Воспоминания о Сретенке

Предисловие

Сретенка – так мы все называли наш дом, в котором жило и выросло несколько поколений нашей большой семьи.

Со Сретенкой связана полувековая история нашей семьи, которая отразила все перипетии того времени, начиная с периода первых сталинских пятилеток и кончая падением «железного занавеса» и хрущевской «оттепелью». Наша семья была уникальной в силу многих обстоятельств: наиболее яркой отличительной чертой было удивительное многообразие политических убеждений ее членов, часто противоположных или взаимоисключающих. А потому и судьбы наших родственников сложились по-разному, некоторые из них – довольно трагически, что затронуло многих членов нашей семьи. И тем не менее, несмотря на тяжелые годы, войну, многие потери, мы, будучи детьми, всегда ощущали заботу, тепло, исходящее от старшего поколения.

Название «Сретенка» произошло от улицы Сретенка, одной из центральных улиц Москвы, соединяющей Садовое кольцо в районе Колхозной площади – ныне Сухаревская площадь – и простирающейся до пересечения Сретенского и Рождественского бульваров.

От Сретенки отходили многочисленные переулки, в одном из которых мы и жили. Наш переулок назывался «Последний переулок». Надо сказать, что по местоположению он был не последним, а вторым по счету от Садового кольца, если идешь по правой стороне в сторону Сретенского бульвара.

Существует история, связанная с названием «Последний переулок». Комиссия по переименованию, заседавшая в 20-е гг. (думаю, что не ошибаюсь, что дом был построен где-то в 1928 году) устала под конец дня раздавать названия многочисленным переулкам, принадлежавшим улице Сретенке, и поскольку этот переулок был последним перед Сухаревской, то и дали ему имя: «Последний» (Алик сказал, что до «Последнего» переулок назывался «Мясницким»).

С таким неказистым названием он и существует до сего дня. Так что «поехать на Сретенку», «Как дела на Сретенке?» звучит намного интереснее. Когда приходилось давать объяснения, где мы живем, надо было оправдываться, что хоть переулок и называется Последним, но он вовсе не последний на самом деле. В этом оправдании была определенная ирония, как будто мы оправдывались, что и мы не последние! И мы действительно не были последними. Наш дом был центром, душой нашей большой семьи, которая обладала большой притягательной силой для всех нас. И вот его история, которая перешла мне от старшего поколения, сохранилась в моей памяти все эти годы.

Глава I

Я родилась и выросла на Сретенке и прожила там 40 лет (за исключением военных лет, проведенных в эвакуации в городе Молотове, ныне – Пермь). История «Сретенки» закончилась в начале 70-х гг., когда старшее поколение ушло в мир иной в довольно короткий срок. Мой брат Алик Трацевицкий с его семьей: сыном Виталием и женой Раисой – переехали в новую квартиру, а моя семья с мамой эмигрировала в США в 1979 г.

А началась история Сретенки вот таким образом: Рива, младшая дочь моей прабабушки Бабы Лии – так мы ее называли, – и ее муж Евгений Терлецкий как важные политические работники получили квартиру во вновь выстроенном доме по Последнему переулку, №20. Наш дом поначалу был одним из первых кооперативов Москвы; в нем всего было 12 квартир, по 3 на каждом этаже. Они поселились в четырехкомнатной квартире с детьми – Феликом и Воликом – и Екатериной Николаевной, матерью Евгения. Каким-то образом им удалось поспособствовать в получении квартиры номер 6 для моего деда Якова Трацевицкого, или, как мы все его называли, «Папы Яши». Квартира №6 располагалась прямо под квартирой №9 и, соответственно, на втором этаже.

Трацевицкие приехали из Ростова в Москву, а Терлецкие – из города Киева. С Папой Яшей, моей бабушкой Мамой Зиной, их детьми: моей мамой Бетей и ее младшим братом Моисеем – переехала и Баба Лия. После Бабы Лии переехала и Малка, ее младшая сестра, которая сыграла в моем воспитании неоценимую роль. В нашей квартире прожила многие годы домработница Аннушка, которая была безгранично предана нашей семье. Она прожила вместе с нами, прошла через все трудности и радости нашей жизни в течение почти сорока восьми лет, и лишь в глубокой старости вернулась в свою деревню, из которой выехала молодой женщиной. Деревня ее находилась в Смоленской губернии. С ней было связано много очень трогательных и смешных историй.

