Переписка с проф. Мордехаем Альтшулером
21.III. 1994 г.
Глубокоуважаемый профессор Альтшулер, здравствуйте!
Решил полностью своих воспоминаний не печатать и Вам не посылать. 3-я глава, самая большая по объёму и охватывающая самый длинный период моей жизни полна описания результатов педагогической и научной работы и она может быть интересна моим потомкам, но отнюдь не историкам еврейского народа. Предполагал затем описать факты яркого проявления политики партийно-государственного антисемитизма в ВУЗ-ах, но мне сказали, что этого материала у историков много. Поэтому написал и посылаю Вам материал о фактах пассивного и активного противодействия политике П-ГА, осуществлённого русскими интеллигентными работниками ВУЗ-ов. Думаю, что таких материалов у Вас не столь уж много.
Написал также краткий очерк о Сионистской школе, который меня попросил написать Валерий Дымшиц.
Есть у меня пока еще не завершенное жизнеописание одного уникального еврея – Исаака Давидовича Файнермана, профессора физики. Я нашел его родствеников, и они обещали прислать мне его биографические данные. Когда познакомитесь с его
материалами, то поймёте, что он как немногие достоин того, чтобы написать о нём статью в Еврейской энциклопедии. Это совершенно удивительный человек и разносторонний, крупный учёный, кoторым может гордиться еврейский народ.
Пишите что ещё Вас интересует, возможно, что я смогу сообщить Вам интересные данные.
Ваш И. Фридлендер
P.S. Посылаю Вам фотографии, относящиеся к 1-й главе и часть текста, содержащего описание частных проявлений П-ГА, о котором как я уже указал выше я перестал писать, но коль скоро материал написан и отпечатан, посылаю его Вам, авось и пригодится, хотя он далеко не завершен.
И. Фридлендер
О случаях сопротивления Партийно-Государственному антисемитизму
Случай пассивного сопротивления
В Ленинградском институте авиационного приборостроения, в котором я работал с 1945 по 1951 г.г. я был дружен с кандидатом технических наук Игорем Алексеевичем Глебовым, работавшим на кафедре электрических машин этого института. Игорь Алексеевич был участником ВОВ и уволился из рядов армии, занимая последнюю должность начальника разведки армии в чине полковника. Он имел большое число боевых орденов и медалей. Можно сказать, что он был заслуженным человеком.
Это был яркий, талантливый исследователь, всесторонне развитый, знаток нескольких иностранных языков. Всем было очевидно, что впереди у него крупная ученая карьера. Он успешно работал над докторской диссертацией. Руководитель его кафедры - профессор д.т.н. Завалишин Дмитрий Александрович души в нем не чаял. Игорь Алексеевич пользовался всеобщим уважением, был скромен.
Одновременно с И.А. Глебовым на кафедре работал также к.т.н. Левин, человек ничем не выделяющийся, еврей, не планирующий работы над докторской диссертацией, приятный, а как ученый - малоперспективный.
В начале 1950 года на кафедре появляется вакансия на одного доцента. Все в коллективе не сомневаются в том, что наиболее справедливым, конечно, будет решение предоставить место доцента И.А. Глебову - более перспективному, подлинному ученому с большим научным потенциалом.
Когда срок подачи заявлений на конкурс заканчивался, И.А. Глебов подает заявление об уходе из института. Что он писал в заявлении, я не знаю, но у нас дома он сказал мне и жене: ”Я доцентом стану везде, а Левин – нигде”.
Поэтому на одно вакантное место доцента подал зaявление Левин и прошел по конкурсу.
И.А. Глебов сделал блестящую научную карьеру, быстро стал доктором технических наук, затем членом-корреспондентом и действительным членом Академии наук СССР, директором ВНИИ электромашиностроения, вице-президентом АН СССР, Президентом Международной ассоциации инженеров-электромехаников.
В настоящее время он еще работает директором того же ВНИИ, но остальные высокие посты он уже оставил.
Примечателен один факт его служебной биографии. В 1973 году, когда я проживал в Запорожьe и работал в Машиностроительном институте, моя дочь Эмма, к тому времени закончившая мехмат Харьковского университета и заочную аспирантуру Рижского института инженеров гражданской авиации, стала кандидатом технических наук и специализировалась по усталостной прочности, работая в исследовательской лаборатории специального конструкторского бюро авиационного моторостроения, где Генеральным конструктором был академик УССР Ивченко А.Г..
В 1973 году она вышла замуж за жителя Ленинграда, своего бывшего coученика по школе (полу- еврея - полу-украинца) -Жученко. Они решили поселиться в Ленинграде. Так как дочери необходимо было устроиться на работу, я выехал в Ленинград и пошел на переговоры во ВНИИЭЛЕКРОМАШ к И.А. Глебову. К тому времени специалисты профиля, какой был у дочери, были очень нужны, так как у крупных электромашин появлялись трещины в корпусах, и необходимы были специалисты по усталостной прочности машин, а у дочери был уже некоторый стаж исследовательской работы и солидная теоретическая подготовка по той же проблеме.
Из беседы с И.А. Глебовым выяснилось, что четыре лаборатории нуждаются в специалистах профиля дочери. Остановились на лаборатории, которой руководил секретарь парткома института Быков.
