. Склад лесоматериалов был от нас в шаговой доступности, около километра. Туда регулярно завозились доски, но качество их было ужасно. Мы с Володей шли к открытию склада и буквально вместе с ещё такими же строителями выхватывали из рук друг у друга во время разгрузки приличные доски. Иногда удавалось добыть лишь несколько штук, и мы вдвоём с Володей несли их к себе. Постепенно набралось всё необходимое.

Следующим этапом была разборка старого дома. Была использована каждая досочка, я часами вытаскивала старые гвозди, Володя убирал подгнившие части досок, старательно экономя материал. Наш участок был забавным зрелищем – около каждой ёлки выстраивался своего рода шалаш из старых досок. (А у нас на участке было 70 двухсотлетних ёлок, которые потом в один год были съедены короедом).

Володя купил электропилу и электрорубанок, построил большой верстак с навесом от дождя, и началась работа. Володя заготавливал доски, а я, Миша и Галя их прибивали. Работа кипела. Это был 1980-й год.

Однажды, когда мы ещё не дошли да крыши, к нам пришёл какой-то инспектор, поинтересовался, что мы делаем и кто разрешил. Володя объяснил. На что инспектор заявил, что он как-нибудь может отличить строительство от ремонта с реконструкцией. Вам следует немедленно прекратить строительство. Назревала большая неприятность.

Спасла положение моя мама. Как раз начался дождик. Мама увела инспектора к себе на терраску, напоила его чаем, они поговорили, мама подарила ему зонтик, и они расстались друзьями.

Следующее великое дело, которое сделала мама – разрешение на газовое отопление дома. В это время разрешали газовое отопление только в домах постоянных жителей, дачникам не разрешали. Поэтому Володя в проекте предусмотрел печку. Когда мы ставили фундаментные столбы, мы сделали и фундамент для печки. Мама решила попробовать получить разрешение на газовое отопление. Мы с ней поехали в Щёлково на приём к депутату. Мама ему рассказала, что она без вины страдала 20 лет, что ей на Колыме было так долго холодно, ей очень хочется остаток жизни пожить в тёплом доме, и просит в порядке исключения дать такое разрешение. Я была при этом разговоре. Депутат был хорошим человеком (мы это знали заранее), он очень растрогался и разрешение подписал. Так что остался нереализованным фундамент под печкой, а в кухне, вырезанный квадрат половых досок под печку заделан, что видно и сейчас.

Моё участие в строительстве было очень большим. Я ставила фундаментные столбы, утепляла стены стекловатой, делала чёрный пол, используя все остатки досок старого дома. И вообще непрерывно всё лето мы все были строителями. За один сезон поставили дом под крышу, а в следующем сезоне моё пятидесятилетие отмечали уже в новом доме. И мы очень гордимся, что ни один гвоздь в нашем доме не забит чужой рукой.

МАМА

Моя мама, Ольга Львовна Слиозберг, родилась в 1902 году и до 18 лет жила в Самаре. Это была счастливая жизнь. Мама рассказывала, что самым любимым её занятием было – лежать с книгой под яблоней и грызть падающие с дерева яблоки. Она говорила, что могла съесть целое ведро яблок. А без книг она не могла до конца жизни. Можно представить, как она страдала в тюрьмах от отсутствия читабельных книг. Мама об этом написала.

Начало её взрослой жизни в Москве тоже можно назвать счастливой. Любимый и любящий муж, замечательные дети. И своей работой экономиста, причём вначале формирования «социалистической» экономики, она была увлечена.

Следующие 20 лет жизни мама замечательно описала в своей книге. А в семье был своего рода культ мамы, о ней всё время вспоминали, всеми силами старались сделать что-нибудь для неё.

После возвращения из ссылки мама окунулась в любовь родных и друзей. При этом её помощь оказалась востребована и стареющими сёстрами, и появившимися внуками. Маме казалось, что к ней вернулись её дети. Кстати, и мои дети и внуки, и Шурины дети вспоминают мою маму с очень большой теплотой. Мы жили на Петровке большой семьёй: Лёля, мама, я с Володей и Шура. Там же родился Мишенька, а, перед рождением Тани мы с Володей переехали, А мама осталась с Шурой, а потом и с Ларисой, с которой она прожила 30 лет.

Последние годы её жизни были очень насыщенны. Она постоянно работала над книгой, что-то дописывала, редактировала, принимала многочисленных друзей и читателей её книги, позировала Ирине Лавровой для портрета, снималась в фильме «Власть Соловецкая». Мне сказали, что маму очень легко было снимать, она сразу понимала, что от неё требуется. Интересно, когда была премьера этого фильма в доме кино, я почему-то не могла пойти. Вечером мне звонит одна знакомая по даче и говорит: «Элла, мне сейчас позвонила подруга, ты её не знаешь. Она рассказала, что была в доме кино на премьерном показе, там выступали «актёры» фильма «Власть Соловецкая». Зрители были потрясены выступлением одной старой женщины. Она сказала, что мужчинам не понять, как тяжело было женщинам, которых разлучили с малыми детьми. Говорила она так, что зал встал, хлопали и плакали». Это была моя мама.

Интересно, до глубокой старости у неё появлялись новые друзья. К ней тянулись молодые, с ней всем было интересно говорить. Мы с мамой ходили в театры, в гости. Мама много читала, до глубокой старости читала без очков. Короче, эти 35 лет после реабилитации были такими, что сама мама говорила – «Несмотря ни на что, я считаю себя счастливым человеком».

В нашей семье принято отмечать дни рождения, как праздники. Мама любила свой день, приглашали гостей, готовили вкусную еду. Мы и сейчас отмечаем мамин день 1 августа, он стал традиционным днём встречи большой семьи Слиозбергов. В этом году нам не удаётся собраться – виновата пандемия. А обычно в этот день приезжали все с детьми и внуками, из США, из Швеции, из Латвии, из Германии, из Бельгии, с Кипра, и, конечно, из Москвы. Собиралось до сорока человек. Готовилось не без моего участия много разной вкусноты, накрывался большой пинг-понговский стол. И начинались встречи, разговоры, все чувствовали себя членами большой замечательной семьи. Так мама присутствует в жизни семьи.

Первого августа 1991 года маме исполнилось 89 лет. Мы на даче всё приготовили и ждали гостей. Мама устала, пошла отдохнуть и заснула. Через некоторое время она выходит из комнаты, какая-то взволнованная, счастливая, и рассказывает мне:

-                    «Элка, какой сон я видела! Мне приснилось, что я в Самаре, где жила до 18 лет. Сижу на большой террасе над Волгой. Много гостей. Рядом со мной друг моего мужа, врач. Включили музыку, я запомнила её, даже могу напеть. «Она ещё и танцевать может» – воскликнул врач и крепко взял меня за руку. Вдруг я увидела в конце террасы Юделя, бросилась к нему, а он мне навстречу. Он обнял меня, целовал мои руки, щёки. Я чувствовала его запах: одеколона, реактивов, с которыми он работал в лаборатории, его кожи. Я была счастлива.... В это время доктор сказал «Она умерла!». И раздались голоса: «Какая лёгкая смерть! Какое счастье написано на её лице» – Я подумала: да, какая хорошая смерть, я умерла на руках у человека, которого я любила! Я узнала его запах, которого не слышала пятьдесят пять лет!» -

-                    В этот момент я проснулась в своей комнате на даче, не было моей любимой Волги, не было моего мужа. Это был сон. Как жаль.-

После этого мама прожила только 4 месяца и 8 дней, и умерла во сне.

