Наша родословная

Никто не в состоянии проследить сейчас наш род на глубину веков. Но, что можно, надо сохранить, чтобы мы, а потом наши последующие поколения не могли бросить себе упрек, что мы люди, не помнящие родства.

Откуда происходит, когда и как появился на Украине, под Одессой, прадед Барбараш, неизвестно. Сейчас не у кого уже узнать, а много лет тому назад никто об этом не задумался и этим не интересовался. Сколько было у прадеда детей, об их судьбе никто не расскажет.

Достоверно известно только, что был у него сын, мой дедушка, Барбараш Элье (Илья), и жил он в местечке (теперь районный город) Березовка, что в 100 км от Одессы.

Происхождение и имя бабушки, к большому сожалению, совсем затерялось.

Дедушка Элье был почти безграмотен, умел читать – или просто знал на память молитвы. Но почитали его в быту и в синагоге как честнейшего человека, скурпулезно исполнявшего все еврейские законы. Правда, это не делало его богаче, и часто ему приходилось униженно просить у местных богатеев одолжить рубль-другой, чтобы купить продукты для почти голодающей семьи.

Дедушка был портным. Но в местечке было несколько портных, а заказчиков не так уж много. Поэтому жил он с семьей, как все бедняки, и, чтобы как-то кормить семью, одалживался у своих будущих клиентов, в расчете, что расплатится с долгами работой, которая появлялась раз или два в году перед еврейскими праздниками, когда лавочники и ремесленники других профессий считали своим долгом перелицевать давно изношенный костюм или пальто и сшить что-нибудь новое своим старшим детям.

И еще раз в году появлялась работа перед христианскими праздниками, когда окрестные зажиточные крестьяне, в особенности немецкие колонисты (так называли немцев-крестьян, живших в деревнях компактными колониями), делали обновы после уборки и продажи урожая.

В остальное время года дедушка, как правило, ничего не зарабатывал, и недостатка в семье не испытывали только в количестве детей. Было у дедушки и бабушки шесть сыновей и одна дочь, что считалось большой удачей, так как заботиться о приданном следовало только для одной девушки.

Об учебе детей в семье, может быть, и мечтали, но единственное, чего достигли дети, и только благодаря помощи еврейской общины, – научились в хедере у меламеда чтению молитв и письму на языке идиш. Каким-то образом потом дети самостоятельно начинали читать и не очень грамотно писать на русском языке.

Когда все дети выросли и разъехались кто куда, жена умерла, и дедушка остался одиноким стариком, только сын Пиня (мой папа), переехавший с семьей в поисках работы и какого-то улучшения жизни в Одессу, взял его к себе домой. И здесь, году в 1922, дедушка умер.

Трое сыновей, Янкель, Пиня и Мойша, выучились у отца портняжному делу, и после женитьбы каждый работал самостоятельно на свою семью.

Один сын, Аврум, был отдан в учение к шапочнику и затем всю жизнь шил шапки.

Второй в семье деда сын, имени которого я не помню, и не знаю, какую он приобрел специальность, после погромов 1905 года уехал в Америку, и никто больше ничего о нем не слыхал.

Самый младший, Меир, был отдан в услужение лавочнику, он стал приказчиком, а в советское время продавцом.

Аврум и Меир жили в Одессе, а Янкель – в местечке Яновка где-то под Одессой. Они и большинство членов их семей погибли во время оккупации Украины немецко-фашистскими войсками. После войны объявились одна дочь и сын Янкеля, которые во время войны находились в армии.

Дочь дедушки, Хана, до замужества жила с родителями, а после уехала с мужем в Херсон, где умерла от голода в 1922 году.

От Ханы остался сын. Спас его от голодной смерти мой папа Пиня, которому удалось его каким-то образом вывезти из голодающего Херсона. Когда папа с семьей уехал из Одессы, мальчика взяли на попечение оставшиеся там папины братья. Что стало с ним потом – неизвестно.

Папа, Барбараш Пиня бен Элье (Петр Ильич), родился 15 октября 1881 года. Дата мне хорошо запомнилась по неизгладимым из памяти дням 15 и 16 октября 1941 года.

Идет война, немцы наступают и, хотя об этом боятся и слово вымолвить, все чувствуют, что они уже где-то близко от Москвы, из которой эвакуируют заводы, учреждения и людей. Два моих брата, Сеня и Миша, в армии. Я готовлюсь уехать и вывезти родителей с собой куда-то в эвакуацию с оборонным институтом, в котором работал. И вот вечером 15 октября папа присел к столу и сказал маме и мне: «‎Давайте отметим, что сегодня мне исполнилось 60 лет».‎ Вот так впервые в нашей семье был отмечен день рождения главы семьи. Не принято было у нас отмечать дни рождения. Но очень уж тревожным, напряженным и неопределенным было время, каждый мог погибнуть в любой момент. И папа, видимо, подумал – пусть оставшимся в живых запомнится этот день семьи.