За эти полвека мы всегда жили большой семьей. Самое меньшее – это было три поколения, а то доходило и до пяти поколений, проживавших под одной крышей.

В этой квартире мы многих потеряли. Вначале – в 1937 году от сталинских репрессий, называвшихся периодом «ежовщины», когда в одну ночь забрали Риву и Евгения, и Фелик и Волик остались сиротами. Затем – во время Второй мировой войны потеряли в боях на фронтах России Мосю Малого (Родштейн, сын Герца и Маруси) и Мосю Большого (Трацевицкий, сын папы Яши и мамы Зины). После войны в 1951 году скончалась Мама Зина и Баба Лия. Затем в течение полутора лет (август 1968 – декабрь 1970) скончались [нрзб] близких нам родственников. Цепь потерь включает следующих членов нашей семьи: [нрзб], Хася Натансон (август 1968 года), которая была мне мачехой и двоюродной сестрой моей бабушки Мамы Зины; Герц Родштейн (мой и Моси Малого отец) скончался в декабре 1968 года; затем Женя Гладштейн (жена Абрама Гладштейна) скончалась в 1969; Шмуэл Натансон (брат Хаси и племянник Малки) – мы его называли «Мулик» – скончался в январе 1970 года; затем Абрам Гладштейн ([нрзб] моей бабушки Мамы Зины и единственный сын Лэи-Гитл) скончался в феврале 1970 года; затем Папа Яша скончался в марте 1970. После короткого перерыва в мае 1974 года мы потеряли самого старшего члена нашей семьи – Малку Мосткову, которая была младшей сестрой Бабы Лии и Ханы-Соры. А в августе скончалась Эмилия Трацевицкая или, как мы ее называли, Баба Миля, младшая сестра папы Яши. После всех этих потерь наша семья значительно уменьшилась.

Тем не менее, жизнь продолжалась: на Сретенке родились мой брат по маме, Алик Трацевицкий – в 1933 году, затем я – в 1939. Наше самое молодое поколение, родившееся после войны, включает сына Алика и Раи Виталия Трацевицкого, родившегося в 1956 г. и проживавшего на Сретенке до 1970 года. На Сретенке родились и мои дочери: Лия – в 1963 году и Ханна – в 1966 г. Вместе с ними и моей мамой Бетей Трацевицкой мы последними уехали в Штаты в феврале 1979 года. С нашим отъездом история Сретенки закончилась.

Очень важно упомянуть, что неотъемлемой частью были не только те, кто проживал в квартире №6 по Последнему переулку, но также и те многие родственники, которые навещали нас и были связаны со Сретенкой очень тесными узами. К ним относились Абрам с Женей, жившие неподалеку от нас; затем Рахиль, ее муж Борис Немировский, дочка Мая, и сын Бориса Аркадий Немировский; затем Фелик и Волик. К ним также относились мой отец Герц и Хася. Все эти родственники проживали в Москве и всегда поддерживали связь со Сретенкой, которая была сердцем и центром нашей семьи.

Нельзя не упомянуть многих родственников, проезжавших через Москву во время своих отпусков и всегда останавливавшихся у нас. Это семья Лавровых из Новосибирска: Лера Лаврова (урожденная Розенманн) приезжала к нам навещать свою любимую тетю Малку – «Малочку», как она ее называла. К ним также относилась семья Тэвы Сукеник, моего двоюродного брата по отцу, которая приезжала с Кавказа, в основном – из Ленинакана, где Тэва работал военным невропатологом. Теперь его дети, Галя и Таня, живут в Израиле.

К Сретенке тянулись наши друзья Аля и Ирина Янчук, с которыми мы познакомились во время войны, а также многие мамины сослуживцы. Когда была жива наша домработница Аннушка, к нам на Сретенку приезжали ее дочь Катя, ее внуки, которые очень сблизились с нашей семьей. Ее внук Евгений Гончаров поддерживал отношения с моим братом Аликом многие годы после аннушкиной смерти.

