Записки активного участника Второй мировой войны
Предвоенные трудовые будни
В начале июня 1941 года как технический руководитель Харьковского областного карьероуправления я получил задание от Харьковского облисполкома в срочном порядке выехать в Днепропетровск и Запорожье для оформления передачи в наше ведение и организации работ на гранитном карьере в Запорожской области. Харькову требовался камень для строительства, особенно для объектов оборонного значения. Вообще, в то предвоенное время в нашем управлении чувствовалось довольно заметное изменение требований по части увеличения добычи нерудных материалов, организации на отдельных карьерах работы в 3 смены и отпуска этих материалов заводам и стройкам, имеющим особое значение для обороны страны. Вернувшись из командировки во второй декаде июня после успешно выполненного задания, я включился в свою повседневную деятельность, а изменившиеся некоторые требования и условия привели к значительному напряжению сил всего коллектива нашего карьероуправления. Все работали с большим энтузиазмом, ибо знали, что это очень нужно для укрепления обороны страны.
Я совершенно не мог в то время и думать, что меньше, чем через месяц, буду уже в числе других в составе 2-го Харьковского ополченческого полка, и ежедневно в 6 часов утра на площади им. Дзержинского мы будем до работы в течение 2-3 часов заниматься строевой подготовкой.
Вероломное нападение Гитлеровской Германии на Советский Союз и сложившаяся в то время неблагоприятная обстановка на фронтах потребовали срочного проведения оборонительных работ на дальних подступах к Харькову.
На строительстве оборонительных сооружений
Уже во второй половине июля 1941 года наш ополченческий полк был направлен и выполнял работы по устройству противотанковых рвов и эскарнов в Богодуховском районе и Будах, а затем восстанавливал так называемый Турецкий вал – если не ошибаюсь, в Зачепиловском районе вблизи границы с Днепропетровской областью. Все работы проводились вручную. На каждый погонный метр рва или эскарна становилось по 10–12 человек, и путем постепенного его углубления и расширения с последующей перекладкой грунта достигался необходимый профиль оборонительных сооружений. В строительстве оборонительных сооружений, возводимых в Харьковской области, принимало участие большое количество харьковчан: рабочих, ИТР, служащих и студентов.
В районе г. Богодухова фашистский самолет довольно низко пролетел, сбросил листовки и пытался обстрелять район работ, но был отогнан огнем наших зенитных пулеметов.
В Зачепиловском районе, когда мы выполняли работы по восстановлению бывшего Турецкого вала, мы были свидетелями того, как группа немецких стервятников пикировала на железнодорожный мост.
Хотя наш ополченческий полк в боях не участвовал, но распорядок и дисциплина поддерживались на уровне Уставов армейской службы.
В начале сентября 1941 года большую группу ополченцев сняли с оборонительных работ и поездом отправили в Харьков.
По прибытии в Харьков я сдал свою бронь, которая давала мне право как специалисту быть освобожденным от военной службы. Тут же написал заявление с просьбой зачислить меня добровольцем в ряды действующей Красной армии. Таким образом, я был зачислен бойцом в формировавшийся тогда 5-й Харьковский добровольческий батальон. Семью я уже в Харькове не застал (жена и двое маленьких детей, 1936 и 1938 годов рождения). Они эвакуировались в неизвестном направлении, и только спустя более полугода я узнал, где они. На работе был оформлен приказ о моем уходе в ряды Красной армии и сделана соответствующая запись в трудовой книжке.
5-й Харьковский добровольческий батальон
Итак, с 10 сентября 1941 года я – боец Харьковского добровольческого батальона.
Сборный пункт батальона был на территории нынешнего Харьковского Политехнического института. Оттуда мы пешим порядком отправились на станцию Харьков-Левада.
Нас провожали многие харьковчане. Это было жуткое зрелище: плач и вопли родных и близких тех, кто уезжал на фронт.
Меня провожал только отец, который многие годы работал на Рыжовском деревообрабатывающем заводе, вначале рабочим, а затем бракёром готовой продукции.
Там, на вокзале, я видел отца в последний раз. Он последним из заводских эвакуировался на восток и, как я впоследствии узнал, он работал в каком-то колхозе. В дороге из Харькова он сильно простудился и, уже больным, переехал в Магнитогорск к моему старшему брату, где и умер в 1942 году.
