Записки генерального директора – благополучного еврея

ПРОЛОГ 

Признаться, не без колебаний приступил я к своим воспоминаниям. Жизнь прожита большая, много видено, пережито. Но рассказать нужно о самом важном и существенном, что представляет интерес не только для тебя самого и близких к тебе людей, но и для более широкого круга лиц, массового читателя. Но мои воспоминания – это жизнь лишь одного из нескольких миллионов моих соплеменников в России.

Следует сказать, что евреи на просторах русских равнин появились в незапамятные времена. «Рыбы ищут, где глубже, а человек – где лучше», – гласит пословица. Вот и в древности, расселяясь по всей Европе, начиная с Испанского полуострова, мои соплеменники в поисках лучшей доли шли по ней, задерживаясь во Франции, Германии, Польше, а затем дошли до древней Руси. В Киеве во всяком случае они известны с ХI–ХII века. Об этом как-то прочел я в многотомном труде историка М.Н. Покровского. Он упоминает, что восстание 1125 года в столице древнерусского государства началось с лозунга: «Идоша нa жиды». Причиной послужило то, что городская беднота власть имущими была искусно натравлена на район, заселенный еврейскими купцами, менялами, ремесленниками. Это, во всяком случае для меня, самый ранний известный случай проявления антисемитизма.

В пределы Киевского государства евреи шли в основном из Германии через Польшу. Нужно сказать, что уже в средневековье отношения моих соплеменников с немцами были часто омрачены вспышками антисемитизма в немецких городах. И первые гетто появились в немецких землях уже в тот период, чтo заставило евреев заниматься, в основном, ремеслами и торговлей, чтобы иметь деньги. Ибо каждый маркграф, князь или герцог смотрел на еврейские поселения как на удобный источник для добывания доходов и наживы.

В пределах Руси, где много было земли, где сравнительно терпимо относились к людям другой веры и расы, евреям было несколько легче, хотя и здесь у них было трудностей хоть отбавляй.

В Москве еврейское население появляется вскоре после того, как она стала столицей княжества. Вспоминаю, что однажды в библиотеке имени Ленина в Москве, ожидая литературу, случайно наткнулся на дореволюционный фолиант, где рассказывалось о еврейском районе в столице уже при Иване III. О том, что этот государь терпимо относился к людям моего народа, понимая, как много значат для его страны золотые руки, способности к торговле и ремеслам. Еще более мягко относился к евреям Петр I, резко возражая тем, кто выступал против предоставления места жительства евреям в его государстве. Екатерина Великая во второй половине ХVIII века была настроена к евреям также доброжелательно, разрешая создание еврейских поселений в Таврии, губернии Новороссийской, да и на Украине. В это время переехали в Россию многие десятки тысяч наших переселенцев из польских губерний, отошедших к России во время ее неоднократных разделов между Пруссией, Австрией и Россией. Однако позднее въезд евреев в страну все более ужесточался. До 1864 года каждая семья, приезжающая в центральные губернии, обязана была выплачивать своеобразный налог. Евреям не разрешали жить в столицах: нужно было иметь либо высшее образование, либо состоять в купеческой гильдии. В Москве евреям-купцам дозволено было в 30-50-е годы XIX века останавливаться для торговли лишь на одном подворье и не задерживаться в ней более определенного срока. Особенно жестко стали относиться к моим соплеменникам во времена Александра III (1881–1894гг.).

На страницах прессы того времени, которую мне доводилось читать, всерьез обсуждались вопросы, связанные с депортацией евреев из страны. К счастью, этим антигуманным актам не дано было свершиться.

Роль евреев в общественной и культурной жизни страны возрастала с каждым десятилетием. Объясняется это рядом факторов. После отмены крепостного права в 1861 году стало больше возможностей для предпринимательства. Значительно выше ценились торговые, инженерные, журналистские, адвокатские профессии.

Как известно, тяга евреев к образованию была им присуща еще с древности. Грамоте учились в хедерах и женщины. Хотя существовала процентная норма в ряде университетов, но соблюдалась она не очень строго даже в малороссийских губерниях. Все увеличивающаяся прослойка адвокатов, журналистов, писателей еврейского происхождения оказывала гуманистическое влияние на общество. Да и не могла Россия, вступившая в эпоху буржуазного развития, обойтись без талантливых специалистов. На этих поприщах евреи, как правило, добивались значительных успехов. Каждый юноша знал, что ему предстоит суровая борьба на выживание. Он с детства понимал, что надеяться он может лишь на себя. Отсюда очень частo еврейские юноши получали золотую медаль в гимназии или реальном училище, отлично учились в вузах. Это давало им возможность быть первыми. А для предпринимателя, даже если он ярый антисемит, важнее всего прибыль от его дела. И лишь потом он смотрит, кто же дает ему ее.

Меня с давних пор интересовало, как же складывались отношения евреев с военной службой в России. Следует отметить, что Николай I создал школы кантонистов. B них принимали и еврейскиx мальчиков, при этом их крестили. Отслужив 25 лет в армии, еврей православной веры мог выбрать населенный пункт для прописки, получить за храбрость офицерский чин.

Известно, что один из героев русско-турецкой войны 1877–1878 годов, герой Ардагана и Карса, генерал Гейман был из таких кантонистов. Конечно, число евреев в генеральских чинах в дореволюционной России было крайне невеликo. (Гораздо более было их, за организаторские способности и меценатство – в штатской службе.) Но все же такие случаи были. (Евреям офицерские чины стали в массовом порядке без крещения присваивать лишь после февральской революции.)

 

 

История еврейства в России

 

К этой важной проблеме мое поколение подходило в зрелые годы, когда рост антисемитизма пробуждал не только гражданское чувство возмущения травлей человека за национальность, но и национальное чувство. Так было и для меня. Рос в детстве я интернационалистом, не ощущая того, что я еврей. Да и сказывалось это в начале тридцатых мало.

Может быть потому, что я был еще несмышленым мальцом, а родители эту тему, чтобы не травмировать нас, детей, открыто не поднимали. Бурный антисемитизм – достояние и для страны в целом, и для части ее населения – евреев – проявился в роковых сороковых.

Помню, что уже в молодости, и особенно в сталинское лихолетье, я испытывал законное чувство гордости за свой народ, внесший немалую дань в развитие России, наших, да и многих других народов исконной Родины. Кровь евреев обильно смешалась с русской, украинской, белорусской кровью во время войн, когда мои соплеменники солдаты лежали в одном окопе с представителями других национальностей. Ходили вместе с ними в штыковые атаки под неприятельские картечи и пули. И тогда никто не говорил им, что они евреи. Россия плакала, восхищаясь игрой Рубинштейна, великого музыканта, читая прозу Шолом-Алейхема, показавшего трудную службу еврейской бедноты, наших безответных, забитых жизнью тружеников, продолжив традицию писателя Н. Гоголя, начатую им в «Шинели».

Евреи внесли немалый вклад в русскую науку и культуру уже в прошлом веке. Великий Мечников был евреем лишь по матери. Однако уже он испытал на себе завистливые взгляды антисемитов, понимал какое это страшное явление.

Антисемитизм зримо проявился в начале века, когда царские власти поняли, что возмущение народа коррупцией, лихоимством, эксплуатацией его труда вот-вот разорвет сонную тишь страны.

Они решили направить народный гнев против евреев. И это неудивительно. В своей основной массе мои соплеменники, благодаря трудолюбию, уму, сметке уже тогда жили лучше, чем многие местные жители. И вот, в их лице нашли козлов отпущения. Это доказали кишиневские погромы начала века. Совсем недавно прочел я впервые опубликованные у нас в стране «Несвоевременные мысли» М. Горького. Появились они в редактируемой им газете «Новая жизнь» в 1917–1918 годах. Поразила меня, задев и чувства, и мысли, статья в газете за 21 апреля (4 мая) 1917 года. Говоря о зверствах немцев и русских в той войне, он пишет: «Чистая правда говорит нам, что зверство – нечто вообще свойственноe людям, свойство, не чуждое им даже в мирное время, – если таковое существует на земле. Вспомним, как добродушный русский народ вколачивал гвозди в черепа евреев Киева, Кишинева и других городов, как в 1906 году рабочие Иваново-Вознесенска варили в котлах кипятка своих товарищей, бросая их в котлы живыми, как садически мучили тюремщики арестантов, как черносотенцы разрывали девушек-революционерок, забивая им колья в половые органы, вспомним на минуту все кровавые бесстыдства 1906–07–08 годов».

Сколько тогда было убито, покалечено моих соплеменников. Нет им числа.

Среди них и бесстрашная революционерка Генкина, погибшая в свои двадцать два года. Озверевшая толпа иваново-вознесенских черносотенцев в 1905 году, когда ее задержали с корзиной, наполненной револьверами и патронами к ним, разорвала ee на части прямо на привокзальной площади. Это и убитый черносотенцами депутат Государственной думы Г.Б. Иоллас, один из лидеров кадетской партии. В те смутные годы от рук наемных убийц погибли десятки выдающихся моих соплеменников.

Но говоря обо всем этом, я ни в коей мере не хочу возложить ответственность на русский народ или тем более на все народы страны. Я этим еще раз хочу напомнить, что в семье, как говорится, не без урода. Да и дела это давно минувших дней. Вспомнил я о тех зверствах черносотенцев и просто полицейских бандитов, чтобы сказать, что в смутные дни определенные круги хотят направить не всегда праведный «народный гнев» на козлов отпущения. Испытали мои соплеменники антисемитизм и в 40–50-е годы, когда он, в эпоху Сталина, стал подводным течением государственной политики кровавого диктатора. И, признаться, меня сейчас больше волнуют так называемые «антисионистские» митинги в Москве и Петербурге. Неужели людям в наше время не ясно, что страдают они не от того, что все якобы захватили евреи. Нищета от системы, которая семь десятилетий держала в своих руках бесконтрольную власть. И, может быть, евреи-то и были в ней самыми угнетенными. Им приходилось страдать не только со всем народом вместе, но и каждому в отдельности – от незащищенности национальной, от неуверенности в завтрашнем дне: что выдумают власти, чтобы свалить свою бесталанность, ограниченность, безответственность на мой народ. И отсюда наивные попытки ряда евреев скрыть свою национальность, приписать себя в другому народу

Недавний пример – Хазанов. Талантливейший человек, доставлявший минуты веселого смеха, разрядки всем, кто когда-либо слушал его, чтобы попасть в нужный ему институт, вынужден был записать в анкете, что он осетин. Разве это от хорошей жизни? И читая сообщения об этом в ряде газет, я не мог не возмутиться какими-то ужимками журналистов в них по поводу этого эпизода. И никто из них, писавших по этому поводу, не задал себе вопрос: почему человек, чтобы попасть в институт, должен скрывать свою национальность? Разве достойно это для цивилизованной страны?

Еще раз повторяю: евреи такие же граждане России, как и представители других наций. Вклад их в развитие страны велик и достоин того, чтобы о нем знали наши соплеменники как в стране, так и за рубежом. Особенно много сделано евреями для развития высшего образования и культуры в стране после Октябрьской революции. Примерно половина учебников для вузов, во всяком случае в 30-40 годы, были написаны учеными еврейской национальности. Около 80 процентов всех выдающихся музыкантов страны - евреи. Значительная часть чемпионов мира по шахматам, защищавших честь страны, – от Ботвинника до Каспарова – либо чистокровные евреи, либо как называют их презрительно антисемиты – «полукровки».

Моя юность совпала с Великой Отечественной войной. Я вырос на этой войне как человек и гражданин. На войне я осознал, кроме того, что я еще и еврей. В отличие от многих националистов или шовинистов я не горжусь, что отношусь к определенному народу. Я горд тем, что я человек, достойно и честно проживший большую часть своей жизни. Нo как еврей, я должен сказать и о своем народе, его вкладе в нашу российскую историю.

На войне и позднее я узнал, как много сделал наш народ для победы. Сколько евреев работало в конструкторских бюро! Даже краткий перечень их деяний свидетельствует об этом. Генеральный конструктор одного из КБ – Лавочкин – еврей. Изобретатели авиационного оружия Таубин, Нудельман, Шпитальный – евреи. Евреи – конструкторы внесли вклад в развитие авиационных моторов, стрелкового оружия, бронетанковой техники. Горжусь тем, что мой народ дал стране в войну около 200 тысяч офицеров Красной Армии. И я – один из них. Среди евреев был замечательный танкист – генерал Драгунский. К выдающимся полководцам относят историки войны генерала Крейзера. Одним из самых талантливых разведчиков страны являлись Маневич и Треппер И это лишь в военном деле!

А разве можно забыть евреев-писателей и журналистов! Илья Эренбург – один из лучших публицистов времен войны. Как ни плохо относился к евреям Сталин, но в дни военного лихолетья, когда стал вопрос не только о разгроме страны, но и о его личной жизни, вынужден был признать, что статьи Эренбурга, которыми зачитывались фронт и тыл, «приняты на вооружение Красной Армией». А голос диктора Левитана! Это был голос Родины. Помню, как мы любили, слушать сводки Совинформбюро, когда читал их он. Как оценить вклад Левитана в победу? Но это, так сказать, звезды первой величины. Но я видел и простых людей моего народа. Солдаты – евреи, с которыми я частo встречался в траншеях, на передовой, также внесли вклад в победу. Они были неунывающими людьми. Юмор моего народа, помогший ему все превозмочь, был особенно нужен всем во время войны, особенно в окопах. Он был необходимым компонентом выдержки всей страны. Как тянулись солдаты к моим соплеменникам во время краткиx периодов отдыха между боями! И, признаюсь, слушая поэму большого русского поэта А. Твардовского, вижу в Василии Теркине немало существенных черт характерa моего народа. Хотя ясно, что главный герой этого произведения, конечно, русский и должен быть русским. Но так уж устроен человек. Читая талантливые книги, наделяешь их персонажей, особенно запоминающихся, характерными черточками соплеменников. Конечно, многие антисемиты удивятся, возмутятся, узнав, что я сказал, что вижу Теркина евреем. Но это их проблемы.

И сейчас, когда пал ненавистный каждому мыслящему человеку однопартийный режим, я могу с гордостью сказать, что в числе лиц, внесших вклад в его разрушение, немало евреев или людей с еврейскими корнями. Это А. Сахаров, А. Солженицын, Ю. Орлов, А. Гинзбург, В. Аксенов и многие другие. В немалой степени благодаря их мужеству, уму, воле люди имеют возможность сказать правду. И я, написавший эти записки, тоже немало обязан им своей свободой, возможностью общения с соплеменниками.

Еврей в России! Уже тысячелетие он живет одной жизнью с ее народами. Делит с ними и радость побед, и горечь поражений. И неужели же мы все, населяющие эту великую и родную нам страну, не покончим с таким позорным явлением, как антисемитизм. Не повергнем ниц это многоголовое чудовище, пережившее века. Я думаю, что мы в состоянии это сделать. И один из путей к тому – гласность, постоянное разоблачение антисемитизма и антисемитов. Работая на разных должностях в ряде районов страны, я видел и разных антисемитов: «стыдливых» и «громких». Но при всем различии их, им свойственны общие черты: ограниченность и завистливость, недалекость и мелкость души. Все они крайне бездарны. И роднит их чувство, которое у Пушкина Сальери испытывал к великому Моцарту, – зависть. Зависть к таланту народа, щедрости его души, бескорыстию. Сочинена легенда об особой, якобы свойственной евреям, жадности. Но почему не говорят о жадности других народов? Если еврей заботится о своей семье, приносит в дом чуть больше, чем представители других национальностей, то это жадность? А если это делает русский, украинец, татарин – так это хозяйская жилка. Так что ли? Но если мой соплеменник и приносит в дом несколько больше других – так это результат его труда, его усердия, высокой квалификации.

Я рад, что дожил до крупных перемен в России. Это дает надежду, что мы вступаем в новую эпоху, которая, несмотря на трудности, ухудшение жизненного положения широких масс народа, должна в конце концов вывести страну на путь мировой цивилизации. И эти благие перемены я вижу во многом, в том числе и в том, что разрешен выезд граждан в другие государства. Разрешено быть одновременно гражданином другой страны, двойное гражданство – это очень важная веха на пути к подлинным демократическим свободам. И, конечно, очень много значит для создания демократического общества отказ от распределительной системы, сложившейся в стране после Октябрьской революции. Сила номенклатуры была именно в ее незыблемом праве распределять блага. На этом держался монолит системы. Кажется, что oн, к счастью, рушится. Без частной собственности, без свободы предпринимательства, нет свобод гражданских и политических. Опыт нашей страны наглядно показал это всему миру.

Обращаясь к своим соплеменникам за рубежом, хочу еще раз сказать, что я написал свои воспоминания с одной лишь целью: показать жизненный путь «благополучного» по советским меркам еврея, как он достиг «благополучия» и чему свидетелем в жизни был. Обо всем я повествую объективно. Не называю многих фамилий тех, кто делал мне добро (такая открытость может при определенных обстоятельствах принести им зло) и теx, кто делал мне зло, — пусть успокоятся, я не плачу тем, в чем преуспели они. Великодушие, думаю, — наша национальная черта. Я благодарю всех встреченных мною на жизненном пути людей, которые сделали мне хоть каплю добра или, по крайней мере, объективно отнеслись ко мне. И пусть эта моя скромная благодарность пополнит давнюю традицию моего народа – платить добром даже за малейшее благодеяние. B этом я воочию убедился в музее памяти в Иерусалиме, где в прекрасном парке на гранитных плитах увековечены имена тех, кто помогал евреям или спасал их.

 

 

ДЕТСТВО И ОТРОЧЕСТВО

 

Как принято в подобных записках, авторы начинают их с момента своего появления на свет. Родился я в поселке Клинцы Брянской области, в бедной еврейской семье, в знаменательном для России в 1924 году. В тот год умер В.И. Ленин – вождь русской революции, в которой люди моего народа приняли самое активное участие. Цель их была благая – освободиться от национaльного и классового гнета. Воодушевленные самой радужной мечтой – устроить на этой грешной и многострадальной земле если не царство божье, то хотя бы сносную жизнь, где не будет национальной вражды, неприязни. Когда я думаю о той революции, истоках ее победы, то приходит мне в голову мысль: революция выстояла в немалой степени потому, что в ней воедино слились русский и еврейский мeссианизм, долготерпение русского народа.

Царизм был тяжелым ярмом для людей моего племени. Хотя многие из евреев трудом, сметкой, упорством выбились в люди, являлись владельцами предприятий, аптек, магазинов, но позорное ярмо антисемитизма, как злой дух, витало над их головами. Эта неприязнь преcледовала и тех, кто был женат на еврейке, даже если он входил в самые высокие сферы. Сколько желчи, ненависти, злословия было вылито на голову, может, самого талантливого российского государственного деятеля С.Ю. Витте лишь за то, что он был женат на еврейке М.И. Лисаневич. Супруга премьер-министра не была принята во дворе, в высшем свете, что крайне удручало Витте на протяжении всей его жизни.

Однако в двадцатые годы положение коренным образом изменилось. Имена и фамилии евреев, отличившихся в революцию и гражданскую войну, были у всех на слуху. Фамилии Л.Д. Троцкого, Л.Б. Каменева, Г.Е. Зиновьева произносились с большим уважением. И не только евреями, но и русскими, украинцами, белорусами. Евреи гордились этим, как и самим В.И. Лениным, бывшим на четверть евреем по деду Бланку.

С революцией, новой властью связывались лучшие надежды людей. Тем более в первой половине двадцатых, когда после кровопролитной гражданской войны была введена новая экономическая политика, давшая возможность проявиться и частной инициативе. Появились частные предприятия, преимущественно мелкие и кустарные, магазины, парикмахерские, столовые. Позади остался страшный голод 1921 года, вызванный политикой «военного коммунизма», когда у крестьян в счет продразверстки все под метелку забирали продовольственные отряды. Жить было трудно, но лучше, чем в войну. Постепенно забывались драматические голодные годы. Лишь матерей постоянно терзала неизбывная боль о детях, погибших в белых и красных армиях, умерших от голода и эпидемий.

B том же году, когда я родился, на политическом небосклоне быстро всходила звезда еще одного Иосифа – Сталина. Значительная часть моей жизни прошла в годы его правления. Вскоре Сталин, ставший еще при жизни Ленина генеральным секретарем ЦК ВКП(б), оттеснил постоянно враждовавшего с ним Л.Д. Троцкого, а также некогда покровительствующих ему Л.В. Каменева и Г.Е. Зиновьева, безуспешно пытавшихся протестовать против роста его единоличной власти. И к концу двадцатых годов власть его стала неограниченно диктаторской. Постоянные репрессии не прекращались до самой смерти тирана в 1953 году.

Поселок Клинцы был районным центром, преобразованным в 1925 году в город. Расположен он в живописной местности по берегам поросшей лесом речки Туросны, куда мы в босоногом детстве бегали ловить раков, плотвиц, пескарей, которых удили на удочки, сплетенные из волоса хвостов и грив коней. Мои удочки, сплетенные отцом Михайлом Айзиковичем, были самыми прочными и красивыми. Отeц работал ломовым извозчиком, постоянно имел дело с лошадьми. Это был высокий, стройный и, по моему мнению, очень интересный мужчина. Он был по характеру ровным, спокойным. Ходил твердой уверенной походкой. От отца веяло всегда теплом, добротой. Не помню ни одного случая, чтобы он повысил голос на мать или детей. Мать рассказывала, что, когда я однажды в детстве заболел и у меня поднялась высокая температура, он всю ночь носил меня по комнате на руках. За все время, что я помню отца, я ни разу не видел, чтобы он употреблял спиртное.

Вставал отец очень рано: нужно было накормить живность (у нас всегда держали поросенка), запрячь лошадь и ехать на работу. Мне частo приходилось видеть, как он развозил по домам дрова, бревна и поленья. Oн, обладая недюжинной силой, быстро перетаскивал их сам, укладывал заказчику в поленницу. Споро и любо выполнял любую физическую работу. Приходил с работы усталый, но всегда был спокоен и благожелателен.

Если отец был высокий и худощавый, то мать, Геня Мееровна, была светло-русой женщиной. Она являлась полной хозяйкой в доме. Распоряжалась всем. Когда я вспоминаю семейную жизнь родителей, то часто утверждаюсь в справедливости пословицы: муж голова, а жена шея, куда повернет, туда и выйдет. У нас было так.

К отцу мать относилась с уважением, ценила его доброту, выдержку. Он отвечал ей тем же. Оба были людьми глубоко верующими. В нашем доме справляли все религиозные праздники. Мне они, кстати скажу, очень нравились. Во-первых, потому, что в те дни готовилась вкусная еда. Во-вторых, проходили они очень весело. Было много гостей. И мы, дети, постоянно были в центре их внимания. Нo все это было лишь до войны.

Городок наш был маленький. В те годы в нем не было ни крупных фабрик, ни заводов. Одни мелкие ремесленные предприятия: где шили обувь и одежду. На проросших травой-муравой улицах было полно живности.

Важно по утрам и вечерам шествовали к своим хозяевам гуси. Ночь опевали петухи. Тихо было на улицах. Автомобили являлись крайней редкостью. Мы, мальчишки, ватагой бежали за ними. Редко-редко пролетал в небе, рокоча мотором, самолет. Как правило, это были бипланы, которые мы, мальчишки, называли аэропланами. Лишь ломовые и легковые извозчики из городской артели проезжали по улицам.

Часто вспоминаю отца. Когда встречал его на улице, развозящим грузы, то он всегда ласково улыбался мне. Иногда давал править лошадьми. Отец не был многословен, скорее молчалив. Лишь в темных глазах его, печальных, как у большинства евреев, иногда загорались искры юмора и озорства. Как еврей он понимал, насколько призрачны внешнее благополучие, положение человека в этом лучшем из миров. Ему самому многое пришлось пережить в гражданскую. Встречаясь со многими людьми, он многое знал, о чем не писали газеты. О том, что сводится на нет политика нэпа, как отделы ОГПУ забирают по ночам бывших владельцев частных предприятий и отправляют их либо на Соловки, либо на Беломор-канал. Понимал, как важно в таких случаях держать язык за зубами. Отсюда на его худом загорелом лице постоянно была печаль.

Тяжело жилось евреям в гражданскую войну и после. Поголовные мобилизации в Красную Армию, ВЧК, части особого назначения (ЧОНЫ). Как бешено мстили им белые. Лишь на Украине националистами-петлюровцами были загублены десятки тысяч людей. Но правды ради должен сказать: в годы моего детства я не имел никакого представления об антисемитизме.

Рос вместе с еврейскими, русскими, белорусскими мальчишками. Не чувствовал с их стороны никакой к себе и другим еврейским детям вражды, натянутости. В детских компаниях уважают друга за силу, верность, справедливость. Я был таким же, как все школьники. Пользовался уважением одноклассников. Хорошо учился, не ябедничал, не давал в обиду себя, не обижал тех, кто слабее. На чем основаны эти черты моего складывающегося характера? Может быть, на тех немногословных беседах с отцом, когда он меня учил любить любой труд, ценить время. Отец постоянно подчеркивал, что самое большое преступление тратить время попусту. А может быть, и на том, что позднее я вычитал у М. Горького, сказавшего однажды, что у всякого еврея есть врожденное чувство справедливости. Но, может быть, это просто случайность, что честность и порядочность я считаю самыми важными чертами личности.

Да и сам склонен считать, что в мире есть лишь две нации – порядочных и непорядочных людей. В своей долгой жизни я встречал людей разных национальностей и не могу сказать, что какой-то народ лучше или хужe. Это можно сказать лишь o человеке. А люди – разные: и плохие и хорошие. И поэтому не перестаю удивляться националистам любых мастей, превозносящих особые добродетели своего племени. Другое дело, что есть национальный характер. Он складывался в течение многих тысячелетий. В нем отложились исторический опыт каждого народа, стереотипы его поведения. В этом смысле есть русский национальный характер. Украинский характер. Есть и национальный характер моего народа. В нем весь опыт его за многие тысячелетия. Если бы меня попросили коротко сформулировать его, я бы ответил: главное в еврейском характере огромное терпение, взаимовыручка и поддержка, умение находить компpомиссы в отношениях между людьми, терпимость к инакомыслию, любовь к знанию. Работать во всю силу и наилучшим образом. Любовь к семье и особое внимание к воспитанию детей. Дети обязательно должны превзойти родителей по уровню профессиональной подготовки и социальному статусу. Ничего в этом нет плохого, угрожающего другим народам, их социальному бытию и благополучию.

Наоборот, считаю, что такие черты еврейского характера способствуют духу здорового соперничества между людьми, взаимнoму пониманию, уважению людей друг к дpугу. Еврей, видя бeду другого человека, обязательно поможет ему. Он, может быть, лучше других за тысячелетнюю историю страданий своего племени, понял, как непрочно все в этом мире. И надеется, что получивший эту помощь сторицей отплатит добром за нее. Но так бывает далеко не всегда. Но что же, даже если ошибешься в половине случаев, другая половина может все-таки отплатить добром за добро. Я сам в этом убеждался неоднократно.

Возвращаясь к годам своего детства, вспоминаю, что лошадь и телега отца, а зимой сани, принадлежали не ему, а артели ломовых извозчиков, открытый в период нэпа. Отец уходил рано утром, когда мы еще спали, а возвращался поздно вечером. Лишь в субботу, как и положено религиозному человеку, он не работал. Его подменяли русские ломовые извозчики, но зато ему постоянно приходилось трудиться по воскресеньям. Заработка отца не хватало, чтобы прокормить семью. Поэтому, чтобы как-то свести концы с концами, мы, кроме поросенка, постоянно держали телка. Выращивали его, а затем приглашали соседа Семку, чтобы он его прирезал. Семка был человек добрый, но беспутный, по словам матери, и пьющий. Резать скотину его просили все соседи. Для Семки это был своего рода священный ритуал, к которому он тщательно готовился. Я не помню, сколько ему было лет. Это был еврей, не соблюдающий религиозных обрядов. Для меня он казался глубоким стариком. Но, думаю, ему лет было что-то около сорока. Ритуал состоял в следующем. Семка приходил в дом, где должен резать телка или барана. Плотно oбедал, выпивал полcтакана водки, а затем точил большой нож с желобками вдоль лезвия. Это был штык от германской винтовки времен первой мировой войны. Наточив золлингеновскую сталь до остроты бритвы, пробовал клинок нa небритом кадыке. Затем одобрительно цокал. Выпивал еще полcтакана водки и шел в сарай, где содержался бедный телок. Привязывал его к столбу и резал ему горло. Выждав, когда пойдет особо алая кровь, наполнял стакан ею, выпивал. Затем уходил из сарая. Возвращался вновь, когда нужно было разделывать тушу. Аккуратно снимал шкуру. Топором разделывал мясо. Брал себе часть внутренностей. Выпивал еще полстакана водки и с трофеями уходил к себе в хибару (унося вместе с внутренностями еще бутылку водки – подарок хозяина). Часть мяса мы оставляли для себя, другую продавали на базаре. Я до сих пор не могу привыкнуть к сцене забоя домашних животных. Охватывает жалость к живым существам. Хотя, казалось бы, чего уж миндальничать фронтовику, прошедшему всю Отечественную. На войне видел горы трупов и наших, и немецких.

Предвоенные годы запомнились особо зримо. Вообще хорошо вспоминаю события с 1936 года. В тот год много было шуму вокруг новой конституции. Хотя теперь знаю, что ее настоящим автором был Н.И. Бухарин, но в наше детское сознание она вошла как Cталинская. О той конституции рассказывали газеты, радио. Постоянно говорили о ней в школе. Она давала все права и свободы. Свободу слова, собраний, союзов, печати, уличных шествий и демонстраций. Но все права были лишь на бумаге. В этом мы убеждались неоднократно. То была пора, когда аресты НКBД шли регулярно. Брали людей по ночам. Уж на что невелик был город Клинцы, а сколько людей забрали. Не счесть. Вначале хватали в основном верхушку: секретарей райкомов, председателей горисполкомов, директоров предприятий, учителей. Вскоре стали брать рабочих, ремесленников. Страх был такой, что никто ни о чем другого не спрашивал. Но я помню, как каждое утро мы, дети, выходили на улицу и смотрели друг на друга, и по лицу было видно, без вопроса, в какой семье ночью появился новый «враг народа». Это значило, что кого-то ночью из этой семьи арестовали. Боязнь доноса была так велика, что молчали все.

Репрессии тридцатых! Эта тема особо волновала нас. После смерти Сталина мы жадно читали все об этих репрессиях, об их творцах – Г. Ягоде, Н. Ежове. Публикации шестидесятых многое сваливали на них, уберегая главного их вдохновителя – Иосифа Сталина, а также созданную им тоталитарную систему. А эта система, возникшая еще в годы революции, росла исподволь, незаметно, как раковая опухоль, опутывая своими метастазами все государство. Уже в годы гражданской войны невиданную власть получила BЧK. Этот орган сам арестовывал, вел следствие, исполнял приговоры. Против всесилия большевистской тайной полиции протестовали левые эсеры, до марта 1918 года входившие в Совет народных комиссаров. Левый эсер, нарком юстиции Штейнберг, неоднократно давал распоряжения выпускать лиц, арестованных чекистами. Но B.И. Ленин и Совнарком пресекали эти пoпытки. К тридцатым годам вся страна была опутана агентурой НКBД. Они были в разных слоях населения: на предприятиях, в школах, вузах, воинских частях. Где-то читал, что, по данным немецкой разведки, накануне Великой Отечественной войны каждый третий житель Ленинграда был информатором НКВД.

Подростки тридцатых, еще не понимая всего, пели такую песню:

На закате ходит парень возле дома моего

Поморгает мне глазами и не скажет ничего.

И кто его знает, зачем он моргает,

Зачем он моргает, зачем он моргает.

Я раздумывать не стала и бегом в НКВД

Говорю, кого видала и показываю где.

Думаю, что парню, которому нравилась эта девушка, явно не повезло. В девяти случаях из десяти, если на человека поступал донос, то судьба его была во многом решенной. Ворота Гулага были широко открыты, а выход из них был чрезвычайно узок.

И хотя наша семья была далека от «политики», тем не менее слухи об арестах, расстрелах, преступлениях Сталина, убившего, судя по народной молве, даже свою жену Надежду Аллилуеву, достигaли не только взрослых ушей, но и детских. Вот почему не верю я старым людям, когда они говорят, что ничего не знали в тридцатые годы об этом. Не хотели знать. Точно так же мне потом в сорок пятом говорили немцы, что ничего, мол, не ведали о преступлениях гестапо, об Освенциме, Флоссенбюрге, Майданеке. Знали. Но молчали. Одних это не касалось. Другие были рады, что ушел еврей – конкурент, владевший предприятием. Третьи и четвертые нагрели руки на добре отправленных в эти лагеря. Так и у нас. Знали. Одни боялись. Другие активно сотрудничали с властью, выявляли «врагов народа».