Она заболела чем-то простудным, что привело к застойному воспалению лёгких. Я на несколько дней переселилась к ней, договорившись на работе, спала на раскладушке около неё. Утром мама долго не просыпалась. Пришла почтальон с её пенсией, я сказала, что не могу будить. Почтальон спокойно отдала пенсию мне. Я что-то делала в другой комнате, заглядывая к маме. А в очередной раз поняла, что она не дышит. Умерла во сне, 9-го декабря 1991 года, на девяностом году жизни.

О КНИГЕ «ПУТЬ»

Когда мама вырвалась с Колымы в 1946 году, она три года до второго ареста жила с нами нелегально, всё время в напряжении. Тогда же она начала писать свои воспоминания. Это было очень страшно, ведь при освобождении она давала подписку о неразглашении. Исписанные листочки клали в бутылку и закапывали под берёзой в саду. Мама так часто проговаривала всё про себя, что писалось очень быстро. Этот первый вариант книги потом не нашли.

После возвращения из ссылки, через пять лет мама снова начала писать, теперь уже спокойнее. Рукопись росла очень быстро. Мама писала на школьных тетрадочках, мы отдавали их машинистке. Писала она очень легко, иногда рассказывала нам какой-то эпизод, садилась и записывала, и редактировать не надо, так легко у неё это получалось. И все читатели говорят, что у неё очень лёгкий, прямо разговорный язык. Распечатали два раза по пять экземпляров, разложили по пачкам и давали друзьям и родным читать – это был самиздат.

,׳»                    В 1963-м году отнесли рукопись книги «Адамова-Слиозберг «Путь»» в

издательство Советский Писатель. Получили ряд очень хороших отзывов, особенно от Фриды Вигдоровой. Но рецензенты предлагают маме внести кое- какие добавления, заполнить пробел между возвращением и вторым арестом. Пока мама дописывала, кончилась оттепель, и работа легла на полки на 25 лет.

В 1964 году маме позвонил Самуил Яковлевич Маршак. Ему дал читать рукопись Наум Коржавин. Самуил Яковлевич сказал маме (цитирую по памяти): «Ольга Львовна, Вы написали хорошую книгу. Она будет жить. Сейчас, конечно, не напечатают, но ей суждена большая жизнь. И ещё, завет старика – не давайте редактировать! У Вас свой очень хороший язык, Вас захотят подправить, и испортят прекрасный текст. Я сейчас болен, выздоровею – приходите в гости». Увы, он вскоре скончался.

Интересные два письма о книге написал маме Солженицин, я передала их в литературный музей.

Мама после реабилитации регулярно встречалась с женщинами, знакомыми по Колыме. Примерно раз в две недели у какой-нибудь из них проходили встречи «колымчан». Я обычно сопровождала маму. Женщины делились воспоминаниями, говорили о жизни, но не о болезнях или нехватке денег. На одну такую встречу, весной 1989-го года, пришёл Семён Самуилович Виленский. Раньше мужчин не было, ведь все они из женских лагерей. Кто-то его пригласил, кажется, Паулина Степановна Мясникова. После встречи Семён подошёл к маме и спросил: «Ольга Львовна, можно я Вас провожу?» – Конечно – кокетливо ответила мама. Мы пошли домой, и Семён говорит: «Ольга Львовна, Вы так хорошо рассказываете, Вы не пробовали написать?» Мама засмеялась, рассказала, что уже 25 лет назад её рукопись лежала в «Советском Писателе», но издать не удалось, ходит в

самиздате. – «Дайте почитать» – «с удовольствием». Семён получил рукопись

-           и началось! Он по договору с «Советским Писателем» готовил сборник «Доднесь тяготеет». Срок сдачи – не позже августа. Семён понял, что он должен изъять часть подготовленного материала и включить мамину рукопись. Семён сам приезжал к нам на дачу и работал с мамой. Приходилось сокращать, маме всё было жалко, работали долго, но сделали всё быстро. В результате из 23-х фрагментов воспоминаний авторов сборника мамина часть оказалась самой большой.

Семён на этом не остановился. Он привёз меня к Баруздину, главному редактору журнала «Дружба Народов», и потребовал опубликовать мамину рукопись в 7-мом номере. Баруздин сказал, что это невозможно, номер полностью собран. Семён Самуилович ответил, что в августе выходит его книга с мамиными воспоминаниями, после книги журнал не имеет права печатать. «Ты никогда себе не простишь, если не напечатаешь, это потрясающий материал, это нельзя пропустить» – Семён умел убеждать. Нашёл замечательного редактора, которая мгновенно подготовила журнальный вариант, и в 7-ом номере «Дружбы Народов» за 1989 год мамин «Путь» впервые увидел свет. А тираж журнала 1200000 экз. А в августе вышел «Доднесь тяготеет» тиражом 100000 экз. Мама дожила. К нам на дачу приехали Семён Виленский с Заярой Весёлой, они вручили маме том сборника (есть фотография), и даже якобы авторский гонорар -100 долларов

-           я думаю, что это Семён из собственного кармана. Мама, да и я, впервые держали в руках доллары.

Сразу после выхода в свет «Доднесь тяготеет» Семён начал готовить мамину рукопись к изданию отдельной книгой. Редактором стала двоюродная сестра папы Усыскина Евгения Львовна, с которой мама дружила ещё в молодости и любила её. Женя много работала с мамой, но книга вышла только после маминой смерти, в 1993 году.

В 1990-м году мы с мамой присутствовали на собрании, когда Семён Виленский создал Московское Историко-Литературное Общество «Возвращение» «МИЛО», в уставе которого было разрешение выпускать книги. Так что наши книги подписаны издательством «Возвращение». Мамина книга – одна из первых этого издательства, а всего за 30 лет издано более 250 книг, видимо, самая большая коллекция ГУЛАГовской литературы. Сам Виленский, как только освободился на Колыме, начал собирать воспоминания прошедших Гулаг. У него получился большой архив, из которого лучшее он публиковал, насколько позволяли финансы. Сейчас его архив в музее ИСТОРИИ ГУЛАГА.

Из всех, кто был на собрании при создании «ВОЗВРАЩЕНИЯ», сейчас в живых я знаю только Клару Домбровскую, жену Юрия Домбровского. Нашему Обществу 30 лет, сейчас мы переживаем тяжёлые времена, на грани уничтожения, пандемия этому помогает.

С

В роли председателя сейчас внук Андрея Ивановича Воробьёва Михаил. Исполнительный директор, она же бухгалтер Ирина Давидовна, с которой мы подружились. Ну а третья – я. Я часто исполняла роль консультанта ещё при Виленском, он любил со мной советоваться.

Вспомнила эпизоды, связанные с Андреем Ивановичем Воробьёвым и Семёном Виленским, по-моему, это интересно. С Андреем Ивановичем я была знакома через мою маму, она на Колыме дружила с его мамой Миррой Кизельштейн. Я вместе со своей мамой бывала у Андрея Ивановича на днях памяти его мамы и сестры Ирины, но как-то при этом мало участвовала в разговоре, так что я с А.И. была мало знакома.

Семён Виленский в 1989 году выпустил первый том сборника «Доднесь тяготеет», воспоминания двадцати трёх женщин, переживших тюрьмы и лагеря. Самый большой материал там из маминой книги, с неё начинается сборник. Семён объявил читателям, что скоро выйдет второй том сборника с воспоминаниями о Колыме. Но денег достать тогда не удалось.

Прошло 15 лет. В 2004-м году исполнялось 100 лет Чехову. Андрей Иванович, создатель и директор Гематологического Центра Академии Медицинских Наук, решил использовать средства Центра для подарка всем врачам и работникам Центра. А.И. решил всем подарить по двухтомнику «Доднесь тяготеет», обосновывая это тем, что Чехов, как врач, на Сахалине много внимания уделял медицине для заключенных. Он предложил Виленскому оплатить издание, но просил дать предисловие, которое напишет сам.