Нас в указанном батальоне было около 800 человек, так что последнее расставание на Леваде в Харькове было, действительно, для многих именно последним.
Разгрузились мы в Змиёве, там были обмундированы в красноармейскую форму, и начались ежедневные занятия по военной подготовке.
Мы находились в Змиёвском лесу. Очевидно, в этот район были заброшены немецкие лазутчики, так как чем еще можно объяснить, что несколько раз на дороге, по которой обычно следовал наш батальон на занятия, на обочине были аккуратно разложены листовки. Мы эти листовки немедленно уничтожали.
О том, что в этом районе действовали осведомители противника, свидетельствует такой факт: когда по тревоге весь батальон собрался ночью для перехода в Чугуев, в это время появились немецкие самолеты и стали бомбить опушку леса. К счастью, от этой бомбежки никто не пострадал. Мы находились в районе Чугуева непродолжительное время и в первых числах октября снова двинулись в поход, но теперь наш переход был более длительным и довольно трудным.
Наступила глубокая и холодная осень. Мы совершали только ночные марши, порядка 30–40 и более километров за ночь. А днем несли уставную службу, спали и отдыхали до вечера.
По-разному нас встречали местные жители. Но особенно мне запомнилась встреча в глухой деревушке. Шел сильный дождь, мы промокли, как говорят, до ниточки, а тут показалось жилье. Мы вошли в дом и увидели, что, можно сказать, там не только лечь негде было, но и пройти было невозможно. Все было занято солдатами других войсковых частей. И тут появляется старик-хозяин дома. Увидев нас, а вид был у нас неважнецкий, он засуетился, сказал, что как-нибудь и нас устроит, и предложил нам покушать. А кушать предложить, кроме хлеба и чеснока, у него ничего уже не было. Но он с такой теплотой сказал, что все, что было, он раздал солдатам раньше, а нас может угостить хлебом и чесноком... Я на всю жизнь запомнил этого старика и его хлеб с чесноком.
На 18-е сутки мы пришли в Луганск. Помню хорошо, что в этот день было сообщено, что наши войска после упорных боев оставили мой родной город Харьков.
Другая приятная встреча была уже в Луганске. Там мы, четверо харьковчан, остановились на ночлег у одной хозяйки.
Первым делом хозяйка заставила нас снять все промокшее обмундирование, оно было просушено. Мы же завалились спать, а затем последовал специально для нашей группы приготовленный обед. За этим семейным обедом выяснилось, что муж хозяйки – моряк, и они от него с первых дней войны не имеют никаких известий.
Но не везде нас так встречали, были, к сожалению, случаи, когда хозяева отказывались пускать в свои дома, не хотели принимать советские деньги, но на таких находилась наша должная управа.
Мы, как уже было сказано, следовали ночами. Путь наш из Чугуева проходил через Каменную Яругу, Старобельск и далее на Луганск.
Ну, а вооружение нашего батальона, прямо скажем, было неважным. На весь батальон – 19 винтовок и один учебный пулемет, но зато после Змиёва нам каждому выдали по 60 патронов и Кременчугской махорки – не помню уже точно сколько, но не менее 10–15 пачек на человека. Все это мы носили весь путь следования в вещмешках.
Утром мы, как и было приказано, собрались в помещении пожарной команды, а затем всем батальоном пошли в расположение военного городка.
A на плацу военного городка в Луганске наш батальон влился в состав формировавшейся там 24-й отдельной стрелковой бригады. Это было 23 октября 1941 года.
Я был зачислен старшим телефонистом отдельного батальона связи указанной бригады.
Дорога на фронт
И снова, но уже в составе этой войсковой части, был совершен переход из Луганска до станции Чертково Ростовской области.
Там мы были несколько дней. Эти дни были заняты тактическими занятиями.
Здесь был совершен налет фашистских стервятников, и имелись жертвы среди личного состава воинских частей, которые тогда находились на этой станции в ожидании отправки на фронт.
В начале ноября 1941 года мы погрузились в товарные вагоны, и дальше наш путь лежал через Мичуринск в Рыбинск.
В обычном двухосном вагоне нас ехало 96 человек. Спали поочередно и спустя несколько дней прибыли в город Рыбинск.
Там мы получили зимнее обмундирование, личное оружие и принимали военную присяга.