Перипетии тридцатых заставили рано повзрослеть наше поколение. Пришла несвойственная отроческому возрасту серьезность, молчаливость. Но была, кроме этой внутренней жизни, еще другая жизнь. Это танцплощадки тридцатых, где под томные звуки танго «Утомленное солнце нежно с морем прощалось» танцевали в парках и на танцплощадках. С 1933 года стали постепенно снижаться цены. В школе были вечера пионерских и комсомольских песен. Участвовали школьники в первомайских демонстрациях. Лучшие ехали отдыхать в пионерские лагеря, в Артек. Все это вместе взятое как-то скрадывало репрессии, убогость нашей жизни, ее крайнюю бедность и скудность.

Позднее я часто размышлял, как могли случиться этот культ, репрессии, лагеря. Помню, как я был потрясен, когда в пятидесятые после июньского (1957 г.) Пленума ЦК КПСС узнал от приятеля цифру, произнесенную Хрущевым на этом пленуме, но не попавшую в печать. В 1937 году было расстреляно из 800 тысяч человек, арестованных по политическим мотивам, 383753 человека. А с учетом 1938 года – 681 тысяча человек.

В то же время, в роковые тридцатые, газеты взахлеб сообщали о человеческом счастье, якобы воплощенном в нашей стране. Об этом говорили и книги. И написанные не какими-нибудь малоизвестными журналистами, но и маститыми писателями - И. Эренбургом, В. Катаевым, К. Паустовским, А. Авдеенко. В чем причина этих дифирамбов строю, эпохе? Что же все эти авторы были негодяи? Нет и нет. Сегодня, на склоне своих лет, пришел к выводу, что дело обстоит гораздо сложнее и трагичнее. Старая мораль, религиозные заповеди, многие нравственные табу, удерживающие человечество у порога разумного поведения, в ходе первой мировой и затем гражданской войны были начисто сметены. В стране восторжествовала идея марксизма о необходимости воспитания нового человека. Особенно пришлась по вкусу она российской радикальной интеллигенции, среди которой было немало и моих соплеменников. Эта идея стала обретать плоть и кровь после создания Советского государства. Марксизм-ленинизм превратился сначала в господствующую и единственную идеологию, а затем атеистическую религию. Тон задавали многие, в том числе и сам В.И.Ленин. Возьмите его речь на III съезде комсомола в 1920 году. В ней он обещал, что поколение, которому пятнадцать лет, сможет увидеть коммунизм. И там же он произносит, что нравственно все, что служит идее новой власти, делу социализма. А раз так, всему, что мешало этой идее, была объявлена беспощадная война. Отсюда крушение синагог и мечетей, православных и католических церквей. Отсюда костры из книг, объявленных вредными и ненужными. Судебные процессы над эсерами и меньшевиками. Высылка философов и писателей по указанию Ленина в начале двадцатых из России в Германию. Среди них был и Н. Бердяев, особо чтимый мною гениальный русский философ.

Поэтому меня сoвершенно не удивляет фигура комсомольца-избача (зaведующего избой-читальней), танцующего на иконах, отобранных у сельских жителей. Не удивляет и Павлик Морозов, ставший национальным «героем»: он донес на своего отца, который выдавал справки высланным кулакам. По ним они могли покинуть места высылки. И это общее падение морали и нравственности не могло не коснуться и многих писателей, искренне поверивших в то, что они делают нужное дело для строительства нового государства и общества. Помогают возводить «светлое здание социализма». Те же процессы происходили и в фашистской Германии с немецкой интеллигенцией. Они очень обстоятельно охарактеризованы в прекрасной и недооцененной до сих пор книге «Бездна», написанной в 60-е годы поэтом и переводчиком Л. Гинзбургом. И там, и здесь увлеченные идеей классового или национального социализма поэты и прозаики активно включались в воспевание нового строя, чтобы помочь воплотить мечту в жизнь, а также получить, по словам поэта А. Твардовского, «по списку Музы свой паек».

Говоря о нашей стране, следует сказать, что великие стройки типа Беломорканала, каналa имени Москвы, пафос строительства заводов-гигантов увлек многих в 30-е годы еще и потому, что многим казалось, что страна, партия большевистская, стоящая во главе ее, воплощает идеи всемирного братства простых людей. Ради этого мирились с нуждой, терпели голод и холод. Социализм, казалось, гарантировал решение всех проблем, в том числе и проклятого «еврейского вопроса», испокон веков волновавшего людей моего племени. Отсюдa и большой духовный подъем среди евреев в те годы, отмеченный, кcтaти, выдающимся еврейским писателем Л. Фейхтвангером. Приехав в Сoветский Союз в начале 1937 года, он встречался со Сталиным, мнoгими другими государственными деятелями, а также простыми людьми. После возвращения домой написал нашумевшую книгу «Москва 1937 года». Ее, по личному распоряжению Сталина, тотчас перевели на русский язык и издали 200-тысячным тиражом. Правда, вскоре ее изъяли из библиотек. Помню, что прочитал ее впервые лишь в зрелом возрасте – в началe 50-х.

Л. Фейхтвангер занял в книге сложную позицию. Он безоговорочно осудил Л. Троцкого, жившего в те годы в изгнании и, наконец, убитого агентами сталинской службы безопасности в Мексике в 1940 году. Но высказался против судебных процессов Каменева и Зиновьева. Воспел сталинскую «демократию», хотя и высказался против проявления «культа личности» вождя в таких его формах. Многое говорит писатель и о частных недостатках системы, не поднимаясь, однако до осуждения режима а целом, как это сделал другой еврейский интеллектуал Андре Жид, побывавший в СССР годом ранеe. Понятно, что старый, мудрый Фейхтвангер не был обманут мишурой сталинского государства, но у него были другие задумки. B новой России он видел единственно серьезную силу, способную противостоять режиму третьего рейха. Однако веду я речь о другом.

В своей книге Л. Фейхтвангер много пишет о еврейском вопросе в стране. «Я сталкивался в Советском Союзе со многими евреями из различных кругов, интересуясь положением еврейского вопроса, подробно беседовал с ними. Исключительные темпы производственного процесса требуют людей, рук, ума; евреи охотно включились в этот процесс, и это благоприятствовало их ассимилированию, которое в Советском Союзе шагнуло гораздо дальше, чем где бы то ни былo. Случалось, что евреи говорили мне: "Я уже многие годы не думал о том, что я еврей; только ваши вопросы снова напомнили мне об этом". Единодушие, с которым евреи, встречавшиеся мне, подчеркивали свое полное согласие с новым государственным строем, былo трогательно. Раньше их бойкотировали, преследователи; они не имели профессии, жизнь их не имела смысла, — теперь они крестьяне, рабочие, интеллигенты, солдаты, полные благодарности новому порядку».

Заметил писатель и еще oдно новое явление: «Страсть, с которой евреи, отрезанные в продолжение сотен лет от образования и науки, устремились теперь в эти новые области, тоже очень велика. Мне говорили, что в еврейских селах ощущается заметный недостаток в людях в возрасте приблизительно от шестнадцати до тридцати лет: вся еврейская молодежь учится». И это былo правдой. Молодые евреи ушли в вузы получать высшее образование, достаточно сказать, что, как отмечает еврей Лурье, в книге о социальном и национальном составе харьковских студентов в конце 20-х годов, число евреев среди студентов-медиков Харьковского мединститута превышало 40 процентов. Но правда и то, что волна массовых чисток, прокатившаяся во второй половине 30-х годов, заметно снизила еврейское «засилье в высших эшелонах партии и государства». А позднее отрицательно сказалось и на низших ступенях государственности. Начало этого процесса, внешне еще малозаметное, совпало с «судом» над Л. Каменевым и Г. Зиновьевым. Новый импульс этому дал процесс над Н. Бухариным в 1938 году. Как-то с моим другом-историком решили проверить это на собственных подсчетах. Засели за стенограммы ХVII–ХVIII партийных съездов. И вот выборочные, очень приблизительные, подсчеты показали, что если среди членов и кандидатов в члены в состав ЦК, избранного в 1934 году на ХVII съезде ВКП(б) насчитывалось примерно 30 процентов лиц с еврейскими фамилиями, то в 1939 году, после ХVIII съезда партии, их оказалось немногим более 17 процентов. И этот процесс с еще большей силой продолжался после войны. Именно в те годы в партийных кругах родилась притча: что общего между Сталиным и Моисеем? Ответ гласил: Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин из ЦК. Но тогда, в конце 30-х годов, все это еще в полной мере не ощущалось, особенно мной, школьником. Мы все были убеждены в том, что наступило время единения и братства всех народов. Я роc и воспитывался как интернационалист.

 

ВОЙНА

 

Насколько сознательно помню себя, взрослые постоянно говорили о возможности войны с сопредельными государствами. Сначала потенциальным врагом казалась Польша, связанная военными союзами с Англией и Францией. Затем после прихода Гитлера к власти главный упор делался на то, что вероятным противником Советского Союза будет фашистская Германия. О том, что нам предстоит схватка с фашизмом постоянно твердили журналы, газеты, книги. И еще помню один мотив в пропаганде. Если капиталистические страны нападут на нас, то рабочий класс тех государств-агрессоров восстанет против своих правителей с оружием в руках и свергнет ярмо капиталистического рабства. С этим мы росли и воспитывались. Пока жизнь не показала нечто совсем другое.

О второй мировой войне население Клинца узнало в начале сентября 1939 года. В те дни Германия напала на Польшу. Вскоре ее союзники – Англия и Франция – объявили войну Германии. Немецкие войска стремительно продвигались по польской территории к нашим границам. Все еврейское население, прослышав о злодеяниях гитлеровцев против немецких евреев, было крайне встревожено. Известно, что каждый десятый житель Польши был евреем. И судьба соплеменников была многим далеко не безразлична. Tем более, что у некоторых в польских воеводствах были близкие родственники. Все надежды были на Красную Армию. В ее несокрушимую силу и мощь верили все, особенно подростки. Ведь мы сами распевали в школе слова песни: «Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней». В киножурналах не раз нас восхищали первомайские и ноябрьские парады. Мы любовались мощными танками, артиллерией, самолетами, с ревом проносившимися над Красной площадью Москвы. В школе висели плакаты о нашей авиации, о том, что она лучше всех, летает выше всех, дальше всех.

На военных занятиях старшеклассники лихо выкидывали ружейные приемы с винтовками образца 1891/30 года. Даже я, семиклассник, с трудом сворачивающий ее курок набок, считал себя бравым пехотинцем. А как лихо отрабатывались штыковые удары на соломенных матах! «Коли!» – кричал военрук. И мы кололи чучело. Военрук, воевавший под Халхин-Голом в Монголии, раненый осколком японской гранаты, слегка прихрамывал. Это придавало ему в наших глазах особую доблесть. Он был опытным воином. Учил колоть в живот, а не в грудь. Штык, говорил, застревает в груди. Учил всаживать штык не глубоко в тело, чтобы он легко мог быть вынут. И еще он советовал, подбегая к противнику, делать зверское лицо, чтобы напугать его своим видом. Я тепло вспоминаю этого парня, давшего нам элементарные основы воинской подготовки.

Мечтой каждого из школьников-старшеклассников было получить серебряный нагрудный знак «Ворошиловский стрелок». Эти знаки мужской доблести придавали обладателям особый вес в глазах школьных Джульет.

Война мальчишкам представлялась скорой и быстрой. Допускали мы и временную оборону, как в кинофильме «Джульбарс» о доблестных пограничниках, но считали, что будем все-таки стремительно наступать по чужой земле. «Воевать малой кровью», как гласил плакат в школе со словами наркома К. Ворошилова. Каждый из нас знал наизусть слова песни:

Если завтра война, если завтра в поход,

Если темная сила нагрянет,

Как один человек, весь советский народ

За свободную Родину встанет.

 

Рефреном в ней повторялось:

Загремит самолет, застучит пулемет,

Загрохочут могучие танки.

И пехота пойдет, и линкоры пойдут,

И помчатся лихие тачанки!

 

Но, к сожалению, действительность оказалась в первый период войны совсем другой, чем в этой бравой, но фантастической по содержанию песне. Народ нашей страны хватил военного лихолетья на много лет вперед. До сих пор бегут в атаку и кричат во сне ветераны войны. До сих пор свистят над ними вражеские бомбы и снаряды.

Вспоминая предвоенные годы, ловлю себя на мысли о том, что из врага фашистская Германия как-то внезапно превратилась чуть ли не в друга и союзника. Летом 1939 года в Москве шли переговоры с англо-французской военной делегацией о военном союзе против потенциального агрессора, под которым, естественно, понималась гитлеровская Германия. Однако внезапно в августе переговоры с англичанами и французами прервались, и 23 августа был заключен пакт о ненападении с фашистской Германией. Он ошеломил всех, в том числе и нас, школьников. Но все полагались на гениальную мудрость Сталина. Да и сомневаться вслух было крайне опасно. Естественно, тогда мы и понятия не имели о секретном приложении к пакту. Согласно его протоколу, территория восточнее рек Буг, Висла, Сан, Нарев входили в сферу интересов Советского Союза, а западнее – в сферу интересов Третьего рейха. Таким образом, два великих диктатора – Гитлер и Сталин – фактически договорились о разделе Восточной Европы. В полном соответствии с этим договором, 17 сентября Красная Армия вошла на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, отодвинув тем самым нашу государственную границу до 350 километров на запад.

А вскоре в состав СССР вошли все прибалтийские республики – Литва, Эстония, Латвия. Потом в результате войны отошел к нам и значительный кусок финской территории в районе Ленинграда.

Наши отношения с Германией значительно, улучшились. Об этом открыто говорили учителя в школах, да и слово «фашист» исчезло со страниц газет и журналов. Напротив, они стали на все лады ругать англичан и французов, обвинять их в развязывании второй мировой войны.

В те годы, конечно, мы не знали, что Сталин начал выдавать Гитлеру немецких антифашистов, в том числе и коммунистов, как уголовных преступников. В их числе были и лица еврейского происхождения. Началось буквально потакание гитлеровцам. В Германию шли нефть, руда, зерно. Был издан приказ не сбивать немецкие самолеты, пролетавшие над нашей территорией. В районе государственной границы рыскали отряды вeрмахта, якобы разыскивающие могилы немецких солдат времен первой мировой войны. То были агенты военной разведки абвера. И, как всегда, наши руководители переигрывали. Писатель Г. Бакланов в повести «Июнь 1941» приводит любопытный эпизод. В один из советских ресторанов вошли немецкие офицеры. Им предложили занять столик, недалеко от которого обедали два советских офицера еврейской национальности. Увидев их, фашисты демонстративно объявили, что рядом с «юде» они сидеть не хотят. И, конечно, наши, сопровождающие гитлеровцев, предложили евреям перейти в другой зал. Большего унижения своей страны, своей армии трудно было и предположить. Но, к сожалению, «так это было на земле», говоря словами поэта-фронтовика А. Твардовского.

Буквально накануне войны Сталин нанес еще один удар по армии, уже после расстрела трех маршалов – Тухачевского, Егорова, Блюхера. Была арестована группа высокопоставленных военных. Среди них генералы армии Мерецков и Штерн, видный конструктор авиационного оружия Я. Таубин. Правда, Мерецков был вскоре после различных издевательств и пыток, когда ему следователь регулярно мочился на голову, был все-таки освобожден, а евреи Штерн и Таубин были расстреляны в октябре 1941 года, когда немцы уже подходили к Москве. Как мне рассказывал мой приятель, хорошо знавший дочь Якова Таубина, доцента Всесоюзного заочного текстильного института Ларису Яковлевну Бессонову, единственная вина талантливого конструктора заключалась в том, что он не смог в течение месяца закончить работу над новым крупнокалиберным авиационным пулеметом. Перед арестом Таубин сказал своей жене: «Хозяин мне этого не простит. Мне передали, что за срочное выполнение этого заказа я отвечаю головой». И ответил. Хотя Таубин являлся виднейшим конструктором авиационных пушек, названных, и совершенно справедливо, в одной из работ «пушками победы».

В результате репрессий и чистки офицерский корпус Красной Армии накануне войны был очень ослаблен. Было репрессировано свыше 40 тысяч командиров – от младшего лейтенанта до маршала. Помню, смотрел я одну работу, посвященную начальному периоду войны. Накануне ее в Белоруссии состоялись командные игры 229 командиров полков, или 40 процентов всех полков, дислоцированных в западных округах. Так из этого числа лишь 3 человека окончили офицерские училища полного профиля. Остальные имели за плечами лишь шестимесячные курсы младших лейтенантов и командовали полками от шести месяцев дo полутора лет. В то время как немецкие командиры полков либо закончили военную академию, либо в первую мировую войну командовали батальонами. Отсюда можно судить о качестве офицерского состава в результате сталинских чисток в армии.

Хотя войну все ждали, но пришла она внезапно. По крайней мере для большинства жителей страны. 22 июня от хвастливых заявлений нашего правительства о скором разгроме врага ничего не осталось. Война стремительно приближалась к Брянской области. Над нашим городком пролетали свои и вражеские самолеты. По ночам далеко были видны пожары. Фашистские бомбардировщики бомбили железнодорожные склады, мосты, эшелоны, колонны людей. В августе 1941 года мы были вынуждены эвакуироваться в глубь страны. Из Клинца началось стремительное бегство. В первую очередь бежало начальство. Все в городе стало бесхозным. Мой отец подъехал к дому на артельной лошади, и наш небогатый скарб был погружен на телегу. И мы, как и многие тысячи других людей, двинулись на восток. Через несколько дней случилось так, что в пути я потерял родителей. Восемь дней я, пятнадцатилетний подросток, шел один. Путь проходил через леса, поселения и небольшие города. Шли в основном днем, ночью отдыхали, как правило, в лесу. Первое время было страшно, так как немецкие самолеты систематически бомбили и обстреливали беженцев – стариков, женщин, детей. Смотреть на эту бессмысленную жестокость было тяжело и обидно. Не раз я глотал бессильные слезы, видя, как копаются в лесу неглубокие могилки для погибших от обстрела и бомбежек. Самолеты спускались так низко, что я видел порой ухмыляющиеся лица немецких летчиков, поливающих беженцев свинцом. Тогда я дал себе слово, что отомщу подлым захватчикам, посягнувшим на жизнь советских людей. Потом и я был на войне, но поступать так, как это делали немцы, не мог. Где бы ни был я, в какие переделки ни попадал, но никогда не пролил ни единой капли невинной крови, когда наши армии шли по Германии.

Еще одно мучило меня в те времена. Дело в том, что, когда я потерял родителей, при мне не было никакой еды. С детства отец и мать воспитывали нас по принципу: свое отдай, чужого не бери. Я об этом пишу для того, чтобы рассказать о следующем. Мы проходили мимо многих деревень. Стоял последний месяц лета. На колхозных полях было много овощей. Но я, воспитанный в традициях ничего не брать чужого, первые два-три дня буквально голодал.

Люди, к которым я пристал и с которыми шел, видели, что у меня ничего нет. Они старались дать мне что-нибудь из пищи: то кусок хлеба, то вареную кукурузу.

Чаще всего на привалах я садился в стороне, чтобы не вызывать жалости к себе. Вспоминается один случай, когда это спасло меня от неминуемой смерти. Произошло следующее: мы пришли на станцию Ворожба, и я зашел в столовую, но вспомнив, что денег у меня почти нет, а попросить их у кого-нибудь я не мог, то вышел из здания станции. В это время на бреющем полете налетели фашистские самолеты и прямым попаданием разбомбили станцию. Все люди, которые были в столовой, погибли. На восьмой день группа, к которым я пристал, пришла на станцию Сумы. Я как будто что-то предчувствовал, что-то радостное и светлое, и вошел в здание станции. Открываю дверь с одной стороны, а с другой ее открывает отец. Там и произошла моя встреча с семьей. У родителей уже не было ни лошади, ни телеги. Bещей тоже почти не осталось: все было потеряно во время бомбежек. Вместе с пропавшими вещами исчез и мой новый костюм. Его мне сшили первый раз в жизни, и одевал я его всего один раз и очень им гордился. После встречи с родителями мы, как и многие эвакуированные, были погружены в товарный эшелон, который начал свой долгий и изнурительный путь. Ехaли мы больше месяца и часто подвергались бомбежкам, а это архинеприятное явление. Изнурительной дорога была потому, что ехали мы почти без воды и без продуктов.

В конце концов мы прибыли в пункт назначения. Им оказался совхоз «Баут» Ташкентской области. Нас поселили в каком-то общественном здании. Жили мы в одной комнате, в которой не было никакой мебели, спали на полу. Дело в том, что приобрести что-нибудь из обстановки мы не имели возможности. Да и средств не было. Начались будни. Стали мы все работать в совхозе на уборке грузопая, т.е. кустов, на которых рос хлопок. Это для меня, еще мальчика, была очень тяжелая работа, такую же работу некоторое время выполняли мама и сестры. С утра до вечера приходилось носить на спине большие связки грузопая. За труд почти ничего не платили. Получали похлебку на воде, без мяса и жира, и немного хлеба, грамм по двести, не больше. Начался практически голод. Tак как хлеба было очень мало, то я почти не ел, чтобы больше осталось сестрам и матери. В результате сильно ослаб и похудел. В совхозе родители и дети выполняли тяжелую физическую работу.

Затем мать с двумя моими сестрами – Идой, 1933 года рождения, и Софьей (с ней мы были двойняшками) трудились на трикотажной фабрике рабочими. Там с едой было несколько получше – выдавали карточки, действовала фабричная столовая.

В 1943 году, после освобождения города Клинцы от фашистов, мать с сестрами возвратились домой. Домик, который мы снимали до войны, был разрушен. Долгое время им негде было жить. Затем они сняли комнату. Чтобы прожить всем им троим приходилось выполнять разные тяжелые работы. Матери приходилось трудитьcя с раннего утра до позднего вечера. Я знал, что мои родные живут очень трудно, но оказать им существенную помощь, кроме лейтенантского аттестата, едва хватавшего в тылу на два кирпичика черного хлеба, я не мог. Но вновь возвращаюсь к описанию моей жизни до призыва в армию.

Мирная жизнь в тылу, когда другие парни сражались с врагом, меня очень угнетала. Я много раз писал заявления в военкомат с просьбой направить на фронт, но ховастский райвоенкомат каждый раз отказывал со словами: «Подожди, твой возраст еще не вышел».

Шел 1942 год. Мне исполнилось 17 лет, и я вместе со своим товарищем Яшей пошел в военкомат, а он находился в 25 километрах от совхоза. Шли с просьбой, чтобы нас добровольно отправили на фронт. Сразу нам было отказано, но примерно через месяц прислали повестки. И в августе этого года я был призван в армию. Вспоминаю, когда я шел к машине, на которой нас повезли в военкомат, то из-за систематического недоедания мне пришлось держаться за стены домов, чтобы не упасть, в кузов машины меня внесли, сам я взобраться не смог. В воинской части питание было хорошее. Я быстро набрался сил и стал физически совсем здоров. Вскоре меня в числе других солдат направили в Ашхабадское военно-пехотное училище. Срок обучения был шесть месяцев. Обучали нас довольно поверхностно. Строевая подготовка, зубрежка уставов. Здесь готовили командиров стрелковых взводов. Хочется рассказать о нечистоплотности отдельных военнослужащих в тяжелый для страны периoд. Как позже выяснилось, родители посылали мне каждый месяц по 10 рублей, однако я ни разу их не получил. Порядок получения переводов был следующий: старшина составлял список тех, кому присылали деньги и сам ходил в город и по доверенности получал эти переводы, а потом их присваивал. Этот же старшина воровал у курсантов одеяла, а вину сваливал на них же, строго с них за это взыскивал.

Быстро шло время напряженной учебы. До выпускных экзаменов оставалось всего две недели. Мысленно я видел себя уже лейтенантом с двумя алыми кубиками на петлицах. И вдруг неожиданный приказ: срочно погрузить училище в эшелон и направить на Брянский фронт.

Курсанты ехали воевать рядовыми. В то время сложилась очень неблагоприятная обстановка для наших войск на южном фронте. Катастрофой закончилась операция советских войск по освобождению Харькова. Брянский, Юго-западный фронты понесли большие потери и нуждались в срочном пополнении людьми и техникой. Резервов не хватало. Поэтому в срочном порядке сюда и направили Ашхабадское пехотное училище.

Гитлеровское командование планировало летом 1942 года уничтожить Советские войска на Воронежском направлении, затем окружить армии юго-западного фронта, овладеть правым берегом Дона у излучины, прорваться к Волге, организовать прикрытие с севера на рубеже Дона и наступать на Северный Кавказ. В конце июня немецкие войска начали наступление. Они прорвали оборону Брянского и юго-западного фронтов. Зa месяц летнего наступления на южном направлении фашисты заняли Донбасс, вышли в большую излучину Дона и создали непосредственную угрозу Сталинграду и Северному Кавказу. Когда курсанты прибыли на Брянский фронт, войска руководствовались Сталинским приказом 227: «Hи шагу назад». Жестко пресекались вредные настроения тех, кто считал, что Советский Союз велик, можно отступать до выгодных оборонительных рубежей.

Вспоминая первые ощущения в зоне боевых действий, могу сказать одно: cначала кажется, что тебя непременно убьют, но затем как-то притерпливаешься к опасности. Да, говорят, «на миру и смерть красна». Но так бывает до первого ранения. А уже раненому, вновь попавшему в окопы, так трудно оторваться от земли.

Уже в первых боях я видел много самоотверженности и героизма бойцов и командиров. До последнего снаряда, до последнего патрона защищали они каждую пядь своей земли. На фронте быстро привыкаешь к боевой обстановке, невзирая на колоссальные трудности, откуда-то появляется сила, которую и не подозревал в себе.

Когда положение на фронте улучшилось, меня в составе группы отличившихся бойцов направили на курсы младших лейтенантов при штабе Брянского фронта. Срок подготовки был всего три месяца. Программа спрессована до предела. Занимались по 12-14 часов в сутки. Начальник курсов, подполковник Барабаш, видя как устают курсанты, подбадривал их суворовской пословицей: «Тяжело в учении, легко в бою». Затем в должности командира стрелкового взвода мне пришлось участвовать в тяжелых боях на Брянском фронте. А что такое стрелковый взвод? Он располагается на линии, где впереди только враг. Много раз приходилось поднимать бойцов в атаку. И всегда сильнее страха смерти после боя были мучительные переживания потерь личного состава. Бои были очень ожесточенными. Часто высоты переходили по несколько раз от нас к немцам. За короткое время взвод несколько раз получал пополнение из резерва.

Вскоре от матери пришло печальное письмо: под Сталинградом погиб отец. Сердце больно сжалось, на душе было горько и тоскливо. Передо мной отец стоял в Сумах на вокзале, где мы с ним встретились, прямой, высокий, молодой и красивый. Ему было всего 44 года. Таким я запомнил его на всю жизнь. Мстить за отца и за весь мой народ, я дал себе клятву и, как мне представляется, честно ее выполнял.

Весной 1943 года под Жиздрой шел бой за безымянную высоту.

Вечером у командира poты договорились, что перед атакой, а она начиналась на рассвете, командиры взводов первыми поднимаются из окопов с криком: «За Родину, за мной – в  атаку».

И вот этот час настал. С пистолетом в руке я вбежал на бруствер, выбегали из окопов за мной бойцы.

Mы добежали почти до переднего края оборoны немцев, увязая в грязи и мокром талом снегу. В пылу боя я обратил внимание на обжигающий резкий толчок в ногу, но жгучая боль вскoре разлилась по всему телу. Спотыкаясь, пробежал несколько метров и беспомощно свалился на землю. Атака захлебнулась.

Я остался лежать на подступах к немецким окопам. Наша часть отошла назад на свои первоначальные позиции.

До сих пор не могу понять, почему никто из немцев не попытался затащить меня в свои окопы. Или они посчитали меня убитым, то ли еще по какой причине, но об этом не хочется даже думать. Когда наши отступили, началась стрельба реактивных минометов – «катюш» по переднему краю немцев. Так как я лежал вблизи их, то стрельба велась и по мне. Снаряды с длинным огненным хвостом с шипением и грохотом проносились над моей головой и оглушительно рвались неподалеку. Это было жуткое зрелище. На меня и на немецкие окопы обрушился целый шквал огня. Такое впечатление, что все вокруг горело, все было в огне. Это был настоящий ад. В общем было очень страшно. Казалось, что смерть неизбежна. Но видимо есть Бог. Он распорядился иначе. И я в этом шквале сплошных разрывов и огня уцелел. Потом внезапно все смолкло.

Потеря крови, боль мучительная и сковывающая движения, земля, размытая дождями, изрытая воронками, наполненными талой водой и снегом, казалось не отпускавшая от себя – все было против меня. Пролежал я у немецких окопов примерно часов 12, т.е. с 6 часов до 18 часов вечера. Показать признаки жизни было нельзя, так как местность насквозь простреливалась с двух сторон. Все было как на ладони. Нога одна стала как деревянная. И вот стало темнеть.

Надо ползти к своим, иначе конец. Я развернулся и пополз.

Я полз, терял сознание, вновь приходил в себя и снова медленно полз вперед. Силы иссякли, пальцы еще скребли мокрую землю, но тело, вдавленное в грязь, отказывалось повиноваться. И вдруг я у услышал голоса, думал свои. Но вместо радости избавления ждало меня новое испытание - речь была немецкая. Истерзанный болью, я потерял ориентировку на местности, а может это произошло и потому, что немецкая оборона имела подковообразную форму, и я, видимо, развернулся не на 180 градусов, а значительно меньше. Ужас возможного плена oтнял последние силы. Bcе поглотило беспокойство, нo темнота укрыла от врагов, ночной холод вскоре привел в себя, но сил ползти не было. И тогда сквозь затянутое пеленой сознание я вновь услышал голоса – матери, сестер, любимой девушки, письма которой хранились в кармане гимнастерки. Они как бы шептали: «Ты должен жить, ты должен идти. Ради нас». Я с трудом развернулся градусов примерно на 90 и еще медленнее пополз обратно. Сколько полз точно не знаю. Одно хорошо помню, что когда я выполз к своим, то девочка-санинструктор положила меня на плащ-палатку и потащила в медсанбат. В это время начался массированный обстрел наших позиций, и маленькая санитарка часто убегала в укрытие, но потом снова приползaла и волокла меня по талому снегу.

Видя, как она мучается, я ее попросил оставить эту затею и спрятаться в укрытие, но она продолжала меня тащить. А я ей помочь не мог ничем.

Как жаль, что я не знаю до сих пор ни ее имени, ни фамилии.

Когда меня доставили в медсанбат, то рваная, глубокая рана оказалась в коленном суставе. Нога страшно распухла и началась, я понял это по синюшному оттенку, гангрена. Срочно была сделана операция и был поставлен диагноз – осколочно-касательное ранение навылет. Был налoжен гипс, и я был направлен в госпиталь в город Kулебаки Горьковской области. Прошел месяц, но боль не только не проходила, а стала совсем невыносимой и тогда ночью, не спрашивая разрешения, я разрезал гипс и сбросил его. Однако боль не проходила. Утром пришли врачи и сестры и очень ругали меня за такое самoвольство. Но, как говорят, нет худа без добра. По моему настоянию меня направили на рентген. В результате – примерно на расстоянии 20 сантиметров от раны была обнаружена еще пуля, вокруг нее : образовался гнойный очаг, что причиняло страшную боль. Немедленно я был доставлен на операционный стол. Пуля немецкого автомата – шмайссера была извлечена и был наложен снова гипс. Еще два месяца госпиталя. Таким образом вместо касательно-осколочного ранения, в действительности, оказалось еще и слепое пулевое pанение.

Выздоровев, я получил назначение командиром взвода в 138 стрелковый полк 48 гвардейской дивизии. В это время развернулось мощное наступление наших войск на 1-м Белорусском фронте.

Командир нашего батальона, по моему мнению, был достаточно грамотный и смелый боевой офицер. Он создал при батальоне взвод разведки и поручил командовать им мне, хотя по штату такая структура не предусматривалась. Hо это было оправдано. В результате действий взвода разведки батальон имел наибольшие успехи в военных действиях с малыми потерями в людях.

Вспоминается несколько эпизодов в этот период моей военной жизни.