С детства я помню все радостные события, как мы собирались вокруг большого стола, как Аннушка подавала еду, как мы отмечали наши Дни рождения, Новый год, важные события в нашей жизни. Мама всегда приглашала на свой День рождения своих друзей, которых у нее всегда было больше, чем предостаточно. Это было в мае, окна были открыты, в доме было шумно, пахло пирогами и вкусной едой. Этот незабываемый запах Сретенки: запах натертых полов, запах герани, стоявшей на окне, квашеной капусты, доносившийся из кухни, (что было обязанностью Аннушки), картофельные пироги с грибами – все эти запахи так и сохранились в моей памяти.

* * *

Несколько слов хочу упомянуть о нашем быте. Мы все любили весну – время оттепели, звонкой капели от тающих сосулек, свисавших с крыш; это была пора «откупоривать» окна. Способ утепления квартиры заключался в довольно канительной процедуре: окна плотно закрывались, затыкалась вата в щели, после этого мы нарезали из полей газеты, на которых не было шрифта, длинные полоски, варили клей из картофельного крахмала, полоски намазывали тонким слоем крахмалистого клея и приклеивали к окнам. Эта процедура занимала немало времени; по крайней мере, двое занимались ею. Я помню, что Аннушка затыкала вату, Малка варила клей, я любила помогать, подавая намазанные клеем полоски Аннушке. А весной мы всё это разом снимали, открывали окна – обычно это было в апреле, не так задолго до моего Дня рождения.

Глава II. Исторический обзор

После смерти моей мамы я обнаружила, что она хотела начать писать воспоминания, но, к сожалению, осталось только полстраницы, в которых она начала описывать свои самые ранние воспоминания. С этого-то я и начну: мой прадедушка Александр Зискинд-Натансон

…родился в 1836 году и в возрасте 94 лет, в 1930 году, он скончался. Он зарабатывал деньги тем, что арендовал землю и отдавал ее в обработку крестьянам. До революции жил в Литве, имение Девятковичи.

У него было семь человек детей, из них я знаю о судьбе его пяти человек. Его старшая дочь Хана-Сора с мужем уехала в Америку.

На этом запись моей мамы кончается.

Ну, мы знаем, что Хана-Сора уехала в Америку со своим мужем в 1903 году; их фамилия – Карелиц. Она осела в штате Массачусетс, в Haver Hill. От Ханы-Соры пошла многочисленная семья, многих из ее членов я встретила, уже поселившись в Америке. Для тех, кто интересуется ее семьей, могу порекомендовать дерево, которое составила Флорэнс Осман больше чем 20 лет тому назад и разослала эту информацию многим и многим членам и потомкам семьи Натансон. Так что я, пожалуй, начну с самого старшего представителя нашей семьи – это моей прабабушки, Леи-Гитл; или, как мы все ее называли, «Баба Лия».

Интересно, что Баба Лия и Малка описывали свои ранние годы жизни в Бобруйске и Слониме, где находился их отец-арендатор. Летом дети и внуки всегда приезжали в имение навещать Александра Зискина и отдыхать на природе. Интересно, что эти воспоминания упомянуты в нескольких источниках: к примеру, внучка Ханы-Соры, Лина или Лотти (я не уверена, кто из них), описала в своих воспоминаниях историю своей ветви семьи, также включая жизнь в Белоруссии. Этот же период времени также отражен в воспоминаниях Рахили Гладштейн, дочери Лии-Гитл, которые также удивительно схожи с описанием американских родственников.

По рассказам Малки, ее отец Александр Зискин материально поддерживал бабушку Лию, которая овдовела довольно рано и осталась с пятью детьми. Старшая – мама Зина, затем Маруся, Рахиль, единственный сын Абрам и младшая – Рива. Баба Лия осела в Ростове, где работала белошвейкой, т.е. она шила для богатых женщин тонкое белье с кружевами. До сих пор я сохранила одну красивую рубашку с кружевами, которая чудом уцелела. За материалом она ездила в Варшаву, где культура и цивилизация в то время процветали. От Бабы Лии у меня также сохранилась ее ручная машинка Зингер, служившая ей многие годы и находящаяся по сей день в рабочем состоянии.

Хана-Сора, которая была намного старше бабы Лии, эмигрировала с семьей в Штаты, спасаясь от бедности, но также и от погромов. Как и многие местечковые евреи, которые поддерживали свое существование портняжным либо шляпочным делом, они… изготавливали шапки. Этим шляпочным делом (по-английски – millinery) они продолжали заниматься и в Массачусетсе.