А дальше снова – погрузка в эшелоны, но теперь уже непосредственно на фронт.
Волховский фронт
Выгрузились мы на станции Малая Вишера. В районе станции все горело после только что совершенного налета авиации противника. Ускоренным маршем мы двинулись в сторону реки Волхов.
Здесь наша бригада получила первое боевое крещение, участвуя в боях при форсировании реки Волхов.
Я был связистом – старшим телефонистом отдельного батальона связи 24-й отдельной стрелковой бригады с момента ее формирования в октябре 1941 года (г. Луганск). Форсирование реки Волхов подразделениями нашей 24-й отдельной стрелковой бригады 2-й ударной армии проводилось при яростном сопротивлении противника. Это было в декабре 1941 года. Бой практически шел беспрерывно, ведь предстояло форсировать довольно широкую реку по льду, который был покрыт высоким слоем снега. Немцы же на противоположном берегу располагались на высотах и имели солидные береговые укрепления. Выгодное расположение немцев позволяло им просматривать и обстреливать наши боевые порядки. С момента начала форсирования реки Волхов я дежурил на коммутаторе центральной связи бригады. Никакого шалаша или другого защитного сооружения не было. Я сначала сидел на снегу, затем – лежал. И так беспрерывно в течение 22 часов я обеспечивал работу центрального узла связи. К стыду, подготовленных связистов тогда почти не было, и когда я уже обессилел и окоченел от холода, меня сменил младший лейтенант-связист. За грубые просчеты в организации дневного форсирования Волхова, приведшие к большим потерям в людях, командир бригады был отстранен от командования. Был назначен новый командир бригады, полковник Девятов. Это был опытный командир. Он очень умело организовал форсирование реки ночью. При самых минимальных потерях под его руководством удалось не только форсировать реку, оттеснить немцев с занимаемых укрепленных позиций, но и создать плацдарм на противоположном берегу.
В последующее время мне часто приходилось дежурить у телефонного аппарата на передовом наблюдательном пункте командира бригады, и я всегда восхищался его мужеством, тактичностью в поведении и смелыми решениями в самых трудных ситуациях.
Наша бригада в составе 2-й ударной, а затем 59-й армий Волховского фронта участвовала в битве за город Ленинград.
О боевых действиях этих Армий уже написаны обширные мемуары видными военачальниками, да и не мне, рядовому в то время связисту-телефонисту, писать об этом. А вот как и в каких условиях мы, скромные и малозаметные труженики войны, обеспечивали связью подразделения нашей бригады в условиях лесисто-болотистой местности Волховского фронта зимой, весной и летом – в от об этом я хочу рассказать, да и о быте солдат не будет лишним упомянуть.
Сейчас все солдаты носят ботинки или сапоги, а тогда мы носили ботинки с обмотками. Представьте, что вы передвигаетесь по болоту, а тут вдруг размоталась обмотка, следом идущий наступил на нее, вот и попробуй достать конец этой обмотки из грязи, а затем снова обмотать, да еще если грязь – ледяная.
У связиста, кроме боевого оружия, вся связь "на себе": это может быть катушка с телефонным проводом, телефонный аппарат или коммутатор, а также необходимый инструмент и обязательно – саперная лопатка.
Вот в таком снаряжении мы передвигались, обеспечивая проводной связью боевые подразделения бригады, зимой – преодолевая глубокий снег, а весной и летом – болотистые места, зачастую пользуясь шестами, чтобы знать глубину болота, в общем, местности, наподобие той, в которой утонула девушка – отважный боец в кинокартине «А зори здесь тихие».
Прибыв на фронт, вначале от непогоды мы устраивали шалаши, а затем наловчились делать землянки-срубы – с накатами в несколько рядов бревен. Но вот беда: весной укладываемся спать вроде в сухом, а просыпаемся - и все основание сруба - в воде. Тогда мы устраивали что-то наподобие нар.
У нас были переносные печки-«буржуйки», а в топливе мы не нуждались, а в качестве светильников использовали обычные снарядные гильзы.
Как старшему телефонисту мне приходилось неоднократно дежурить у телефонного аппарата на передовом НП бригады, работать на коммутаторе центрального узла связи бригады и тянуть линии связи в подразделениях.