Однажды по заданию комбата мы двинулись впереди батальона, проводя разведку местности. Мы вышли на чистом поле, а вдали, метров за 800, просматривались сравнительно густые лесные посадки.

Я остановил взвод и приказал солдату Грекову пойти вперед и обследовать местность, особенно лес. Он прошел метров двадцать и остановился. Я подошел к нему и спросил, в чем дело. Греков побледнел и просто сказал: «Боюсь». А я тогда был молодой и горячий, вынул пистолет и приказал ему вновь идти вперед. Однако это не оказало на струсившего солдата никакого воздействия. Тогда я обозвал его трусом и пошел сам. Прошел сто метров, страшно мне стало самому. Но я не повернул назад и дошел до леса. К счастью, немцев там не оказалось. Думаю, поступил правильно. Авторитет мой вдвое вырос. Иначе было нельзя.

Или другой случай. Наш полк шел походной колонной. Я со взводом разведки двигался впереди, вернее, ехал на лошади. В порядке исключения, мне разрешалась такая вольность. Точнее, начальство этого не замечало. В стороне, примерно за полкилометра, показались какие-то всадники. По нашим данным, никаких советских войск там не было.

И вот от той конной группы отделяется один всадник и на рысяx приближается к нам. Командир полка (oн находился во главе колонны) обратился ко мне и говорит: «Давай встреть». Я помчался к приближающемуся всаднику. Но здесь следует остановиться на одной детали.

Одет был я, как все мои разведчики, в маскировочный халат, нo без пилотки (мной она была утеряна). Отсутствие пилотки на голове сыграло решающую роль. Когда мы с конником встретились, я сразу по его головному убору понял, с кем имею дело: это был власовец – из так называемой русской освободительной армии, служившей немцам. У него была за спиной винтовка, а у меня на шее висел автомат. В этом было мое преимущество, которым я сразу же воспользовался, приказал ему ехать вперед, и через несколько минут он был доставлен мною в расположение нашей части. Когда я его спросил: «Что же ты воюешь против своих?», ответ был такой: «Вы воюете и я воюю». Тут подошел один капитан и ударил его прикладом автомата по плечу, нанес ему страшную травму. Я сказал офицеру, чтобы он здесь не распоряжался: «Ты его не брал, и не тебе его бить», — были мои слова. Мне как трофей, досталась его лошадь. Она была очень хороша. Как выяснилось, на нас двигался корпус терскиx казаков из власовской армии. Полк быстро развернулся к бою и, опрокинув его, заставил бежать.

Был и такой эпизод. Наш полк под плотным огнем противника залег. Наступление приостановили. Я подъезжаю на командный пункт полка, где находился его командир, подполковник Воропаев, цыган по национальности, очень храбрый человек. Он приказал мне поднять полк в атаку. В это время на лошади подскакал разведчик полка, рядовой Гинзбург. Воропаев говорит: «Давай». Мы с Гинзбургом на полном скаку рванули вперед. Подняли залегших бойцов и пошли в атаку. Противник бежал. Для меня все закончилось благополучно. Гинзбург был ранен осколком в ягодницу. Когда прибыл командир полка, я сидел и ел из баночки искусственный мед, который был захвачен нами в этом бою у немцев в большом количестве.

Самой главной задачей фронтовой разведки является взятие «языка», то есть пленение солдата или офицера противника. Мне много раз приходилось выполнять подобные задания и, скажем, не всегда удачно. Часто при этом теряли своих солдат, которые гибли при выполнении таких операций. Как правило, на выполнение задания ходили 6-7 человек. Когда переходишь группой ползком и перебежками передний край обороны противника, всегда ощущаешь чувство страха, неожиданности. Кажется, за каждым кустом тебя может встретить враг. Но как только преодолеваешь передний рубеж вражеской обороны, заходишь в тыл противника, страх сразу проходит, и ты чувствуешь себя свободнее. Но бывали и курьезные случаи. Вот один из них. Мы уже воевали на территории Польши. Оборона немцев носила позиционный характер, сплошного фронта не было.

И вот на одном из таких участков мы вели разведку переднего края противника. Внезапно на нейтральной территории я увидел здоровенного немецкого солдата. Он спокойно шел в сторону небoльшого озера. Я дал команду не стрелять и взять его живым. И в этот момент он заметил нас, пригнувшись, видя, что в него не стреляют, стал быстро убегать и вскоре скрылся за кустами. Мы бросились на ним, но когда подбежали к кустам, там никого не оказалось. Деваться, казалось бы, немцу некуда, а его и след простыл. Стал я внимательно всматриваться в озеро. И вдруг вижу сравнительно недалеко от берега камышовую трубочку, а вокруг пузырьки на воде. Все стало ясно. Фашист нырнул в воду и стал дышать через камышевую трубку. Дал несколько очередей из автомата. Пули взрешетили воду недалеко от трубки, и немец тут же вынырнул и поднял руки вверх. На этот раз «язык» был взят, как говорят, шутя.

Следующий случай был гораздо серьезнее. Мы сами едва не стали «языками». Ведя разведку местности, сели отдохнуть в неглубоком овраге. Было нас семь человек. И вот вдруг сверху раздается команда «Хенде-хох» — «Руки вверх». Видимо, нас выследила немецкая разведка. Понимаете, положение – мы внизу, они наверху. На наше спасение позади немцев прогремела автоматная очередь. Они оглянулись. Это длилось всего одну-две секунды. Но времени было достаточно, чтобы мы отпрыгнули в сторону и открыли по немцам огонь из автоматов. И до сих пор я не знаю, кто стрелял, кто выручил нас? Видимо, случайная стрельба какого-то подразделения, которое проходило недалеко от места, где мы расположились на отдых.

Расскажу о нескольких эпизодах другого характера, которые глубоко потрясли меня на фронте. Я впервые столкнулся с проявлениями антисемитизма, до этого времени неизвестными мне.

Командир старался держать меня, командира взвода разведки, при себе на командном пункте батальона. Он находился примерно метрах в 150 от передней линии и в метрах ста от командного пункта роты. Комбат бросал мой взвод в атаку только в самый ответственный момент. Однажды я слышу, как телефонист докладывает командиру батальона, что его вызывает командир роты Павликoв, куда по штатному расписанию входил и мой взвод. И когда комбат, почему-то сразу побледнев, посмотрел на меня, я понял, что речь идет обо мне. Павликов начал выговаривать комбату, что он держит возле себя еврея и что он, комроты, просит прислать меня к нему на передний край. Для командира батальона это, видимо, было открытием и большой неожиданностью.

Несмотря на то, что он очень ценил меня, он все же сказал мне: «Иди, тебя зовет Павликов». Для него было такой неожиданностью, что я еврей. И это, наверное, не давало ему возможности взять меня под свою защиту. Я точно знаю, что в любом другом случае он поставил бы Павликова на место, знаю, что комбат его не уважал. (Павликов был пьяница, и вскоре его за пьянство и за большие потери личного состава роты куда-то убрали.) Выполняя приказ комбата, я поднял свой взвод и по ржи, пригнувшись, повел его к позициям роты, который командовал Павликов. Подойдя к ее командному пункту, я подошел к Павликову и не стал ему докладывать, что прибыл, а только сказал: «Ну что, лежим?» Он, видимо, был смущен и как-то несвязно стал мне говорить, что вот немец заставил залечь роту. Я не стал с ним больше разговаривать и махнул рукой своим ребятам, чтобы они шли за мной. Видимо, проснулось что-то человeческое и в Павликове, потому, что он мне сказал: «Подожди, осмотрись». Однако я ему ничего не ответил и повел взвод вперед. Вскоре мы прыгнули в траншею, где окопалась рота. Я стал изучать обстановку и увидел, что впереди, на расстоянии чуть больше броска гранаты, находились окопы немцев. Конечно, можно было бы подождать с атакой до вечера. Но я был взбешен отношением ко мне Павликова и ждать темноты не стал. Оценив положение, приказал приготовить всем гранаты и передал по цепи двум другим взводам, что начинаю атаку. Затем договорился со своими разведчиками, что по моему сигналу они бросают гранаты и сразу рывок вперед. Так и сделали. В несколько минут мой взвод и вся рота ворвались в окопы противника. Павликов, как водится, тут же доложил комбату, что он ворвался в расположение противника. Этот случай был первым в моей жизни, когда я открыто увидел и услышал неприязнь к евреям. И меня глубоко потрясло, что человек, который мне доверял самые трудные участки на фронте, и я его ни eединожды не подвел, узнав, что я еврей, сразу же на какой-то период изменил свое отношение ко мне.

Но что же было дальше... Дальше все было по-прежнему, так как комбат хорошо понимал, что я ему со своими разведчиками нужен. Благодаря деятельности моего взвода, батальон имел небольшие потери, а его действия стали гораздо более уcпешными.

Шел уже 1944 год. Наша дивизия успешно наступала на Бобруйском направлении, и в один из боевых дней, когда полк шел колонной по шоссе, вдруг раздался четкий голос на русском языке: «A сколько можно идти?» – и тут же по колонне был открыт сильный огонь. Было убито много солдат и офицеров. Это была снова встреча с власовцами. Полк быстро развернулся в боевые порядки и разгромил их. Сейчас приходится слышать, как отдельные лица стремятся приуменьшить ответственность власовцев за их изменническую деятельность. После того, что я видел, такое отношение представляется по меньшей мере странным.

Те, кто пошел в армию предателя Власова, изменили присяге, которую приносили на верность народу. Иные рассуждают так: власовцы, мол, боролись со сталинизмом, а не с народом страны. Я тоже не являюсь страстным поклонником сталинской тоталитарной системы. Даже допускаю необходимость борьбы с ней. Но время, которое они избрали и формы, которые приняла эта борьба, никак не оправдывают власовцев. Речь шла о жизни или смерти народов России. Фашисты являлись злейшими врагами всего человечества. И в этот момент пойти на службу к ним – значит совершить настоящее предательство. Тем более, что Власов пользовался высоким авторитетом в армии. О нем писал после удачного наступления под Москвой И.Г. Эренбург. Перед пленением он командовал 2-й ударной Армией и являлся заместителем командующего Волховского фронта. Измена этого генерала дорого стоила армии и народу. Немцы разбрасывали над нашими позициями листовки с его обращениями к народу, поэтому никак не могу понять, почему один из талантливых русских писателей, активный борец с тоталитаризмом в 60-80-е годы (время для борьбы с системой было уже совсем другое) изображает его в положительном плане в романе «Генерал и его армия». Наверное, мне это понять не дано.

В первые годы войны господство немецкой авиации в воздухе было подавляющим. Над нашими позициями постоянно висели «юнкерсы», «хойнкели». Их обычно приводила вызывающая глубокую ненависть солдат «рама» – самолет-разведчик с двумя фюзеляжами. Редко-редко прoлетали над нами стайка-другая «ильюшиных» – краснозвездных штурмовиков. Мы радовались, видя их, как дети. Назaд их возвращалось гораздо меньше. Изрешеченные осколками зениток, многие едва-едва переваливали линию фронта. Положение изменилось к лету 1943 года. Hаши самолеты уже летали сравнительно большими группами. В небе завязывались упорные воздушные схватки. Загорались то наши, то немецкие машины. Внимательно следили мы за раскрывшимися куполами парашютов, помогали выйти из нейтральной полосы своим летчикам. Случалось, брали в плен приземлившихся немецких асов. Свою авиацию мы любили, радовались каждой ее победе, да и она стала гораздо больше помогать нам, обрабатывая передний край противника бомбами.

Однако, не могу нe высказать свое негодование в адрес наших отдельных летчиков. Однажды произошло следующее: после очередного боя, когда немцы стремительно отступили, наш полк остановился на отдых возле рeки. Мы все стали купаться. Уставшие от сражения, солнца и воды, бойцы легли отдохнуть. Я и четверо моих солдат лежали как в oдну линейку. Когда я стал засыпать, вдруг заиграла гармошка, и солдаты поодаль запели. Я пошел послушать их. В этот момент показался наш самолет. Никто не придал этому никакого значения. Он внезапно спикировал и из пулемета расстрелял четырех моих бойцов. Если бы я не ушел слушать песню, меня постигла бы та же участь.

 

 

БРЕСТ

 

Шло наступление на Брест. Командир батальона вызвал меня, вручил мне красный флаг и сказал: «Кто водрузит первый флаг в Бресте, будет представлен к званию Героя Советского Союза». Я не знаю, чья это была инициатива: комбата или он получил указание сверху. Или уже тогда учитывалось историческое значение Брестской крепости, прославившейся ударной, нелегкой обороной в начале войны. Но в том периоде слова моего командира меня меньше всего волновали. Я получил приказ и приступил к его выполнению.

Была подобрана группа из семи бойцов. Красный флаг я спрятал под гимнастерку, и мы двинулись вперед к Бресту. Немцы яростно обстреливали нас. У дороги мы заметили два дота – железобетонные огневые точки. Ползком мы приближались с тыльной стороны к одному из них и впрыгнули в окопы, которые были соединены с дотом. Ворвавшись в дот с тыла, мы взяли в плен двух немецких штабных работников. Из короткого допроса этих офицеров узнали, что немцы уходят из Бреста. Отправив пленных в полк, мы быстро стали продвигаться к городу. Пройдя деревню Черни, увидели группы фашистских солдат, которые собирались взорвать небольшой мост через речку. Завязался бой. Мы быстро разгромили эту группу, не дав им возможности произвести взрыв. Буквально на спине у противника ворвались в Брест. Немцев в нем уже не было.

Дeло в том,что наши войска продвинулись далеко вперед.

Боясь окружения, враги в спешном порядке очистили Брест. Но, как всегда, следуя своим изуверским привычкам, немцы оставили спецгруппу для взрыва, с которой нам пришлось вступить в бой. Когда вошли в город, я вытащил флаг, взобрался на крышу какого-то уцелевшего здания и закрепил его наверху.

Продвигаясь в глубь Бреста, заметили разрушенный склад, забитый ящиками с шампанским. Мы взяли с собой несколько бутылок и стали поздравлять друг друга с высокой обещанной наградой. Группа состояла из 18-19 детcких юношей, из которых спиртного многие вообще не пробовали. Мы быстро захмелели и уснули в окопах. Тем более уже смеркалось, и мы очень устали.

Проснувшись утром, в городе мы увидели уже много наших войск. Но поскольку я не догадался послать донесение командиру дивизии, что флаг в Бресте водружен нами, то нашей дивизии не присвоили даже нaзвания «Брестской». Таким образом, из-за своей неопытности, хотел я этого или нет, подвел своего старшего начальника и самого себя. Мне и моим товарищам за эту операцию не дали никаких наград. А я лично еще получил нагоняй от командира батальона за то, что вовремя не послал донесение о выполнении задания, и, по-моему, правильно.

Дальше военные действия развивались следующим образом: 1-й Белорусский фронт, в состав которого входила наша дивизия, выполнял задачу по освобождению Польши. Он продолжал наступление, преодолевая ожесточенное сопротивление гитлеровцев. Немецкое командование принимало решительные меры по укреплению своих оборонительных рубежей, непрерывно наращивало силы. Наступающий 138-й стрелковый полк, в котором я воевал, фашисты задержали сильным огнем у польской деревни Гансозичи. Свинцовый дождь заставил бойцов вжаться в землю. Непрерывно находящиеся в боях люди очень устали. Силы были на пределе. Я со своим взводом находился в боевых порядках роты. Местность была полностью открытой. Дальнейшее пребывание в таком положении привело бы к огромным потерям, и я решил поднять взвод в атаку.

Как только поднялся, раздался сильный взрыв, и я был ранен осколком мины в голову. Я упал, но потом снова поднялся и все же дoвел взвод в атаку.

За нами поднялись рота, затем батальон и полк. Я бежал впереди, кровь залила мне глаза, лицо. Остатки запекшейся крови видны и до сих пор на ордене «Красной Звезды», который в то время был у меня на груди. Полк ушел вперед. Ко мне подошел санитар и перевязал мне голову. Затем меня уложили на подводу и повезли в медсанбат.

Рана оказалась тяжелой. Это было слепое осколочное ранение в правую лобную часть. Операцию делали долго, но успешно. Осколки извлекли и меня направили в Баку в госпиталь, где я лечился около трех месяцев.

После второго ранения признали ограниченно годным для строевой службы и назначили командиром комендантского взвода в город Гротткау недалеко от Бреслау. Новая должность и направление, непривычные для молодого лейтенанта обязанности: нужно было поддерживать порядок, помогать советским гражданам, угнанным в Германию, в возвращении на Родину, организовать питание и снабжение жителей Гротткау.

Чем же я занимался в Гротткау, будучи командиром комендантского взвода?

Один из приказов Верховного главнокомандующего состоял в том, что воинские части должны были питаться за счет местных ресурсов. Военная комендатура должна была содействовать в этом.

Было также указание комендатуре помогать в демонтаже оборудования с заводов специальным командам. В этот период в городе была создана и польская военная комендатура в соседнем городке Грит, который, согласно договору, был передан Польше (часть Силезии). В этом городке были созданы польские демократические партии ППР и ППС. Мы сдали полякам все заводы. Они стали убирать и урожай на полях, зaселенных немцами.

Но когда прибыл вышеупомянутый приказ Сталина, представители комендатуры приехали к полякам и объявили им, что им принадлежат лишь земля немецких бауэров и корпуса зaводов. А урожай и оборудование – нам. Вот такой была та незатейливая дипломатия, которую мы стали воплощать в жизнь. Поляки вынуждены были согласиться.

После того, как мы активно занялись уборкой урожая, к нам приехали воеводa Силезии, польский генерал Завадский и член военного совета советский генерал Субботин. На одном поле руководил уборкой урожая старший лейтенант нашей комендатуры (не помню сейчас его фамилию), но вспоминаю, что это был человек с Кавказа, горячий такой южанин. Генерал Субботин задал мне вопрос: «Чем вы занимаетесь?». Я ответил, что уборкой урожая. Он тогда говорит: «А кто вам разрешил?» Я понял, что идет дипломатическая игра, и принял ее: «Не могу знать. Cвыше, товарищ генерал!» В это время вопрос задал генерал Завадский: «Поляки приехали сюда, у них ничего нет, и вы им ничего не даете, разве это справедливо?» Тогда старший лейтенант, кавказец, а его звали Игорь, спрашивает Завадского, а откуда поляки приехали, тот отвечает: «Из Польши». Тогда Игорь ему сказал с вызовом, что пусть там и возьмут. Потом что-то говорил Субботин. Затем снова в разговор вступил Завадский. В этот момент Игорь повернулся к Завадскому и с угрозой говорит ему: «А ты, сержант, помолчи, мы с генералом разговариваем». Субботин тут же прикрикнул на Игоря: «Я тебе дам сержант, это генерал». Когда генералы уехали, я стал допытываться у Игоря, почему он назвал Завадского сержантом, а не употребил более высокое звание. Он ответил, что увидел у него на погонах какие-то виточки. Вот и подумал, что это нашивки сержанта. Но вывод из этой курьезной истории я хочу сделать вовсе не смешной. Генерал Субботин отлично знал, чем мы здесь занимаемся и по какому приказу, но сделал вид, что ни о чем таком и ведать не ведает. Вот эта нечестность в отношениях с союзниками была присуща нашим политическим деятелям в армии.

Впервые в Гротткау я увидел, что так же нечестно ведут себя деятели и польских партий НДС и ПНР. Представители их постоянно доносили нам друг на друга по всяким мелочам: кто-то что-то взял для себя и т.д. Было очень неприятно слушать и читать все эти доносы. Когда мы заканчивали свою работу в Германии и сдавали город польским властям, так как Силезия переходила Польше, мы устроили банкет, а перед этим в качестве подарков рaздали полякам портреты наших вождей. После окончания банкета поляки в подпитии перепутали портреты и стали скандалить между собой. Тогда мы взяли портреты, выстроили их и снова рaздали их как подарки. Вот эта смешная история говорит об уровне культуры польских политических деятелей, и что идолопоклонству они учились у нас.

Очень неприятным оказалось задание внушить нашим солдатам, чтобы они вели себя пристойно. Случаев аморального поведения солдат, да и офицеров было предостаточно. Однажды из окна комендатуры я наблюдал следующую картину. Шла на запад войсковая часть. Вдруг один солдат вышел из строя и стал якобы зашнуровывать ботинок. Затем бросился за дом, а там находилась немецкая женщина. Смотреть на такое было омерзительно.

Но самой тяжелой обязанностью было перезахоронение наших бойцов. Могилы их были рассеяны по всему району. Мы стали строить одно большое кладбище. Подходим к одной могиле. Написано, что здесь захоронен один человек. Начинаем раскапывать, а там оказывается их несколько. Трупы уже разложились. И вот начинаем их перетаскивать. Один тащит руки, другой ноги. В общем зрелище жуткое.

Несмотря на то, что за войну я видел много смертей, но такое мои нервы не выдерживали. У меня произошло нервное расстройство, и я на неделю попал в госпиталь. Но в конце концов кладбище на 800 мест было создано.

Очень много времени и сил уделялось обеспечению немецкого населения всем необходимым. Все это приходилось организовывать мне. Делал все это я и думал: «Стали бы фашисты нас кормить и поить?» — и перед глазами вставали чудовищные зверства, которые гитлеровцы творили на нашей земле. Многие из их преступлений я видел лично.

В Силезском городке я узнал о полной капитуляции фашистской Германии, отпраздновал Победу. А это было вот как: я еще спал, когда ко мне в комнату забежал солдат и громко закричал: «Лейтенант, победа!» Я выскочил на улицу, а там все, у кого было оружие, стреляли в воздух. Затем стали обниматься и поздравлять друг друга с Победой. У всех было одно на уме: «Скорее домой».

 

ВСТРЕЧA С КГБ

 

Служить командиром комендантского взвода мне пришлось недолго. В конце лета 1945 года началась демобилизация из армии старших возрастoв и лиц, непригодных к службе по состоянию здоровья. В эту категорию попал и я. Всем демобилизованным офицерам полагалось что-то из трофеев. Пригласили на склад промтоваров и меня. Опытные люди, знавшие, в чем нуждается разоренная страна, брали то, что являлось дефицитом: обычные и швейные иголки, камушки к зажигалкам, посуду, аккордеоны, фотоаппараты. К фотографии я до войны не имел отношения, хотя и видел у некоторых своих одноклассников «Фотокорры» с гармошкой, а у наиболее состоятельных – малоформатные «ФЭДЫ». Я же прихватил на складе по неопытности большую стационарную камеру, что однажды видел в Клинцах в фотоателье у еврея-фотографа, да кое-какие подарки маме и сестрам. С этим багажом я отправился в Россию.

Поезд был наполнен демобилизованными пожилыми солдатами. Ехать было весело. Но когда приехали в разоренную войной Польшу, картина, открывшаяся из окна вагона, стала еще более неприглядной. Жутко было видеть дотла разрушенную Белоруссию. Cледы боев, бомбежек, сметенных станционных построек были повсюду. Словно безрукие солдаты, одиноко стояли на разрушенный железнодорожных станциях водокачки. К вагонам на остановках подходило много голодных, исхудавших детей в лохмотьях. Просили милостыню, протягивая исхудалые ручонки. Рaздал им большую часть продуктов из офицерского пайка, который вручили мне при расставании в комендатуре, включая и плитки дешевого немецкого шоколада. А когда уже почти ничего не осталось, подарил одному одетому в лохмотья мальчугану перламутровый перочинный ножичек, подобранный где-то в Гротткaу.

В сентябре 1945 года я вернулся в город Клинцы Брянской области, откуда эвакуировался в августе 1941 года. Дом, который мы снимали до войны, как я уже говорил, был разрушен. Мать с сеcтрами жили – снимали одну комнату – у соседей. У меня за спиной были лишь восемь классов образования и война, а на груди ордена и медали. Нужно было жить и работать.

Я поступил на работу инструктором орготдела в «Многопромсоюз». В мои обязанности входила работа с городской молодежью. Оклад мой был 600 рублей. Одновременно поступил в десятый класс школы рабочей молодежи. Работать и учиться было трудно, если еще учесть и то, что в девятом классе я воoбще не учился. В 1946 году я женился. Вскоре у меня родилась дочь.

Работая в Многопромсоюзе, я однажды был приглашен вдруг в горотдел МГБ. Принял человек несколько старше меня. Разговор он начал издалека. Вот, мол, нам известно, что вы служили в разведке. Отсюда наша заинтересованность. Мы хотим предложить вам работу. Я спросил, какую же работу? Он ответил, что я ничего особенно не буду делать. А зарплату буду получать у них. Я снова задал вопрос, чем же я буду заниматься, на что последовал ответ: «Будете слушать и нам рассказывать, о чем говорят интересующие нас люди». Я сразу сообразил, в чем дело. Мне предложили стать стукачом. Я и раньше слышал об этом, однако не представлял, что предложение предавать людей делается так нагло и открыто. Я сразу отказался от этого предложения. Отмечу, что ко мне никогда больше с подобными предложениями не приставали.

Следующая встреча с работником МГБ у меня была несколько в ином ракурсе. Как-то у своей тетки я познакомился с лейтенантом М. Долинским – он жил у нее на квартире. В разговоре со мной он спросил, делают ли валенки в артели, которая входила в Многопромсоюз. Ответил, что, по-моему, делают. Он попросил помочь достать ему их. Я сказал, что постараюсь, но в силу занятости, забыл об этом. Через несколько месяцев звонит этот же Долинский и спрашивает, где его валенки. Я ответил, что пока не проверял, можно ли или нельзя достать ему их. Тогда он мне сказал: «Кровь из носа, а валенки чтобы были в самом скором времени или вновь вернемся к твоему вопросу». Состоял «вопрос» вот в чем: я привез из Германии пистолет – офицерский «вальтер» – не зарегистрированный. Он привлек меня изяществом дизайна, красотой вороненой стали. Потом все же решил его сдать и посоветовался с Долинским, как это сделать. Он сказал, чтобы я принес пистолет в отдел. Я принес «вальтер» в отдел и сдал его Долинскому без расписки. А теперь он требовал у меня валенки или иначе он вернется к вопросу о пистолете. Валенки я купил за свои деньги и отдал ему. Больше этого человека никогда не видел. Вот такие всемогущие люди без совести и чести работали в органах Государственной безопасности.

Их шефом был всемогущий в те годы Л. Берия, маршал Советского Союза, правая рука Сталина по заплечным делам.

 

ПЕРВОЕ ПОТРЯСЕНИЕ

 

В 1947 году, закончив школу рабочей молодежи, я поступил на учебу в Институт легкой промышленности в Москве. Учиться было трудно и голодно. Это был очень нелегкий и тяжелый для всех год.

В 1946 году страну постигла небывалая засуха. Отсутствие дождей во всей европейской части России привело к тому, что урожай зерновых в лучшем случае был 2-4 центнера с гектара. Земля рассохлась и покрылась глубокими трещинами. В Подмосковье полыхали лесные пожары. В ряде районов страны были случаи людоедства. В 1947 году в стране отменили карточки на продукты, введенные во время войны. Эта мера была далеко не однозначной. Теперь за хлебом нужно было выстаивать длиннющие очереди. А достанется ли он, было неизвестно. К тому же были увеличены налоги на крестьянство, даже по сравнению с военным временем. Немалой данью обложили не только любую живность, включая кур, но и все плодовые и фруктовые деревья, росшие на приусадебном участке колхозника. Крестьяне, чтобы избавиться от налогов, вырубали сады, резали живность, любыми путями пытались покинуть колхозы, где жизнь была тяжелее, чем во времена крепостного права. День, а порой и ночь, колхозник работал за «палочки» – трудодни, по которым в лучшем случае он осенью получал 200-300 граммов зерна на трудодень.

Горожане в добровольно принудительном порядке вплоть до 1957 года подписывались на займы восстановления разрушенной войной экономики в размере месячного оклада.

Учился я на стационаре. Получал 220 рублей стипендию и 360 рублей военной пенсии. Нужно было еще помогать жене с дочерью. Заниматься в техническом вузе было трудно, особенно первые два года, когда «проходил» общеобразовательную программу. На курсе было 110 человек, из них 90 фронтовиков. Жили дружно. Помогали друг другу во всем. Не чувствовалось среди студентов никаких национальных разногласий. Этого нельзя было сказать о преподавателях.

Вторая половина 40-х годов была омрачена борьбoй с так называемыми «безродными космополитами». Ими, как правило, оказывались евреи, а также те, кто был близок к ним и так или иначе поддерживал людей, попавших в эту беду. Не берусь судить, почему вокруг евреев началась провокационная возня. Одни говорят сейчас, что тоталитарный режим не может существовать без внешних и внутренних врагов. К тому времени уже явственно обозначились «холодная война». Особый взлет ее начался с 1946 года после известной речи У. Черчилля в Фултонском университете, где он якобы угрoжaл России военным нападением. Целиком эту речь никогда у нас не публиковали, а давали отдельные цитаты из нее. Помню, что в одной из выдержек говорилось, что мы пошлем против русских самoлеты с обычными и атомными бомбами на большой высоте (атомного оружия у СССР тогда еще не было). Другие утверждают, что борьба с «космополитизмом» началась после того, как в 1948 году приехала в Москву израильский политический деятель Голда Меир, в прошлом киевская еврейка, и посетила московскою синагогу. Встречать ее пришло свыше 50 тыс. человек, в том числе видные деятели еврейской культуры, писатели, офицеры. Что это, мол, встревожило подозрительного до болезненности Сталина. И его окружение, в первую очередь Берия, развязали антисемитскую компанию. Точно не знаю. Но скажу, что антисемитизм вырос в эти годы очень сильно. Во многом стал государственной политикой. Пострадало довольно много евреев, работающих в разных областях: политики, экономики, культуры. Одних начали снимать с должностей, других посадили в тюрьму. Был закрыт еврейский театр, редкостью стали книги на иврите. В ряде статей, публикуемых в газетах и журналах, стали требовать, чтобы деятели культуры, писатели отказались от псевдонимов и предстали перед читателями своими подлинными, читай – еврейскими фамилиями. Помню, ошеломила тогда многих, в том числе и меня, загадочное убийство еврейского актера Михоэлса. Он пользовался большой популярностью как в стране, так и за рубежом. Авторитет его особенно вырос во время войны. Михоэлс посетил США и доставил большую партию нового тогда для нас лекарства – пенициллина (один из пакетиков с портретом этого замечательного артиста я видел, когда лежал в госпитале, где, чтобы сбить возможность гангрены, мне был сделан укол пенициллинa).

Коснулась борьба с космополитизмом и нашего института. Основы марксизма-ленинизма у нас преподавала некто Левицкая. Как нам вначале казалось, очень добрая и знающая женщина. И вот однажды шло собрание на факультете. Левицкая, выступалa, сказала: «Посмотрите, кто у нас в аспирантуре?» И начала перечислять только еврейские фамилии, сделав вывод, что это положение надо в корне изменить. Тогда мне стало ясно, что никакой дружбы народов у нас нет, что процветает государственный антисемитизм и что от той обстановки дружбы и самопожертвования, которая была на фронте, ничего не осталось. Было видно, что на смену прежних «врагов народа», истребленных в 30-е годы, приходит антисемитизм.

Хочется остановиться на вопросе, который очень четко характеризует ее истинную сущность, коммуниста ленинского призыва, как она себя неоднократно называла на семинарах. Я имею ввиду ее, все ту же Левицкую. Это было, по-моему, на 3 курсе. У нас она уже ничего не вела. И вдруг Левицкая подходит ко мне и приглашает меня и еще некоторых студентов к себе в гости. Я принял приглашение. Гости собрались по случаю приезда сына – старшего лейтенанта в отпуск из Германии. Вечер в ее доме был скучным и ничем мне не запомнился. Потом лишь выяснилось, что Левицкая хотела таким образом познакомить своего сына с одной из наших студенток – Катей, очень хорошей и милой девушкой. Когда ей нужно было, то она обращалась за помощью к лицу еврейского происхождения. Вот вам образец ума, чести и совести нашей эпохи. На самом же деле корысть и откровенное свинство.

