ИЗ ВИТЕБСКА В ДАУГАВПИЛС: ПУТЬ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ

Автор благодарит всех родных, поделившихся воспоминаниями.

Желаю всем читателям моей книги самого хорошего, счастья, любви, радости, мира в ваших семьях, здоровья до 120 лет. Вышла из семьи Зельдиных - Гилимсон - Гельтман.

Всех вас люблю.

Галина Рочко.

Памяти моих родных посвящается

РОДНЫЕ СО СТОРОНЫ МАМЫ: СЕМЬИ ГИЛЬЗОВЫХ И ЗЕЛЬДИНЫХ

Я, Галина, родилась в 1948 г. в городе Витебске Белорусской ССР. Жили мы в самом “пупике” города, как тогда говорили, по ул. Замковой: с этого места берёт начало замечательный город. Расскажу о семье по воспоминаниям моих родных о далёких временах жизни моих родственников.

Мой дед, Гилимсон Залман Исаакович - Янкелевич 1898 г., отец моей мамы жил в Витебске с родителями. Его отец, мой прадед, Янкель Гилимсон, был типографским рабочим. Мать его исчезла из семьи и из дома. Её искали, но не нашли. Посчитали, что или она ушла к другому, или утонула, или её убили. Сын был ещё мал. А потому имя матери он не запомнил.

Янкель привёл в дом вторую жену, она родила двух красивых детей: сына Арона и дочь Серафиму (Симу). Эти дети получили хорошее образование: сын уже перед Второй мировой войной был офицером, погиб в 1943 г. Дочь училась в школе, но в 15 лет умерла от туберкулёза перед самой войной.

Залмана мачеха “любила”, как мачеха. Его в школе не учили. Отдали в подмастерье к сапожнику. С этой специальностью сапожника-заготовщика он прожил всю жизнь и обеспечивал семью. Грамоте научился у людей. Говорил и писал только по-русски. Писал как хотел: где ставил большие, где маленькие буквы, где запятые, где точки. Но самое главное, был очень горд тому, что умел писать и читать, а придя с работы поздно вечером, зажигал керосиновую лампу и читал газету.

С мачехой он не ладил и в 1914 г. добровольцем убежал на фронт. Юноше было только 16 лет. Там их часть попала в плен к австрийцам. Командир сказал Залману: “Меняй имя и фамилию, иначе тебе будет плохо”. Деда в части любили и его не выдали. Австрийцы относились к евреям очень плохо. Вот и стал мой дед Гильзовым Сергеем Ян- келевичем. Фамилия Гилимсон сократилась в Гиль- зов (от слова гильза), а имя Сергей от его командира. С этими личными данными он прожил всю жизнь до 97 лет.

После Первой мировой войны он приехал в Витебск и устроился работать в сапожную артель, которая постепенно разрослась в обувную фабрику, работающую и сегодня. Дедушка рассказывал, что он не считался бедняком, т. к. на субботу мог позволить себе купить рассол от селёдки. Я спрашивала его: “Что ты с этим рассолом делал?” Он отвечал, что поливал картошку или макал хлеб в рассол, и ему казалось, что ест селёдку. Единственным богатством у Залмана была сапожная машина.

У деда было желание создать семью, по совету друзей, он поехал в местечко Любавичи. Познакомился с девушкой Минной Самуиловной Зельдиной (1894, местечко Любавичи, ныне Смоленская область, Россия - 1956, Даугавпилс, Латвия).

Минна была на четыре года старше жениха. Она была умной и грамотной, знала идиш, писала и читала, пела народные песни. Ей очень понравился Залман: красивый, высокий, стройный, всё время напевал песни, всегда с улыбкой, добрый, уважительный. В 1920 г. они поженились.

Семья бабушки Минны была большая: отец Самуил Зельдин, парализованная мать, 7 детей: 4 дочери и 3 сына. Как звали мать, внуки не знали, чем занимались отец и сыновья тоже неизвестно. Три дочери были классными портнихами. За ними приезжали на повозках и увозили в имения. Там девушки находились 2-3 месяца, пока не обошьют всё большое семейство помещика, а затем и их подчинённых. Жили они в отдельном помещении, им варили еврейскую еду в отдельной посуде, топили печь и убирали. Девушки только шили. Затем они возвращались домой с деньгами и продуктами. Дома были одну-две недели, и опять за ними приезжали, увозили на работу в другое имение. Четвёртая дочка всё время ухаживала за парализованной матерью, а потому не имела профессию. В семье разговорным языком был идиш, но говорили и на русском, и белорусском языках т. к. обслуживали клиентов разных национальностей. От них и научились говорить на этих языках. Писали и читали только на идише. Мать их, хоть и парализованная, была очень властной. Она лежала на кровати, так, чтобы в зеркале всегда видела кто зашёл, ушёл, кто чем занимался. Всеми командовала. Семья не была религиозной, но праздники отмечала. На пасху всегда проходила огромная уборка. Главное, надо было перемыть всё белоснежное бельё. Мать брала из ведра золу и сама пачкала его. Это для того, чтоб хорошенько его отстирали.

Готовили праздничные угощения, обязательно фаршированную рыбу, курицу, кугл, и т. д.

Полог свадебной хупы Залмана и Минны был сделан из очень красивой бордовой ткани с вышитыми на ней золотыми павлинами и кистями по углам. Молодая пара осталась жить в местечке Любавичи. Залман вместе с Минной уезжали в деревни сапожничать и шить. 13 мая 1924 г. родилась девочка. Её назвали Рухомой, но соседи не могли это имя выговорить, девочку назвали Неха- мой, все стали называть её Ниной. С этим именем Нина Сергеевна Гильзова, моя мама, прожила всю жизнь. Семья вскоре переехала в Витебск.

И началась новая жизнь семьи Гильзовых в Витебске. Жили по улице Задуновской, что означает овраг. Семья получила комнату в национализированном доме. Дедушка работал на обувной фабрике в портфельном цехе и служил в добровольной пожарной охране. Бабушка шила дома. На столе в комнате лежала красивая бордовая скатерть - бывший полог хупы.

В доме жили одни евреи. За стенкой две женщины играли на пианино. Это очень понравилось родителям Нины и они в 7 лет отвели дочь на вступительный экзамен в музыкальную школу. Девочку сразу приняли в музыкальное заведение. У неё была очень хорошая и требовательная учительница Шуман Евгения Романовна, племянница композитора Шумана. Но у Нины не было фортепьяно. В комнате была печка-лежанка, выложенная кафелем, как клавиатура. Девочка начала на этой печке пытаться учиться играть. Прошло время, и им привезли большой концертный рояль, который занял почти всю комнату.

В общеобразовательную школу она долго не могла поступить: её не принимали в русскую школу, т. к. школы были национальные. В еврейскую школу она не могла пойти учиться, т. к. она не знала идиш, ведь в доме говорили на русском языке вперемешку с идиш. Все надеялись, что это дело изменится. Но ничего не менялось и с опозданием на два года Нине пришлось пойти в 23-ю еврейскую школу. Училась хорошо в двух учебных заведениях. Она очень ответственно относилась к учёбе, уроки всегда готовила серьёзно, по математике примеры решала быстро, “как орешки щёлкала”, а вот задачи давались с трудом. Ей помогал двоюродный брат Айзик (Саша) Двинов. Хотя он немного был медлительным и удивлялся, что Нина не может решить задачу. Девочка хотела помочь маме по хозяйству, старалась научиться шить. Однако, мать Минна, её не подпускала к домашним делам - ты учись в двух школах.

Мама была всегда модно одета, бабушка, имея хороший вкус, старалась в этом деле. Папа Зяма (Сергей) делал ей очень красивую обувь. А дедушкина мачеха и сводная сестра Сима осматривали Нину в новых нарядах, крутили её, вертели. Они не хотели верить, что всё это дело рук семьи Гильзовых, нелюбимого пасынка.

В 1930-х гг. началась коллективизация, в результате этого появились очень большие проблемы с продуктами питания. Бабушка Минна отнесла в торгсин золотое обручальное колечко, других украшений у неё не было. За это получила мешочек муки. В торгсине можно было иностранцам и местным жителям за драгоценности покупать продукты питания и промышленные товары. Этим воспользовались те, кто имел старые накопления. Залман бросил партбилет, переехал в Ленинград, устроился дворником, получил комнату в подвале и вывез туда семью. Там было легче с продуктами. Но бабушка Минна заболела экземой. Пришлось вернуться в Витебск. В городе они опять занялись своим привычным делом: дед сапожничал, Минна шила, Нина училась в двух школах.

В 1935 г. в Белоруссии произошла школьная реформа: школы стали белорусскими и русскими, все остальные ликвидировали. Вот и стали еврейские дети учиться в русской школе. Туда пришли и русские, и белорусские дети. Они просили еврейских учеников научить их говорить на идише. Те же их научили еврейским ругательствам.

В это время умерли бабушки Минны сестра и её муж Фомины. Остался их сын - бабушкин племянник Муленька Фомин (1928, Витебск - 1987, Брянск). Все родственники решили сдать племянника в детский дом из-за его плохого поведения. Каждый день его милиционеры приводили домой, или вызывали родных забрать его из милиции. Но семья Гильзовых не согласились это сделать и оставили мальчика у себя. Ну, и намучились же они с этим Муленькой! У бабушки заболело сердце. И было принято горькое и трудное решение со слезами на глазах: отправить Муленьку в детский дом в город Вилейка Минской области. Семья Гильзовых мальчика не забывала, он не был брошен: на каникулы и праздники его привозили в Витебск, обшивали, обували, откармливали, собирали большой пакет с едой и одеждой, но поведение...

В 1941 г. летом Нина поступила в музыкальное училище, Муленька должен был приехать на каникулы...

Начавшаяся 22 июня 1941 г. война, нарушила все планы мирной жизни. Залман Гильзов был призван в Красную армию. Через Витебск потянулись беженцы из западных областей Белоруссии. Как вспоминала моя мама, беженцы бежали в одном нижнем белье, в одних подштанниках, кто на телегах, кто пешком. Еврейские беженцы кричали: “Евреи бегите, евреи спасайтесь!”. Все смотрели на беженцев, как на сумасшедших, и не верили им. Мало ли что эти западники говорят? Есть кого слушать... А советская пропаганда твердила по громкоговорителям: не сейте панику, враг остановлен, враг разбит. Соседи по дому перед эвакуацией отдали ключи от квартир моим родным: вы присмотрите за нашим имуществом. Но бабушка Минна и мама Нина стали собирать вещи.

Воинская часть, в которой служил дедушка, стояла возле Витебска. Когда послышалась канонада, и город стали бомбить, дедушка попросил командира дать ему лошадь с телегой, чтоб помочь эвакуироваться семье. Ему разрешили это сделать. Он помчался в Витебск. Боец увидел толпу знакомых людей, входящих в лес. Дедушка быстрей погнал коня, догнал семью и соседей, потребовал вещи бросить на телегу, старым и больным сесть на неё, а остальным быстрей бежать за телегой в город, на вокзал. Но они все отказались это сделать, т. к. враг остановлен, враг разбит, мы пересидим в лесу одну-две недели, и война закончится. Тогда Залман (Сергей) вытащил винтовку и сказал, что лучше я вас сам расстреляю, чем вы попадёте в руки к немцам. Люди его испугались, вышли из леса и быстро направились в город на вокзал.

На вокзале творилось что-то страшное. На путях стояли два эшелона. Ткацкая фабрика грузила оборудование и рулоны тканей. Народу море, все просят их взять в поезд. Начальник состава сказал, что возьмёт людей если останется место между рулонами. Мужчины забрасывали рулоны с тканями в товарные вагоны, а женщины прыгали по ним, утрамбовывая, чтобы было больше места для людей. Сказали, что поезд пойдёт через два часа. Дедушка на телеге помчался на Задунов- скую улицу, чтобы взять какие-нибудь вещи. В доме он схватил со стола только скатерть - полог хупы. Больше ничего не успел схватить, даже головку швейной машины не взял, она тяжёлая. Когда дедушка вернулся на вокзал, то увидел ужас: немецкий самолёт налетел, сбросил бомбы, загорелся состав, валялись трупы и раненые. Залман стал искать свою семью среди убитых. Но он не заметил, что второй эшелон стоит целым и невредимым на втором пути. Из-под вагона вылезла мама и они встретились. Дочь стала просить папу вместе уехать, т. к. уезжало много мужчин. Но дедушка сказал, что чему быть, того не миновать, дай Бог встретимся. Они договорились писать письма родственникам Зельдиным в Ленинград.

Дедушка умчался на лошади в свою часть. Командиры уже упаковывали на грузовики свои вещи и хотели бежать, бросив солдат. Но его друг Трезман сказал дедушке не отходить от него. Они преградили дорогу машине и решили, что отступать будут вместе. Вытащили оружие и не дали командирам бросить бойцов. Трезман говорил, что война всё спишет.

С боями воинская часть отступила до Москвы. Там Залману пригодился опыт пожарного, он тушил пожары в Москве после налётов вражеской авиации. Дед говорил, что это был страшный фронт. Бесконечные бомбёжки, взрывы, пожары, разрушения. Всё время тушили чердаки, бегали по крышам, тушили фугасные бомбы, сброшенные нацистскими самолётами. Отдыха не было, только тушили пожары...

Ленинградский родственник Зельдин Михаил Айзикович в 1943 г. приехал домой в отпуск. Нашёл в столе много писем Гильзовой Нины и Гиль- зова Зямы. Родственник переслал дедушке в письме адрес его родных. И так семья встретилась в письмах. Во время войны в перерывах между боями дедушка старался помочь семье: резал тонко куски хлеба, сушил сухари, резал тонко мыло и сушил его. Вкладывал в письма и просил цензуру пропустить для пострадавших беженцев. Эти письма-посылки доходили до адресатов семьи Гильзовых. Слать посылки можно было только на фронт, а не наоборот. Его часть шла за наступающей Красной Армией с востока на запад. Они тушили пожары в освобождённых от немцев городах. Дошёл до родного Витебска. Летом 1944 г. был демобилизован. Он получил награды за оборону Москвы. Ему было 46 лет. Дедушка написал письмо родным, чтобы они приезжали в родной, но в совершенно разрушенный город. Убегали из красивого, большого города, а вернулись...

А теперь про мою маму Нину и бабушку Минну. Они расстались с отцом в Витебске на вокзале в страшной обстановке, когда город бомбили и всё вокруг горело.

Доехали до станции Рудня, там жили родственники бабушки Минны - Зельдины. Пока стоял и ремонтировался очередной раз паровоз, бабушка Минна сказала дочери Нине сбегать к родным и забрать их с собой в эвакуацию. Мама прибежала к родственникам и стала их уговаривать бросить всё и скорей бежать на станцию. Но родственники отказались это делать. Они тут имеют хозяйство, уйдут в лес и выживут, и скоро война кончится. В этот момент налетел немецкий самолёт и стал строчить из пулемётов. Нину отбросило в огород. Когда она очнулась, то увидела, что вокруг валялись трупы её родных. Девушка бросилась бежать на станцию от этого страшного места. После такого ужасного случая выжившие в войне родственники Зельдины в Рудню никогда не приезжали.

Во время эвакуации поезд обстреливала и бомбила немецкая авиация. Все старались быстрей выскочить из него и прятаться то в лесу, то во ржи. Маму все очень ругали, т. к. она была очень приметная, эвакуировалась, как дочка портнихи - на ней были надеты четыре распоротых платья. Была очень большая жара, а сверху на ней был красный сарафан. Она была хорошо видна всем и врагам тоже, была мишенью. Девушка бежала, как дочка сапожника: в босоножках на высоченных каблуках, не оставлять же хорошую обувь врагам и ворам. Однажды этот красный сарафан спас Нину. Очередной раз сломался паровоз и Нина с подругой побежали через большое поле в деревню за продуктами для себя и машиниста. Там хозяйка надоила молока, сварила яйца, накопала овощей, и девушки быстро поспешили на станцию. И тут подруга увидела, что поезд уходит. Они бросились бежать в сторону уходящего состава, махали руками, кричали, но продукты не бросали. Люди и машинист увидели красный сарафан Нины. Паровоз притормозил ход. Девушек подняли за руки в поезд, а бабушка Минна еле отошла от случившегося, т. к. она боялась потерять дочь и требовала, чтобы её выбросили из поезда. Её держали за руки и за ноги, и не давали возможность спрыгнуть. Минна сказала дочери, что больше её не отпустит никуда.