Материала у Семёна было достаточно, но нужны были деньги для подготовки макета книги, и за ними я поехала к Андрею Ивановичу. Я пришла к кабинету директора, секретарь мне сказала, что у него совещание. Я приготовилась ждать, но она вошла в приёмную и тут же сказала – заходите. Меня поразила организация его работы. За длинным столом и сбоку на диванах (или стульях?) сидело много людей. Прямо при них он принимал вошедших за подписью, или с какими-то короткими вопросами. Когда вошла я, Андрей Иванович громко объявил, что моя мама и его мама вместе на Колыме «в санатории отдыхали»-лес валили. Потом он отошёл со мной в небольшой кабинет, где просто вручил тысячу долларов для Виленского, и без всяких расписок я ушла. Вдруг прямо за мной из приёмной выбежала женщина, которую при мне А.И. называл Шурочкой. Это была его и коллега по созданию Центра, замечательный человек, и крупный гематолог, и жена – Александра Михайловна Кременецкая. Боясь, что я уйду, она буквально закричала мне в спину – «Вы та самая Эллочка, которой мама несла куклу?» – Я оглянулась, – так мы познакомились. Она сказала, что совершенно потрясена маминой книгой, что хочет купить двадцать экземпляров, чтобы подарить всем сотрудникам своего отделения – она была зав. отделением. Её просьбу я исполнила.

Когда Виленский прочёл предисловие Андрея Ивановича, он вызвал меня, и в растерянности сказал, что придётся отменить соглашение, он напечатать это предисловие не может. Дело в том, что Андрей Иванович, ненавидя Сталина, считал Ленина великим, и Октябрь великим, причём обосновывал это глубоким знанием нашей истории. Что делать, деньги уже потрачены, редактор, корректор, макетчик работу сделали, а главное, книга очень нужна. И тут на меня нашло озарение. Я предложила Семёну попросить разрешения у Андрея Ивановича поместить его текст не как предисловие, а как послесловие. Тогда в предисловии сам Виленский может написать, что не совсем согласен с автором послесловия. Так и сделали. И прекрасный двухтомник вышел тиражом три тысячи экземпляров. Сейчас весь давно продан. А я горжусь, что на втором томе Семён Виленский мне написал: « Элле Силиной – архитектору и прорабу этой книги – С ЛЮБОВЬЮ».

Были ещё случаи, когда мои рекомендации оказывались решающими, так что я не только продавец книг, но и член редакции, хотя участвовать в подготовке рукописей к печати не умею. А сейчас мы обсуждаем проблемы рашего общества с Ириной Давидовной.

У меня лучше, чем у моих коллег получается продавать книги, а это единственное средство существовать нашему обществу. Я работаю на всех ярмарках, презентациях, маёвках Сахаровского музея и прочих мероприятиях. Несколько лет я работала в киоске в библиотеке им. Ленина по 3 раза в неделю по 6 часов, и ещё организовывала на остальные дни волонтёров. С одной из них я серьёзно подружилась, это Наташа Мучинская и дружба наша продолжается. И все мы не брали ни копейки за работу, все деньги я приносила Виленскому для издательства.

Я собой горжусь. Представьте, мне 88 лет, я пять дней подряд, без замены, по 9 часов в день продаю книги на ярмарке, еще 2 часа на дорогу. И при этом я не сижу и жду покупателя, а активно с ним разговариваю. Я понимаю, что у меня так хорошо получается потому, что я с уважением отношусь к людям, и умею интересно, не скучно рассказать о том, что знаю. Это же явилось основой моего успешного преподавания в институте.

Больше всех наших книг спросом и успехом пользуется мамин «ПУТЬ», этой книги всегда не хватает. В 2004 году вышло самое полное второе издание, наполовину оплаченное моим сыном Мишей. В 2009 году вышло третье издание, полностью оплаченное моими Мишей и Таней. Обложку к нему готовил внук Фёдор. В 2015 году Виленский выпустил четвёртое издание в серии «МЕМОРИЯ», и я уже сама оплатила две допечатки к этому изданию. И опять почти все книги проданы. В 2019 году Федя договорился с издательством «КОРПУС», и они по договору со мной выпустили ещё одно издание. Мамина книга необыкновенная, я получаю столько превосходных откликов! На каждой ярмарке ко мне подходят с благодарностью за книгу, она потрясает. Она очень легко читается, говорят мне, и невозможно оторваться, прерваться. «Обвиняют» меня, что не дала им спать – пока не

дочитали – не смогли оторваться. Когда я работала в киоске в Ленинке, один поэт, купивший у меня мамину книгу, сказал, что он не знает, с кем можно сравнить её язык, разве что с Цицероном. Буквально три дня назад мне позвонил один мужчина. Он случайно наткнулся на мамину книгу, он потрясён. Долго рассказывал мне, как ему дали книгу, на ней была моя подпись и телефон. Короче, мама написала изумительную книгу, это классическая литература, по мнению многих.

Книга переведена на английский, немецкий, чешский, итальянский языки. На её основе молодая актриса Ольга Непахарева создала спектакль «ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ НЕ ВЫБИРАЛИ». Вместе с актирисой Еленой Токмаковой-Горбушиной они более шестнадцати лет играют этот спектакль, совершенно бесплатно, в музеях, библиотеках, доме актёра, Доме Русского зарубежья и на других площадках. Объездили с этим спектаклем многие города, в том числе Магадан, Норильск, а так же Гарвард США. Реакция зрителей всегда самая лучшая, если назвать одним словом – это – потрясение. Я сама не менее 15 раз была на спектакле. Один раз, это было в Сахаровском Музее, были приглашены старшеклассники. Спектакль идёт полтора часа без перерыва. Около 25-ти подростков. Ни одна бумажка не зашуршала, ни один стул не заскрипел, только на фрагменте «ЛИЗА» девочки достали платочки. Реакция была очень сильная.

Я сама записала «Путь» на студии, «Звуковая книга» так что существует и аудиокнига. Мне сказали, что не только слепые пользуются аудиокнигами, но и стоящие в пробках автомобилисты, и многие другие. Спасибо работникам студии. Мой сын сказал, что профессиональную запись должны делать артисты или чтецы, а я не могу хорошо сделать. Но записывающий профессионал в студии нашёл, что я, видимо, говорю похоже на маму, а поскольку книга написана от первого лица, создаётся впечатление, что рассказывает сам автор.

Так что мамина книга живёт, а моя деятельность в «Возвращении» приносит мне большое удовлетворение, даёт мне дополнительную жизненную энергию.

ПОСЛЕ ШЕСТИДЕСЯТИ

В 1993-ем году я дорабатывала свой последний семестр. Мой уход на пенсию был вынужденным, т.к. наш институт изменил профиль, вместо Инженерно-Экономического стал институтом Управления. Технологические дисциплины заменялись на – «Основы естественно-научных знаний» или что- то в этом роде. Для такого курса надо или быть эрудитом как мой Шура (он читал этот курс для музыкальных менеджеров в Гнейсинском институте), или заниматься профанацией на уровне школьных знаний. Я такой курс не смогла бы освоить. К тому же надо было уволить часть преподавателей, кафедры сливались и ликвидировались. Так что я спокойно ушла на пенсию и

ни разу об этом не пожалела. Получила максимальную пенсию 132 р., нам хватало. Я продолжала работать, но без оплаты, своего рода волонтёрство. У меня было два основных направления работы – наш домашний кооператив и работа в историко-литературном обществе «ВОЗВРАЩЕНИЕ».