О других детях Александра Зискина я знаю очень мало. К примеру, в 20-е годы его внук Шмуэл, Шмуэл Натансон, в возрасте 13 лет уехал из Белоруссии и осел в Бельгии. Для нашей семьи он сыграл очень важную роль, разыскав нас и установив прочную связь Россия – Соединенные Штаты. О нем я напишу особо. Эту связь обеих семей, которых разделял Атлантический океан многие годы, продолжила Флорэнс Осман. Как Шмулик Натансон, так и Флорэнс Осман помогли восстановить семейные связи с родственниками, уехавшими из России, и их семьями, они сыграли огромную роль для нашей семьи. Их поддержка во время начала 60-х годов и до 70-го года оказали огромное благотворное влияние на всех нас.

Итак, в течение примерно четырех пятидесятилетий после того, как установилась советская власть, СССР прочно захлопнул границу, и мы очутились за «железным занавесом». Мы так просуществовали оторванными от свободного мира; наши ставшие зарубежными родственники пытались установить с нами связь. До сих пор я помню, как мы получали сразу же после войны письма от Лины и Лотти, внучек Ханы-Соры, но, к сожалению, Малка и Баба Лия очень боялись их хранить, боялись обыска, и еще ребенком я помню, как они рвали фотографии и письма, которые они так трогательно хранили. Письма и от Лины или Лотти приходили на идиш. Только лишь после смерти Сталина, а затем и прихода к власти Хрущева и «оттепелью» эта связь стала постепенно восстанавливаться, но не буду забегать вперед, я об этом напишу позже.

Ну что ж, а теперь вернемся к Сретенке. Надо сказать, что мой брат Алик, который навещал нас в апреле этого года, 2008-го, дополнил историю Сретенки, которую я и включаю в эти воспоминания. Вот что он мне рассказал: из Ростова-на-Дону, где родился Папа Яша и где проживала его семья, Трацевицкие переехали в Ярославль, а затем в Москву в конце 20-х годов. Мама и ее первый муж Георгий Падоба, отец Алика, проживали на Таганке; где жил Папа Яша – неизвестно. Они решили расписаться уже после того, как Алик родился в 1933 году, с той целью, чтобы переехать на Сретенку. Но Падоба не согласился, и так мама с Аликом переехали на Сретенку вместе с Папой Яшей, Мамой Зиной и ее младшим братом Мосей Большим. Мать Падобы Екатерина Николаевна (такое же имя, как у матери Евгения Терлецкого) относилась к маме очень доброжелательно. Падоба был русским, и Мама Зина и старшие члены его не приняли в семью.

На Сретенке очень часто гостевал Мося Малый, он был героем и заводилой и пользовался большим авторитетом у своих младших кузенов Фелика и Волика. Жил он с Герцем, у которого была комната на Цветном бульваре, этот дом располагался на углу Сергиевского переулка и Цветного бульвара. Мося Малый был уличным мальчишкой и служил для Фелика и Волика примером подражания. Он не особо успевал в школе, интересовался вольной борьбой, мама его к тому времени умерла, Герцу было не до него, Герц часто посещал Сретенку, где он, по-видимому, и сошелся с нашей мамой Бетей. Герц уже к тому времени, когда я родилась, побывал во многих ссылках – в основном, в Казахстане, за свои сионистские взгляды. А с началом войны он уехал в город Муллы на Урале, где он и сошелся с Хасей, двоюродной сестрой моей бабушки. Алик также сказал, что квартира на Озерковской набережной, в которой Герц и Хася прожили до своей смерти, принадлежала Хасе, и после войны он окончательно переехал и поселился с ней.

Алик также вспоминает, что Фелик выпускал домашний журнал, и его шутки и карикатуры о членах семьи надолго сохранились в памяти. Одна из его карикатур называлась «Ша – тише! Ева спит!», когда Малка была на страже моего покоя. Затем Алик помнит карикатуру малкиных перчаток, они были связаны из шерсти разного калибра и разного размера, она все время нашивала на них кусочки меха, чтобы сохранять тепло. Эти варежки, видимо, выглядели очень смешными. Затем карикатура Рахили, о том, что она всегда приезжала к месту, куда она собиралась, с опозданием.