Вспоминаю, как во время очередного массированного налета фашистских стервятников и интенсивной бомбежки наших боевых порядков все линии центрального узла связи оказались почти полностью выведены из строя. Несмотря на непрекращающуюся бомбежку, я со своим напарником Ропаем (он из Луганска) приступили к ликвидации обрывов и тем самым обеспечили бесперебойную связь с подразделениями.
Было и такое, что я на несколько дней потерял слух, так как вблизи меня разорвался снаряд, когда я находился в районе нашего передового наблюдательного пункта.
В другом обстреле погиб молодой связист, который буквально на несколько минут вышел из сруба передового НП.
И совсем счастливый для всех нас – связистов случай, когда рядом со входом в сруб, где находились связисты, упала бомба. Весь сруб задрожал, нас всех «маленько» присыпало, а когда мы выбрались из сруба, мы увидели, что стабилизатор двухсоткилограммовой бомбы торчит на поверхности. Бомба не разорвалась.
Все мы знали, что, когда вблизи расположения подразделений нашей бригады в воздухе появлялись немецкие самолеты-наблюдатели «Рама» или «Костыль», добра не жди.
Установленные на этих самолетах оптические приборы позволяли немецким летчикам-наблюдателям очень точно определять расположение наших войск.
В одной из передислокаций наших частей и организованном непродолжительном привале, несмотря на категорический запрет разжигать костры или организовывать подогрев пищи в котелках, отдельные красноармейцы все же стали готовить себе еду. А в это время появилась «Рама», и буквально через несколько минут в наше расположение попало несколько снарядов. Было более 30 убитых, много раненых. А как страшно смотреть, когда от взрывов разносятся лошади. Ведь тогда все перевозки осуществлялись, в основном, лошадьми. Мне и моим товарищам повезло только потому, что, когда показалась «Рама», мы отошли подальше и оказались за деревьями в глубоком снегу.
Я хорошо помню, что было 28 апреля 1942 года. Нашему подразделению было приказано выйти к шоссе, но для этого предстояло преодолеть участок, который простреливался немцами. Мы друг с другом попрощались. Наше исходное положение было на опушке негустого леса, а преодолеть нужно было практически открытую местность. Кое-где были отдельные кусты. Примерно в центре поляны из-за бездорожья, а может быть, по другим причинам, застрял трактор. Оторвавшись от расположения, я прямиком побежал в сторону трактора. Немцы стреляли в меня на опережение. Там уже лежали убитые наши бойцы. Вероятно, немцы посчитали, что я убит, тут же выстрелом они подожгли трактор, а я отполз несколько назад и дальше то ползком, то перебежками достиг небольшого ручья, через который было переброшено бревно.
Какой-то молодой красноармеец не захотел лезть в ледяную воду и как только он ступил на это бревно, был сразу скошен автоматной очередью насмерть.
Я же при полном снаряжении (я еще носил коммутатор РЭ-12) опустился в ледяную воду, держась рукой за бревно, благополучно вышел и, окоченевший от холода, все же дошел к месту сбора на шоссе.
Но здесь появился немецкий самолет и стал нас обстреливать, но все на этот раз обошлось благополучно.
В процессе работы у нас накопился определенный опыт по организации связи и, представьте, были внесены по моему предложению элементы рационализации. Так, на коммутаторе, вместо 12 абонентов, мы подсоединяли до 20, но это требовало особого внимания со стороны дежурного телефониста. Нельзя не сказать о позывных, которые были обязательными в телефонных разговорах начиная от красноармейца и до командарма. Это были названия городов, рек, цветов и т.п. Телефонной связью мы пользовались также для сбора самой свежей информации для регулярно выпускаемого «Боевого листка» в нашем батальоне связи.
Воспоминание будет неполным, если я не расскажу о том, как распределялись продукты в отделении среди красноармейцев. Обычно это делалось по известной фронтовикам системе «кому», чтобы никому не было обидно. За время моего пребывания на Волховском фронте все было: и нормальное питание с фронтовыми 100 гр. водки, и половина сухаря на день, суп, сваренный на снеговой воде без соли, и радость находки и отвара мяса мороженной лошади, опять же – без соли, и глоток хорошей воды, когда вокруг заболоченная местность.
С декабря 1941 года по июль1942 года я не видел ни одного жилого дома, разве только тогда, когда в июле 1942 года я заболел цингой и был отправлен в госпиталь на излечение.