КООПЕРАТИВ

Когда я ушла на пенсию, в нашем московском кооперативе «Континент» председателем был Володя. Я сменила его на этом посту. Хотя нас утверждали какие-то власти, работа эта не оплачивалась и не шла в стаж. Вдруг в 2000 году нам объявили, что наш дом будут переселять и сносить. Вот тут для меня началась серьёзная работа, с которой я, по-моему, замечательно справилась, хочу похвастаться. Но сначала немного о том, как у нас с Володей появилась вторая квартира.

Около 1990-го года появилась возможность оформить собственность на свою квартиру, что мы все и сделали. До этого мы владели только паем, и освобождающиеся квартиры нельзя было продать или завещать. Освобождавшиеся квартиры распределяли решением правления кооператива по очереди записавшихся на вторую квартиру. Володя сразу, как мы вступили в кооператив, встал в эту очередь, но в ней было уже много членов. Квартиры освобождались редко, и наша очередь подошла к 1990-му году, когда уже было разрешено оформить собственность и продавать квартиры. Мы думали, что возможность получить вторую квартиру упущена. Между прочим, по уставу председатель кооператива имел право без очереди получить освободившуюся квартиру. Такой случай был, одна квартира освобождалась. Но Володя счёл не этичным воспользоваться своим правом, и квартира досталась очереднику. Такой был Володя.

В это время строили у Войковской дом для многодетных семей. У нас в доме в двухкомнатной квартире жила семья с четырьмя детьми и на подходе пятый. Естественно, они очень ждали этого дома. И вдруг появляется известие, что партийные власти решили забрать этот дом для «заслуженных» членов партии. И многодетным семьям хорошие люди из жилищного комитета предложили немедленно заселять дом, оформление потом. Надеялись, что всё-таки не решатся выгнать детей на улицу. Семья из нашего дома срочно переезжает, не было времени оформить собственность и продать квартиру, надо было немедленно оформить выход из кооператива. Так нам досталась это двушка, мы выплатили той семье их пай, сделали ремонт и начали блаженствовать в отдельной от всех детей квартире. Мама успела ее посетить. Это был 1990-й год. Конечно. Это великое счастье, но мы с Володей всё же более двадцати лет бесплатно работали председателями кооператива, это нам премия за работу.

Вернусь к переселению дома. Это был первый в Москве переселяемый кооператив после того, как члены его стали собственниками своих квартир.

Условия переселения ещё не были отработаны, было только объявлено, что мы получим равноценные квартиры в современном доме. Пришлось готовить массу документов на 200 квартир – но это мелочь по сравнению с остальным. У меня оказалось четыре проблемы, которые я решила. Во- первых, я должна была ликвидировать кооператив. Пришлось ехать куда-то на край Москвы за Люблино, чтобы выяснить, как это делается с кооперативами. Мне объяснили, что я должна подготовить огромный пакет документов, включая решение общего собрания с кворумом. Подходили какие-то типы, предлагая за солидную сумму всё сделать, и мне не надо будет туда ездить и стоять в очередях. Я их прогнала, но загрустила. А потом приняла решение – не делать ничего. Я попросила всех членов кооператива написать заявление о выходе из кооператива. Тогда собрание собрать нельзя, и председателя нет. Короче, это оказалось самой лёгкой из моих задач, никто у меня просто ничего не спросил.

Вторая задача по-сложнее. В постановлении о переселении сказано, что будет обмен на равноценную квартиру. Я еду в переселяющий жилищный комитет, буду называть его «Комитет». Мне объясняют, что переселение будет в основном в строящийся под нашей горкой новый дом, показали планы всех квартир, но при этом сказали, что если у нас живет одинокий человек в двушке в 41 м., ему могут дать однокомнатную 38 м. с лоджией. Я пыталась возражать, но бесполезно. Я пошла на приём к Хованской, мне сказали, что она хороший человек, она была тогда каким-то депутатом. Она мне ответила, что против того, чтобы одиноким давать двухкомнатные квартиры, и на мои объяснения сказала, что я не видела, в какой тесноте живут люди, а ей всем приходится отказывать. Короче, она подтвердила, что одинокие двухкомнатную не получат. В это время шла предвыборная кампания мэра Москвы Лужкова. Он приехал на встречу с избирателями к нам в Управу Ховрино в Парке Дружбы. Меня, как председателя кооператива, пригласили. И я задала ему вопрос, связанный с переселением, можно ли считать равноценными одно и двухкомнатные квартиры, даже при равной площади. Он сказал – конечно, не равноценны. Это была точка. Всех переселили по числу комнат, хотя это привело к большим увеличениям площади.

Третья задача была самая сложная. Переселялись сразу две пятиэтажки – наша в 11 подъездов, и соседняя б подъездов. На всех, живущих в одно – трёх- и четырёхкомнатных квартирах хватало квартир в одном новом 22-этажном доме у нас под горкой. А вот двухкомнатных квартир в наших домах было 114, а в новом доме только 44. 70 владельцев двушек будут переселяться на Клинскую или Зеленоградскую улицу, значительно дальше от метро, близко к железной дороге. Район хуже, хотя некоторые квартиры даже лучше наших, с двумя туалетами. Но для многих главным было удалённость от метро. А для нас с Володей очень важно было остаться рядом с Таней и семьёй Шуры. Что делать? Еду в Комитет,

спрашиваю, будут ли льготы для членов правления и председателей кооперативов. Нет – отвечают, это нас не касается. Тогда мне ещё на собрании с Лужковым приходит идея спросить его, должны ли быть какие-то льготы при переселении для ветеранов войны и труда, инвалидов, блокадников. Он ответил, что, конечно мы должны уважать таких людей. И я снова еду в Комитет и договариваюсь, что составлю список этих уважаемых людей с указанием номеров их документов о льготе, и этих людей вызовут накануне общего переселения. Я включила туда ещё реабилитированных, пострадавших от сталинских репрессий, хотя Володя и ветеран труда, и инвалид. Так я решила это вопрос для себя.

Четвёртая задача была – нормально провести выдачу ордеров на квартиры. Представила, что будет твориться, если заранее, с ночи люди будут занимать очередь, около 300 человек, а возможность выбора жизненно важна, особенно для владельцев двухкомнатных. Придумала жеребьёвку. Поехала в Комитет и договорилась, чтобы вызывали по организованной нами очереди, сначала только из двухкомнатных – их больше всего, потом из трёх-, одно- и четырёхкомнатных квартир, сообщив примерно время, когда какие будут вызываться. А мы организуем, чтобы входили все по номерам очереди. Затем я собрала на улице владельцев квартир обоих домов. Составили списки отдельно по типу квартир, заготовили карточки с номерами по количеству квартир каждого типа, и под контролем членов правления обоих кооперативов была проведена жеребьёвка. Никаких эксцессов при расселении не было.

А накануне общего переселения были приглашены двухкомнатники из льготного списка, и Володя выбрал нам квартиру на 12 этаже второго подъезда. В первом подъезде квартира на одну сторону, юго-восток. А у нас на две стороны северо-восток и юго-запад. Мы оба любим сквозняки, были счастливы. Тане с Серёжей по жребию достался довольно дальний номер, наш 12 этаж был уже занят, пришлось взять 15-ый. Мне стало обидно, очень хотелось жить на одном этаже, раз такая возможность появилась. Я попросила милую женщину с 15-го этажа поменяться на 12-ый, что было сразу сделано без всякой волокиты, переселяющая просто поменяла номера квартир в своём списке.

