Со щитом Давида по жизни. Воспоминания. Глава II

СТАНОВЛЕНИЕ ИНЖЕНЕРА.

Начинался 1936 год, главной чертой которого был разгул невиданных в истории России и СССР репрессий. Начали исчезать сотрудники - в первую очередь инженерно- технические работники среднего и высшего звена. Только руководитель производственного участка мог задать своему начальнику вопрос о том, куда исчез сотрудник. Ему отвечали примерно так: “Забудьте об этом человеке, он не будет работать у Вас никогда”. Это означало, что данный сотрудник арестован. Со временем на собраниях руководители административных служб начали употреблять стандартное название всех арестованных - “враг народа” - и открыто заявлять, что такой-то арестован.

Трудно описать те психологические сдвиги, которые начали происходить с работающими. Люди перестали ходить к знакомым в гости, перестали останавливаться на улицах и разговаривать подолгу между собой. Появилась новая порочащая кличка “пособник врага народа”. Я не буду подробно останавливаться на описании того духовного разложения общества, которое последовало за этим.

Все это подробно описано в литературе. Вот на этом фоне я чувствовал себя потенциальным арестантом. Дальнейшие события развернулись так.

Три человека из руководства завода: директор завода Иван Мартынович Самарин, технический директор Л.Ю. Орловский и заместитель директора завода по кадрам С.А. Комаров (арестованный в 1937 году) весной 1936 года начали расспрашивать меня о моих дальнейших планах по завершению высшего образования, не собираюсь ли я переезжать для этой цели куда-либо. Не нужно было быть особенно догадливым, чтобы понять, что за этими участливыми вопросами кроются рекомендации скорейшего ухода с завода и выезда из Ярославля. В это время я работал начальником крупного механического цеха и не мог поехать в командировку в Москву в Главное управление транспортного машиностроения для того, чтобы договориться о переводе. Это сделал технический директор завода Л.Ю. Орловский. Возвратясь из Москвы он в доверительной беседе сказал мне, чтобы я подавал заявление об увольнении в связи с переездом в один из крупных городов России или Украины для подготовки и поступления в Высшее учебное заведение.

Начальник отдела нормирования и труда Главка - И.М. Редельман знал меня, так как в 1935 году я возглавил группу авторов и был титульным редактором двух изданных справочников по тарификации и нормированию термических, кузнечных и сварочных работ. Он сказал, что если я приеду, то он меня направит для работы начальником Бюро технического нормирования и заместителем начальника отдела труда Мытищинского вагоностроительного завода в Подмосковьe. Я не оформлял перевода, а уволился с Ярославского завода и вновь поступил на Мытищинский для того, чтобы несколько затруднить поиск меня, если у ГПУ появится в этом надобность. Я был зачислен на ту должность, которую ранее указал Редельман. (В 1937 году Редельман был репрессирован. Его судьба мне неизвестна.) Вскоре я был переведен на должность заместителя главного технолога завода.

На этом большом заводе работало много евреев. В их числе - главный технолог Исаак Борисович Элиокумс, заместителем которого я впоследствии стал. Директор завода А.Н. Хруничев не обращал внимания на национальность поступающих на завод и, видимо, давал соответствующие указания отделу кадров.

Вообще обстановка на заводе была хорошей, если исключить факт репрессирования многих инженерно-технических работников и служащих, так же как и на других предприятиях и в учреждениях.

В связи с этим хочу остановиться на одном поразительном факте. В 1938 году был арестован сотрудник руководимого мною Бюро технического нормирования Титов. Это был рядовой, ничем не выделяющийся сотрудник, техник по образованию. Меня пригласил к себе районный уполномоченный НКВД для получения характеристики Титова. По принятым тогда порядкам, я должен был помимо характеристики Титова написать свою автобиографию. Полагая, что в моем досье имеются все сведения о моем прошлом, я откровенно написал о том, что был членом сионистско-социалистического союза молодежи, что сестра у меня проживает во Франции. Следователь НКВД внимательно посмотрел на меня, усмехнулся и сказал мне примерно следующее: “Если Вы такой чудак, что сами лезете в петлю, то это Ваше дело, но пощадите Ваших жену и ребенка, которые станут сиротами. Вот Вам новый бланк, перепишите автобиографию, без ненужных подробностей, понятных Вам, старый - порвите и сожгите, вот Вам спичка”. Следует сказать, что бланки были нумерованы. Хочется также oтметить, что следователь не представился, а расспрашивать окружающих с тем, чтобы узнать его фамилию, я не мог, ибо я расписался в том, что сам факт вызова к следователю НКВД, как и содержание нашего с ним разговора, я разглашать не буду.

Характеристику на Титова я дал положительную, даже может быть немного лучше, чем он того заслуживал. Хвалить его нужно было в меру, так как возможно, что по поводу характеристики Титова вызывали еще кого-либо. Судьба Титова мне неизвестна. Тогда и расспрашивать нельзя было, ибо была опасность наткнуться на “стукача”.

Живя в Ярославле я занимался заочно в Московском машиностроительном институте, а переехав в Мытищи, с помощью своего начальника - Мирона Соломоновича Вовси я поступил зимой 1937 года на вечернее отделение Московского Высшего технического училища имени Баумана на 4-й курс.

Институт я закончил зимой 1939 года , получил диплом с отличием и был рекомендован ГЭК-ом в аспирантуру. Столь высокая оценка итогов моей учебы в институте была обусловлена не только высокими оценками по всем сданным предметам, но и тем, что у меня был нестандартный диплом,

Дипломный проект, как принято аттестовать в технических ВУЗ’ах, был реальным, то есть на реальную тему. Я разработал конструкцию установки для исследования динамики зубчатых передач для кафедры металлорежущих станков МВТУ. Помимо конструкторских разработок диплом содержал исследования точности обработки некоторых параметров цилиндрических

зубчатых передач. Меня всегда привлекали проблемы точности. Рецензентом моего дипломного проекта был не обычный инженер или ассистент, как это было у других дипломников, а выдающийся машиностроитель, заведующий кафедрой деталей машин, профессор М.А. Саверин, который в свое время был одним из международных экспертов проекта станции на Ниагарском водопаде. Вся совокупность таких необычных особенностей моего проекта и его защиты обусловила то, что случайно зашедший в аудиторию проректор МВТУ по научной работе, профессор (а затем академик) Николаев Г.Н. после оглашения решения ГЭК подошел ко мне и сказал: ”Поздравляю Вас аспирант Фридлендер”. Однако в аспирантуру МВТУ я не пошел по ряду причин. Председателем ГЭК’а, в котором я защищал диплом, был профессор Московского Автомеханического института С.С. Четвериков, который уговорил меня поступать аспирантом его кафедры.

Я подал документы в аспирантуру МАМИ, но не кафедру С.С. Четверикова, который заведовал кафедрой “Металлорежущие инструменты” и которая меня не привлекала, а на кафедру “Технология автотракторостроения”, обусловив с заведующим кафедрой проф. М.Е. Егоровым, что темой моей диссертации будут исследования в области точности металлообработки. В аспирантуре МАМИ я успешно занимался до начала войны с фашистской Германией.

Моя жена и дочь жили уже со мной. Еще в 1937 году, после того, как я прожил три месяца у своего друга в Москве, завод снял для меня комнату в частном доме в большом поселке Перловка, расположенном недалеко от Мытищ. Тогда я вызвал к себе жену и дочь. Затем некоторое время мы жили в поселке Клязьма, в бывшей даче Л.Д. Троцкого - известного деятеля РКП(б). До Октябрьской революции этот особняк принадлежал какому-то графу. Затем в 1938 году моей семье была предоставлена хорошая комната в коммунальной квартире отличного дома - его называли “Дом дирекции”. Жена - Малка Зельмановна Слуцкер, по образованию была учительницей математики, работала в Ярославле заведующей учебной частью большого учебного комбината при заводе и немного преподавала математику. Вследствие заболевания горла, она вынуждена была, переехав в Мытищи, оставить преподавательскую работу и перейти на работу инженера-экономиста, а затем начальника планово-экономического бюро крупного цеха на том же вагоностроительном заводе, на котором работал я. Параллельно она без отрыва от производства закончила вечерние Высшие экономические курсы. Дочь ходила в детский садик.