Несмотря на исключительно трудные условия, сложившиеся в то время, мы, рядовые бойцы, всегда верили в нашу безусловную победу над гитлеровской Германией. Обычно все разговоры среди красноармейцев сводились к тому, как будет после войны. Каждый высказывал свою мечту и строил мысленно планы на будущее.
Как бесценная реликвия в нашей семье сохраняется письмо, которое получила моя жена от военкома отдельного батальона связи 24 отдельной стрелковой бригады Волховского фронта Бутаева, датированное 5 июня 1942 года. В ответ на письмо моей жены, которая в то время находилась в эвакуации в г. Алма-Ата, Бутаев написал:
«Добрый день, милая Горелик! Сообщаю, что муж ваш, Горелик Лев Семенович, жив и здоров, чего и Вам желаю. Доброго и хорошего успеха, трудиться в тылу. Ваш муж награжден правительственной наградой. Я его вызвал к себе, и он сказал, что пишет Вам письма регулярно и также получает от Вас. Не знаю, почему Вы не получаете. Мы беспощадно громим гитлеровских разбoйников. Ждите нас с победой. Желаю здоровья, успехов в тылу, с детками».
Какая вера в победу! Какая теплота и доброжелательность!
Каждому из нас тогда предстояло еще долго воевать до окончательной победы. Много наших товарищей не вернулось с войны, некоторые стали инвалидами, но в то трудное время, особенно на подступах к городу Ленинграду, мы все верили, что победа будет за нами.
В гвардейских минометных частях на Юго-Западном и 3-м Украинском фронтах
Беспрерывное и длительное пребывание на передовой в условиях лесисто-болотистой местности Волховского фронта, на морозе, в снегу в осенне-зимний и весенний периоды, с перебоями в снабжении продуктами питания привел к тому, что я заболел цингой в тяжелой форме. Это довольно неприятная штука: тело покрывается язвами, десны сильно кровоточат, зубы выпадают...
С июля по август включительно 1942 года я находился на излечении в госпиталях (Боровичи, Рыбинск, Углич). Лечили нас хвойной настойкой и свежими огурцами. Давали еще какие-то таблетки. Из батальона выздоравливающих я и еще два товарища были направлены на ст. Неболчи в управление тыла Волховского фронта.
Там после соответствующего собеседования уже большей группой нас отправили на ст. Хвойная, а затем в Москву. В Москве – снова собеседование, и уже многочисленной группой с Казанского вокзала мы поездом проехали до ст. Миасс, что на Урале.
Здесь – снова собеседование, и, наконец, я и другие товарищи (уже ранее побывавшие на фронте), были зачислены на спец. курсы.
Казарма наша была в центре города в бывшем посудном магазине. Были двухэтажные нары. Заправка постелей на верхних нарах требовала особой сноровки.
Занятия проводились по ускоренной программе, и, что самое важное, – нужно было все запоминать, так как записей никаких по спец. подготовке не разрешалось делать.
В военном городке на специально оборудованной и хорошо охраняемой площадке были выставлены разновидные реактивные боевые установки.
Преподаватель показывал, называл отдельные узлы и их назначение. Все нужно было запоминать. Туда мы почти ежедневно приходили для изучения материальной части. Были также организованы показные стрельбы из установок БМ-13. На нас это произвело огромное впечатление.
Все шло по расписанию, но в конце ноября 1942 года нас неожиданно отправили на станцию, а затем поездом до Омска.
В Омске наша учеба продолжилась на территории 2-го Омского артиллерийского училища, а в первой половине января 1943 года в числе 15 человек – слушателей КУКС, мы без экзаменов, были направлены в Москву в резерв гвардейских минометных частей (ГМЧ).
В феврале 1943 года приказом Зам. Министра Обороны СССР мне было присвоено звание Гвардии лейтенанта, и я был направлен в 61-й гвардейский минометный полк, где я был назначен командиром 1-й батареи 292 дивизиона.
По «зеленой улице» наш эшелон мчался на юг. Выгрузились мы на ст. Кантемировка и своим ходом через Старобельск, Меловую, Купянск добрались в район г. Изюма.