Когда я в процессе переговоров спросил у Глебова, а затем дочь то же самое спросила у Быкова: “Не явится ли пятый пункт анкеты препятствием к приему ее на работу?” - они отмахнулись: “Причем тут национальность? Нам крайне необходим специалист такого профиля, ведь на крупных электростанциях Союза трещат машины!”
Однако, когда начальник отдела кадров с положительными резолюциями Быкова, и И.А. Глебова явился в Районный комитет КПСС, ему сказали, что Фридлендер Э.И. не может быть зачислена в штат ВНИИ, так как в этот момент в штате НИИ работало 45% евреев, что превышало все допустимые пределы. Поэтому, учитывая ценность для института такого специалиста как к.т.н. Фридлендер Э.И., имеющая практический опыт и знания, необходимые для ликвидации трещин в корпусах крупных электрических машин, можно поступить так. Спустя два года или несколько больше, когда часть научных работников еврейской национальности перейдет в иные учреждения, выйдет на пенсию или переселится в мир иной, доля евреев в данном НИИ уменьшится, и Э.И. Фридлендер сможет быть принята на работу в институт.
Так и поступили.
Э.И. Фридлендер, по мужу Жученко, поступила на временную работу в объединение “Позитрон”, успешно проработала там два года, а через два года ее пригласили подать свои документы на конкурс во ВНИИэлектромаш. Конкурс и последующее зачисление в штат ВНИИ прошло гладко. В этом институте она успешно проработала 21 год до выхода на пенсию.
Примеры активного сопротивления политике партийно-государственного антисемитизма
В Запорожском Ордена Знак Почета машиностроительном институте в шестидесятые - семидесятые годы работали на кафедре философии два друга, кандидаты философских наук, доценты: Иван Васильевич Сычев и Николай Васильевич Мартынов, очень интеллигентные, всесторонне развитые, мыслящие люди. Оба много лет провоевавшие в период ВОВ и награжденные рядом боевых орденов и медалей. И.В. Сычев работает над докторской диссертацией, но вследствие необычайной загруженности партийной работой, работа над диссертацией продвигается очень медленно. Поэтому он подает заявление ректору института, проф. Михайлову П.А., заявление с просьбой освободить его от обязанностей заведующего кафедрой, оставить в должности доцента, которая была вакантна в то время. Ректор соглашается с его доводами, тем более, что в институте, как и в городе, и в области нет доктора философских наук. После согласования вопроса в идеологическом отделе областного комитета партии, заведующим которым была Тамара Андриановна Колесникова (в прошлом - ответственный работник ЦК КПУ), институт дал объявление в нескольких центральных газетах о конкурсе на замещение должности заведующего кафедрой философии, доктора философских наук.
Спустя некоторое время на имя ректора института и в копии И.В. Сычеву прибыли с Урала комплекты документов доктора философских наук, участника Великой Отечественной войны, имеющего свыше 100 публикаций по философии, еврея Лифшица Иосифа Ильича. В комплекте присланных документов имелись также хорошие служебные и партийные характеристики. Причина переезда – настоятельная рекомендация врачей сменить климат проживания больной жены Иосифа Ильича. Просмотр документов И.В. Сычевым и Н.В. Мартыновым убедил их в том, что кандидатура И.И. Лифшица как нельзя более подходит к занятию должности зав.кафедрой философии. С присланными документами оба доцента - Сычев и Мартынов - пошли к ректору института профессору Михайлову П.А.
Просмотрев документы, ректор сказал, что кандидатура И.И. Лифшица замечательная, он одобряет прием его на работу в должности зав.кафедрой философии, но кандидатура зав.кафедрой
общественных наук должна утверждаться идеологическим отделом обкома КПУ, то есть упомянутой Т.А. Колесниковой.
Сычев с Мартыновым вместе идут к Колесниковой. Просмотрев документы И.И. Лифшица, Т.А. Колесникова сказала: “Конечно, это находка для всего коллектива идеологических работников области, кандидатура во всех отношениях отличная, но мы обойдемся без Иосифов Ильичей Лифшицев и им подобных. К великому сожалению, но это железная норма.”
Мартынов и Сычев спросили: “По пятому пункту?” – “Ну, конечно!” - ответила Колесникова - . “А причина отказа выпускнику философского факультета МГУ, претендовавшему на должность зав.кабинетом нашей кафедры та же?” – “Та же,” - ответила Колесникова.
И.В. Сычев и Н.В. Мартынов пишут коллективное письмо в ЦК КПУ с таким названием письма: “О фактах антисемитизма в идеологическом отделе Запорожского Обкома КПУ” - с изложением всех описанных тут фактов и своими оценками.
Через три дня прилетает из Киева комиссия в составе двух членов ЦК КПУ для расследования заявления и вызывает Сычева и Мартынова в разное время. К назначенному часу на заседание комиссии приходят оба, то есть Сычев и Мартынов. На замечание комиссии, что их вызывали по одному, они заявляют, что на все виды разговоров, связанных с делом, поднятым в их заявлении, они будут приходить только вдвоем. Беседа записывается членами комиссии под копирку. Второй экземпляр отдается Сычеву. После беседы комиссия не выносит решения, так как необходимо
встретиться с Т.А. Колесниковой и секретарем обкома КПУ по идеологическим вопросам. Сычев и Мартынов настаивают на том, чтобы они присутствовали на встречах и беседах комиссии с секретарем и Т.А. Колесниковой. Им в просьбе отказывают без мотивировки.