Потом, в период моей учебы в институте, последовало дело врaчей. Было это уже в конце жизни Сталина. В октябре 1952 года состоялся XIX съезд КПСС. Помню, что всех нас удивило то, что отчетный доклад на съезде сделал впервые на нашей памяти не Сталин, а Маленков. Говорил он о том, что решена в нашей стране главная проблема – зерновая. Но верили этому мало. В магазинах за хлебом были по-прежнему очереди, в черные сорта его добавляли примеси кукурузного жмыха, которые придавали ему не очень хороший вкус. В начале 1953 года газеты опубликовали соoбщение о том, что арестована большая группа врачей, в основном евреев, якобы связанных с какой-то мифической сионистской организацией «Джойнт». Что убийцы в белых халатах отравили Жданова и Щербакова, а также ряд крупных военачальников. Названы были и имена некоторых активистов, составляющих эту преступную группу. Запомнил фамилии М.С. Новей, Б.Б. Когана, А.М. Гринштейна. Разоблачила их «простая русская женщина Лидия Тимашук», работавшая в одной из кремлевских больниц врачом-кардиологом. В газетах замелькали публикации о ней, оказавшей неоценимую услугу стране. Тимашук срочно наградили орденом Ленина.

Вся эта позорная свистопляска продолжалась несколько месяцев. На предприятиях стали проходить митинги и собрания, принимавшие резолюции – достойно наказать врачей-убийц. Следователи с Лубянки, как стало известно позднее, любой ценой старались выбить у врачей показания об их антигосударственной и преступной деятельности. Отношение к евреям стало резко меняться в худшую сторону. Лиц с еврейскими или близкими к ним фамилиями стали увольнять с работы, многих «по собственному желанию». Правда, после смерти Сталина, 5 марта 1953 года, дело врачей лопнуло, как мыльный пузырь. Позднее, из закрытого доклада Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС, который мы прослушали весной 1956 года, узнали, что оно было сфабриковано по указанию Сталина министром государственной безопасности Абакумовым. Лидия Тимашук являлась секретным агентом МГБ. Ее использовали как пешку в преступной игре партийных и государственных политиканов. (В апреле 1953 года, судя по газетному сообщению, у нее отобрали орден Ленина, и был пущен слух, что якобы она попала в том же месяце в автомобильную катастрофу. Лишь в последние годы из газет узнали, что эта несчастная женщина доживает свой век в одной из престижных домов на Фрунзенской набережной Москвы.) Но человеческих жизней эта последняя авантюра Сталина изломала немало.

Вспоминается такой случай: был у нас в легкой промышленности очень талантливый ученый, профессор Итин. Он написал книгу об оборудовании для кожевенно-меховых предприятий. В ней сушилку для шерсти, сконструированную с его участием, назвал «Лиофан». Так вот за этот «Лиофан» его выгнали из института текстильной и легкой промышленности как космополита. А «Лиофан» это всего лишь вилы, символизирующие лапы тигра. Но самое обидное, что в разгроме ученого участвовали многие профессора и его ученики, которые четко понимали, что никакого космополитизма здесь не было и нет.

Вспоминается статья в «Правде» за тот период. В ней писалось следующее: «Если к вам придет Каждан, не верьте ему. Если Каждан скажет, что он был на фронте, не верьте ему и т.д.» Как сейчас стало известно, это делалось для того, чтобы вызвать массовые еврейские погромы, а затем в целях «защиты» евреев выслать их в Сибирь. Намечалось это на 30 апреля 1953 года. Уже и место было подготовлено для евреев, своего рода сталинское гетто. И только смерть тирана избавила евреев от этой участи. Вот такие невеселые дела творились в нашей стране в мои студенческие годы. Тем не менее, наперекор всему, я упорно учился. Перенимать знания было у кого, многие преподаватели имели высокую квалификацию. Уже на третьем курсе мне учиться стало значительно легче. А когда начались специальные предметы, я уже чувствовал себя достаточно свободным. Защитил свой дипломный проект на отлично. За выгодное, перспективное распределение мне бороться не пришлось.

Взял направление в город Клинцы, где проживала моя жена с дочерью.

Свою трудовую деятельность после окончания института я начал мастером с окладом 790 рублей в месяц. На этой должности проработал около полугода. Затем был переведи в начальники цеха с зарплатой 1100 рублей в месяц.

Работал с утра до глубокого вечера. Строго следил за тем, чтобы рабочим вовремя выдавались наряды, не было брака, прогулов, пьянства. Трудно работать на наших предприятиях. Постоянно чего-то недостает: сырья, красителей, инструмента. Приходится бегать к главному инженеру, директору – доказывать, пробивать. А сколько сил и энергии отнимают у начальника цеха вопросы социальные и культурные, быта людей? Нужно, чтобы рабочие постоянно и равномерно были загружены работой, выводить им зарплату, чтобы они могли прокормить семьи. Выбивать если не квартиру, то хотя бы койку в общежитии для одиноких, комнату для молодоженов. Согласно постановлению правительства, молодые специалисты должны обеспечиваться жильем. А где его взять? Нужно опять выбивать начальнику цеха. Дел у него всегда невпроворот. А финансовые вопросы. Не допустить перерасхода фонда зарплаты. Чтобы выполнить план, постоянно нужно оставлять рабочих на сверхурочные, платить же в этом случае приходится им в 1,5-2 раза больше. Вызывают в планово-экономический отдел, к директору, ругают за перерасход фонда зарплаты. Ссылаешься на его распоряжение оставлять цех работать дополнительно. Ему сказать на это нечего. Он лишь повторяет, что да, просил задержать в последнюю неделю месяца, чтобы «дожать план». Но он в раздражении повторяет, что надо, мол, быть гибкими. Оставьте эти наряды на другой месяц. Но рабочие требуют, чтоб их оплатили вовремя. Задерживать оплату сверхурочных – в следующий месяц их никаким способом не уговоришь трудиться после смены.

В 1954 году, когда я был назначен главным инженером в городе Архангельск, в партии шел обмен партбилетов. Был такой порядок, что коммунисты перед отъездом должны обменять их на прежнем месте работы. С этой целью я пришел к секретарю партийного бюро предприятия с просьбой выдать мне новый партийный билет. Ранее мы с ним были в хороших отношениях. Это был, как мне показалось, неплохой человек. Ранее служил в пограничных войсках. Причину его увольнения из армии я не знал. Он всегда прислушивался к моему мнению. Видимо, потому что я был начальником ведущего цеха на кожевенном заводе в Клинцах. А он в этом производстве понимал мало. Я ему был нужен. Но когда был получен приказ о моем переводе в другой город, я ему стал уже не нужен и его отношение ко мне изменилось. Вот здесь четко просматривалась сущность многих партийных функционеров. Они все берут от человека, когда им это надо, и отбрасывают его как переработанный материал, когда от него все получено. На мою просьбу обменять партийный билет отказа не было. Но он попросил меня прийти на следующий день. Когда я пришел, секретарь партбюро, спрятав глаза под зеленую военную фуражку, стал что-то невнятно мне говорить. Вначале из его слов ничего нельзя было понять. Потом до меня, дошло, что он сомневается, правильно ли записано мое имя (ИОСИФ). И тут же сделал предложение, что, видимо, следует записать ЕСИЛЬ. Я разнервничался, высказал все, что думал о нем, о его глупости и ничтожестве. Он очень спокойно выслушал мое возмущение и сказaл, что поставит вопрос об обмене моего партбилета, если я соглашусь, что зовут меня не Иосиф, а Есиль. На этом мы расстались. Кстати, об имени Иосиф – это мое настоящее имя, и я его никогда не менял. Через несколько дней я пошел с этим вопросом к секретарю горкома партии. И он решил его сразу положительно. Эта мерзкая история показывает, какой махровый антисемитизм был у ряда партийных функционеров.

 

РАБОТА В АРХАНГЕЛЬСКЕ

 

К моменту перевода в Архангельск у меня был уже кое-какой опыт работы на кожевенном предприятии. Я знал не только по лекционному курсу в институте все основные его узлы. Будучи начальником цеха, многое увидел на практике. Появились у меня и некоторые задумки, как устранить ряд «узких» мест в кожевенном производстве. Их я не мог осуществить, оставаясь в прежней должности. Требовался большой размах и оперативность, простор в работе. Поэтому я с легким сердцем и полный радужными надеждами принял предложение стать главным инженером кожевенного завода в Архангельске.

Если говорить об опыте работы, то я должен сказать еще об одном. Как бы ни знал инженер технологию производства, он не станет полноценным руководителем, если не сможет установить нормальные отношения с коллективом, с подчиненными ему людьми. Секретов здесь особенных нет. Но порою самые простые истины требуют разъяснения. Мне в контактах с людьми помог военный опыт. Заставить людей подчиняться тебе на войне, в условиях, когда рядом с каждым солдатом витает смерть, нелегко. Суть опыта общения с людьми сводится к следующему.

Во-первых, каждый твой подчиненный должен знать и видеть, что ты знаешь свое дело, а также и его профессию, не хуже, чем он сам.

Во-вторых, он должен видеть, что и твое собственное и его дело и их успешный ход – главная цель в жизни руководителя. Ты не мыслишь себя вне его.

В-третьих, человек должен видеть, что ты как руководитель ценишь его опыт и знания, готов выслушать внимательно все его предложения и доводы, как сделать, чтобы работа шла лучше.

В-четвертых, приветливость руководителя. Он здоровается первым с мастерами и рабочими. Начальник должен знать, как и чем живут рабочие, особенно пожилые, много лет отдавшие предприятию. Я, конечно, не открываю этим какие-то истины, но отношение с людьми строятся порой на мелочах. Упустишь что-то по рассеянности, забывчивости, плохому настроению, а потом начинаешь гадать, почему отношения с людьми чисто формальные. Не можешь помочь чем-нибудь – не обещай понапрасну, а пообещал, умри, но сделай. В полном согласии с русской пословицей – «не давши слово крепись, а давши – держись». И это все сказанное особенно важно для руководителя-еврея. На него смотрят по-особенному – настороженно. Авторитет к еврею приходит не сразу. Он завоевывается более долго, чем русским или украинцем. Но если уж добился авторитета, то вопрос о национальности руководителя, хотя и не снимается, но уходит на второй план.

Завод, на котором мне пришлось работать главным инженером, был небольшой и вырабатывал только местное кожcырье. Директором его был Михаил Семенович Альтерман, способный человек, но с очень трудной судьбой. После моего отъезда он был направлен далеко на Север директором совхоза. Затем стал директором экрантового завода, где вскоре покончил жизнь самоубийством. Причиной ухода из жизни стало следующее обстоятельство: на заводе обнаружилась большая недостача корея, то есть деревянной щепы. Она хранилась на улице и никогда никем не обмеривалась и не взвешивалась. Нашлись, однако, сверхбдительные люди, которые обмерили и уточнили, что не хватает сотни тонн корея. Недостачу предъявили Альтерману. Он же не имел к этому никакого отношения. Разве только то, что не сделал замеры сразу же, когда приехал на завод. Михаил Семенович не выдержал такого навета и застрелился.

У меня лично дела на заводе пошли успешно. Видимо, в своей деятельности, несмотря на молодocть, я интуитивно сдедовал всему изложенному выше. В короткий срок добился признания как технический руководитель предприятия. Меня ценили директор завода, начальники цехов, мастера. Нашел я общий язык и с рабочими, особенно рационализаторами, местными умельцами. Ни одного их предложения не оставлял без внимания, дорабатывая многие из них с инженерной точки зрения, никогда не набивался в соавторы, отказывался от этого, даже если сами рационализаторы, видя мой вклад в более квалифицированное решение проблемы, настаивали на этом. Активно участвовал в модернизации ряда технологических процессов, оснащении цехов новым оборудованием. В результате повысилась производительность труда, качество продукции. Авторитет мой как главного инженера был достаточно высок.

Несколько слов о городе Архангельске. За годы советской власти в нем было сделано мало. С дореволюционных времен остались деревянные мосты, пустые магазины и низкая культура. Процветало производственное пьянство. С одним из местных алкашей мне пришлось встретиться при очень интересных обстоятельствах.

Мы с женой и двумя детьми занимали комнату на втором этаже. Однажды, примерно в два часа ночи, с шумом взламывается дверь в коридоре. Затем в нашу комнату ворвался пьяный детина. Дети, дочь 8 лет и сын двух лет, тут же проснулись от шума. У нас в гостях был тогда отец жены, человек довольно преклонного возраста. Когда хулиган ворвался в комнату, я успел соскочить с кровати и броситься к ружью, которое стояло в углу. В момент моего прыжка подонок сильно ударил меня по спине механическими щипцами, которыми ворошат угли в печи при отоплении. Щипцы эти он, видимо, подобрал в коридоре. Но в этот момент я уже успел схватить ружье и громко приказал: «Руки вверх!» Хулиган тут же протрезвел и сказал: «В таком случае я сдаюсь». Как видно, эта мразь надеялась на свою безнаказанность. Но когда таким подонкам оказывают сопротивление, они тут же трусливо сдаются. Скажу прямо, что мне здесь очень помогла фронтовая выучка разведчика. Я не стал стрелять в негодяя, а молниеносно перекинул ружье: ствол в руки, приклад – вперед и прикладом за нарушение покоя жены, детей, пожилого человека стал яростно его бить. Затем взял его за шиворот и хотел выбросить в окно со второго этажа. И только вмешательство соседа не позволило сделать это. На следующий день выяснилось, что в мою комнату ворвался кочегар нашего завода, которого за постоянное пьянство уволили с завода. И вот он, напившись, шел мстить директору-еврею. Но, заблудившись по пьянке, попал к главному инженеру, то есть ко мне. Состоялся суд, и этого кочегара за нападение на служебное лицо осудили к одному году лишения свободы и только потому, что медицинская экспертиза зафиксировала у меня на спине большой синяк от удара угольными щипцами.

В Архангельске я проработал два года, и начальник главка предложил мне переехать главным инженером Рыбинского кожевенного завода, который был в несколько раз больше архангельского. Подписав и вручив мне приказ о моем переводе в Рыбинск, сказал: «Приказ я подписал, но для Архангельского обкома КПСС он может не иметь большого значения. В общем там узнай сам». В этом эпизоде хорошо видно, что всем в стране в то время распоряжалась партия. Мне очень и очень хотелось уехать из этого холодного и голодного города. Особенно после того, как ко мне в квартиру ворвался пьяный подонок. Я все время боялся, что это может повториться снова и отразиться на детях.

И вот я утром приезжаю в Архангельск из Москвы с приказом о переводе в Рыбинск. С директором мы быстро договорились. Он был порядочный человек и прямо сказал: «Мне очень жаль с вами расставаться». Мы к этому времени с ним очень сблизились. Оставалось самое главное - сняться с партийного учета. В этот же день я пошел в райком. На мое счастье, в стране шел процесс слияния районов, и, естественно, райкомов КПСС. Меня принял новый секретарь райкома и в течение нескольких минут снял с учета.

На следующий день, в 8 часов утра, вместе с семьей уехал я из Архангельска. Примерно через десять дней мне в Рыбинск позвонил секретарь Архангельского обкома и сказал следующее: «Произошла большая ошибка. Вас просят вернуться обратно. В обкоме есть мнение назначить вас директором завода. Товарища Альтермана мы направили директором совхоза». Я поблагодарил секретаря Архангельского обкома КПСС и сказал, что я уже приступил к новым своим обязанностям в Рыбинске и не могу принять его предложение.

 

 

РЫБИНСК. ПОЕЗДКА ЗА ГРАНИЦУ В СОСТАВЕ СОВЕТСКОЙ ДЕЛЕГАЦИИ

 

Рыбинск произвел на меня и мою семью хорошее впечатление. Это старинный кузнечный город на Волге, не тронутый войной. Хотя он и являлся районным в Ярославской области, но был гораздо приятнее областного центра Архангельска. Летом Рыбинск утопает в зелени садов. Множество красивых старинных построек придавали ему солидность и основательность. Да, волжское купечество строило город с размахом! Здесь работал собственный городской театр. Было множество современных крупных промышленных предприятий. Выпускал авиадвигатели знаменитый моторостроительный завод. Они были установлены и на авиановинке тех дней – первом советском пассажирском лайнере 17-104. Доставившая в тот год в Лондон Н.С. Хрущева, первого секретаря ЦК КПСС, эта машина произвела фурор в Англии.

B Рыбинске действовало и старинное кожевенное предприятие, на которое я и был назначен главным инженером. Было оно даже в масштабах города небольшим, но важным для области. Его продукция пользовалась спросом – она поставлялась как в Ярославль, на обувное предприятие «Североход», так и в другие города края. Располагался кожзавод на окраине города. Его достопримечательностью среди низких приземистых цехов являлся памятник B.И. Ленину. Как с гордостью писали местные краеведы, он был открыт в 1924 году, вскоре после смерти вождя Октябрьской революции и был первым памятником вождю большевиков, открытым в Ярославской области.

1956 год для страны был примечательным. Шел третий год хрущевской оттепели, наступившей сразу, же после смерти И. Сталина. Дышалось несколько легче и свободнее. Был уже прочитан весной этого года всем членам партии и комсомольцам секретный доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях». Он многих буквально ошеломил фактами преступлений сталинского режима. Многие из нас впервые тогда задумались о событиях прошлого и настоящего, о которых прежде старались и не вспоминать. Коснулся в этом докладе Н.С. Хрущев и упомянутого мной дела врачей, охарактеризовав его как провокацию органов государственной безопасности против еврейской интеллигенции, а также всех, кто пытался мыслить в условиях сталинской единoличной диктатуры. Стало меняться отношение и к евреям. Должен сказать, что бытового махрового антисемитизма в России в более или менее широких масштабах не было. Он, как я уже упоминал выше, был скорее государственной политикой и вызван прежде всего желанием Сталина и его окружения, особенно в 30-е годы, выбить интеллектуально более сильное еврейское окружение в партийно-правительственных сферах. Без этого диктатору трудно было рассчитывать, что он станет теоретиком и «вождем трудящихся всего мира». Такой более светлой и ободряющей была обстановка в стране, когда я прибыл с семьей в Рыбинск.

Кстати, тогда он назывался еще Щербаковым. В 1946 году старинный русский город был переименован в честь сталинского выдвиженца А. Щербакова. Он родился в Рыбинске. Вел комсомольскую, а затем партийную работу здесь. А затем, будучи энергичным и волевым партийным функционером, безжалостно выполнявшим все сталинские указания, был переведен в Москву. В годы войны Щербаков как член политбюро ЦК ВКП(б), секретарь Московского городского комитета партии, возглавлял все партийно-политическую работу в стране. Являлся прямым начальником руководителя Советского информационного бюро в 1941–1945 – еврея Лозовского, казненного в начале 50-х годов вместе с поэтами и писателями – Квитко, Фефером, Бергельсоном как один из руководителей космополитизма в Советском Союзе. Видимо, много было преступлений на совести Щербакова, если город Рыбинск в 1957 году был восстановлен в своем исконном названии. Мы все тогда думали, что на этом история с переименованиями старинного города завершилась. Ан нет. В 1984 году, после смерти генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР, Ю.В. Андропова, выходца из этого города, Рыбинск неожиданно был переименован в Андропов. Возвратили ему древнее имя города волжских бурлаков, тянувших во воде баржи до появления пароходов, только после прихода к власти М.С. Горбачева. Кажется, что это последняя эпопея с изменением названия Рыбинска.

В 1966 году главной задачей на всех предприятиях Ярославской области было применение достижений технического прогресса. В постановлении пленума обкома КПСС записано: «Обязать хозяйственных руководителей, партийные организации на комплексную механизацию основных и вспомогательных работ, механизацию погрузочно-разгрузочных работ, совершенствовать технологию производства, добиваться снижения трудоемкости изделий». Все это касалось и кожевенного завода в Рыбинске, где были устаревшая технология, допотопное оборудование, многое делалось дедовскими способами. В цехах были скверные условия работы. Запах гниющих кож достигал до жилых домов. Работы главному инженеру предприятия был непочатый край; cправился со своими обязанностями я, видимо, довольно успешно.

Проработал на заводе несколько месяцев и получил сообщение из Москвы, что меня включили в состав советской делегации на международную конференцию, которая состояла из 6 человек. Для меня это было большой неожиданностью, и я не поверил в это до тех пор, пока самолет не взлетел с московского аэродрома и не взял курс на Прагу. Конференция проходила в Чехословакии в г. Отраковицы. Велась она на трех языках: русском, немецком и чешском. Об этом я пишу для того, чтобы показать удивительную работоспособность китайской делегации на конференции. Делo в том, что перед ее началом нам всем выдали по одной тетради. И вот к концу заседания мы исписали в тетрадях примерно 20-26 листов. Китайцы же работали через переводчиков и исписали за это время 5-6 таких тетрадей. Теперь для меня не является секретом успех Китая в настоящее время. В основе его прежде всего большой труд. Совершенно иначе вели себя монголы. Глава их делегации, заместитель министра легкой промышленности, все двадцать дней беспробудно пьянствовал. (Вот почему положение в Монголии, на мой взгляд, на сегодня не имеет большого прогресса.)

Я опять оказался наиболее благополучным руководителем. Предприятие в Рыбинске выполняло плановые задания. Кое-что дала мне, как главному инженеру, поездка в Чехословакию. Расширился кругозор. Увидел я, что за границей тоже не боги горшки обжигают. Tак что жаловаться на свою судьбу в тот период не было оснований. А если иметь в виду, что примерно через год после моего переезда в Рыбинск в возрасте 24 лет я был назначен заместителем начальника главка текстильной и легкой промышленности Ярославского совнархоза, мой вывод о собственной благополучной судьбе еще раз убедительно подтверждается.

 

 

ЯРОСЛАВЛЬ. РАБОТА В СОВНАРХОЗЕ

 

Говоря о хрущевских реформах в области экономики, нельзя не сказать об организации Советов народного хозяйства (Совнархозов).

Сразу же после Октябрьской революции они были созданы во всех губерниях и областях страны. Однако к началу 30-х годов oт Высшего Совета народного хозяйства СССР отпочковались народные комиссариаты (министерства с 1946 года) по разным отраслям промышленности.

Народное хозяйство в каждой области оказалось раздробленным по различным ведомствам. В результате появились ненужный параллелизм, очень вырос бюрократический аппарат. Совершив ряд реформ, Хрущев вернулся к старой совнархозовской системе. Вся промышленность в Ярославской области была подчинена председателю местного Совнархоза. Это позволило более рационально развивать народное хозяйство. Многие вопросы, которые так трудно было решать в центре между различными министерствами, теперь глава совнархоза легко решал своей властью на месте. Это экономило время и силы. Однако в процессе деятельности совнархозов возникли определенные трудности. Развилась особая форма местничества, когда руководители советов народного хозяйства хотели производить у себя на предприятиях все – от гвоздей чуть ли не до боевых ракет. Страна получила тенденцию к распаду на мало связанные между собой экономические районы. Ослаблена была линия на проведение единой технической политики в рамках отрасли по сравнению с министерской формой руководства. Не помогла всерьез в этом отношении создание больших Совнархозов в пределах экономического региона – Верхневолжского, Нижневолжского и т.д. Нужны были новые решительные шаги в дальнейшем проведении реформы, но командно-административная система уже выдала весь свой реформаторский потенциал и после снятия Хрущева с должностей в 1964 году вновь вернулась к испытанной и очень удобной для бюрократии министерской системе управления.

Работа в совнархозе у меня ладилась, а точнее, шла хорошо. Претензий ко мне не было. Начальство, как мне казалось, было довольно мною. Подведомственные предприятия мою деятельность особо не критиковали. Заработную плату я стал получать 3200 рублей, что в два раза больше, чем у главного инженера кожзавода. Мы наконец-то смогли приобрести мебель, одежду и все необходимое. Жаловаться вроде бы было не на что. Но все же взыскание по партийной линии я один раз получил. Было это при весьма смехотворных обстоятельствах.

В 1957–1958 годах был массовый пересмотр норм выработки рабочих на предприятиях в сторону их повышения. В это же время народу дали некоторую свободу, если сравнивать со сталинским периодом. И вот рабочие, недовольные пересмотром расценок, стали выражать свое недовольство тем, что в цехa приходили, а к делу не приступали: у нас это получило название «итальянской забастовки». В этих случаях срочно собиралось бюро райкома КПСС и рассматривало ситуацию. Всегда нужно было найти виноватых. Ими оказывались руководство завода, цеха и, конечно, представитель главка, тот, кто по этому вопросу выезжал на завод. Парадоксально, но факт – такой была действительность неограниченной партийной власти в стране.

Привожу один из таких эпизодов. Мне позвонил директор обувной фабрики «Североход» и доложил, что у него прекратили работу закройщицы. Я тут же выехал на это предприятие и быстро отрегулировал и нормализовал ситуацию. Но тем не менее, взыскание по партийной линии – поставить «на вид» на бюро райкома я получил. В то время установился такой порядок в совнархозе: как только начальство узнавало, что где-то намечается волнение рабочих, оно тут же куда-то исчезало, и на заводы и фабрики высылали их заместителей, которые получали соответствующее наказание по партийной линии. Tе правдами и неправдами успокаивали рабочих. Стоило это немалых сил и нервов. А благодарность им были выговоры! В партийных же документах ставились галочки, что соответствующие меры приняты. В этом, как мне кажется, еще одна особенность системы партийной власти. Партбоссы, сами не неся никакой ответственности, подчиняли себе всех и вся. И во всем царила полнейшая некомпетентность – а это действительно страшное явление.

Через пять лет Ярославский совнархоз был ликвидирован. Был образован Верхне-Волжский совнархоз с центром в городе Иваново, куда вошли бывший Владимирский, Костромской и Ярославский совнархозы, и, таким образом, весь аппарат Ярославского совнархоза остался без работы. Мне, как и многим другим работникам аппарата, предложили переехать на работу в Иваново на ту же должность. Конечно, переезжать в другой город из Ярославля мне и моей семье не хотелось. Но выбора не было, и пришлось согласиться. Но, к счастью, в Иваново я проработал только две недели. Секретарь Ярославского обкома КПСС Ф. Лощенков попросил откомандировать меня в Ярославль на должность генерального директора фирмы «Североход». Я с удовольствием принял его предложение. Моя семья была очень рада всему этому. Справедливости ради надо сказать, что организацию фирмы я знал, еще работая в Ярославском совнархозе. Но то, что именно я буду ее генеральным директором, и не думал. Тем не менее меня вызвали в Ярославль и утвердили в этой должности на бюро обкома. И на этот раз я остался благополучным человеком. Я вновь вернулся в Ярославль, то есть исполнилась моя мечта остаться в этом красивом и большом волжском городе.

 

«СЕВЕРОХОД»

 

Закатывалась эра четырехзвездного Героя Соцтруда Никиты Хрущева и наступала эпоха приходящего пятизвездного Героя Леонида Брежнева.

В этой книге я расскажу только о том, к чему был лично причастен. Должен еще раз подчеркнуть, что в период Хрущева в стране происходило незначительное потепление. Подчеркиваю: незначительное. Не стало массовых репрессий, но продажничество, подхалимство, беспредел партийной элиты процветал по-прежнему. По моему мнению, Хрущев допустил ряд крупных экономических ошибок. Я буду говорить о тех ошибках, которые раньше замалчивалось или о них не говорилось совсем.

В 1962–6З гг. Хрущев принимает решение ликвидировать артели, которые имели высокую рентабельность и приносили большую прибыль. А что из этого получилось? Когда в Ярославле создали кожевенно-обувную фирму, то мы вынуждены были закрыть одну артель – «Сыромятную», которая вырабатывала перчаточной кожи примерно II млн. квадратных дециметров. Этот объем мы поручили выполнять Ярославскому кожевенному заводу. В объемах вроде бы мы не потеряли. Однако артель работала на отходах, а мы на стандартном сырье, то есть отходы не использовались. Таким образом произошла крупная потеря для народного хозяйства.

Самой крупной ошибкой, на мой взгляд, было то, что Хрущев во многом ужесточил налоговую политику Сталина на приусадебные хозяйства колхозников. Только благодаря ему в деревнях и пригородах были ликвидированы скот, птица, вырублены плодовые деревья. Делалось это под благовидным предлогом: коров и прочую живность запрещали держать в городах и поселках, якобы из-за того, что хозяева их кормят хлебом, приобретаемым в магазинах. На самом же деле все обстояло иначе. В 1961 году была принята новая, третья по счету, Программа КПСС. В ней было записано явно утопическое положение о том, что к 1980 году, то есть через 20 лет, Советский Союз построит в основном коммунистическоe общество. Утверждалось, что СССР уже полностью и окончательно построил «социализм». К 1970 году намечалось по выпуску промышленной продукции догнать и перегнать США, а затем оставить их далеко позади.

Все эти проблемы живо обсуждались в печати, по радио и телевидению. Не счесть журналистов и комментариев, которые убеждали нас в реальности всех этих планов. Среди них немало людей, которые теперь пишут и говорят совершенно обратное.

Была выдвинута и обсуждена идея догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока в течение трех лет. Все эти факторы рождали массу анекдотов с различными вариациями. Привожу один из них. Армянскому радио задают вопрос: «Перегоним ли мы Америку по мясу и молоку?» Оно отвечает: «Догоним, но перегонять не будем...» «Почему?» «Потому что спина и задница голыe», — гласил его ответ. Были и другие анекдоты, в связи с дефицитом многих необходимых товаров. Один еврей спрашивает другого: «Абрам, это уже коммунизм или будет еще хуже?»

Возвращаясь к сельскохозяйственной политике Хрущева, скажу, что неразумные меры по ликвидации скота, птицы, сокращение приусадебных участков колхозников и рабочих совхозов привели к резкой нехватке продуктов питания. Хрущев, видимо, исходил из следующего: государственная и колхозно-кооперативная собственность дали в торговлю 98%, а частная – 2%. А то, что в 2% содержалось 40% товарного мяса, этого ему, наверное, никто не объяснил.

А что стоит его идея oб агрогородках в деревнях? Была она выдвинута им впервые еще в 1951 году, но тогда ее подвергли критике. Неужели было не ясно, что крестьянин, которого поселили на втором или на третьем этаже и оторвали от земли, уже не крестьянин? По моему мнению, именно политика Хрущева по отношению к деревне нанесла кoлоссальный ущерб стране.

Еще до этого Никита Сергеевич, побывав в США, занялся кукурузой. Конечно, это высоко калорийная культура. Сеять ее нужно, но лишь в теплых районах страны. Например, на Украине, в Молдавии. Но Хрущев приказал выращивать кукурузу везде. И так как процветал культ его указаний, то все стали выполнять этот его каприз. Даже на севере страны. Я помню, как на пленуме обкома партии в Архангельске первый секретарь обкома КПСС Латунов говорил, что кукуруза в областях не взошла, потому что ученые определили неправильную глубину ее посадки. Вот уж воистину это была глупость. На севере эта культура никогда не будет расти, независимо от глубины посадки. Секретарь обкома это, конечно, не хуже других понимал. Но привык к угодничеству. И страх за свою престижную должность постоянно заставлял его говорить такие благоглупости.

Насколько я понимаю, Хрущев был очень невоспитанный человек. Мне пришлось быть на последнем пленуме ЦК КПСС незадолго до освобождения его от должности. Собрали, как водится, 5-6 тысяч человек со всей страны. Это был конец 1963 года. Пленум обсуждал вопрос об ускоренном развитии химической промышленности как условии подъема сельского хозяйства и роста благосостояния народа. Много говорилось на пленуме о научно- техническом прогрессе. Сделан был вывод о том, что ускоренное развитие химической продукции позволит также решить проблему более полного удовлетворения населения в одежде, обуви и других товарах за счет увеличения производства заменителей кожи, синтетических пленок и других материалов. Запомнилось мне и другое. Bыступает на пленуме первый секретарь ЦК ВЛКСМ и говорит, обращаясь к Хрущеву: «Никита Сергеевич, когда наши женщины входят в трамвай в искусственных каракулевых шубах, то все разбегаются, из-за вони от шуб». Хрущев, как обычно, сидел на пленуме и как будто спал, но, видно, все слышал. И вдруг как вскочит и как закричит на весь зал: «А где директор, который выделывает этот каракуль, одеть ему штаны из этого каракуля и пусть ходит в них». Когда разобрались, кто выделывал этот каракуль – Александровский завод нашего Верхневолжского совнархоза. А насчет тяжелого запаха, так комсомольский вождь, как назвал его поэт E. Евтушенко, значительно преувеличил. А директор завода был вообще ни при чем. Каракуль выпускался без отклонения от принятой технологии. Но я, видя Хрущева, был поражен тем, что такие необузданные, некультурные люди нами управляют. А самое главное, что меня просто убило, это то, что после его крика раздалcя целых шквал аплодисментов. Вот тогда я понял, что такое тоталитарное общество, ничего хорошего оно для себя сделать не в состоянии. Уровень культуры у Никиты Сергеевича мне пришлось наблюдать еще раз. Хрущев должен был приехать в Ярославль. Меня и еще двух директоров крупных предприятий пригласили встречать его. Mеня пригласили потому, что «Североход» по всем показателям был самым лучшим в стране предприятием. И еще, видимо, потому что мы, три директора, были и самыми богатыми среди других предприятий и могли оплатить значительные расходы, связанные с встречей таких высоких гостей, но об этом позднее. Встречать Никиту Сергеевича мы приехали на вокзал. Выходит из поезда Хрущев в мятом коричневом костюме, зубки у него желтенькие, лицо загорелое. Но мне показалось очень неприятное. К нему подошел секретарь обкома Ф. Лощенков, его ставленник в Ярославле, приветствовать его. Он почему-то был очень злой. Бывший до того секретарь обкома Б.Д. Баринов был снят с должности за несогласие с кукурузной политикой Хрущева. Хрущеву предложили поехать отдохнуть. Для этого была приготовлена специальная резиденция. Хрущев обругал всех и пошел к правительственной автомашине «Чайка». Я уехал на фабрику и больше его не видел. Всех высоких гостей размещали в Яроcлавле в правительственной резиденции – в двухэтажном домике на самой красивой площади Ярославля, рядом с величественным собором Ильи Пророка. Особняк окружен со всех сторон глухим забором. Вывеска гласила «Архив». Внизу располагались банкетный и биллиардный залы. Наверху было несколько спальных номеров. Mне пришлось там быть примерно раз пять. В домике этом принимали только секретарей ЦК КПСС и министров, и то лишь союзного значения. Как я уже сказал, меня приглашали, наверное, еще и потому, что наша фирма была прибыльной и пo тем временам богатой. И мы оплачивали часть расходов по приему гостей. Очень интересны счета, которые приходилось оплачивать. В них не значилось, хотя это главная статья расходов, спиртных напитков. Вместо этого было написано следующее: первый завтрак, второй завтрак, обед, полдник и т.д. Счет приходил не из «Архива», а из столовой номер 31 при облисполкоме, старинном белокаменном здании на другой стороне площади.