Так свершилось великое чудо, великое счастье. Я много поработала, но до конца жизни не перестаю удивляться своему счастью – жить рядом с дочкой, но отдельно. Я ещё много лет была старшей по подъезду, потом эту «должность» отменили. Больше я домом не занимаюсь, только своей квартирой.

ВНУКИ И ПРАВНУКИ

У меня 3 внука и пока 5 правнуков. Когда внуки были маленькими, я записывала некоторые их «шедевры».

Таня, 3 года:

икает- «Ой, у меня горлышко внутрь пихается!»

Таня, 3,5 года:

придумала рифму «танкист – окулист». Я – А что такое «окулист»? – «Это который акул ловит».

-                          «Углеводы – это когда уголь возят».

-                          «Мама, а колобок головкой катился?»

-                     Придумала загадку: «Почему в лесу холодно, а в кустах тепло? Ответ: лес – ночь, а кусты – день».

Таня, 5лет:

-                     «Мама, а у Наташи есть брат? Как его зовут?» – У неё нет брата. «А как его не зовут».

Спрашивает про детали пишущей машинки. Узнала, что есть каретка и валик, страшно развеселилась-«Ой почти Карик и Валя!»

-                          «Кирюша глупыш.- Ой, что это я говорю, ведь он мой будущий муж!»

-                          «Дедушка, а ты знаешь, что десять это нольнадцать?»

-                     «Бабушка, расскажи стихотворение, где мальчик превратился в лошадь, а мама его ругала». – (Себя в коня преобразив...а мать грозит ему в окно).

Лепит из пластелина человечка – А что ты сейчас лепишь? – «А я этого перерожаю.»

-                     «Мама, я завтра нарву новых цветочков, чтобы у нас был на зиму запас красоты».

Федя, 5 лет.

Явно острит. – «Бабушка, а почему кошка девочка, а у нее усы?»

-                     «Мама, а Дисней – художник? – Да – А Дисней – женщина? – Нет, мужчина. – А почему же я в книге читал, что Дисней рожает новых героев?»

-                     «Лужа – это море для микробов. Микробов гораздо больше, чем людей, но мы их не видим. Если бы мы были такими – (показывает пальцами около 2 см), мы их ещё разглядели бы, они были бы для нас как маленькие жучки».

-                     «Мама, что такое ПОЛЁТ БЮРО? – это государственная власть. – У нас нет государственной власти, у нас власть Советов!»

Таня-внучка (Татьяна Сергеевна Катасонова) всегда была очень способна к математике. Володя очень радовался этому, учил её приёмам быстрого устного счёта. Сам он считал удивительно. Отвлекусь от Танюшки, вспомнила один случай. В магазинах тогда надо было показывать товар у кассы, кассир умножал вес на цены и говорил сумму. Володя оплачивал сразу несколько покупок, может быть 7 или 8, причём разный вес и цены. Когда ему сказали сумму, он ответил кассиру, что тот ошибся. Кассир удивился, пересчитал – Володя был прав. Кассир не мог поверить, что он так с ходу всё сосчитал.

После восьмого класса Таня решила перейти в школу, где есть классы с повышенным изучением математики. Она, часто со мной, ходила на предварительные занятия в 91-ю и 57-ю школы. После окончания учебного года становилось известно количество вакантных мест в математических классах. Претенденты приглашались на конкурсный экзамен. В 91-ой школе Тане не понравилась обстановка, а в 57-ой она писала, но чуть-чуть недобрала баллов, осталась первой в резерве. Говорили, что весьма возможно освобождение ещё одного места. Однако мы не стали ждать. Проводился добор в класс с математическим уклоном еще в 208-ой школе, и мы поехали туда. Серёжа отвёз нас на машине, он вынужден был уехать на работу, и обещал вернуться за нами. Я осталась с Таней. Свободных мест было, кажется 8, а собралось претендентов человек 12 – 15. Нас привели в класс, детей рассадили по одному, выдали им тестовое задание. А родителям разрешили посидеть в конце класса. Когда время прошло, отобрали работы и попросили подождать в коридоре. Вскоре приехал Серёжа. Таня на его вопрос ответила, что вроде много решила, но не всё. Вдруг открывается дверь класса, и просят родителей Катасоновой зайти. Мы с Серёжей зашли. Нам сказали, что наша девочка очень талантлива, она их поразила. Дело в том, что это же задание давали ученикам математического класса, уже проучившимся в 8-м классе по усложнённой программе. Самый высокий результат был около 90, а Таня получила 108 из 120. Я никогда не видела такого счастливого, сияющего Серёжи. Так что её радостно приняли в эту школу. Правда, через год она перешла в биологический класс этой же школы, после которой без репетиторов сразу поступила на биофак МГУ и стала вирусологом.

Федя (Фёдор Сергеевич Катасонов), научился читать в три года. Он очень любил рисовать, и мне казалось, что очень хорошо рисует. В нашем дачном кооперативе была художник Ирина Лаврова, я с ней дружила с семи лет. Мы ровесницы. Когда я поступала в школу, она, немного хвастливо сказала, что будет учиться в школе особо одарённых детей. Она действительно стала хорошим художником, были её выставки. Когда мы в Москве переехали в Ховрино, оказалось, что её квартира в нашем квартале. И вот мне пришло в голову спросить, не может ли она позаниматься с Федей. На что получила интересный ответ. Ира объяснила, что почти все дети любят рисовать, кажется, что это им никогда не надоедает. А примерно в девять лет у большинства это проходит. Так что если после девяти Федя так же будет увлечён рисованием, она с удовольствием будет с ним заниматься. Этого не случилось.

Кончив школу, Федя готовился поступать в МГУ на экономический факультет, даже занимался с репетитором. В какой-то момент он сказал своей маме, что если не поступит в этом году, в следующем будет поступать в медицинский институт. – А ты хочешь быть врачом? – спросила Таня, – тогда надо поступать сразу в медицинский. – Но ведь там другие экзамены! -

Ничего, школьный курс ты знаешь, ещё есть немного времени повторить, а это будет хорошая репетиция: если сразу не поступишь, легче будет на следующий год.

Федя поступил с первого захода, и стал замечательным педиатром. Когда маленького Антона, Шуриного внука, познакомили с Федей и сказали, что он детский врач, педиатр, Антоша радостно сказал – федиатр. Это так понравилось Феде, что появилась книга «ФЕДИАТРИЯ», которая пользуется большим спросом у родителей малышей.

Андрюша (Андрей Михайлович Силин) после окончания Юридической Академии несколько месяцев жил у меня. Я узнала, что он самостоятельно изучает немецкий язык. Он сказал Тане (младшей), что прочёл несколько томов Томаса Манна с таким интересом, что решил прочесть его в подлиннике. Через некоторое время он попросил Мишу нанять ему репетитора, чтобы помочь с разговорным немецким. До этого родители понятия не имели, что Андрей самостоятельно изучает немецкий.

Андрей решил продолжить своё образование в Германии. Для этого нужна была справка о владении языком, которую выдавали в Москве. Андрей получил справку, что его уровень такой, что выше только для права преподавания языка. Он послал свои резюме в 10 университетов Германии, и получил 10 предложений. Большое поле выбора. Когда начались занятия, иностранных студентов делили на группы по знанию языка. Андрею сказали, что ему подготовка по языку не нужна, он им владеет лучше многих немцев. Поразительно ещё то, что он говорил без акцента, не верили, что это не родной язык. И удивительно, что он изучил его сам, а родители даже не знали об этом, только в конце недолго занимался с учителем. Окончив университет, Андрей получил диплом – магистр права Германии, принимаемый везде в Европе.

Вернувшись, он стал работать в СООС1_, и через некоторое время его послали на стажировку в США с семьёй на полгода. Потом ещё на год, а потом предложили работать дальше.