Однажды поезд остановился на какой-то станции, все выбежали из поезда в поисках кипятка и еды. Люди были очень голодные. По перрону шёл солдат, он увидел Нину, вытащил из вещмешка буханку хлеба и отдал ей. Сколько было радости!!! В вагоне разделили этот хлеб между всеми друзьями-соседями.

Так, с большими трудностями, под бомбёжками, с голодом, холодом, вшами доехали до Волги в Саратовскую область. Их распределили в полеводческий совхоз.

Моя мама, молодая и длинноногая, была определена летом работать в поле: открывать и закрывать оросительные системы. Осенью её направили работать учительницей в школу, т. к. она считалась грамотной: 8 классов образования. Много детей было эвакуировано сюда, а учителей не было.

Зимой, когда всюду снег и сильнейшие морозы под 40 градусов, её послали с бригадой на санях, запряжённых быками (все кони были мобилизованы на фронт), привезти из другого села кизяки - солому, прессованную навозом. Они использовались для строительства домиков и для отопления. На обратном пути уже смеркалось. Мамины быки, как и быки, упирались, девушка ими плохо управляла, а потому отстала. Она оказалась последней. Нина обернулась и увидела много зелёных огней, они всё приближались и приближались. Было очень красивое зрелище. Вдруг женщина, которая была перед мамой, обернулась и закричала ей - что стоишь? Мама ей кричит, что какие красивые огни, как их много. Женщина закричала: “Это же волки. Срочно сбрасывай кизяки на землю и поджигай, волки боятся огня”. Мама так и сделала. Но больше Нину на такую работу не брали.

Бабушка Минна не могла пойти работать в поле, т. к. она боялась получить малейшую инфекцию из-за больных экземой рук и ног. Инфекция для больной экземой могла стать смертельной. Бабушка ходила по домам и предлагала услуги портнихи. Заказов было много. Минна работала все дни с раннего утра до позднего вечера. У неё люди спрашивали, почему она работает в субботу, ведь евреям это запрещено. Бабушка отвечала, что в Торе говорится: “Нельзя убивать, воровать и обманывать. Она закон не нарушает”. Она шила там, где в доме была швейная машинка.

Фронт приближался к Волге, и Минна с Ниной решили бежать дальше на Урал. Туда были эвакуированы заводы с западной части страны. Мать с дочкой прибыли в г. Свердловск. Нина, как грамотная, была принята секретарём на Уралмашзавод. Там она работала до окончания войны.

Бабушка Минна опять пошла по домам шить. Как-то она попросила соседку разрешить прострочить на её машинке только выточки на груди, остальное мастерица соберёт руками мелкими-мел- кими стежками. Соседка отказала, сказав, а вдруг ты сломаешь иголку. Сама же соседка не знала где у машинки низ, а где верх, где зад, а где перёд. Минна очень расстроилась и заплакала. Но тут пришла вторая соседка, Марфута, и поинтересовалась в чём дело? Она сразу с детьми принесла бабушке свою машинку и сказала: “Шей”.

Портниха очень растрогалась и сказала, что ей и её детям будет шить бесплатно и без очереди. И так было. То бабушка меняла у юбки перед на прохудившийся зад, то вставляла клин в рваное место, то чинила детям штаны и т. д. А потому соседке не давали талоны на новую одежду или на ткань - у тебя же всё есть.

Как-то Минна сказала Нине, что она уже сшила шестое платье ленинградке, а та ничего не оплачивает. Вскоре раздался стук в дверь, это пришла заказчица с тяжёлым пакетом, забрала платье и развернула пакет, а там была машинка “Зингер”. Это была плата за хорошую работу. Машинка у нас хранится по сей день, как реликвия. И шить на ней можно.

Бабушка за работу не брала деньги, а только продукты, потому под кроватью всегда находились картошка в мешочке и яйца в корзиночке. Мама говорила, что это она получает деньги на заводе, чему была очень горда, а потому они не голодают. Минна же говорила, что они не голодают потому, что их спасает её маленькая иголочка. Они не голодали, но крошек на столе не оставалось.

Родственники получили письмо с фронта от племянника Фимы Брагина. Он писал, что его жена Галя с маленьким сыном очень голодали и были одиноки в эвакуации, просил разрешения приехать его семье к бабушке. Что и было сделано. Семья была спасена. Долгие годы после войны мы поддерживали тёплые отношения с семьёй Брагиных, которая в дальнейшем поселилась в Вильнюсе.

Нина молодая, красивая девушка. За ней стали ухаживать сразу два парня. Вася был русским парнем, хорошим, обходительным, добрым, всегда где надо помогал. У него была бронь. Парень очень нравился и маме, и бабушке. Был и второй парень, Семён, еврей. У него тоже была бронь, был начальником. Но не лежала душа Нины к Семёну, и бабушке он тоже не нравился. А почему, и сами не знали. Не нравился и всё... И вдруг Василия отправили на фронт, он вскоре погиб. Все очень расстроились. Выяснилось, что это Семён ему “помог” уйти на фронт. Теперь путь Семёна к сердцу мамы Нины был открыт. Так он думал. Но сердце мамы не открывалось для Семёна. Тогда он сделал ещё одну подлость, “настучал” в нужные органы, что мама и бабушка из совхоза сбежали, не получив на то специального разрешения. Это дело было очень серьёзным во время войны, запахло трибуналом. Нашлись нормальные люди и они дело “замяли”, просили бабушку и маму скорей уехать.

В 1946 г. мои родные бабушка Минна и мама Нина поехали на родину в разбитый город Витебск. Приехали в квартиру, в полуподвальное помещение в самом центре города на улицу Замковую. Это был дом во дворе, двухэтажный, кирпичный, с улицы был галантерейный магазин и страшное, по тем временам, заведение сталинского суда. Каждый день туда привозили в “чёрном вороне” людей, суд длился всего пять минут. На улице стояли в чёрном родные невинно осуждённых. Раздавались крики и плач людей со всех сторон. А чёрные “воронки” привозили всё новые и новые жертвы.

Квартирка - это была комната, три окна, перегороженная стенкой для кухни. Туда нужно было спуститься по двум ступенькам из подъезда. Внутри дверь закрывалась на большой крючок-клям- ку. Здесь жили бабушка Минна, Нина и дедушка Зяма. Дедушка пошёл работать на обувную фабрику, бабушка шила дома и болела экземой.

Нина начала работать в облисполкоме писарем, она ведь была грамотная. Эта организация находилась рядом с домом на площади Ленина.

В один из прекрасных дней она встретила свою учительницу из музыкальной школы Шуман Евгению Романовну. Этот день стал судьбоносным в выборе специальности на всю оставшуюся жизнь. Учительница жила во время войны в Витебске, т. к. она немка, ей не угрожали. Она пыталась спасти двух своих учениц-евреек от гибели. Но комендант (немец, бывший директор музыкальной школы, во время войны партизаны повесили его вниз головой на центральной башне города) ей сказал - голову за голову. Девочек она не смогла спасти. Когда она увидела Нину, то просила её обязательно прийти в музыкальное училище, если ученица её хоть немножко уважает. Мама сказала, что за пять лет войны она забыла ноты и как выглядят клавиши. На что учительница ей ответила, приходи и всё вспомнишь. Нина пришла, села к инструменту и руки сами начали играть. Пришлось очень много заниматься чтобы восстановить технику рук. Но дело сдвинулось с мёртвой точки. Зимой на занятия студентка шла, держа в одной руке ноты, а в другой - несла дрова для печки. Перед войной к старому зданию училища пристроили новое, красивое здание с паровым отоплением. Во время войны именно в него попала бомба. Здание было разрушено и сгорело. Старое здание с печками осталось. Мама была первой ученицей на занятиях в холодном помещении, пока печка разогревалась, проходил урок, и маме надо было освободить уже тёплый класс.

У Нины не было дома своего инструмента, поэтому она занималась в школе. Им привезли трофейный концертный рояль, который занял большую часть комнаты. Он был весь во льду. Когда инструмент оттаил, весь пол был залит водой. Затем рояль пришлось высушить и настроить. Для настройки инструмента под конвоем приходил настройщик - пленный немец, который вдыхал в инструмент новую жизнь. Но настройщик тоже хотел кушать, и бабушка ему всегда давала то, что ела семья. Хотя это было очень мало приятно.

Постепенно стали возвращаться родственники, уцелевшие в этой страшной войне. Все ходили на вокзал встречать прибывшие поезда, а вдруг кто- то свой приехал? Немного позже появились “адресные столы”, там можно было узнать адрес нужного человека. Так нашлись родственники дедушки Зямы: тётя Золоторёва с мужем. Они жили в кухне за стенкой. Муж был слепой. Жена ему не давала кушать, только мочила хлеб в воде и этим его кормила. Она очень любила есть орешки. Разобьёт орешек, ядро съест сама, а мужу давала пустые скорлупки и говорила: “Пустые орешки”. Бабушка Минна не могла это терпеть, а потому женщины всё время ругались.

Вскоре в эту квартирку приехала моя тётя Дина Двинова, бабушкина племянница, двоюродная сестра Нины. Спать она устраивалась на рояле и была этому очень рада. Днём на крышке музыкального инструмента протекала активная жизнь: Нина музицировала, бабушка кроила, гладила, затем кушали, пили чай и т. д.

Примерно в 1951 г. вдруг объявился Муленька. Он жил и учился в Ленинграде, и в каждый отпуск, и каникулы приезжал в Витебск искать своих родных, имена и фамилию которых он забыл за тяжёлые годы войны. Он на начало войны ещё был ребёнком. Ходил по Витебску по дворам, домам, подвалам, чердакам, базарам и спрашивал семью, где дядя - сапожник, тётя - портниха, а дочка играла на пианино. Долго никто не мог помочь ему в поисках. И наконец, кто-то назвал фамилию, имена и адрес. Он сразу всё вспомнил и нашёл родных Гильзовых. Радости у всех было очень много. Устроился ночевать под роялем. Дядя Миша (Муленька) привёз мне из Ленинграда куклу, которая закрывала и открывала глаза и говорила: “Мама”. Помню, что дядя Миша всегда был с доброй улыбкой, он был хорошим человеком. Мишей он стал после войны.

Тарелка супа, чай-кипяток с кусковым сахаром вечером и крыша над головой была у каждого. Заварку чая, кофе и какао тогда не покупали - это была большая роскошь. Но под мостом никто не ночевал. Поздно вечером все собирались, пили чай, рассказывали о своих делах, дед Зяма всегда зажигал большую лампу и читал газету. Укладывались спать, где кто находил место, а утром все куда-то расходились. Бабушка Минна старалась всем что-то сшить, перешить, починить, заштопать, положить заплатку, штопку. Дедушка работал на обувной фабрике, старался всем помочь отремонтировать или сшить новую обувь. Как это было важно в те страшные голодные, холодные и бедные годы после войны.

Гилъзова (Зельдина) Минна и Гилъзов Залман (Сергей)

Гельтман Рувим

Тимофеев Михаил (Фомин Муля)

Гельтман Нина и Гельтман Галина

РОДНЫЕ СО СТОРОНЫ ПАПЫ: СЕМЬЯ ГЕЛЬТМАН

Семья Гельтман жила в Витебске ещё до Первой мировой войны. Мой дедушка, Соломон, со стороны отца, родом из Польши, он был отделочником обуви, работал в обувной артели. Мою бабушку со стороны отца звали Гинда Хацкелевна Кравцова. Она занималась домом, детьми и торговлей. Оба родителя были полностью безграмотными. Отец подписывался в документах только буквой “Г”, а мать в документах просто ставила У семьи был домик в районе Песковатика. Там жило много евреев, рядом находилось старое еврейское кладбище. В семье было семь детей, как говорится - ложкой не перемешаешь: две девочки и пять мальчиков. Но до войны двое детей умерло от болезней. Осталось пятеро детей - четыре сына: Рувим, Григорий, Меер, Лев и дочка Роза. Аппетит у детей был хороший, уговаривать кушать не было необходимости. Все знали святое правило: кто последний кушал, тот и мыл посуду. Все дети учились в 23-й еврейской школе, где преподавали замечательные педагоги: Брук, Блох, Хвошнянский, Городенчик. В школе учиться было трудно, т. к. учили идиш, русский, белорусский, немецкий и литературу на этих же языках. А в конце года надо было сдавать экзамены по всем предметам. Семья нуждалась и потому в домике сдавали жильё - кроватные места студентам. В семье говорили на идише, знали еврейские традиции, в синагогу ходили только на праздники, но не были религиозными. Во дворе дома был огородик, где мой отец очень любил выращивать бураки и помидоры, сохранял их до Нового года. Это было его обязанностью и хобби. Были и куры. Так как родители были безграмотными, они считали, что их дети должны быть грамотными. Папа всегда говорил, что он учился чтобы знать, а не для того чтобы сдать. Потому он имел хорошие знания, которые остались у него на всю жизнь. Когда эта компания утром шла в школу, они закрывали уже открытые ставни, а вечером они открывали уже закрытые ставни. “Весёлая” была компания. Гриша был любознательным и любил учиться. Мой папа сдавал экзамены хорошо. Однажды летом пришла в дом женщина, просила Гришу позаниматься с её сыном по математике, т. к. тот получил двойку по предмету. Учитель рекомендовал обратиться к ученику 7-го класса Гельтману, чтобы тот позанимался с отстающим мальчиком. Гриша занимался с учеником целое лето, и мальчик в конце августа сдал математику на “4”.

Отец всё время просил родителей купить радио, чтобы знать события в стране и мире. Родители “сдались” и купили патефон с пластинками. Гриша ставил патефон на подоконник, открывал окно, и музыка звенела на всю округу, всем было весело. Но новостей из патефона он не узнавал. Тогда он пристроился к парикмахерше Лапатухиной Голде Янкелевне. Она утром давала ему копеечки, он быстро бежал в ларёк, покупал газетку и медленно шёл в парикмахерскую, по дороге прочитывая газету от первой до последней строчки.

Парень любил общественную работу, был активным агитатором во время выборов. На Новогодний праздник Гриша с другом-одноклассником, Ефимом Филером, придумали карнавальный костюм: кремлёвскую башню с горящей звездой - это был включённый фонарик.

Однажды родители решили пойти в театр. Это был первый и единственный раз. Они взяли с собой старшего брата Рувима, а остальные четверо детей пошли их провожать до театра, как на фронт. Дети уселись на траве газона и стали ждать. После окончания спектакля братья спросили у Рувы, что было в театре. Он ответил: в театре было много стульев.

Как-то их мама, Гинда, уехала в Минск по вопросу купи-продай. Отец Соломон спросил у Гриши, сколько мама сыплет перца в суп. Оба были одинаково “хорошие” повара. Папа сказал - ложки три-четыре. Вечером Соломон предложил Грише суп - ох, же “вкусной” была еда. Однажды дети прикатили с реки бревно, которое они выловили в реке. Отец их всех заставил катить его назад, а

сам шёл сзади и хлестал детей веником из крапивы. “Больше не будете брать чужое”.

Гриша любил всё новое, интересное, говорил, что хочет всё знать. В 1940 г. после успешного окончания 9-го класса он отправился в Минск поступать в только что открывшееся авиационное училище. Сдал экзамены хорошо. Был принят. На экзаменах его спросили, где он учился и кто его учителя, что так успешно ученик сдал экзамены. Гриша назвал всех преподавателей школы. Он все годы вспоминал своих педагогов самыми добрыми словами. Юноша очень серьёзно учился, а потому был допущен к выступлению на военном параде в Минске 1 мая 1941 г.