Мой брат Алик также рассказал мне, что было две Перми: Пермь I и Пермь II. Я не знаю, почему так назывались эти станции, потому что город, в котором мы находились, назывался город Молотов, и его имя было уже позже переименовано в город Пермь, каким он оригинально и был назван. Итак, обе семьи: наша семья, Трацевицкие и Немировские жили недалеко друг от друга. Рахиль, как Алик сказал, «с ее командой» поселились в Пермь I. Там находились ее муж Борис, Мая и Баба Лия. Волик и Фелик тоже жили, только я помню, Фелик жил с нами, а Волик жил у Рахили. Но иногда они и менялись местами своего жительства. Бабушка Фелика и Волика жила в Кизиле. И так мы проживали в Перми с мамой, которая работала на военном заводе, и мы ее почти и не видели: я, Алик, мама Зина, которая ужасно боялась бомбежки, а потом уже переехала Малка от Рахили, и я уже точно не помню: то ли Волик жил с нами в это время, а потом Фелик, или наоборот.

У нас было две комнаты, одна большая, а другая – поменьше. В большей комнате стоял огромный топчан, на котором мы спали вповалку. Папа Яша и Аннушка в эвакуацию не поехали, они остались в Москве стеречь нашу квартиру. Мы прожили в эвакуации до 1944 г., и когда уже было видно, что война близится к концу, мы вернулись в Москву. Этот период в моей жизни, конечно, я практически не помню, но, тем не менее, очень ясны остались воспоминания в моем детстве о голоде и какой-то очень нагнетающий уныние [нрзб] вызывают эти годы в моей памяти. Из рассказов Малки я помню, что у меня была корь, я очень болела, и я помню, как Малка подкармливала меня морковкой, как я собирала крошки хлеба со стола. Всем было голодно, конечно. Алик сказал, что в то время, когда мы жили в Перми, в этой квартире находилась какая-то сколоченная из досок коробка. В той коробке находились получаемые по карточкам папиросы, печенья, кое-какие другие сухие продукты. Алик вспоминает, что он и Фелик или Волик сумели открыть одну из этих досочек и потихоньку, понемножку вытаскивать оттуда содержимое. Да, теперь это кажется смешным, но можно представить, как это всё было тогда грустно. Все три мальчика очень быстро росли, надо было найти обувь, одежду, и в то время это было практически невозможно.

Глава III. «Папа Яша», Яков Иосифович Трацевицкий (1886–1970)

Многие члены моей семьи сыграли важную роль в моем формировании и оставили неизгладимый след в моей памяти. Но мне думается, что по праву самая центральная роль принадлежит Папе Яше, моему деду. Мы все так его называли: его внуки Алик и я, его племянники Фелик и Волик, а еще раньше – Мося Малый. Да и неудивительно: он многим заменил отца, его высокие моральные устои, его отношение к детям было неукоризненным. Он был строг и справедлив, пользовался авторитетом всей нашей семьи. Мы не помним, чтобы он повысил на нас голос, часто ему было достаточно посмотреть на нас или твердым голосом, не изменяя тона, высказать свое мнение. За всю мою жизнь он сказал мне один раз: «Дура!» по поводу моего глупого поведения. Этого было достаточно, чтобы оставить след в моей памяти навсегда.

Он всегда вносил ясность в ситуацию. Наша преданная домработница Аннушка поддерживала порядок и тишину в доме для Папы Яши, которого она беспредельно уважала и всегда за столом подавала ему первому и самую лучшую порцию. Он был всегда спокоен, терпелив, уравновешен, обладал сильным характером и упорством в достижении своей цели.

Вот что я знаю о его предках. Его отец Иосиф Трацевицкий основал типографию в городе Ростове и довольно преуспел в этом деле. У папы Яши было две сестры: старшая – Мария, которая довольно рано скончалась, отчего – мы уже не знаем; и младшая сестра – Миля. Мы, дети, называли ее «Баба Миля», она принимала самое активное и теплое участие в нашей семье, навещая нас и принимая нас у себя в гостях в Ленинграде. О ней я расскажу несколько позже, а теперь вернемся к папе Яше.

