Моя жизнь
Я, Сильва Гаер-Андреева, трижды расстрелянная, живьём похороненная, но выжившая, бывшая узница лагеря Транснистрия и гетто, являюсь живым свидетелем Холокоста европейского еврейства и возмущена тем, что в учебниках школьников убрали страницы о Холокосте в связи с тем, что кто-то не признает Холокост. Три с половиной года моя семья находилась в изгнании далеко от родного дома, как и тысячи евреев Европы с приговором: «Смерть. Вне закона. Истребление. Сожжение».
Родилась я в 1931 году в городе Сторожинец Черновицкой области в семье евреев среднего достатка. Родители моего отца Гаер Шмил и Гелфер Сара дали моему отцу большой участок леса в селе Череш и селе Жадова. Родители моей матери Риглер Берл и Клайн Рахиль оставили участок земли в селе Комаривцы Черновицкой области.
Мой папа Хаим Гаер и моя мама Мина Риглер купили землю в городе Сторожинец Черновицкой области и построили дом, так как лес был свой и его было много. В то время Буковина (Черновцы, Сторожинец) была колонией Австро-Венгрии. В семье росло 4 девочки, когда Буковина была передана Румынии, мы жили спокойно.
В каждую пятницу мама зажигала свечи, а папа пел для мамы песню на идише о том, что в пятницу вечером все мужчины-евреи становятся ангелами, а в каждом уголочке дома чистота, порядок и смех детей. Вся квартира весёлая и улыбается. Особенно мне нравилась песня «Золотое святое слово» о еврействе (часто пел папа), а о дорогом цветке пела мама (песня о евреях). Я эти песни помню до сих пор. Они живут во мне и со мной.
Днём мы чаще всего были во дворе, играли, прыгали, собирали фантики. К нам часто приходили дети соседей. Напротив нашего дома жила семья Вайс. Их дети Луис и Лея к нам приходили играть. Через один дом от нас жила семья Доненфельд: дети Рая, Поля и Давид, через 3 дома от Вайсов жила семья Драх; Мирьям с сестрой Сарой – дети Ады и Давида – все приходили к нам, и мы играли в прятки в нашем новом недостроенном доме. За домом Доненфельдов до усадьбы Орнштейна не было домов – было поле Орнштейна, по которому мы бегали и собирали цветы.
В дни праздников мы со всеми ходили в большую синагогу. На втором этаже синагоги были балконы, как в театре, где находились женщины и мы с мамой, а мужчины в зале внизу. Также была специальная комната для брита и ещё 3 комнаты, где работали для нужд синагоги.
В доме главным был папа. У папы мы спрашивали разрешение погулять, а маме уже докладывали куда и с кем идём с разрешения папы. Когда папы не было дома, все вопросы решала мама. Был строгий распорядок дня. Обедала вся семья вместе и никому нельзя было опаздывать.
В 1939 году Буковина была присоединена к Украине, русским и украинским языками никто не владел, население начало уезжать: немцы – в Германию и Австрию, поляки – в Польшу. Началась полная неразбериха, переводчиков не было. Из России и Украины приезжали установители власти, началось раскулачивание и отправка в Сибирь. Ночью наших соседей Вайсов всех погрузили в машину, мама плакала, а папа сказал, чтобы она отошла от окна.
22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война и уже через несколько дней бомбили наш город, а в первых числах июля германские и румынские войска уже топтали землю Буковины. Сторожинец находится рядом с границей Румынии, и всю ночь горели постройки. Снаряды рвались, где раньше жил помещик Флендор и в парке помещика Орнштейна. Папа нас всех послал в подвал, где мы провели ночь, а утром нас всех румынские и немецкие солдаты выгнали во двор, поставили у стены дома и обыскали. Все украшения: кольца, серьги, цепочки, часы – сняли и против каждого из нас встал солдат, готовый стрелять. Ждали команду. Мы очень кричали, и перед домом собралась толпа людей, которые нам сочувствовали и кричали, что мы хорошие люди, а один мужчина Данилюк кричал, что нас надо расстрелять, так как папа якобы стрелял с балкона в войско. Старший сказал, что он не может стрелять, потому что у него тоже есть дети, и, посовещавшись, они решили повести нас в город, и если по дороге кто-нибудь выстрелит в них, то нас тут же расстреляют. Выстроили нас по всей ширине дороги, сзади шли конвоиры с оружием, а за ними вся толпа, и мы пошли в город.