20 июня 1941 г. курсанты ушли в учебный поход. Их обучали военному делу, показывали машины полевого госпиталя, сказав, что там есть всё необходимое для военно-полевой медицины. Курсанты просили открыть и показать всё, что там есть. Но им не открывали и не показывали содержимое машины. А когда началась война, то оказалось, что машины были совершенно пустыми. Через четыре дня, 24 июня, они вернулись из похода в Минск, где увидели в городе странную картину: люди бегали с чемоданами, узлами, всюду много военных, в домах окна заклеены крест накрест бумажными лентами. Все очень встревожены. Курсанты спрашивали у прохожих, что происходит? Люди отмахивались, а четвёртый сказал им, что они диверсанты, и он их сдаст милиции. Его с трудом успокоили и он объяснил, что началась война. Курсанты побежали на аэродром, а там уже вся авиатехника догорала. Им было приказано разъехаться по домам, там они получат повестку на фронт. Гриша приехал в Витебск. Он с отцом Соломоном взял с матери честное слово, что она с младшими детьми и с родственниками матери Гин- ды Кравцовой будут эвакуироваться на кораблике в г. Камышин. Старший брат Рувим уже был на фронте. Гриша и Соломон ушли на фронт, а мать в три часа ночи прибежала к родным Кравцовым и заявила, что в Первую мировую войну она спаслась от немцев и во Вторую тоже спасётся. И не поехала в Камышин, чем и погубила всю семью. Один из младших братьев эвакуировался с ремесленным училищем. Концов после войны не нашли.

Аэродромы были разрушены, все лётчики спустились с небес на землю, т. е. стали пехотинцами. Вскоре, совершенно необученные и необстрелянные солдаты вступили в первый бой. Командир приказывал стрелять по врагу, но Гриша сказал, что не может убивать людей. И только, когда рядом стали падать убитыми его однополчане, тогда появилась в Грише страшная злость, ненависть к врагу и дикая ярость. И он начал стрелять по фашистам. В первом же бою от разорвавшегося снаряда Гриша получил ожог лица и глаз. Он ничего не видел и стал кричать: “Люди, где вы, я свой, ничего не вижу, отзовитесь”. Он услышал другой голос, который звал Гришу к себе. Перекликаясь, они выяснили, что папа не видит, а другой боец с перебитыми ногами не может двигаться. Гриша дополз на голос этого солдата, взвалил его на себя. Боец папу направлял, куда идти. Так они добрались до дороги, там их подобрал полевой госпиталь и отвез в прифронтовой госпиталь. Папа попросил снять с него сапоги, ему ответили отказом - завтра останешься без сапог. Грише сапоги стянул какой-то боец, не мог он ложиться в кровать в обуви. И на завтра сапоги пропали. У отца была контузия. Папу подлечили, давали рыбий жир, глаза увидели свет, он опять был в строю. Не отказывался ни от какой работы. Все приказы выполнял.

Солдат был направлен за время войны в несколько военных училищ, т. к. он был грамотным. Это спасло его от самых страшных битв-мясорубок. На Урале курсанты были расквартированы по домам жителей. В свободное от учёбы время он помогал хозяйке по хозяйству. Она же ему варила и стирала. У этой женщины муж был на фронте, дома было пять малолетних детей. Они, как и дети, баловались, шумели, дрались. Мать им кричала: “Будете шуметь, отправлю вас к жидам”. Гриша это услышал и сказал ей, что у тебя в доме живёт жид, это я. Хозяйка стала неистово креститься, а потом полезла в волосы на голове Гриши и стала что-то искать: “Что ты ищешь?” “Рога, все жиды с рогами”. А когда не нашла, то сказала: “Странно, рогов нет, а все говорят, что вы с рогами”. Сама она видела еврея первый раз.

После окончания учёбы отец был направлен на фронт, стал артиллеристом на пушке-сорокапятке, которая называлась в народе “прощай Родина”, т. к. боец был полностью открыт врагу и ничем не защищён. Были бои, когда Гриша не отходил от орудия по несколько суток, а потом ему давали возможность поспать. Он падал рядом с грохочущим орудием и тут же засыпал, и ничего не слышал. Спал, как убитый.

Так с боями он дошёл до Минска. Когда город уже был освобождён, он бежал по разбитым улицам и спрашивал, а где тут почта? Ему сказали - “тудой”, прибежал “тудой”, а где почта - “сюдой”. Он написал письмо на витебский почтамт. За всё время войны Гриша не получил ни одного письма от родных. А в Витебске на почте работала бывшая довоенная соседка семьи Гельтман. Она увидела письма Гриши и письма Соломона. Эта мудрая женщина стала пересылать письма крест на крест. Оба получили первые письма за все годы войны, отец и сын встретились в письмах. Они ещё не знали какое страшное горе их ждёт впереди.

Гриша и Соломон продолжали воевать. Соломон дошёл до Витебска и был демобилизован в июле 1944 г. Он узнал, что его жена Гинда, дочь Роза и младшие сыновья Меер и Лев не эвакуировались, а погибли в гетто. Соломон ждал прихода с фронта двух сыновей Рувы и Гриши. Но вскоре из Ленинграда пришло письмо с фотографией Рувима. Его девушка сообщила, что последнее письмо она получила от него из Киева. Больше писем от друга она не получала. Думаем, что он покоится в Бабьем Яру.

Гриша продолжал воевать в составе Первого Белорусского фронта, под командованием маршала Чуйкова Василия Ивановича, дошёл до Берлина. На Рейхстаге он оставил свою подпись. Там они были расквартированы в доме немецкой хозяйки. Однажды хозяйка прибежала и с возмущением рассказала, что она видела русского солдата, который сидел на ступенях вокзала, и в антисанитарных условиях ел селёдку от хвоста до головы. Можно есть только маленький кусочек.

Папа был очень любознательным, на трамвае с друзьями ездили по городу, осматривали города и музеи.

После победы на западном фронте их посадили в эшелон отправили через Польшу в Россию на восток, где шла война с Японией. Этот эшелон, к счастью, был третьим. Командование приказало, несмотря на жару, не открывать окна и двери пока не проедут Польшу. Дело в том, что прошли два эшелона с солдатами из Германии на восток. На вокзалах польские бандиты при отходе поезда с перрона длинными крюками вытаскивали солдат за шеи через открытые окна и двери, бросали их под колёса вагонов. А потому, состав, в котором был мой папа, ехал в летнюю жару через Польшу со всеми закрытыми окнами и дверьми. Проехали Литву, Белоруссию, Россию. Ехали долго, два месяца, т. к. были разбиты дороги и паровозы. Доехали до маньчжурской границы, где ещё шли военные действия с японской Квантунской армией. Когда Гриша прибыл туда через два месяца, то военные действия были закончены. И только лежало много убитых солдат, укрытых белыми простынями.

Гриша уже лейтенант. Он рвался домой в родной Витебск. Его не отпускали, говорили, куда ты рвёшься, там ведь всё разбито, ни кола, ни двора. Он пытался дезертировать, нарушал порядок. Его отпустили, фронтовик поехал домой.

В Витебске его встретил отец Соломон, он рассказал сыну о случившейся страшной трагедии с их семьёй. Они пошли к их дому на Песковатике, там от дома осталась большая яма. От всей большой семьи остались только Соломон и Григорий. Родные Кравцовы рассказали, что не могли уговорить Гинду вместе эвакуироваться. А пароход уходил и не ждал никого. Папа долгие годы искал брата, эвакуированного с училищем, но... ответ был один - пропал без вести.

Дедушка Соломон сошёлся с женщиной, у которой муж погиб на войне, осталось много детей. Жили очень бедно. Спали на полу. Дед Соломон стал много пить, как он говорил с горя. Дети, как и дети, шумели, прыгали, бегали, кричали. У Соломона спрашивали, зачем пошёл в такой шумный и бедный дом. Он отвечал: я слышу детские голоса, мне кажется, что я слышу голоса моих детей. В ноябре 1948 г. Соломон умер от обширного инфаркта. Государство ставило всем умершим фронтовикам надгробную плиту.

Гриша решил пойти учиться, лётчиком ему не суждено было стать, т. к. он на войне получил контузию. Студентам и рабочим платили одинаково. В Витебске первым после войны открылся мединститут. Фронтовиков принимали без конкурса. Туда отец и подал заявление. В библиотеке он посадил за стол двух двоюродных сестёр Кравцовых Нину и Асю. Сам сел между ними. Сёстры читали одновременно ему учебники: одна по физике, другая по химии. На собеседовании у него спросили помнит ли он формулу воды? Он назвал. А на другие вопросы он не ответил - всё забыл за время войны. Его приняли, как фронтовика, думая, что он быстро отсеется. Но студент учился очень хорошо, всегда получал стипендию, и после каждого курса его награждали от института большой, красивой подарочной книгой. Они стали началом нашей домашней библиотеки.

Он не только учился, но и работал, где только мог: разносил лекарства, делал уколы, летом работал в пионерских лагерях, на турбазах, домах отдыха, брал туда в дальнейшем маму и меня. Однажды к нему пришёл студент, который завалил химию. Профессор рекомендовал взять репетитора - студента Гельтмана. Папа занимался с горе- студентом всё лето и тот получил по экзамену “5”. Утром Гриша всегда первым шёл на экзамен за пятёркой.

В 1946 г. Гельтман Соломон стал заходить в гости к Гильзовым. Он долгое время ждал двух сыновей с фронта. И дождался. Но только одного сына - Гельтман Григория Соломоновича (1922 г.). Когда в 1946 году тот вернулся в Витебск, они пришли в гости к Гильзовым. Нина и Гриша знали друг друга по 23-ей еврейской школе, Гриша принимал Нину в пионеры. Молодые понравились друг другу. Парень был решительным, смелым, красивым, любил читать, танцевать, любил музыку. Музыкального слуха не имел, но всегда пел то еврейские или русские песни, то отрывки из опер и оперетт. Когда Гриша занимался в областной библиотеке, которая находилась очень близко от музыкального училища, он любил слушать, как играла мама на рояле. Сам он всегда занимался днём, а вечером звал маму на танцы. Приходил к маме домой, а там за столом уже сидели два жениха, мама сидела посреди них и все играли в карты. Гриша заходил, видел эту картину и говорил: “Нина, идём на танцы, в парке играет музыка”. Пришёл, увидел, победил. И в 1947 г. они поженились. Соседи, зная, что Нина по хозяйству ничего не умеет делать, спрашивали у мамы, а чем ты будешь мужа кормить? Она отвечала, что умеет готовить картошку варенную и картошку жареную, умеет варить и жарить яйца.

Свадьбы не было, расписались, за столом собрались только молодожёны и самые близкие родственники. Обручальные кольца не могли купить - безденежье. У мамы не было белого свадебного платья, а у папы - костюма. Расписались и сфотографировались. Жили в одной комнате с мамиными родителями. Папа посещал институт, как и многие фронтовики, в военной гимнастёрке и сапогах. Она была латана и перелатана бабушкой Минной.

В 1947 г. должна была произойти денежная реформа, т. к. у людей было много денег, а товаров в магазинах было очень мало. Папа с дедушкой поехали в Ленинград купить вещи. Приобрели галоши, это резиновая обувь, одеваемая на валенки или кожаную обувь от сырости. Купили много, разных размеров. Радостные приехали домой. Там обнаружили, что галоши все на левую ногу. Хороши “коммерсанты”.

В 1948 г. 19 января родилась я - Галина Гельтман. Галиной меня назвали в честь бабушки Гинды. У меня были длинные, волнистые, чёрные с синим отливом волосы. Они вылезали из всех косынок. Медсёстры говорили маме, что у девочки плохой папа, он не несёт дочке бант. У Нины было много молока, потому два раза в день приходили нянечки с бидончиком за грудным молоком для деток детского дома.

Когда мне исполнился год, папа с дедушкой решили меня постричь, чтобы лучше росли волосы. Они это сделали когда мамы не было дома, и бабушка спала. Скандал был очень большой. Но вскоре стали отрастать волосы светлого цвета.

Помню, что у бабушки был тяжёлый чугунный утюг, в нём открывался верх и туда накладывали горячие угли из печки. Крышка закрывалась, и бабушка размахивала этим утюгом в подъезде при открытой двери на улицу, чтобы дым не шёл в дом. Давала углям разгореться и согреться утюгу. Она всегда говорила: надо шить и гладить, шить и гладить.

В газете летом было объявлено о солнечном затмении. Это явление можно наблюдать через очень тёмные солнечные очки. Такая роскошь мало у кого была. А потому папа, как и многие жители, брали осколки стекла и их коптили. Руки и лица становились грязными. Все говорили, что видели солнечное затмение, но видели ли???

Всегда помню, как в 15 часов дня гудел гудок над всем городом - должна начинаться вторая смена на заводах. Он гудел и утром, и днём, и вечером, но я в это время спала и его не слышала. Слышала только в 15 часов. У Маяковского: “Вставай, иди, гудок зовёт, и мы приходим на завод...”. В это время мало у кого были ручные часы, это была роскошь. Где-то примерно в 1952 г. дедушка выстоял огромную очередь и купил маме Нине ручные часики с кожаным ремешком. Сколько было гордости и радости у дедушки и бабушки, что они смогли купить часики для мамы!.. А как она была счастлива!!!

Была у родных посуда: из глины - кувшины, миски из алюминия, помню алюминиевый бидончик 2-х литровый, использовали его для покупки молока на базаре, были у бабушки и тарелки эмалированные, выскобленные ложками. Были и тарелки больших размеров, из которых кушали первое-второе, тогда так варили.

Бабушка брала меня на Полоцкий базар купить ягоды для варенья. Но там кто-то говорил, что на Смоленском ягода дешевле. И вот мы ехали с Полоцкого на Смоленский базар с пересадкой в центре. А разница была в 5 копеек. Дедушка и папа потом ругали бабушку за это - что вы выиграли? Ничего.

Напротив нашего дома через дорогу был продовольственный магазин, там собирались большие толпы народа, никакого порядка в очереди не было. Приходил папа и начинал “наводить порядок”: ставил людей в очередь и, между прочим, вставлял бабушку, немного дальше вставлял маму и себя не забывал.

Вспоминаю, что бабушка и мама не любили помидоры и чёрную смородину. Любили красную смородину-поречку, называется так, потому что растёт по низовым местам, где много влаги. И только, когда появилась в Даугавпилсе дача в 1981 г., и там много росло чёрной смородины и помидор, вот только тогда мама их полюбила.

Бабушка после войны с трудом покупала продукты, холодильников тогда не было. Вспоминаю, что бабушка кусочек масла вкладывала в 300-граммовую стеклянную баночку, заливала холодной водой, сыпала туда соль, и оно долго не портилось. В очередях выстаивали за всеми продуктами. Пили чай с кусковым сахаром, а сахар-песок сохраняли для варенья. За этим сахаром ходили в магазин с чистой наволочкой. Его туда всыпали, т. к. другой упаковки просто не было. Бабушка с мамой делали домашнюю лапшу: раскатывали тонко тесто, а потом нарезали на узкие полоски и сушили. Складывали сушёную лапшу в чистую наволочку, а затем варили с бульоном или с молочным супом.

Под нашими окнами был маленький палисадник. Однажды к дедушке пришла директор промтоварного магазина. Она спросила его разрешения продавать из нашего палисадника поступившие в магазин ткани, иначе в помещении будет много народа. Дедушка согласился, но просил продать ему несколько кусков фланели для платьев внучки, т. е. для меня. Продавец отрезала несколько кусков материи - бежевого и голубого цветов с разными цветочками. Дедушка получил это через форточку в окне и также расплатился.

