Воспоминания
Я, Фейгин Меер Гиршевич, родился в г. Могилеве 16 апреля 1922 года. Папа, Фейгин Гирш Лейзерович, из среды ремесленников. После Первой мировой войны осел в г. Могилеве (служил солдатом, был ранен на фронте), женился. Работал в артели кожевников, потом на строительстве ж/д моста через Днепр (стоит и ныне), закончил курсы счетоводов и до конца жизни работал бухгалтером. Последнее его место работы – на хлебокомбинате. Мама, Фейгина (в девичестве Шифрина) Мария Яковлевна, с начала 30-х годов работала маникюршей на предприятиях (шелковая фабрика, мясокомбинат), в последнее время работала в парикмахерской. Религиозными на моей памяти они не были. Пока были живы родители мамы, в общей семье соблюдались некоторые еврейские праздники – пейсах, рошашон. От еврейства не отказывались, сопричастность к нему несли без сомнений. В нашей семье было двое детей. Моя сестра, 1926 года рождения, Ася Григирьевна Батунер ( по мужу) с 1994 года живет в Израиле, куда еще в 1990 году переехал ее сын, а в 2000 году – дочь.
Помню фамилии первых секретарей горкома партии в Могилеве: 39–40 гг. – Шуб, 40–41 гг. – Хавкин. Слышал, что он погиб в немецком концлагере. Перед войной председателем горсовета был Астров. Слышал, что он был схвачен нацистами при попытке выбраться из города – и повешен. Знаю, что в числе делегатов 17 съезда партии была Аронова (ее сын, Гриша, учился в одном классе со мной). Работала она в то время на шелковой фабрике. Дальнейшая судьба ее мне неизвестна – они куда-то уехали.
В городе были две еврейские школы. Одна – № 3 – была на Ленинской улице. Здание сохранилось. На нем имелась мемориальная доска в память учившегося в этом здании академика О.Ю. Шмидта, одного из первых героев СССР, полярного исследователя. Еще одна еврейская школа функционировала на Луполове, так называлась часть города, расположенная на низком левом берегу Днепра за единственным в то время мостом через Днепр. Эта школа была расположена недалеко от того места, где сейчас стоит здание райсовета. Популярностью эти школы среди евреев не пользовались и окончили свое существование незаметно в середине 30-х годов. Могу назвать одну ученицу школы №3 – Эберман Геня. (Помню ее, т.к. она подруга моей жены.) Перед войной Геня окончила мединститут, во время войны – фронтовой врач, после войны жила и работала в Ленинграде. В конце 80-х уехала в Израиль.
Хорошо помню синагогу на Луполове, куда меня брал с собой дедушка. Это кирпичное двухэтажное здание на Пушкинской улице (правая сторона, если идти от моста). После закрытия синагоги там до войны располагалась пожарная часть ( после войны, кажется, тоже). Еще была синагога, впоследствии превращенная в клуб швейников. Это – на Ленинской улице, между Комсомольской улицей и Пожарным переулком. На этой же стороне расположено здание Пединститута. Помню как-то разговор, что в здании Пединститута была синагога. На фасаде здания сохранились буквы на идиш или ивритe над окнами 2 или 3 этажа – и еще какие-то знаки.
Думаю, что все мои ровесники подвергались обряду обрезания. Полагаю, что это было нормой для новорожденных еврейских мальчиков до конца 30-х, хотя не могу сказать, где и кем это совершалось. Афишированию это уже не подлежало, но часто в разговорах родителей звучало слово «а брис» (на идиш – обряд обрезания) при рождении сыновей в семьях евреев.
Восприятие советской власти еврейской диаспорой до войны, по-моему, было полностью позитивным. Под термином «советская власть» имею в виду официальные законы, трудовые отношения, образование, здравоохранение. Все негативное, что проросло в войну и после, к этому не отношу. Примеры: все знакомые мне юноши и девушки из еврейских семей, как правило, при желании поступали и учились в высших учебных заведениях – технических, гуманитарных, музыкальных и т.п. Не возникало проблем с устройством на работу. Назову семью моей жены. Глава семьи Ашкенази Симон Давидович – портной. Мать Марголина (в девичестве) Куна Тевелевна – из семьи кузнеца, он работал в собственной кузне на Виленской улице за Дубровенкой. В семье было три дочери. Старшая, Софья, стала инженером-энергетиком, работала в Белорусэнерго; средняя, Эсфирь, стала педагогом, директором школы в Куйбышеве; младшая, Хана, моя жена, с перерывом в один год окончила мединститут в 45 году и в течение 43 лет проработала врачом-рентгенологом в Ленинграде. Еврейские проблемы обозначились после войны. Возникла и стала окостеневать, как потом говорили, «система». Это уже была не советская власть.