17 июля 1943 года в 5 часов 20 минут мы дали залп по расположению немцев в районе Рощи Протопоповской и деревни Каменка. До 14.00 часов с одних позиций мы дали 7 дивизионных залпов, тем самым дали возможность нашей пехоте форсировать реку Северский Донец и закрепиться на плацдарме, оттеснив противника с ранее занимаемых позиций. Дав 7 дивизионных залпов с одной позиции, мы тем самым ввели в заблуждение немцев, так как они считали, что после каждого залпа боевые установки выезжают, и последующие залпы дают с других позиций. В районе Святогорска с открытых позиций мы дали два залпа, и наша пехота после этого успешно заняла новые рубежи. Когда мы отъехали после первого залпа, противник обрушил по нашему следу (дорога была пыльной) шквал артиллерийского огня, ведь они занимали господствующие высоты и всю местность хорошо простреливали. Примерно через полчаса мы с этой открытой позиции дали 2-й залп, после чего немцы снова открыли ответный огонь. Некоторые бойцы поседели от шквала огня, в котором мы оказались. Был и такой эпизод: в районе Рощи Протопоповской немцы в одно и то же время выходили из Рощи и выполняли какую-то работу на открытой площади. Разведка точно установила, когда, где и сколько фашистов выходит. И когда их оказалось на площади больше, чем всегда, нам передали исходные данные. Залп был точным. Ни один фашист уже больше не выходил… За этот залп наша батарея получила благодарность от командования.
Был случай, когда мы форсировали Северский Донец на примитивной переправе, но нам тут же пришлось возвращаться, так как обстановка на этом участке сильно изменилась не в нашу пользу. А до того, как мы начали переправу боевых установок, немецкие самолеты бомбили район переправы.
В нескольких метрах от переправы лежала, вся в крови, молодая девушка-красавица в военной форме. Очевидно, она была регулировщицей. На войне я насмотрелся всего. Но когда видишь убитую молодую жизнь – это незабываемо.
Вот и плацдарм у села Богородичное, что под Голой долиной. Еду с машиной с боеприпасами, подъезжая к переправе, встречаю командира нашего 61 БМП, героя Советского Союза, гвардии подполковника Кириллова В.И. Он мне рассказал об обстановке на плацдарме и даже предупредил, что противник близко, а отдельные власовцы обстреливают наши огневые позиции.
Копая аппарели, мы землю выбрасывали, создавая защитный бруствер. Проверка была простой: из-за бруствера выставлялась канистра, если она не простреливалась, значит все в порядке.
Примерно в 3 часа на рассвете 30 июля меня к себе вызвал командир дивизиона и приказал лично встретить и поставить боевые установки. Когда я пошел встретить вторую боевую установку, противник начал сильный минометный обстрел нашего расположения. Дорога была открытой. Я помню, что успел лечь, затем пришел в сознание, находясь в полевом госпитале на другой стороне Северского Донца в селе Радьковские пески.
Так как у меня было проникающее ранение черепа, я был срочно отправлен в нейрохирургический госпиталь (Россошь). Все ранения «хороши», но нейрохирургическое, связанное с ранением головы и позвоночника, – это особой тяжести ранения.
Самому переносить тяжесть ранения, да еще быть в окружении тяжелейших раненых в госпитале требует большого самообладания. Первое время в результате ранения черепа у меня правая рука и нога не давали полных движений, а затем это постепенно наладилось. Но, к сожалению, в госпитале у меня было два приступа с потерей сознания. Этому тогда не придали особого значения, и спустя 2 месяца я был выписан. Возможно, такое невнимательное отношение было связано со срочной передислокацией этого госпиталя.
61 гвардейский минометный полк, в котором я служил до ранения, поддерживал подразделения Юго-Западного фронта.
После ранения группой ГМЧ 3-го Украинского фронта я был направлен в 58 гвардейский минометный полк – не командиром батареи, а парторгом 2-го дивизиона. Тогда только ввели должность парторга. Признаться, я никогда не был на партийной работе, но постепенно при помощи Политотдела стал выполнять свои обязанности в соответствии с требованиями фронтовой обстановки. По долгу службы я вел учет коммунистов, и самым печальным было в журнале делать запись: «убит в бою» или «ранен и отправлен в госпиталь». Мы многих потеряли прекрасных людей. Я вспоминаю Чекмарева. Он был студентом 2-го курса Тимирязевской академии. Это был прекрасный товарищ, и кто знает, кем бы он стал, если бы остался жив. Будучи парторгом, я прошел боевой путь нашего полка от Днепра в районе Днепродзержинска, через Софиевку, Кривой Рог, Николаев, Раздельную, Одессу, Тирасполь и, наконец, плацдарм Днестра у деревень Русская и Украинская Слободка.