Папа всю дорогу молился, чтобы не было выстрелов, и мы пришли на площадь, где уже были собраны все евреи города, стоял рёв, крики, плач, мольба, и в этот круг втолкнули и нас. Вставать не разрешали. Так под охраной мы просидели до вечера, пока не приехал на белом коне человек с бумагой об отмене расстрела, так как мы можем пригодиться как рабочая сила, и нас затолкали в школу. Был наш первый лагерь. Сколько дней мы там были – не знаю, потом всех, кто был ещё жив, перевели в гетто. Одна улица в Сторожинце за городом была освобождена от местного населения, свободных домов хватало, дома были разграблены и свободны. Так мы жили под прицелом до конца июля, пока не погнали в Черновицкий лагерь-гетто. 24 км шла колонна измученных, обессиленных голодом евреев. Тех, кто не мог идти, по дороге убивали. В этой группе были и евреи из близлежащих сел. Через Черновицкое гетто прошло более 50 тысяч евреев, а площади было на 100 тысяч человек – пригоняли все новых евреев, и получен был приказ начать депортацию в концентрационные лагеря (лагеря смерти).
Нас (много, много) погнали и затолкали в товарные вагоны поезда и повезли. Куда – мы не знали. Вагон был забит людьми, дышать было нечем. Поезд остановился где-то в бывшей Бессарабии (Молдавии), и нас всех погнали по полям и каменистой местности до большого каменистого плато. Люди между собой говорили, что это город Атаки. На этом плато была большая куча мешков, рюкзаков, сумок и чемоданов. «Мы здесь не первые», – сказал папа и просил держаться и запоминать все и стараться выжить. Нам разрешили сесть.
Все упали на это плато, но не все смогли найти в себе силы подняться. Ружьём и нагайкой поднимали людей и погнали к Днестру. Там когда-то был паром, так мы поняли, а в воде у берега была площадка из досок, на которую нас и погнали. Кто стал на доски, кто прямо в воду. Рёв, крик, ужас. Мужчины взялись за канат и доски поплыли силами рук людей. Я оказалась с краю и, соскользнув с доски в воду, тонула. Папа и Соня вытащили меня. Так доплыли до берега, где нас ждала охрана. Нас всех, уцелевших, погнали в Могилев-Подольский в лагерь «Транснистрия». Это был 3-й наш лагерь. Нас всех, кто поместился, втолкали в одну комнату. Было душно и темно. Это была как тюрьма, но без нар. Все были измученные, голодные и хотелось пить. Все сели на цементный пол, некоторые плакали, кричали от испуга. Было темно, только вверху, в цементной стене была форточка с металлической решёткой. Спали, мы все, человек 150, на полу. Одна женщина сидела на полу и обнимала мёртвого сына лет пяти.
Папа молился и просил Бога посмотреть на своих детей и проявить милость. Сколько мы там находились, не знаю, не помню, но кто-то нам в камеру бросил бумажный мешочек с сухарями. Они остались от отступавшей армии и были все квелые, но для нас это было спасение. Один мальчик лет шести сидел на полу возле своей мамы и сосал ее грудь, а она ела этот хлеб. Мальчик был болен и не мог грызть сухари. Ужас и страх. Евреи были вне закона и периодически, с немецкой точностью, приезжала газовая душегубка. Всех мальчиков-юношей забрали и увезли, сказали на работу, не только из нашей тюремной палаты, а из других. В коридорах был крик, шум, выстрелы. Сопротивляющихся убивали.
Так забирали и девушек, а каждые 3 дня выводили из комнат группы и уводили. Это были старики, женщины, дети. Это было жалкое зрелище. Старшие мои сестры Рая и Соня – молчали и покашливали, а младшая Этя все время плакала, я была, как в тумане. Мама нас подбадривала, как могла, а папа молился и прислушивался к разговорам в коридорах. Мы знали хорошо румынский и немецкий, а наша стража была из немецких и румынских солдат. Приводили новые колонны с новыми евреями с Украины, их сажали в освободившиеся комнаты. Те, кого уводили, не возвращались. Папа нам всем говорил, что что бы ни было с нами, мы должны держаться, запоминать и выжить. Я старалась запоминать, хотя и голод и холод (в тюрьме на цементе) дали о себе знать.
Там мы узнали, что мама беременна, когда нас выгоняли из дома, родители ещё не знали, что мама уже в положении. Папа плакал, а мы не знали, нам радоваться или тоже плакать.
Под вечер, под крик, шум и плач, выгнали из камер, кто смог встать и выйти. Осталось много умерших. Большую группу построили и сказали, что поведут в другое место жительства, и там нам будет хорошо. Смотрели на нас и хохотали. Под строгой охраной нас гнали, как гонят скот на убой. Сотни стариков, женщин и детей, обессиленные, голодные, больные шли как зомби. Нас вели полевыми дорогами, в обход сел, чтобы никто не видел, так как люди сочувствовали нам, выносили и бросали в толпу варёную картошку, яблоки. Так 12 августа 1941 года мне исполнилось 10 лет. Нас вели долго наши охранники менялись в каждом селе. Справа и слева от колонны были поля скошенных зерновых, лежали колоски пшеницы, но поднимать было нельзя. Были смельчаки, которые хотели поднять и скушать зерно, но так и остались лежать рядом с колосками.