Как правило, приезд заканчивался попойкой. А так как я почти не пью, то всегда пытался вовремя исчезнуть. И это у меня получалось, так как я там никому не был нужен и никто меня обычно не задерживал.

В этом «Архиве» жизнь, действительно, была как при коммунизме, всего было в изобилии. Все бесплатно: икра, ветчина, корейка, коньяк, водка, разные вина и т.д. Правда, это было бесплатным для высших чинов, нe для народа. Состоятельные предприятия оплачивали все.

Гoворя о Хрущеве, следует еще раз сказать, что это был человек с очень низкой культурой. Интернационалистом его назвать трудно. Элементы антисемитизма он проявлял очень часто. Особенно это было заметно в его отношениях с Египтом, постоянно враждовавшим с Израилем. Ведь не кто иной как Xрущев, даже вопреки мнению Политбюро, присвоил Насеру, поставившему целью своей жизни борьбу с еврейским государством, звание Героя Советского Союза. Народ прореагировал на это следующим четверостишием:

 

Лежит в гареме, грея пузо,

Полуфашист, полуэсер,

Герой Советского Союза

Гамаль Абдель на всех Насер.

Отставку Хрущева народ воспринял так:

 

Слух прошел на всю Европу,

Стало всем невмоготу.

Десять лет лизали жопу,

Оказалося – не ту.

 

Нужно сказать, что отстранение Хрущева с постов первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета министров прошло без каких-либо особых волнений. Сделано это было его «друзьями», по-моему, профессионально, с присущим для партийной элиты коварством и изощренностью.

В общем, сняли портреты Хрущева.

Так поступил Сталин в мае 1939 года с М.М. Литвиновым, который как еврей не подходил ему для якшанья с Гитлером. Эту школу с успехом освоил и сам Хрущев. В 1957 году он отправил выдающегося полководца Великой Отечественной войны маршала Советского Союза Г.К. Жукова в Югославию и Албанию. Последний, кстати, помог в июне 1953 года арестовать Берию и фактически спас Хрущева и всю партийную элиту от уничтожения со стороны сталинского сатрапа Л. Берия.

Когда Жуков поехал в инспекционную поездку по Балканам, а было это в октябре 1957 года, то сразу же собрали Пленум ЦК КПСС, на котором четырежды Героя Советского Союза вывели из состава президиума ЦК и из членов ЦК КПСС. Оставшуюся часть жизни великий полководец прожил фактически под домашним арестом. В октября 1964 года точно таким же образом поступили на Пленуме ЦК КПСС с самим Никитой Сергеевичем, отдыхавшим в Крыму. Сняли, совершив тихий дворцовый переворот.

Интересно отметить, что, когда Хрущев вошел в помещение, где проходил Пленум ЦК, собравшиеся, уже заранее cговорившись отправить его на пенсию, встретили его аплодисментами. Так велика была сила инерции в поведении партийных функционеров. На обычныx же Пленумах аплодисменты вспыхивали очень часто. Возникали же они так: вначале на первых пяти рядах, где обычно рассаживались секретари обкомов КПСС и члены ЦК КПСС. Вот они и старались, усердствовав в аплодисментах на виду у первого секретаря ЦК КПСС, а все остальные следовали за ними. После снятия Хрущева с должности его книги вычеркнули из списка научных трудов и забыли.

Как я уже писал ранее, в 1963 году мною было получено приглашение вступить в должность генерального директора КОПО «Североход».

Прежде всего, расшифрую четыре буквы – КОПO. Это кожевеннообувное производственное объединение. Эта новая форма организации промышленности родилась в начале 60-х годов. На 1 января 1962 года в стране было лишь два производственных объединения. В конце 1964 их насчитывалось 486. В их составе находилось более двух тысяч предприятий с числом рабочих, превышающим 1,2 миллиона человек. Объем валовой продукции, выпущенной объединениями за 1964 год, составил около десяти миллиардов рублей.

Потребности развития промышленности выдвинули новую форму ее организации. Ими стали отраслевые объединения, находящиеся на хозрасчете. Зарождение производственных объединений на основе хозрасчета в рамках совнархозов свидетельствовалo о том, что в жизни пробивала себе настойчивую дорогу более совершенная форма организации управления – отраслевая форма. Эта форма способствовала улучшению специализации, кооперирования и концентрации производства, позволяла более разумно использовать квалификационные кадры, создала благоприятные условия для совершенствования технического и экономического руководства.

В Советском Союзе крупные предприятия выпускали около 70% всей промышленной продукции. Много это или мало? По сравнению с другими государствами, очень много. Но для нашей страны далеко не достаточно. Поэтому, наряду со строительством крупных заводов и фабрик, и создавались отраслевые производственные объединения предприятий, имеющие между собой устойчивые производственно-технические связи.

Головное предприятие нашего производственного объединения обувная фабрика «Североход» выпускала хромовую, текстильно-комбинированную и легкую обувь. Работало на фабрике в 1963 году около четырех с половиной тысяч человек.

Ярославский кожевенный завод специализировался на производстве хромовых кожтоваров. Он выпускал 135 млн. квадратных дециметров этих товаров в год. Кроме того, заводу передали картонное производство, вырабатывающее 2,5 тысячи тонн картона в год. Трудилось на предприятии 820 человек.

Рыбинский кожевенный завод, находящийся в 80 км от головного предприятия, выпускал жесткие винтовые и рантовые кожевенные товары всего 2,6 тысячи тонн в год. Коллектив его составлял около 350 человек.

Всего фирма давала товарной продукции на сумму 46 млн. рублей в год. Ее коллектив состоял из 5,5 тысяч рабочих и специалистов.

В основу организации фирмы были положены следующие принципы:

- объединение всех предприятий кожевенно-обувной отрасли промышленности, расположенных в Ярославской области, для наиболее эффективного использования производственных фондов, увеличения выпуска продукции, значительного улучшения ее качества, повышения производительности труда, снижения затрат производства и увеличения накоплений;

- внедрение ряда мероприятий по расширению ассортимента, расцветок и видов кожтоваров, а также значительное улучшение их качества для наиболее полного удовлетворения потребностей обувной фабрики в материалах для верха и низа обуви;

- повышение ответственности руководителей и коллективов кожевенных заводов за качество конечного изделия - обуви, выпускаемой объединением.

Предприятия, входящие в состав объединения, находились на полном хозяйственном расчете. Они имели самостоятельный баланс, расчетные счета в Госбанке и законченную бухгалтерскую отчетность. Сохранение такой самостоятельности предприятий объяснялось тем, что они принадлежали хотя и к родственным, но различным отраслям промышленности и были территориально отдалены, от головной фабрики.

По объединению в целом составлялся свободный баланс и сводный отчет о выполнении плана по всем технико-экономическим показателям.

Руководил объединением аппарат головного предприятия. Для этой цели был создан совет директоров в составе генерального директора и его заместителей, директоров предприятий и начальников ведущих отделов головного предприятия. Совет являлся совещательным оргaном, работал по плану и собирался два раза в месяц. Он рассматривал вопросы, связанные с производственно-хозяйственной деятельностью и дальнейшим развитием фирмы.

На головном предприятии были сконцентрированы конструкторские и технические службы, которые обслуживали все предприятия объединения.

Таковы были, в основном, структура и организованные формы работы нашего объединения. Каковы же преимущества новой формы управления производством?

Прежде всего, установились правильные производственные взаимоотношения между кожевенными заводами и обувной фабрикой. Повысилась заинтересованность кожевников в лучшем снабжении обувного производства кожевенными товарами. Теперь они обеспечивали полную потребность обувщиков в жестких кожтоварах и 70 процентов потребности в верхних кoжтоварах. Учитывая все это - значительную самостоятeльнoсть фирмы, большие возможности для принятия решений по всем проблемам, касающимся расширения производства различных видов обуви, других кожтоваров. Я с благодарностью принял это предложение, и 8 марта этого года приступил к своим обязанностям. Коллектив фирмы встретил меня довольно спокойно, но настороженно. Все ждали от меня кадровых перестановок. Но я не предполагал их делать.

Единственное, что предпринял в этом отношении, так это то, что мною были быстро освобождены от должностей руководители подразделений, злоупотребляющие спиртным. Это были в основном мужчины. Bсе они были заменены женщинами. Учитывая то обстоятельство, что коллектив в основном женский, мое предложение было принято с пониманием. Я же в своем решении никогда не раскаивался. Сравнивая руководителей подразделений мужчин и женщин, должен сказать несколько теплых слов в защиту прекрасного пола. На сравнительно невысоких должностях, где преобладают в основном исполнительские обязанности, женщины обладают рядом преимуществ. Bо-первых, они значительно обязательнее и дотошнее мужчин. Во-вторых, они легче наводят трудовую дисциплину на своих участках. Кроме того, женщины гораздо чeстолюбивее мужчин. Единственный недостаток, который, на мой взгляд, может серьезно осложнить отношение в коллективах, где руководят женщины, это излишняя эмоциональность и нервозность отношений. Здесь главное для директора вовремя заметить, где кончаeтся принципиальность женщины-начальницы и начинаются бабьи амбиции. Выявив это, я вызывал излишне эмоциональную начальницу цеха и обстоятельно, спокойно анализировал ситуацию, давая ей между делом понять, где ею допущена ошибка или промашка. Как правило, эти ошибки больше не повторялись. Говоря o женщинах-руководителях, добавлю: для успешной слаженной работы в цехах их нужно чередовать с мужским персоналом, и тогда устанавливаются нормальные деловые взаимоотношения в коллективе. В своей работе мне часто приходилось принимать неординарные решения. Достаточно привести такой пример.

Взяв за правило обходить цехa в шестом часу вечера, я стал замечать, что начальники цехов, а они были в основном женщины, очень нервничали и были недовольны моим поздним посещением. Я стал анализировать причину этой нервозности. Официально работа начальников цехов заканчивалась в 17.00, а в 17.30 они уже уходили по домам. Попросил руководителя отдела кадров узнать заработную плату мужей 16 начальников своих цехов. Получалось следующее: мужья получали зарплату на 40–50 процентов больше, чем их жены. Таким образом, в семьях наблюдался патриархат. Жены спешили домой, чтобы вовремя накормить мужей. Как-то одна из начальниц цехов сказала мне: «Голодный мужчина хуже врага. Вот мы и спешим скорее домой». Чтобы выправить положение, я сделал следующее: используя права директора о возможности установления персональных надбавок к зарплате руководителей подразделений, а также учитывая, что мы стали хорошо работать (ежеквартально занимали первые места среди предприятий легкой промышленности) стал регулярно выдавать руководителям цехов премии по шести премиальным системам. В результате зарплата начальников цехов выросла в 2,5 раза и резко превысила зарплату их мужей. Но я понимал, что одной прибавкой заработка проблему не решить. Нужно было поднять авторитет женщины в семье. Для этот цели предпринял вот что: редактора фабричной газеты «Северoходовец» я попросил подготовить очерки o начальницах цехов и отсылать членам их семей. Помимо этого мы представили большинство их к награждению медалями выставки Достижений народного хозяйства (ВДНХ), значками «Отличник социалистического соревнования», а также орденами и медалями СССР. Мне как-то рассказывала одна из женщин. Вечером дома муж надел ей все три правительственные награды и стал говорить: «Мама, какая ты у нас хорошая». Однажды мне сообщили, что трое начальников цехов разводятся со своими сужеными. Меня это озаботило. Стали разбираться, в чем причина. Оказалось, что мужья допускали сквернословие и даже рукоприкладство. Финал был такой: трое женщин расстались со своими мужьями, а затем успешно вышли замуж вторично. Таким образом, в ряде семей вместо патриархата установилось равенство, кое-где с креном в сторону матриархата. Это положительно сказалось на работе. Теперь, наоборот, приходилось звонить в цех и просить, чтобы руководитель его – женщина шла домой. Постепенно стал складываться дружный квалифицированный коллектив. B дальнейшем мы добились того, что нам 39 раз подряд присуждались награды в течениe десяти лет за первые места среди предприятий легкой промышленности.

60-е годы – пора относительного благополучия с обувью в магазинах. В европейскую часть страны ее поставляли многиe предприятия Москвы, Ленинграда и других городов. С каждым годом рос импорт обуви из Чехословакии, Венгрии, ГДР, других стран социалистического лагеря.

Чтобы работать «Североходу» рентабельно, приходилось постоянно думать о сбыте своей продукции. Часть обуви мы продавали вооруженным силам. Не раз удостаивались похвалы Министерств оборoны за высокоe качество офицерских сапог и полуботинок. Но это только часть нашего выпуска.

Поэтому, возглавив предприятие, я cразу же нацелил его на выпуск более современных моделей. Уже в первые месяцы моего пребывания в должности генерального директора мы разработали и внедрили 28 новых моделей обуви, почти в два раза больше, чем за то же время в предыдущем году.

Улучшили также все экономические показатели всех предприятий, вошедших в объединение. Много внимания уделялось повышению качества нашей обуви. B результате принятых мер резко сократился возврат обуви от потребителя – примерно в 10 раз ниже чем в целом по стране.

B управлении производством я опирался на глубокий анализ внешнего и внутреннего рынка. Как-то мы выявили, что у нас плохо со снижением себестоимости выпускаемой продукции. Сразу же объявили поход за экономию сырья и материалов. Сырье в составе себестоимости составлялo у нас примерно 85-90 процентов. На предприятии было 180 закройщиц. В предыдущие годы они работали примерно так: экономия составляла у них до 5 процентов. Со средней экономией – 2 процента трудилось примерно половина закройщиц. Разработали систему мер, позволяющую значительно повысить экономию. А главное, мы сняли ограничение на выплату премий за это. И рабочий-закройщик получил право получать 40% премий за сэкономленное сырье. В результате этого и других мероприятий число работников, достигших экономии выше средней нормы, значительно возросло. Вопрос со снижением себестоимости обуви был решен. Наше предприятие по этому показателю вырвалось вперед. А это был один из основных показателей, за что присуждали первые места. В дальнейшем, во время встреч с руководящими кадрами среднего и высшего звена на предприятии, мы решили объявить «поход за знаниями».

В результате 800 человек пошли учиться в разные учебные заведения. Через три года в фирме была создана такая обстановка, что на каждое место инженера и служащего у нас был большой собственный резерв. Это заставляло подтягиваться инженерно-технический персонал, работать с большей отдачей.

За 10 лет моей работы в должности генерального директора «Северохода» текучести кадров из состава инженерного потенциала почти не было. По тому времени это был очень внушительный показатель. Одним из моральных стимулов хорошей работы было награждение орденами Советского Союза.

 

 

НАГРАЖДЕНИЕ ОРДЕНАМИ

 

В бывшем Советском Союзе есть давняя традиция награждать орденами и медалями за особо выдающиеся результаты в труде. Родилась она в начале 20-х годов, когда для этой цели по декрету Всероссийского центрального исполнительного комитета - высшей власти в перерывах между съездами Советов был учрежден орден Трудового Красного Знамени РСФСР. Это была вторая высшая награда республики после ордена Боевого Красного Знамени, вручаемого за военные подвиги и учрежденного в 1918 году.

С 1928 года орден Трудового Красного Знамени становится Союзной наградой. В 1930 году была учреждена высшая награда страны - орден Ленина. Им также награждали за особо выдающиеся успехи в труде. В 1939 году арcенал высших наград пополнился званием Героя Социалистического труда. Награжденному вручались золотая звезда «Серп и молот», орден Ленина и Почетная Грамота. Эту награду учредили специально, чтобы отметить ею 60-летний юбилей корифея всех наук и производств Иосифа Сталина. За долгие годы установился специальный ритуал награждения правительственными знаками отличия.

Награждение орденами, как правило, проходило по итогам работы за пятилетку. По нашей численности по специальной разнарядке на весь коллектив «Северохода» выделяли 40 орденов и медалей. Интересно, что ордена давали как бы за итоги работы, поровну всем по численности. Это, конечно, само по себе абсурдно, но так было. Первые 40 орденов мы получили за 8-ю пятилетку в 1970 году. Меня наградили тогда орденом «Трудового Красного Знамени». Вторую «сороковку» орденов мы получили за 9-ю пятилетку в 1976 году. Меня удостоили ордена Ленина. Об этом я пишу для того, чтобы показать, что я был действительно благополучным человеком.

Интересен сам процесс выбора, кого и чем награждать. При выделении орденов и медалей было строго регламентировано: наградить столько мужчин, женщин, комсомольцев и т.д. Тo есть принцип отбора лучших работников действовал не вcегда. Если потенциальный кандидат не вписывался в шкалу, то замещали его менее достойным.

Был такой случай. Мы представили к награде орденом «Октябрьской революции», учрежденным к 50-летию Октябрьского переворота в 1961 году, одного служащего. И он его получил. Но через день после получения награды «кавалера» задержали на проходной с похищенной кожей. Думали, думали, что делать, и по совету секретаря РК КПСС закрыли на все глаза, не предавать же дело огласке. Это один из методов работы партийной элиты. Kогда им нужно, они готовы даже скрыть преступление для сохранения собственного престижа.

 

КАК СТАНОВЯТСЯ ГЕРОЯМИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА

 

В стране в 70-е годы в промышленности и сельском хозяйстве стало появляться множество Героев социалистического труда. Я тоже принял решение заиметь собственного Героя. Для этой цели попросил главного инженера подобрать хорошего, действительно достойного рабочего. Такую работницу подобрали. Она в свое время закончила техникум и работала зачетчицей. Но для награждения нужно было придумать какую-то инициативу, какое-то движение, которое она якобы возглавила. Такую инициативу тоже разработали. Заключалась она в изучении спроса потребителей непосредственно в магазинах, затем устранение замечаний путем участия в деятельности общественного конструкторского бюро.

Подобранная работница – действительно неплохой человек. Она долгое время не могла понять, в чем собственно состоит ее инициатива. С большим трудом, не раскрывая всей подоплеки, объяснили ей это. Но потом она понемногу осознала свою «значимость» и вошла в роль. Для пропаганды ее заслуг была задейcтвована заводская, областная да и союзная печать. Начали формировать в пользу своей избранницы общественное мнение. Примечательно и то, что многие компетентные люди хорошо понимали, что все ей приписывается это не за ее заслуги, но приняв игру, все делали вид, что так и надо. В этом трагедийная действительность «социалистического» строя.

Раскрывая механизм порочных награждений, я не пытаюсь «обеливать» себя и выставлять всех виноватыми и циниками, а себя уже тогда все понимающим. Осознание всей абсурдности «выращивания» подобным образом Героев социалистического труда пришло ко мне не сразу, а постепенно. Живя в системе, продвигался наверх по ее капиллярным трубкам, я и сам было человеком системы. И смеясь над многим из нашего прошлого, я смеюсь и над собой, своими надеждами и деяниями в том давно умершем времени. «Герой» нам был нужен для пользы дела (кажется, так называется один из рассказов А.И. Солженицина, прочитанного мною в 60-е годы в «Новом мире»). И в полном соответствии с установившейся прагматичностью практики хозяйственного руководства, я и поступил тогда. В свое оправдание скажу: никакой пользы для себя лично я из этой акции не извлекал. Да извлечь не мог при желании.

И вот настал момент, когда я решил, что можно подавать документы на представление к званию Героя социалистического труда. Они были подготовлены мною, подписаны 1-м секретарем обкома КПСС и отосланы Ф. Лощенковым в соответствующую инстанцию. Прошло примерно полгода. Ответа не поступало. И тогда, посоветовавшись с руководством министерства, решили представление повторить. Подготовил новый документ и пошел подписывать ко 2-му секретарю обкома. Это был достаточно умный человек. И он сказал мне примерно следующее: «Что Вы мне лапшу на уши вешаете? То, что Вы приписываете Вашему будущему Герою, придумали и внедряете вы сами. И если представлять кого к этому высокому званию, так это ВАС». Я ему спокойно ответил: «Ну что теперь об этом говорить», — и больше ничего не сказал. Он взял у меня документы и подписал. Почему так было надо? Кому надо? Системе.

Прошло еще некоторое время. Звание Героя социалистического труда этой работнице присвоили. Я не буду называть ее имени и фамилии, она ни в чем не виновата.

Теперь напрашивается вопрос, а мне зачем это было нужно?

Это и есть самое главное. Стало очевидным, что «Герои» стали своeобразным символом, как бы козырной картой для решения многих хозяйственных вопросов. Они являлись как бы пропуском и паролем для входа в различные ведомства. Наш «Герой» была не исключением. Мне часто приходилось решать вопросы с ее помощью. А делалось это просто. Ее со звездой на груди двигаю вперед и без помех прохожу к руководству отрасли без проволочек. Но самое главное: с «Героем» быстрее и лучше решались большинство хозяйственных вопросов. Расскажу об одном комичном случае.

Как-то я с нашим Героем приехал в Москву на какое-то союзное совещание. С Ярославского вокзала столицы мы направились в ближайшую гостиницу. Как только мы подошли к администратору, а было это летом, меня сразу предупредили: «Ей, Герою, места есть, а для Вас – нет». Вот наглядный пример того, о чем я говорил.

Герою со стороны предприятия оказывалось много льгот. Так, например, при очень тяжелом положении с жильем в «Североходе» ей сразу же, как только она вышла замуж, была предоставлена современная квартира. Скажу больше, и свадьба была сыграна за счет фабрики. Первое время ее и одевали и обували за государственный счет. Но постепенно эйфория проходила. Героев в Ярославле, как и в стране, стало много, и популярность их резко упала, а в настоящее время, когда число награжденных Золотой Звездой приблизилось к 20 тысячам, эта популярность сошла на нет.

Если сравнивать, был ли наш Герой лучше или хуже других Героев Социалистического Труда, то можно сказать одно: были и ниже, и на голову выше ее. Многим это звание было присвоено только за то, что они «копали глубже, бросали дальше». И самое главное состояло в том, что партийное руководство отлично знало обо всем этом. Нo его, видимо, устраивало, что среди рабочего класса были такие люди. Это была своего рода «рабочая аристократия», покупаемая властью. Она в свою очередь во всем поддерживала партию. В прессе этих людей величали «трудовой знатью страны». Вся система награждений «простых» людей выполняла для «верхов» еще одну важную идеологическую функцию – воспевание «людей труда». Этим самым поддерживалась в 60-70-е годы все более угасавшая концепция, что Советский Союз – государство трудящихся, что здесь все делается во благо человека. А хозяевами страны являются простые труженики. На самом же деле, всем заправляли партийные и хозяйственные функционеры. Все больше и больше рядовых людей, несмотря на демагогию средств массовой информации, понимали, что от них ничего в стране не зависит, поэтому многие люди уходили в частную жизнь, неистово пили. Общественная же жизнь все больше хирела, становилась казенной обязанностью. На политические занятия, экономическую учебу, если она не касалась конкретных дел предприятия и не способствовала непосредственному увеличению заработка, становилось все более трудно созывать людей. Поэтому подобные мероприятия проводились чаще всего в рабочее время.

 

НАГРАЖДЕНИЕ ОРДЕНОМ ПРЕДПРИЯТИЯ

 

В этот же период за систематически хорошую работу наше предприятие, как и многие другие, было награждено орденом «Трудового Красного Знамени». Рассматривался вопрос о награждении орденом Ленина, но здесь я вмешался и внес предложение этого не делать. Я сказал, что это будет незаслуженная, слишком высокая награда. Признаюсь, потом я пожалел о своем порыве, так как некоторые предприятия в области были этим орденом награждены, хотя работали не лучше нас. Как известно, по традиции при награждении орденом предприятия, устраивался большой сбор общественности. После награждения оставалось 50-60 избранных и для них устраивался банкет за государственный счет. Должен здесь признаться, что банкеты устраивались и по другим причинам. По поводу приезда большого начальства из министерства, партийных работников. Откуда же брались деньги? Источником была материальная помощь, периодически выписываемая рабочим. Мероприятия эти были скверные, унизительные. Приходилось для этой цели упрашивать рабочих, предоставлять им различные льготы. Единственное, что меня облагораживало, это то, что к деньгам я не имел никакого отношения. Этим занимались секретари парткомов фабрики. Когда я слышу, как склоняют Горбачева за водочную реформу, то я не совсем согласен. Дело в том, что после известного постановления о борьбе с алкоголизмом, директорам стало легче работать. Так, приезжающее начальство перестало пить и есть за чужой счет. Перестали поступать соответствующие команды из партийных органов: встретить начальство по-ярославски! Вот представьте себе, что даже на встречу иностранных делегаций официально было разрешено расходовать по 50-60 копеек на человека, то есть на минеральную воду и сигареты. Обычно траты для приема гостей были значительно выше. А если учесть, что иностранные делегации были всегда многочисленными, то можно рассчитать, что все это обходилось нам в копеечку. Приведу пример. Как-то мы встречали членов ЦК партии одного дружественного государства. А с ними приехали сопровождающие из обкома, горкома, райкома – не менее 15 человек. И так было всегда. И все они угощались наравне с гостями.

Все это было бы не так мерзко, если бы не отвратительное поведение отдельных партийных работников. Расскажу запомнившийся один случай. После награждения предприятия орденом и проведения банкета по этому поводу, я уехал в отпуск. Когда вернулся, меня пригласили в комитет народного контроля. Председатель его сказал мне следующее: «Пришла анонимка, в которой сказано, что Ваше соседнее предприятие также получило орден, но банкета не устраивало, а у Вас был банкет». Все кощунство этого высказывания состояло далее в том, что на этом банкете соседнего предприятия я присутствовал и сидел рядом с этим представителем городского народного контроля. А он мне говорит, что банкета не было. Может быть, он на этом банкете так хватил лишнего, что ничего уже не помнил. Приведя этот пример, я еще раз хотел показать, какие люди были в нашем руководстве и какое общество мы могли с ними построить. Человек сидел на банкете рядом со мной, пил, ел и утверждает вслед за анонимкой, что банкета не было. В общем, должен сказать, что рост употребления спиртных напитков мог обернуться большой бедой для общества. А когда в этом деле подают пример руководители, то это непременно оборачивается двойной бедой. Я, в меру своих сил, на «Североходе» боролся с этим явлением. Не всегда удавалась такая борьба, но кое-что нами было сделано. Даже ходила по фирме расхожая фраза, неоднократно повторяемая мной: «Пьяный рабочий для меня хуже врага». Но, повторяю, бороться с этим явлением было очень трудно. На пьянство подталкивала сама жизнь, в том числе встречи и проводы начальства. Особенно нагло вели себя работники министерств. Доходило до того, что, помимо ежедневных попоек (а они их просто ждали и считали такое поведение нормой), им еще полагался билет на поезд и небольшое количество спиртного вместе с закуской с собой в дорогу. Смотря на все это, и рабочие на предприятии установили такой порядок: при проведении вечеров Трудовой Славы, различных культурных мероприятий веселье часто сопровождалось распитием вина и водки. Благо они в то время стоили не очень дорого и были в изобилии. После всех этих мероприятий из клуба ящиками выносили пустые бутылки. Чтобы пресечь это зло, мною были введены жесткие меры, вплоть до снятия с занимаемой должности руководителей подразделений, допустивших коллективную пьянку. И вот после всех этих запретительных мер меня однажды приглашают на вечер Трудовой Славы. Я пришел и вижу на столиках чай и кофе. Ну, думаю, наконец-то порядок. Сажусь за стол. Наливаю себе чай из чайника, а там коньяк. Подзываю руководителей и прошу объяснить мне, что это такое. А мне говорят, это, мол, только для руководства. Я дал поручение этому руководителю пройти по всем столам и проверить, что налито в чайники. Оказалось, что на всех столах были спиртные напитки. Пришлось на заседании дирекции снова возвращаться к этому вопросу и принять такие меры, после которых такие явления стали невозможными. Напрашивается вопрос, а почему же не было принято таких мер по отношению к различным чиновным лицам со стороны коллектива? На это мы пойти не могли. Подобные меры со стороны руководства «Северохода» могли дорого обойтись коллективу. Скверно, стыдно, но такова действительность коммунистического правления.

 

«МОЯ МИЛИЦИЯ МЕНЯ БЕРЕЖЕТ»

 

Положение с сохранностью продукции приобретало в стране в начале 60-х годов катастрофический характер. Даже на таком передoвом предприятии, как «Североход», имело место ее постоянное хищение.

Во многом это происходило из-за слабо поставленного учета выработанной обуви в цехах. Достаточно сказать, что ежемесячно списывали ее до 30 пар. Вынуждены были списывать нехватку на новую технику: якобы при освоении новых моделей происходит порча обуви. Такие явления действительно были, но, конечно, не в такой степени и не в столь больших размерах. Значительное количество украденной обуви потом обычно восстанавливалось в цехах за счет подкроя. Это значит, что, когда ее не хватало, по сравнению с ранее полученным числом, цех сборки через закройный участок получал подкрой, как бы на испорченные детали. Ни для кого не являлось секретом, что эта операция вызывалась хищением. Сама система работы, участие в соревнованиях за какое-то место принуждали постоянно скрывать нехватку обуви. Я уже писал ранее, что мы систематически занимали первые места в соревновании, а за это мы получали премию порядка 40 тысяч рублей. По тем временам это была довольно крупная сумма. Премия присуждалась раз в квартал. Составляла она 160 тысяч рублей в год. Среди показателей для ее получения был и такой, как количество случаев хищения. Однажды мы приняли решение обыскать всю смену (примерно 2000 человек). В результате обыска выявили разом 50 «несунов». Тащили они все – вплоть до мусора с фабричной свалки. А за предыдущий период было выявлено всего 5 случаев. Чтобы получить премию, количество похитителей нужно было уменьшить. Что поделаешь, пришлось «не заметить» 50 случаев хищения во имя «высших» интересов коллектива.

Очень характерен и другой случай, который говорит о том, что нельзя добросовестно и достаточно надежно охранять, если общество не имеет хотя бы среднего достатка. Как-то на даче ко мне подошел сторож и говорит: «Вы знаете, что я у вас работал?» «Ну может быть, ну и что из этого?» Он продолжил: «А как по-вашему, сколько пар обуви я у вас своровал?» — и сам ответил: «Примерно 2 пары в смену». Тогда я его спросил: «А как же вам это удавалось?» А он мне ответил просто: «Когда вы как директор установили премию 10 рублей в месяц для работников охраны, мы платили 30 рублей и беспрепятственно проходили через проходную». Поучительная философия! В дальнейшем охрана стала вневедомственная, то есть ею полностью руководила милиция. Оклады у них были значительно ниже, чем у нас. В охране стали работать пожилые люди. Практически охраны вообще не стало. В общем, если человек стережет не свое, ни к чему хорошему это не приведет.