Из представителей еврейской интеллигенции в довоенном Могилеве запомнились мои педагоги в 1-й школе.
Преподаватель математики Аксельрод З.М., несмотря на абсолютную невозмутимость и строгий педантизм, в процессе обучения был прекрасным учителем и пользовался большим уважением учащихся.
Гольдина Ю.Л. вела с 5 по 10 классы ботанику, зоологию, химию.
Был преподаватель физкультуры Туфельд Л.А – сам неплохой гимнаст.
Один год преподавала биологию Эстрина.
Директором школы с 37 или 38 года была Цукерман Ц.А., она же вела историю в старших классах.
На мой взгляд, это были лучшие преподаватели школы, которые оставили по себе память на всю жизнь, как и преподаватель русского языка, Преображенская Л.Ф., физики – Агиевич, рисования и черчения – Берзин В.И.
Помнятся фамилии семейных врачей (по образованию они, вероятно, были фельдшера) – Гуревич М.Л., Абедкин, Половицкий, Кантор. Это были отменные терапевты.
Вспомнил, что еврей-могилевчанин был в числе 26 бакинских комиссаров (фамилию точно не помню, может быть, Зевин). На здании школы ФЗО (после войны – ремесленного училища) была мемориальная доска. Это здание находится на улице, расположенной выше Быховского базара, в районе церквушки с ярко-синими луковицами куполов. (Если стать спиной к мосту через Дубровенку, то церквушка – над левым углом базарной площади. Так было еще 12 лет назад, в 1991 году.) Название улиц, к сожалению, не помню.
Вопросы взаимоотношения неевреев с евреями в среде сверстников не возникали. Вспоминая жителей улицы, где мы жили, – это около 20 одноэтажных деревянных домов по обе стороны улицы с примерно равным числом еврейских и нееврейских семей, – то отношения были добрососедскими.
О приближении войны в Могилеве знали не только евреи. В начале июня 41 года мама в письме мне писала, что в городе тревожная обстановка: ждут начала войны. Начало войны застало меня курсантом военного училища в Ленинграде. С мая месяца мы уже были в лагерях за Красным Селом. По тревоге покинули лагерь и укрылись в лесном массиве неподалеку от населенного пункта Ропша. Там простояли чуть больше месяца, перемежая учебные занятия с бросками по тревоге к местам предполагаемых выбросов немецких парашютных десантов. В августе училища выпустили досрочно курс и начали эвакуироваться. Мое подразделение было оставлено в распоряжении Ленинградского фронта, с которым мне довелось пройти всю войну.
После освобождения Белоруссии в город я попал впервые в сентябре 46 года. От кинотеатра вся сторона Первомайской улицы до площади перед городским садом была разрушена, высились стены разрушенной церкви, что стояла чуть дальше театра. Не было здания Дома пионеров (бывший губернаторский дворец), рядом стоящего двух- или трехэтажного здания типографии, большого жилого дома между Ленинской и Первомайской улицами. Дом Красной армии (угол Ленинской ул.), а правее его – жилые дома и городская каланча – стояли. Каланчу позже снесли. Чем она не угодила – понять сложно. С другой стороны площади уцелели одно (точно) или два здания, в которых перед войной (кажется, с 38 г.) располагалось пехотное училище. Деревья городского сада были срублены. Заднепровская часть – Луполово – по Пушкинской ул. по обе стороны была пустырем. По левой стороне сохранились стены церкви, от района церкви дома по правой стороне сохранились. Некоторые строения сохранились за бывшим базаром.
В Могилеве погибли мамин брат и муж сестры (Шифрин С. и Лифанд Л.). В Быхове погибли мамина сестра Ёха и ее муж, Брилон Л. Родители мои и сестра эвакуировались из Могилева во второй декаде июля – папа боялся оставить работу, как он мне рассказывал.
О том, что евреи не воюют, мне никто не мог сказать. Я всю войну прошел офицером в действующей армии. Сестра рассказывала, что в эвакуации (Узбекистан) такие разговоры ей приходилось слышать. Когда она «агитатору» говорила, что ее брат на Ленинградском фронте, то пытались загладить свои слова извинением. Припоминаю разговор с командиром батальона об одном командире взвода. «В целом он неплохой командир, но как еврей не может отматерить подчиненного». Я в шутливом тоне заметил, что он оскорбляет мое национальное достоинство. Мой собеседник удивился: «Разве ты еврей? А я и не знал». Явных выпадов против евреев я не встречал до конца войны. Это относится к среде, в которой я служил.