Для коллектива ИТР и служащих Мытищинского (город Мытищи расположен на расстоянии, преодолеваемом пригородными электропоездами за 18-20 минут) вагоностроительного завода характерны, в числе других, две черты: значительная доля беспартийных руководящих работников завода и евреев. Все это следует отнести к стилю руководства заводом его директора Л.Н. Хруничева, именем которого теперь назван завод. Директор лично знал большинство ИТР, с каждым из которых он беседовал при приеме на работу. Он иногда обращался к тому или иному цеховому работнику, минуя начальника цеха для того, чтобы посоветоваться с тем или иным специалистом по производственному вопросу. Иногда он просил начальников цехов и отделов явиться на оперативное совещание со специалистом и по ходу совещания просил явившегося специалиста высказаться. Вообще следует сказать, что интеллектуальный и творческий потенциал заводского коллектива ИТР был высок. На нем работало много ведущих специалистов вагоностроения: Травин, Васильев, Элиокумс и другие. На облике и судьбе одного из них - моего начальника - Мирона Соломоновича Вовси мне хочется остановиться.

М.С. Вовси, двоюродный брат медика, профессора Вовси М.С., первым фигурировавшего в “деле Врачей” и двоюродный брат выдающегося еврейского актера Соломона Михоэлса (Михоэлс – это псевдоним, а истинная фамилия его - Вовси), в свое время был крупным экономистом и работал на руководящей работе в Госплане СССР. Когда в конце 20-х годов готовился план 1-й пятилетки, он был одним из руководителей этой работы.

План, составленный ими, получил название “Плана Громана”, по фамилии руководителя группы, разрабатывавшей проект плана. План Сталину не понравился, он его отверг и поручил разработку нового проекта по своим указаниям, а всю группу Громана, многие из участников которой оспаривали диррективы Сталина очень энергично, уволили из Госплана и сослали в “легкую” ссылку в Казахстан на рядовую работу с последующим запретом на работу в государственных организациях на экономической работе. В числе сосланных был и М.С. Вовси. Мирон Соломонович после вoзвращения из ссылки закончил без отрыва от производства вечерний факультет МВТУ по специальности технолога-машиностроителя и работал на Мытищинском заводе заведующим отделом труда и заработной платы. В конце. 1939 года он был репрессирован и осужден “на 10 лет заключения без права переписки”, что означало расстрел. Его жена, Раиса Исааковна, работавшая главным редактором журнала “Водник”, была, разумеется, уволена с работы. Мы с женой несколько раз виделись с ней на улицах или в парках, условившись с ней об этом заранее по телефону. Горе этой женщины трудно описать, видно было, что жизнь в ней угасает. Вскоре она умерла.

Хочу описать еще один эпизод, связанный с М.С. Вовси. Работали мы с ним очень слаженно и подружились. В конце 1938 года Мирон Соломонович с женой пригласили мою жену и меня встречать у них дома Новый 1939 год. Когда мы приехали к ним домой около 23-х часов, кроме нас и супругов Вовси был еще медик Вовси. Должен был еще быть и С.М. Михоэлс, но он запоздал и приехал на Kремлевской легковой машине к 2 часам ночи. Свое опоздание он объяснил тем, что был приглашен принять участие в концерте “звезд” в новогоднюю ночь в Кремле. Он поделился своими впечатлениями о “публике”, присутствовавшей на концерте. Был и Сталин. Я не помню подробностей его рассказа, запомнилось только одно - он сказал: ”Мне кажется, что Сталин антисемит.” Это полностью подтвердилось воспоминаниями дочери Сталина - Аллилуевой.

Живя в непосредственной близости от Москвы, мы с женой сумели просмотреть все постановки еврейского театра, а такие спектакли, как “Тевье-Молочник” смотрели два раза - один раз с участием Михоэлса в роли Тевье, а второй раз с участием в той же роли Зускина. Во время последнего трагического монолога Тевье зрители плакали. Это было как при первом виденном нами исполнении этого монолога, так при втором. Разумеется, и мы с женой не были исключением.

Все постановки Еврейского театра исполнялись на великолепном литературном языке идиш и доставляли зрителям большое и волнующее наслаждение, независимо от того, были это пьесы, описывающие еврейскую жизнь, или переводы Шекспира (Король Лир) и других драматургов. Уверен в том, что Московский, в действительности единственный, еврейский театр в СССР (до присоединения трех Балтийских государств), был мощным центром еврейской духовности. В этом его большое историческое значение. Мои отец и мать, смотревшие спектакли театра “Габима” в Москве и ряда других трупп до Октябрьской революции, говорили, что по эффекту влияния на национальное самосознание евреев, воспитания любви к своему многострадальному народу, формирования духовного облика современного человека вообще, еврея в особенности, чувства гордости за свой народ, театр Михоэлса безусловно занимал первое место. Я мечтаю о возрождении еврейского театра в России, который должен бы был возродить дух, традиции и многие другие грани творчества этого уникального явления в истории еврейского народа. Пока нет Михоэлса и Зускина, но наш народ богат талантами, и они появятся. Я верю в это. И последнее замечание: в еврейский театр приходило на спектакли много русских, тонких ценителей высокого искусства, которых завораживала игра талантливых артистов. Это обстоятельство в сочетании с таким фактом, что первым художественным руководителем еврейского театра “Габима” был Вахтангов, как и много других фактов действительности того времени, свидетельствовали о том, что большая часть интеллигенции России как и других республик СССР, oтносилась к евреям доброжелательно. Разумеется, были антисемиты, они всегда были и будут, но они скрывали это, это было некрасиво. Это во-первых, и, во-вторых, их было немного. Когда по указанию Политбюро ВКПб был закрыт театр В.Э. Мейерхольда, его приютил у себя К.С. Станиславский. Подобных фактов очень и очень много. Если эти истинно интернационалистические идеи и взаимоотношения удастся восстановить, то это будет замечательно, но не скоро.

Приведу два примера отсутствия т.н. “еврейского вопроса” и только потому, что они несут в себе резкий контраст с последующим временем.

Заместителем директора Московского Высшего Технического Училища имени Н.Э. Баумана - самого квалифицированного технического ВУЗа СССР, был еврей.

Второй типичный пример такого отношения к евреям. На большом Мытищенском вагоностроительном заводе в период расцвета т.н. “Стахановского движения” лучшим стахановцем завода был объявлен еврей - слесарь Илья Кравец.

Все это свидетельствует о нормальном, цивилизованном и благожелательном отношении передовой русской интеллигенции (независимо от классовой и сословной принадлежности) к евреям. Его портреты печатались в газете, вывешивались на доске почета. Люди забывали о своей национальности, которая никогда не была предметом обсуждения, как и не была статистической категорией. Появилось очень много смешанных браков. Среди некоторой части евреев распространилось мнение о неизбежной ассимиляции евреев. Я не был сторонником этой точки зрения, и со мной были согласны все мои друзья и товарищи по Югенду и Га-Шомеру, которые переехали из Николаева в Москву или в Подмосковье. Это были: Роза Кремерман, две сестры Зецер, Роза и Люба, их родной брат Абрам, Дмитрий Одесский и Фаня Косая (последние двoe были членами “Га-Шомер Га-Цaир”). С перечисленными товарищами я периодически встречался в Москве. Мы обменивались информацией о судьбе сионистских организаций, о политическом положении в СССР, о составе алии, кибуцов в Палестине. Такой же точки зрения придерживался и Самуил Фаермарк, который продолжал жить в Николаеве и с которым у меня была регулярная переписка. Попутно отмечу, что все сионисты ,не покинувшие город Николаев, подвергались арестам, имевшим затяжной характер и системе допросов, носивших явно злостный характер. Так мой друг Самуил Ефимович Фаермарк сидел в тюрьме в невероятно тяжелых условиях несколько месяцев. Мой отец также. Теперь они находились в камерах тюрьмы в окружении не только уголовников, но и партийных работников, работников аппарата Советской власти. Наступал период массового террора конца 30-х годов.