До 1905 года папа жил и работал со своим отцом в Березовке. В 1905 году, во время революционных событий и последующих погромов, он вместе с братом участвовал в боевых дружинах, а затем, опасаясь мести черносотенцев, бежал с братом заграницу. Папа был хорошим рассказчиком и часто вспоминал и интересно рассказывал о приключениях, которые с ними происходили, пока они добирались без паспортов до границы, как они через нее переходили, затем путешествовали по Польше и как добрались до Антверпена. Здесь почему-то их пути разошлись. Брат устроился на пароход и уехал в Америку, а папа вернулся обратно к родителям в Березовку. Больше ничего о судьбе папиного брата неизвестно.

Вернувшись в Березовку, папа снова стал работать со своим отцом. Парень он был красивый, работящий. Поэтому приглянулся он как жених для одной из своих многочисленных племянниц жившему и работавшему в Березовке фельдшеру. Человек это был, видимо, незаурядный, о чем говорит хотя бы то, что, хотя он не имел высшего медицинского образования, его все звали доктором, высоко ценили и очень уважали как врача и человека. Он лечил большую часть жителей Березовки и ее окрестностей лучше, чем имевшийся там официальный доктор.

Но племянница жила не в Березовке, а в Борисове под Минском. Дядя так расписал свою племянницу, что папа поехал в Борисов и привез оттуда красивую молодую девятнадцатилетнюю жену – Фаню (Фрейду Завелевну Каплан).

О дедушке, бабушке и более ранних маминых родственниках ничего не известно.

Отец мамы, мой дедушка, Каплан Завель, жил в Белоруссии, в Борисове. Работал на кондитерской фабрике. Во время оккупации Белоруссии белополяками семья перебралась в Минск. Здесь дедушка заболел туберкулезом и умер в 1924 году.

Откуда бабушка Роза, из какой она семьи – не знаю. Только сейчас понимаешь, что все это надо было в свое время узнать и записать. Но хорошо знаю, что была бабушка замечательным человеком. Когда я ее узнал, это была красивая, пожилая, совсем слепая женщина. Ослепла она при последних родах в 1908 году. Несмотря на слепоту, она вела все хозяйство сына, у которого жила. Готовила еду в русской печке, в том числе фаршированную рыбу и жаркое в чугунке, которое называется чолнт, и цимес из рябой фасоли или моркови со шкварками.

В 1941 году, в первые же дни войны, она вместе с дочерью Геней, ее мужем и тремя детьми бежали из ада обстреливаемого, разбомбляемого и разрушаемого фашистами Минска. Но могла ли такая семья, со слепой старухой, далеко уйти? Где-то на дороге они, как и тысячи других бежавших людей, погибли под бомбежкой, или под гусеницами фашистских танков, либо в одном из лагерей смерти.

В семье Завеля и Розы Каплан было семеро детей – четыре дочери и три сына: Неся, Фрейда (Фаня), Геня и Рахиль, Абрам, Овсей и третий, вернее, первый сын, имени которого я не знаю. Он уехал в Америку, и ничего о нем неизвестно.

Старшая дочь, Неся, после замужества жила с мужем, двумя сыновьями и дочерью в Минске. В 1941 году сыновья ушли в армию, а ей с дочерью и мужем удалось вырваться из Минска и остаться в живых. Последние годы она провела с дочерью в Москве, совсем не выходила из квартиры не потому, что не могла, но ничем это не объясняла. Умерла она в возрасте девяноста с лишним лет.

Вторая дочь, Фаня (Фрейда), моя мама, в 1909 году вышла замуж за Пиню Барбараша, моего папу.

Мама получила довольно приличное по тем временам для девушки образование, свободно и грамотно читала и писала на еврейском языке идиш и русском. Особенно любила она читать романы, что, кажется, не очень нравилось папе, но с чем он в конце концов смирился. Была она хорошей хозяйкой, отлично готовила и великолепно пекла очень вкусные пироги, разные печенья, в том числе и знаменитый еврейский штрудель. Была она добрым, отзывчивым человеком и дом вела гостеприимный – кто бы не приезжал в Одессу, а затем в Москву, ­– всегда находил кров, еду и привет в нашем доме. После гибели младшего брата Овсея она помогала, как могла, его вдове, оставшейся с двумя детьми.