После этих бесед члены комиссии ЦК объявляют И.В. Сычеву и Н.В. Мартынову, что указанные ими в заявлении факты не подтвердились. Сычев и Мартынов просят устроить им очные ставки с Т.А. Клесниковой и секретарем обкома по идеологическим вопросам. Им отказывают. Тогда они заявляют членам комиссии ЦК, что они (комиссия) должны возбудить против них (Сычева и Мартынова) дело о клевете на Т.А. Колесникову и обком партии. Члены комиссии ЦК отвечают, что они не находят нужным это делать. Комиссия уезжает. Никаких письменных или устных следов происшедшего факта, решений или замечаний в адрес Сычева или Мартынова не последовало. Они запрашивают КПУ о результатах расследования поднятого ими вопроса, но им не отвечают.
И. Сычев пишет заявление в ЦК КПСС, в котором обвиняет ЦК КПУ в проведении дискриминации евреев при приеме в ВУЗы, при подборе кадров преподавателей и учебно-вспомогательного персонала. Ранее упомянутые факты он дополняет статистическими данными по приему, из которых следует, что на радиотехнический факультет, как и на дневное отделение специальности технология авиационного моторостроения совершенно не принимают абитуриентов еврейской национальности. В заключении своего письма он резко критикует извращение национальной политики КПСС в Украинской партийной организации и не желает быть членом этой организации. С этим письмом он едет в Москву в ЦК КПСС. Его принимает инструктор идеологического отдела ЦК и, внимательно выслушав его, ограничивается фразой: “Не беспокойтесь, Иван Алексеевич, мы Вас трудоустроим”. Что же касается критической части письма, то инструктор ЦК совсем не затрагивает всех поднятых вопросов.
И.В. Сычева переводят доцентом кафедры философии Ростовского-на-Дону Государственного университета.
Н.В. Мартынов, страдая серьезным сердечным заболеванием, не решается на переезд в другое место. Зная, что при очередных пятилетних перевыборах его, как и других сотрудников института, могут забаллотировать под влиянием партийного комитета института, и потому он будет на “законном” основании уволен и лишится работы, поступает следующим образом: незадолго до наступления срока его перевыбора, он выступает на общем партийном собрании института, рассказывает всю историю и в конце своего выступления заявляет: ”Я знаю, что на первом же этапе перевыборов под влиянием партийного руководства меня могут забаллотировать. Если это случится, то я все рассказанное тут направлю на Всесоюзный съезд КПСС”, - который, действительно, должен был состояться и состоялся вскоре.
На всех четырех этапах переизбрания Н.В. Мартынов был единогласно переизбран.
Вскоре Н.В. Мартынов умер при приступе острой сердечной недостаточности.
Личностный Антисемитизм - враждебное отношение к евреям.
Более точно это отношение можно было назвать юдофобством потому, что ему можно было бы противопоставить отношение доброжелательное, которое называют юдофильством.
Государственной формой антисемитизма можно считать закрепленные государственными, общинными или религиозными документами, ограничeния социальных, экономических и других прав евреев.
Далее я ограничусь этим примитивным разделением форм антисемитизма, хотя можно было бы дать подробную их классификацию.
Факты этих двух форм, с которыми я столкнулся в своей жизни, позволяют из набора частных случаев делать достаточно широкие обобщения. Хочу только отметить, что в силу специфики Советского Государственного устройства, в частности, при наличии у нас диктатуры Политбюро и его Генеральных секретарей, нашу форму Государственного антисемитизма можно назвать Партийно- Государственной формой. Ниже, на конкретных и убедительных фактах я покажу, что между личностным и П-ГА связи почти не было или, выражаясь количественными показателями, можно сказать, что коэффициент корреляции между этими двумя категориями был очень малой величины.
Полагаю, что мне удастся показать, что проводники системы П-ГА не всегда были юдофобами, но и в ряде случаев были юдофилами, но, вследствие всеобщего террора и необычайного подавления инакомыслия, будучи в душе противниками системы П-ГА, они не могли выступить против политики Политбюро партии, зная, что это повлечет за собой.
Массового диссидентства не было.
Впервые я столкнулся с системой Партийно-Государственного антисемитизма осенью 1949 года.
Вот как это было.
В сентябре 1949 года должно было состояться т.н. отчетно-выборное собрание комсомольской организации Ленинградского института авиационного приборостроения, в котором я работал доцентом и был членом партийного бюро института. За два дня до проведения собрания секретарь партийного бюро Арташес Андреевич Акопян позвонил мне домой и попросил присутствовать на комсомольском собрании, посидеть в президиуме и, так как его на то же время вызвали в райком партии, “понаправлять” собрание. Собрание проходило нормально по неписанным тогда правилам. Моего вмешательства не понадобилось. После обсуждения отчетного доклада стали выдвигать кандидатуры для включения их в список для тайного голосования. Фамилии кандидатов записывали на доске, стоявшей на возвышении. Когда участники собрания перешли к обсуждению предложенных кандидатур, в зале появился запыхавшийся Акопян. Получив от меня краткую информацию, он взглянул на список кандидатов и задал мне вопрос: “А как с национальным составом?” Уместно заметить, что в ЛИАП - единственный в СССР институт такого профиля-поступали юноши и девушки из всех республик СССР, и в списке кандидатов, выдвинутых для тайного голосования в комитет ВЛКСМ, были представители многих национальностей, в том числе и три еврея. Количество выдвинутых кандидатур было несколько больше, чем требовалось в комитет комсомола. Акопян предпринял какие-то действия, видимо, для того, чтобы из списка были удалены кандидатуры студентов-евреев. Один из трех взял самоотвод, а двое остались в списке и были избраны в состав комитета комсомола. Я не смог узнать, был ли Акопян огорчен этим фактом или нет.