В аспирантуре МАМИ я занимался с энтузиазмом, проводил исследования по точности обработки таких деталей, как зубчатые колеса, и деталей шлицевых соединений. Экзамены и зачеты сдавал в такой мере успешно, что после сдачи экзамена по философии и зачета по спецглавам математики, заведующие этих кафедр обращались в ректорат МАМИ с просьбами о переводе меня аспирантом их кафедр. Мне была присуждена т.н. Сталинская аспирантская стипендия, что существенно улучшало мое

Кроме того, я был одним из 100 референтов ВЦСПС (Всесоюзного Центрального Совета Профессиональных Союзов), что давало мне дополнительно хороший приработок, за проведение работ по обследованию состояния технического нормирования и организации труда на машиностроительных заводах. Эта работа была ценна еще и тем, что, бывая периодически на машиностроительных заводах, я накапливал опыт.

Началась война. Я не подлежал бронированию за предприятием и потому, имея при себе мобилизационное предписание, я 23-го июня явился на Центральную артиллерийскую базу, к которой я был заранее приписан, и начал служить в должности заместителя начальника мастерских Литер “А” (ремонт зенитных установок), имея воинское звание старшего техника-лейтенанта. Зная, что несет победа фашизма моему народу, лично мне и моим близким, да и миру вообще, я работал с предельной самоотдачей.

Вот один из эпизодов.

8-го июля к нам в мастерские пришел начальник базы, генерал-майор Иванов, с капитаном-артиллеристом. Артиллерист показал нам искалеченный осколком немецкой бомбы шлицевый узел зенитки и попросил отремонтировать установку. Начальник мастерских капитан Анкудинов был строевым командиром со средним техническим образованием и не очень ясно представлял себе, как можно без специального оборудования (протяжного и шлицефрезерного станков) отремонтировать вышедший из стоя узел, и ответил начальнику базы, что ввиду отсутствия у нас необходимого оборудования он, к сожалению, не сможет выполнить срочный ремонт.

Мне было ясно, что несмотря на отсутствие необходимого оборудования, можно обходными методами, применяемыми в ремонтном деле, выполнить ремонт зенитной установки, о чем я, с разрешения своего командира, доложил начальнику базы. Мне были выделены указанные мною рабочие и оборудование. За 20 часов напряженной непрерывной работы установка была отремонтирована. Начальник базы перед строем вынес благодарность мне и трем рабочим, работавшим со мной, а артиллерийский капитан, приехавший за зениткой, расцеловал меня и укатил с зениткой на фронт, который был уже недалеко от Смоленска.

Это было 9-го июля 1941 года, а 10-го июля капитан Анкудинов сказал мне, что его вызывал командир части и сказал ему, что на меня прибыл какой-то “нехороший материал”. Подробности он мне не рассказал ввиду секретности его разговора с командиром базы. 11-го числа меня вызвал генерал и сказал мне, что, несмотря на высокую оценку моей службы во вверенной ему части, он должен направить меня в военкомат до особого распоряжения.

Об этом коротком периоде моей службы мне выдан был соответствующий документ , имеющийся у меня и теперь.

Поскольку я не подлежал бронированию, меня еще раз мобилизовали для прохождения воинской службы в Главном артиллерийском управлении, но я успел только прибыть во 2-й Дом Обороны, начать оформляться, как меня отправили обратно ”до особого распоряжения”.

Впоследствии меня еще два раза призывали и отпускали “до особого распоряжения”. Мое досье с моим “криминальным прошлым” так и не позволило мне с оружием в руках бороться с фашизмом.

После 1-го возвращения из рядов Красной Армии я был восстановлен на Вагоно- строительном заводе, ставшим военным заводом Наркомата производства вооружений, нa котором я работал в должности заместителя начальника инструментального отдела.

В сентябре фашисткие войска приблизились к Москве, возникла непосредственная угроза возможной оккупации города. Началась организованная, обязательная эвакуация детей из Москвы и Подмосковья. Жена уволилась и вместе с дочерью уехала в город Самарканд Узбекской республики, где проживала ее сестра с мужем, инженером-связистом, призванным в ряды Красной Армии в начале июля 1941 года. Провоевав всю войну; он остался в рядах Советской Армии до выхода на пенсию.

К середине октября 1941 года фронт приблизился к Москве. Немецкие войска окружили Москву, так что только линия железной дороги, ведущая на восток через г. Горький (ныне Нижний Новгород), оставалась под контролем Красной Армии. 22 октября на завод приехал Нарком Оборонной промышленности Д.Ф. Устинов, который на собрании руководящего состава завода рассказал о тяжелом положении на фронте и о том, что есть некоторая вероятность того, что Москва будет оставлена Советскими войсками, хотя командование армии сделает все возможное, чтобы отстоять Москву. Учитывая обстановку, а также и то, что завод успешно наладил выпуск боевой техники (снаряды различных калибров, а также опытная партия снарядов для “Катюш”, которые понадобятся для фронта, Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации нашего завода на Урал, в Усть-Катав. Группа ИТР и рабочих, в которую вошел и я, обратилась в партийную организацию и Райвоенкомат с просьбой о зачислении нас в отряды народного ополчения. Почти всем нам отказали, так как инженерно-технические работники и квалифицированные рабочие понадобятся для налаживания производства тех же снарядов, мин и другой военной техники на Урале. Всем нам выдали наши трудовые книжки, где была сделана запись:” Увольняется в связи с переездом в другую местность”. Кроме того, была дана каждому из нас справка с той же формулировкой причины увольнения, и по моей просьбе в моей справке была сделана приписка о том, что я командирован в г. Самарканд для работы на заводе Наркомата Минометного вооружения. Все это было необходимо мне, так как брони у меня не было и меня могли задержать как дезертира.

Пoсле месячного путешествия в эшелонах и товарных поездах, с 3-мя сослуживцами, практически без вещей, я добрался до Самарканда, нашел свою семью, но завода подходящего профиля не нашел. Ближайший завод Наркомата Минометного Вооружения был в г. Ташкенте той же республики, куда я и поехал.

Завод Наркомата Минометного Вооружения (в прошлом завод сельхозмашиностроения) я легко нашел, но у входа в отдел кадров стояла очень длинная очередь желающих поступить на завод. Из бесед с людьми, стоящими в очереди и выходящими из отдела кадров, я узнал, что приток желающих столь велик, что начальник отдела кадров производит выборочный отбор специалистов для зачисления. Узнал я также, что инженеров моего профиля в очереди впереди меня много. Поэтому я наметил нeстандартную форму обращения к тому, кто будет со мной говорить в отделе кадров.

Когда подошла моя очередь, я сказал начальнику отдела кадров: “Передайте Главному технологу, что я берусь наладить две-три самых кляузных операции механической обработки, которые с трудом осваиваются на заводе”, - после чего подал свои документы. Пришедший заместитель Главного технолога завода поговорил со мной, просмотрел документы и охарактеризовал те технологические операции, которые могут быть мне предложены для испытания. Я подтвердил свое согласие. Мне был выдан временный пропуск на завод и в цех, в котором мне предстояло работать. Мне выделили также настройщика станков, с которым мы и занимались налаживанием указанных мне операций. Это была операция глубокого растачивания корпуса амортизатора и обработка внутренней поверхности ствола батальонного миномета (диаметр направляющего пояска мины 82 мм.). Приданный мне наладчик был также эвакуированным. Мы оба проработали 3 суток и ранним утром 4-х суток успешно “сдали” работу. Работу принимали заместитель Главного технолога, представитель руководства цеха и военпред. После обработки небольшой партии деталей наша работа получила высшую оценку. На другой день меня зачислили технологом цеха , дали место в общежитии. Продвигаясь по служебной лестнице я последовательно занимал должности старшего технолога, заместителя начальника механического цеха, заместителя Главного технолога, заместителя главного инженера завода, начальника отдела технического контроля. Вскоре мне дали комнату, и я смог перевезти из Самарканда жену и дочь.