Превратности судьбы она переносила стойко и спокойно, не помню, чтобы жаловалась или причитала по какому-либо поводу. Будучи уже пожилой женщиной, стала активисткой в райженотделе и всячески помогала одиноким и бедным семьям.

Мама умерла в возрасте восьмидесяти пяти лет в 1971 году в Москве и похоронена на Востряковском кладбище.

Третья дочь, Геня, вышла замуж за парикмахера, успела родить троих детей, а в 1941 году вместе с мужем, детьми и слепой матерью погибла где-то на дороге под Минском, из которого они бежали под бомбежкой фашистской авиации.

Четвертая дочь, Рахиль, молодой девчонкой вышла замуж за политработника. После рождения трех дочерей муж оставил семью, и тетя Рахиль сама, без посторонней помощи, отказавшись устраивать вторично свою личную жизнь, вырастила, воспитала и дала образование трем дочерям. Сейчас она живет в Минске со старшей дочерью Женей, не вышедшей почему-то замуж и не создавшей самостоятельной семьи. Она врач-невропатолог, кандидат медицинских наук. Живут они в Минске.

Сын, Абрам, где и когда получил среднее техническое образование, не знаю. Но в 1923 году, когда я его впервые узнал, это был красивый молодой мужчина, возглавлявший артель электромонтеров, занимавшуюся монтажем электрооборудования на различных предприятиях, в учреждениях и жилых домах Минска и других городов Белоруссии.

Высокое качество работы, ответственные и добросовестные отношения с заказчиками, внимание к товарищам по работе вызывали огромное уважение к нему. И когда позже, когда он уже работал в государственных монтажных организациях, его принуждали к различного рода отступлениям от качества работы, к нарушениям техническим и финансовым, он какое-то время терпел, а а затем не выдержал и, как только стало возможным, ушел на пенсию.

Женился он довольно поздно, но успел родить дочь и сына. Умер дядя Абрам восьмидесяти двух лет в Витебске.

Его дочь Зина окончила университет в Минске, живет в Молодечно, работает педагогом в школе, преподает химию. Имеет сына Юру и дочь Олю.

Сын дяди Абрама, Юра, окончил институт, живет в Витебске и работает инженером-конструктором по станкостроению. Имеет двух дочерей.

Младшим сыном в семье Каплан был Овсей. Отец хотел сделать его раввином, поэтому отдал его в еврейскую семинарию, где он получил основательное еврейское религиозное образование. Но наступили новые времена, и молодой человек не хотел быть служителем синагоги. Он перешел учиться в нормальную школу, успешно ее окончил и поступил в Московский энергетический институт. По окончании института получил красный диплом инженера, начал работать и женился. В семье родились дочь Зина и сын Женя. Все шло хорошо. Но в одной из командировок он пошел после работы выкупаться и, не умея плавать, утонул при так и не выясненных обстоятельствах. Его жена Сара (Софья Яковлевна), врач по образованию, замуж вторично не вышла, воспитала и дала образование детям, которые живут сейчас в Москве.

Таковы краткие известные сведения о наших ближайших родственниках.

Теперь можно продолжить рассказ о нашей семье.

Когда были живы мои папа и мама, я их не расспросил, поэтому точно не знаю, по какой причине и когда их молодая семья с двумя малолетними детьми переехала из Березовки в Одессу. Но, видимо, это произошло вскоре после начала войны 1914 года, когда в местечке работы для портного было мало, заработков не хватало, а семью кормить было надо. Так не попытать ли счастья в большом городе?

В Одессе жили мы на Преображенской улице, где-то недалеко от Большой и Малой Арнаутских улиц (были тогда в Одессе улицы с такими названиями) – и от известного на всю страну Привоза. Но пользовалась семья, главным образом, близко расположенным хорошим рынком на Базарной улице. Торговки хорошо знали своих постоянных покупателей и их детей. Поэтому, когда мама болела, лет с десяти на рынок ходил я, и торговки накладывали в корзинку все, как и маме, и рассчитывались без обсчетов – дорожили клиентурой.

Папа после Февральской революции был призван в армию и, когда в части узнали, что он умеет готовить еду, его назначили шеф-поваром. Со своими обязанностями он хорошо, видимо, справлялся, так как в полевую столовую, расположенную летом на берегу моря в районе Ланжерона, приходили обедать командиры, часто семьями, а мама с детьми почти ежедневно.

О том времени помнятся частые перестрелки на улицах, смена властей – то белые, то красные, ночные дежурства жильцов дома в подворотнях у закрытых и крепко запертых ворот. Тогда, кажется, все дома в Одессе имели двор, въезд в который закрывался массивными деревянными воротами с калиткой. Въезд в наш дом имел арочную форму, входить и выходить можно было через довольно низкую калитку с порогом. Взрослый человек должен был обязательно наклониться, чтобы перешагнуть через порог и не расшибить себе лоб.