Естественно, что я много размышлял над тем, каковы истоки намерения Акопяна препятствовать “засорению” комитета комсомола евреями. Сам Акопян не был антисемитом. Он очень хорошо относился к многочисленным евреям-преподавателям института.
Пять заведующих кафедрами:
(заслуженный деятель науки и техники РСФСР профессор Веньямин Натанович Цвибель – видный специалист по специальным сталям;
почетный член многих зарубежных научных обществ, один из классиков металловедения, профессор Веньями Семенович Меськин - заведующий кафедрой металловедения;
Оранский, доцент, заведующий кафедрой теоретических основ электротехники;
доцент Фрумкин П.В. - заведующий кафедрой математики;
доцент Штейнбок Натан Исаакович - заведующий кафедрой электрических измерений.).
На кафедре “Технология металлов”, которой заведывал В.Н. Цвибель, работали: старший преподаватель, впоследствии доцент И.Г. Фридлендер, то есть я, фактический заместитель заведующего кафедрой, официально не оформленный нa этой должности, поскольку такой должности не было в штатном расписании, а В.Н. Цвибель не мог выполнять каждодневно роль зав.кафедрой, ибо он совместительствовал, был председателем Ученого Совета в другом институте и председателем, а иногда и почетным председателем в различных комитетах. Мне была снижена педагогическая нагрузка доцента, и я фактически руководил кафедрой.
Затем был еще старший преподаватель , впоследствии доцент Иуда Гдальевич Шнейдер, которого именовали, как он себя называл, - Юрием Григорьевичем,
Aссистент Громов Николай Федорович и ассистент Терещенко Елизавета Ивановна. До прихода в институт Ю.Г.Шнейдера на кафедре работал также еврей Михаил Файвелевич (Федорович) Барсуков.
Ректор института, Федор Петрович Катаев, как мне кажется, был лишен антисемитизма, во всяком случае все “кадровые решения” по административной, профсоюзной и партийной линии были про- еврейскими. При выборах местного комитета профсоюза Ф.П. Катаев, неожиданно для меня, очень разрекламировал меня, уверяя участников собрания, что лучшего председателя месткома нет. (Я отказался от этого поста и был заместителем председателя). Аналогично этому он всегда публично расхваливал многих евреев, работавших в институте. Проректором института по административно- хозяйственной работе был еврей - Азарх Михаил Яковлевич.
Этими фактами я хочу подчеркнуть, что с первых дней моей работы в институте, или выражаясь иначе - с первых дней работы самого института, то есть с конца сентября 1945 года и до описанного факта, все евреи – сотрудники института не замечали никаких проявлений обоих видов антисемитизма. Обстановка в институте была нормальной.
Потому ли, что подавляющее большинство преподавателей были из числа коренных жителей Ленинграда и являли собой классические образцы “Петербургских интеллигентов”, или потому, что общий настрой был таков, или некоторые из них были в числе антисемитов, но предпочитали скрывать это - установить было невозможно, но я предпочитаю объяснять этот факт подлинной интеллигентностью членов коллектива института. В пользу этого предположения говорит и то, что, когда осенью 1949 года произошло то, что я описал выше (фильтрация национального состава кандидатур в члены комитета комсомола института ), я рассказал это евреям-преподавателям и заведующим кафедрами, и все в один голос сказали, что это бесспорно директива “сверху”. Летом 1950 года это предположение подтвердилось. Было уволено, якобы по сокращению штатов, 6 преподавателей, в том числе и упомянутый выше зав.кафедрой теоретических основ электротехники, доцент Оранский. Трое из них опротестовали приказ по институту об их увольнении, ссылаясь на то, что за месяц до этого институт поместил в местной газете объявление на
занятие вакантных должностей по их кафедрам. В числе трех, опротестовавших приказ об их увольнении, был и доцент Оранский. Он - член КПСС, подал заявление в партбюро института о том, что о его увольнении по сокращению штатов не может быть и речи, так как у него на кафедре три вакансии, что было указано в объявлении, опубликованном в газете “Вечерний Ленинград.”
На заседании партбюро я был в числе трех из семи членов партбюро, предложивших в решении указать, что приказ об увольнении всех трех сотрудников необходимо отменить, как незаконный. Наше предложение не было принято. По окончании заседания партбюро в беседе “один на один” Акопян сказал мне, что я наивен, потому что такое увольнение согласовывается с райкомом КПСС. Кроме того, он добавил, что я своим поведением и фактом несогласия с указаниями вышестоящих партийных организаций ставлю себя под удар.
Между прочим, в это время ректор института сменился, так как прежний ректор, Ф.П. Катаев, был смещен со своей должности и уволен из института как участник “Ленинградского дела”. Затем ему устроили перевод в Москву в один из Московских ВУЗов.