Сейчас он окончил еще один юридический университет в США, с первого раза сдал сложнейший БАР-экзамен и успешно работает в США. Он потрясает меня своей колоссальной работоспособностью и невероятными способностями к языкам. Ещё он удивил всех нас своим решением после большого перерыва начать играть на пианино. Когда-то в детстве он учился в музыкальной школе. Многие после этого не подходят к инструменту. И Андрей, может быть лет 15 или больше, не играл. И вдруг начал очень увлечённо и успешно играть. Он брал ряд уроков у прекрасных учителей, играет большие серьёзные вещи. Меня поражает его работоспособность, целеустремлённость, таланты. А ещё он обожает свою доченьку Анечку, мою младшую правнучку, ей уже 6 лет.

Правнуки мои ещё маленькие, но уже замечательные. У Тани 4 внука, у Миши одна Анечка, младшая, и я её редко вижу, она в США. Федины

девочки, чтобы различать бабушек назвали мамину маму БАБОЙ, папину БАБУЛЕЙ (это моя Таня), а меня ЭЛЛУШКОЙ.

Старшей Майе сейчас 10, она удивительно способна ко всему. Очень любит читать, очень музыкальна, прекрасная координация, очень гибкая. Долго не могли определить, чем же ей заниматься кроме школы. Пробовали музыкальную школу – насколько я помню, оказалась удивительно скучная учительница, я сама сидела раз на уроке. Такое может сразу отбить все желания. Потом пробовали художественную гимнастику, скалолазанье. А однажды узнали, что проводится набор в группу подводного плаванья, решили попробовать. С ней была бабуля, она мне рассказала. Тренер начал по очереди вызывать девочек и их смотреть. Таня (бабушка) сидела среди родителей и из их разговора поняла, что это идёт набор в бесплатную группу олимпийского резерва, что девочки давно готовились к этому конкурсу. Таня поняла, что у нас ничего не выйдет, но не очень огорчилась. Через некоторое время выходит тренер, и как-то резко говорит, что таким-то девочкам надо поискать себе другой вид спорта. Несколько претенденток могут походить на занятия, потом решим. И есть одна, идеальная во всех отношениях для этого спорта, это Майя Катасонова.

Обсудив всё, родители, да и Майя, предложение не приняли.

Следующий мой правнук Герман, ему 9 лет. Он отличается, как и его мама, большими способностями к математике, по которой регулярно получает 10 баллов. Это что-то соответствует нашим 5 с плюсом. Еще у него замечательные ручки, он способен к очень тонкой работе. Занимается в кружке работы по бисеру, мне к новому году прислал букетик бисерных розочек. Такие руки он унаследовал от папы и деда, да и прадед, мой Володя, своими руками творил что угодно.

Эрика (7 лет) поражает своей необыкновенной привязанностью к маме. Когда она была совсем маленькой, я иногда приходила отпустить её маму Таню Абрамову. И очень скоро эта кроха поняла, что раз я пришла, мама уйдёт. Как только я открывала дверь, она начинала плакать, успокоить её было очень трудно. Но уже и в разумном возрасте, когда я оставалась с детьми, вдруг в какой-то момент Эрика вспоминала маму, и сникала. Главный ответ на все мои попытки её развеселить – «А когда мама придёт?». Другая её особенность -необыкновенная дружба с Майей. Это, конечно, и заслуга Майи, которая трогательно относится к младшей сестрёнке. Когда что-нибудь предлагаешь Эрике выбрать, ответ или – «А как Майя?», или – «Я, как Майя». Они обе очаровательны.

Илва на год младше Эрики. Живут они с Германом в Риге, я каждый год на две недели ездила к ним, а они каждый год на месяц в июле приезжали к нам на дачу. Когда Илве было почти 6 лет, я пыталась приобщить её к чтению, но она как-то быстро уставала, не хотела. Вдруг Тане пришло в голову проверить ей зрение. Ей выписали очки, и вдруг она начала с удовольствием читать. Сейчас Герман в третьем, а Илва в первом классе. Их

отец по 4 месяца в море, а мама, моя внучка Таня, работает. Она уезжает, когда они ещё спят, и возвращается иногда поздно. Она вирусолог, и ковид требует много работать. Дети сами встают, сами завтракают, сами идут в школу. И дальше всё сами до возвращения мамы. Она говорит, что её задача – набить холодильник, они сами приготовят, что хотят. Так мама их воспитала. Когда кончилось полугодие, у Германа все десятки, одна девятка. А учительница Илвы позвонила её маме и поблагодарила за такую замечательную дочку.

Анечку я вижу редко, она очень далеко. Зато получаю фото и видики, иногда видимся по мессенджер. Она невероятно красивая и невероятно умная.

Моя дочка каждый год (кроме 2020-го – пандемия) собирает на даче всех своих пять внуков. Пятый – Вова, сын Юли, Серёжиной дочки от первого брака. Таня к Юле относится как к дочке, ведь она родная сестра (по отцу) Феди и Тани, а к Вове – как к своему внуку. Иногда на дачу приезжает из США и Анечка, но всего на 7 – 10 дней. Собираются все в июле, с тем, чтобы и в день семейного сбора первого августа, все были на даче. Таня разрабатывает для детей режим жизни, получается всё интересно. Порой кавалькада из пяти велосипедистов от шести до десяти лет и их бабушки колесят по Загорянке по заранее оговоренным маршрутам, старшие опекают младших. Наконец все и бабушка собираются на поляне, находят место для пикника. Это замечательно.

Про всех правнуков скажу, что все очень красивые, все очень добрые, и все умные.

В итоге могу сказать, что я очень счастливый человек. Моя жизнь проходила (и проходит) в атмосфере любви, в замечательной семье Я не обижена внешностью. У меня был замечательный муж, редкое сочетание высочайшего ума, исключительных рук и чудесного характера. У меня была любимая работа, и сейчас я востребована и могу ещё что-то полезное делать. У меня прекрасная квартира в одном коридоре с дочкой. У меня замечательные дети Миша и Таня, я абсолютно убеждена, что они для меня сделают всё, в чём я буду нуждаться. Живя рядом с Таней, я привыкла просить у неё советов по всем, даже мелким проблемам. Моё здоровье, позволяет мне свободно ходить, жить без боли, читать и писать. И у меня объективно прекрасные дети, внуки и правнуки.

Мне в жизни повезло встречать замечательных людей. Чудесная женщина Валентина Владимировна оказалась соседкой но коммуналке, а как я боялась оказаться соседкой плохого человека! Мне повезло с директором и учителями в школе. Я об этом написала. В институте у меня был замечательный руководитель курсового проекта и диплома Иван Николаевич Шокин; научный руководитель в аспирантуре прекрасный человек и учёный Михаил Христофорович Карапетьянц. В МИЭИ у меня был замечательный человек профессор Сакаловский Александр Александрович,

который отнёсся ко мне с теплотой и доверием, многому меня научил, стал мне другом.

И, наконец, мне необычайно повезло быть в дружеских отношениях с такими крупными личностями, как поэт Наум Коржавин, академик Андрей Иванович Воробьёв, Семён Самуилович Виленский.

Остаётся только одно желание – в конце жизни не быть в тягость моим близким и легко уйти из жизни.

Р.8.

Я поставила точку, но подумала, что было бы интересно проследить, как изменилась жизнь в стране за мои 89 лет. Это уже не моя биография. И конечно я рассмотрю только некоторые бытовые аспекты.

В редких квартирах был телефон. Мобильных никаких не было.

Готовили еду на керосинках, счастливчики имели керогаз или примус.