Из жильцов дома особенно запомнились своим добрым отношением к детям дворник, которого все звали «Дед», и его жена – «Бабка». Они часто заводили к себе в квартиру, у одной стены которой стояла кровать, покрытая лоскутным пестрым одеялом и уложенными на ней высоко подушками, – одного-двух ребят со двора и кормили таким настоящим русским борщом, что аромат и вкус его, кажется, ощущаю и сейчас. Борщ надо было есть обязательно деревянной ложкой и подставлять под ложку, пока несешь ее от тарелки ко рту, кусочек хлеба, чтобы, не дай Бог, не уронить и капли.

Смена властей окончилась. Укрепилась новая, Советская власть. Войсковую часть, в которой служил папа, расформировали, и он снова стал портным у себя дома. Заказчиков почти не было, а когда появятся – неизвестно. И папа с мамой, уже с тремя детьми, в 1922 году решили поехать искать еврейское счастье под крылом маминых родных в Минске.

В Минске на Подгорной улице, в полуподвале одного из домов, сняли двухкомнатную квартирку, в которой можно было как-то жить, но открыть мастерскую никак нельзя было. Да и кто отдаст шить пальто или костюм незнакомому портному? И папа начал работать поденщиком у местного портного, который не управлялся сам со своими заказами, но папе платил гроши.

Так тянулось до лета 1923 года, когда семье совсем невмоготу стало сводить концы с концами, и решили, что пора мне, тринадцатилетнему мальчику, начать работать, чтобы как-то обеспечить жизнь семье. Так как у папы почти не было работы, то меня нельзя было усадить учиться портняжному делу и, как наиболее доступный выход из положения, меня взял в ученики электромонтера в свою артель мой дядя Абрам, мамин брат.

Папу, никогда не работавшего по найму, угнетала поденщина у другого портного, и он решил возвратиться на родину в Березовку. Был уже 1924 год, начался НЭП, и папе казалось, что там, в Березовке, он снова станет самостоятельно работать и зарабатывать на жизнь. Летом или осенью 1924 года папа с мамой и двумя младшими детьми уехали из Минска, а меня, уже имевшего перспективы на получение неплохой специальности электромонтера, оставили жить и работать в Минске. В феврале 1924 года, после смерти Ленина, меня как рабочего парня приняли в комсомол.

По возвращении в Березовку дела у папы пошли довольно хорошо, и в 1925 году родители пожелали, чтобы я приехал к ним.

Летом 1925 года, получив расчет в Минске, я приехал в Березовку. Работать там негде было, усадить меня учиться на портного ­­­– родители понимали, что уже поздно и бесперспективно, и что я окончательно оторвусь от учебы, которую начал в Минске в вечерней школе. Но отпускать меня обратно далеко в Минск им тоже не хотелось. Поэтому меня отвезли в Одессу, у кого-то устроили на квартире, пристроили в какую-то мастерскую по ремонту электромоторов. Но в Одессе я не прижился, меня мучила тоска и тянуло обратно в Минск.

Родители поняли, что в Одессеодинокому мальчишке трудно и недолго свихнуться куда-нибудь в сторону. Скрепя сердце отпустили меня обратно в Минск, благо там от меня не отказывались.

Возвратившись в Минск, я снова стал работать с дядей Абрамом и его друзьями. Но они уже были не свободные артельщики, а наемные рабочие, правда, высоких разрядов, как действительно высококвалифицированные специалисты широкого профиля, выполнявшие все виды электромонтажных работ. Это были замечательные люди с заложенным в крови и воспитанием ответственным и добросовестным отношением к своему делу, к работе, к взаимоотношениям между собой и другими людьми. Чтобы прогулять, схалтурить или быть пьяным на работе ­­– Боже, упаси. Они очень дорожили своей честью, и не зря в то время электромонтеры считались элитой, интеллигенцией рабочих – строителей Минска. (Мы были членами профсоюза строителей).

Вспоминается, например, Альтман. До прихода в артель к дяде он работал электриком в Минском театре, где часто ставили оперные спектакли. Обладая небольшим тенором и приличным слухом, он во время работы почти всегда напевал арии из различных опер.