Предупреждение, сделанное мне секретарем партбюро А.А. Акопяном, оказалось пророческим и предвестником тяжелых испытаний в будущем, как для большинства евреев СССР, так и для меня в частности.
Предваряя изложение дальнейшего фактического материала своей биографии, освещу некоторые обобщения, основанные на обширном материале: данных прессы, жизни близкого окружения работников ВУЗов, жизни знакомых, родственников и их знакомых.
Таким образом, информационной базой для этих обобщений были факты из жизни многих сотен представителей интеллигенции Ленинграда, Москвы, Хабаровска и ряда других городов СССР.
Вот они:
1. Появление отдельных случаев дискриминации евреев касалось, в основном, интеллигенции и, в первую очередь, проявлялось при отборе и назначении руководящих кадров партийных, правительственных, научных, вузовских организаций.
2. В те годы, начиная с 1940 года, чувствовалось, что имеется какое-то указание из самых высших эшелонов власти партийной и государственной. (Подробнее ниже).
3. С этим документом знакомили, по-видимому, партийных руководителей высшего ранга: секретарей обкомов и горкомов КПСС. Соответствующая информация “опускалась” устно.
4. Скорость распространения системной дискриминации в начале была очень малой, и я это испытал на себе, как и многие работники В УЗов (Брук и Лившиц).
5. Наиболее активными проводниками политики дискриминации евреев стали начальники отделов кадров предприятий и различных организаций. Они стали всесильны, даже в академических организациях.
6. Государственный антисемитизм вызвал определенное расслоение в среде русской интеллигенции. Усиление личностного антисемитизма в одной группе и противодействие (пассивное)
этой политике в другой.
7. Наряду с предельным ограничением использования евреев на руководящей работе, наблюдается выборочное, но непременное привлечение отдельных ведущих специалистов в некоторых областях науки и техники (атомная энергетика, военная промышленность).
8. Помимо общеизвестных фактов вопиющего проявления партийно-государственного антисемитизма (“Дело врачей” , кaмпания борьбы с космополитизмом, дело Еврейского антифашистского комитета, убийство С.Михоэлса) во многих городах имели место также предельные проявления антисемитизма, содержавшего сочетание системного П.Г.А. с проявлением удивительного по уровню патoлогического человеконенавистничества. Вот два факта из большой коллекции.
Первый факт:
Высшая аттестационная комиссия (ВАК) Министерства Высшего образования СССР, в ведении которого был тогда ВАК, на 5 лет лишила Ученый Совет Саратовского медицинского института права приема защиты докторских диссертаций.
В середине апреля 1951 года начальник отдела кадров института, с которым у меня были нормальные служебные отношения и никакой близости дружеской, семейной, общего застолья и т.п. не было, в доверительной беседе, один на один, рассказал мне, что совсем недавно приезжал сотрудник 1-го отдела (секретного) Главного управления машиностроительных ВУЗов Министерства Высшего образования СССР, пересмотрел ряд личных дел преподавателей института и некоторые из них отложил, и первой среди отложенных папок личных дел, для чего-то, лежала моя папка. Больше он мне ничего не сказал, но рекомендовал поговорить с ректором института, не выдавая его, то есть не сообщая ректору о переданной мне информации. С ректором института, Павлом Ивановичем Буловским, у меня были дружеские отношения. Нас объединяло очень многое: мы работали на кафедрах, сходных по своему профилю (он заведовал кафедрой технологии приборостроения, а я работал на кафедре технологии металлов), общность научных направлений (мы оба занимались проблемами точности, я - машин, он - приборов), и многоe другoe. Мы неоднократно встречались за праздничным столом.
Не спрашивая меня, откуда ко мне поступила информация о грозящей мне опасности, он сообщил мне следующее. Он неоднократно отражал натиск руководства городской партийной организации Ленинграда, настаивающей на моем увольнении из института. Делал он это не потому, что между нами были хорошие отношения, а потому, что он считал меня действительно ценным для института фактическим руководителем кафедры, перспективным научным работником (к тому времени я был доцентом, кандидатом технических наук, автором трех книг, двух брошюр и многих статей, выступал на всех Общесоюзных и Ленинградских научно-технических конференциях, на которых рассматривались проблемы точности. Мои доклады были выделены и высоко оценены академиком Н.Г. Бруевичем - руководителем советской школы точности и опубликованы). Через пару дней меня пригласил к себе ректор института. Когда я вошел к нему, он начал разговор в легком тоне: “Что-ж Вы, Израиль
Григорьевич, не заботитесь о здоровье Марии Семеновны?” Действительно, примерно за неделю до этого жена принесла из тубдиспансера заключение, в которoм было отмечено, что у нее плеврит, ей вреден климат Ленинграда, и потому ей рекомендуется сменить климат на более теплый и сухой. Мы обсуждали с ней этот вопрос и решили, что она поедет на несколько месяцев в г. Николаев, где после войны проживали ее родители и мой отец со своей второй женой. Климат Николаева ей очень подходил. После нескольких месяцев ее прибывания в Николаеве мы будем принимать решение.