Как я уже упомянул выше, меня дважды призывали на военную службу и через день – два отпускали “до особого распоряжения”. Я работал с предельным напряжением сил, по 18-20 часов в сутки, без дней отдыха, без праздничных дней. В период освоения производства новых изделий работал круглосуточно, когда выпадала пара часов для отдыха, спал в кабинете.

Вот несколько фрагментов, описывающих мою работу на заводе. В отделе технического контроля (ОТК), начальником которого я был (меня еще именовали Главным контролером), работало свыше 1200 человек. Это были большей частью эвакуированные из оккупированных республик и областей Белоруссии, Украины и части России. Рядовыми контролерами работали учителя, медработники, различные категории служащих, которые не могли найти работу по своей специальности.

Контрольными мастерами, руководившими группами контролеров, были лица, имевшие техническое образование или значительный опыт работы на заводе. В цехе, изготовлявшем 82-х миллиметровые мины для батальонных минометов, которых цех выпускал 200000-250000 в сутки, на некоторых контрольных операциях сам контроль осуществлялся на конвеере, который так и назывался ”контрольным конвеером”. На одном таком контрольном конвеере проверялась цельность лакового покрытия внутренней поверхности корпуса мины длиной около 200 мм и переменным диаметром, от 25 мм до 65 мм. При ритме выпуска около 0,4 сек/мину, при 20 контролерах, стоящих по 10 человек с каждой стороны конвеера, контролеру необходимо было за 8 секунд взять левой рукой корпус мины с конвеера, правой рукой ввести лампочку, укрепленную на конце электрического кабеля, осмотреть лаковый покров и, если заметил на внутренней полости мины малейшее нарушение целостности лакового покрытия или малейший пузырек, то, повернувшись, положить корпус мины в ящик брака, а если лаковое покрытие не было нарушенным, то положить мину на движущийся конвеер, который нес мину на дальнейшие операции. Нужно заметить, что если бы на внутренней поверхности мины осталась минимальная поверхность, лишенная лакового покрытия, то при зарядке мины взрывчаткой при ее соприкосновении с металлом она взрывалась бы, а если был пузырек, то он мог быть нарушен в процессе транспортировки или при выстреле. Разорвавшаяся внутри ствола мина, разрывала ствол батальонного 82-х миллиметрового миномета. И так как на 100% мин клеймились мои инициалы “ИГФ”, а на 10% мин клеймились еще инициалы военпреда, то при разорвавшейся мине по телеграмме начальника округа или командующего фронтом начальника ОТК расстреливали без суда и следствия, а если к тому же на мине было клеймо военпреда, то и его постигала такая же кара, если, разумеется, наличие его клейма можно было установить.

В технологии контроля корпуса мин имела место еще одна столь же ответственная и устрашающая операция - гидравлического испытания на герметичность под давлением 150 атмосфер. На испытательном стенде устанавливалось одновременно 24 корпуса мин, в которые подавалась вода под давлением. Если обнаруживалось даже только “потение” мины, то браковалась вся партия, точнее плавка мин, то есть пять тысяч штук, которые под наблюдением комиссии уничтожались. Обслуживала стенд одна женщина-контролер.

Я сам пытался выполнить обе описанные контрольные операции, но у меня не получалось. Во- первых, я затрачивал на их выполнение больше времени и кроме того, я пропускал бракованные детали.

Работа женщин-контролеров на этих двух операциях всегда вызывала у меня восхищение. Полуголодные или совсем голодные, работавшие, как и все рабочие и служащие, по двенадцать часов в сутки, они после напряженного рабочего дня с воспаленными глазами, приходили в свое убогое жилище (90% контролеров были из числа эвакуированных) и принимались за свои домашние дела: что-то варили для ребятишек, стирали и выполняли другие домашние дела в условиях военного времени, когда глобальный дефицит всего был нормой жизни. У многих из них на фронте были мужья, отцы или сыновья, от которых некоторые получали не письма, а т.н. “похоронки”, то есть извещение о гибели на фронте. Как руководитель многочисленного женского коллектива я имел в своем распоряжении талоны на дополнительное питание, которыми сам распоряжался. Один из моих заместителей тщательно изучил нуждаемость сотрудников и помогал составлять списки для раздачи талонов. Естественно, что контролерам, выполнявшим описанные две операции , учитывая высокое напряжение при работе, чаще других выдавались такие талоны.

Для оказания помощи сотрудникам отдела мы нашли среди контролеров сапожников по своей основной профессии и организовали сапожную мастерскую. Мой заместитель по общим и бытовым вопросам ведал распределением ордеров на пошив обуви собственной “конструкции”. Разумеется руководству отдела технического контроля нельзя было воспользоваться мастерской, несмотря на острую нужду.

Остановлюсь только на одном штрихе этого этапа своей работы начальником ОТК. Бывали случаи, когда я возвращался к себе домой (а в этом случае слово “дом” звучит весьма символично. Этот “дом” представлял собою комнату в двухкомнатной квартире площадью 8 кв.метров, в котрой проживало 5 человек: мои жена и дочь, я, а также сестра жены с ребенком, отец которого был на фронте) в третьем часу утра, после бессоной ночи, а через час приходил посыльный из 1-го (секретного) отдела с предписанием незамедлительно явиться, так как прибыла телеграфная рекламация с фронта. Легко представить себе мои мысли и переживания на пути от дома до 1-го отдела. К счастью, следует сказать, что за весь период моей работы начальником ОТК эти рекламации были пустяковыми: ржавчина на пояске мины, перекос стабилизатора, ввернутого в корпус и т.п.

Хочу остановиться еще на одном эпизоде, имевшем явно научный характер, обогативший мои исследования в последующем .

Известно, что во время боев на Курской Дуге плотность артиллерийского огня была очень высокой. В разгар боев мин стало не хватать. Из Главного артиллерийского Управления Министерства Обороны СССР, районному инженеру ГАУ пришла телеграмма о том, чтобы несколько смягчить условия приемки минометов, мин, снарядов и бомб и пропускать в качестве годных эти изделия с небольшими отклонениями сверх допустимых.

Была организована сотрудниками военной приемки перепроверка мин и деталей минометов, находящихся в изоляторе брака, где забракованные контролерами ОТК или военпреда детали лежали, скапливаясь до отправки их на переплавку. Следует отметить, что контролеры ОТК проверяли детали в ходе обработки по так называемым технологическим размерам, а контролеры военпреда проверяли детали по конструкторским размерам. Ко всеобщему удивлению оказалось, что из двухмесячного скопления забракованных корпусов мин - около 200000 годных по чертежным размерам. Аналогично и по некоторым другим деталям мин и минометов. Радость, обусловленная тем, что мы легко додаим фронту дополнительное количество мин и минометов, обернулась для меня лично постановкой районным инженером ГАУ передо мной вопроса: “Кто виноват в том, что годные детали вооружений и боеприпасов забраковались контролерами ОТК?” Ведь только из последней партии брака мы выявили почти суточный выпуск мин. А сколько неправильно забракованных деталей мин, минометов, различных бомб было переплавлено? При той предельной подозрительности, которая развивалась в годы сталинского террора, усиленная условиями военного времени и многочисленными постоянными призывами к бдительности и выявлению врагов народа, “запахло жаренным” и могло обернуться для меня передачей моего дела в военный трибунал, о чем меня предупредил районный инженер ГАУ.

Главный инженер завода Григорий Иванович Волков, который очень хорошо ко мне относился, на двое суток освободил меня от исполнения служебных обязанностей для выполнения опытных и теоретических исследований для установления причин возникновения обнаруженного факта.