Мои товарищи по работе были людьми грамотными, выросли в городе, и в них не было ничего специфического от старого местечкового еврейства. Подсознательно не желая от них отставать, я учился в вечерней школе и к 1930 году, в возрасте 20 лет, ее закончил, получив свидетельство о среднем образовании. К этому времени я уже был самостоятельным электромонтером высшего ­– пятого разряда. Как квалифицированного рабочего меня рекомендовали и в 1930 году приняли в члены партии. Вскоре было несколько попыток выдвинуть меня на какие-то должности в комсомольский аппарат. Но я твердо решил стать инженером-электриком. Для закрепления знаний, полученных в вечерней школе, я поступил и успешно закончил годичные курсы Московского заочного института.

В 1931 году я был принят в Московский Энергетический институт, который закончил с отличием в 1936 году, а с 1937 года учился там в аспирантуре.

В 1941 году я защитил диссертацию и, насколько мне известно, стал первым кандидатом наук и первым поколением интеллигенции в фамилии Барбараш.

После защиты диссертации меня оставили работать в институте ассистентом, а затем доцентом кафедры электрооборудования промышленных предприятий, и я стал научным сотрудником по специальности, по которой имел богатый производственный опыт, приобретенный до института.

Затем началась война, меня направили работать в оборонный институт, с которым в памятные октябрьские дни 1941 года я уехал в эвакуацию в город Пермь. Время было суровым, и жизнь нелегкой, но все жили и работали с одним желанием – выстоять, разгромить и победить фашизм.

По поручениям Наркомата и института я оказывал научно-техническую помощь некоторым оборонным предприятиям в различных городах. Оставшихся жить в Перми папу с мамой официально опекал институт, в котором я работал, а специальность портного, нужная людям везде, всегда и в любое время, помогала папе подрабатывать к тому, что получали по карточкам.

Летом 1942 года институт возвратили в Москву из эвакуации, а в 1943 году, вскоре после возвращения из эвакуации Энергетического института, меня отозвали туда обратно – работать доцентом.

Затем, по одному из действовавших в конце сороковых и пятидесятые годы сценариев, по стандартной схеме, я вынужден был в 1950 году из института уйти...

В 1953 году, после смерти Сталина, я был принят заведующим лабораторией в Научно-исследовательский институт ВНИИжелезобетон, где продолжаю работать и по сей день.

Постоянная занятость учебой, работой, общественными поручениями и война не оставляли времени подумать о личной жизни, о создании семьи. И только в 1947 году, встретив Зою, я понял, что моей холостяцкой жизни наступил конец. Так оно и произошло.

В 1949 году у нас родился сын Борис.

Тогда мы не задумывались, и хотя еще не было поздно, но больше детей у нас нет. И жалею я об этом очень.

Когда я поступил на учебу в институт, родители со средним и младшим сыновьями решили переехать в Москву. Я жил в студенческом общежитии, а они несколько лет ютились в каморке под лестницей в доме на Фурманной улице.

После долгих мытарств, ходатайств и содействия хороших людей родителям удалось переоборудовать подвал в том же доме – в двухкомнатную квартирку с двумя окнами, верх которых находился ниже уровня земли, и видны были из них только стенки вырытых перед ними колодцев, прикрытых решетками.

В Москве папа работал одно время закройщиком на швейной фабрике, а затем, когда позволили квартирные условия, работал самостоятельным портным дома.

Папа умер в 1956 году, а мама в 1971 году. Оба похоронены на Востряковском кладбище в Москве.

Брат Сеня (Овсей) до войны работал электриком на швейной фабрике, всю войну, от первого до последнего дня и несколько дольше, воевал и служил в зенитных частях, защищая Москву от налетов фашистской авиации. После войны он работал электромонтажником и испытателем оборудования в одном конструкторском бюро по разработке электрооборудования для самолетов. Сейчас – на пенсии.

С войны домой он привез один замечательный трофей – жену Нину. Нина отличная, жизнерадостная, работящая, любящая и преданная женщина, настоящая представительница лучшей части своего народа.

У Сени и Нины двое детей ­– сын Борис и дочь Людмила. У Бориса – одна дочка, у Людмилы – три мальчика.

Брат Миша по окончании школы был призван в армию и прослужил в ней всю войну на Дальнем Востоке. По окончании войны работал в Москве на разных хозяйственно-технических должностях. Женат. Имеет одну дочь – Веру. Сейчас – на пенсии.

Без женской линии генеалогия рода однобока и недостоверна.

Проследить сейчас глубинную историю двух семей, дети которых образовали семью моей жены, до замужества Зои Борисовны Филлер, не представляется возможным.

Достоверно известно только, что семьи эти жили в Бендерах.

Дедушка Зои по отцу, Залман Филлер, был маклером по продаже зерна, а бабушка, его первая жена, умерла при родах четвертого ребенка, названного Борухом (Борисом), – будущего отца Зои. Вторая жена, оказавшаяся настоящей «черной мачехой» для детей Залмана от первой жены, родила ему двух сыновей – Аркадия и Илюшу.