И в заключение хочется рассказать о методах работы наших правоохранительных органов. Однажды на фабрике произошла серия грабежей. Жулики ночью взламывали двери или выбивали окна, проникали в цех и воровали обувь партиями. Охрана была не наша и преклонного возраста, поэтому она ничего не видела и не слышала. Скорее всего, спала.

Я пожаловался лично секретарю обкома КПСС. Стали вести беседу и решать, как быть. И вдруг начальник районной милиции разоткровенничался и говорит: «Знаешь, Иосиф Михайлович, я не открою секрета, если скажу, что у нас в цехах есть свои люди-стукачи, но они не срабатывают. У меня к тебе просьба: вот тебе три паспорта, возьми и оформи их – наших новых доверенных лиц – на работу».

Я был готов сделать что угодно, лишь бы найти воров. Был уже поздний вечер. Взял эти паспорта и положил в стол не глядя. Утром, придя на работу, я встретил встревоженного начальника отдела кадров, который мне сказал, что звонили из медвытрезвителя и сказали, что у них находятся наши работники. Мы проверили – таких фамилий у нас не значилось. Кстати сказать, что попадание в вытрезвитель могло сказаться на получении первого места в соревновании. Начальнику отдела кадров я сказал: «Подожди, я еще у себя кое-что поищу». С этими словами открыл ящик стола, вынул паспорта и посмотрел их. В них одна фамилия обозначилась. Позвонил начальнику милиции и спросил, кого он нам подсунул. Его осведомители еще не приступили к работе, а уже попали в вытрезвитель. Он очень спокойно мне ответил: «Как Вы думаете, кто на такую работу пойдет? Вот мы и подбираем для такой работы пьяниц, проституток и воров». Вот и представьте, из кого состоял, а, наверное, и сейчас состоит институт стукачей. Им поручено не только следить за ворами, но и за всеми работающими. Страшно подумать, что судьба человека находится в руках таких подонков. Деятельность и новых стукачей ничего не дала. Воров мы выявили сами, своими силами. А милиция отчиталась, что операция, как всегда, прошла успешно.

 

ВТОРАЯ ВСТРЕЧА С КГБ

 

В Советском Союзе существовал такой орган тайной полиции и политического сыска, как КГБ, и каждому предприятию прикрепляли одного сотрудника этого учреждения выискивать и вынюхивать крамолу. Даже сейчас я не знаю точно их функций, но то, что этот институт существовал и выполнял важные функции, – это точно. У меня тоже был куратор из КГБ, и никто из этого секрета не делал. Однажды офицер названного ведомства пришел ко мне и доложил, что он мой куратор. Сказал примерно следующее: «Вот Вам мой телефон и если возникнут какие-нибудь вопросы по нашей линии, прошу Вас звонить мне». Что это за вопросы, видимо, он думал, что я знаю, я же о них не имел представления. Скажу откровенно, что сам он мне никогда не звонил. У меня не возникало желания и потребности ему звонить и общаться с ним. Но когда мы выезжали за рубеж, то в КГБ необходимо было получить разрешение на любую такую поездку: списки отъезжающих окончательно отрабатывались в КГБ. Работая генеральным директором, я за десять лет семь раз организовывал поездки за рубеж, в основном, в страны «социалистического лагеря». Существовало такое негласное правило, что каждый работник должен был выезжать за границу не более одного раза в два года. Мне лично было разрешено выезжать чаще. Я знал, что в нашей группе обязательно был человек, который выполнял предписание КГБ, то есть следил за нравственностью и лояльностью по отношению к Советской власти. И вот я, ради спортивного интереса, решил установить, кто же эти люди? И очень элементарно переиграл КГБ. Я включил двух человек, подозреваемых в сотрудничестве с органами, в списки повторно. И они прошли благополучно. И это были далеко не лучшие люди нашей фирмы. Но, видимо, в слово «лучший» вкладываются другие понятия – беспредельная преданность режиму, сотрудничество с тайной полицией. Курьезный случай произошел при подготовке поездки в Италию. Эта поездка была санкционирована Председателем ВЦСПС А.Н. Шелепиным.

В группу из 12 человек мною был включен главный энергетик объединения Василевский. Когда пришло разрешение на выезд, его в списках не оказалось. Времени разбираться не было, нужно было срочно выезжать, и я принял решение вернуться к этому вопросу после приезда. Вернувшись домой, я выяснил, что Bасилевский был исключен из списков Ярославским управлением КГБ. Тогда я попросил своего куратора КГБ, чтобы он мне назвал причину. Причина оказалась до того несерьезной, что вызывала просто удивление и жалость, да, именно жалость к этим людям, которые занимаются такой ерундой, считая, что они решают важные государственные проблемы. И поэтому правильно, что сегодня идет пересмотр функций КГБ и резкое его сокращение. Вернемся все же к причине невыезда Василевского. КГБ стало известно, что он незадолго до этого начал интенсивное изучение английского языка. Когда я спросил, что же в этом плохого, мне ответили, что никто не знает, для чего Василевский учит язык – вдруг он захочет остаться за границей. Воистину убийственная логика – живущих по принципу «тащить и не пущать». Да, кстати, о владении иностранными языками. Их незнание наносит огромному большинству населения большой ущерб.

Несколько слов об инструктировании наших людей, выезжающих за границу, и об их поведении там. Человек, выезжающий за «бугор», обязательно проходит несколько инструктажей. Людям рассказывали, как надо себя вести за рубежом. Первый проходил обычно в райкоме КПСС. Собирались старейшие члены КПСС района, как правило, глубокие пенсионеры. Они задавали вопросы по политграмоте. Примитивизм их был невероятным. Назвать членов Политбюро, кто какие должности занимает из министров. Включались сведения o стране, в какую намечалась поездка и т.д. Второе напутствие было для тех, кто пoпал в «выезжающие». Проводили его райкомы ЦК на уровне заведующего отделом и секретаря РК КПСС. Обязательно присутствовал человек в штатском из вездесущих «органов». Людям рассказывали, как надо вести себя за рубежом. Рекомендовалось не общаться с выходцами из России, туда-то и туда-то не заходить, женщинами не увлекаться и т.д. Мне кажется, что вместо того, чтобы заниматься всей этой чепухой, нужно было учить людей иностранному языку или этикету. В то время эти знания у нас были на нуле. Не скрою, что и я попал в сложное положение, когда был в составе делегации на международной конференции в Чехословакии. Начался банкет. Сервировка стола полностью была соблюдена, то есть были разные маленькие, средние и большие вилки и ложки. И вот мы стали перед дилеммой: какую вилку и ложку брать вначале. Решили смотреть на чехов и последовать их примеру. Чехи, видно, были уже навеселе и все перепутали, а мы за ними. Финал, как вы понимаете, был курьезным. Десерт пришлось отправлять в рот большой ложкой. Смешно, если бы не было так грустно. Грустно за наше ущербное воспитание. Сейчас, конечно, произошли большие изменения, но, к сожалению, с громадным опозданием.

Мы догадывались, что перед нашей поездкой квартирные и служебные телефоны ставились на прослушивание. Это же, видимо, практиковалось, когда человек возвращался из-за рубежа. Подобные строгости, на мой взгляд, усилились после ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году, также в 70-80-е годы, когда усилилось оппозиционное движение в стране, начался массовый отъезд евреев за рубеж.

 

ВВОД СОВЕТСКОЙ АРМИИ В ЧЕХОСЛОВАКИЮ

 

Ввод Советской Армии в Чехословакию был переломным моментом в духовном развитии страны. Он произошел тогда, когда оппозиционное отношение к брежневско-сусловcкому режиму было уже сравнительно на высоком уровне. Миллионы советских граждан слушали зарубежное радио: «Свободу» и «Би-би-си», «Голос Израиля», «Немецкую волну». Несмотря на треск и глушители многое можно было разобрать. Правдивая информация о событиях в стране и в мире стала достоянием многих.

Недовольство населения вызывалось тем, что к 1968 году было окончательно покончено с хрущевской оттепелью. Началось «закручивание гаек». Bсе чаще из уст партийных работников слышалось: «Хватит, поиграли в демократию». Началось возрождение сталинского культа. Диктатор появлялся в фильмах и книгах в образе сурового, но мудрого вождя. С 1967 года на должность председателя КГБ был назначен Юрий Андропов, выходец из Ярославля. Говорят, что он дал слово Л. Брежневу за полгода покончить с инакомыслием в стране. В связи с массовой подачей заявлений о выезде в Израиль, началось возрождение политики государственного антисемитизма. Все эти события в стране не могли не настораживать каждого честного человека. Неосталинизм угрожал всем свободомыслящим людям. Заработала машина судебной психиатрии. В тюрьмы и больницы посадили многих видных диссидентов: Буковского, Гинзбурга, генерала Григоренко. В 1974 году вынужден был уехать за границу писатель А. Солженицин. Началась травля академика А. Сахарова.

У нашего коллектива были хорошие деловые отношения с Чехословакией. С обувным предприятием «Свит», или, как по традиции называли его, «Батя». Мы дважды посещали это предприятие и всегда ощущали доброжелательность и уважение к себе. Много хорошего мы переняли у чехословацких обувщиков и кожевенников. Поучительный урок нам преподали они при обсуждении вопросов бережливости. При одном из наших посещений «Свита», меня сопровождал работник нашего полпредства, а, как нам пришлось убедиться, среди работников полпредства было немало ограниченных или просто неумных людей, из бывших партаппаратчиков. Это был период, когда в легкой промышленности развивался всесоюзный почин Корабельниковой и Матросова за экономию сырья и материалов. В связи с этим сопровождающий нас представитель полпредства задает вопрос чехословацким обувщикам: «Как у вас с экономией и бережливостью?» Чехословацкий руководитель ответил: «А мы ничего не экономим и никаких начинаний в этом вопросе мы не проводим». Тогда наш представитель задает еще более некомпетентный вопрос: «А почему?» Чех отвечает: «Потому, что мы ничего не выбрасываем». Когда мы глубже познакомились с этим предприятием, то убедились, что действительно на «Свите» ничего не выбрасывается «как у нас», а продукция изготовляется и из отходов в том числе. Повторяю, чехословацкие рабочие относились к нам очень дружелюбно. У меня лично были хорошие контакты с директором «Свита» Гернохом.

И вот в этой обстановке летом 1968 года проходит Пленум Ярославского обкома КПСС по какому-то вопросу, я сейчас уже не помню. В перерыве ко мне подходит секретарь райкома КПСС и говорит: «Есть мнение, что необходимо ввести наши войска в Чехословакию. Было бы хорошо, если бы вы письменно подтвердили необходимость ввода войск на территорию Чехословакии. ЦК КПСС хочет знать мнение актива области по этому вопросу». Я ему ответил, что у нашего коллектива сложились хорошие отношения с чехами, и я не могу и не имею морального права подписывать такое письмо. Больше меня никто не тревожил по данному вопросу. На Пленуме обкома никаких решений по затронутой проблеме не принималось.

Наверное, не я один отрицательно ответил на вопрос о вводе войск в Чехословакию. Таким образом, видимо, не удалось обкому втянуть в дискуссию всю областную организацию. Но, как мне стало известно, не по официальным каналам, положительное мнение актива Ярославской области о вводе войск в Чехословакию наверх все же пошло. Это не первый случай, когда подтасовывалось мнение коммунистов во имя того, чтобы местные партократы могли бы угодить своему высокому начальству. Последствия такой политики сейчас хорошо известны.

И вот войска в Чехословакию были введены. Мнения окружающих в большинстве случаев были противоположными. Одни одобряли все это, мотивируя свою позицию словами: чего мол, чехам не хватало. Гораздо лучше нас живут, а бушуют против социализма. Третьи успокаивали себя тем, что Чехословакию якобы готовились занять США и ФРГ.

В нашей прессе много писали о маневрах бундесвера и войск США под кодовым названием «Лев готовится к прыжку».

Помню, в конце года мне в руки попала изданная в Советском Союзе белая книга «К событиям в Чехословакии». Заставили меня задуматься в ней цитаты из чехословацких газет периода пражской весны, критикуемые в книге. Вот некоторые из них, еще в те годы, отмеченные мной: «трудности современного социализма заключаются в том, что пока он не способен теоретически, а тем более практически, понять, наладить и координировать свою роль освободительной и сотруднической альтернативы...»

Или вот это высказывание: «Что, собственно, принесла диктатура пролетариата рабочим?» — ставил вопрос автор одной из статей и отвечал: «Мне кажется, что сегодня у рабочих гораздо меньше возможности участвовать в управлении заводами, чем в период, когда они могли осуществлять свою волю через профсоюзы. Ограничение гражданских прав после победы рабочего класса коснулось в одинаковой степени как рабочих, так и других слоев населения. Право на труд кажется мне довольно-таки тощим». В третьей публикации прямо говорилось о том, что социализм не оправдал надежд прогрессивного человечества.

Конечно, сейчас для советской печати это уже нe новинка, но тогда, в 1968–1969 годах, даже такие цитаты заставляли о многом задуматься. Так что, утверждая в начале этого раздела о том, что чехословацкие события являлись крупной вехой в нравственном развитии мыслящей части советского общества, я недалек от истины.

 

B ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС

 

На предприятиях часто получали развитие всякие начинания, направленные на повышение эффективности производства. Инициатором их, как правило, был генеральный директор. Я считал, что производство не должно стоять на одном месте. Нужно всегда думать о чем-нибудь новом, более прогрессивном. Коллективу моя работа нравилась, наши задумки повышали популярность фирмы в стране. Было очевидно: если даже не все, что задумывалось, будет внедрено в жизнь, так это тоже хорошо. Благодаря ранее проводимым начинаниям, мы решили кадровую проблему, добились минимального расхода сырья и резко повысили качество выпускаемой обуви. Если средний возврат ее по отрасли был четыре процента, то у нас был всего 0,1 процента.

И вот на этом фоне мы пришли к необходимости развить новую инициативу. Мною было предложено следующее: выпускать 100 тысяч пар обуви из сэкономленных материалов. В то время это имело огромную актуальность.

Oбуви в стране все же не хватало. Все инициативы, как правило, зарождались у меня случайно: то перед сном, то на длительных совещаниях. Последняя из них пришла мне в голову в тот момент, когда я выехал в лес для легкой прогулки. Я попросил шофера ехать обратно в город. Шофер, зная меня, все понял и спросил: «Что, прямо на фабрику?» «Да, на фабрику», — ответил я. Тут же на машине меня доставили в кабинет директора, и заместителей, и руководителей общественных организаций.

Несмотря на то, что был воскресный день, настроение у всех было рабочее.

Все поняли, что случилось что-то важное. Я рассказал им о своих предложениях.

Обменялись мнениями и приняли решение сразу же начать работу по внедрению и рассмотрению новой инициативы. Имея в этом деле большой опыт, мы двигались как по накатанной дорожке, то есть довольно быстро.

Сценарий был обычным. Избрали цех, который вышел с данной инициативой. До этого я пригласил начальника этого цеха к себе в кабинет, объяснил ей, в чем состоит ее задача. Тут же она собрала коллектив и выступила с начинанием выпускать столько-то пар обуви на сэкономленном сырье. Затем состоялось заседание парткома, где поддержали ее инициативу. Было принято решение поручить всем цехам внедрить почин этого цеха. Так и было сделано.

На второй день на предприятии вывесили плакаты, призывающие поддержать и развивать новое начинание. Через несколько дней состоялись заседания бюро райкома и обкома КПСС, которые также одобрили инициативу. Затем состоялась коллегия министерства, которая также поддержала наши действия. И тут же возникла мысль вынести ценное начинание на Политбюро ЦК КПСС. Для подготовки вопроса к нам прислали инструктора ЦК партии и заместителя министра. Им понравилась вся работа, проведенная на фирме по этому вопросу.

Началась кропотливая деятельность по подготовке справки на Политбюро. Были тщательно проверены все необходимые расчеты, которые в дальнейшем полностью оправдались. Все просматривали подготовленный доклад. Всеx почему-то интересовало время, которое он займет.

Приняли общее pешение, что oн не должен превышать десяти минут.

Затем я выехал из Ярославля на предварительный доклад в ЦК КПСС. Ceкретарем ЦК был А.Н. Шелепин, бывший при Хрущевe председателем КГБ. В партийных кругах его, по аналогии с Ф. Дзержинским, звали «Железный Шурик». Он мне показался довольно неглупым человеком. Встреча с ним, а также с другими работниками отдела легкой промышленности заканчивала подготовку к докладу. Через некоторое время меня, секретаря обкома КПСС и министра пригласили на заседание Политбюро. Отдельные товарищи говорили, что это был секретариат ЦК. Но это не столь важно. Важно то, что впервые в истории Советского государства на Политбюро пригласили представителей предприятия с периферии. До этого приглашали руководителей московских и ленинградских фабрик.

И вот мы приехали в Москву. Ранее мне доводилось довольно часто бывать в ЦК. Прийти туда было делом несложным. Я заходил в 8-й подъезд, получал там пропуск, проходил проверку и входил в здание ЦК, где располагался отдел легкой промышленности. А вот пройти в 1-й подъезд, где проходили заседания Политбюро, было значительно сложнее. Это была святая святых партии и государства. Охраняли этих людей как зеницу ока. Почему-то вспомнилось мне вычитанное из детективных книг процедура прохода в фюpербункер во время Bторой мировой войны. Дюжие эсэсовцы с автоматами проверяют документы. Требуют обычный пропуск, особый пропуск и т.д. Здесь все было несколько проще, но строго. Рослые парни с хорошей военной и физической выправкой проверяют ваш паспорт, пропуск. Сверяют со своим списком, и вы проходите дальше. Это первая проверка при входе. Вторая ожидает при выходе из лифта. Третья при входе в комнату, где раньше сидел помощник Сталина А. Поскребышев. А на само заседание пропускали уже по общему списку. Комната, где проходило заседание Политбюро, была довольно обширной, метров 60, если не больше. В центре стоял массивный длинный стол. С двух сторон к нему приставлены стулья. За столом сидят только члены Политбюро и секретари ЦК КПСС. По периметру расположены стулья, где рассаживаются все остальные. Вел заседание в этот день М. Суслов. Присутствовали: Шелепин, Кириленко, Устинов, Гришин, Капитонов. Последние два сидели по левую руку oт Суслова. Это свидетельствовало о том, что они играли ведущую роль в Политбюро. Перед моим выступлением слушался вопрос о партийно-политической работе на Орехово-Зуевском комбинате. Оказалось, что положение с бытовками на этом предприятии стало хуже, чем при Савве Морозове. Тут же подняли министра, чтобы дал объяснение по этому вопросу, хотя это и так всем было хорошо известно. Но в таком высоком органе не принято признаваться в том, что члены Политбюро знают o том или другом негативном явлении. Признаваясь, что им известно состояние дел, они обрекали себя на несение ответственности, а нести ее они не привыкли. Ведь это был ареопаг богов. Они лишь выслушивали, принимали коллективное мудрое решение. А претворять его в жизнь, нести полноту ответственности за него приходилось уже другим, обычным смертным. Так что был разыгран очередной спектакль, и вся ответственность легла на министра легкой промышленности. На самом же деле, вопрос о бытовках Орехово-Зуево объяснялся просто: во время войны они были заняты под производство. В дальнейшем их не освободили, а там были расположены станки, а на Политбюро было все представлено так, будто бы виноват лишь министр. А высшая партийная власть ни при чем. Это известный прием партаппаратчиков. Сваливать ответственность на других.

Затем пригласили к докладу меня. Я взял текст своего выступления и пошел к столу, где сидел Суслов. Перед этим в комнату принесли образцы обуви. Когда я подошел к столу, то подготовленную шпаргалку я положил на стол и решил докладывать без нее. И вдруг случилось страшное: от волнения и испуга я все напрочь забыл и не мог произнести ни слова. Но через несколько секунд взял себя в руки, успокоился и начал свое выступление. Доклад сопровождал демонстрацией образцов, и это производило впечатление. Должен сказать, что говорил я, как мне показалось, без оcобых ограничений. Мне только не было понятно, почему все так беспокоились о продолжительности моего доклада. Потом стало ясно, что и инструктор ЦК, и замминистра беспокоились не обо мне, а о себе. Дело в том, что, если прошло выступление плохо, значит им всем плохо. Прошло хорошо – значит хорошо всем, иначе их карьера может пострадать. Забегая вперед, скажу вот o чем. Когда закончилось обсуждение вопроса, в коридоре нас ждали инструкторы ЦК и сразу спросили, как прошло мое выступление? Волновались они, видимо, больше меня. Им было что терять. Ведь при существующей системе очень важно, как прошло обсуждение вопроса. Это даже более важно, чем, как идут дела на предприятии.

Но вернемся снова на заседание Политбюро. Доклад мой был закончен. Члены Политбюро начали задавать вопросы. Первым задал мне вопрос А.П. Кириленко. Я стоял немного сбоку от него, поэтому ему пришлось повернуть голову в мою сторону. Когда он повернулся, то я увидел очень неинтеллектуальное набрякшее лицо, даже в какой-то степени туповатое. Вопрос его состоял в следующем: «Скажите (слово «пожалуйста» oтсутствовало) то, что Вы нам показываете, нужно народу или нет?»

Сказано это было как-то неприветливо. Я подумал немного и ответил следующее: «То, что наша продукция пользуется большим спросом у населения, это не наша заслуга, а наша общая большая беда». Он ничего не понял и как-то зло спросил: «Как беда?» Я понял, что попал точно в цель, и делаю паузу. Встает Шелепин и говорит: «Майоров правильно говорит. Обуви в стране не хватает, вот поэтому их продукция и находит спрос». Я наблюдал, как в мою сторону стали посылать одобрительные взгляды и насмешливые в сторону Кириленко. А он, по-моему, ничего и не понял. Я на этом примере хочу показать, какие недалекие люди управляли государством. Держались они на безграничной и бесконтрольной власти. Имея ее, они могли ни во что не вникать и спокойно жить, благo страна большая, ресурсов вдоволь. Народ терпеливый. Затем вопросы стал задавать Устинов. Мне показалось, что это был очень нервный, дерганый человек. Он спросил: «Скажите, а москвичи и московские партийные организации поддерживают ваше начинание или нет?» Я точно знал, что москвичи нам всегда завидовали и никогда нас ни в чем не поддерживали. Сказать «да» не могу, сказать «нет» значит нарваться на скандал. Я замолчал. Вдруг поднимается заведующий отделом легкой промышленности ЦК КПСС и говорит: «Товарищи, я специально интересовался, москвичи Ярославль поддерживают». Я слушал и ушам своим не верил. Как можно так лгать? Но я видел, что эта ложь всем нравится. В общем стало очевидным, что на самом верху управления отношения построены на угодничестве и лжи. Какое же общество можно построить на таких принципах? Не трудно себе представить.

Затем выступили почти все секретари ЦК КПСС. Все они поддерживали нашу инициативу. Поток общих слов. Было видно, что никто не имеет ни малейшего представления о том, о чем говорят. Поэтому выступления были поверхностными и носили чисто декларативный характер.

Затем Суслов задал вопрос министру. И спросил, каково его мнение? Он сказал, что фирма «Североход» является лучшим предприятием отрасли, и если Политбюро окажет ей доверие, то коллектив «Северохода» его оправдает.

После Суслов сказал: «Есть предложение – поддержать ярославцев, одобрить их начинание. Поручить обкомам, крайкомам, ЦК республик рассмотреть начинание Ярославля».

Слушание нашего вопроса было закончено. Я и секретарь обкома вышли в приемную. В приемной на столе стояла минеральная вода, закрытая деревянной пробкой. Я находился еще в каком-то шоковом состоянии и говорю секретарю обкома: «Давайте выпьем водички». Он мне говорит: «Ты что, нашел место, где пить воду». Это говорит о том, в каком страхе воспитывались кадры. Я все же раскрыл бутылку, налил себе и секретарю и с удовольствием попили прекрасной минеральной воды. Потом на столе я увидел телефон. Я сказал секретарю обкома, что мне нужно позвонить сестре, а то она беспокоится, как прошел вопрос. Секретарь обкома даже побледнел. Как можно такое позволить в помещении Политбюро! Мне даже его стало жалко. Но я все-таки позвонил, а секретарь быстрее увел меня из этой комнаты, чтобы я еще чего-нибудь не натворил.

Вскоре газета «Правда» опубликовала данное решение Политбюpo. Оно стало распространяться и на других предприятиях как рекомендованное высшей партийной инстанцией.

Хотелось бы сказать об одной детали. После окончания доклада я обратился к Шелепину и сказал ему, что у меня есть ряд вопросов к нему и я прошу его меня принять. Он мне сказал: «Хорошо, но мы встретимся в другом месте», — и сказал, как мне казалось, как-то неопределенно. Вскоре после этого было передано сообщение, что Шелепин избран секретарем ВЦСПС, освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС.

Перемещение Шелепина было делом интриг внутри Политбюро, которые постоянно имелись в высшем эшелоне партии. Как стало известно позднее, кандидатуру Брежнева в должности первого секретаря, а позднее Генерального секретаря ЦК КПСС, рассматривали многие в партийных верхах как временную. Был он человеком среднего ума, невысокий культуры. Многие прочили на эту должность Шелепина. Видимо, Леонид Ильич и его ближайшее окружение побаивались «железного Шурика». Один из сподвижников Шелепина по пьяной лавочке проболтался в Монголии о замыслах своего шефа. Цеденбал, бывший руководитель народно-ревoлюционной партии Монголии, тотчас донес Брежневу oб этом эпизоде. Судьба Шелепина оказалась решенной. На ближайшем Пленуме ЦК КПСС его вывели из состава Политбюро и назначили на должность председателя ВЦСПС. Однако встреча наша с Шелепиным все же состоялась. Я поставил перед ним ряд вопросов, в том числе попросил послать группу работников «Северохода» в Италию для изучения опыта работы в ее первокласcнoй обувной промышленности. Нужно скaзать, что Шелепин оказался человеком обязательным, и через две недели мы вылетели в Италию.

После одобрения нашей инициативы на фирму систематически начали приезжать различные делегации. Если можно так выразиться, рядовые делегации больших хлопот и расходов не причиняли, но вот партийные товарищи, как ни странно, из комитета народного контроля, обходились фирме очень накладно. По этим делегациям, как правило, поступалa команда встретить их «по-ярославски», а это значит поить и кормить не за их счет. Они с удовольствием участвовали в таких приемах. Партийные боссы разных рангов, как правило, считали это в порядке вещей.

 

ОЧЕРЕДНАЯ СТРЕССОВАЯ СИТУАЦИЯ

 

В легкую промышленность пришел новый министр. На Северном Кавказе был освобожден от работы проворовавшийся начальник Северо-Кавказского главка. Министр решил назначить на эту должность меня. Я не имел никакого желания переезжать из Ярославля. Да и, зная очень непростую, даже криминальную обстановку на предприятиях Северного Кавказа, был твердо уверен, что ехать туда на работу ни при каких обстоятельствах не следует. Тем не менее министр пригласил меня к себе. Приехав в Москву, согласия я не дал ему и возвратился в Ярославль.

Через несколько дней прибывает телеграмма, подписанная министром, где мне вместе с заместителем министра предписывалось срочно выехать в Ростов-на Дону. Когда мы приехали в этот город, нас встретили руководители главка и его сотрудники, представители райкома партии. Пригласили поужинать. Я сказал, что хочу первым делом отдохнуть с дороги. Тогда нам предложили выпить чаю. Когда мы зашли в приготовленный для этой цели зал, то увидели, что уже накрыт большой стол, на котором в изобилии громоздились всякая еда и вина. От горячительных напитков я отказался наотрез. Попив чаю, ушел в номер отдыхать. Подтвердилось то, о чем неоднократно рассказывалось, что здесь все продается и все покупается. Вопрос только о цене. На Кавказе и в Средней Азии была такса на все. Пост Секретаря обкома КПСС стоил 300 тысяч рублей, секретаря райкома в 2 раза ниже. На содержание многих предприятий и складов состояли все основные должностные лица районного масштаба: прокурор, начальник милиции, председатель райисполкома.

Утром я встал на рассвете, чтобы не связываться с их угощением, а там так просто угощать не будут, и ушел с заместителем министра в обком партии. Меня принял второй секретарь областного комитета КПСС и спросил, хочу ли я у них работать. Я ответил, что нет. Он сказал, что идет бюро обкома и просил меня подождать, так как все будет решаться на этом бюро в связи с тем, что должность, предлагаемая мне, номенклатурная. Я хорошо знал, что мой отказ после утверждения на бюро ничего не будет для них значить. Меня утвердят, и тогда все кончено. Все взвесив, решил, что я пока не их собственность. Могу распорядиться собою сам и не дожидаясь худшего, взял и тотчас уехал в Москву. В столице меня пригласила зам.министра по кадрам Панфилова, которая, как мне показалось, относилась ко мне хорошо. И вот что она мне преподнесла: «Зря ты так сделал. Теперь восстановил против себя министра, тебе не надо было бояться. Они бы посмотрели на твое арийское происхождение (это нужно было понимать как еврейское происхождение, видимо, «арийское» это у Панфиловой звучало менее оскорбительнo, чем еврейское) и не назначили бы тебя начальником главка».

Я понял тогда, какой это был коварный шаг со стороны власть имущих. Зная заранее, что меня не назначат, посылали лишь для того, чтобы формально выполнить просьбу Ростовского обкома КПСС и потом чтобы сказать: «Мы вам посылали директора, вам он не понравился, значит ищите сами». Выходит, я для них ничего не значил. Вот вам и лучший директор отрасли. Человек для тоталитарной системы, как видите, ничего не стоит.

 

ГНЕВ МИНИСТРА

 

Вопросы совершенствования производства на «Североходе» постоянно были в поле зрения директора. С этой целью я искал все нoвые и новые формы рационализации производства. О некоторых из них я уже рассказывал ранее. Вскоре назрели новые предложения по повышению его эффективности. Как это было тогда принято, после обсуждения их в цехах, в парткоме, райкоме, горкоме, обкоме партии я отослал разработанные меры по расширению выпуска обуви и улучшению ее качества в министерство.

Мне через некоторое время рассказали, какую резолюцию начертал министр Б.И. Соловьев на нашем письме: «Ничего не принимать. Директора следует примерно наказать». Министp был не очень умен, и это все знали. Но в каком правовом государстве руководитель отрасли мог себе позволить такое! Только в таком, где не действуют законы, как говорят в таких случаях в России: «закон – тайга, медведь – хозяин». Если так можно было поступить с лучшим директором, то что уже говорить о других. И все это было в отместку за мой отъезд из Ростова-на-Дону. Зам.министра Панфилова оказалась права. Соловьев не мог простить мне «своеволие». Но это было только начало сведения счетов. Дальше оказалось все гораздо серьезнее.

За несколько месяцев до начала северокавказской эпопеи меня пригласили в отдел легкой промышленности ЦК КПСС и ознакомили с документами на представление шести человек к званию Лауреата государственной премии за инициативу по созданию производственных объединений. Я в списке стоял третьим. У нас было принято так: если в ЦК “прошел”, значит, вопрос предрешен. Известно, что инициаторами создания производственных объединений в стране являлись Львов и Ярославль. Что касается Львовской фирмы, то там инициатором был главный инженер Шифрин. Это очень умный и толковый инженер, уважаемый человек в обувной промышленности страны. Так Шифрин в списке не значился. Вместо него стояла фамилия директора, который недавно был назначен на эту должность (украинец). К созданию объединения он не имел никакого отношения. Видимо, в ЦК КПСС посчитали, что два еврея как кандидаты в Лауреаты Государственной премии – это уже слишком много.

Шифрин после этого случая, обидевшись, покинул Советский Союз. Когда вышло постановление правительства по данному вопросу, меня там так же не оказалось. Министр, говорят, поставил вопрос: или Майоров, или oн. Вот вам и десять лет напряженной работы и первое место среди предприятий промышленности страны в течение 39 кварталов. А таких предприятий в стране – более двух тысяч.

B этот же период я получил предложение перейти работать в Москву на должность заместителя начальника подотдела леткой промышленности Госплана СССР. Учитывая все обстоятельства, я согласился на переезд в Москву. Об этом стало известно Соловьеву. И он дал мне убийственную характеристику, из которой явствовало, что я человек недисциплинированный и самый плохой директор в стране, и что он категорическим возражает против моего назначения в Госплан. Вот так. И никто не защитил меня. В стране не было никакой социальной защиты. Что захотят, то и могут с вами сделать. Дело даже не в Соловьеве, а в так называемой «социалистической системe».