Приведу имена моих одноклассников 22-23 года рождения, не вернувшихся с войны: Г. Аронзон, Г. Гольдман, З. Гутман, М. Тевлин, Х. Плоткин, Я. Лившиц, Р. Бородицкий, Б. Нидашевский, Б. Эберман, Ю. Либстер, Я. Меерсон, Н. Грабовщинер – они окончили школу в 1940 году. В 38 и 39 годах окончили школу и погибли в боях: Г. Гуревич, Я. Лебский, М. Стрельцын, С.Шарф и многие другие. Все это еврейские ребята. Не все имена занесены на мемориальную доску в школе, где мы учились.
О своем жизненном пути. Учился в 1-й средней школе, что на Первомайской улице, с 1930 по 1940 год. Школа считалась белорусской. Были две русские школы в городе. Программы их ни в чем не разнились. В сентябре 1940 года поступил в в Ленинграде в училище инструментальной разведки зенитной артиллерии. В августе 41 г. досрочно выпущен лейтенантом и всю войну прошел в частях ПВО Ленфронта. В 45–46 гг. обучался в высшей офицерской школе ПВО Красной армии и до конца 1955 года продолжал службу в частях ЛВО. В 1955 году демобилизован с должности заместителя начальника штаба полка в звании майора. После демобилизации работал в одном из КБ Ленинградского металлического завода. С 1956 по 1962 год одновременно учился на вечернем отделении Ленинградского политехнического института, получил диплом инженера-электрика. В КБ проработал до 1986 года в должностях от техника-конструктора до ведущего конструктора и начальника электро-технического отдела. В 1986 году при реорганизации был сокращен (причина – возраст) и до 1991 года работал ведущим конструктором в проектной энергетической организации. Устроился по знакомству и большой надобности в моей специальности.
Возможности профессионального (должностного) роста, судя по моему послужному списку во время службы в армии и после, – не отрицаю. Дело тут в том, что непосредственное начальство, главным образом, нуждалось в непосредственном итоге деятельности подчиненного. От этого зависело благополучие начальства. Минимальная порядочность способствовала объективности. В случаях различных реорганизаций для евреев наступали сложности и проблемы. Во время службы в армии я в течение 5 или 6 лет пытался поступить в академию. Всякий раз после успешной сдачи экзаменов дело заканчивалось немотивированным отказом, так называемых мандатных комиссий. Позже мне стало известно, что главным в них было мнение представителя академии, которыми всегда были работники политорганов. Руководящая роль партии действовала. Знаю, что в числе проходивших отбор были люди, не превосходившие меня ни знаниями, ни службой. Понял, что всему виной, как говорится, 5-й пункт.
Из примеров службы и работы наиболее памятно до сих пор начало блокады Ленинграда, когда за нашими позициями стояло зарево над горящим после бомбежек городом, до сих пор перед глазами машины, в которых навалом лежали трупы умерших от голода и холода жителей блокадного Ленинграда. С декабря 41 г. по июнь или июль я в самом городе не бывал. Запечатлелось в памяти наступление по снятию блокады в январе 44 г. Довелось войти в те места, откуда ушли в 41 г.
Во время «гражданской деятельности» я принимал участие в разработке и испытаниях различных узлов оборудования для Балабинской АЭС, Воронежской АЭС. АЭС для Чехословакии и опытных установок для Института атомной энергии им. Курчатова. Интересно было участие в стендовых испытаниях пусковых установок для баллистических ракет. Эти работы оплачивались достаточно высоко, под них выделялись квартиры, путевки в ведомственные санатории от привилегированных профсоюзов. Были такие и по некоторым министерствам ВПК.
Обязательность членства в партии, видимо, существовала в более высоких эшелонах руководства во всех областях советской действительности. Для ИТР, людей умственного труда, с начала 60-х ( может быть, чуть раньше) были ограничения по приему в партию, так как соблюдался принцип приоритетности для рабочих.
