Со щитом Давида по жизни. Воспоминания. Глава I

1993 г.

1. ДЕТСТВО

Родился я 20-го октября 1910 года на Украине, в городе Николаеве, по административному делению того времени, Херсонской губернии, а по нынешнему делению - Николаевской области.

Николаев и тогда, и теперь - средней величины город судостроителей, машиностроителей, умеренно антисемитский и тогда, и теперь. Доля евреев в городе: тогда 10-12 процентов, теперь несколько больше. Число синагог в городе: тогда - 5, в годы Советской власти ни одной, теперь - 1, но будет несколько больше.

Родители: мать - Дыся Шоломовна, в общении с окружающими русскими - Даша Соломоновна, уроженка небольшого Белорусского городка Клинцы, большую часть населения которого составляли евреи; oтец - Гершн-Меер Израилевич, уроженец местечка Душатин, также Белорусского, большую часть населения которого также составляли евреи , персонажи произведений Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорима и других классиков еврейской литературы.

По роду занятий евреи - жители Клинцов и Душатина были кустарями-одиночками, в лучшем случае имевшими ученика-мальчишку, мелкие лавочники, маклеры, лица, занимавшиеся извозом, работавшие в услужении зажиточных и богатых жителей и временно работавшие в сельском хозяйстве в период уборки - рабочими. Дед по матери в Клинцах считался богатым, ибо он работал управляющим имением польского графа. Он смог дать высшее юридическое образование двум сыновьям, одному - в Петербургском университете, другому - в Московском.

Мать намерена была поступить на Женские Бестужевские курсы в Петербурге, но трагические события в семье не позволили ей уехать из дома.

К типичным чертам жизни подобных Душатину местечек и маленьких городков типа Клинцы и Сураж (мать некоторое время проживала в Сураже) можно отнести религиозность, строгое, не всегда осознанное, соблюдение канонов иудаизма, обрядов и традиций еврейства.

Бережно и почтительно члены еврейской общины относились к евреям очень религиозном. Каждого из них, а это были мужчины, называлиא גיתר יד (a гитер ид). Эта почётная форма общественного признания не означала, что этот человек был носителем хороших бытовых черт, таких, например, как доброта. Отнюдь. Это определение символизировало, что этот человек знаток и блюститель еврейских законов и неписанной этики, постоянно совершенствующий свои теологические познания, в совершенстве знающий пророков, трактовки танаха (Тора, Нeвиим и Ктувим). Очень часто эти люди жили на подаяния, так как нигде не работали а занимались углублённым изучением теологической литературы. В общине их чаще всего было 1-2 человека. К ним ходили за консультациями по различным вопросам иудаизма. Называли этих людей Рэббе - и далее имя. Например так : “Реб Мойше” или просто “Ребе”. Также обращались к меламедам - учителям, преподававшим Тору и другие произведения иудаизма.

Характерно стихотворение Фруга:

“На седьмом году сказала

мне заботливая мать :

“Ну, мой сын, пора настала,

время хедер посещать.”

По субботнему одели

в честь торжественного дня

и к меламеду Реб Эли

привели меня.

Знал я буквы твёрдо, прочно,

и за каждый мой ответ

сверху падал - чудом точно,

то леденчик, то орех.

А реб Эли - да сияет

рай ему - мне говорил:

“Это ангелы бросают,

чтоб учиться ты любил.”

Слово ”Реб” было также формой уважительного обращения к мужчине. К раввину также обращались со словом “Ребе”.

Жену раввина называли “Ребецен”. Pаввины, обычно, жили в городках или в городах. Так, в Клинцах был раввин, а в Душатине его не было. О содержании деятельности раввинов распространяться не буду, оно общеизвестно.

Второй типичной чертой, которую мне хочется отметить, была благотворительность и самая её благородная форма -взаимопомощь бедняков. И не потому, что служки синагог возвещали: “ צדוקו תציל ממובס” (цдоко тацил мимовес, что означает: пожертвование спасает от смерти). Взаимопомощь была органической чертой еврейской души. Скупого имущего человека, а иногда бывали и такие в общине, - презирали. В тех местах жительства, где были синагоги, они (синагоги) бывали центрами духовной жизни общины и они же были организаторами благотворительности. Там же где не было cинагог, организаторами благотворительности выступали несколько уважаемых в общине людей.

Третья типичная черта - удивительно высокая тяга к знаниям. Я имею в виду не только к знаниям иудаизма. Речь идёт о тяге к так называемым “светским” знаниям, к изучению общеобразовательных наук. Знания этих наук, как и знание русского или иного иностранного языка, было высшим признаком образованности и даже интеллигентности.

В ходу был такой анекдот: два молодых человека пишут письмо понравившейся им девушке. Естественно, что им хочется выглядеть в глазах девушки образованными. Письмо они пишут на русском языке, мучительно подбирая красивые слова и обороты речи. Во время глубоких раздумий по решению этой непростой задачи, один из них восклицает : “Гак арайн а шейнер ворт – “канализация””. ”Гак арайн” в данном случае - лихая форма понятия “внеси в текст”, по русски эта реплика звучит, примерно, так : “Вруби красивое словo – “ канализация”.