И еще один пример. Вскоре в «Правде» появилась большая статья за подписью Ярославского секретаря обкома КПСС. В этой публикации назывались фамилии трех лучших директоров. Среди них был и я. Вскоре двое из них получили звание Героя Социалистического Труда. Я же вновь остался в стороне. И дело не в награде, не падок я на ордена. Дело в объективной и добросовестной оценке труда человека. Сколько мною было сделано для укрепления производства, улучшения качества обуви. Я работал на систему, укреплял ее своим умом и талантом и думал, что она оценит мой труд. И вот, неоднократно меня отодвигали всякий раз в сторону. Им не нравилoсь, что я еврей, что я самостоятелен, не даю себя в обиду, говорю прaвду. Этого люди системы не прощали никому, тем более евреям.

Справедливости ради необходимо отметить, что предприятие, руководимое мной, имело наиболее длительные и постоянные успехи.

«Североход» удерживал первенство не только в районе, городе, области, но и в Союзе. У меня в кабинете постоянно находилось 4 завоеванных в соревнованиях Красных Знамени, переданных коллективу на вечное хранение.

 

 

ВЫБОРЫ ДЕПУТАТОВ В СОВЕТЫ И НОВЫЕ ПОТРЯСЕНИЯ

 

Выборы разных уровней примерно проходили по такой схеме: от партийных органов приходила директива в районные, городские и областные органы Советской власти. Следует избрать столько-то человек. Предписывалось выдвинуть столько-то кандидатур из молодежи, женщин, мужчин, беспартийных, членов КПСС и т.д. Меня как директора лучшего предприятия в стране разрешили избрать депутатом городского Совета. Выше планка моя не поднималась, хотя мой предшественник избирался в областной Совет, а предприятие работало гораздо хуже. Как же проходил сам процесс избрания депутатов? Поручалось цеху или отделу, а то и представителям всего коллектива выдвигать кандидатов в депутаты. Предварительно все они согласовывались и утверждались в партийных органах, так что ни о каких демократических началах на этом еще предварительном этапе не могло быть и речи. То была уродливая карикатура даже на подобие демокрaтии. Затем устраивалась встреча кандидата с избирателями. На этих собраниях число кандидатов в депутаты было больше, чем избирателей, т.е. собиралось 5-6 кандидатов в депутаты разных уровней и приходили на встречу 4-5 избирателей как правило преклонного возраста. И в этой обстановке проходило обсуждение кандидатов в депутаты.

На предприятиях и в учреждениях одна из комнат украшалась кумачом, портретами вождей и членов политбюро ЦК КПСС, назначались дежурные из числа активистов. Столик с газетами, папки с биографиями кандидатов, тетрадь для записи пожеланий и предложений будущим депутатам, цветной телевизор на тумбочке – таково было оснащение всех агитпунктов и избирательных уголков. И одинокий дежурный, тоскливо смотрящий на часы, – такaя обстановка являлась типичной для агитпунктов. Почему не приходили избиратели? Да потому, что отлично понимали, что от депутата, если особенно он не секретарь райкома, не директор крупного предприятия, которые действительно могли что-то сделать для людей реальной властью и возможностями, никакой помощи ожидать было нельзя. Для показухи выдвигали в кандидаты определенный процент рабочих и колхозников. Их биографии печатали на видных местах в газетах. Кандидаты от простого люда выступали по радио и телевидению. Сами-то они отлично понимали, что им тоже что-нибудь перепадет от депутатства: улучшат жилищное положение, дадут что-нибудь из вечного в стране дефицита. Как правило, все избиратели получали в 60-80-е годы на выборах 99,99% голосов избирателей, равнодушно бросающих бюллетени в урны. Это были скачки одной лошадью, а не подлинные выборы. В любом случае кандидат получал нужный процент голосов.

В течение пяти сроков, или, точнее, десяти лет я избирался депутатом Ярославского Совета и был председателем депутатской комиссии по охране природы. Работа в комиссии носила формальный характер. Никаких действенных мер ни одна комиссия не принимала, да и не могла принять. Она не располагала для этого ни реальной властью, ни возможностями. Если и принимались какие-то решения, то они обычно не выполнялись. Какие-либо существенными возможностями и рычагами воздействия на власть комиссия не располагала.

 

НОВОЕ ПОТРЯСЕНИЕ

 

Новое потрясение пришло для меня как-то неожиданно. Помимо моей воли. Если бы инициатива партийного и профсоюзного руководства была бы согласована со мной, то думаю, что мне бы удалось их убедить не делать этого. Суть дела состоит в следующем: мои коллеги, исходя из того, что предприятие в течение длительного времени является лучшим в стране, имея в виду, что «Североход» награжден орденом Трудового Красного Знамени, а директор был в это время удостоен ордена Ленина, а ранее орденом Трудового Красного Знамени, пошли на прием к первому секретарю Горкома партии тов. Барабашу. Они предложили ему выдвинуть меня кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР. Барабаш выслушал их и сказал им следующее: «Мы знаем, что Майоров очень много работает и является хорошим директором, но евреев можно избирать в депутаты не более двух процентов, а эти проценты заполнены учеными, так что не выдвигайте – не поддержим». Так я не попал в кандидаты законодательного органа России.

Еще раз повтoряю: я не рвался туда, понимал чистую формальность высокого депутатства. Правда, кое-что для предприятия и его коллектива я бы постарался сделать, став вхожим в кремлевские коридоры власти. И это лишь в какой-то степени огорчало меня. Задело другое. Всю жизнь я посвятил России. Ради нее сражался на фронте. Был много раз тяжело ранен. Выздоравливал и снова шел в бой, в самое пекло. 3а храбрость награжден был орденами и медалями. После войны учился, стал квалифицированным инженером. Честно работал. Будучи генеральным директором «Северохода»’, невольно замечал, что каждый второй- третий встреченный мною человек носит обувь моего предприятия. Ярославцы не знали ее дефицита в значительной степени благодаря моей работе, бессонным ночам и раздумьям, как выпускать обуви больше и лучшего качества. И вот награда за все: я еврей, и мне заказана дорога в Верховный Совет России. Какая же бесчеловечная система была создана и функционировала в стране. Разве виноват человек, что он родился русским, евреем или татаринoм! Национальность ведь не выбирают. Разрез глаз, форма носа, объем головы интересовали лишь фашистов, которых мы разгромили. И вот в родной стране, а Россия исконная родина для всех населяющих ее народов, меня нельзя избрать в высшие парламенты лишь потому только, что я еврей.

В депутаты выдвинули другого директора, у которого успехи в работе были намного скромнее, но по пресловутому «пятому пункту» он опережал меня; он был русским. Мне кажется, что все недостатки в стране происходят от того, что к руководству сознательно и целенаправленно продвигали не компетентных людей, а имеющих, в первую очередь, угодное власти национальное происхождение, т.е. кадры подбирались в основном не по головам, а по носам. В дальнейшем я постараюсь убедительно показать узость мышления многих таких выдвиженцев, угодничество и систематическую ложь с их стороны. Это они привели страну к разрухе, а другого от таких руководителей и ожидать было невозможно.

 

ПРИГЛАШЕНИЕ В ИЗРАИЛЬ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

 

Нa всю жизнь запомнилось 8 октября 1972 года. В тот день в моем почтовом ящике оказалось две пакета. В однoм былa открытка, в которой говорилось, чтo мoя диссертация утверждена, и мне присуждена ученая степень кандидате экономических наук. Второе письмо было для меня большoй неожиданностью, в нем было приглашение на постоянное место жительства в Израиль. В письме значилось, что приглашает меня некто Крамер. Все данные в письме были правильными, только год рождения поставлен не точно. Я, зная работу нашего КГБ, хорошо понимал, что это послание не могло появиться, без контроля с их стороны. Я не собирался никуда уезжать из страны и вызова ни у кого не просил. Заподозрив провокацию, я подумал, что это КГБ испытывает меня на лояльность. Я пошел с этим письмом в райком КПСС. Секретарь райкома тут же позвонил в обком и доложил о сути дела. Меня пригласили и в обком партии. Я сказал секретарю, что, вероятно, это работа КГБ. К моему удивлению, он тут же пригласил начальника областного управления КГБ, генерал-майора Сорокина. Через несколько минут тот прибыл, благо управление политической полиции и обком КПСС расположены в центре Ярославля.

Когда Сорокин вошел, секретарь обкома тут же ему сказал: “Maйорову прибыл вызов из Израиля. Он говорит, что это работа КГБ». Сорокин очень спокойно ответил, что я сдурел что ли, но в глаза мне он не посмотрел. Я ему говорю: «Как же это получается, я никого ни о чем не просил. Координaт своих никому не давал, кто же мог это сделать, если не ваше ведомство?» Он тогда очень спокойно, глядя куда-то вниз, говорит: «А почему вам не предположить, что это проделки израильское разведки, чтобы скомпрометировать ваc как директора?» Генерал начел рассказывать, как просто установить мои анкетные данные. Этим своим рассказом он меня как-то даже обезоружил... Но из дальнейшей беседы стало ясно, кудa он клонил. Далее разговор продолжался примерно так: Сорокин говорит мне: “Если Вы никого о нем не просили, то выступите со статьей в газете и расскажите о происках израильской разведки. Я здесь просто разозлился и сказал: «Ни с какой статьей по этому поводу я нигде выступать не буду». Когда Сорокин ушел, секретарь обкома сказал мне, чтобы я не волновался. Обком партии очень ценит меня как директора и верит мне. Так что работайте, мол, спокойно. Приглашение в Израиль он же не вернул, оставив себе, как я понимаю, для дальнейшего показа начальству наверху. Шел 10-й год или сороковой квартал моего пребывания в должности генерального директора «Северохoд», из них 39 кварталов мы удерживали первенство в соревновании среди предприятий легкой промышленности Советского Союза.

1972 год складывался в обувной промышленности очень тяжело. Многим фабрикам были даны заведомо невыполнимые планы. В министерстве нам сказали, что весь нереальный объем выпускаемой обуви переносится на четвертый квартал и в конце года план будет значительно скоординирован. Такие случаи бывали весьма часто. И всегда министерство координировало план, а предприятиям, которые занимали классные места, это делалось в первую очередь. И вот год заканчивается, а изменений в плане «Северохода» нет. Другим изменили. По этому вопросу я поехал в Москву. Решить его раньше мне требовалось буквально не более часа. В этот раз вижу: что-то не то. Вроде бы и не отказывают, но и ничего не делают, но тем не менее обещают. Я поверил, что план будет снижен. Уехал домой.

Закончился год, но корректировки не было. В итоге мы завершили его с невыполнением задания. Немедленно последовала реакция райкома КПСС. Былo срочно собрано его бюро, и мне объявили выговор с занесением в личную карточку за невыполнение плана. До этого я имел, как уже говорилось выше, толькo поощрения. Достаточно сказать, что в числе их были орден Трудового Красного Знамени и орден Ленина. Отмечу, что я был номенклатурой обкома партии. Так что в хорошие времена райком партии никогда не осмелился бы на такие действия. Но здесь, видимо, были включены другие силы. В тот же период я был представлен за инициативу по созданию фирмы к званию лауреата Государственной премии. Прoект постановления мне показали в ЦК КПСС. Порядок же был такой: если в ЦК КПСС завизировали документ, значит вопрос решен.

Постановление вышло, но меня в нем не было. В общем, я стал ощущать давление со всех сторон. Было очевидно, что надо уходить подобру-поздорову, не ожидая дальнейших неприятностей. Сославшись на состояние здоровья, подал заявление с просьбой освободить меня от занимаемой должности. Для решения вопроса было собрано бюро Горкома КПСС. Меня вызвали туда как бы за невыполнение плана и как бы вскользь сообщили собравшимся, что я подал заявление об уходе.

Сделали вид, что они меня не отпускают. В тот день никакого решения о согласии освободить меня от занимаемой должности мне не объявили.

Я об этом стал просить более настойчиво главк легкой промышленности.

И примерно через три месяца меня освободили по собственному желанию. После моего ухода фирма сразу развалилась. План выпуска обуви стал резко падать. Сегодня уже назначен четвертый директор, а продукции выпускает примерно половину от той, которая изготавливалась при мне.

Вот как завершилась для меня эпопея с приглашением переехать в Израиль. Как видите, немного стоили заверения секретаря обкома КПСС о том, что отношение ко мне остается по-прежнему хорошим. Такое лицемерие партийных лидеров не случайно. Это правило их поведения, их отношения к человеку: как только человек не устраивает их, он устраняется. Так поступал Сталин по oтношению к Бухарину, заверяя его перед самим арестом, что ему ничего не угрожает. Это давняя традиция партийной элиты всех уровней и рангов.

Меня успокаивало только то, что могло быть все гораздо хуже. Могли целиком искалечить мою жизнь. Главное в те дни я понял, что во главе государства стоит тоталитарная партия, а это значит, что в большинстве случаев это некомпетентные, бездарные люди, они во имя своего благополучия готовы на все. Я также понял, что в стране во всю силу процветает государственный антисемитизм.

 

РАБОТА В УНИВЕРСИТЕТЕ

 

В университете я стал работать вначале на полставки, еще будучи генеральным директором.

Ярославский университет сравнительно молодой. Открыли его в 1970 году в честь столетия со дня рождения B.И. Ленина. До революции в городе действовал один из лучших в России провинциальных лицеев – Демидовский Юридический лицей. В 1916 году он был преобразован в университет. B начале 20-х годов, в связи с нехваткой кадров с высшим образованием, университет разделили на ряд ВУЗ-ов. И он прекратил свое существованиe. В 70-е годы началась его новая история.

Мое внимание привлек, естественно, экономический факультет университета, начавший подготовку бухгалтеров и экономистов. Признаться, меня давно занимала педагогическая деятельность. На «Североходe» я много раз в беседах с молодыми экономистами убеждался, что их практическая подготовка, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Выпускники вузов слабо знали условия работы на реальном производстве.

Их пичкали на курсах лекций и семинаров многим, что вообще не встречалось в жизни. Этим, видимо, и объясняется мой интерес к экономическому факультету. Mне хотелось усилить практическую сторону в деятельности вуза. Поэтому вскоре я стал читать курсы и специальные курсы на этом факультете.

Опытных специалистов катастрофически не хватало. Народ в университете был в основном молодой, приезжий, не знавший региона Верхней Волги, его специфики. Мои курсы привлекли внимание и студентов, и преподавателей.

В 1973 году, в марте месяце, после 10 лет работы на «Североходе», меня приняли старшим преподавателем с зарплатой 260 рублей в месяц. Это было вдвое меньше моего оклада на «Североходе». Я сразу же стал работать над докторской диссертацией. Кандидатскую защитил, еще будучи генеральным директором «Северохода». Когда готовился к лекциям, много пришлось иметь дело с книгой. Вскоре пришел к выводу, что многого не знаю (особенно по части теории), хотя существовало мнение, что Майоров «директор грамотный». Стало ясно, что мои знания надо серьезно пополнить. В вузе стал читать лекции по планированию и организации производства. Большая практика мне очень пригодилась при работе со студентами.

Через два года, учитывая мой значительный опыт, мне было присвоено звание доцента. B рассматриваемый период истекали сроки моего избрания депутатом городского Совета, члена президиума горкома КПСС, и я освободился от всех этих хлопотных «почестей». Почувствовал себя раскрепощенным, не стал ходить на сессии и пленумы, на которых всегда говорили одно и то же. Поддерживали, одобряли, не краснея, врали.

Были и потери. Kак директор я был прикреплен к престижной больнице, так называемой, «обкомовской». На второй день после моего ухода с «Северохода» получил извещение из обкома КПСС, что я отлучен. Обратите внимание: обком КПСС прикреплял - и он же отлучал. Я подал заявление, чтобы мне как инвалиду Oтечественной вoйны разрешили пользоваться прежней больницей. Мнe было известно положение, что инвалиды войны имели право пользoваться ею. Но на личном приеме в обкоме партии в этом мне было отказано. Инструктор обкома, нагло глядя мне в глаза, прямо так и сказал: «У нас не хватает в ней мест и для партийных работников».

К тому времени я уже твердо знал, что лучшее в стране – для партийной элиты. Самые современные дома отдыха, гостиницы, квартиры и даже ондатровые шапки в первую очередь предназначались для них.

Приведу такой случай. Будучи pуководителем пятитысячного коллектива, приехал я как-то на южный курорт, поселили меня в комнату на четыре человека без туалета и умывальника. А знакомый мне инструктор райкома партии, недавно выдвинутый на должность в райком КПСС из райкома ВЛКСМ, занял двухместный номер на самом комфортабельном курорте. Условия в том санатории, где он поселился, и в нашем не поддавались сравнению. Это лишь маленькие примеры, показывающие, какими огромными привилегиями пользовались партийные и советские работники даже по сравнению с директорами крупных предприятий. А сравнивать их с простыми рабочими просто невозможно.

Нужно сказать, что коллектив на нашей кафедре был в основном хорошим. Особенно заслуживал добрых слов профессор Е.Г. Гинзбург. Это крупный ученый-экономист. Деканом факультета являлся человек ограниченный и нечистоплотный. Вначале он пытался сделать Гинзбурга своим сторонником в борьбе с неугодными ему профессорами и доцентами. Это он делал просто и нагло. Вызвал Гинзбурга к себе и говорит: «Если вы будете со мной, то я быстро расправлюсь с доцентом Золотаревым». Затем вызвал меня и говорит: «Если вы будете меня поддерживать, то я быстро расправлюсь с Гинзбургом». Но мы оба не только отказали ему в поддержке, но и сказали ему прямо в глаза все, что мы о нем думаем.

Я часто задавал себе вопрос: а как могло все это случиться, что декан факультета так запросто пытается расправиться с ненужными ему людьми? И пришел к выводу, что он был убежден в том, что существующая система его поддержит. И как мы позднее увидели, надежды его были не без оснований. В то время анонимки на факультете шли потоком. А то, что автором большинства из них являлся сам декан, в этом не было никаких сомнений. B таких «сигналах» особое внимание уделялось «сионистской группе», куда анонимщики и причисляли Гинзбурга, Золотарева и меня. Это был гвоздь их программы. Не выдержав выпадов декана-антисемита, ушли из университета Гинзбург и Золотарев. Со мной ему было гораздо сложнее бороться: я был местным и имел поддержку у большинства членов коллектива.

Несмотря на то, что Гинзбург и Золотарев были ведущими специалистами на факультете и, пожалуй, самыми опытными преподавателями, никто – ни директoр, ни секретарь парткома не сделали попытки их удержать в вузе. Напротив, они как могли поддерживали декана. Если говорить о секретаре парткома Тарасове, то он был ярый антисемит, и в целом очень посредственная личность.

После ухода Гинзбурга и Золотарева в «Правде» появился фельетон, в котором наш декан изобличался во многих непристойных поступках. Любому это стоило бы карьеры и партбилета. Но, как говорят, не тот случай. Вся команда: ректор, секретарь парткома, при поддержке местных партийных боссов всех уровней бросились на его защиту. Увести его полностью от ответственности им не удалось, но уберечь его от больших осложнений они смогли. Я присутствовал на парткоме при рассмотрении данного вопроса и лично наблюдал, насколько лживо и беспринципно вели себя партийные начальники. А на секретаря парткома вообще было противно смотреть, наблюдая его беспринципность, да и были ли когда-нибудь у этих людей принципы? Видимо, были. Главные из них – не давать в обиду членов «своей» команды, будь он трижды жулик или проходимец.

По-моему, декан именно к таким и относился. Следует отметить: как только ушли не по своей воле из университета ректор и секретарь парткома за дела, связанные со взятками, уехал в другой город и декан. Анонимки, как по мановению волшебной палочки, полностью прекратились.

Перед выдворением ректора и секретаря парткома из университета они все же кое-что смогли сделать против меня. Ко мне однажды подошел секретарь парткома и сказал, так как я имел отношение, по его мнению, к фельетону, то не могу быть в дальнейшем заведующим кафедрой.

Затем меня вызвал ректор и сказал примерно то же самое. Мне было противно работать с этими людьми, и я подал заявление с просьбой освободить меня от и.о. заведующего кафедрой. Вскоре после изгнания этих людей из университетa я вновь был избран заведующим кафедрой, кем и являюсь до сих пор.

Ранее я уже писал о том, что, перейдя на работу в университет, я стал усиленно работать над докторской диссертацией.

В 1961 году я закончил работу над ней и представил ее ученому совету. Должен отметить, что не принять у меня диссертацию было сложно, так как представлял ее инвалид Великой Отечественной войны, награжденный четырьмя орденами, в том числе орденом Ленина, имеющий большую хозяйственную практику и значительную теоретическую подготовку. В диссертации был отражен многолетний опыт моей хозяйственной практики. Носила она более прикладной характер, чем теоретический. Прежде чем представить ее в Ивановский университет, диссертация была рассмотрена и одобрена на совместном заседании экономических кафедр ряда вузов, где получила единодушную поддержку.

И вот началось рассмотрение ее в Иванове.

Мне определили выпускающую кафедру. На ее заседании я доложил о результатах и получил лишь незначительные замечания. Затем мне внезапно поменяли выпускающую кафедру. Я снова доложил о готовности исследования и получил еще ряд мелких замечаний. Затем диссертацию опять послали на кафедру другого института, а после вообще начались «хождения по мукам». Диссертацию читает председатель ученого совета, скажу oткровенно: от него поступали наиболее убедительные и ценные замечания. Hо на защиту вновь ее не представили. Таким образом, мой труд рассматривали четыре кафедры, что в нормальной практике никогда не встречается. Затем собрали все эти кафедры вместе, и я снова докладывал о своих выводах, и опять не было принято никакого решения o диссертации и представления ее к защите.

Оказывается, есть и такой метод не пускать неугодных людей в большую науку: не отказывать, но и не пущать. Более того, я получил письмо от ученого совета, что они якобы не забыли меня и просят сообщить, когда я думаю снова представить работу к защите. Вот и попробуй после этого сказать, что тебе кто-то мешает. Но прошло уже около пяти лет, материал исследования устарел во многом, на это, видимо, рассчитывали все те, кто так ловко дирижировал судьбой моeй диссертации, и я отказался от защиты: не хочу участвовать в такой нечистой игре. Да и возраст уже не тот, чтобы вести такую марафонскую борьбу. И я решил на этом закончить борьбу за диссертацию. Так я и не понял, кем и почему было принято решение всеми силами помешать мне стать доктором наук. Какие мотивы были главными. Либо моя принципиальная позиция, либо еврейское происхождение. Да это и не важно, как недруги достигли цели: я не стал доктором наук, профессором.

 

ЕЩЕ РАЗ О МОЕЙ МАТЕРИ

 

Как-то так сложилось, что за время войны судьба меня забросила в Брянскую область. После выздоровления я попал на формирование в деревню Шоломы Новозыбковского района Брянской области, что в 30 км от моего дома. И вот, когда я заехал в Клинцы, то застал мать в больнице: она болела тифом. Я увидел ее такой жалкой, остриженной, в белом платочке и такой близкое и родной, что без слез невозможно было на нее смотреть. В годы войны я помогал матери всем, чем мог, а мог очень немногое: высылал домой максимальную часть офицерского аттестата. Примерно около половины окладa. Когда я обратился с просьбой посылать все мое денежное содержание маме и сестрам командованием мне было отказано. Должен сказать, что за весь период пребывания на фронте, зарплату я ни разу не получал. До сих пор не знаю, куда она направлялась.

Следующий раз, после второго тяжелого ранения, приехав домой на побывку, я застал мать нa работе по трудовой повинности. Это была очень тяжелая работа, связанная с разбором разрушенных домов после бомбежки. Интересно, что женщины, которые имели мужей, взрослых детей или просто могли откупиться, такую повинность не отбывали. Мать же моя по своей доброте не смогла постоять за себя. По положению ее как вдову, потерявшую муже на войне, и как мать, сын которой находился на фронте, не имели права привлекать к трудовой повинности и посылать на такие тяжелые работы, но начальство с этим не очень-то считалось. Мне с трудом удалось добиться справедливости через военкомат и райисполком.

После войны маме также приходилось очень много работать. Нужно было ставить на ноги мою младшую сестру, сначала она училась в школе, затем в институте.

К тому же я к этому времени женился, у меня родилась дочь. И я уехал в Москву учиться в институте. Так что не мог быть маме большим помощником. И она, эта маленькая, добрая и очень честная женщина, все заботы в течение пяти лет взвалила на свои плечи. Чем,только не приходилось ей заниматься, чтобы прокормить семью. И работать за прилавком, и торговать на рынке, а дома содержать свиней и птицу.

В 1980 году в городе Клинцы, где проживала мать с сестрами, появилось объявление, что жительница Москвы меняет трехкомнатную квартиру на Клинцы. К этому времени мать с сестрами проживала в Клинцах в небольшой четырехкомнатной квартире площадью всего 33 кв. метра. Все занялись этим обменом. В Клинцы хотела переехать женщина, имевшая пять детей и пьяницу мужа. Жили они в Москве впроголодь. За квартиру длительное время не платили. В Клинцах же у нее жила мать. Рассчитывая на помощь матери и приусадебное хозяйство, она решила переехать из столицы в провинциальный городок. Известно, что при таких обменах обычно запрашиваются немалые деньги, длинных рублей у нас никогда не было, тем не менее мы всерьез заинтересовались условиями обмена.

Когда мы познакомились с хозяйкой московской квартиры, то оказалось, что она не требует больших денег. Это была по-настоящему честная русская женщина, о красоте души которой я расскажу позднее. Были подготовлены все необходимые для обмена документы и сданы в Московское обменное бюро. При приеме их было сказано, что все соответствует закону. Вскоре хозяйку квартиры, нужно было полагать, по наводке обменного бюро, посетил какой-то кавказец и, предложив за ее квартиру крупную сумму денег, взял на себя заботы по обмену на другую квартиру в Клинцах. Женщина в резкой форме высказала ему свое недовольствo, выгнала его из квартиры, сказав, что не все в жизни продается. Совесть и честь продаже не подлежaт. Судите сами в период, когда в стране уже вовсю процветали коррупция и взяточничество, женщина, которая материально очень нуждалась и у которой были дети голодные и раздетые, отказывается от больших денег и сдерживает свое слово меняться с теми, с кем ранее договорилась. Такой человек воистину заслуживаeт самого глубокого уважения. Тем не менее события развивались далее следующим обрaзом. Был получен ответ за подписью начальника Мосгорисполкома - в обмене отказать – не больше не меньше. Без всякой мотивировки. Стало ясно, что кто-то хочет заработать на этой квартире. Забегая вперед, скажу, что, когда я спросил у старшего инспектора бюро по обмену – Козлова, который оказался порядочным человеком, в чем причина отказа, он ответил прямо, что за отказ никто из их начальства никогда не был наказан, и, по-видимому, определенным мафиозным группировкам это было выгодно.

Вот такое положение способствовало взяткам и коррупции. Началась борьба за обмен квартиры. Сестры и мать уже смирились с тем, что сделать ничего нельзя, но я не хотел уступать. На помощь мне пришел мой знакомый, член-корреспондент Академии наук. Он оказался вхожим в обменное бюро и использовал это знакомство в своих корыстных целях. Он меня познакомил со старшим инспектором обменного бюро, уже упомянутым выше, Козловым. Тот сделал все возможное чтобы бескорыстно решить обмен квартиры в нашу пользу. Но это было непросто. Нужно было отменить несправедливый отказ и добиться положительного решения, что он и сделал, хотя и с очень большим трудом, испортив свои отношения со своим руководством. Такие честные порядочные люди разных национальностей встречались мне довольно часто. Может быть благодаря им режим несмотря на то, что в нем было так много несправедливости, смог продержаться и функционировать столько десятилетий.

К сожалению, упомянутый выше член-корреспондент, не оказался из их числа. Встречи с ним показали, что несмотря на столь высокую ученую степень это обычный деляга от науки.

За два дня до решения вопроса мне на квартиру позвонил из Москвы член-корреспондент и говорит, что документы не проходят, они у него и он c ними выезжает через день-два в Ярославль. Для положительного решения этого вопроса необходима не одна тысяча рублей. После разговора с ним я тут же соединился с Козловым и спросил, какие препятствия возникли в связи с обменом. Он мне ответил, что никаких. Ордера выписаны и можно их получить. На второй день приехал ко мне член-корреспондент, я попросил у него документы. Он ответил, что их у него с собой нет, они остались в Москве. На это я сказал, что на нет и суда нет. И он тут же отбыл в Москву ни с чем. Вот вам разница между простой женщиной и членом-корреспондентом. Одна честная, русская женщина, другой тоже русский, но взяточник и проходимец в ранге члена-корреспондента академии наук. В данном случае честность и порядочность восторжествовала, но могло быть и гораздо хуже.

Когда я размышляю об этой истории с обменом квартиры, мне иногда приходит в голову еще одна мысль.

Думается, что столь большие затруднения были вызваны не только корыстью. (Она, естественно, была.) Но еще одним обстоятельством. В Москву переезжала еврейская семья. И не исключено, (я почти что убежден в этом), что существовалo негласное указание ограничить въезд евреев в столицу. Однако оно было скорее всего устным и высказано именно как пожелание. Разумеется, никто из верхов советского руководства такое указание и официальный документ за своей подписью дать бы не решился. Но номенклатура, сложившаяся в стране, была настроена явно антисемитски.

Это отмечается рядом объективных независимых исследований.

В 70-80 годы М. Восленский в книге «Номенклатура», только чтo изданной в России, пишет, что ни в политорганах, ни в секретариате, ни в аппарате ЦК КПСС евреев нет. В МИД СССР был, насколько мне известно, только один еврей – Менделевич, почти два десятилетия проработавший в Советской разведке, поэтому, с точки зрения номенклатуры человек заслуженный и несомненно способный и умный. В органах КГБ число евреев, как говорят, чрезвычайно незначительно, причем никто из них не занимает руководящих постов. Такую же картину вы встречаете в любой республике, крае или области.

Нельзя не согласиться и с другой мыслью этого автора о том, что евреям нехотя разрешали работать в науке, несколько более охотно - в музыке и журналистике. Но это исключения, а правило другое. И в науке евреев придирчиво вычеркивают из разных списков, ограничивают публикации книг авторов с еврейскими фамилиями, и, конечно, под разными предлогами отказывают посылать в загранкомандировки. Bcе, что касалось положения евреев в науке, о чем справедливо пишет Восленский, — наша семья испытала на себе.

 

 

О МОИХ ДЕТЯХ

Как я уже писал, у меня двое детей. Дочь Маргарита, которая закончила пединститут по специальности «история на французском языке». Это очень способная девушка. Всего, чего она добилась, она достигла своим трудолюбием. Хотелось бы подчеркнуть одну деталь: ее поступление в институт. В этот период в компанию, которую я изредка посещал, входил и ректор пединститута. Так вот, задача состояла в том, чтобы не просить его о содействии при поступлении в вуз, а сделать так, чтобы он ни в коем случае не знал о том, что дочь собирается стать студенткой в его институте. Я четко знал, что ректор был ярым антисемитом и, конечно, мог очень сильно навредить моей дочери. Поэтому я не только не сказал ему о том, что Маргарита собирается поступать в пединститут, но и принял меры к тому, чтобы об этом не проговорились ему мои друзья. Дочь успешно сдaла экзамены и была зачислена в вуз. Вот теперь судите сами, где и в каком государстве возможно такое, но в Союзе это было, да и особенно и не скрывалось. Известно также, что был негласно установлен для евреев процент при поступлении в вуз. И это диктовалось сверху. А если об этом указывалось сверху, то можно представить себе, что делалось внизу. Там царил беспредел по отношению ко многим еврейским детям, при поступлении в высшие учебные заведения. Это горькая действительность социалистической системы, где официально провозглашалось равноправие всех наций и народностей.

Мой сын Михаил успешно закончил университет. После службы в армии работал в народном хозяйстве. Сдал кандидатский минимум и успешно защитил кандидатскую диссертацию в Ленинграде. Но после защиты стали из Ярославля поступать анонимные заявления, в которых подчеркивалось, что диссертацию поддерживали преподаватели-сионисты, указывался и ряд других надуманных недостатков. Все эти анонимки, я убежден, были организованы деканом Ярославского университета, ярым антисемитом. В любом случае, таким анонимным замечаниям просто не придали бы значения, но здесь диссертант был евреем. И пошла мучительная тяжба. Начались проверка за проверкoй. А так как анонимки сыпались как из рога изобилия, то проверками не было конца. Чтобы избавиться от них, он решил снять диссертацию с утверждения. Как видите, доносы, на которые опиралась тоталитарная система в печально известныe в 30-50-е годы, сохранилась и до недавних годов. Через несколько лет сын снова подготовил диссертацию, вновь успешно ее защитил. В Высшую аттестационную комиссию поступила снова одна анонимка, диссертация снова была отослана на отзыв оппонентoв. Ответ прибыл весьма положительный. В такой ситуации диссертацию обычно утверждают. Но здесь был другой случай: диссертант был еврей. Сына вызвали на президиум Высшей аттестационной комиссии, где он достойно отстоял все ведущие положения своей диссертации, и ему, наконец, была присуждена ученая степень кандидата экономических наук. За нее он получает дополнительную надбавку к зарплате – 50 рублей в месяц. Этой суммы едва хватает сейчас на полкилограмма мяса.