Я жила у бабушки летом. У соседки было примерно десять кур, она их выпускала во двор бегать. Несколько соседских мужиков выбросили на землю целое ведро вишен от настойки. Куры наклевались и стали пьяными. Они валялись по двору, лёжа на спине и прижимали лапки. Хозяйка через окно это увидала, выскочила во двор и подняла страшный крик: её кур отравили. А пьяненькие мужики бегали по двору и смеялись. Женщина решила скорей зарезать этих кур и продать, но резать не умела. Она ощипала несчастных кур и положила на цементное крыльцо в тени, там прохладно, придёт муж и их зарежет. Тогда ещё не было холодильников. Бедные куры полежали в “вытрезвителе”, протрезвели, им было холодно и больно. Они стали бегать по двору и очень громко кричать. Хозяйка это услыхала и увидала, выскочила на двор и подняла большой крик: мертвецы воскресли и бегали по двору. В это время в 15 часов гудел гудок, муж пришёл с работы, узнал в чём дело, “накостылял” жену, кур зарезал и продал соседям. Это мне очень запомнилось. А прошло примерно 55 лет, я была в Витебске в санатории “Лётцы”, там случайно познакомилась с женщиной из нашего же двора. Она тоже помнила этот случай, помнила моих родных и их фамилию, т. к. её родители относили к моим бабушке и дедушке шить платья и заказывали обувь.

В 1950-м г. я заболела воспалением лёгких, это в те времена было очень опасно. Меня положили в детскую больницу. Родителей туда не впускали. Лечили меня антибиотиком - пенициллином, который только вошёл в медицину. Делали уколы четыре раза в день, каждые шесть часов. Спит, не спит - уколют и уйдут. Выписали меня из больницы без воспаления лёгких, но с косоглазием и заиканием - всё от испуга. Папа меня отвёл в свой мединститут к замечательному профессору врачу- невропатологу Сосновику. Он рекомендовал лечить меня “бабушкиным” методом - купать в солёной воде: всё пройдёт. Через три месяца про заикание забыли. Папа отвёл меня и к глазному врачу: на меня надели очки. В том раннем детстве, после больницы, я очень боялась вида белого халата, громко плакала. Родители покупали шоколадку, отдавали её врачу, а он “дарил” её мне, чтоб я не плакала. Ох, сколько же я очков теряла и ломала. Папа говорил, что я их оставлю без штанов. Очки я носила до 14 лет и очередной раз потеряла. Следующие очки я надела уже в 50 лет.

Папа окончил институт с красным дипломом. Мама спросила его, что бы ты сейчас хотел делать? Он ответил: “Я хотел бы опять пойти учиться”. Такая была огромная жажда знаний. Он получил два направления на работу на выбор: или в Витебске работать в морге, или в страшно бандитскую деревню Савиничи Гомельской области. Молодой доктор выбрал второе, говорил, что я должен научиться работать. Выпускной отмечали в кафе, тогда папе сшили первый гражданский костюм, а туфли сделал дедушка. Папа нашёл фотографа- фронтовика - инвалида войны. Он быстро и хорошо сделал всем выпускные фотоальбомы. В кафе собралась вся группа, все пили и закусывали, танцевали... и постепенно расходились. Папе пришлось заплатить за всю группу... Все разъехались по своим направлениям на работу.

Деревня Савиничи и ещё пять деревень входили в папин участок. Деревни были большие. В Савиничи был домик-больничка, там было две палаты, процедурный и приёмный кабинеты. Была и комната для врача с коридорчиком, служившая кухней. Деревни после войны были очень бандитские: каждый день или ночью убивали, или топили в реках, или пускали “петуха”, т. е. поджигали и т. д. Через дорогу от больницы находилось кладбище, это было очень “приятное” соседство. Поля около этих деревень немцы заминировали во время отступления. Родители просили подростков не ходить туда, но мальчишки бегали по полям, находили мины и снаряды, старались разобрать их, чтоб посмотреть устройство и... взрывались вместе с ними.

В первую же ночь работы в деревне у одного жителя случился приступ аппендицита. Для молодого врача это была первая самостоятельная операция. У Гриши задрожали руки. Там работала очень опытная медсестра, которая его успокоила и руководила первой операцией. А дальше всё пошло хорошо. Отец в больнице хотел сделать зубной и гинекологический кабинеты.

В деревнях было много женщин и мало мужчин, т. к. многие не вернулись с поля боя. Вот женщины и стали заглядываться на молодого и красивого доктора. Одна пациентка пришла и стала жаловаться папе, что у неё там болит и тут болит. А он ответил, что ничего не находит. Тогда она сказала: “Ты меня доктор пацапай, мне легче станет”. Папа срочно вызвал маму с доченькой в деревню, чтоб семья не распалась.

У родителей было три вида “оружия” - топор под подушкой, вилы у кровати и кочерга под кроватью. Была и “скорая помощь” в одну лошадиную силу - конь Орлик. Для коня нужно было накосить, высушить и собрать сено в сарай. Орлик тоже хотел кушать. Конь был государственной собственностью и врач за него отвечал юридически. Папа на коне объезжал все вызовы по деревням. Он часто приезжал домой с оторванным каблуком от сапог, или разорванными штанами. Собак в деревне было много, а врача они не знали. Вот и нападали на молодого доктора.

Была и корова, т. к. молоко не продавали врачу - стыдно у доктора деньги брать, а давать бесплатно было не выгодно. Мама доила корову и приносила мне и папе по пол-литра парного молока. Потому мы все всю жизнь любим его. Каждое утро папа выводил корову на дорогу в стадо, идущее на луг. А вечером стадо шло по дороге по домам. Мама надевала белый передник, держала меня за руку и встречала корову. Но во двор заходили всегда два-три быка. Мама с перепуга хватала меня на руки, лезла на забор и со страха кричала. Папа выбегал из больнички, выгонял быков и загонял нашу корову. Мама спускалась с забора, доила корову, и нам давала по кружке молока. Были поросёнок, куры и огород. Моя мама Нина после клавиш рояля и нот познавала новую для себя науку сельского хозяйства. Каждый день она в огороде набирала свежие овощи и готовила вкусную еду на примусе летом или на плите зимой. Как была вкусна картошка, жаренная на сале, а как вкусна была яичница из свежих домашних яиц!!!

Мама продолжала учиться заочно в музыкальном училище города Витебска. Писала письма родителям в двух экземплярах: маме Минне на идише, папе Зяме на русском. Иначе они обижались, а вдруг ты что-то скрываешь? Она описывала жизнь семьи в деревне и просила у бабушки Минны написать рецепты разных блюд, которые та готовила.

Когда бабушка приезжала к нам в деревню, я просила её спечь мне мацу. Она с большой радостью это делала для единственной любимой внученьки. Делала на молоке, масле, с яйцами и сахаром. И с радостью мне давала эти вкуснейшие листы мацы. Но мне нравилась простая маца.

Со слов мамы, молодые женщины в деревне захотели на праздник сделать холодец. Положили в большую кастрюлю мяса, налили воды и долго варили... А когда всё это разлили по тарелкам, то холодец не застывал, т. к. все были “хорошими” хозяйками, налили слишком много воды. Холодец хлебали ложками.

Запомнилось, что моих родителей пригласила в гости семья врачей из другой деревни. Там было четверо детей. Хозяйка накрыла стол для взрослых, а для детей поставила на табуретку большую миску супа, дала всем по ложке. Хозяйские дети встали на колени и быстро стали кушать суп, а я с ложкой бегала вокруг и мне ничего не досталось. Я подошла к маме в слезах, хотела кушать. Это было для моих родителей уж очень странно. Едок я была плохой, меня всегда уговаривали.

Мы часто ездили по железной дороге в Витебск к родным или на сессию в музучилище. Помню наш красавец - витебский вокзал: он большой и величественный, мраморный. Отсюда меня увозили поезда в разные города, а затем привозили назад в любимый город. На вокзале был буфет, в котором мама мне покупала белую булочку с котлеткой. Именно этот вокзальный бутерброд я съедала с огромной радостью и удовольствием. Родные удивлялись, что домашнюю котлету я не ела, а вот вокзальную котлетку с булочкой только давай. Эту булочку с вокзальной котлеткой помню и сегодня.

Однажды я с родителями зимой возвращалась из Витебска в Савиничи, меня держали родители за обе руки. Я неожиданно упала, папа сказал, чтоб я встала. Мама хотела меня поднять. Но папа не разрешил - воспитывал. Но всё же пришлось меня поднять, т. к. я была без сознания. Анализы показали, что у меня были проблемы с сердцем. Но с годами всё уладилось.

Очередной раз мама уехала в Витебск на сессию, ночью в дом постучали. Папа обошёл весь дом, посмотрел под окнами, увидел одну женскую фигуру. Он открыл дверь, женщина упала на пол со словами “доктор помоги”. Она была вся в крови. Папа затянул её на операционный стол, выяснилось, что соседка попросила подоить корову, а сама уехала в город. Животное не подпускало чужих и рогами продырявило женщине живот. Она шла в больницу два километра, держа свои кишки в руках. В данный момент никто не мог папе помочь: медсестра жила в пяти километрах от больницы, лежачих больных он не мог звать на помощь, мама была в Витебске. Единственной помощницей была я, Галя, которой было 4,5 года. Он меня помыл, надел белый платок и белый халат, сказал идти к столу. Но халат был длинным, я запуталась и упала. Папа меня опять помыл, переодел и тогда уже сам поставил на табуретку. Я должна была подавать пинцетом скобки. На другой день он вызвал из области машину скорой помощи. Эту женщину отправили в областную больницу, т. к. в условиях сельской больницы он бы её не выходил. Её сын написал на папу жалобу, что врач отказался лечить его мать.

Продолжались сталинские репрессии: вспыхнуло “дело еврейских врачей”. Если раньше около больницы стояло много телег или саней, то вдруг стало пусто. Никто не приезжал и не приходил за медицинской помощью. Папа понимал, что люди болеют и никто им не окажет помощь. Он стал ходить по домам. Его выгоняли, говорили, что он их убьёт или отравит. Отец обратился в областное руководство, чтобы его освободили от работы в этом месте и перевели на другое. Но ему сказали, когда надо, тогда и переведём.

И вдруг за ним приехали. Припомнили, что отец заплатил фотографу за выпускные фотографии без уплаты налогов. Его арестовали, по дороге у него на нервной почве лопнул аппендицит. Началось заражение и он три месяца лежал в сельской больнице, не транспортабельный, под охраной. Мама не могла его навещать, т. к. Гриша был арестован. Его перевели в витебскую тюрьму, осудили на четыре года. Просил перевести его по месту отбывания наказания. Ему сказали, что когда нужно будет, тогда и отправят. Но через месяц умер Сталин. Все носили повязки на рукавах чёрно-красно-чёрного цвета. Я попросила, чтобы мне бабушка сшила такую повязку. Она это сделала только для меня. Наша семья не носила траурную повязку. Через четыре месяца после заключения, папу выпустили из тюрьмы. Но на первой странице паспорта стоял чёрный штамп, который не давал ходу его работе на всю жизнь.

Год родители прожили в Могилёве. Нина хотела перевестись в местное музыкальное училище. Однако директор-еврей ей отказал, сказав, что нам нужны национальные кадры. Студентка обратилась в горком партии и вопрос был решён положительно.

Родители снимали комнату у хозяевов, а сами жили в кухне. Мама утром накладывала в котелок овощи. Просила хозяйку, тётю Женю, поставить это в печку, когда та её растопит. А хозяйка заглянет в посуду, увидит, что там нет ни капли жира и бросит туда кусок сала. Мама вечером увидит жирное варево. “Зачем вы это сделали, у вас ведь и так большая семья? Ничего Ниночка, на том свете разберёмся”. У хозяйки во дворе в саду росли вишни. Тётя Женя звала маму собирать ягоды для варенья. Варили на большой плите в медном тазу, снимали пенки. Как было вкусно!!!

Очередной раз я летом жила в Витебске. Бабушка от души старалась меня откормить. Каждое утро она варила мне два яйца всмятку, намазывала два куска хлеба с маслом и наливала пол-литра тёплого молока. И это она давала четырёхлетнему ребёнку. Сама закрывала дверь на клямку, усаживалась на стуле около двери. Не выпускала гулять на двор. А там уже девочки со двора бегали под окнами и звали меня выйти гулять. Пришлось со слезами на глазах это съедать. Конечно, растолстела. Бабушка, пережившая войну, голод, холод, считала, что ребёнок должен быть полным, т. е. сытым. Но я до сих пор не люблю яйца всмятку и тёплое молоко.

Вспоминаю, что меня отдали в детский сад, летом детей вывозили на дачу. Чтоб не путали одежду, мама брала листок сирени, накладывала на внутреннюю часть белья и карандашом на нём писала “Галя Гельтман”. Оттиск появлялся на одежде и никогда не смывался. Дом-дача находился на горке на поляне, рядом был лес, речка протекала под горой. Нас в хорошую погоду кормили обедом всегда на улице: выносили столики, стульчики и еду, на тихий час укладывали спать в кроватках во дворе. Это чтобы дети больше времени находились на свежем воздухе. Родители часто туда приезжали.

Отец решил уехать из Белоруссии в Латвию. Мама уже была беременная вторым ребёнком. Хозяйка в Могилёве просила оставить её до родов у них, но папа сказал, что где будет он, там будет и его жена, и его семья. Мама долго не могла закончить учёбу: то война, то папа попросил её временно оставить учёбу, пока он не закончит институт, то постоянные переезды, то там, то тут не было нужных педагогов то одних, то других.

Папа решил поехать в Ригу. Он обратился в горздравотдел города Риги по вопросу работы. Но ему сказали, что он не знает латышский язык, как он будет общаться с пациентами? Ему негде будет жить, т. к. никто не сдаст квартиру - его не знают, а потому езжайте в Даугавпилс, там вам будет легче. И вот 1-го августа 1954 г. наша семья прибыла в этот город. Папа всегда очень переживал, что он не смог устроиться в Риге. Он всегда мечтал жить в большом городе. Это передалось и мне. Но ни ему, ни мне не удалось осуществить эту хорошую мечту.

В Даугавпилс мы поехали на открытой грузовой машине, чтобы я не простудилась, меня положили на кровать, а сверху накрыли небольшим ковриком. Мы прибыли в город и сразу пошли в городской отдел здравоохранения. У заведующей Захаровой сидела доктор из Калкунского детского дома, ей нужно было уехать на курсы в Ленинград на четыре месяца. А замены не было. И тут папа появился. Нас тут же отправили на машине в этот детский дом. Это было на окраине города. И нам временно дали комнату в мансарде, сказав, что очень скоро освободится квартира, и мы туда переедем. Родители очень обрадовались. Так мы остались жить в детском доме: папа - врач, а мама - музыкальный работник.

На второй день мы вместе пошли в музыкальное училище, т. к. маме надо было заканчивать учёбу, начатую ещё до войны в 1941 г. Мы поднялись на второй этаж, там у расписания стояла красивая женщина, педагог училища по музлитерату- ре. Это была Мартынова Эльвина Викторовна. Она показала, где находится директор училища. Мама начала учиться.

Помню, что папа, со слов мамы, говорил ей, дай мне окончить институт, а потом будешь учиться ты, вместе мы не вытянем. А когда папа закончил учиться, мама продолжала учёбу, но заочно, из-за наших постоянных переездов. Папа всегда говорил, что женщина должна иметь специальность, которая будет семью кормить, т. к. в жизни может всё случиться. Отец боялся и не хотел слышать, чтобы мама или мы с сестрой работали в торговле. Он помнил, как всегда боялись за его маму, которая занималась купи-продай. Папа говорил: “Или ты украдёшь, или у тебя украдут, а виновата будешь ты, а это тюрьма”. Так он на всю жизнь отбил нам охоту работать в торговле.

Одновременно мама училась и работала музыкальным работником в детском доме. В октябре в детский дом привезли очередного брошенного ребёнка - мальчика девяти месяцев. Папа прибежал домой и говорит: “Нина, там такой чудесный мальчик, давай его возьмём”. Мама ответила, как взять, когда я вот-вот должна рожать, я учусь, я ведь никогда не закончу учёбу. Папа уговорил её пойти хоть посмотреть на ребёнка. Они вместе пришли домой в слезах. Решили подумать до утра. А на другой день приехала бездетная семья военных и забрали двух детей: этого мальчика и девочку.