Раз в неделю ходили в баню. Чаще мыться не было принято. У нас на Петровке была ванна, которую временами раз в неделю топили дровами. Горячей воды в квартирах не было.

Жили почти все в коммуналках. У нас на курсе из 75-ти человек только 2 или 3 жили в отдельных квартирах.

Квартиры давали бесплатно, собственности на квартиры не было. Но их можно было менять. Режим прописки был очень важен, без прописки не мог жить даже муж у жены.

Коррупция наверно была, но слова этого я не знала, и размах коррупции был не сравним с современным.

Компьютеров не было ещё в природе, когда мы кончали институт. Все инженерные расчёты проводились на логарифмических линейках.

Обучение в ВУЗах и школах было бесплатное, как и все кружки и спортивные секции.

Платной медицины, насколько я знаю, тоже не было (я, во всяком случае, с ней не встречалась).

Редко, у кого были холодильники и стиральные машины. Сейчас молодые не знают, что такое стиральная доска.

Ещё не было синтетики. Были только шёлк, шерсть, хлопок и лён. Мне было лет шестнадцать, когда Юра Тронин привёз мне откуда-то с юга КАПРОНОВЫЕ чулки, нервущиеся чулки! Это было чудо. Помню, они были как стеклянные, по сравнению с современными – очень толстыми. Ходить в них было очень неприятно, но они не протирались! А ведь почти каждый день всем женщинам приходилось штопать чулки и носки. А сейчас многие вообще не умеют штопать. На моих глазах появилась вся синтетика, причём многие годы синтетика очень ценилась, выше натуральных материалов. Слово «это синтетика» было высшей оценкой качества, например кофточки.

Дефицит был буквально на всё хорошее.

Немного о деньгах и ценах. Инженер получал 100 – 120 р./месяц, рабочие на заводах получали больше. Санитарки, уборщицы, подсобные работники получали от 30 до 60 рублей. Стипендия в институтах была от 22-х до 29-ти рублей в зависимости от категории ВУЗа. Мясо стоило 1,6 р./кг – это с костями, а в буфетах антрекоты – 2,5-3 р./кг. Молоко 20 – 25 копеек за литр, батоны 500 гр. – 16 или 25 копеек в зависимости от качества, чёрный хлеб 10 копеек/кг. Картошка, свёкла, морковь в магазинах стоили 10 копеек/кг, но были ужасного качества, не умели хранить. Короче, еда была доступна, на стипендию можно было жить, никто не голодал. Хлеб в столовых был бесплатный, просто стоял на столах. В институте в столовой обычно мой обед из трёх блюд стоил 50 копеек. Это цены на период моего студенчества и работы в школе и аспирантуре.

При мне появились реактивные самолёты. Да вся наука и техника сделала невероятный скачок за мою жизнь, но я написала только о бытовых проблемах. Ни науки и техники, ни политики я не касалась.

И хочется ещё пожить и посмотреть, что ещё невероятное смогут люди сделать.

НАИМА

Утром 16-го августа 2021 года я, как всегда, открыла почту и с удивлением обнаружила письмо из Баку от племянника Наимы, Хикмета. Уже около пяти лет Наимы нет на свете, я много раз пыталась позвонить её сестре Алмас, с которой Наима вместе жила, но не дозвонилась. И вдруг это письмо. Я сразу ответила, завязалась переписка.

За 3 дня до этого умерла последняя, самая младшая из семи сестёр Наимы, Алмас. Последние годы она жила у Хикмета. Разбирая её вещи, он нашёл мои письма Наиме, где был адрес моей почты, он не изменился. Так Хикмет нашёл меня. Потом мы долго говорили по ВОТСАПу, обо всех племянниках. Своих детей у Наимы не было. Хикмет прислал мне фотографии, я почувствовала такой интерес ко мне, такое искреннее тепло! На одной фотографии: берег Каспийского моря, на песке прямо перед краем волны крупными буквами написано: ELGA SILINA – Хикмет написал мой адрес. Дети сестёр Севиль, Кифаят и Кяльмят все помнят меня или обо мне, все шлют мне привет. И у меня вспомнились разные моменты нашей дружбы с Наимой, захотелось что-то записать. Сам Хикмет – младший сын Наиминой сестры Кифаят, ему 45 лет, он имеет два высших образования. Прекрасно владеет русским. После нашего разговора сам отыскал в интернете рассказы моего брата Шуры, оказалось, что он много читает. И вообще он меня покорил своим отношениям к тёткам, что забрал к себе младшую, что изучил после её смерти весь оставшийся архив и отыскал меня. Сейчас не осталось ни одной из семи сестёр.

Наша дружба с Наимой началась необыкновенно. Первый день мы в Менделеевке. Первая лекция по общей химии, читает академик Капустинский. Большая аудитория амфитеатром, пять групп студентов по 30 человек. Я никого не знаю, многие перезнакомились во время конкурсных экзаменов, а я с медалью поступила без экзаменов. Сажусь где-то в середине аудитории. И вдруг рядом садится девочка и сразу спокойно говорит: «Я хочу с тобой дружить». Так началась наша дружба на всю жизнь.

Наима на полгода младше меня. Она из маленького азербайджанского города Закаталы. В то время республики СССР имели квоту в столичных ВУЗах, и сами отбирали и направляли на учёбу своих студентов. После окончания они должны были вернуться и работать в своей республике. Стипендию им, думаю, платила республика, они её получали независимо от результатов сессии, остальные с тройками стипендии не получали. Так Наима попала в Менделеевку, она конечно, в школе была звёздочкой, её отобрали без конкурса. Кстати, учиться, особенно вначале, ей было очень трудно, уровень столичных школ, несомненно, был выше. Но Наима справилась. К сессиям мы готовились вместе, у меня, а жила она в общежитии.

Наима рассказала мне о своей семье. Её отец уже имел двух сыновей, когда он овдовел и женился на Наиминой маме. Мама родила ему семь

дочерей и ни одного мальчика. В 1944 году он умер, младшей Алмас было всего 2 года. Интересно, что младший из его сыновей, взял семью на себя, стал главой семьи. Старшая сестра Кяльмят в это время уже вышла замуж, жила в горном селении Илису с мужем, работала учительницей в школе. Вся семья раньше жила в Илису, только младшая Алмас родилась уже в Закаталы. Вторая сестра Алия работала, и вместе с братом содержала семью. Третья сестра, Раиса, когда мы с Наимой познакомились, уже была замужем и жила с мужем в Закаталы, отдельно от семьи. Четвёртой была Наима, и дальше ещё три младших Севиль, Кифаят и Алмас. Мама их никогда не работала и не знала русского языка. Несмотря на очень скромные доходы, Наиме что-то присылали, жить на одну стипендию (29 р) было трудно. Кстати, и все младшие потом получили высшее образование: Севиль стала врачом, Кифаят физиком, Алмас математиком. Обе младшие, как и Наима, преподавали в институтах. Такое отношение было к образованию в этой очень не богатой семьи родом из горного селения Илису.

Наима с согласия семьи пригласила меня после первого курса приехать с ней на месяц в гости в Закаталы. Мне очень захотелось, но смущали материальные проблемы. Ведь в это время началась мамина ссылка в Караганду, и всю возможную помощь оказывали маме. А Наимина семья тоже жила скудно. Но Наима сказала, что я куплю билеты и привезу как можно больше кускового сахара, и этого достаточно. На Востоке принято перед обедом обязательно выпить чай, так как от жары кишки и желудок слипаются их надо размочить – так объяснила Наима. А лучше всего этот чай пить вприкуску с кусковым сахаром – его щипчиками колют на маленькие кусочки, которые долго не растворяются во рту – очень экономно и вкусно. В Азербайджане такой сахар был дефицитом, а в Москве его можно было достать.