Все это я рассказал ректору. Тогда он признался (и я это знал), что вызов меня обусловлен более серьезными причинами. И далее он сообщил мне следующее:
в настоящее время в институтах совместно с партийной организацией Ленинграда и даже по ее инициативе работает несколько сотрудников МВО СССР над задачей фильтрации кадрового состава института, как ему кажется. Вся эта возня и сама фильтрация кажется ему мерзкой, но он бессилен противодействовать ей. Слишком большие и мощные силы задействованы.
Он предложил мне следующее. Я еду по командировке института в Главное управление машиностроительных ВУЗов МВО, встречаюсь с начальником Главка - профессором Сергеем Николаевичем Аржанниковым. Я спросил его, не является ли эта “кампания” инициативой органов внутренних дел (тогда нынешнее КГБ называлось МВД). Он заверил меня, что насколько он знает, никакого отношения они к этому не имеют. Это же самое мне подтвердили многие мои знакомые и мой кузен Марк Зосимович Ланской - первый фельетонист основной Ленинградской газеты - “Ленинградская правда”. Инициатива и руководящая роль в “чистке” идеологических кадров - за партийными органами. Анализ дальнейшего накопления информации по третьей кампании репрессий на этот раз против кадров еврейской интеллигенции с сопутствующими “кампаниями (”борьбы с космополитизмом“, “низкопоклонством перед западной культурой и наукой”) показал, что реализацией третьей кампании репрессий в 50-х годах занимались партийные организации КПСС. Видимо, именно поэтому сила репрессий была небольшой. Никого не арестовывали, не расстреливали. Основная форма репрессий была - увольнение с работы. Помимо меня и группы преподавателей ЛИАПа, из числа моих знакомых пострадали с.н.с., к.т.н. С.И.Брук и Б.И. Лифшиц, уволенные из НИИ-13, Министерства Вооружений и Э.Л. Кальманович - доцент, к.т.н. из Кораблестроительного института.
Hепосредственными исполнителями этой акции стали начальники отдела кадров научно-исследовательских институтов и ВУЗов, роль которых несколько превысила, в этом отношении, роль руководства институтов.
Впервые я столкнулся с этим, когда начал искать вакансии в Ленинградских институтах. В это время многие учебные институты давали объявления о конкурсах на замещение вакантных должностей. В числе таких институтов был Ленинградский инженерно-экономический институт. Собрав свои документы (у меня к тому времени было опубликовано: 3 книги, около 20-ти статей и других документов, характеризующих мою научную работу
как очень продуктивную), я обратился к проректору Инженерно-экономического института для оценки моих шансов по конкурсу на замещение вакантной должности доцента кафедры “Технология машиностроения”. Проректор знал меня по работе в научно-техническом обществе машиностроителей, просветительском обществе “Знание”, выступлениям на научных конференциях. Когда я спросил, могу ли я расчитывать на успех в конкурсе на должность доцента, он сказал, что будет усиленно рекомендовать меня на должность заведующего этой кафедрой. Я усиленно отговаривал его от этого лестного для меня, но безнадежного варианта. Мы сошлись на том, что я оставляю комплект документов и два заявления, одно для участия в конкурсе в качестве претендента на должность доцента и второе - на должность заведующего кафедрой.
Через три дня я был приглашен к нему и, покраснев, он известил меня o том, что оба варианта моего участия в конкурсе безнадежны. Если же я оставлю свои документы (это я спросил), то конкурс будет отменен, будут зачислены на временную работу кандидаты, менее достойные, чем я, а в будущем году их проведут по конкурсу. Далее он после моего обещания сохранять тайну того, что он мне сообщит, сказал, что против моей кандидатуры возражал начальник отдела кадров, а его мнение, в настоящее время, является решающим.
Аналогичный результат был получен пpи моей попытке занять место доцента во Львовском политехническом и Уральском политехническом институтах. Я поехал в Москву, но прежде чем явиться в Министерство Высшего образования СССР, зашел в
Институт машиноведения Академии наук СССР к академику Николаю Григорьевичу Бруевичу. Он руководил лабораторией точности, в которой была вакантной должность старшего научного сотрудника, кандидата технических наук, о чем мне сказали знакомые сотрудники лаборатории Н.Г.Бруевича и все его сотрудники знали меня, мы обменивались публикациями, вместе выступали на Всесоюзных и Ленинградских научных конференциях по точности и взаимозаменяемости. Когда я пришел к академику Н.Г.Бруевичу, который хорошо меня знал не только по упомянутым конференциям , но и потому, что в своих работах я развивал его идеи. Он сказал, что охотно берет меня на работу к себе в лабораторию, если я хлопоты по обеспечению себя жильем беру на себя. Конечно, решение вопроса с жильем было для меня тяжелой задачей, но я надеялся найти жилье в Подмосковьи. У меня было много друзей и сослуживцев по Мытищинскому вагоностроительному заводу, о котором я писал в 1-й главе “Воспоминаний”, и сокурсников по МВТУ имени Баумана. Были у меня еще резервные варианты решения вопроса с жильем и потому я сказал Николаю Григорьевичу, что я решу сам жилищный вопрос. Он при мне позвонил в Управление кадров Академии и по выражению его лица я понял, что он получил отрицательный ответ. Обернувшись ко мне, он с возмущением сказал:”Даже услышав разговор на одном конце провода, вы могли понять, что я энергично сражался за разумное решение вашего вопроса, но похоже, что мы возвращаемся ко времени инквизиции, и потому я, к сожалению, должен дать вам отрицательный ответ”. Он кроме того, рекомендовал мне, где бы я ни оказался, продолжать свои исследования в избранном мною направлении теории точности.