О судьбе старших братьев ничего не известно. Аркадий и Илюша, молодость которых пришлась на первые годы революции, никакой специальности не приобрели, и пока был жив их брат по отцу, Борис, кормились при нем и переезжали вслед за ним из города в город, в том числе и в Москву. Аркадий умер в шестидесятые годы, а Илья – в 1988 году.

Дедушка Зои по матери, Янкель Лев, был учителем еврейской школы в Бендерах. От первой жены у него было десять детей. После ее смерти, во втором браке родились три сына и три дочери – Анна, Моисей, Исай, Зина, Моня и Клара.

Бабушка Добруш с сыном Моней и дочерью Кларой до 1940 года жили в Бендерах, а после образования Молдавской республики старший сын, Моисей, вывез их оттуда и устроил жить в одном из цветочных совхозов под Краснодаром, где они погибли в 1941 году после прихода туда немецко-фашистской армии.

Какое страшное совпадение судеб двух бабушек по материнской линии – и моей, и Зоиной!

Дочь Анна вышла замуж за инженера, крупного специалиста-мукомола, погибшего где-то в тюрьме после ареста по ложному обвинению в саботаже при эвакуации из Одессы в 1941 году.

Сын Моисей был высококвалифицированным бухгалтером-финансистом, жил и работал в Москве, скоропостижно скончался во время сеанса в кинозале. Его сын, Ефим Моисеевич Лев, работал главным конструктором на Харьковском тракторном заводе, а после его эвакуации в 1941 году – на танковом заводе в Барнауле.

Дочь Зина окончила гимназию в Бендерах, а затем в Одессе Фребелевские курсы – престижное учебное заведение для девушек, где их готовили к педагогической работе.

В каком-то году Зина вышла замуж за Бориса Филлера, и молодая семья неисповедимыми путями оказалась в Тифлисе (Тбилиси).

Году в 1922 Бориса Зиновьевича Филлера перевели на работу в Москву, в Наркомат нефтяной промышленности, заместителем начальника Главснаба.

В Москве семье предоставили комнату в двухэтажном с мезонином особняке в доме 44 на улице Димитрова (Большая Якиманка), ранее принадлежвшем выселенному или эмигрировавшему купцу из Замоскворечья. Эту комнату, высотой 4,5 метра, Борис Зиновьевич переоборудовал в отличную, по меркам 20-х годов, трехкомнатную квартиру с отдельными от соседей кухней, туалетом, ванной и небольшой прихожей, при общем еще с тремя соседями коридоре.

После начала войны Борис Зиновьевич вывез семью в Саратов вместе с эвакуированным туда Наркоматом, а затем с ним же возвратился в Москву.

В общем, это была семья советского служащего со средним жизненным уровнем, которая сумела, несмотря на ограниченные материальные возможности, даже построить дачу в Быкове.

Напряженная работа на таком ответственном участке как снабжение в одном из важнейших Наркоматов в любое время, а в войну особенно, в тогдашних сталинских условиях, подорвали его здоровье, и он в 1945 году, всего пятидесяти трех лет отроду, скончался в Москве от инфаркта и похоронен на Востряковском кладбище.

Зинаида Яковлевна была крупной, красивой женщиной с темными, добрыми, грустными глазами и мелодичным голосом. Была она отзывчивым человеком, всегда готовым помочь бесчисленным родственникам и знакомым. Великолепная хозяйка, она, кажется, из ничего могла приготовить отменный обед и различные отличные пироги и печенья, которыми прежде всего угощались обожавшие ее соседки.

Умная, воспитанная, образованная и тактичная, она была отличной матерью своим детям и идеальной тещей и бабушкой, с любовью отдававшей много сил нашему сыну Боре со дня его рождения и до своей преждевременной смерти в 1959 году. Похоронена она на Востряковском кладбище вместе с мужем Борисом Зиновьевичем.

У Бориса Зиновьевича и Зинаиды Яковлевны Филлер в 1920 году в Тбилиси родилась дочь Зоя, а в 1932 году в Москве – сын Зоря (Залман).

Зоя по окончании школы в 1938 году поступила в Московский Юридической Институт. Но окончила она в 1942 году юридический факультет Саратовского университета, куда вынуждена была перевестись в 1941 году после эвакуации семьи вместе с Наркоматом, в котором работал отец.

По окончании университета она, молодой юрист, полная энтузиазма и патриотического желания быть полезной в наиболее трудных местах, выбрала направление работать следователем прокуратуры в прифронтовой тогда Туле. Здесь она в полной мере узнала, что такое преступный мир и жизнь во время войны по карточке служащего.