И вот мы с Наимой едем, у нас две боковые полки, над которыми почему-то нельзя было разместить мой тяжеленный чемодан, набитый сахаром, и мы с трудом взгромоздили его на третьей полке. В это время вошёл пассажир второй полки и начал ругаться, что он не потерпит такой груз над его головой. Мы объяснили, что над нами третьей полки нет, но он, оттолкнув нас, начал снимать чемодан. Не рассчитал своих сил, чемодан выскользнул из рук и ударил его по его лысой голове. Не помню, как его утихомирили. Ехал поезд тогда до Баку трое суток. У нас в купе была очень милая старушка, которая боялась выходить на остановках, мы с Наимой за ней ухаживали. Пишу об этом вот почему. Как-то зашёл разговор о евреях, и наша старушка стала их ругать. Тогда я сразу сказала ей, что я еврейка. Реакция её была неожиданная – «Какая ты еврейка! Не клевещи на себя! Не можешь ты быть еврейкой, ты хорошая!». Вот такой был бытовой

антисемитизм.

Семья приняла меня очень хорошо, я не чувствовала никакого неудобства. Это было восточное гостеприимство, мне было легко. Семья занимала две комнаты и большую террасу на втором этаже деревянного дома. У дома была своя территория, росли фруктовые деревья, помню, что были деревья гранат и айва, был какой-то огород. Во всяком случае, зелень и фрукты были свои. В большой комнате была одна кровать, которую стелили для меня. Был какой-то шкаф, стол, за которым девочки делали уроки. А на ночь на полу стелилась постель для мамы и пятерых дочек. Брат, думаю, спал на террасе, или в малой комнате. Было очень чисто, полы мылись каждый день.

Кухня была на террасе. Обедали в малой комнате. На полу стелился большой ковёр, на него чистая скатерть, вокруг подушки. Посредине большая ёмкость с тушеным мясом с овощами. Вокруг куски хлеба и зелень. Ели руками без ложек, беря кусочек хлеба и зачерпывая на него жаркое. И всё это очень ловко, аккуратно, чисто. Я любовалась. А мне выдавалась тарелка и вилка.

Я кроме сахара привезла отрез ситца на платье. Алия сразу очень ловко раскроила его и сшила два платьица для младших Кифаят и Алмас – им было 11 и 7 лет. Получилось очень нарядно. Как же эти люди умели благодарить за помощь или подарки! Я там чувствовала себя очень желанной гостьей.

Особо меня заинтересовало и удивило отношение к брату, главе семьи. Когда он приходил, сразу кто-то из девочек подавал таз с водой и мыл ему ноги. Слово главы семьи было обязательно для всех, в том числе и для мамы. Когда я там была, мы всей семьёй поехали на пару дней в Илису, это несколько часов на машине. Мне объяснили, что никто, даже мама не может встречаться со старшей сестрой Кяльмят, так как отец не разрешил ей выйти замуж, а она не послушалась. Теперь она стала уважаемой в посёлке учительницей, муж её тоже работал в школе, у них уже были дети. Отец давно умер, а запрет отца продолжал действовать через его сына. Так что мама и сёстры дожидались ночи и тайно ходили на свидание к дочери. Они предполагали, что брат это знает, но делает вид, что не знает. Вот такие нравы.

Вообще всё в этой поездке в Азербайджан мне было интересно и запомнилось на всю жизнь, прошло более семидесяти лет.

После института Наима неоднократно бывала в Москве, всегда у меня. Она училась в заочной аспирантуре, приезжала сдавать кандидатские экзамены, на консультации к руководителю, наконец, на защиту. А вот замуж не выходила очень долго. Родные неоднократно пытались её сосватать, находили богатеньких женихов с квартирой – Наима всех отвергала. Жила она в комнате, прилепленной к скале – одна стена была каменная. Дверь выходила в общую галерею, где был туалет и раковина. Вот такая коммуналка. Не помню, была ли общая кухня, или готовили прямо в

комнате. Наиму сразу поставили на очередь на квартиру, которой она прождала, как мне помнится, более 20-ти лет. В эту комнату она забрала из Закаталы младших сестёр, и в этой тесноте они кончили институты. В этой же комнате она много лет прожила со своим мужем Васифом.

Наконец, в 37 лет, Наима нашла себе мужа. Васиф был моложе её на 7 лет, жилья у него не было, семья его жила в Кировабаде. Он был биолог, работал в научно-исследовательском институте, филиале Московского, поэтому часто приезжал в Москву и всегда останавливался у нас. Нам с Володей он нравился, умный интересный человек. Наима говорила, что Васиф, наверно, единственный человек в Азербайджане, который «несёт» не с работы, а на работу. Он работал с животными, в частности, с овцами, и таскал им корм из дома, так как их слишком мало кормили.

Их свадьба состоялась на ноябрьских праздниках, было подряд четыре выходных, и я решила слетать к ним на свадьбу. Праздновали во дворе, отгородив коврами что-то вроде зала. Поставили столы, человек на 200 или 300, всё было хорошо. Меня поселили в квартире двоюродной сестры Наимы. Назавтра утром я приехала в их саклю. Там, кроме Наимы и Васифа, были его мама и сестра. И почему-то они кричали на Наиму. Говорили по-азербайджански, понять я ничего не могла, но был отнюдь не дружеский тон. Васиф как-то пытался Наиму защищать, но его отстраняли и набрасывались на Наиму. Наконец, Васиф увёл своих родных, и Наима мне рассказала, в чём дело. Свекровь потребовала от неё «подарка», а Наима не смогла это сделать. «Но ведь ты приготовила им подарки, ты мне показывала» – удивилась я. «Ты не понимаешь – ответила Наима, – «подарок» – это окровавленная простыня после брачной ночи». Васиф пытался им объяснить, что это его вина у них ничего не было. Но мама ему не поверила, сочла, что невеста не девушка, это позор. А просто и тридцатисемилетняя невеста, и её тридцатилетний жених были девственниками, они не справились с задачей! Я улетела домой, а вскоре получила от Наимы письмо: – «Всё же я назавтра вручила им «Подарок»!».

Одно время Наима работала учёным секретарём Академии Наук Азербайджана, её очень ценили. Немногие «академики» достаточно грамотно владели и русским, и азербайджанским языком. Наима им помогала с переводами, редактировала научные тексты. А потом она много лет преподавала в институте, не помню, педагогическом или политехническом, была доцентом кафедры физической и коллоидной химии.

Они с Васифом жили очень дружно, но очень расстраивались, что не смогли родить ребёнка. Наима даже приезжала в Москву консультироваться у какого-то профессора. Всё было в порядке, а забеременеть не удалось. Им, наконец, дали двухкомнатную квартиру. Но тут их настигла другая беда -

Васиф тяжело заболел бронхиальной астмой. Почти каждую ночь тяжелейшие приступы, один из которых кончился смертью.

Я несколько раз приезжала в Баку, один раз вместе с Володей. Последний раз я приезжала, кажется, в 2012-м году, когда Наиме было 80 лет. Она работала последний год, мы вместе поехали к ней на кафедру. Я видела, как хорошо к ней относятся коллеги, как уговаривали её поработать ещё, не бросать их. Мне было очень приятно. Это было последнее наше свидание. Умерла Наима в 84 или 85 лет. Хикмет предполагает, что необычно жаркая и сухая погода последних лет в Баку привела к смерти стариков, они просто не выдержали жары. Наша дружба длилась почти 70 лет, мне она дала очень много, я очень многое помню.