К ноябрьским праздникам мама готовила художественную самодеятельность сотрудников детского дома. Папа ей сказал, ты готовишь самодеятельность, все поют и танцуют, но ведь ты вот-вот должна рожать. Мама сказала, что до праздников она не родит, нельзя. Только после праздников будет рожать. Праздники прошли и папа спросил маму, когда она думает рожать? Мама ответила, что у неё очень важные занятия в училище, а вот в четверг после обеда она может пойти рожать, т. к. в пятницу лёгкий день. Именно в тот день папа отвёз маму в роддом, через час, 12-го ноября 1954 г. она родила дочь - мою сестру Софию, названную по имени папиного отца Соломона. И опять у мамы было очень много молока, и опять она отдавала молоко в детский дом. Софа, в отличие от меня, родилась беленькой и без волос. И была очень спокойной.

Приехала помогать бабушка Минна. Когда мама вышла из роддома, к нам постучала женщина Александра Михайловна и предложила свои услуги няни. Бабушка Минна сказала маме, чтобы она не выпускала эту женщину из дома. Так она стала жить у нас и смотреть сестру, заодно и меня, и готовила обеды. Александра Михайловна приготовит фарш для котлет, смотрит в окно, кто идёт, и только тогда поджарит котлетку. Она стала членом нашей семьи. Её очень уважали в доме, с ней считались. Но прошло 9 месяцев и она должна была уехать помогать дочери, расставание было очень трудным, со слезами на глазах. Родители с ней переписывались, а потом нам сообщили, что она умерла. Светлая ей память.

Затем пришла другая няня-еврейка. Она во время сталинизма шла по улице и увидела в луже портрет Сталина, подняла его и выбросила в мусорный ящик. Но кто-то увидел это и сообщил куда надо. Женщина получила срок. Затем она вышла из лагеря и сошлась со старовером, родила доченьку. Еврейская семья её из-за этого выгнала из дома. Эта женщина сдала девочку в Калкунский детский дом и устроилась в наш дом няней. Вскоре устроилась на государственную работу, а у нас начали меняться няни. Одна молодая девушка взяла Софу в коляске и собралась ехать на танцы в центр города. Пришлось от неё отказаться. Затем дедушка прислал няню из Витебска. Она полюбила маму и не любила папу, стала уговаривать маму выгнать папу из дома и - заживут они тогда хорошо. Пришлось её отправить в Витебск.

Приехала очередной раз бабушка Минна. Она привезла маме немного денег и сказала, чтобы Нина купила себе обручальное колечко, т. к. папа на свадьбу из-за бедности не мог это сделать. Но мама ответила, о каком колечке можно говорить, когда нет шкафа. Вот тогда и появился у нас шкаф, а вскоре и этажерка, и радиоточка. И мы узнавали все новости страны, слушали интересные передачи, музыку, песни, “Пионерскую зорьку” и т. д. Сколько от всего этого было радости!!!

Бабушка всегда нас обшивала, варила варенье, которое хранилось в глиняных кувшинах. Тогда о стеклянных банках и не знали. Варили тогда на плите, или на примусе, который пыхтел, шумел и издавал неприятный запах. А потому обычно готовили в коридорах-сенях ближе к открытой двери или окну. Она мечтала дожить и видеть меня школьницей, потому шила белые школьные фартуки, когда я ходила в детский сад. Когда я пошла в первый класс, она сшила мне синее платье из штапеля, мама на нём вышила крестиком узоры. На школьную форму денег не было. Я ходила в Нидеркунскую школу. Путь проходил через железную дорогу, родители всегда меня предупреждали, как переходить её.

Осенью 1956 г., в конце октября было уже холодно. Бабушка Минна засобиралась в Витебск. Родители утром послали телеграмму дедушке - встречай маму. Бабушка сложила вещи, поезд уходил в 12 часов ночи, решила переварить варенье. Она сидела за столом, ей стало плохо с сердцем. Приехали две скорые помощи, приехал папа с дежурства: помочь бабушке уже никто не смог. Через час в Витебск полетела вторая телеграмма: приезжай на похороны. Пришла телеграмма от дедушки Залмана: я ничего не понимаю, что мне делать? На другой день он уже был в Даугавпилсе на похоронах. Так не стало нашей единственной любимой бабушки Минны. Светлая ей память.

Бедность была ещё и потому, что государство ввело налоги на бездетность и малодетность - это один ребёнок в семье. И ещё ввели государственный заём на восстановление народного хозяйства - облигации. Государство брало деньги в долг на долгие годы, но никогда никому ничего не отдало, просто украло у населения. Позже люди ими растапливали печки.

Папе дали участок земли в Нидеркунах для огорода. Это были четыре длинные полоски земли. Посадили картошку, отец прикатил с дороги большой камень, от него будем считать начало нашего участка. Ходили, пололи, окучивали, всё делали как надо. Рядом был участок с посаженной картошкой. Но никто его не обрабатывал. Росла картошка сама по себе в куче травы. Родители очень удивлялись этому - зачем же брали участок и засаживали его? Пришла осень, мы стали собирать урожай, но всё время кто-то нам “помогал”. И вот пришли на поле, а там люди собирают на нашем участке картошку. Папа и говорит, вот теперь мы видим, кто нашу картошку ворует. Эти люди встали во весь рост и говорят: вот теперь мы видим кто нашу картошку ворует. Оказывается папа прикатил камень с соседского участка к нашему участку. Но соседи откатили его назад, а родители мои этого не знали. И мы обрабатывали чужой участок, и собирали там чужую картошку. Наш участок стоял совсем нетронутым. Тогда папа очень извинялся перед этими людьми и предложил им выкопать картошку с половины нашего участка. Так и сделали. И спор был окончен, не начавшись. Картошка там уродилась уж очень хорошей.

Когда Софе исполнилось шесть месяцев к нам приехали в гости две учительницы из музыкального училища поздравить с рождением моей сестры. Это были Мартынова Эльвина Викторовна и Гуревич Анна Аркадьевна. Они стали друзьями на всю оставшуюся жизнь. Дружили семьями. Все праздники, все радости, все горести делили вместе.

В 1955 г. мама окончила Даугавпилсское музыкальное училище, выпускной вечер проходил в театре, каждому дарили букет цветов. Когда выпускник уходил за кулисы у него забирали букет цветов и “дарили следующему”. Это была бедность, т.к. не все выпускники и не само училище не могли купить цветы.

Детский дом находился в Калкунском замке. Это было очень красивое старинное здание, высокое, двухэтажное, с башенками и парадной двойной лестницей. Там всегда фотографировали детей. На территории замка было два больших парка и два пруда.

Как-то мама попросила меня позвать папу обедать. Я застала папу в большом коридоре между группами, он сидел на стуле и по нему ползали дети. Я об этом рассказала маме. А папа сказал, что у его детей есть мама и папа, а у детдомовских детей есть только чужие тётки в белых халатах.

Помню, что когда приходили приёмные родители, то папа старался предложить им слабеньких деток. Он говорил, что сильные детки в детском доме выживут, а слабые погибнут.

Вспоминается калкунский продовольственный магазинчик, там мы стояли в очередях за саха- ром-песком и за солью. Они всегда были сырыми, т. к. продавщица брала ведро воды в соседнем пруду и ставила рядом с мешками соли и сахара. Они натягивали влагу и увеличивались в весе. Продавщицу все ругали, но толку... Мы там покупали и конфетки к чаю: кофейные и цветные подушечки, белые шарики с красной полосочкой, “крабовые шейки” и “гусиные лапки”. Последние были с халвой. Как было вкусно!

На Новый год мама на базаре купила ёлочку и пошла три км пешком домой, т.к. в полный автобус её не впустили. По дороге она попросила мужчину на санях подвезти ёлочку до дома, а сама три километра прошла пешком в сильный мороз. Он согласился. Ёлку привезли, поставили во дворе в сугроб до праздника, чтоб не осыпалась. Через неделю на табуретке мы установили ёлку в доме и стали её украшать. Неожиданно пришёл завхоз детского дома и потребовал отдать ёлку. Оказывается, привезли ёлки для всех детских групп, но сотрудники их разворовали, и ставить оказалось нечего. Вот и подумали, что так сделали и мои родители. С большим трудом руководство убедили в обратном. Игрушки на ёлке тогда у нас были картонные: рыбки, кораблики, самолётики, флажки. Были и ёлочные стеклянные бусы. Папа подарил мне игру “Цирк”, она тогда только появилась. Какая хорошая игра, у меня она в памяти по сей день.

Через год дедушка поменял витебскую крохотную квартирку на даугавпилсскую жилплощадь в самом центре города. Дом, в который мы переехали, был старый, довоенный, деревянный, жёлтого цвета по улице Ленина, 4, (ныне Ригас, 4). Наша квартира была отдельной: большая комната, коридор без пола и потолка с выходом прямо на чердак. Папа сделал большой ремонт, появились две комнаты: большая и маленькая, малюсенькая кухня, где помещалась только мама, туалет и коридорчик с окном. В кухоньке над столом была прибита трёхъярусная полка для посуды. Была белая занавеска с вышитыми на ней синими нитками супница и различные фрукты. Однажды эта конструкция упала на стол и вся посуда разбилась. Пришлось покупать всю новую посуду. Папа ещё умудрился на большом крыльце пристроить коридорчик, там стоял керогаз, на нём готовили еду. Родители летом покупали берёзовые дрова для отопления, они считались самыми хорошими.

У нас были очень хорошие соседи Трескины. Родители вешали у них в коридорчике на гвозде ключи от квартиры. Утром родители вкладывали дрова в печку, а соседка, тётя Галя Трескина, приходила в нашу квартиру и растапливала печь. Благодаря доброте этой замечательной женщины мы в середине дня приходили в тёплую квартиру. Память о ней осталась на всю жизнь.

В квартире был у нас “жулик”, он вкручивался в патрон люстры, имел четыре входа для “вилок” других электроприборов. Мы туда вставляли вилку от утюга и гладили бельё на круглом обеденном столе. В те времена в квартирах не было счётчиков. За электроэнергию платили по количеству электроприборов. Были у нас и электрический кофейник с гейзером и электроплитка. Папа вечерами слушал радиоприёмник.

Дедушка Зяма в Витебске сошёлся с женщиной Раей, был предан ей и её детям. Но жизнь не заладилась. Он ушёл от неё. Миша его познакомил с другой женщиной. Он приехал с ней в Даугавпилс на Новый год для знакомства с нашей семьёй. Папа с мамой встречали их на вокзале. Отец сразу узнал эту женщину. Это была довоенная соседка семьи Гельтман, она была парикмахером, которая давала папе копеечки для покупки газет, которые он очень медленно нёс до парикмахерской, прочитывая все новости. Папа с её красивой дочкой Лилей учился в 23-ей школе в одном классе. Встреча была тёплой. Её звали Голда (Евгения,

Женя) Янкелевна Лапатухина. Она была маленького роста, аккуратная, всегда хорошо ухоженная, красивая, со вкусом одевалась, умела вкусно готовить еврейскую еду, пела еврейские песни и рассказывала много интересных еврейских прибауток, которые я помню и сейчас. Её отец был раввином. Во время войны у неё погиб сын Гриша, а дочка пережила ленинградскую блокаду, где училась до войны в университете. Была вывезена из Ленинграда в тыл, вышла замуж за бежавшего из Польши еврея, после войны они решили уехать в Израиль, но застряли в Румынии, а через три года смогли втроём с маленьким сыном в 1948 г. переехать в Израиль. Мать с дочкой переписывались, мы поддерживали с Лилей тёплые отношения.

Моя сестра Софа пошла в детский сад. Родители её туда отводили утром, а я должна была приводить вечером домой. Она была очень упрямой, заставляла меня весной тащить её на санках, когда уже не было снега.

Мы жили рядом с большим Дубровинским парком. Я его люблю по сегодняшней день. Он был большой, красивый, зелёный, там каждую субботу и воскресенье проходили концерты на эстраде. Собиралось много людей, открытый зрительный зал со множеством скамеек, танцевальная площадка с оркестром и буфет “Голубой Дунай”. Вдоль дорожек росли цветы маргаритки, хосты. Мама мне давала 22 копейки и я там покупала пирожное. “Я люблю тебя, мой старый парк, и твои аллеи над рекою...”. Любили мы поляны в парке, это наши поляны детства. Там были катания на лыжах и санках зимой, катались на коньках “снегурках” на замёрзшем льду фонтана. Коньки папа прикручивал к валенкам верёвками при помощи палочек. За парком находился маленький район “Майки”, частный сектор домов и небольшой участок огородов. Папа и там получил маленький огородик, выращивал различные овощи.

Мама, ещё живя в Витебске, была высокой. Её рост был классический - 165 см. Она думала, что очень высокая и стеснялась своего роста. Но носила высокие каблуки. Живя в Даугавпилсе, она увидела, что тут есть более рослые люди и она не такая уж высокая. Это её успокаивало. Моя мама всегда старалась красиво одеваться, носила шляпы. Она выделялась среди местных женщин, которые сидели на скамеечках в парке, носили платки, не имели образования и обсуждали “советских”.

Софа в детском саду любила играть в песочнице и носить песок в подоле платья. Оно становилось грязным. А потому брали второе платье, чтобы из сада вести по улице в чистом. Помню, что папа обязательно кормил нас утром завтраком, неизвестно захотим мы кушать в саду или школе. И эта привычка у меня осталась по сей день.

Отец не любил и не ел пшённую кашу, он ею так наелся во время войны, что слышать о ней не хотел. Я уже была студенткой, когда мы с мамой с большим трудом уговорили его попробовать хоть одну чайную ложечку пшённой каши. Попробовал. Он не мог поверить, что эта, его так нелюбимая каша. С тех пор он её стал кушать.

Близко от нашего дома был кинотеатр, и мы всем двором каждое воскресенье ходили на детские утренники, брались за руки и шли поперёк дороги. В то время было очень мало транспорта. Билеты стоили 10 коп. Большой радостью было у меня, когда папа покупал билеты в театр или на концерт. И мы всей семьёй ходили в эти заведения. Некоторых артистов мы знали лично. Оркестр театра был вообще хорошо знаком, т. к. оркестранты учились и работали вместе с мамой.

В те времена одежду чаще шили или покупали, сравнивая, что в этом можно пойти в театр, а в этом нет. Были и специальные красивые сумочки для театральной обуви, когда шли зимой. Всегда стремились надеть красивые наряды, обувь и делали причёски в парикмахерской. Поход в театр или на концерт - это был большой праздник.

Папа работал в детской поликлинике педиатром, участок был в Нидеркунах и на Гриве. Подрабатывал в больнице дежурствами, летом в пионерском лагере “Чайка”. Был выбран в культмассовый сектор поликлиники. Он постоянно устраивал экскурсии в разные города, в музеи и театры. Однажды устроил поездку в Пушкинские Горы.

Отец раздобыл грузовую машину, с мужчинами наложили доски вместо сидений, натянули брезент, так и поехали. Когда мы прибыли туда, то наш транспорт оказался самым страшным из всех остальных. Потом уже ездили на более хороших автобусах.

Отец организовал очередной вечер сотрудников. Они были с мужьями и жёнами. Мы с сестрой остались дома. Мама забыла выключить утюг. Я почувствовала запах гари, вошла в маленькую комнату, а там тлело бельё и стол под утюгом. Открыла окно, ворвался ветер и начало гореть бельё со столом. Побежала к соседке тёте Гале Трескиной, она прибежала в нашу квартиру. По тротуару мимо нашего дома шли два студента, они услышали крик, впрыгнули в окно и выбросили горящий стол на улицу. Я побежала в детскую больницу и сказала дежурному врачу, чтобы сообщили родителям о пожаре. Мои мама с папой танцевали и в этот момент им сообщили об этом. Родители бросились бежать домой. Их мысли были только о детях. А мама на высоких каблуках, сбросила их и побежала босиком, крича: “Гриша, Гриша!”. Папа пытался остановить любой транспорт, но никто не хотел останавливаться. Родители прибежали домой первыми, а за ними бежали их сотрудники с мероприятия. Когда увидели, что всё потушено, и главное, что дети живы, то они закричали - пошли танцевать дальше и убежали. Наши родители остались дома. На другой день по городу пошла молва: Гельтманы разводятся - он убегал, она догоняла.