После возвращения семьи из эвакуации Зое удалось тоже переехать в Москву и поступить на работу в Юридическую консультацию Московского Городского Совета Профсоюзов (МГСПС) – юристконсультом. В консультации она стала высококвалифицированным и авторитетным специалистом в области трудового права. Работая до выхода на пенсию в консультации, она помогала незаконно уволенным восстановиться на работе, для получивших травмы и увечья по вине администрации добивалась получения положенной им по закону компенсации и пособия, людям пенсионного возраста – правильного назначения пенсии.

Отличный знаток трудового законодательства и прекрасный лектор, она постоянно читала лекции на московских и всесоюзных курсах повышения квалификации юристов из различных городов, министерств и ведомств. Такие лекции ее приглашают читать и в настоящее время, когда она уже на пенсии. Сейчас также почти и дня не проходит, чтобы она не давала консультации и юридические советы многочисленным друзьям, приятелям, знакомым и знакомым знакомых.

Располагая богатейшими данными о действенности и недостатках трудового законодательства, Зоя легко могла защитить диссертацию и быть кандидатом наук. Но только из-за недооценки собственных возможностей, чрезмерной самокритичности и отсутствия хорошего честолюбия она кандидатом наук не стала.

Брат Зои Зоря (Зиновий Борисович, Залман) после окончания школы с большой неохотой поступил в Институт народного хозяйства им. Плеханова.

Пока Зоря учился в школе, его главной наклонностью было свободное ничегонеделание, что доставляло много хлопот и волнений его маме Зинаиде Яковлевне и сестре Зое.

Когда Зоря стал студентом, оказалось, что еще в школе он мечтал и решил стать актером. Что его толкнуло к этому, трудно сказать. Видимо, заложенный в человеке талант заставляет действовать так, чтобы этот талант проявился. Поэтому к занятиям в институте Зоря относился как к горькой и весьма неприятной необходимости, но с подлинным увлечением работал в театральной студии Московского Государственного Университета (МГУ), которой руководил Ролан Быков, а затем Юткевич.

Закончив институт, Зоря получил диплом экономиста и направление на работу. Но вскоре, пренебрегая материальным благополучием, он оставляет работу и поступает учиться в театральный ВУЗ – в училище имени Щукина (Щукинское училище).

После успешного окончания училища Зорю приняли актером в один из лучших в то время театров – театр «Современник».

Свою мечту стать профессиональным актером Зоря воплотил в жизнь. И тогда родные отметили и оценили его целеустремленность, настойчивость и упорство, с которыми он этого достиг.

В «Современнике» Зоре поручали ведущие роли во многих спектаклях, и играл он на равных с такими сейчас прославленными актерами как Мягков, Кваша, Тульчинский, Вокач. Он играл Чичерина в спектакле «Большевики», ведущего в пьесе «Ночная повесть» и не последние роли исполнял в других спектаклях.

За время работы в театре высокий, красивый Зоря стал представительным человеком, о котором безошибочно скажешь: артист.

Вместе с театром Зоря выезжал на гастроли в различные города Союза и в некоторые зарубежные страны. Часто выступал в концертных программах.

На телевидении успешно снялся в многосерийном фильме, посвященном Герцену, где великолепно создал правдивый, запомнившийся образ Герцена. К сожалению, фраза тогдашнего руководителя Гостелерадио Лапина: «Разве не могли найти на роль Герцена русского актера?» –повлекла за собой то, что сериал прошел без заслуженных рецензий, откликов, рекламы и поощрений, и Зорю перестали приглашать для новых съемок.

Зоря не замыкался в узкие профессиональные театральные рамки. Его интересовали многие вопросы современной ему жизни.

Со временем менялся театр и положение Зори в нем, чему в значительной мере способствовали его несовпадавшие с общепринятыми высказывания по ряду вопросов и «эффектные» заявления о желании выехать в Израиль.

В последние годы жизни он увлекся еврейской религией – иудаизмом. Возможно, что вначале это было продолжением театральной игры на подмостках реальной жизни. Но постепенно Зоря стал искренне и глубоко верить в Бога. Это привело его к изучению Торы, знание которой в сочетании с принятым им образом жизни по заповедям традиционного иудаизма принесло ему признание окружающей его новой среды, то есть, дало ему то, что он перестал получать в театре.

Можно было предполагать, что по мере дальнейшего углубления в историю и философию иудаизма, при соблюдении возможно большего количества заповедей, он через какое-то время он стал бы не просто евреем Залманом, а весьма уважаемым рэбом Залманом.

Но, к сожалению, преждевременная смерть в 50 лет, в 1982 году, все оборвала.