В 1-ой главе я упомянул, что в 1932 году опубликовал свою первую статью, которая, как я вспомнил, была посвящена такому же факту забракования в действительности годных деталей. Закрывшись в изолированной комнате, я с предельным напряжением своего интелекта (ведь грозил расстрел) исследовал проблему и смог доказать теоретически на конкретных примерах, подтвержденных на опытных образцах, что при переходе от чертежных размеров к технологическим неизбежно такое явление как забракование небольшой доли вполне годных деталей. Созванное у главного инженера совещание ведущих заводских, и военных инженеров, выслушало мое сообщение и после серьезной дискуссии приняло мое заключение, чем было снято подозрение с меня. Было принято также мое предложение, заключавшееся в том, что для предотвращения подобных печальных фактов, перепроверять забракованные детали по конструкторским размерам. Тогда это явление назвали “парадоксом теории размерных цепей”.

Развивая эту проблему, я смог доказать, что при некоторых иных методах пересчета конструкторских размеров в технологические возможно и другое явление - приемка в качестве годных в действительности негодных деталей. Я разработал методику расчета вероятностей этих двух рисков и осветил эти задачи в двух своих книгах. Соискатель Слуцкер В.А. в своей кандидатской диссертации, которую он выполнял под моим руководством, смог доказать несколько интересных теорем. Разработка этой проблемы на уровне, достаточном для решения рядя первоочередных задач, еще не завершена.

Семья и быт

Я уже заметил выше, что проживал в комнате коммунальной двухкомнатной квартиры. Большую комнату занимал основной ее квартиросъемщик, конструктор Самарин. Квартира была без ванной. Оригинальным было вселение в эту комнату моей семьи. Самарин до моего вселения занимал и вторую меньшую кoмнату, в которой жили две его дочери. Тогда все квартиры доселяли, или как принято в б. СССР говорить “уплотняли” эвакуированными.

Это считалось нормальным. Когда я, имея на руках ордер на вселение, пришел туда с женой (дочь тогда еще была в Самарканде, в доме ее сестры), Самарин встретил нас очень любезно, понимая неизбежность уплотнения, но отозвал меня на кухню где сказал: “Я ничего не имею против вашего вселения, но учтите, что я болен сифилисом в заразной стадии, так что вы решайте сами.” Ошарашенный я бросился в отдел заводоуправления, ведающий квартирным фондом, с рассказом о том, что мне рассказал Самарин. Там посмеялись и сказали, что он уже отпугнул двоих, они проверяли в вендиспансере заявление Самарина. Оно ложное. Потом, когда мы пожили в этой квартире и жили довольно дружно, Самарин признался в том, что его сообщение о заболевании сифилисом было им придумано для сохранения второй комнаты за собой. До того, как дочери миновало семь лет и она пошла в школу, жена не работала, и мы вели полуголодное существование. Пайки, которые нам полагались по карточкам, были мизерными. У дочери вследствии этого появились затемнения в легких. Ей грозил туберкулез легких.

Мы, естественно, отрывали от своего питания, продавали некоторые вещи, чтобы обеспечить ей минимальное питание. Когда я стал заместителем главного технолога, я был включен в списки питающихся в “директорской” столовой, в которой питались члены директората, начальники цехов и крупных отделов. Меня же как заместителя включили в списки по инициативе Главного инженера завода - Григория Ивановича Волкова, в виде исключения. Нас кормили хорошим обедом, который составлял, по существу, все наше суточное питание. Первое же мое побуждение вынести из столовой домой то или иное блюдо для дочери было пресечено. Мне объяснили, что дирекция это запретила по очень многим разумным причинам. Когда дочь около семи лет пошла в школу, жена поступила работать на предприятие, находящееся неподалеку от школы куда ходила дочь - в Ташкентский Республиканский холодильник, начальником планово-производственного отдела. Стало немного легче. Жена стала получать паек работающего, кое-что им выдавала дирекция холодильника (обрези мясных туш при их “туалете”, чуть-чуть испорченное мясо, которое появляется при случайных отключениях холодильных установок и тому подобное). Да и денег появилось в доме больше.

Однажды, спустя несколько месяцев после начала моей работы в должности начальника ОТК, ко мне пришел заместитель директора по рабочему снабжению с просьбой подписать акт на списание в брак 8 покрышек автомобильных колес, которые устанавливались на боевых машинах. Я отказался подписывать эти акты, зная что они относятся к числу дефицитных деталей, и, во-вторых, потому что таких бракованных покрышек не было. Я захотел проверить факт наличия таких покрышек через своего заместителя по складскому хозяйству, но заместитель директора забрал акт и ушел, попросив меня не разглашать факт и пообещав, что со мной поговорит Главный инженер. Через 15 минут мне позвонил Григорий Иванович и попросил меня подписать акт, заверив, что это необходимо, и чтобы я поверил ему на слово и не разглашал всего этого дела. После такого разговора с Главным инженером я подписал акт.

Через несколько дней меня известили, что в определенный день и час я должен прибыть на определенную остановку городского автобуса с женой и дочерью. На этой остановке нас, то есть начальников цехов и отделов с членами их семей, посадили в автобусы, которые отвезли нас в богатый совхоз, где нас на славу угостили обедом и ужином. Еда была изысканная, с легким вином и не ограниченная порциями. Ели, как говорят в России, ”от пуза”, то есть сколько хотели. Во время обеда ко мне подошел Главный инженер и спросил: “ Теперь вам ясно ,ИГ, для чего нужен был акт?”

Разумеется, можно было увеличить свои доходы, если совершать нечестные поступки, используя свое служебное положение, но нравственные основы, заложенные Югендом, моими духовными руководителями, Саррой Перловой и Сонечкой Рольник, атмосфера семьи и организации Трумпельдорцев и Югенда, не позволили мне идти по этому пути.

Приведу только два почти комических случая.

Работая заместителем Главного технолога, я имел в числе других обязанностей и такую как планирование использования оборудования завода. Дело в том, что помимо массового производства объектов вооружения, Ташкентскому заводу-гиганту, самому большому заводу в Средней Азии, имеющему ряд уникальных и разнообразных металлообрабатывающих станков, приходилось выполнять отдельные заказы по разнообразным постановлениям ЦК КПУз и правительства. Однажды ко мне приходит представитель ЦК компартии Туркменистана с письмом этого ЦК и с Положительной резолюцией директора завода принять заказ на изготовление большого диска, диаметром около полутора метров, в котором должно быть просверлено свыше 10000 отверстий диаметром 2 мм. Диск необходим был для изготовления вермишели, что разумеется было, действительно, очень важно. Понимая все это, я прикинул сроки изготовления приспособления для выполнения этого сверления и работу по выполнению сверления многих тысяч отверстий, обеспечение достаточного количества сверл, которые неизбежно будут часто ломаться. Посоветовавшись с главным технологом - моим начальником, установил, что при самом интенсивном ведении всех работ, сместив все другие работы, которые мы можем сместить, в срок, меньший чем два месяца мы уложиться не можем. В ходе разговора он намекнул, что оставил у меня дома жене мешочек с крупой. Действительно, позвонив домой я получил подтверждение от жены, что неизвестный ей человек, сославшись на мое согласие оставил тяжелый мешочек с крупой.

Я тут же заявил представителю ЦК KПУз, что прерываю переговоры о выполнении заказа, пока он не заберет свой дар. Он покорно выполнил мое требование, и я направил заказ на выполнение диска в планово- производственный отдел завода. Я полагал, что на изготовление заготовки диска уйдет по меньшей мере неделя, затем на изготовление приспособления некоторое время. Каково же было мое удивление, когда обходя ночью цеха спустя неделю после оформления заказа, я обнаружил, что мастер цеха и двое рабочих первой смены, оставшись на сверхурочную работу, успешно сверлят диск. Видимо крупа Маш (так она называлась) являлась отличным движении заказа. Я не остановил процесса изготовления диска, и это не принесло вреда выполнению основной программы завода. Подобные же случаи были и при рецензировании дипломных проектов в авиационном институте. Я привожу эти примеры не для того, чтобы похвастаться тем, какой я порядочный человек, а только для того, чтобы проиллюстрировать, какие твердые и хорошие нравственные черты были заложены организациями Трумпельдорцев и Югендом, сформировавшими мой нравственный облик. И я был не один такой. Насколько я знаю, все мои товарищи по этим организациям, которые выжили, жили и прожили жизнь также как и я и спокойно могут отчитаться за все свои поступки. Разумеется, они не были святыми и безгрешными, как и я, но в главном они были незапятнаны.