Папа Яша и Мама Зина были одногодки, поженились они очень рано, им еще не было и 20 лет. Яша, будучи студентом Киевского университета, принимал участие в бундовском движении и выступал против царя. В результате после одной из студенческих забастовок его должны были отправить в Сибирь, но каким-то образом Бабе Лии удалось похлопотать у ответственного за это решение, и Папу Яшу отправили в Европу, где он проживал в Берлине и закончил Берлинский университет, инженерный факультет. Хотя он получил очень высокое образование, но в последние годы его жизни иметь диплом Берлинского университета для него оказалось препятствием, потому что тогда в Советском Союзе не распознавали иностранные дипломы. Но, тем не менее, уважая его знания в инженерном деле, он всегда получал, ему удавалось всегда получать работу ведущего инженера на заводах.

Итак, пока Папа Яша был в Берлине, Мама Зина родила мою маму в 1909 году, и после рождения моей мамы у нее открылась легочная форма туберкулеза. Семья в то время собрала деньги, и ее отправили в Швейцарию, где в санаториях проводили лечение туберкулеза с помощью тогда нового способа «Пневматорекс» или «поддувание легкого», пребывания на свежем горном воздухе и питания, содержавшего много жирных продуктов. Интересно, что Томас Манн в своей книге (вернусь потом к названию) описывает эти туберкулезные санатории в городе Давосе, в Швейцарии, в которых было много русских из аристократических семей, так что когда я была в Давосе, то мне было, конечно, интересно найти, где были эти санатории. Могу сказать из моего опыта, что действительно там природа изумительная, очень красиво, и я могу себе представить, как это всё помогло Маме Зине избавиться от туберкулеза.

Возвращаясь к Папе Яше, могу сказать, что кое-какие сведения дал мне о нем и о его профессиональной судьбе Алик. Одно время Папа Яша жил в Ярославле, куда он был откомандирован на пост главного инженера гвоздильного завода. Во время тревожных лет, когда уже начались сталинские процессы, его забирали в тюрьму два раза: в конце 20-х гг. в Ярославле, а затем в Москве в 1934 году. Оба раза он просидел в тюрьме примерно по 6 месяцев. Живя в Москве, он был определен на должность главного инженера Первого московского часового завода. Интересно, что по выходе из тюрьмы в 1934 г. нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе поспособствовал освобождению Папы Яши, но, к сожалению, после этого он уже не получал высокой должности. Так он и работал начальником технического отдела на различных предприятиях и заводах. Он ушел на пенсию незадолго до своей смерти.

Алик добавил: он был терпеливым, коммуникабельным человеком, моральным отцом для всех нас. Я вспоминаю, что, будучи уже в возрасте семидесяти лет или даже позже, Папа Яша решил подтвердить свой диплом, и он пошел опять учиться! чтобы получить уже советский диплом. Я помню, как на его письменном столе стояла большая чертежная доска, над которой он работал по вечерам. Получил ли он советский диплом, я уже не помню, но мы все вспоминаем его настойчивость в достижении своей цели, его педантичность, его дисциплинированность.

Где-то, наверное, в конце 60-х годов, уже в возрасте 80 лет или даже за восемьдесят, папа Яша вышел на пенсию. В это время уже мои девочки подрастали, и он помогал по хозяйству. Я даже не знаю, как бы мы справлялись без него: он всегда ходил в магазин, гулял с Ханной, которая тогда была грудным ребенком, возил ее колясочку по переулку. Так и остался он у меня в памяти, он всегда был очень чистоплотен, всегда носил накрахмаленные рубашки, по утрам делал зарядку, к чему и меня приучил, и обливался холодной водой, несмотря на погоду.

Глава IV. Сретенка в послевоенные годы

Итак, мы вернулись назад, в Последний переулок. 9-ю квартиру, в которой жили Терлецкие, теперь занимал шофер Абакумова Клёнов, Фелик и Волик его ненавидели, да и понятно, он был очень неприятный человек. Он был женат на еврейке, которая была врачом, довольно приятная женщина, и у него было двое детей. Жили они прямо над нами.

Абрам и Женя жили недалеко, на улице Хмелёва, в коммунальной квартире, и очень часто навещали нашу семью.