Дело в том, что еще в 1944 году, когда я советовался с ним относительно направления и темы исследований, которые могли бы быть также в будущем предметом моей докторской диссертации, он рекомендовал мне разрабатывать вопросы общей теории точности физических систем. Этим направлением, насколько ему известно, никто в мире не занимается. Среди наших советских специалистов нет научного работника с достаточной для такой работы математической подготовкой. Поэтому я долгое время буду монополистом этого направления. Примерно то же рекомендовал мне профессор Иосиф Ефимович Городецкий, крупнейший специалист по взаимозаменяемости в СССР, автор многократно переизданного утвержденного учебника по курсу “Основы взаимозаменяемости и технических измерений”, с которым я был знаком с довоенного времени.
Получив отрицательный ответ в Институте машиноведения АН, я направился не в Министерство Высшего образования СССР, а в Министерство Авиационной промышленности (Уланский переулок,5). Это было вызвано следующим обстоятельством. Ранней весной 1950 года меня пригласили в Главное Управление приборостроения Министерства Авиационной промышленности СССР к начальнику управления Гоцеридзе и главному инженеру управления Шехтману, которые предложили мне быть руководителем исследовательских работ по повышению точности ряда авиационных систем (навигационных, управления стрельбой). Меня всю жизнь очень сильно привлекали нерешенные, сложные задачи точности, особенно точности систем по физическим выходным характеристикам, которым я решил посвятить свою жизнь. Я широко консультировал ОКБ приборостроительных заводов Ленинграда, читал лекции на курсах усовершенствования технических руководителей (Главных конструкторов и Главных технологов) приборостроительных заводов, руководил работой соискателя ученой степени Павла Михайловича Головчанского, тема исследований которого была из той же области. Но мне не хотелось оставлять педагогическую работу, которая меня также привлекала. Поэтому первоначальная договоренность с Гоцеридзе и Шехтманом предусматривала совмещение двух видов работ на первом этапе исследований. Я периодически летаю на самолетах, знакомлюсь с работой заданных мне систем, разрабатываю план исследований и экспериментов. После завершения 1-го этапа работ, я должен был перейти на работу в один из НИИ Министерства авиационной промышленности.
Теперь же, зная, что меня уволят, я шел в МАП с предложением перехода к ним на штатную работу. Шехтман уже не работал в министерстве, к Гоцеридзе я попасть не мог, а один из сотрудников сказал мне, что я не смогу быть принятым на работу в НИИ МАП по многим причинам, детали которых он не уполномочен рассматривать со мной. Учитывая всю совокупность обстоятельств, я направился в Министерство Высшего образования СССР (ул.Жданова, 11) к начальнику Главка машино-и приборостроительных ВУЗов к Николаю Сергеевичу Аржанникову. До того времени, как я дошел до кабинета Аржанникова, я встретил в коридоре директора Ростовского на-Дону института, Леонида Васильевича Красниченко, который хорошо знал меня по Ташкенту. Я коротко рассказал ему, что освободился о работы в Ленинграде, утаил политические моменты, а выпятил мою неудовлетворенность жилищными условиями в Ленинграде и бесперспективностью их улучшения. Красниченко Л.В. сказал мне, чтобы я повременил идти к Аржанникову, пока он выясняет возможность моего перевода к нему в Ростовский институт. Он пошел к начальнику отдела кадров Главка и уже через час, когда я его встретил, сказал мне, что к нему не переведут, так как институт, которым он руководит, имеет относительно много преподавателей со степенями и потому меня переведут в один из глубокопровинциальных институтов, бедных квалифицированными кадрами преподавателей. Далее он добавил: ”Ты соглашайся, а я тебя из под земли выкопаю, ты мне нужен, у меня нет технологов твоей квалификации. Мне Обком поможет”. (Разумеется, он имел в виду Обком КПСС). Мы обменялись адресами. Видимо, в Ростове, в Обкоме партии его ”просветили”, и он не “выкапывал” меня.
Аржанников встретил меня с полным комплексом служебных любезностей, предписываемых неписанным этикетом для руководящего чиновника такого “интеллигентного” учреждения и преподанным им. После двухдневных переговоров с ним и начальником отдела кадров Главка я смог получить перевод только в Запорожье в Машиностроительный институт, как Н.С. Аржанников замышлял заранее.
Поняв, что мои попытки борьбы с системой бесперспективны, а покидать научнопедагогическую работу, о которой я мечтал с юности, не хотелось, я дал согласие на перевод в Запорожье и к концу 1951 года я с семьей переехал в Запорожье.
Мои поражения в борьбе с системой Партийно Государственного антисемизма, которая на Украине расцвела пышным цветом, а также небольшие мои успехи в науке - ниже.
Санкт-Петербург,
ул. Кузнецовская, д. 36-68, Фридлендеру И. Г.
10 ноября 1993 г.
Многоуважаемый г-н Фридлендер!