Вечерело. Моросил дождь. В этой толпе папа увидел свою сестру Мину (Минця) с дочерью Милця, а еще раньше мама нашла свою сестру Шейндл (Женя, Евгения) с мужем Шлойме и двумя дочерями Рахель и Идой. Муж тети Жени был очень слаб, еле стоял на ногах и его надо было поддерживать. Мама сказала, чтобы мы все держались вместе. Навстречу нам ехала подвода и остановилась на обочине. Наша мама беременная вырвалась из толпы, сделала пару шагов к водителю подводы и что-то крикнула ему. Охрана тут же подскочила к маме и к этому человеку (позже мы узнали, что его звали Григорий Голота). Он поговорил с охранником, что-то ему дал, подошёл к колонне и рукой отделил группу в 17 человек взрослых. Детям сказал залезть в подводу. Там был рай – солома. Сидя в подводе, я в беспамятстве уснула. Кроме меня и моих трех сестер в подводе сидели Рахель, Ида и Мальця. Других детей я не помню. Нас выгрузили у колхозных построек за деревней Израиловка Винницкой области Яришевского района.
Григорий Голота просил не заходить в село, иначе все село сожгут и все разошлись кто куда, а наш папа повел маму и нас всех детей в одну из построек. Это была колхозная сушилка семян, там были нары из досок, и мы там ночевали. Было достаточно травы. Мы рвали и ели листья щавеля и подорожника, что можно было жевать.
Здесь мы жили вместе с тётей Женей (Шейндл) и ее мужем Шлойме и их детьми. Вечером стало очень плохо дяде и он, лежа в тряпках на досках очень просил кусочек хлеба. Это была просьба умирающего. Утром мой папа тайком выкопал могилу в саду под деревом рядом с постройкой, где пряталась его сестра Минця с дочерью. Мы жили там тайно, но болезни не обошли нас стороной. Через несколько дней мы все начали чесаться, руки, ноги, живо стали в красных волдырях, ранах. Это от химикатов, которыми обрабатывали семена. Папа из-под леса принёс кусок каменой соли и водой из канавки (шли дожди) залил соль и раны наши и все тело натирал этим раствором. Боль была невыносимая, но ни плакать ни стонать нельзя – нас могли обнаружить.
И нас все-таки обнаружили, и мы попали в лагерь-гетто. Лагерь был огорожен колючей проволокой и охранялся. Со звёздами Давида на груди нас гоняли на различные работы. С октября 1941 по май 1944 года, находясь в нечеловеческих условиях, мы старались выжить.
На поле, где мы работали, были большие кучи сахарной свёклы с ботвой. Мы отрывали эту ботву, а свёклу грузили на повозки. На колхозных полях стояли неубранные подсолнухи и нам на двоих детей давали 1 мешок, чтобы один ребёнок держал мешок, а другой срывал головки подсолнуха. Надзиратели следили, чтобы мы не съели ничего съедобного, что будем наказаны, но мы все равно, рискуя жизнью, украдкой тянули в рот и ботву свёклы и семечки, все, что удавалось съесть. Юбка на маме была вся изодрана и когда выкинули рваный мешок, мама влезла в него и надела вместо юбки, и до родов мама ходила в этом мешке.
В помещении, где мы жили, было очень холодно. Печь была, но топить нечем, не было посуды. На мусорнике нашли кувшин с дырой на дне, дыру закрыли тряпкой и уже можно было собрать дождевую воду, и мы были спасены. За домом была высохшая трава и сухая ботва высоких растений и этим уже можно было топить печь, но где взять спички. Нам помогли соседи, мы зажгли палочку от их тлеющих углей, и мы тоже были уже с огнём. Папа сунул в печь сухой пень, и нам надо было поддерживать тление. Мы сзади дома сделали лаз под проволоку и вылазили в поле. Там раньше росла кукуруза и торчали пеньки, которые мы выдёргивали, ломали, собирали солому, листья и все несли домой. Так мы пережили в лагере первую из трех зиму. Все переболели тифом, страшным педикулёзом. На мусорке нашли ножницы с поломанным ушком, и папа постарался и всех нас постриг. Трудно себе представить наш вид, но надо было держаться и выживать.
Зимой нам приносили клубки с шерстью, давали по весу, и мы вязали носки, перчатки с двумя пальцами для солдат. Мы с этим заданием справлялись хорошо и никого из нас не били и не убили.