 

МОЯ ЖЕНА

 

Для благополучия человеку нужен крепкий тыл. Нужна такая ниша, где тебя любят не только потому, что ты умный, талантливый, а просто так, со всеми твоими сильными и слабыми сторонами. Неважно, ты брюнет, или блондин, или рыжий, как подсолнух, курчавый, как эфиоп.

Такой ячейкой является семья. Особенно важна хорошая семья, как мне кажется, еврею, постоянно испытывающему напряжение в силу антисeмитизма. Не знаю, есть ли в Израиле труды, в которых исследована роль еврейской женщины в сохранении национального менталитета нашего народа, а также как вида на планете. Помню, что подобная мысль пришла мне в голову давным-давно, когда я читал очерки русского писателя А.И. Куприна «Киевские типы». Нaписаны они сто лет назад, а значение свое, актуальность особенно для моих соплеменников сохраняют до сих пор. И вот почему.

В одном из своих эссе Куприн пишет о еврейской женщине, ее прекрасных печальных глазах, в которых отразилась вся скорбь народа за всю его трагическую историю за две тысячи лет. Еврейская женщина! Труженица и мать! Благодаря ей сохранился генетический код моего народа. Да святится имя твое! Этими словами Куприна из рассказа «Суламифь» мне хочется воздать ей за муки и печали, за вклад в сохранении и развитие нации.

В каждой еврейке живет библейская Юдифь. О такой жене, как Юдифь, мечтает с юных лет каждый иудей. С уверенностью могу сказать, что моя жена достойна славных своих предшественниц, о которых я читал в книгах о еврействе, слышал в легендах, чтобы сказать о ней самые теплые слова. Своим благополучием я во многом обязан жене. У нее находил тепло и поддержку во всех своих делах и начинаниях. Она утешала меня, когда мне было порой очень нелегко.

Я счастлив, что встретил эту женщину, с которой прошел по жизни без малого полвека. Познакомился я со своей будущей женой Дусей Фрейдкиной в Клинцах в декабре 1945 года на празднике Нового года, у своих друзей. Ей было 19 лет. Второго февраля 1946 года состоялась наша свадьба. Была она у нас дома. Пригласили много гостей. На день свадьбы у жены было всего одно или два платья, да еще черные валенки и зимнее пальто, которое очень красило ее. Моя жена в молодости была очень красивой. По красоте равных ей я не видел. Нужно сказать, что свою природную грацию она сохранила и до сих пор. У нее очень мягкий и добрый характер. За все годы, что я ее знаю, она не сделала никому ничего плохого. Она способна делать только добро. Воспитание детей полностью легло на ее плечи, и справилась она с этими обязанностями блестяще. У нас они выросли добрые и воспитанные и, кстати, создали очень хорошие семьи. Много теплых слов хотелось сказать в адрес жены и как о рачительной хозяйке. Она всегда довольствовалась тем, что было честно заработано. Моя большая благодарность ей заключается и в том, что несмотря на то, что у нас родилась дочь, жена послала меня учиться в институт в Москву. Так что получением высшего образования я во многом обязан своей Дусе.

После института я работал на разных должностях, начиная с должности мастера, и получал заработную плату от 720 (или 72) рублей – в месяц. Но я ни разу не слыхал, чтобы жена сказала, что денег не хватает или что мало я их приносил. Всегда она очень спокойно, ориентируясь на то, что есть, вела наш семейный бюджет. На протяжении всей нашей жизни и до сих пор она старается создать максимум комфорта для меня. В общем у меня хороший и крепкий тыл, отличная жена и хорошая семья. Это очень важно в жизни. За хороший и добрый характер жену любят все наши родственники. Дуся всегда благожелательно относится к знакомым, друзьям и соседям. За это она пользуется большим уважением и с их стороны. Ее честность, искренность и доброта передались детям и внукам. А это я считаю важным и самым главным. Для этого стоит и нужно жить.

Иногда говорят, что любовь в преклонные годы уходит. Ее заменяет дружба, связанная с прошлым, когда человек живет уже минувшими годами и для него так много значит спросить жену: «А помнишь…» Может быть, и так. Но у каждого это бывает по-своему. Мне же кажется, что нам с Дусей удалось сохранить и свежесть чувств, и ту глубокую симпатию, что мы испытали сразу друг к другу в том году, вошедшем в наше сознание как победный сорок пятый. Наше взаимное уважение, что оcобенно радует нас, восприняли и дети. У них в семьях тоже мир и покой. А это так важно для их родителей. Это существенная гарантия, если говорить обо мне, моего благополучия. Благодарен жене я еще за одно – за хороших детей, которые своим добрым воспитанием больше обязаны ей, чем мне, вечно занятому работой и уделявшему им гораздо меньше внимания, чем они заслуживали.

Спасибо ей за все.

 

КТО ЖЕ, ЕСЛИ НЕ Я

 

Размышляя о судьбах еврейства в России и других странах, я не раз задавался вопросом, почему же мои соплеменники не только выжили, но и внесли огромный вклад в культуру других народов, обогатили ее. Не менее важен их вклад в производство, военное дело, мореплавание. Уж, воистину, прав тот, кто сказал, что в большинстве исторических событий, покопавшись, найдешь еврея. Я же могу высказать ряд своих наблюдений и привести примеры, подтверждающие то, что скажу ниже.

Спасению евреев, созданию условий для их плодотворной работы для пользы той страны, где они живут и трудятся, и которую евреи любят гораздо больше, чем антисемиты господствующей нации, служит взаимовыручка евреев. Родилась она сотни лет назад. Не будь ее, мы бы просто не сумели раскрыть свои творческие потенциалы. Это одна сторонa дела. О другой в шутливой форме сказал мой приятель – историк. Счастье евреев в том, что у каждого антисемита друг еврей. Он был даже у Распутина, сибирского мужика, близкого к семье Николая II, последнего русского царя. Не берусь судить, прав или не прав мой друг-историк, но о взаимовыручке евреев расскажу из собственного опыта, о моей личной помощи своим соплеменникам. Хочу добавить, что я помогал всем людям, которые в этом нуждались. И русским, и украинцам, но наиболее часто такая выручка была нужна моим соплеменникам.

В Советском Союзе утверждали, что при приеме на работу у нас нет никаких ограничений, но в это никто не верил, даже те, кто провозглашал эту политику. Так называемый пятый пункт, т.е. национальность в анкете, которую заполнял каждый поступающий на работу, имел первостепенное значение. И мне часто приходилось быть свидетелем этой ситуации. Вот несколько примеров. Когда я уже работал заместителем начальника Главка, над моим бывшим директором кожзавода в Рыбинске Рохлиным нависла большая опасность. Мне пришлось вмешаться в его судьбу. Петр Шлемович позвонил мне и сказал, что его хотят судить за простой вагонов. На завод, на котором работало всего 300 человек, вдруг прибывает целый состав дубителей, которые от жары расплавляются и прилипают к вагону. Естественно, что никто и никогда их в срок не разгружал. Да и на других предприятиях города простои вагонов были гораздо больше. Но местная Фемида решила наказать именно Рохлина. Я взял его тогда под защиту, и суд не состоялся. В дальнейшем мне несколько раз приходилось спасать его от произвола. Кто же такой П.Ш. Рохлин? Это крупный специалист, он знаток своего дела. И всю свою сознательную жизнь отдал развитию кожевенного производства в России. В течение двадцати лет был директором Рыбинского кожевенного завода. В 1957 году, когда я уже работал заместителем начальника Главка, в Ярославском Совнархозе, мне вновь позвонили из Рыбинского горкома КПСС и поставили в известность, что Рохлин уже второй год подряд не выбирается в состав партийного бюро зaвода и что мы и они должны сделать из этого факта организационные выводы, проще снять егo с работы. Когда я приехал в Рыбинск разобраться с этим вопросом, то дело оказалось очень простым. В партийной организации завода насчитывалось всего 35 коммунистов. Половине из них были лодырями и пьяницами. Вот эти люди и сговаривались и прокатывали директора в период выборов в партбюро. А сделать это просто, так как выборы тайные. Но такая правда горкому была не нужна. Он был за то, чтобы вообще убрать Петра Шлемовичa. В связи с этим я сказал второму секретарю горкома партии следующее: «Если вас Рохлин не устраивает, то мы его переведем в Ярославль». Секретарь горкомa согласился с моим предложением, я помог Рохлину перебраться в областной центр и устроить на хорошую работу.

После Рохлина директора стали меняться, как перчатки, и завод стал работать плохо. Пусть будет хуже, но Петр Шлемович в качестве директора завода им был не нужен.

Затем в 1963 году, когда я стал генеральным директором  «Северохода», я пригласил Рохлина на должность заместителя главного инженера фирмы по коже. Вскоре мне позвонил второй секретарь райкомa КПСС, между прочим, очень глупый человек, и сказал, что райком считает нецелесообразным назначение этой кандидатуры на указанную должность. Я спросил, почему? Он замялся и ничего не сказал. Тогда я ему возразил, что номенклатура заместителя главного инженера входит в мою компетенцию. Менять свое решение я не буду. На этом вопрос был исчерпан. Мне эта маленькая победа принесла большое моральное удовлетворение. Еще один еврей был взят под мою защиту.

Вернусь, однако, снова к своей работе в совнархозе. Однажды я выехал для ознакомления с фабрикой, которая находилась в одном из глухих районов Ярославской области, примерно километрах в 150 от Ярославля, директором ее был Григорий Львович Локшин. Он жил там с женой и тремя детьми. Это был очень работоспособный и честный человек. Предприятие работало успешно, но Григорий Львович там находился как в ссылке. Он попросил меня помочь ему выбраться из глуши, тем более что в ней он уже много лет. Довольно быстро мне удалось перевести его в Ярославль директором небольшого кожевенного завода. Несмотря на тo, что он по профессии был текстильщиком, с делом он вполне справлялся. Кожзавод при нем выполнял план успешно, и я опять получил моральное удовлетворение, отвечая на вопрос, кто же поможет брату-еврею, если не я.

Некоторые мои вмешательства в перестановку кадров были не совсем удачны в силу негативного отношения руководства к выдвижению на руководящие должности евреев. Bысокое начальство действовало по принципу: «Кто уж работает, пусть трудится, а других не брать».

В это время на пенсию уходила директор полиграфкомбината Радченко. Она предложила вместо себя назначить работника этого комбината Я.С. Когана. Как тогда было принято, представление на нового директора было направлено первому секретарю горкома партии. Тот сказал cледующее: «Кого угодно, только не Когана», хотя Якова Самуиловича oн нe знал и никогда не видел. Но что было делать? Убеждать этого человека бесполезно. Единственное, что оставалось предпринять – это задержать назначение нового директора. Так и сделали. И вот здесь, прямо скажем, есть Бог, и ему известно и хорошее, и плохое.

Шел 1964 год. В этот период были ликвидированы Ярославский горком КПСС и Ярославский Совнархоз. Я был переведен на ту же должность в город Иваново (Верхне-Волжский Совнархоз), и Полиграф-комбинат остался в моем подчинении, я тут же позвонил в Ярославль Радченко, чтобы она срочно прислала представление на Когана. Получив его, я его завизировал и тут же подписал у начальника главка. И снова мне было приятно осознавать, что хороший и порядочный человек получил достойное место.

Хочется рассказать еще об одном случае, который говорит о том, насколько был оскорблен и унижен наш народ в Советском Союзе.

Как-то я принимал экзамены в институте повышения квалификации. Вошла сдавать экзамены девушка из Минска. По внешнему виду и по фамилии было не трудно определить, какой она национальности. Сидит, бедняга, и дрожит. Между прочим вопрос зналa прилично. Я говорю ей, что она прекрасно ответила на все вопросы билета, нo что вы дрожите, хватит c вас Гитлера. Беру ее зачетку и ставлю ей пять. Выхожу после окончания экзамена, а она стоит в коридоре, как в шокe. Спрашиваю: “Что с вами?” - а она ничего не может ответить. Ведь экзамен принимал Майоров, по ее мнению, русский. Я понял ее состояние и говорю: «Вы что ничего не поняли? Езжайте домой и передайте привет близким». До чего жe ee унизили. Это трудно передать словами. Это нужно видеть. И после этого утверждать, что у нас нет антисемитизма, — кощунственно. Мне пришлось часто наблюдать, что, чем бездарнее руководитель, тем глубже он заражен антисемитизмом, так как получил свою должность он, в основном, за счет удачного пятого пункта. В таких случаях таланта и ума не нужно.

Думаю, прав русский философ Н. Бердяев, объясняя природу антисемитизма не только отчуждением чужого по языку и вере. Это уже не главное. А тем, что, как правило, антисемитизм рождался из-за боязни не выдержать конкуренции с евреями. Последние, будучи разбросанными по другим странам, живя среди других народов, вынуждены были в течение веков учиться работать рационально и продуктивно, не разбрасываться, не распыляться. Видеть в любом деле главное, а не детали. Это одна сторона дела, другая не менее важная, знание любой специальности, профессии, умение доводить дело до высшей степени совершенства, чтобы выйти вперед в любой конкуренции. Отсюда успехи моих соплеменников в науке, искусстве. Антисемиты упрекают евреев в особой любви к деньгам, к золоту. И этo также вызвано историческими обстоятельствами. Я, скажем, люблю деньги не больше моих знакомых русских, украинцев или татар. Но так сложилось, об этом еще писал Л. Фейхтвангер в статье «Почему я еврей». Уже в XIX веке в немецких городах были еврейские гетто, у ворот стоял будочник. Если еврей хотел выйти из гетто, но не давал будочнику серебряную монету, он гнал его назад со словами: «Куда прешь, жид пархатый?» Если же давал ему в казан монету, то ворота тут же чуть ли не сами открывались перед евреем. А будочник, кланяясь ему говорил: «Спасибо, Абрам Абрамович».

Деньги для евреев, может быть, чуть больше, чем для других народов, были отчеканенной свободой.

Чума залегла, к сожалению, не только среди руководителей, но порой и среди простого народа. Я уже говорил о том, что мне в бытность генеральным директором «Северохода» удалось много сделать для коллектива. Перестроена была вся фабрика. Намного улучшились условия труда. Повысились у всех заработки. Построены были детские сады, ясли, жилые дома, дома отдыха на берегу Черного моря. Сделано для коллектива столько, сколько не было сделано за все существование фабрики. Казалось бы, все должны быть довольны. И вот получаю две анонимки, написанные одним почерком. В них меня ругают по-всякому и советуют как можно скорее убираться в Израиль. Мне стало известно, кто спровоцировал эти грязные послания. Работала начальником цеха на фабрике одна женщина. Ей уделялось особое внимание, так как цех ее в то время выпускал самую лучшую продукцию. И вот она решила, что ей все позволено. Она стала организовывать конфликты с другими работниками на фабрике. Стали поступать массовые жалобы на нее. Людей не устраивал стиль и методы ее работы. Mне пришлось ее несколько раз призывать к порядку. И вот однажды после очередного объяснения она написала заявление об уходе. Я тут же ее просьбу удовлетворил. Она была уверена, что незаменима и что я не соглашусь с ее освобождением. После этого моего решения и были организованы эти две гнусные анонимки.

 

ПРОФЕССОР ЗОЛОТАРЕВ

 

Примерно вместе со мной в 1973 году в Ярославский университет приехал доцент Моисей Гиршевич Золотарев. Он имел большое количество научных трудов. В то время у него уже была подготовлена докторская диссертация по очень важной и актуальной для экономики теме. Через несколько лет за его оригинальную концепцию, честный, прямой характер его просто вынудили уйти из университета.

У Моисея Гиршевича есть черта в характере – это органическое непринятие любой неправды. Никогда этот человек не сказал ни одного слова против своей совести, дружелюбный, готовый всегда помочь любому, попавшему в беду, он снискал всеобщее уважение на кафедре и в университете. Но эта черта – предельная правдивость, искренность, готовность вступиться за каждого была особенно ненавистна системe и ее слугам. И пошли анонимки, а то и прямые доносы на Золотарева по всем инстанциям, включая и партийные. Его буквально начали травить, унижать, доводили до болезненного состояния, и всем этим с большой охотой занимался декан при поддержке ректората и секретаря парткома вуза. Перешел Моисей Гиршевич в другую организацию и попал в условия работы еще более сложные, чем у нас. Мне пришлось помогать ему устроиться не в учебный вуз, а в научно-исследовательский институт.

Он начал усиленно совершенствовать свою диссертацию, которая во многом была подлинно новым словом в экономической науке. Всe, что можно было сделать в Ярославле по доводке его исследования до кондиции, мы сделали, диссертация заслуживала высокого положительного отзыва. И, наконец, была представлена к защите в Ивановский университет.

Тaм-то началось самое скверное и унизительное, диссертацию задерживали, не давали права в течение нескольких лет ее автору выйти на защиту.

Высказывали свои замечания, порой не имеющие никакого отношения к теме исследователя. Мне пришлось приложить большие усилия, чтобы диссертация, наконец, была принята к защите. И вот защита назначена. Но не дремали и недруги талантливого ученого. Сформировалась группа членов ученого советa, решившая «завалить» диссертацию.

Во время ее защиты стыдно было слышать, как отдельные члены этого совета задавали заведомо не имеющие отношения к проблеме исследования вопросы. Но Золотарев квалифицированно ответил на все даже самые каверзные из них. Результаты голосования: за – 11, против – 4, т.е. еще один голос против, и диссертация была бы провалена.

Что самое позорное – так это то, что большинство не желавших присуждения Золотареву степени доктора экономических наук и понятия не имели о не учитываемой в советской экономической науке и практике категории, открытой Моисеем Гиршевичем. Он открыл ее в труде Маркса.

Внедрение ее в практику давало возможность более объективно учитывать расход ресурсов и материалов, экономить сотни миллионов, если не миллиарды рублей. Но какое дело до этой экономии, блага страны, если открытие делает еврей, да к тому же внедрение еe в экономику дaст возможность более строго контролировать деятельность Министерства и ведомств. Bот тут-то объединились против Золотарева консерваторы разных рангов и антисемиты.

На ученом совете не скрывалась антисемитская направленность ряда выступивших против. Как только защита диссертации состоялась, я тут же принял меры, чтобы взять Моисея Гиршевича к себе на кафедру. И это мне удалось в конце концов. И опять с гордостью могу сказать: «Кто же, если не я?» Нужно отметить, что несмотря на то, что ни в одном вузе (а в Ярославле примерно 10 экономических кафедр) не было в то время доктора экономических наук, Золотарева на работу никто не принимал, вокруг него была какая-то пустота, вакуум. И поэтому свою настойчивость в этом вопросе я считаю большим успехом. Сегодня Моисей Гиршевич успешно работает на моей кафедре. Своими знаниями он приносит большую пользу в совершенствовании учебного процесса, а его новаторские идеи, высказанные им в лекциях, вызывает большой интерес студентов.

 

ГЕНЕРАЛ ИЛЬЯ КАЦНЕЛЬСОН

 

За долгие годы жизни я встретился со многими своими соплеменниками. В подавляющем большинстве это были глубоко порядочные люди, доброжелательные, хорошо знающие свое дело. Настоящие граждане, которые могут составить честь любой стране. Рассказать обо всех их нет возможности. Это составило бы отдельную книгу. Остановлюсь лишь на некоторых встречах. Да и то потому, что они помогают понять, когда же родилось это чудовище, название которому антисемитизм.

Думая о природе этой формы расизма, не могу понять, на чем держится это чувство? На зависти, подлости человеческой души, нa ее злобе?

Может быть. Да и вновь вспоминаю войну. Евреи в бою были, во всяком случае те, кого я видел, храбрыми солдатами. Сражались они, как правило, на смерть, до последнего патрона. Знали, что в плен фашисты их не возьмут. Всех пленных строили в колонну и какой-нибудь «ариец» внимательно обходил, выискивая чернявых и курчавых, похожих на евреев. Их выводили из колонны, отводили неподалеку и расстреливали вместе с комиссарами и политруками.

Будучи с женой на отдыхе, мы познакомились с удивительным человеком, генералом в отставке, И.А. Кацнельсоном. Oн поведал нам историю, которая свидетельствует о том, что к началу войны антисемитизм успел уже глубоко внедриться во многих людей из элиты. В 1941 году, когда началась война, Кацнельсон был бригадным комиссаром.

Это примерно равно званию полковника. В первые дни войны их армия попала в окружение. Выходили из него, кто кaк мог. Кацнельсон был в группе из семи человек. Все это были высшие офицерские чины. Когда ночью они ложились отдыхать, то старались класть головы друг на друга, чтобы случайно никто не мог проспать и отстать от группы. И вот ночью он слышит, как поднялся один генерал и сказал полковнику, который лежал рядом с Кацнельсоном: «Hе буди его, пойдем сами». Но Илья Анисимович все это слышал и тут же встал и стал готовиться к дальнейшему походу. Затем, когда они уже вышли из окружения, они встретили машину, на которой ехали три девушки из штаба армии и генерал, девушки подошли к Кацнельсону и сказали ему, что видели его и сообщили об этом генералу, когда они выбирались из окружения. Но генерал ответил, пусть идет пешком, поедем без него. О чем это говорит? А говорит это о том, что все эти генералы не исключали попадaния в плен. А попасть в плен с евреем им очень не хотелось, и они готовы были предать его, оставив одного. Выйдя из окружения, Кацнельсон занимал должность заместителя командующих многих армий и фронтов.

Илье Анисимовичу много раз приходилось встречаться с А.З. Мехлисом, которого он характеризует как очень честного и принципиального человека. Об этом человеке важно сказать сейчас потому, что о нем рассказывают были и небылицы. На Мехлиса сваливают поражение советских войск в Крыму весной 1942 года, хотя, судя по рассказам Ильи Анисимовича, Мехлис лишь выполнял приказ Сталина, будучи посланным от ставки Верховного командования в группу войск генерала Козлова в качестве ее представителя для подготовки армии к наступлению. Верный себе – не отвечать ни за что, после разгрома войск на Крымском полуострове Сталин свалил большую часть ответственности на Льва Захаровича Мехлиса. Он послал ему письмо, позаботившись о том, чтобы оно стало известно как можно более широкому кругу генералов: «Bы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования... Если вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать, а Вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, тем хуже для Вас. Значит, Вы еще не поняли, что Вы посланы на Крымфронт не в качестве госконтроля, а как ответственный представитель Ставки...»

Вскоре после этого Мехлис был понижен в звании и должности.

Илья Анисимович рассказывал о судьбе Мехлиса до войны. Начинал он свою карьеру как один из личных секретарей Сталина. Затем был главным редактором «Правды», народным комиссаром Госконтроля, начальником Политического управления Армии, действовавшего на правах военного отдела ЦК ВКП(б). Это был честный, бескорыстный и принципиальный человек. В войну Мехлис не жалел ни своей, ни чужой жизни, добиваясь выполнения Сталинских приказов. После войны стал вновь Министром Госконтроля. Не выдержав преследования Сталина, развязывания антисемитской компании в стране, покончил жизнь самоубийством в 1952 году.

Что ж, типичная судьба человека, поверившего в тоталитарный режим и ставшего его жертвой. Она характерна для многих евреев.

Столь же трагичной оказалась судьба и другого видного человека, уже упоминавшегося мной – М.М. Литвинова. До недавней поры мы все думали, что, он, снятый Сталиным со своих постов в 1939 году, нa недолгое время был призван в войну вновь на дипломатическую службу, умер в 1951 году, занимаясь своей любимой работой – составлением словаря синонимов русского языка. Оказалось, нет. По приказу диктатора Максиму Максимовичу службой безопасности была подстроена автокатастрофа, в которой тот и погиб. А ведь Сталину Литвиновым была оказана огромная услуга. В 1907 году силач Максим Максимович спас будущего диктатора от нападения в лондонском порту.

Но вернемся с Кацнельсону. За участие в военных действияx ему было присвоено звание генерала, и он награжден был многими орденами и медалями. После войны, в период, когда началась гнусная эпопея с космополитами и надуманное дело врачей, его в 47 лет уволили из армии.

Выгнали из вооруженных сил только по одной причине – по пятому пункту анкеты. Война закончилась, и Кацнельсон, с его знаниями и дарованиями, больше был не нужен существующему режиму. Это страшный период в истории страны.

Антисемитизм был в самом разгаре. Думаю, если бы не влияние западных стран и особенно США, с евреями бы расправились и, наверное, сослали бы их в Сибирь, «по просьбе» же, конечно, самих евреев. Сегодня понятно и оправдано, почему многие мои соплеменники желают эмигрировать в Израиль.

 

ВСТРЕЧА С ИЗРАИЛЕМ

 

Две тысячи лет назад римский император Нерон разогнал еврейский народ по всему миру. Но в душе каждого еврея жила и живет вековечная мечта о своем государстве, где не нужно скрывать, что ты еврей, где можно прямо и открыто восхищаться своим народом, его умом и гением, вкладом в мировую культуру. И не забыто народом древнее приветствие: «Встретимся в Новом году в Иерусалиме!» Нужно сказать, что российское еврейство внесло достойный вклад в развитие политики еще с дореволюционных времен. Эту тягу к родной земле, своей исторической родине мой народ пронес через горнило страшных испытаний. Сражаясь под Москвой и Сталинградом, в стенах Украины и в болотистых лесах Белоруссии евреи-солдаты и офицеры воевали в рядах Советской Армии не только за свою родину – Россию, но и за страну своих предков – Израиль. И как ни велики были потери еврейства в Германии, Венгрии, Польше Чехословакии, России не удалось уничтожить вековую надежду моего народа – мечту о своем государстве. Она, эта надежда, жила в людях, чудом уцелевших в Киевском, Минском и Варшавском Гетто, ее я видел в 1944-45 годах в глазах евреев, со слезами на глазах приветствовавших меня, еврея-офицера в боевых наградах. Сколько счастья испытал и я, когда наряду с людьми других национальностей, удавалось спасти, дать свободу и чем-то помочь своему – еврею.

Евреи в Киеве, Минске, Харькове, оставшиеся в живых, плача о погибших, радовались тому, что в 1948 году возникло государство Израиль. Мы жадно ловили каждую весточку о нем. Передавали вести об его успехах от одного еврея к другому. Радовались, что в битвах с арабами ему удавалось отстоять свою независимость. Огорчались тому, что Советский Союз поддерживал не демократический Израиль, а арабские режимы. И каждый из нас мечтал хоть раз побывать в Израиле.

В 1991 году я получил приглашение в качестве гостя посетить Израиль. В отличие от полученного мною приглашения в 1972 году, на этот раз это сделано было по моей просьбе. Достав с трудом билет, я вылетел на землю обетованную. Прилетев на Кипр, я пошутил о комфортности нашего Аэрофлота и не ошибся. В аэропорту Ларнака не оказалось моей сумки с вещами. Я обратился к представителю Аэрофлота на Кипре, но он даже не прореагировал на мою просьбу, ткнув пальцем в угол, сказал, чтобы я ждал, придет, мол, никуда не денется. Прождав ночью несколько часов, я вынужден был уехать в гостиницу ни с чем. Через несколько дней багаж, действительно, прибыл. Но настроение мое было надолго испорчено. Кстати, о представителях Аэрофлота: сталкиваясь с ними в дальнейшем по вопросу приобретения билетов, я пришел к выводу, что они меньше всего реагируют на вопросы советских граждан, а занимаются в основном работой на себя.

Грубость и черствость стали правилом их поведения. В общем-то, с чем мы встречаемся в Союзе, полностью перешло и за границу, даже с большей степенью безответственности.

Должен отметить, что маршрут в Израиль через Кипр очень тяжел и физически, и морально. Если не успеваешь на паром, то приходится ждать двое суток. Затем нужно ехать сидя целую ночь на пароме. Все это мучительно и тяжко. Помимо этого, приходится дополнительно платить за гостиницу на Кипре и за паром туда и обратно. И оказывается, что почти все 200 долларов, которые вам обменяли на руки в Союзе, уходят у вас на эти цели. И вы приезжаете в Израиль почти без средств к существованию. Однако, преодолев все эти мытарства, я прибыл, наконец в Израиль.

Когда знакомишься с Израилем, то появляется чувство гoрдости за этот маленький, но такой энергичный и трудолюбивый еврейский народ. Создается впечатление, что страна разместилась на скалах и песках. На них построены красавцы города. В них все сделано на блaго человека.

Очень впечатляет изобилие в магазинах и на рынках. Нет таких товаров, которых не было бы на прилавках и витринах. Покупай, что душе угодно. Удивляет и то, что продукты экологически чистые. Это, несомненно, сказывается на здоровье и продолжительности жизни людей. Важно и то, что в Израиле почетна всякая работа. Что касается квартирной проблемы, то никто там на улице не живет. Все имеют жилье. Скажем прямо, оно дороговато для эмигрантов, но оно есть. Что касается работы, то ее находят практически все, кто хочет. Но с работой по специальности, полученной в Союзе, здесь, конечно, сложности. Необходимо перестраиваться. Это нужно делать по многим причинам. Они сводятся к следующему: отсутствие потребности в некоторых специальностях, особенно врачебных, cлабая подготовка по отдельным инженерным профессиям и т.д. Но самое главнoе это незнание языка. Поэтому тем, кто думает эмигрировать в Израиль, необходимо в первую очередь уже в Союзе учить иврит. Знание языка самое главное богатство, которое нужно с собой брать. При посещении кнессета, или, точнее, Домa правительства, меня поразила та скромность и рациональность, на базе которых построено это здание, и сразу же возникло сравнение – помпезные правительственные здания у нас, в Советском Союзе – и пустые полки в магазинах. Поневоле задумаешься, какая система больше заботится об интересах народа, а какая о себе.

Незабываемое впечатление производит музей катастрофы еврейского народа. Выйдя из залов, долгое время находишься под неописуемым впечатлением. Об этом нельзя рассказать или описать. Это нужно видеть.

Впечатляет отношение народа к своей армии. Ее солдаты и офицеры пользуются большой любовью всех жителей страны. Расскажу об одном факте. Дочь моих близких родственников призвали на службу в армию. Родители, недавние выходцы из Советского Союза, естественно, в шоке. В этот момент соседи по квартире пришли поздравить их с этим знаменательным событием. Это говорит о том, насколько служить в израильской армии почетно и престижно. Что касается взаимоотношений с арабами, то здесь, конечно, есть и вопросы и проблемы, и самое серьезное в этом конфликте то, что арабская молодежь проявляет, мягко говоря, недружественное отношение к евреям. Забрасывают камнями машины, автобусы. И то, что делает молодежь, настораживает и беспокоит.

Мне трудно давать какие-либо советы, но то, что этот вопрос требует к себе тщательного внимания, это несомненно. Хотелось бы отметить, что часто можно видеть, когда отдельные предприниматели платят за одну и ту же работу евреям из Союза даже меньше, чем арабам.

Приходилось наблюдать и такое явление, когда предприниматели не уделяют должного внимания вопросам техники безопасности на предприятиях. Но это досадные частности. В целом же Израиль высоко организованная страна, в которой вoочию проявился гений еврейского народа. Еще раз убеждаешься в справедливости антисемитских баек и легенд, что евреи не любят черновую работу. Все хотят быть начальниками, что евреи – белоручки. Успехи Израиля наглядно оправдывают это. Страна воистину имеет большие достижения в развитии производства, внутренней и внешней торговли. Трудолюбием еврейского народа, его высокой организованностью создали чудесный райский уголок на Ближнем Востоке.

Мы радуемся тому, что в последние годы установились дипломатические отношения России с Израилем, прерванные в 1967 году.

Каждый еврей с благодарностью воспринял перемены в нашей стране. Теперь можно побывать в Израиле, иметь двойное – российcкое и израильское гражданство. И это будет не вред, а лишь пойдет на пользу другой нашей родине – России, где евреи – часть россиян, внесших немалый вклад в ее культуру, науку, искусство, производство.

Кто же мы, евреи в России? – помню, задавал себе вопрос один из моих друзей и отвечал сам себе – pоссияне – рабочие, крестьяне, большая часть демократической интеллигенции и это действительно так.