Похоронен Зоря в Москве на Востряковском кладбище вместе с отцом Борисом Зиновьевичем и матерью Зинаидой Яковлевной Филлер.

Зоя Борисовна Филлер в 1947 году вышла замуж за Иосифа Петровича Барбараша, и в 1949 году у них родился сын Борис.

Боря среднее образование получил во второй школе, считавшейся по составу преподавателей и уровню обучения одной из лучших в Москве. После школы поступил в Институт нефтяной и газовой промышленности, по окончании которого ему было присвоено звание инженера по электронным приборам – специальности весьма перспективной в век бурно и стремительно развивающейся электроники.

Поменяв несколько мест работы в конструкторских бюро и пуско-наладочных предприятиях, он в течение ряда лет работал в Физическом институте Академии наук СССР, где отлично освоил конструкции, ремонт и эксплуатацию современных электронно-вычислительных машин.

В этот институт удалось устроиться после неоднократных отказов в приеме на работу в других институтах. Отказы следовали только из-за того, что он еврей. Правда, об этой причине никто откровенно не говорил. Но всем известна установившаяся практика, когда заведующий лабораторией или отделом приглашают на имеющиеся вакантные должности необходимого им специалиста, а отделы кадров, выполняя поставленную перед ними задачу людей с «пятым пунктом» в анкете ­– «не пущать», – не дают на это согласия, и специалиста не принимают на работу.

Под влиянием этих обстоятельств, своего дяди Зори и некоторых друзей, ставших верующими евреями, Боря постепенно тоже стал верующим евреем и, чтобы оградить своих детей от оскорблений, решил уехать с семьей в Израиль и там продолжить ветвь нашего рода.

В школе Боря познакомился с девочкой из младших классов – Леночкой Владимировой.

По окончании школы очень способная и весьма самостоятельная Леночка, не послушавшись своих родных, но, видимо, не без некоторой идеализации уроков литературы в школе и неосознанного влияния преподавательницы Татьяны Львовны Ошаниной, дочери поэта Льва Ошанина, – Леночка поступила на филологический факультет Московского Государственного Педагогического института.

По окончании института Лена работала младшим научным сотрудником в организации Информэлектро, где под руководством доктора технических наук Делира Гасемовича Лахути, сына поэта Лахути, успешно занималась созданием одной из первых в СССР систем автоматизированного информационного поиска.

Отец Лены, Виктор Яковлевич Шляпинтох, доктор химических наук, профессор, работает заведующим лаборатории фотохимии полимеров Института биохимической физики Академии наук СССР, один из ведущих специалистов в мире в области фотохимии полимерных соединений и великолепный лектор кафедры химической термодинамики Московского физико-технического института. Каждый свой отпуск проводит в походах на байдарках или надувных плотах по рекам и озерам в труднодоступных и, по возможности, незаселенных местах. К таким походам он приучил старшего сына Леонида. До замужества Лены брал и ее с собой в походы, а сейчас приобщает к такому виду отдыха и спорта внука Сережу.

Мать Лены, Вера Михайловна Владимирова, кандидат химических наук, работала в Научно-исследовательском институте редких металлов, а в настоящее время – на пенсии.

Брат Лены, Леонид Викторович Владимиров, кандидат химических наук, весьма успешно работает в Институте биохимической физики Академии наук СССР. Женат. Имеет двух дочерей.

Школьная дружба Бори и Лены переросла в любовь, и в 1974 году они поженились, но фамилии общей не приняли. Боря оставил свою фамилию – Барбараш, а Лена свою – Владимирова. Этим они отдали дань времени: показать всем, что остаются независимыми и свободными.

У Бори и Лены два сына, Сережа и Яша.

По удивительному совпадению оба сына родились в первых числах одного и того же месяца. Сережа – третьего декабря 1975 года, а Яша первого декабря 1985 года.

Сережа и Яша записаны Владимировыми, а под какими фамилиями станут жить взрослыми они будут самостоятельно с родителями решать при получении первых паспортов.

Сейчас Сереже пятнадцатый год, учится в 9 классе и увлекается программированием.

Яше пятый год, ходит в детский сад, очень любит слушать музыку и песни и легко запоминает мелодии.

В отличие от дворян и аристократов у наших предков в повседневном труде и суровой борьбе за существование не оставалось времени и досуга и не было культуры для ведения записей и сохранения архивных документов. Только изредка в семейном или дружеском кругу при встречах и беседах за обеденным столом говорили о живых и вспоминали ушедших из жизни родных и близких, чем сохраняли память о них.

Так пусть эти краткие записки станут основой нашим потомкам для последующих свидетельств их жизни.

январь – март 1990 года