Весной нас опять погнали на работы. Копали, сажали, сеяли, убирали территорию и, конечно же, мы, рискуя жизнью, бегали в поле и лес за топливом – мама должна была родить. Да и нам тепло помогало побеждать голод. Из леса приносили мы мёрзлые грибы – опята и другие. Нашли дерево с ягодами – шелковица. Ягоды были на земле, перемёрзшие, но мы их собирали и все дома ели. Кроме того, когда мы работали на свёкле, мы ели ботву, ещё запоминали, где с краю была не выкопанная мелкая свёкла, позже ходили выколупывали пальцами из земли и эта перемёрзшая свёкла была для всей семьи деликатесом. Начала появляться травка, листья, цветочки – все это можно было сорвать принести домой и скушать.
В апреле родила мама. У неё случилась послеродовая горячка. Она стонала, выла и никого к себе не подпускала. Нарождённого сына она тоже отталкивала от себя, никого не узнавала. Молока у неё не было. Ребёнок плакал, мы боялись, чтобы стража не услышала, так как видели, как из рук матерей вырывали младенцев и выкидывали, а матерей гнали дальше. Наша Рая взяла перемёрзшую свёклу, пожевала и прожёванную положила в тряпочку, завязала и дала в рот братику. Он начал сосать и замолчал. Мама молча лежала. Мы ей давали пить и, что могли, поесть. Папу забрали на работу, и он долго не приходил. Потом, когда вернулся, мы узнали, что он вместе с другими добывал уголь в шахте. Этот уголь грузили на подводы, а потом отправляли в Германию.
Раю забрали в Тульчин на работы. В Вапнярке они добывали известь и торф и грузили на подводы. А мы, младшие, рискуя жизнью, ходили в село попрошайничать. Нам было очень тяжело с больной мамой и голодным младенцем. Мы его кормили через тряпочку нажёванными нами листьями подорожника, щавеля, куль-бабы, редиски и свёклы, и картофельных очисток. Было голодно и страшно. Постоянная боязнь пули. Мы видели, как на солнце пузырилась кровь на телах убитых стариков, женщин и детей.
Все гетто были созданы для уничтожения евреев, но не только физически, мы подвергались унижениям, оскорблениям и постоянным издевательствам. И в таких условиях люди все равно старались оставаться людьми и помогали друг другу, как могли.
Мы работали. Нас гоняли делать саман для строительства. Это были кучи глины, шлангом из бочки, которая стояла на подводе, лили холодную воду на глину, а мы ногами месили эту глину, потом выкладывали в деревянные формы, переносили в другое место, снимали эти формы и делали блоки. А когда мы, дети, месили глину, вокруг нас на лошадях были стражники, которые кричали нам «танцуй» и били нагайками. Одна девочка в центре круга замешкалась, надзиратель на лошади влетел прямо к ней и так избил, что она так и осталась там лежать. Не знаю, где брались силы. Гнали на работу каждый день. На большой площади было много коровьего навоза. Его привезли из бывшей колхозной фермы и мы, дети, месили ногами навоз, перемешанный с соломой, и делали коржи для отопления. Холодная вода, навоз с колючей соломой очень ранил наши ноги. Они все были в ранах, но мы должны были танцевать, месить, работать и терпеть.
Голод и холод делали свою работу. У мамы начали чернеть пальцы на ногах. Мы думали, что она обморозила их, так как морозы стояли сильные, а в комнате было холодно, на стенах иней и вода. Наконец вернулся домой папа. Он был очень рад сыну, но ему стало плохо, когда увидел ноги мамы. Нас он похвалил и сказал, что мы все должны верить и надеяться, что наши мучения скоро закончатся.
Не знаю откуда, папа принёс кусок лобзика (маленькая пилочка), на огне каганца (ватный фитиль) он продезинфицировал пилочку и пошёл к постели мамы.
Все пальцы были черные и еле держались. У мамы была гангрена. При свете каганца, без обезболивающих средств, он отрезал один палец за другим, все пальцы на двух ногах. Трудно передать, как мы держали маму и как мы сами себя чувствовали. Когда мама от боли потеряла сознание, папа нас успокаивал, говорил, что это временно и что это единственное, что может спасти ее ноги. Сам взял листья, которые раньше принёс, и перебинтовал маме ноги, и так он спас нашу маму.
Мы все переболели сыпным тифом и педикулёзом (сильная завшивленность). Искупаться негде, переодеться не во что, а когда Рая вернулась домой (ее приволокли два мальчика) с высокой температурой, мы все тоже переболели брюшным тифом.
Я брала кувшин, тот, что с дырой и тряпкой, и шла полем в крайний домик и там мне давали рассол от солёных огурцов, очистки картошки и мелкую картошку. Понемногу все пили и экономили, чтобы подольше хватило. Ведь три года мы там жили.