Однажды мы пошли в театр на еврейский спектакль “Колдунья” на идише, поставленным еврейским драматическим самодеятельным кружком. Многие в зале смотрели на моих родителей и удивлялись, как муж смог научить жену так хорошо говорить и понимать на идише. Окружающие её принимали за русскую.

Папа любил в театре пойти с нами в кафе, чтобы угостить нас чем-то вкусным. Всегда покупал пирожные, конфеты. Однажды была там большая очередь, мы с мамой ушли, а его долго не было. Вскоре он пришёл с большой коробкой конфет. Мама его стала ругать, зачем потратил столько денег. Он ответил, что хотел сделать нам всем приятное: он ведь не пропил и не прогулял эти деньги. Мама успокоилась и была ему благодарна.

Вспоминается и такой случай: папа пошёл обслуживать вызова. В одном доме сидела и горько плакала молодая женщина, она, студентка института, родила двойню деток, муж-дальнобойщик попал в аварию, в другом городе лежит в больнице, не транспортабельный. У женщины нет денег, нет помощников, нет даже пелёнок-распашонок, нет молока, есть только голодные и кричащие детки-груднички. Папа сразу выписал ей бесплатное питание на молочной кухне и обещал помочь. Он пришёл в поликлинику и увидел, что на хозяйственном дворе разложили костёр и собираются сжигать списанное детское бельё. Попросил санитаров отобрать целое бельё и большой пакет отвезли этой несчастной женщине. Она была очень благодарна.

Однажды зимой папа поехал на вызовы. Он входил в дом-времянку и не заметил открытый люк подвала, упал туда. Его с большим трудом вытащил шофёр, захватили больного ребёнка и поехали в поликлинику. Рентген показал, что от коленной чашечки отломан кусочек косточки. Он долго не мог ходить, были сильные боли. Один врач говорил лежать, другой - ходить. Папа взял коньки и пошёл на каток. Летом поехал на курсы повышения квалификации врачей в Ленинград, где проконсультировался. Выяснилось, что у него очень плохое заболевание - краснокровие - полицитемия, жить ему обещали 6-7 лет. Отец решил вызвать нас в Ленинград, купил много билетов в театры и на концерты, в музеи города. Вечерами мы гуляли по Ленинскому проспекту, были Белые ночи. Вдруг к папе подбегает один молодой мужчина, обнимает его и громко кричит: “Гриша, как я рад, что ты жив”. Этот человек рассказал, что он был их соседом в Витебске до войны, что он дружил с младшим братом, а потому хорошо помнил всю семью. Рассказал, что во время войны его семья помогала семье Гельтман в гетто. Сообщил, что младший брат бежал из гетто в партизанский отряд... Опять стали искать через музей Великой Отечественной войны брата, но безрезультатно.

Мама просила папу встать на очередь для получения квартиры. Но папа ответил, что он ходит по участку и видит, в каких ужасных условиях живут люди, а потому просить ничего не будет.

В 1961-м г. папа совершил обмен нашей квартиры с частичными удобствами на благоустроенную квартиру. Мы переехали в “хрущёвку” в новый дом, в центре города по улице Кандавас, 14, четвёртый этаж. Мы были счастливы.

Наш отец был большим оптимистом, решил не поддаваться болезни. Он сказал, что не умрёт, пока не побывает на юге. Наши друзья из Риги прислали большую афишу туристических железнодорожных маршрутов. Мы выбрали прекрасную поездку в июне на 21 день: Рига-Украина-Крым-Кавказ- Москва-Рига. Купированные вагоны, питались в вагонах-ресторанах, каждый день интересные экскурсии в города, в горы и море. Эту замечательную поездку я помню и сегодня.

В продаже появились первые стиральные машины полуавтоматы. Купить их было очень сложно. В Витебске тётя Дина Двинова, работающая в торге, купила машину “ТУЛА”. Дедушка её послал посылкой в Даугавпилс. Папа сказал маме, чтоб она ничего не стирала, он получит машину и тогда постираем. Мама не стала ждать, постирала бельё руками. Назавтра машину привезли домой. Увидев, что нет белья для стирки, папа в машину положил стирать чистое бельё. И тут пришла наша соседка Галя Трескина, она хотела посмотреть, что это такое “стиральная машина”. Была удивлена, что в машине нет никаких тёрок, а бельё просто крутится в чистой мыльной воде.

Прожил папа со своей болезнью двадцать один год и умер в 1981 г. Он перешёл работать в центр города, ему стало легче обслуживать участок. Но тут была и своя трудность: очень много домов было пятиэтажных. Могло быть всего три вызова, все в одном доме в разных подъездах на пятом этаже.

Отец очень серьёзно относился к своей работе. Если ребёнок болел, то ходил на вызова, и посещал его и без вызова. Всегда отправлял к специалисту, если это надо было. Родители детей рассказывали, что доктор давал им листок бумаги и ручку, и требовал записать, как лечить и что делать. И эти уже бабушки лечат своих детей и внуков по его указаниям.

Перед 8 марта мама покупала одну большую коробку конфет и два килограмма шоколадных конфет. Гриша рассыпал конфеты по карманам и ходил по всем кабинетам, поздравлял всех сотрудниц любых должностей с праздником.

Летом с 1 июня до 31 августа родители снимали дачу в Стропах: окраина города Даугавпилса, лесной сосновый массив с красивым большим озером. Папа в июле брал отпуск. Там был просто рай для папы и для всей нашей семьи. Он каждый день утром или вечером брал вёсла и удочки, уходил на озеро. У него была своя лодка, уплывал на другой берег ловить рыбу. Отец был заядлым рыбаком. Как-то наловил много рыбы и решил сделать вяленую рыбу. Он её замариновал, а потом подвесил на высоком столбе, в каркасе, обтянутом марлей. На утро обнаружили, что всё было украдено. После этого подвешивал рыбу на окне кухни четвёртого этажа. Осенью любил собирать грибы в разных пригородных лесах, просто гулять по лесу, брал нас на прогулки.

Однажды произошёл интересный случай. Лето было очень тёплым. Мы все с соседями, по примеру папы-рыбака, ночью ложились спать во дворе. Выносили все раскладушки, кто ложился спать на большом столе, кто в гамаке. Подруга, Софа Казакова, из соседнего дома приходила с раскладушкой в наш двор тоже спать. В четыре часа утра папа ушёл на рыбалку. Вышла из дома дедушкина жена Женя и улеглась в свободной раскладушке. Но вскоре она встала и стала ходить по двору, держалась за сердце и плакала. “В чём дело”? - “Сердце очень стучит. Как встану с раскладушки - не стучит, как лягу - стучит”. Так происходило три раза, мы уже хотели вызывать скорую помощь. На четвёртый раз она уже плакала и смеялась. Оказывается, она рукой решила взять под подушкой носовой платочек, а там, лежал папин будильник, который и стучал. А Женя думала, что стучит сердце.

Гильзов Залман, Гельтман Галина, Гильзова Минна, Золотарёва, Гельтман Нина

Гельтман Григорий, Гельтман София, Гельтман Нина, Гильзов Залман и Гельтман Галина

Лапатухина Женя (Голда), Гелътман Нина и Гилъзов Залман

В Стропы мы переезжали с частью мебели из дома, т. к. хозяева сдавали только жилые комнаты. Обязательно брали холодильник и телевизор, который ставили на подоконник экраном на двор. Наши друзья и знакомые приходили во двор со своими табуретками или стульчиками смотреть новости и футбольные матчи. А незнакомые люди просто висли на заборе. Обязательно мы брали в Стропы бадминтонные ракетки и там, на широкой дорожке натягивали сетку и устраивали бадминтонные баталии.

Жизнь кипела. Вскоре, смотря на нас, многие врачи и учителя музыкальной школы стали тоже снимать дачи в Стропах. Помню, что всегда отмечалось начало и конец дачного сезона. Приезжало много друзей и родных и начиналось веселье.

Вспоминаю, что мы всё лето жили на даче, электричество по счётчику у нас не нагорало. Как только мы приезжали с дачи, на второй день, тут же прибегали контролёры и проверяли счётчики. Так продолжалось три года, а затем они поняли, что мы не воруем электричество и перестали приходить с проверкой.

В Даугавпилс на дачу в Стропы по нашему приглашению стали приезжать родственники из Ленинграда на сентябрь месяц. Им так тут понравилось, что они приезжали сюда много лет подряд, собирали грибы, чистили, варили и отдавали нам. Папа ловил рыбу, мама чистила и отдавала им. У нас в Витебске жила тётя Дина, она осталась вдовой после первого брака, у неё был сын Соломон (Саша). Она часто присылала его в Даугавпилс на дачу. Мы его любили и любим сейчас. Уже будучи студентом, как-то приехал неожиданно зимой в шесть утра в Даугавпилс. А в девять утра приехал папа на машине скорой помощи, надели на Сашу спортивный костюм и они вместе выступали на лыжных соревнованиях за детскую поликлинику. Выступили хорошо. Приезд Саши в Даугавпилс был всегда большой радостью. Около нашего дома в центре города находился и спортзал, где папа любил играть в волейбол.

Однажды к маме пришла студентка-заочница из Новополоцка. Студентка подошла к пианино, но не могла сесть на стул, ранее она попала в аварию и не могла сидеть, только стоять или лежать. И в общежитии не могла находиться, т. к. там дали для сна раскладушки. Мама привела эту студентку к нам домой. Я уступила ей место на моём диване, а сама легла на раскладушку.

В 1971 г. в городе построили новое здание музыкальной школы-училища. Решили торжественно отметить такое радостное событие в фойе здания. Заказали много угощений в ресторане, фаршированную рыбу попросили сделать маму.

Согласились ей помогать 10 человек из школы. Они пришли с ножами и передниками не помогать, а учиться фаршировать рыбу. Привезли домой 25 кг карпа и сбросили в ванную, привезли кастрюли, всю посуду, все специи и т. д. Под руководством мамы готовилась фаршированная рыба небольшими порциями. Её разложили в рыбницы для застывания. Разложили тарелки на всё, что было в квартире: на холодильник, подоконники, столы, диваны, буфет, пианино и т. д. Открыли окна, перекрыли батареи, на улице был февраль, потому в квартире было холодно. Мы ушли спать к родственникам и друзьям. На другой день сняли студентов с одного занятия и те перенесли всю рыбу в училище. После торжества маму хвалили, благодарили за вкусное блюдо и брали рецепты.

Вспоминаю и такой интересный случай: мама упала и сломала ногу. Она крайне редко болела, а тут такое случилось. Её ученики не захотели заниматься у других учителей. Потому каждый день мы вставали в 6 утра, всё убирали, завтракали и расходились по своим рабочим местам. В 8.00 приходил первый студент, и так по расписанию до 18 часов с перерывом на обед. Это длилось два месяца.

Моим родителям очень захотелось купить первый телевизор “Рекорд”. Его было трудно приобрести. В Витебске тётя Дина, работавшая в торге, достала этот телевизор и отвезла его в дом к дедушке. Поехать в Витебск было некому, все работали. Только я смогла поехать. Вшили деньги и отправили поездом. Я приехала в Витебск в 6 утра, меня встретил дедушка Зяма, он не мог поверить, что 14-летняя девочка приехала одна без родителей. Вечером меня отправили в Даугавпилс, дали телеграмму родным, сообщили в каком вагоне я поеду. Приехала в город, мне помогли вынести телевизор и поставили на перрон. Стою и не вижу своих родителей. Они вечером поставили на будильнике время, но забыли поставить бой, потому проспали и опоздали. Но я уже была в своём городе. Конечно, было много радости. Прошло время, и поменяли телевизоры на большой “Темп”, затем на цветной “Темп”.

Дедушка с женой Женей купили в Даугавпилсе однокомнатную кооперативную квартиру в новом микрорайоне. Мы туда часто приезжали в гости. Нас там хорошо принимали. Все вместе ходили зимой гулять по лесу, летом вместе снимали дачу в Стропах. Но дедушкина жена Женя очень хотела уехать к дочери в Израиль, уговорила нашего дедушку Зяму. Мы переживали, просили этого не делать. Мать тянуло к дочери, мы тянули деда к себе. В 1977 г. они уехали. Там дочь Лиля их вскоре определила в пансионат, часто их навещала. Женя такого не ожидала, от переживаний она заболела и умерла. Дедушка в 1991 г. смог вернуться в Латвию, где прожил четыре года рядом с любимой дочкой Ниной, двумя внучками Галей и Софой, и правнуками. Летом он с родными жил на даче в Погулянке, всё время восхищался природой. Говорил, что вы не представляете, что такое прохлада и наши прекрасные леса. Умер дедушка Зяма в 1995 г. в возрасте 97 лет. Светлая ему память.

Хорошо помню, как папа неожиданно приводил к нам домой приехавших по направлению новых врачей. Он говорил маме, что у этих людей вещи едут в контейнерах, а пока надо собрать для них немного посуды и т. д. Через небольшое время они становились нашими друзьями. Часто было, что мама учила в музыкальной школе детей сотрудников из детской больницы, а папа лечил детей сотрудников из музыкальной школы.

Когда мне было 10 лет, я находилась летом в пионерском лагере “Чайка” на берегу Стропского озера. Папа там работал врачом. Я познакомилась с девочкой Софой Казаковой. Она была старше меня на два года. Всё время тянуло к этой девочке. А через год мои родители сняли дачу в Стропах и волновались кто будет соседями на кухне. Этими соседями оказалась семья Казаковых. С этого момента мы все стали дружить семьями. К большому сожалению уже нет наших родителей. Дружба с Софочкой продолжается уже 63 года.

Папа очень любил праздники. Мама покупала много открыток, подписывала их и отправляла родным и друзьям. Родители говорили, как хорошо, что есть праздники, мы по полученным открыткам знаем, что родные и друзья живы. Отец любил ходить на демонстрации 1 мая, 7 ноября. Отмечали Новый год, 23 февраля и 8 марта, 9 мая - священный праздник. Однажды папа на параде 9 мая получил от пионеров почтовый треугольник, как на войне. Он очень растрогался, т. к. во время войны за первые три года он не получил ни одного письма. Отмечали дни рождения, юбилеи, собирались все наши друзья и родные.

К этому времени в Даугавпилсе собрались три семьи родных: Лейкина Софа из Риги, дедушка с женой и Михаил Александрович Тимофеев с семьёй из Витебска. Папа часто собирал друзей и родных в нашей маленькой квартирке, женщины готовили угощение. Посуды не хватало, и вот кто-то приносил вилки, другие - ложки, рюмки и т. д. Песни пели, и танцевали. Было очень радостное время. Папа всегда говорил, что его дети будут жить лучше чем жили они.

Отец очень любил читать книги, журналы, газеты. Мы получали периодику на дом. Когда папа что-то интересное прочитывал, он говорил нам, послушайте, я вам что-то сейчас очень интересное прочту... Я уговаривала папу выписать журнал “Здоровье”, но он отказывался это делать, говорил, что мы в журнале найдём очень много болячек, которых у нас нет.