Взаимоотношения людей. Отношение к евреям.

Единство цели - обеспечение победы над фашизмом, всеобщая нужда в быту, много других бед и трудностей, всеобщее напряжение так объединяли всех людей, что различия национальные, социальные, возрастные, не имели значения.

Осознано или неосознано, критериями положительной оценки человека были доброта, понимание бед другого, склонность к сочувствию, взаимопомощь, внимание к окружающим. Руководя большими коллективами остронуждающихся, а подчас и несчастных людей, я наблюдал, как участливое, ласковое и уважительное отношение к человеку облегчает его жизнь, снимая немного напряжение, притупляет боль, вызывает откровенность, признание и признательность. Допускаю, что были антисемиты, но ни я, ни мои знакомые евреи этого не замечали, а система партийно-государственного антисемитизма была еще впереди, и о ней речь в следующей главе.

К концу войны, когда из западных областей, освобожденных от оккупации Красной Армией, бывшие пленные люди начали общаться с населением, начали муссироваться мнения о массовом уклонении евреев от пребывания в армии. Раздавались оскорбительные замечания по этому мнимому поводу. Сейчас уже официальная статистика, массовые данные в воспоминаниях участников войны, литературные и драматические произведения достаточно убедительно опровергают эти вздорные, ни на чем не обоснованные, явно нездоровые оценки, но тогда эти воззрения понемногу разъедали единство народов СССР.

Позволю себе привести несколько частных случаев, которые допускают обобщения.

В нашем роду было четыре Израиля: Израиль Бабин, Израиль Абрамович Фридлендер, я и Израиль Слуцкер.

Первый погиб под Харьковом, второй прошел всю войну, был контужен, о себе я писал, что со второго дня был в армии, был уволен, но никогда не пользовался т.н. “бронированием” , и только последний всю войну пробыл и очень хорошо работал в тылу, за что был награжден орденами и медалями. У моей жены было два брата, один всю войну был в армии, дошел до Берлина, после конца войны еще два года был и работал в составе СВАГ (Советской Военной Администрации в Германии).

В семье моего друга, упомянутого выше Самуила Фаермарка, было трое мужчин: Абрам (председатель Всесоюзного Ваада Югенда) прошел всю войну и вышел в отставку капитаном. Младший брат, Моня, как я уже писал, погиб в потопленной немцами подводной лодке под Новороссийском. Среди многочисленных моих друзей, приятелей и знакомых еврейской национальности (разумеется, у меня также много или даже больше друзей, приятелей и знакомых всех национальностей), доля участия их семей в войне также высока, как и высок был уровень потерь.

Только один раз мое национальное достоинство было уязвлено, причем официальным лицом. Вот как это произошло. По мере победного движения Красной Армии на запад, с середины 1943 года началась тенденция к реэвакуации жителей освобожденных областей России, Украины, Белоруссии и Молдавии. Создавалась реальная угроза падения производственного потенциала завода, продукция которого по-прежнему нужна была фронту.

На специальном оперативном совещании директор завода предупредил начальников цехов и отделов о надвигающейся опасности массового увольнения ИТР и рабочих. Мы должны были убеждать и упрашивать всех желающих уволиться проработать до Победы, которая приближалась, объяснять, что без вызова и официального разрешения их будут задерживать на дорогах, в поездах и эшелонах. Иногда это помогало, но отнюдь не всегда. Я тогда работал начальником ОТК. Однажды ко мне на прием пришла еврейка Немировская с заявлением об увольнении в связи с ее желанием возвратиться к месту своего постоянного жительства в Киевской области. Мои уговоры не помогли. Я понимал ее, но задачи обеспечения фронта вооружением и боеприпасами доминировали в моем сознании, тем более, что она была еврейка и в первую очередь заинтересована в победе над фашизмом. С болью в сердце я отказал ей в увольнении. Она пошла на прием к главному инженеру, где обозвала меня антисемитом и добилась того, что он разрешил ей уволиться. С резолюцией главного инженера она и уволилась. Спустя небольшой отрезок времени с аналогичным заявлением ко мне обратилась сотрудница ОТК Иванчук. Ее доводы были значительно слабее, чем у Немировской, и я также с сожалением отказал ей. Партком и главный инженер ее не поддержали и она проработала до дня Победы.

Прошел год. В апреле 1945 года на завод приехал заместитель Наркома по кадрам - по ряду вопросов, в том числе и для того, чтобы вместе с “треугольником” завода (директор завода, секретарь парткома и председатель заводского комитета профсоюза) подготовить Наркому списки на награждение за успехи завода по обеспечению фронта вооружением и боеприпасами. Я также был включен в список для награждения Орденом Трудового Красного Знамени. С каждым из включенных в список лично беседовал заместитель Наркома. Когда я был вызван к нему, то после непродолжительной беседы он на прощание сказал мне примерно следующее: ”Знаете, товарищ Фридлендер, у вас очень хорошие показатели Вашей производственной и общественной деятельности, но меня смущает такой факт: eврейке Немировской вы разрешили увольнение, а русской Иванчук отказали в увольнении при равных обстоятельствах”. У меня немедленно возникли различные мысли о том, что нашелся по меньшей мере один человек, который хранил информацию и в надлежащий момент ”подал” ее, причем в искаженном виде. Участники “треугольника” знали истину и вряд ли пошли на умышленное искажение ее. Я задал вопрос заместителю Наркома, кто мог сообщить ему явно искаженные факты? На что он мне ответил: ”Народ говорит”. Возмущенный всеми фактами, не имеющими общего с действительными обстоятельствами, его ехидным тоном, ухмылками я, выражаясь современным молодежным языком “врезал ему”, то есть дал пощечину и ушел. Как мне потом рассказывал Г.И. Волков, зам. Наркома обратился к “треугольнику”, и ему объяснили, что кто-то сообщил ему неверную версию увольнений Немировской и Иванчук, что если он начнет против меня “дело”, то большинство рабочих ОТК и ИТР отделов, в которых я работал в военные годы, не одобрят его. Дело замяли, но из списков на награждение я, разумеется, был вычеркнут.

Имел место только один случай проявления антисемитизма и не по отношению ко мне, но я на нем не остановлюсь.

Во время ожесточенных боев под Сталинградом был объявлен призыв в партию. В начале 1943 года меня пригласил к себе парторг ЦК на заводе A. Чупис и в беседе “один на один” сказал мне примерно следующее: ”Вы удачно выступаете с лекциями перед рабочими и ИТР, вы готовый член партии. Я изучил Ваше прошлое, и так как ваше личное дело со всеми архивными данными в моем сейфе, а я считаю вас достойным приема в партию, то думаю, что ваш долг перед своим народом сейчас состоит в том, что Вы должны вступить в КПСС”. Я согласился с его доводами и вступил в число кандидатов в члены КПСС. Однако, вопреки заверениям парторга ЦК, мой кандидатский стаж затянулся, и вместо уставного года я пробыл в кандидатах в члены партии два года. Меня вызвали в ЦК Компартии Узбекистана на собеседование, когда подходил срок годичного пребывания в кандидатах. Инструктор ЦК, беседовавший со мной, обнаружил полную осведомленность о моем прошлом. Они что-то проверяли и по прошествии нескольких месяцев меня вторично вызвали в ЦК и тот же инструктор сказал мне, что все, что им удалось в условиях военного времени проверить, говорит в мою пользу, что я всегда работал добросовестно, никакими контрреволюционными поступками себя не опорочил, отзывы о моей работе очень хорошие и он надеется, что я оправдаю почетное звание члена партии. В начале 1945 года на собрании партийной организации заводоуправления меня принимали в члены партии. На собрании я рассказал, что в ранней юности состоял в сионистско-социалистическом союзе молодежи. То-ли присутствовавшие на собрании не придали этому значение или моя откровенность подкупила, но приняли меня на этом собрании очень быстро.