Часто бегала через поле в лес. Там иногда встречала старого деда с вязанкой дров, собранных в лесу. После беседы он отдавал эти дровишки мне. Украинским языком я не владела, но понимала, что спрашивают, и отвечала. Иногда бабуся с вязкой соломы или сена искала козу, и я ей тоже отвечала на вопросы, и она отдавала сено мне, мальчик искал собаку и всегда был с другими вопросами вопрос о том, играет ли музыка сегодня в селе, и какая песня звучит. В медпункте села всегда гостили гестаповцы. Медсестра часто открывала окно или форточку, и мы слышали патефон. Я очень любила музыку, вся наша семья пела до войны, и я запоминала некоторые строчки и музыку, так как целый день играла одна и та же пластинка. И я деду, бабусе, мальчику напевала мелодию той песни, что звучала в этот день, и они оставляли мне и дровишки, и солому и варёную картошку и уходили. Позже я поняла, что это был знак, что гитлеровцы в селе.
Румыны и немцы стали лютовать. Папа сказал соблюдать по возможности дисциплину, без нужды не высовываться, так как немцев бьют, и они отыгрываются на нас.
Однажды меня заметили в поле. Это был конец третьей зимы в лагере. Меня окружили 2 военных и один с повязкой. Ничего не говоря, меня ударили, я упала, и меня начали месить ногами так, что я больше ничего не помню, кроме кованых сапог и ботинок. Разбили мне голову в 2-х местах, ребра (ломаные и тресканые), ушная перепонка левого уха лопнула от удара, лопнул хрусталик правого глаза, обе ноги перебиты. На правой ноге от лодыжки до колена сбита надкостница в гармошку. Об этом я узнала, когда пришла в сознание дома.
Меня нашёл папа во дворе, и никто не знает, как я попала домой. Папа со мной долго возился, без лекарств, только травы и водичка меня подняли на ноги. И всю свою оставшуюся жизнь я не слышу на левое ухо, левый глаз видит лишь частично с краю, а ноги кривые, с вырванными кусками мяса, одна нога тоньше другой.
Время шло, я выздоравливала. Через не могу начала ходить. Как-то днём постучала в окно женщина, позвала маму, и мама среагировала на этот зов. Женщина принесла маме мочёное яблоко, и мама сказала, что она будет кушать. Мы были все рады, что мама заговорила и нас всех узнала. Но оказалось, что у мамы ноги срослись в коленях и мама не может их выпрямить. Там, где были пальцы - зажило, но пришла новая беда. Мама уже могла сидеть, а стоять не могла. Но то, что мама вместе с Шимоном живы, — это уже была победа.
А фронт приближался. Мы слышали выстрелы артиллерии, снарядов. Все сидели в темноте и прислушивались. Ночь прошла, а утром уже партизаны и армия были в селе и у нас. Нас покормили человеческой едой первый раз за три с половиной года. Мы ели из солдатского котелка гороховый суп-пюре. Военный офицер (еврей) по фамилии Фридман сказал маме, чтобы мы не ели сразу много, нам ещё потом принесут. Всех в лагере накормили и сказали, что можно идти домой. Люди потихоньку уходили, а нам пока не было куда уходить. Наша Буковина еще не была освобождена, да и мама не ходила.
Папа пошёл в село найти работу. Он был мастер на все руки, в своё время учился в Вене и потом служил в австрийской конной армии: был «доктором лошадей». Кроме того, он работал в своём хозяйстве, где было много гектаров поля и леса. Все обрабатывалось. В лесу были лесники и лесничий, мама работала на поле. Это было до переезда в Сторожинец. Лес в селе Череш, Жадова, а поле в с. Комаривцы. Даже теперь люди говорят, что грибы собирают в лесу Гаера. Стеклить окна папа тоже умел, работу находил и люди делились всем, что имели. Одежду старую он тоже принёс, и мы кое-как оделись и ждали освобождения г. Черновцы и Сторожинца, чтобы поехать домой. Как только мы услышали об освобождении города, папа и Рая сделали стульчик из своих рук и маму понесли на вокзал. Мы, трое девочек с Шимоном на руках, пошли следом. Добрый человек на повозке нас подвёз, вокзальная станция была недалеко от Израиловки – теперь Гарбаровки, где находилось наше гетто.
Поезд с военными ехал на Черновцы, там находился фронт, и они нас взяли с собой. Мы все были счастливы, что едем домой, но радоваться было рано. Ещё шли бои на окраинах города Черновцы, ещё не все бандиты убежали, но город был как вымерший. Папа на перроне нашёл ездового, перенесли маму в повозку и по пустынным улицам мы поехали в Сторожинец. В Сторожинце тоже было безлюдно, но мы были счастливы, увидев, что наш дом стоит целый. В доме было пусто. Один стол стоял на кухне. Мы побежали по соседям, и нашлись добрые люди, и мужчины, и женщины, и из окраины города приходили и приносили кто что мог. Так появилась посуда, топчан, домотканые половые дорожки. На этот топчан (деревяная лежанка), застеленный тряпичными дорожками, мы и положили маму. Не вернулись из лагерей и мои близкие, тетя с мужем (сестра мамы) Риглер Витл, муж – Лев Шульман, дети Рахель, Ружена, Берл. Яков Шульман был в эвакуации с Черновицким университетом, приехал с женой. Брат папы Мотл был убит в первые дни войны. Из раскулаченной семьи Вайс из Сибири вернулся сын Луис и дочь Лея, родители погибли. Лея умерла в Израиле, Луис живёт в Америке. Нет уже моей подруги детства Тони Гирш – похоронена в Бат-Яме, Рая Доненфельд умерла в Германии. Драх Ади и Давид погибли в лагере-гетто. Поляки уехали в Польшу, немцы – в Германию, румыны – в Румынию.