Однажды произошёл интересный случай. Я была студенткой. Утром мы все собирались на работу. Раздался звонок в дверь: открыли, а там стоял симпатичный мужчина. Он спросил папу. Это оказался папин довоенный друг-одноклассник Филлер Ефим. Отец его не узнал. А Ефим отца узнал сразу, т. к. он знал кого искал. Они до войны были друзьями, делали разные новогодние костюмы. Война и сталинские репрессии их разлучили. В 1960-х гг. он смог приехать в Витебск и в родной школе узнать адрес папиных родных по Витебску. От них он узнал наш адрес. И вот он в Даугавпилсе. Приехал, а города не знает, куда идти в шесть часов утра? Шёл по центральной улице, встретил женщину, спросил у неё где эта улица, где этот дом? Она спросила, кого вы ищете? Ах, Гельтма- на? Она хорошо знала нашу семью и сказала куда направиться. Так, неожиданно встретился папа с другом детства и юности. Эта была радостная встреча. Он ещё несколько раз приезжал к нам, родители бывали у него в Минске... Но жизнь есть жизнь...

Мы постоянно поддерживали связь с единственными папиными родными из Витебска - семьёй Кравцовых. Это была хорошая семья: дядя Меер Кравцов, брат моей бабушки Кравцовой (Гельтман) Гинды. Он был очень хорошим печником. Его жена тётя Дора - домохозяйка. У них были три дочери: Роза, Ася и Нина. Когда началась война Меера мобилизовали в трудовую армию на Урал строить доменные печи. Дядя сказал, что без семьи он не поедет, потому вся семья эвакуировалась вместе с ним и спаслась. По рассказу его жены Доры, семья не видела мужа и отца месяцами, т. к. печники работали на заводе без выходных. Их там кормили, но с завода не выпускали.

Все девочки хорошо учились: Нина окончила школу с золотой медалью, потому поступила в мединститут без конкурса. Окончила вуз с красным дипломом. Работала консультантом-невропатологом в Витебской областной больнице, часто ездила на консультации в западную часть Витебской области, потому приезжала в Даугавпилс. У нас были радостные встречи. Старшая сестра Роза окончила техникум связи и работала на почте. Средняя сестра Ася окончила библиотечный техникум и работала в областной библиотеке. Затем там трудилась её дочь Соня, а потом стала работать внучка Зина. Рабочая династия библиотекарей. После окончания войны, когда было голодно и холодно, их мама, тётя Дора, с трудом покупала продукты. Сестра Ася из библиотеки принесла поваренную книгу и сёстры, в отсутствии тёти Доры, решили удивить маму своими кулинарными талантами и испечь торт. Ася сидела в комнате с книгой, через коридор кричала на кухню сестрам сколько чего надо положить в миску. И вдруг обнаруживала, что не там что-то посмотрела. Давайте всё выбрасывать, начнём сначала. И так они делали три раза, пока не кончились продукты, и пока не пришла с базара тётя Дора. Ой, как им досталось! После этого мама дочерей в кухню впускала, если только кушать. Они всегда говорили, что их мама очень вкусно готовила, а они нет. Жизнь не у всех сложилась хорошо. Мы были всегда рады приезду их в Даугавпилс, всегда навещали в Витебске, когда там были. Это были радостные и тёплые встречи. Я продолжаю поддерживать отношения с моей троюродной сестрой Соней.

Вспоминаю, что наши родители не были религиозными, они не отмечали еврейские религиозные праздники, не посещали синагогу, не читали молитвы, не зажигали субботние свечи. И, как весь советский народ, по субботам могли работать, заниматься хозяйственными и домашними делами. Только дедушка Зяма на праздники ходил в синагогу и держал в руках молитвенник. Надевал талес и считал, что так надо. А папа и мама спрашивали его: “А где был Бог, когда убивали столько людей? Если он всё видит с неба, то почему убийства не увидел и не остановил? Нет, Бога и не было”. Но у нас была старенькая знакомая женщина тётя Мира, занималась купи-продай. Вот она и приносила нам домой мацу на пасху примерно за две- три недели до праздника. Тогда мы и узнавали какого числа будет пасха. Мы любили взять мацу, мелко её крошили в стакан, заливали холодным молоком и кушали. Это очень просто и вкусно. А когда наступала пасха, то у нас уже мацы не было. Однажды тётя Мира об этом узнала, очень расстроилась и в следующие годы приносила нам мацу за день до праздника. Дома разговорным был русский язык, то, что выучили идиш в школе до войны, стал забываться, на идише говорили, чтобы мы, дети, не поняли о чём идёт речь. Что-то скрывали. А потому наш родной язык бабушек и дедушек потерян безвозвратно. Дети и внуки идиш не выучили. Очень жаль.

Часто вспоминаю, как наша мама любила вкусно готовить, брала понравившиеся рецепты у друзей, родных и добавляла что-то своё. Так получился замечательный торт “Королевский”. Сестра Софа быстро присмотрелась к этим блюдам, а я тоже старалась готовить, но многое у сестры получалось лучше. Помню, что мама нас старалась красиво одевать, покупала хорошие ткани, или нарядные платья, портнихи шили, а мама дополняла это красивыми пряжками, брошками, бусами, пуговицами. Одеты мы были хорошо и со вкусом.

Папа стал добиваться признания инвалида войны, т. к. имел ожог лица, ранение в грудь. Добиваться пришлось долго, удалось только при помощи записи в архиве Красной армии. Удостоверение получал в Риге, тоже с большими трудностями. А затем получил бесплатно машину “Запорожец”.

Произошло ещё одно очень интересное событие: неожиданно в компьютере муж Софы нашёл объявление, что семья из Таллинна разыскивает людей с фамилией Гилимсон из Витебска. Мама, Софа и её муж стали пересылать фотографии дедушки Зямы, родственники подтвердили родство. И опять было много радости в нашем доме. К большому сожалению, дедушка не дожил до такого радостного дня - видеть своих племянников. Это был сын дедушкиного сводного брата Арона. Вскоре у Софиного сына была свадьба в Таллинне. Мы там все встретились и познакомились. Очень симпатичные люди. Позже была свадьба в Таллинне у Софиного второго сына Григория, опять радостная встреча с родственниками. София часто бывает в Таллинне и встречается с родными дедушки Зямы.

Наши родители имели много друзей, эта дружба была искренняя. Они не дружили для чего-то, для какой-то выгоды и не дружили против кого- то. Дружбой они дорожили. Мамины любимые пожелания были для всех случаев жизни: “Будьте вы здоровы” и “Чтобы только не было войны”. А потому их уважали. Всему самому хорошему они учили меня с сестрой.

Постепенно подрастали и мы, дети Галина и София с разницей в 6,5 лет. Родители много внимания уделяли нам. Они водили нас в кино, в театр, на лекции и выставки, возили на экскурсии, знали всех наших подруг и друзей и их семьи. Помогал папа мне и моим подругам с математикой, физикой и химией. Подруги пели: “Папа у Гали силён в математике, папа решает, а Галя, Циля, Яна сдают”.

Я в детстве посещала детские сады в Витебске и Могилёве. В 1956 г. я пошла в 1-ый класс Ни- деркунской 5-ой семилетней школы. Помню, что у меня был маленький коричневый портфель с одним замочком. Там лежали тетради с промокательной бумагой (промокашкой), книжки, деревянный пенал с деревянными ручками с пером № 5 со звёздочкой, карандашами, резинками. В угол портфеля я ставила чернильницу-непроливашку. Но, как я ни старалась, чернила проливались, всегда углы книг и тетрадей были выпачканы в синий цвет. В парте было сделано круглое отверстие для чернильницы. У учительницы хранилась большая бутылка с чернилами. Если у кого-то чернильница была пуста, то она доливала. И третий палец правой руки всегда тоже был выпачкан чернилами. Отмывался он только на летних каникулах. Примерно в шестом классе появились авторучки, заправляемые чернилами (внутри была резиновая пипетка). Это уже был большой прогресс, но они были плохого качества, текли и пачкали пальцы. Наконец, примерно в восьмом классе, появились шариковые ручки. Это просто было чудо из чудес. Многие учителя-консерваторы были против этих ручек: испортится почерк, нет нужного наклона и волосяных линий. Но шариковые ручки победили. Школа была маленькая, с удобствами на улице. Учительница первая моя - Мария Устиновна Руньч. Любила, заботилась о нас. Она была монашкой, потому всегда носила чёрное платье с белым воротником, волосы сзади завязаны пучком. Я её всегда вспоминаю добрым словом. В этой школе работал папа врачом, мама - музыкальным работником.

В четвёртой четверти 2-го класса я перешла учиться в 5-ую среднюю школу, т. к. наша семья переехала жить в центр города. Это была совсем другая школа: большая, трёхэтажная, красивая. Учительница Кузнецова Татьяна Васильевна была очень красивой, хорошей, располагала к себе детей и родителей и элегантно одевалась. Классы были большими: по площади и по количеству детей: 45 учеников в каждом классе. Учились в две смены. Отопление было печное, рано утром кочегар растапливал все печки, к первому уроку в помещении было уже тепло.

Я любила такие предметы, как литература, география и история, черчение, нравилась биология, но не химия, любила урок пения. Нравилась учительница географии Сакирко Нэлли Михайловна. Это была красивая женщина, всегда одевалась со вкусом. В 5-ом классе она принесла на урок большую карту полушарий, которая была сильно потрёпана, висело много бумажных клочьев. Попросила разрешение взять эту карту домой и весь выходной день я её ремонтировала - клеила. Учительница меня хвалила и поставила за такую работу две пятёрки. Нравилось заполнять контурные карты по географии и истории. Это доставляло мне удовольствие. Нравились уроки литературы учительницы и классного руководителя Анны Леонидовны Должанской. Она была симпатичной женщиной, уроки были интересными, благодаря ей я многие произведения в стихах знала наизусть, помню и сейчас. Любила уроки молодого и красивого учителя ботаники Валентина Николаевича Сед- лухи. Проводил различные опыты, которые помню и сегодня. На уроке пения “мы пели наши песни, и ветер их подхватывал хмельной”. Прошло много лет, я эти замечательные песни помню, иногда их пою. Делать чертежи тоже очень нравилось. Я делала основной чертёж, потом его переводила через стекло на другие листы для подруг. Приходили мои друзья и начинали эти чертежи “доводить до ума”: Люся красиво всё надписывала, Циля проводила тонкие и толстые линии, Яна стирала лишнее - работал конвейер. Все чертежи получались одинаковыми, только с разными фамилиями. Отметки у всех тоже были разными, такой был вредный учитель.

В школе у меня были друзья, с которыми продолжаю дружить и сегодня. Некоторые друзья разъехались в другие страны, но связь продолжается, некоторые ушли, к сожалению, в мир иной, память о них осталась.

Мама пыталась учить меня в музыкальной школе. Но слабые музыкальные способности мне мешали заниматься сольфеджио, это меня просто вымучивало. Потому оставила эту затею. Прошли годы, я об этом жалею.

В школе отмечались праздники. Все классы к этому готовились: учили песни, танцы, стихи и т. д. Старались красиво и модно наряжаться и причесаться. Но учителя пытались нас удержать от веяния моды: то брюки “клёш”, то брюки “дудки”, то причёска с начёсом, то чулки без швов или со швами и т. д. Всё это не устраивало педагогов. Некоторые ученики пролезали в школу в заранее приоткрытое окно первого этажа в мужском туалете или просто уходили. Затем администрация стала требовать приходить на праздники в школьной парадной форме: школьное платье с белым фартуком. Школьная форма всем уж очень надоела.

Я окончила одиннадцать классов 5-ой средней школы в новом здании. В 1966 г. выпускалось огромное количество учеников по всей стране. Только в одной нашей школе было семь классов: два 11-х классов и пять 10-х классов. Это двести десять учеников.

Я испугалась конкурса в Даугавпилсский педагогический институт (ДПИ) на исторический факультет. Он был огромный: пятнадцать человек на место. Пошла работать в детский сад. На следующий год подала документы на заочное отделение ДПИ исторического факультета. Конкурс был опять очень большой, т. к. поступало много военных. Поступила. У нас преподавали хорошие педагоги, лекции были интересными: особенно нравился профессор, преподаватель истории древнего мира Й. Вейнберг. Когда работала в саду во вторую смену, то я через день в утреннее время посещала лекции с очниками. И экзамены я часто сдавала с ними. Помню, что 1-го сентября брала учебники в институтской библиотеке и за месяц писала все контрольные за семестр. Затем готовилась к экзаменам, и каждый месяц их сдавала в межсессионный период, на сессию я выходила свободной от сдачи экзаменов.

В первый же день сессии ровно в шесть утра в нашей квартире раздавался звонок в дверь. Это приезжие мои одногруппники стояли под нашими дверьми. Они просили дать им списать мои контрольные работы. Конечно, давала, мне не жалко было. Просила только не списывать слово в слово. Так продолжалось все годы учёбы. Учителя удивлялись, почему почти все студенты писали одну и ту же тему.

В 1972 г. я окончила институт и вскоре уехала в Ригу. Меня туда звали мои друзья, они помогли мне снять комнату в центре города. Я устроилась работать педагогом в детскую комнату домоуправления. Работа была спокойная, но зарплата - маленькая. Летом я собрала и подготовила команду детей для участия в республиканском чемпионате по футболу “Кожаный мяч”. Команда завоевала 2-ое место в республике. 1-го июня в день защиты детей устроила соревнование на велосипедах детей- дошколят. Это был замечательный праздник.

Вскоре стала работать в новой 72-й средней школе. Там я преподавала историю, было 5-6 параллельных классов по 45 учеников. У меня было классное руководство, которое я не любила. Но мне удалось уговорить 25 учеников класса пойти в оперный театр на балетный детский спектакль “Щелкунчик”. Детям это понравилось, они сами просили меня покупать билеты в театр. Я рада, что приучила их “к прекрасному и вечному”.

В 1973-74 гг. стала встречаться со своим одноклассником Иосифом Рочко, который в это время учился в аспирантуре Латвийского Государственного университета (ЛГУ) на кафедре политэкономии. Он сделал мне предложение 6-го июля 1974 г. мы поженились и остались жить в Риге. Снимали квартиру, потом тайно жили в его комнате общежития. В 1975 г. я родила сына Илью. В Риге нам не дали ни комнаты в общежитии, ни очереди на квартиру, ни детского сада. Мы вынуждены были переехать в Даугавпилс. О чём очень сожалею по сей день. Но там в перспективе маячил снос дома родителей Иосифа и получения своего жилья. Нашли частную однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Прожили там четыре года.

В это время папа получил малюсенькую полуторокомнатную квартирку в новом доме. Отец был очень рад этому. Это была его первая и последняя квартира, полученная от государства. Но прожил он там, к сожалению, всего восемь месяцев. Вскоре мой папа умер, и мы перешли жить к маме. Прожили там тоже четыре года.

Ровно через 10 лет после нашей свадьбы в 1984 г. мы получили квартиру. Это было огромное “нееврейское” счастье: в центре города, новый дом, три раздельные комнаты, лоджия, 1-ый этаж. Мы поселились со свекровью. Иосифа мама нам помогала по хозяйству и присматривала за детьми. За это я ей благодарна. Через год в 1985 г. родилась дочь Милана.

Ещё при жизни папа успел получить участок земли в курортной зоне на окраине города в Межциемсе (Погулянке). Он успел построить дачный дом, прожил в нём лето. Когда строили, он ходил по другим участкам и спрашивал, как надо строить, где и почему? Потом он сказал, что ему надо было учиться в строительном институте, а не в медицинском. Он успел посадить три яблони. Дача перешла к нам в собственность. Мы там посадили сад, огород, держали кур и кроликов. Все полные три месяца летом жили на даче. Я окончила шофёрские курсы, купили машину “Запорожец”. Чтобы удобней добираться на дачу, я водила машину двадцать лет.

Работала в 6-ой средней школе, вела историю. Затем перешла работать в 4-ую основную школу, там проработала учителем истории и библиотекарем десять лет. Проводила различные библиотечные занятия, игры. Участвовала с детьми в городских мероприятиях. В этой школе трудились учителем истории мой муж Иосиф, и Диана, жена нашего сына, учительницей музыки.