В одной комнате поселились Папа Яша и Мама Зина, в другой комнате – я, мама и Алик. Это были две изолированные комнаты. В большой проходной комнате у нас была столовая, в которой стоял знаменитый черный кожаный диван. Аннушка спала сперва на кухне, а потом переселилась в столовую, где ей поставили кровать. Баба Лия и Малка жили в дальней маленькой комнате, смежной со столовой. Одно время в комнате, которую мы называли «уголок» – это часть большой комнаты с балконом, которую занимали Папа Яша и Мама Зина, – проживал Фелик. Он прожил у нас довольно долго, пока он не женился на своей первой жене Люсе и выехал от нас. Так что, насколько я помню, он жил с нами, когда он вернулся из Йошкар-Олы, где он, по-моему, работал недолго и закончил политехнический институт. Помню, там всегда стоял беспорядок: его картины, его работы, одежда – его уголок. После того, как он уехал, в уголок переселилась мама, и там она уже прожила все годы до того момента, пока мы эту квартиру не поменяли перед нашим отъездом.

Фелик рассказывал, как по ночам он, бывало, с чайником тихонько на корточках добирался до кухни, ставил чайник на огонь, и это будило Аннушку, которая вскрикивала и пугалась оттого, что он ее беспокоил. А ее реакция почему-то всегда вызывала смех.

Я поселилась в маленькую комнату с Бабой Лией и Малкой после того, как у меня обнаружили ревматизм. Тогда мне было 10 лет. Мы эту комнату называли потом уже «девичник». Туда втиснули маленький диванчик, на котором я и спала. В этой комнате еле-еле помещалась бабы-лиина кровать, малкин диван, а затем и мой диванчик. Очень важным в этой комнате был шкафчик, в котором было всё нехитрое имущество, принадлежавшее бабушке – Бабе Лии – и Малке. А самое главное – там был молитвенник, субботние свечи и кое-какая еда. Перед Пейсах они всё всегда чистили в этом шкафчике, выметая хумес, запасаясь мацой. Баба Лия после войны пекла мацу на сковородке, вручную, делая пунктирные полоски с помощью рулетки, которая использовалась в шитье. В смежной комнате, называемой торжественно «столовая», о которой я упоминала раньше, Баба Лия и Малка заквашивали свёклу. Они ставили ее в большую керамическую кадушку, заливали водой и использовали для приготовления пасхального свекольника. А из изюма, который они ставили в банке и закрывали марлей, они приготовляли пасхальное вино. Вспоминаю, как Фелик и Алик потихоньку, чтобы взрослые их не видели, отпивали через соломинку это вино. Баба Лия огорчалась, не могла понять, отчего это вино так быстро испаряется, и доливала воду до нужного уровня.

* * *

А теперь несколько слов о нашем религиозном воспитании. К сожалению, в нашем доме не соблюдались еврейские праздники: советская ментальность просочилась и в нашу семью. Папа Яша, Мама Зина, моя мама были атеисты; Герц – мой отец – был сионист и не был религиозен. Хотя он прекрасно владел ивритом, уже не говоря об идиш. Только самое старшее поколение продолжало религиозные еврейские традиции. На идиш говорили Баба Лия, Малка, Папа Яша и Герц. Я думаю, что Мама Зина тоже говорила с Бабой Лией на идиш, но я не помню этого точно. С детьми же все общались на русском языке. Моя мама не говорила на идиш, но всё понимала. Баба Лия и Малка могли говорить по-русски, но с сильным еврейским акцентом. Они были последними представителями еврейских религиозных традиций в нашей семье. Теперь, когда я слышу еврейскую речь, мое сердце наполняется грустью о тех невозвратимых временах.

Я не могу утверждать, что я была всеобщей любимицей, хотя была тогда самой младшей в семье, но безусловно могу сказать, что была окружена теплом, любовью и заботой в мои юные годы. Я смогла оценить это по праву только лишь в возрасте далеко за сорок лет, когда уже самой мне пришлось быть главой моей собственной семьи. Я впитывала как губка все истории, которые мне рассказывали Баба Лия и Малка, и запоминала их на долгие годы. Многое осталось в моей памяти именно потому, что я была очень близка к ним в своем раннем детстве.

Баба Лия скончалась, когда мне было 12 лет, так что я ее очень хорошо помню. А вот Малка прожила с нами очень долго, она скончалась в возрасте 94 лет, в 1974 году, когда мне уже самой было 35 лет.