Дочь брата Шульмана Якова с мужем Ильей Лернер живет. Сын брата Яново с семьей живут в Ленинграде. Возле нашего дома был сад-огород, и мы занялись работами на 10 сотках земли возле дома. Жизнь потихоньку налаживалась. Вскоре в городе появилась милиция, и папу взяли на работу в буфет работников милиции. В Сторожинец вернулись ещё три выжившие еврейские семьи – Доненфельд, Гирш и сын Вайсов, а также приезжали евреи из других городов, бывшие в эвакуации. Город потихоньку оживал.
Опять начали приезжать руководители из России и Украины, приехали учителя, мы начали изучать язык, пошли в русскую школу (бывшая гимназия). Документов у нас никаких не было. Архивы пропали и нам, выжившим в лагере, начали восстанавливать документы. Медицинская комиссия нам определяла возраст. Мы были тонкие, прозрачные - кожа да кости, худенькие, но наши дни рождения мы знали. Из-за нашей худобы и маленького роста комиссия не поверила нам и таким образом нам всем записали на 2 года моложе девочкам, а Шимону на 1 год. Так мы все помолодели, но всегда помнили и отмечали наши настоящие дни рождения. После 3 лет обучения в русской школе, я училась в украинской школе. Было всем нелегко, мы не знали ни украинского, ни русского языков. В 5-м классе начали изучать немецкий, в молдавских школах – французский языки. Старались учиться хорошо. Я, Соня и Этя во время летних каникул работали в Заготзерно, где единоличники (не вступившие в колхозы) сдавали хлебопоставки. Там нам давали бумаги, чтобы было на чем в школе писать и химические карандаши.
После окончания седьмого класса меня пригласили на работу в Дом пионеров. Материально мы жили трудно. Поставили маму на ноги. Мама училась ходить без пальцев на ногах. Мы все торжествовали. В саду, огороде мы все делали с мамой, вместе и под руководством мамы. Рая и Соня учились в Черновцах и жили там, нужна была денежная помощь, я училась в 8-м классе дневной школы и бежала на работу в Дом пионеров. Дети приходили после занятий, и я с ними играла, читала, пела, танцевала и так далее. В 9-м классе я училась в вечерней школе и работала пионервожатой в Сторожинецкой средней школе №1, затем работала в старшей группе Сторожинецкого детского сада. Так я совмещала обучение с работой.
Когда, после окончания войны, жизнь наладилась, папа со старшей сестрой Рахелью поехал в Винницкую область Ярышевский район в село Израиловка и в село Кикавка, чтобы найти нашего спасителя Голоту Григория, но село Израиловка было переименовано в село Грабаровка, а сам Голота с семьей уехал из села сразу же после освобождения села от немцев. Сын Голоты живет в Житомире, об этом я узнала, уже живя в Израиле.
После окончания школы я вышла замуж за Владимира Андреева, который служил в одной из двух воинских частей в городе Сторожинец. От воинской части муж получил квартиру. Татьяну я родила в Сторожинце, затем переехала с мужем на новое место жительства в Краснодарский край город Курганинск.
Поступила и окончила Армавирский педагогический институт (заочно), училась и работала. Зная хорошо немецкий язык, я замещала учительницу по немецкому языку, и директор школы посоветовал мне поступить учиться и получить второе высшее образование. Я посоветовалась с мужем (на тот момент у меня родилась ещё одна дочь) и так и сделала.
Муж был мне советчиком и помощником во всем. Ежегодно проводились смотры художественной самодеятельности в Доме офицеров в городе Черновцы. Мы с мужем были активистами. Все жены офицеров принимали участие в хоре, в танцевальном кружке и в кружке художественного чтения. На смотрах и олимпиадах наша воинская часть занимала призовые места.
Работала в школе № 2 города Курганск, и на учебные сессии я выезжала в город Армавир во время всех школьных каникул, и на сдачу экзаменов и зачетов, и летом на один месяц, а Таня была с бабушкой – мамой Владимира. Затем были выезды на сессию в Пятигорск, и мама Володи – бабушка Катя с мужем вместе оставались с нашими уже двумя детьми. Это было нелегко, но мой любимый муж и его мама – моя свекровь, дали мне возможность учиться. Без этой помощи я не смогла бы учиться, ведь я работала. Я всю её жизнь была ее «доченька» и «дочечка». Она меня любила.