У нас подрастал сын Илья. Он окончил школу и училище, стал электриком. Ему понравилось играть в шахматы, добился хороших успехов, побеждал на турнирах в Латвии, Белоруссии, Литве, в Чехословакии, Израиле. Занимался плаванием и большим теннисом. В 1998 г. женился. Выросла внучка-студентка Елизавета, подрастает внук Эмильен. Учится в 9-ом классе, серьёзно занимается большим теннисом. Илья нашу дачу перестроил и сделал благоустроенный дом, там его семья живёт круглый год.

Наша дочь Милана любит рукоделие, она умеет хорошо вязать, имеет специальность швеи, повара и кондитера, окончила курсы бисероплетения. У неё, как говорят, “золотые ручки”. Окончила много компьютерных курсов.

В 2000 г. нашу школу закрыли и я вышла на пенсию. Долгое время не знала, чем заняться, что мне делать? Муж работал в другой школе, дочь училась. Приходили внуки. Но меня позвали в вокальный ансамбль еврейской общины. Я плохо пела, мне сказали петь тише. Ответила, что могу петь молча. Назначили старостой группы. Но муж нашёл в компьютере хорошую песню “Туда я должен идти” и историю её написания. С этого всё и началось. Я находила много новых песен и часто рассказывала историю из создания. Участникам ансамбля это очень нравилось. А если песни были на идише, то я старалась найти перевод, чтобы люди знали, о чём они поют. Я с ансамблем ездила на праздники песни и танца в Ригу, принимала участие в праздниках города и района, в праздниках нашей общины и на выездных концертах в различных обществах. (Пела тихо). Одно из моих увлечений - этимология - история образования слов.

Мой муж Иосиф создал музей “Евреи в Даугавпилсе и Латгалии”, пишет книги о евреях Латгалии, я помогаю ему в редакторской и корректорской работе, в проведении Ночи Музеев.

Принимала участие в деятельности женского клуба еврейской общины, читала лекции на различные темы. Но в 2020 г. разразилась пандемия коронавируса, и наши занятия прекратились. В последние годы я с подругой организовала пять незабываемых встреч одноклассников.

У меня есть хорошие друзья. Женихов мы с ними не делили. Не завидуем друг другу, по необходимости помогаем, радуемся всему хорошему, переживаем о плохом. Подсказываем своё мнение, но не настаиваем. И хоть мы живём в разных городах и странах, мы дружим. Мы нужны друг другу. Я очень рада, что у меня есть такие задушевные друзья.

В 1990-х гг. провожали уезжающих друзей в разные страны. Друзья говорили: “Мы не знаем, кто будет вас провожать, но встречать будем все”.

Моя сестра София, как и я, посещала детский сад, школу № 4, которую только что построили. Сестра была активная и смелая, на открытие школы 1-го сентября Софию нёс на руках десятиклассник, и она торжественным звонком возвестила о начале учебного года. После окончания школы сестра поступила в железнодорожный техникум. В 1977 г. вышла замуж за студента политехнического института Льва Бешкина. У них родилось три сына. Все дети учились в ВУЗах, женились, два сына живут с семьями в Таллинне, младший сын живёт с семьёй в Риге. София имеет семь внуков. Она уже на пенсии, но продолжает работать.

НАШИ ДОРОГИЕ РОДНЫЕ

Наш дорогой и любимый дядя Михаил (Муленька) Тимофеев (Фомин), всегда вспоминаю его с большой теплотой. После того, как он оказался в детском доме города Вилейка Минской области, Миша должен был приехать летом на каникулы в Витебск к родным Гильзовым. Его очень ждали. Но началась война и немцы очень быстро оказались около этих мест. Ночью дети проснулись от орудийных взрывов, от грохота орудий. Выглянули в окна и увидели бегающих по двору солдат в незнакомой форме. Они стрекотали оружием. Воспитатели и няни уже разбежались, дети остались одни. Миша был самым маленьким в группе и по возрасту, и по росту. Он собрал большую группу ребят, старше его самого, и уговорил их пойти вместе с ним в Витебск. Там у него живут родственники. Они двинулись в путь. Где пешком, где на товарняках, но примерно через месяц голодные, холодные и оборванные они добрались до Витебска, уже занятого фашистскими войсками. Но родственников Гильзовых в городе уже не было, они эвакуировались. Бродячих и голодных беспризорников в городе было очень много. Потому власти издали приказ всех их собрать в детский дом. Туда попал и Муленька. Поведение его, как всегда, было “самое хорошее”. В этом детском доме работала уборщица, которой очень мешал подросток во время уборки. Она хорошо знала семью Гильзовых до войны. Уборщица сказала Муленьке, что как только в приют придут немцы, она его сразу сдаст. Лицо мальчика сразу говорило какой он национальности, ошибки быть не могло. Паренёк не стал ждать прихода немцев, сам убежал в деревню. Там он жил в семье крестьянина Тимофеева, который его спас. Поэтому Муленька взял его фамилию. Он помогал крестьянину в работе на огородах и в хозяйстве, т. к. мужчины все были мобилизованы в армию. Один полицай обратил внимание на то, что мальчик-то еврей. Что он тут делает? Ведь был указ всех евреев сдать и за это можно получить хорошие деньги. Полицай подговорил ещё одного мужика, они поймали Муленьку и повезли его сдавать. Но паренёк изловчился, сумел сбежать от мужиков в лес. Затем прибежал в Витебск. В городе присоединился к тем, кто уезжал в Германию на работу. Так решил сделать, т. к. в той стране его никто не знал. В Германии он сбежал от всех прибывших и опять трудился на хозяйских полях в разных деревнях до прихода Красной армии. Его сделали сыном полка и сшили форменную одежду по его размерам. Он поменял имя, фамилию и национальность. Из Фомина Мули Айзи- ковича, еврея, он стал Тимофеевым Михаилом Александровичем, русским. После войны его привезли в Ленинград и определили на учёбу в водолазное училище. Благодаря этому, у него стали больные лёгкие на всю оставшуюся жизнь.

Миша переехал в Витебск, в 1955 г. женился на маминой подруге Жене, в 1956 г. родился сын Александр. Жена работала в музыкальной школе, а Миша - автомехаником. Однажды на улице он встретил деревенского полицая, который хотел его сдать немцам. Тот очень испугался, стал просить Мишу не выдавать его и откупился деньгами.

Из-за плохих жилищных условий, они решили перебраться в Латвию, в город Тукумс на западе Латвии. Затем решили переехать в Даугавпилс. Мои родители помогли им найти хороший обмен квартиры. Все опять устроились работать по специальности. Сын Саша пошёл в первый класс, окончил школу, физико-математический факультет ДПИ.

У Миши были золотые руки. Он смастерил телерадио комбайн с радиолой. Таких ещё промышленность не выпускала. Дядя сделал мебель, хороший ремонт в квартире. Вышивал на чёрном фоне крестиком подушки для дивана. Купил корпус старенького “Москвича”, по шпунтикам-винтикам собрал машину и катал свою семью. Наши семьи дружили, ходили в гости друг к другу. Все были рады встречам. К сожалению, их семейная жизнь не заладилась. Он развёлся с женой. Миша уехал в Брянск и вторично женился. Там прожил семь лет, его уважали в семье и на работе. Он рано ушёл из жизни, как и вся его первая семья. Очень жаль, что после такого хорошего дяди Миши не осталось потомков. Всегда вспоминаю его самыми добрыми словами.

Двинова Дина (Двейра) Даниловна (22. 07, 1920, Калинковичи, (Гомельская область, Белоруссия) - 1996, Витебск). Документы переделала во время войны и в паспорте было написано, что она грузинка, родилась в городе Ткварчели, в Абхазии. После училища она преподавала немецкий язык в школе посёлка Чашники Витебской области, потом училась на юридическом факультете.

Когда началась война, она была эвакуирована санитарным эшелоном. В Ставропольском крае получила ранение в спину. Затем работала на Сталинградском тракторном заводе.

После войны Дина вернулась в Витебск, училась в бухгалтерской школе. Её приняли в гор- промторг начальником планового отдела. Получили комнату на вокзальной стороне, на втором этаже в коммунальной квартире в самом центре города около двух вокзалов. Вышла замуж за Огурок Хайма (Гирша) Бенционовича (1903, город Улла, Витебской области - 1953, Витебск). В 1937 г. он заступился за репрессированного брата, сам попал в исправительно-трудовой лагерь Пермской области, выжил благодаря семилетнему образованию, нужен был грамотный человек, помогающий фармацевту. Вернулся из лагеря в 1948 г. Женился на моей тёте Дине Двиновой. Работал на переправе паромщиком через реку Двину. Болел тромбофлебитом, два раза лечился в Сочи, но это мало помогло. В 1949 г. родился сын Соломон (Саша). Детских садов было очень мало, а потому взяли няню, Дина работала. Отец сделал Саше обрезание. Когда маме пришло время из кандидатов вступить в члены партии, сосед-столяр встал на собрании и сказал об этой процедуре. В партию её не приняли, с должности сняли. Ей пришлось работать ревизором в тёмных складах с химическим красносиним карандашом в руках. Результат плохой - ослепла. Затем работала в обществе слепых: собирала электрические вилки, коробки. Она была очень аккуратной женщиной в быту, на кухню выходила в чистом белом платочке и передничке. В доме было всегда аккуратно. Старалась детям и внукам покупать хорошие вещи. Помогала и родственникам покупать дефицитные товары. Очень ответственно относилась к работе. Радовалась за сына Сашу, когда он начал играть на баяне. Миша Тимофеев помог договориться, чтобы Саша был принят в музыкальную школу. Её любимое выражение было “уберите у кошки лестницу”. В 1996 г. погибла из-за плохого зрения, не увидела машину, которая её сбила. Светлая ей память.

Двинов Айзик (Саша) Данилович, родной брат тёти Дины, двоюродный брат мамы, который помогал Нине в школе решать задачи. После семилетки поступил в Ленинградский техникум. Оттуда в возрасте 16 лет в составе комсомольского батальона был брошен в атаку подо Мгой (Ленинградская область). Все полегли, его ранило, очнулся в эшелоне, везущем его во Фрунзе, лечился, работал в ПТУ, учил киргизов слесарному делу. Его нашла дальняя родственница, приехала к нему, поженились, родилась дочь Ира.

Его жене Нине климат не подошёл, и семья переехала в Оршу. Родилась дочь Лена. Саша был музыкально одарённым человеком, играл на домре в оркестре. Он работал на базе госрезервов, потом на силикатном кирпичном заводе начальником ремонтного цеха. Очень болел, потерял ногу. Долго искали документы об участии в войне, пока очередной военком не запросил Саратовский архив комсомола. Был признан инвалидом войны. Помню его красивого с очень доброй улыбкой. Всегда боялся лекарств, но вынужден был их принимать, и умер от рака поджелудочной железы.

Рочко Галина, Рочко (Нестерова) Диана, Рочко Елизавета, Рочко Иосиф, Рочко Милана и Рочко Илья

РОДНЫЕ ПО ЛИНИИ ДЕДУШКИ: ГИЛИМСОН (ГИЛЬЗОВА) ЗАЛМАНА (СЕРГЕЯ)

Семья Гилимсон, родственники дедушки Зямы.

О них автору написал Валерий Гилимсон, сын Арона Гилимсона, племянник моего дедушки Зямы (Залмана) Гильзова.

Он сообщил, что, к сожалению, ничего не знает, какая профессия была у дедушки Исаака и бабушки Цыры. Дедушка, Гилимсон Исаак Гдаль- евич, умер в 1943 г. и похоронен в г. Семёнов Горьковской области. Осталось фото. На обратной стороне фотографии надпись: “На добрую долгую память дорогому сыну Арону от отца Г1л!мсона. 23/3 - 1935 г.”. Во время войны дедушка жил с нами в эвакуации в городе Семёнов Горьковской области. После гибели папы на фронте, он тяжело переносил эту утрату, заболел и вскоре умер.

Бабушка Гилимсон Цыре Симоновна, к сожалению, фото и данных нет. Единственно, что Валерий Гилимсон нашёл в “Мартирологе евреев Витебска книга памяти”, что бабушка умерла в Витебске. Архив Витебска во время войны был уничтожен.

Во втором браке у дедушки и бабушки было двое детей Арон и Серафима (Сима). В первом браке у дедушки родился Зяма (Сергей Гильзов) - брат Арона.

О Симе знаю только то, что она совсем молодой заболела туберкулёзом и умерла. В альбоме хранятся её фото. Она была красивой девушкой. Есть фото Симы, датированное 1940 г. Поэтому дата её смерти 1940 или 1941 г. В её память назвали мою сестру Симу, которая родилась в 1942 г.

Фото подписано: На память дорогой сестре. На фото: мама Зисля, папа и Сима. Зине и дорогому брату Аркадию и дорогому племяннику Яночке от их сестры Симы и новорождённому племяннику от тёти Симы. 12/03. 1940 г. Витебск (маму мою часто называли Зиной, Яничка - мой брат Яков, а новорождённый племянник - это я, родился 10 марта).

Отец Валерия - Гилимсон Арон Исаакович родился 24.04.1912 г. в городе Витебске. Окончил юридический факультет Белорусского Госунивер- ситета. В 1933 г. был призван в Красную Армию, проходил службу в политотделе АККУКС (Артиллерийские Краснознамённые курсы усовершенствования командного состава). Курсы находились в городе Пушкин Ленинградской области. В этом городе родились в 1938 г. брат Яков, а в 1940 г., я - Валерий. С началом войны АККУКС перевели в г. Семёнов Горьковской области, туда же эвакуировалась наша семья. Отец направлял несколько раз рапорта с просьбой отправить на фронт, его ходатайство было удовлетворено.

“Убыл на фронт в марте 1942 г. Был назначен комиссаром (заместителем командира по политической части) отдельного истребительного противотанкового дивизиона 33 отдельной стрелковой бригады (осбр).

В наступательных боях в марте 1943 г. в районе Жуково - Борок капитан Гилимсон находился в боевых порядках рот и батарей. Личным примером воодушевлял бойцов. Под его руководством было разбито пять дзотов с пулемётами и живой силой противника. За мартовский бой в дивизионе награждено орденами и медалями СССР - 17 человек.

В оборонительных боях 29 мая 1943 г. по инициативе капитана Гилимсона было выдвинуто 45миллиметровое орудие на открытую огневую позицию. Прямой наводкой разбито два дзота с живой силой противника и склад с продовольственным фуражом. В этом бою капитан Гилимсон лично корректировал огонь, был тяжело ранен, но не ушёл с поля боя. Продолжая корректировать огонь, позднее в этом бою погиб смертью храбрых”. (Выписка из наградного листа от 1 июня 1943 года).

Приказом по Войскам Первой Ударной Армии № 0364 от 28.06. 1943 года “За образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить Орденом Отечественной Войны II степени капитана Гилимсон Арона Исааковича - посмертно”.

Конечно, можно было написать о большем количестве наших родственников из семейства Зельдиных. Ведь эта семья была большой: семь детей, значит и было много внуков, правнуков, племянников и т. д. Но жизнь вносит свои коррективы. Одни остались в Витебске, Смоленске, Запорожье, другие уехали в Ленинград, Москву, Минск. Родственница, тётя Берта, была сыном эвакуирована в Уфу в начале войны. Он обещал за ней приехать после победы, так и не приехал - погиб, а она, мать, все годы его ждала, и не дождалась. Разъехались родные и в Латвию, Литву, Эстонию. У моей мамы были родственники - Лейкины. Лея (Лиза) Лейкина приходилась ей двоюродной сестрой. До войны они жили в Смоленске. В семье были две девочки: Рая и Софа. Из эвакуации проехали через разбитый родной город. Решили поехать дальше до более-менее целого города. Им оказалась Рига. Поезд дальше не пошёл, остались жить в этом городе. Л. Лейкина быстро освоила латышский язык, работала продавцом в магазине.

После перестройки подались в разные страны: в Израиль, Америку. Старые родственники умерли. Связи оборвались. Многие молодые не знают свои корни. Мне не знакомы более молодые родные. Потому о них я ничего не могла написать. Очень жаль.