В результате стремительного наступления войск 3-го Украинского фронта в Днепропетровской области наш дивизион 58-го гвардейского минометного полка буквально «на плечах» противника въехал в населенный пункт, который назывался Детдом.
Еще в одной из комнат какого-то дома были раскрыты книги с немецкими записями...
Самым страшным было то, что мы увидели. Дети были живыми скелетиками. Нет этим немецким извергам никакого прощения. По сей день у меня перед глазами это страшное зрелище.
Во всех населенных пунктах и городах, которые освобождали наша доблестная Красная армия, в том числе и гвардейские минометные части, нас встречали с большой радостью, а вот как нас, то есть 58-й гвардейский минометный полк, встретили в Одессе, заслуживает того, чтобы это более подробно описать. Въезжали мы в Одессу со стороны Пересыпи. С некоторых боевых установок были слышны песни, больше всего ракетчики пели «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил...» В общем, настроение у всех бойцов и командиров было приподнятое. Так как я в довоенное время учился в Одессе и приезжал на отдых в санаторий в этот прекрасный город, командир полка гвардии подполковник Линенко В.З. распорядился, чтобы я ехал в головной открытой машине и следовал по самым главным улицам освобожденной Одессы. Это все происходило 10 апреля 1944 года. И так вся колонна нашего полка проехала по улице Советской армии, затем по Дерибасовской, Пушкинской, по привокзальной площади и, наконец, прибыла к месту нашей временной дислокации – Водопроводной улице. Конечно, одесситы проявляли особый интерес к нашим частям, ведь в большинстве жители впервые видели «Катюши», а нас всех буквально забросали цветами. По ходу следования наших машин одесситы стояли сплошной стеной по обе стороны улиц. Неслись приветственные возгласы в нашу честь. Такое забыть невозможно! А как в этот же день, но вечером, нас встречали в своих квартирах одесситы – это трудно описать. Одесситы – народ жизнерадостный и гостеприимный, и сейчас, спустя много лет, при организации встречи однополчан 58-го и 61-го гвардейских минометных полков мы всегда, как и в далекие годы войны, встречаем с их стороны самый теплый прием и внимание к освободителям города-героя Одессы.
Последствия ранения головы все больше давали о себе знать, что привело меня к пожизненной инвалидности.
И так я стал инвалидом Великой Отечественной войны 2-й группы с 1 октября 1944 года.
Описывая свою жизнь в годы Великой Отечественной войны, будучи активным ее участником на Волховском фронте (24-я отдельная стрелковая бригада), Юго-Западном фронте (61-й гвардейский минометный полк) и 3-м Украинском фронте (58-й гвардейский минометный полк), считаю своим долгом отметить светлой памятью погибших в боях за нашу Родину бойцов и командиров всех национальностей.
В послевоенное время, несмотря на свою болезнь, хотя с перерывами, работал на руководящих инженерно-технических должностях в горной, стройматериальной промышленности и строительстве. Участвовал в восстановлении и строительстве цементных, керамических заводов и нерудных предприятий. Был главным инженером проекта крупных горных разработок, участвовал в строительстве Куйбышевской и Каховской гидростанций. Занимался вопросами экономической эффективности внедрения новой техники в строительстве и на предприятиях стройиндустрии.
Я, рождения 16 ноября 1912 года, по специальности – горный инженер. Л. Горелик
Горелик Лев Семенович, гвардии лейтенант, инвалид Великой Отечественной войны 2-й группы, бывший ст. телефонист ОБС 24-й отдельной стрелковой бригады Волховского фронта, ветеран 61-го и 58-го минометных полков Юго-Западного и 3-го Украинского фронтов.
Имею следующие награды: орден Отечественной войны 1-ой степени, медаль «За боевые заслуги», медаль «За победу над Германией», медаль «За доблестный труд в Отечественной войне», медаль «Ветеран труда». Юбилейные медали: знак «25 лет Победы в Великой отечественной войне».
Памятные знаки: Ветеран 2-й ударной армии, Волховский фронт «В память битвы за Ленинград», ветеран гвардейских минометных частей.