Мы с мужем Владимиром прожили вместе 47 лет.
В возрасте 70 лет мой супруг, друг, советчик, помощник и дорогой мне и детям человек умер и похоронен здесь в Израиле.
Низкий поклон и царство небесное моему мужу Владимиру и моей свекрови Кате!
После переезда в Сторожинец из Краснодарского края, когда я после уроков из школы возвращалась домой, мне навстречу шел человек, он снял головной убор и сказал: «Добрый день, госпожа Гаер». Я оторопела. Всю дорогу я бежала и сразу сказала папе, что встретила на улице убийцу евреев Данилюка. Тогда папа сказал, что он отсидел 10 лет и вернулся, и что есть Всевышний судья, и он рассудит. У Данилюка было 2 сына. Они убили друг друга, не поделив награбленное, выкапывая еврейское имущество, дочь повесилась, а сам Данилюк жил один в своём доме на улице Речковая. И люди, идя купаться на речку, почувствовали смрад, соседи вызвали полицию и только тогда обнаружили тело Данилюка. Это было ему такое наказание.
Рая, Соня и Этя, закончив учёбу в Черновцах, работали в молдавских сёлах, позже в Сторожинецком лесном техникуме. Рая – зав. библиотекой техникума, Этя – учитель математики. Соня с мужем Ефимом и сыном вынуждена была тайно уехать в другую область, чтобы избежать наказания, так как сделали сыну брит. Через 3 года они смогли вернуться в Сторожинец, и Соня работала в техникуме учителем географии – биологии и немецкого языка. У неё тоже было 2 высших образования. Муж – математик по образованию, работал директором вечерней школы в Сторожинце. Шимон закончил в Сторожинце фельдшерско-акушерский техникум, женился и жил в Черновцах. Мы все мечтали уехать в Израиль, первому удалось уехать Шимону. Тесть Шимона с тремя дочерями и их семьями в 60-х годах сумел покинуть СССР. А мы ждали возможности. Мы все работали воспитателями, учителями, а наш брат считался изменником Родины, за переписку с ним могли лишить работы, и наши дети также могли пострадать, поэтому мы лично не переписывались. Только папа и мама, но мы все читали эти письма.
Военным выезд не был возможен из-за секретности. Только после 5 лет после увольнения в запас. Вот мы ждали.
Этя с мужем и двумя сыновьями уехала в 1990 году. В 1991 уехала сестра Соня с сыновьями, а у нас появились новые проблемы. Распался великий Советский Союз, Украина получила статус независимой державы, стали менять документы на украинский язык и нам на выезд уже понадобились новые справки и разрешения. За это время я добилась, чтобы еврейское кладбище было взято на баланс государства, как исторический памятник. На этом кладбище хоронили евреев при Австрии, Румынии, СССР, а в Украине оно было бесхозным. На кладбище, в домике, где раньше отпевали евреев, сделали мастерскую, в которой, снимая мраморные плиты со старых могил, делали памятники для других кладбищ. На еврейском кладбище находятся два мемориала. Евреи это кладбище Сторожинца очень хорошо содержали, хотя еврейских семей уже в Сторожинце нет.
Все сторожинчане в Израиле дружат и знают все обо всех. Один раз в году бывшие жители Сторожинца и члены их семей собираемся на встречу (ежегодную), которая проходит в парках Тель-Авива. Есть комитет, который руководит этой работой. Много лет подряд была председателем комитета общества выходцев из Сторожинца Беркович Энта Беньяминовна. Сейчас она больна, и работу комитета возглавил Шварцер Моше, помогает Рая Шторпер. Многие сторожинецкие евреи умерли в Израиле: Вексельман Эрна, Вайсблид Лена, Кличинская Сара, жена и муж Хуситы, Шпинек, Вайнштейн Клара, Шварцер Борис и Вика, Гирш Михаил, но их дети и внуки продолжают приезжать на ежегодную встречу сторожинчан.
Все семьи делают денежные пожертвования на охрану и уборку кладбища в Сторожинце. Недалеко от кладбища живёт семья, которая получает эти деньги и по договору они ухаживают за кладбищем. Мои родители тоже покоятся на этом кладбище. Я лично ежегодно в течение 10 лет ездила в Сторожинец навестить на кладбище родителей и других знакомых и друзей, решала вопросы ремонта памятников и так далее.
В 1994 году я с мужем, дочерью и четырьмя внуками приехали в Израиль. Один год мы все жили в Бат-Яме, там жили 2 мои сестры, а 1995 году переехали в посёлок Нетивот, где и проживаем по сегодняшний день. В 1996 году приехала младшая дочь с семьёй. Здесь у меня родилось 9 правнуков – 5 мальчиков и 3 девочки, и я надеюсь еще на новое пополнение. Это моя гордость. Мои внуки служили в армии Израиля, теперь очередь правнуков- двое уже отслужили, трое теперь служат, остальные – подрастают. Мне – 89 лет.