После приема меня в члены партии упомянутый выше парторг А.Чупис предложил мне стать временно главным редактором заводской еженедельной многотиражной газеты, которая издавалась на 2-х и 4-х полосах . Сам я писал, в основном, фельетоны, в которых критиковал чрезвычайно уязвимую работу организации рабочего снабжения трудящихся завода, за что получил кличку “Товарищ Марк Твен”. Когда приближалась победа во второй мировой войне, и многих занимал вопрос послевоенного устройства своей судьбы и судеб своих близких, я опубликовал в газете, которую редактировал, свою большую статью “Очередные задачи партийной организации завода”. Меня незамедлительно вызвали на заседание бюро районного комитета КПУз для внушения и перевоспитания. Замечаний по существу статьи не было, ошибок также не отмечали. Рецензент РК отметил авантюрный характер моего поступка заявив, что подобную статью и с таким названием позволительно публиковать только партийному лидеру высокого ранга. После обсуждения моего “проступка” бюро РК приняло решение “Поставить на вид”. В ходе обсуждения выявилось, что среди членов бюро нет единодушия, и при принятии решения не все члены бюро голосовали за осуждение меня и вынесение мне взыскания. Кто-то из членов бюро, видимо из тех, кто не осуждал меня, передал газету со статьей в ЦК КПУз. В ЦК статью одобрили и так как там следили за всеми газетами, особенно за газетой самого большого завода в республике (примерно 40 тысяч работающих с закрепленным за заводом лагерем заключенных), вся моя деятельность ответственного редактора, видимо, была одобрена. Меня вызвали в ЦК КПУз и предложили работу в аппарате ЦК в должности инструктора промышленного отдела. Одновременно мне сказали, что мне будет предоставлена отдельная благоустроенная квартира в доме ЦК на улице Гоголя, неподалеку от самого ЦК. Это было частным проявлением стратегической линии ЦКУз, предусматривающей максимально возможное задержание в республике квалифицированных рабочих, специалистов всех отраслей науки, техники и культуры. Это была вполне оправданная линия тех, кто управлял республикой, ибо по мере освобождения территорий СССР усиливалась реэвакуация, которая, разумеется, была вполне естественной. Я от кажущегося кому-нибудь лестного предложения отказался по очень многим причинам, чем немало удивил того, кто беседовал со мной. Я сказал, что уже давно решил заняться научно-педагогической деятельностью, для чего я и поступал в аспирантуру до войны. К тому же наметилась возможность такого перехода. Вот как образовалась такая возможность.

В начале ноября 1943 года в Воронежском Авиационном институте, находившемся в годы войны в Ташкенте, состоялась научная конференция по вопросам точности в машиностроении. Как заместитель Главного инженера крупнейшего в республике военного завода я получил приглашение принять участие в работе конференции. Я передал оргкомитету конференции свое желание выступить с докладом на тему “O расчете допусков в размерных цепях”. Я выступил. Видимо, доклад имел успех. В ходе заседания ко мне подсел руководитель конференции, профессор Киевского политехнического института, который в то время работал в Авиационном институте, Исаак Давидович Файнерман. Он очень похвалил мой доклад и попросил меня после заседания конференции задержаться для беседы. В ходе прений по докладам два выступивших участника конференции очень хвалили мой доклад: профессор Ленинградского политехнического института А.П. Соколовский, который высоко оценил открытый мною “Феномен расчета технологических размерных цепей”, и профессор Ташкентского Государственного Университета Н.Н. Назаров. Он отметил в качестве научной ценности моего доклада постановку задачи о поиске гибкого закона или семейства законов для описания встречающихся на практике распределений технологических погрешностей, ибо неизменная тенденция инженеров-практиков “втискивать” фактические распределения в прокрустово ложе нормального закона (Закон Гаусса) оборачивается крупными ошибками.

Оба выступления с положительной оценкой моего доклада, как и оценка доклада проф. И.Д. Файнерманом имели ”последствия”. Через пару дней мне было предложено прочесть курс лекций в Авиационном институте по дисциплине “Проектирование и расчет режущих инструментов”.

На следующий год мне предложили читать два курса: повторить тот же цикл лекций и читать курс “Основы взаимозаменяемости и точности”.

Это была работа по совместительству, а когда началась реэвакуация Киевского политехнического Института, и зав. кафедрой “Резание металлов и режущие инструменты” проф. Резников решил возвратиться в Киев, мне было предложено заместить его в качестве заведующего кафедрой, на что я дал согласие. Меня это еще и потому прельстило, что в институте стало известно, что Авиационный институт реэвакуируется в Ленинград и одновременно преобразуется в Институт Авиационного приборостроения, что и состоялось. Второе “последствие” заключалось в том, что по информации Н.Н. Назарова, моей работой заинтересовался действительный член Академии Наук Узбекской республики, ученый мирового класса, крупнейший специалист по математической статистике Всеволод Иванович Романовский, который был к тому же профессором Ташкентского Государственного Университета. После нескольких бесед с В.И. Романовским я через несколько дней дал согласие стать членом ученого совета математического института УзАH. Впоследствии, когда я в составе переводимого в Ленинград Авиационного института собирался в дорогу, в УзАН и лично В.И. Романовский уговаривали меня остаться в Ташкенте, где после защиты докторской диссертации, минуя защиту кандидатской диссертации, я очень скоро получу кресло члена-корреспондента УзАН. И без того сложный узел выбора пути осложнился еще тем, что Министерство Минометного Вооружения, в ведении которого был Ташкентский завод, прислало приказ о назначении меня директором техникума в Ростове-на-Дону. Их трех возможных вариантов я избрал по очень многим причинам (климатическим, семейным и политическим - я задумал в таком большом городе как Ленинград “затеряться” как член партии и выбыть из рядов КПСС), я избрал и реализовал Ленинградский вариант. Ранней осенью 1945 года в эшелоне товарных вагонов вместе с семьей я прибыл в Ленинград и стал ассистентом кафедры “Технология металлов” Ленинградского института авиационного приборостроения, работу в котором вплоть до моего изгнания из института и Ленинграда я опишу в следующей главе.

10 августа 1993г. И. Фридлендер

ИТОГИ

Замышлялись “Воспоминания” как хронологическое описание событий, определивших, а может быть только объяснивших те или иные мои действия и поступки, без эмоциональных оценок и, по возможности, более объективно. Но памятуя разумное утверждение Г. В. Плеханова что до объективности историк (или человек, излагающий личную историю, - моё добавление) может только опуститься, я в ходе описания отрезков моего жизненного пути, изложенных в трёх главах, не смог обойти молчанием оценки и исключить эмоциональные всплески.

Учитывая также потребности “заказчика”, я почти полностью исключил описание своего отношения к нравственным ценностям, религии, подробности семейной жизни, описание отношений с друзьями, своим окружением, хотя и в этом описании имеются неординарные факты. Поэтому, если удастся когда нибудь, то этот текст будет дополнен пропущенными деталями. Я написал, “если удастся”, потому, что вспомнил мудрoе выражение Ицхока Лейбуша Переца :

"אתה צעיר – אתה הולך מהר, והשעון הולך לאט.

אתה זקן – השעון הולך מהר, ואתה הולך לאט.",

которое наталкивает на мысль о том, что это намерение может стать невыполненым.

Нарушая традиционный порядок, начну с общей оценки прожитого, а читающий пусть судит, правильна ли оценка. Как мне кажетcя, лаконичной и достаточно ёмкой будет оценка, данная Надсоном своей жизни : “Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок”. Не скажу, что все совершённые ошибки могут быть прощены, но объяснены могут быть всегда, и это банально.

Вот примеры.

В конце семидесятых годов, когда появилась формула для получения разрешения на выезд в Израиль из СССР – “Для воссоединения семей”, я - сионист, всеми корнями вросший в эту идеологию, сионист с детства и им останусь до последних часов своей жизни, не выехал в Израиль, Почему ?