Для людей моего поколения вера в справедливость Советской власти и идей ВКП(б) и КПСС до конца 40-х гг. была абсолютной. Мы были воспитаны на этом. Иного мы не знали и не видели. О жизни за рубежом могли судить по информации в нашей печати. Контакты с евреями – беженцами из Польши (Зап. Белоруссия) в конце 39-го года не изменили нашего мировоззрения: они спасались от фашизма у нас. Евреи, в абсолютном большинстве, были законопослушными гражданами, многие активно участвовали в общественной деятельности на благо укрепления и поддержания власти. Начиналось это с пионерской организации. К слову, активнейшими и авторитетными пионерскими работниками 30-х годов в Могилеве были евреи: Берин, В. Гдалевич, Ю. Меркин, В. Позиков, В. Каган, Л. Альтшулер и др. Первым руководителем Дома пионеров был Астров (однофамилец погибшего председателя Горсовета). Среди учащихся старших классов (начиная с 8-го) была большая комсомольская прослойка. Шли в комсомол без принуждения – по убеждению и интересу. В 1940 году в комсомольской организации 1-й школы состояло более 100 учащихся. Лидерами (избранными) с 1936 года помню еврейских ребят: М.Каганера, С.Шарфа, И. Молочникову, М.Фейгина. Аналогичная картина была в 2, 7, 14 школах и на многих предприятиях.
Рост антисемитизма начался после войны. При официальной риторике о братстве народов и интернационализме антисемитизм насаждался партийными органами и государством. Пик приходится на начало 50-х, особенно 51–53 гг. Во время сообщения о Деле врачей я еще был военнослужащим, и за спиной иногда приходилось слышать малоприятные в отношении евреев разговоры в неофициальной обстановке. Припоминается, что велись они, в основном, политработниками и, как теперь понятно, не по собственной личной инициативе.
Смерть Сталина большинством была воспринята как горе. Казалось, это - немыслимое событие. Помнится, моя дочь – ей шел 6-й год – спросила: «Папа, а кто теперь будет заботиться о нас, советских детях?» Источником информации для нас было радио и ТV. Так формировалось человеческое сознание. Большинство из нашего поколения стало прозревать после ХХ съезда.
Наличие родственников за границей по государственному установлению было нелицеприятным, даже компрометирующим обстоятельством. Обладатели таких родственников старались забыть об этом, связь не поддерживалась, и, конечно, никто ее не афишировал. Двоюродный брат моего папы еще до Первой мировой войны убежал из царской армии в Палестину. Связи с ним папа не имел, и в семье о нем никогда не упоминалось. Ни я, ни сестра об этом понятия не имели.
В начале 50-х гг. «беглец» был каким-то образом в Риге и дал знать родным. Известили папу, но он не поехал встретиться. Боялся нанести вред моей «военной карьере». Спустя несколько лет об этом рассказала мне мама. Так вело себя большинство.
Вопросы трудоустройства евреев с конца 50-х все время усложнялись. Знаю это по Ленинграду. Кто работал, давлению не подвергался. В случае же, если работающий специалист (ИТР) желал устроиться на вакантное место в другом учреждении, где, казалось, условия лучше, то без солидной поддержки это было безнадежно. По объявлению «требуются на работу» никогда не принимали евреев – или заведомо предлагали неприемлемые условия. Это очень просто устанавливалось заходом для разговора другого человека, 5-й пункт в паспорте которого был другой.
Сообщение о Деле врачей легло на плечи евреев тяжким грузом, каждый тащил эти переживания в себе. Ожидание дальнейшего развития светлого будущего не сулило. Было много разговоров о составлении списков евреев по учреждениям. Насколько это было правдой, не знаю. Сообщение о закрытии Дела врачей принесло облегчение, но настороженность к окружающему осталась.
Я с женой и старшей дочерью приехал в США в сентябре 1991 года из Ленинграда. Наш отъезд стимулирован был настоятельными требованиями младшей дочери, которая с мужем и дочерью уехали в США через Вену и Рим летом 1989 года по израильскому вызову.
В Чикаго мы очутились через 3 месяца после отъезда из Ленинграда. В настоящее время старшая дочь, Алла, 1947 года рождения, работает в Университетской библиотеке, младшая, Елена, 1956 года рождения, работает дантистом по контракту в военном госпитале. Ей пришлось 3 года проучиться в Университете, чтобы получить американский диплом врача, так как советские врачебные дипломы здесь не признаются. Муж Елены, Александр, 1956 года рождения, работает инженером в энергетической компании. Внучка, Симона, 1981 года рождения, сейчас учится на 1-м курсе медицинского факультета ( по-местному, это называется медицинская школа) университета. Вживание в новую действительность для нее было непростым. До отъезда из Ленинграда она закончила только первый класс. Но через два года она полностью акклиматизировалась. Взрослым это далось сложнее. А мне и жене так и не удалось овладеть разговорным языком и на слух воспринимать речь аборигенов. Все члены нашей семьи после 5 лет проживания в США стали гражданами. Я и жена получаем федеральное пособие по возрасту.
Чикаго, 2003 год