Я приехала в Израиль и сразу стала принимать активное участие в создании и работе городского хора, была избрана председателем бывших узников концлагерей и гетто. Нас 37 человек на сегодняшний день осталось с оккупированных территорий и родившихся в гетто. Нуждающимся помогала оформлять помощь-ренту из Германии. Кому было отказано, писала письма с доказательствами и неоднократно звонила в Германию. Кроме того, по приглашению выступала в школах и клубах Нетивота, рассказывала о жизни евреев во время войны и послевоенное время.
Особенно много я работала с группами молодёжи. Это были уроки мужества и патриотического воспитания. Я выполняла завет моего папы. Также группы молодёжи – старшеклассники, студенты, военные по 8-10-15 человек – приходили и по сегодняшний день приходят ко мне домой, они записывали и снимали на видео мои рассказы- воспоминания. Для меня эти встречи очень дороги. Однажды ко мне пришли бабушка, дочь и внук. Внук учится в Беер-Шеве в ешиве.
Им всем дали задание написать все, что они знают о Холокосте. Его особенно интересовал вопрос о кашруте. Какой кашрут мог быть в лагерях, куда согнали всех евреев Украины на уничтожение. И тогда я рассказала про эпизод как однажды мы были на грани голодной смерти. Зима. Снега в поле много, а все запасы травы, листьев перемёрзшей мелкой картошки закончились, и мы ничего не ели, а воды тоже не было. Яма, где мы брали воду, замёрзла, а снег в холодном помещении не таял.
Папа где-то раздобыл кусочек ремня из кожи, дал нам по кусочку и сказал жевать, чтобы была слюна. Мы жевали, как жвачку и заставили желудок работать. Так и остались живы. 3,5 года мы не видели хлеба и нормальной еды.
Через некоторое время ко мне пришла мама этого юноши и сказала, что работа ее сына была оценена наивысшим баллом.
Через два года ко мне пришёл военнослужащий, который был у меня на встрече, пришёл с букетом цветов, благодарил меня и передавал наилучшие пожелания от сослуживцев и рассказал, что до встречи со мной он боялся идти в боевые войска, а слушая мой рассказ, он понял, как страдали евреи Европы, что пережили, но боролись и старались всеми силами выжить. Он понял, что надо гордиться своим народом и большая честь быть его защитником.
В 1998 году умер мой муж – инсульт, через полтора года скончался мой старший 20-летнии внук Александр от неизученной болезни (хайдак тореф) – микроб хищник, ещё через два года ушла из жизни от рака моя старшая дочь Татьяна. Похоронены в Нетивоте на кладбище Баба Сали. Уже нет с нами моей старшей сестры Раи, сестра Сонечка похоронена в Ашдоде по месту жительства ее сына Оксруд Бориса (Берл).
Власти города за мою работу выдали мне много благодарственных писем, наград, дипломов, грамот, памятных знаков и 2 кубка. Это были награды от Министерства просвещения по работе с молодёжью. Признана Человеком Года Юга Израиля как лучший воспитатель.
Я счастлива, что живу в Израиле в городе Нетивот. За 26 лет всегда находились люди, которые помогали перебороть трудности. Низкий поклон медработникам и моему семейному врачу. Сердечная благодарность мэру города Ихиелю Зоар, заместителю мэра Илье Этингеру, руководителю отделения абсорбции Стасу Третьякову, руководству Амигур и социальному отделу, министерству финансов за их постоянную заботу о пенсионерах, инвалидах, больных и одиноких. Нет слов, чтобы измерить их труд. Всем здоровья на долгие годы...
Какой наградой оценить заботу обо мне и помощь мне моей дочери Галины и её семьи, семей внучки Ирины, внучки Марины, внуку Вадиму! Низкий поклон им всем-всем моим родным и близким за заботу, любовь, преданность. Благодаря заботе моей семьи - детей, внуков и с помощью Бога я живу до сих пор. Все они, служа в ЦАХАЛе, находили время посещать меня, поздравлять, поддерживать, прислушивались к моим советам, радовали меня успехами в работе, учёбе и службе.
Земной поклон вам всем, мои дорогие!
Нет большей радости у бабушки и прабабушки чем жить одной жизнью, одной семьёй, одними заботами и одними тревогами, одной радостью и любовью.
Крепкого здоровья, счастья, удачи, благополучия, мирного неба в Израиле и во всем мире.
Моя просьба и совет: продолжать традиции еврейской семьи Гаеров.
Сердечное спасибо моей ежедневной помощнице Танюк Галине за любовь и заботу в течение 5 лет. Дай Бог ещё много лет нам вместе.