Причин тому несколько.

1) Я был связан с секретным производством (консультировал конструкторские и технологические бюро заводов, ОКБ и НИИ, по теоретическим и практическим задачам точности, руководил выполнением диссертационных работ по закрытой тематике. Естественно, что я имел “допуск” к секретным работам высокого уровня. Поэтому при подаче заявления на выезд я бы не только потерял работу, но и находился бы длительное время “в отказе”.

2) Какой-либо правдивой информации о положении в Израиле о том, как принимают и помогают олим, каковы перспективы получения работы, и особенно научной работы, которая стала для меня осью моей интелектуальной и духовной жизни, я получить не мог. И хотя начиная с весны Т963 года на противоположной стороне улицы, на которой я жил, ежедневно с 19 и до 24 часов дежурила машина с установкой для обнаружения приёма мною радиопередач из- за рубежа (или, как тогда говорили, “из- за бугра”), я иногда слушал передачи радиостанции “Кол Исраэль”, но из них я не мог получить необходимую мне информацию.

3) Я не мог разыскать сестру Сарру и её детей, которые обеспечили бы мне вызов и помогли адаптироваться в Израиле.

4) Имели место и иные привходящие обстоятельства : инфаркт миокарда, семейные осложнения и др. и, наконец, имело место такое обстоятельство: при работе в Запорожском машиностроительном институте у меня были исключительные условия для научной работы, которая протекала успешно. Мои работы финансировались промышленостью города и области в тех размерах, которые я мог освоить. Помимо работы по хозяйственным договорам, я руководил работами по государственному бюджету. По рекомендации ГОССТАНДАРТА СССР, Министерство Высшего образования Украины, создало мне лабораторию по перспективным проблемам теории точности. Внедрение моих научных результатов протекало успешно. Работавшие со мной инженеры и м.н.с. непрерывно получали премии, медали ВДНХ и благодарности. Не обходили и меня.

Всё, что было мною написано для публикации -публиковалось полностью и без затруднений. Как научный работник - специалист по проблемам точности я имел определёное признание.

Теперь, найдя своих родствеников, побывав в Израиле, зная много о процессе абсорбции я знаю, что при моём запасе энергии и работоспособности, я мог бы найти своё место в науке Израиля и, подводя итоги прожитого и содеяного, мог бы уверено сказать, что я сделал для своего народа, для его прекрасной и святой страны всё, что я мог.

Второй пример. B трёх из восьми написанных мною и изданных книг в предисловии каждой из них содержатся ссылки в виде цитат, на речи очередных “вождей” партии или цитата из постановления ЦК КПСС, хотя, в сущности, можно было обойтись и без этих высоко-мудрых указаний. Это достаточно противно, но я это делал по требованию редактора издательства. Без выполнения их условия книги не увидели бы света.

Разумеется, мною совершались многочисленно ошибки в личной жизни, в процессе общения с людьми, но в данной рукописи они не являются предметом изложения и анализа.

Но думаю, что в предварительных итогах прожитого были и некоторые позитивные результаты и потому перехожу к их описанию.

Мой вклад в науку.

Отдаю себе отчёт что он - этот вклад невелик, несмотря на описанное и перечисленное ниже. Научные исследования были моим единственным “хоби”. Всегда готов к бескорыстному консультированию и оказанию другого вида помощи при разработке или внедрении научных результатов в практику.

Разработал тематику фундаментальных и прикладных исследований по проблеме точности и охотно делюсь ею со всеми исследователями в этой области знания.

Моё научное направление - теория точности всех четырёх её направлений (проектирование, производство, измерение и управление ею).

Если выделить наиболее значительные и результативные темы, по которым у меня наибольшее количество результатов и опыта внедрения, то к ним можно отнести :

- анализ и синтез точности систем с различными физическими выходными характеристиками ;

- анализ и синтез точности многомерных систем ;

- решение задач по отстройке систем от критических состояний и доводке их до заданного уровня выходных характеристик ;

- методы расчёта технологических параметров и допустимых для них отклонений при инверсии и замене конструкторских параметров;

- статистический анализ и регулирование точности при обработке разнообразных изделий и их элементов ;

- разработка семейства законов распределения случайных погрешностей измерений и случайных производственных погрешностей.

Работа по этим и другим проблемам теории точности и внедрению моих результатов продолжается.

Некоторая статистика по итогам научной работы.

Опубликовано, как я уже упомянул выше, 8 монографий, из

которых у 3-х я единоличный автор, в остальных имею соавторов, но доля, написанного мною - наибольшая.

В последней я не только основной соавтор, но и один из двух титульных (ответственныx) редакторов. 9-я книга (также коллективная), издаваемая РАН, - в наборе - и выйдет в свет ближайшее время.

Подготовка научных кадров.

Я был единоличным, но не всегда формально оформленным руководителем работ по выполнению диссертаций на соискание учёной степени к.т.н. у восьми соискателей и у четырёх соискателей руководил исследованиями больших и ответcтвенных разделов кандидатских диссертаций.

Кроме того, в течении более чем 30 лет консультировал и теперь продолжаю консультировать соискателей-медиков по задачам планирования экспериментов и исследований, обработке данных этих исследований, проверке медицинских гипотез и корректной формулировке выводов по результатам исследований и др.

О моей научной работе имеется много отзывов (положительных), в качестве одной из оценок может служить и тот факт, что в биобиблиографическом справочнике “Математика в СССР за 40 лет” на странице 717 второго тома, помещена моя краткая биография и дана библиографическая справка о пяти моих математических работах, опубликованных до 1957 года.

Вклад в развитие страны проживания, моей фактической Родины. Всю мою трудовую жизнь, а она длится уже почти 60 лет, я работал

с максимальным напряжением своих сил и всегда с удовольствием и подъёмом. За период работы на заводах я активно участвовал в освоении производства ряда сложных изделий машиностроения. В том числе:

электрических компрессоров, тормазов Казанцева и Корвацкого, вагонов метрополитена, снарядов для “Катюш”, миномётов, мин и снарядов.

Работая в авиаприборном и машиностроительном институтах, участвовал в формировании более чем 7 тысяч инженеров, читая им профилирующие дисциплины и осуществляя руководство дипломным проектированием. Разработал программу и методическую документацию нового курса “Основы научных исследований” и читал его заведующим кафедрами, профессорам, преподавателям и аспирантам института, а также в различных НИИ города Запорожья. О моей воспитательной работе среди студентов и культурно-просветительной деятельности много отзывов в прессе.

Вот всё, что я хотел рассказать и, если не с полным успехом, то, по крайней мере, с добрым намерением - хотя бы немножечко помочь в воссоздании какого то периода истории моего Великого народа.

אמן !

ישראל פרידלנדר

Фольклор участников Югенда

Колыбельная

Будешь ты Цeесовец видом –

югендец душой,

в ЦСП поступишь видно,

коли станешь ты большой.

Протокольную тетрадку исправней ты веди

и будильник над главою чаще заводи.

К дискуссии о приоритете идиша или иврита

Я за идиш ой друзья, ой друзья, ой друзья,

не зная идиша - ведь беда, ведь беда, да!

Идиш язык разговорный, да разговорный

и потому он всенародный,

да всенародный, да, да да!

(затем поет участник дискуссии)

Иврит язык Палестины, да Палестины,

да Палестины

И я не вижу тут причины,

чтобы его не изучать!

Оба дискутанта поют свои куплеты на мотив из старинной, весёлой оппереты ”Иванов Павел”.

Одна из песен Трумпельдорцев (переделанная пионерская)

В душе у нас Иосиф,

с нами весь народ,

приказ голов не вешать,

а глядеть вперёд,

с нами Нохум Соколов,

Гистадрут хаклалит,

и цель наша создать

ишув социалит.

Вариант:

С нами Нохум Соколов

и Герберт Самуэль,

готовы кровь пролить

за Эрец Исраэль.