С большим удовольствием прочитал вторую главу Ваших воспоминаний. Ваша жизнь отражает историю целого поколения. Ваши воспоминания вызывают огромный интерес, и они заслуживают того, чтобы были опубликованы именно в России. Я полностью поддерживаю мысль публикации книги именно у Вас.
Просьба только при публикации указать, что воспоминания были написаны при содействии нашего Центра по исследованию и документации восточноевропейского еврейства Еврейского университета в Иерусалиме.
Желаю Вам хорошего здоровья и многих лет творческой деятельности.
С уважением,
Профессор Мордехай Альтшулер, Научный руководитель Центра
10.08.1993 г.
Глубокоуважаемый профессор Альтшулер, шалом!
Благодарю Bас за лестный отзыв о 1-й главе, выраженный Вами в Вашем письме от 22 мая 93г.
Посылаю Вам тексты 2-й главы и “Итогов”. Я задержался с оформлением текста III-й главы по ряду причин, в числе которых такие:
1) поиск правильного ответа на вопрос о числености Николаевской организации Югенда. По моим воспоминаниям, в её составе было 70-75 человек, активно работающих, и ещё человек 10-15, которые по разным причинам не были достаточно активны. Хотел получить подтверждение у Шуни Шнайдера, который тогда проживал в Николаеве, а последние годы в Москве и относился к первой группе. (Шуня - брат Лёвы Шнайдера, который был членом ОСП, затем был видным деятелем сионистского движения и работал в международной какой- то организации, а после создания государства Израиль был в одном из первых правительств). Когда я “добрался” до телeфона Шуни, то оказалось, что он уже по ту сторону добра и зла.
2) Поиcк ответа на вопрос о дате и месте того первого съезда организации ЦС ЮФ /Югенда/, на котором была принята декларация о целях и задачах организации.
3/ Поиск информации о том письме ЦК КПСС и Советского Правительства, которое положило официальное начало системного партийно-государственного антисемитизма. Впервые мне об этом сказал мой кузен, Ленинградский писатель Марк Ланской, который
писал репризы для Аркадия Райкина. Оба умерли, но возможно что ещё жив директор театра, в котором работал А.Pайкин и который сам читал это письмо в горкоме КПСС Ленинграда. К сожалению, врачи, наблюдающие меня, запрещают мне поездку в Москву, где я мог бы у сына А.Райкина – Константина узнать что либо о бывшем директоре и может быть даже лично поговорить с ним. Мои две “помощницы” - сестры Зецер - не могут мне помочь. Старшая-Роза больна запущенной формой облитерирующего эндaртерита и практически неподвижна, а младшая Люба - ось быта большой семьи.
Продолжаю поиски.
Посылаю также некоторые дополнения к 1-й главе. По мере погружения в прошлое всплывают дополнительные детали.
Приятель дочери - Андрей Юрьевич Арьев (еврей) - заместитель главного редактора журнала “Звезда” и член правления общества “Мемориал” узнал от дочери, что я пишу воспоминания и проявил к ним интерес.
Так как вся официальная история народов СССР теперь ревизуется, то вce организации и лица, занимающиеся историей, проявляют повышенный интерес к мемуарам, частной переписке и т.п. Пока я никому, в том числe и Арьеву, текстов не давал, боюсь совершить неэтичный поступок. Ведь Вы “заказчик”, поэтому я спрашиваю о Baшем мнении. Давать или не давать Арьеву или кому-либо другому текст “Bоспоминаний”? И далее. Если меня спросят, можно ли частично или полностью публиковать эти материалы, как мне поступить ? Если меня спросят о судьбе написанных “Воспоминаний”, прав ли я буду если скажу, что они, в сочетании с другими подобными материалами, будут обобщены и каким то образом войдут в создаваемую историю евреев восточно-европейских cтран или историю сионизма в этих странах ? Буду Вам очень признателен за ответы на эти вопросы.
Попутно расскажу Вам следующее. При упоминании Вашей фамилии, Арьев сказал, что много слыхал о видном филологе Марке Альтшуллере. Это меня заинтриговало, и я также прошу Вас написать мне что либо об этом.
Судя по Вашему последнему письму вы были в Москве. Если Вам придётся ещё раз быть в России или другой республике СНГ, то приглашаю Вас в Питер. Вам будет обеспечена отдельная комната и максимально возможный для нас уровень комфорта. Будем очень рады.
Искренне Ваш
אשראל פרידלנדר
ט"ז אלול 5753
Р.S. Все мои попытки разыскать участников сионистских организаций в Петербурге не увенчались успехом. Я объявлял на различных собраниях. Может быть Bашему Центру дать объявление в еврейских газетах СПБ, Москвы, Вильнюса и других городов о сборе материалов, за небольшую плату, если у вас в Центре имеются необходимые средства?
Материалы, касающиеся работы Югенда, я помог бы редактировать. Помог бы и составить требования к рукописям. Если Вы находите моё вмешательство нетактичным, простите меня. Я полон самых лучших намерений.
Bаш И. Фридлендер
Сообщите, пожалуйста, номера своих телефонов - домашнего и служебного. Номер своего домашнего телефона я Вам написал. Повторяю на всякий случай: 298-81-70.
Возможно, что Вас разыщет студентка университета Инна Гинцбурская. Она cкоро приедет сюда и, видимо, остановится у нас. Это приятельница моего внука. Можете передать с ней свой письмо и всё что хотите.