Глава V. Малка

Малка Зуселевна Мосткова была самой младшей дочерью Александра Зискина. Она вышла замуж по тем временам довольно поздно, ей было уже где-то двадцать девять лет. Знаменитая фотография, отражающая ее свадьбу в 1910 г., была сделана в Бобруйске, многие члены нашей семьи имеют копию, мне же удалось вывезти оригинал, когда мы эмигрировали. На этой фотографии можно видеть Малку и ее мужа, с ним она прожила всего лишь шесть месяцев, и он скончался от туберкулеза. Они стоят слева в верхнем ряду. Затем в этом же ряду – Мама Зина после родов моей мамы, затем Абрам с какой-то из двоюродных сестер, во втором ряду сидят баба Лия, Дэвид Натансон, отец Мулика и Миши, его жена, затем сам Александр Зискин Натансон, его вторая жена. Следующую пару я не знаю. Сидят девочки в гимнастических формах: Хася Натансон, затем Лия (урожденная Розенманн), и Ривочка – младшая дочь бабы Лии.

Малка была очень близка и очень тесно связана с нашей семьей. В 1931 г. она потеряла свою единственную дочь, которую звали Беба. Бебе было 20 лет, она росла довольно слабенькой, болезненной, и умерла от кишечной инфекции – по-моему, дизентерии. Малка всю свою жизнь очень винила себя за ее смерть – хотя в этом она ни в коей мере не была виновата – и очень привязалась вначале к Алику, который родился два года спустя после смерти Бебы, а затем и ко мне. Она была очень занята моим воспитанием, с моими уроками она не могла мне помочь, но была моим постоянным слушателем всех уроков: истории, географии, так что мы с ней кончили школу и получили, как говорится, десятилетнее образование. Она всегда следила за мной, была всегда в курсе, чем я была занята, сидела со мной, когда я практиковалась на пианино, знала всех моих друзей, водила меня гулять на Сретенский, на Цветной бульвар и т.д.

Малка была ярым поклонником Израиля, всегда читала газеты и хотела знать, что там происходит. Так называемый «еврейский вопрос» в России ее всегда очень интересовал, и в этом отношении она и Герц, мой отец, всегда находили общий язык.

В юном возрасте у Малки образовалась лейкома за левым ухом, и ее возили оперировать к знаменитому хирургу то ли в Варшаве, то ли в Берлине, но, как бы то ни было, в результате этой операции был задет лицевой нерв, и так у нее осталось несколько скошенным лицо. Тем не менее, Малка была красивая. А уже в пожилом возрасте у нее появилось такое достоинство, степенность в ее внешности. Интересно, что у Малки не было седых волос, и она носила косу, которую она заворачивала в пучок. Я очень любила расчесывать ее, делать ей прически, и она мне разрешала это в моем детстве.

* * *

Очень часто во время больших сборищ нашей семьи возникали споры на еврейские темы, по вопросам политики, в особенности, когда на Сретенку приезжал мой отец. Это так и запало в мою память, потому как я помню, что мой отец был сионистом-фанатиком, Малка поддерживала еврейство и Израиль, моя мама поддерживала, пожалуй, нейтральную позицию, не высказывала своё мнение. И вот Абрам, а еще раньше – Борис, муж Рахили, всегда спорили на эти темы. Или когда приезжала баба Миля – а она, надо сказать, была довольно приверженная коммунистка и не поддерживала ни сионистских, ни еврейских, никаких направлений, была действительно подлинно советским человеком.

Надо сказать, что Волик и Фелик очень любили Малку. Они всегда приезжали ее навещать в старости. Малка была сильной личностью, и иногда по телефону она звонила и спрашивала Фелика: «Ну, когда ты приедешь: когда я умру?» Это был довольно провокационный вопрос.

Трудно представить, какую роль принесла потеря Ривы и Евгения для нашей семьи. Просто уму непостижимо, как все это сумела перенести наша семья. И тем не менее, люди были очень разные. [нрзб] на Сретенке. Начиная от преданных революционеров, каковыми были Рива и Евгений; затем мой отец, который был сионистом; Малка, которая была всё время за еврейство, за Израиль; Баба Миля, которая была коммунистом; Рахиль [Гладштейн], жизнь которой началась в коммунистических движениях, и затем она стала полностью советским человеком, со всеми заслугами. Очень большой ее заслугой было создание Института по экспертизе трудовой работоспособности – так что, конечно, профессионально она была человеком исключительно талантливым. Другая часть нашей семьи – это богема, представителями которой были Фелик и Волик, а также Абрам, принадлежащий к театральному миру…

Август 2008

Mt. Laurel, NJ, USA