Tяга к знаниям, которую можно безошибочно назвать жадностью, особенно среди молодёжи была столь велика, что молодые люди, чаще всего - юноши, а иногда и смелые девушки (смелые потому, что родители этих девушек, противились отъезду дочерей, опасаясь тoго, что их дочерям грозит ущерб их чести и достоинства). - Эти молодые люди проникали в большие города, которые как правило были вне “черты оседлости”, подкупали дворников и полицейских, поступали в услужение к имущим и ночами, не зная отдыха и праздников, изучали русский язык, приобщались к русской и европейской культуре. Два моих дяди пробрались в Петербург, нищенствовали, но смогли так успешно экстернoм сдать экзамены на получение аттестата зрелости и сдать вступительные экзамены в университет, что попечительский Совет ходатайствовал о приёме их сверх так называемой “процентной нормы”. Оба успешно закончили юридический факультет университета.

Один из них - Моисей Шоломович (Соломонович) Либенсон состоял в социал-демократической партии меньшевиков и, будучи осуждённым за революционную деятельность, вместе с женой, Марией Васильевной Либенсон, (она была русской), просидел в крепости Шлиссельбург 7 лет в одиночной камере – “каменном мешке”.

Двойной гнёт, национальный и социальный, обусловил широкое участие в социал-демократическом движении еврейской интеллигенции и особенно молодёжи.

Языком общения евреев в городках и местечках был Идиш в двух вариантах: Пойлишер и Литвишер. Отличались они между собой, как мне кажется, только гласными. Иврит - язык Торы и других религиозных книг (его называли Лошн-Койдеш) или как его еще называли на русском языке ״Древнееврейский” можно было услышать в синагоге, на литературных вечерах, в среде образованных людей.

Когда я занимался в детстве в сионистской школе, то для облегчения усвоения мною иврита, родители разговаривали со мной на иврите. Я идиш понимал, понимаю и сейчас, но в качестве разговорного языка его не использовал.

Формального образования мои родители не имели. Отец в детстве занимался в хедере.

После волны антиеврейских погромов, прокатившихся в начале XX века, родители, поженившись, переехали в 1906 году в относительно спокойный город Николаев, где они на приданное матери с помощью состоятельных братьев и сестёр мамы открыли своё маленькое “дело”. Это “дело” сочетало мелкую розничную торговлю бакалейными товарами, полуоптовые поставки молочных продуктов состоятельным семьям в городе, домашнее изготовление дрожжей, рыбных консервов, выпечки высших сортов белого хлеба с последующей продажей этих продуктов кустарного производства.

В 1907 году у них родилась дочь Соня (о ней ниже).

Родители включились в работу еврейской общины города. Кружки самообразования, в которых изучалась идеология еврейских движений и партий. Литература - как русская, так и западная. Oрганизовывались концерты самодеятельности, ставились постановки еврейских и русских переводимых на идиш и иврит драматических произведений. Впоследствии отец стал членом партии (в действительности, это была не партия, а организация) Цирей Цион . Организация была сионистской либерально-демократического характера. Она ставила своими задачами создание в Палестине Еврейского государства и духовное возрождение еврейского народа в диаспоре. Она единодушно поддерживала решения Сионистских конгрессов. В трагические годы тяжелейшего голода в 1921-22 годах в России, когда люди замертво падали на улицах от голода, актив еврейской общины, в который входили, в большинстве своём, члены Цирей Цион, организовывал распределение помощи, которую оказывал “Джойнт”. В эти годы мать стала председателем eврейского общества “Помощь”. Общество обеспечивало организацию и снабжение еврейских детских приютов, богадельни и oбщежития матерей-одиночек. Это общество просуществовало до 1927 года. Бюджет общества слагался из пожертвований зажиточных евреев, доходов от организации благотворительных концертов и спектаклей заезжих и приглашенных артистов, помощи Джойнта. Организовывались читки классических произведений еврейской литературы на иврите и идише у нас на дому. Отец был одним из чтецов. Под влиянием окружения и знакомства с классиком еврейской поэзии - Хаимом Нахманом Бяликом, который в то время проживал в Одессе и с которым отец периодически встречался, специально приезжая в Одессу, отец стал заниматься сбором еврейского народного фольклора для чего он иногда выезжал в местечки Херсонской и Елисаведградской губерний. Материалы собираемых отцом преданий, легенд, анекдотов и различных историй отец отвозил X. Н. Бялику, который частично использовывал их в своём творчестве, а частично раздавал окружавшим его литераторам.

После Октябрьской революции 1917 года еврейское общество начало расслаиваться. Часть и, видимо, большая часть увлеклась идеями всеобщего Равенства, Свободы и Светлого будущего - прониклась идеями коммунизма. Наблюдалось массовое вступление еврейской, молодёжи в комсомол.

Другая, меньшая часть еврейской молодёжи, прямо или косвенно старалась сохранить своё национальное достоинство и вступать в организации “Гашомер Гацоир” и в ЦСШ (на идиш - Цийойнишер Социалистишер Югенд Фербанд). Последнее обстоятельство усиливалось тем, что органы Советской власти, партийные и комсомольские организации проводили резкую, бескомпромиссную социальную дифференциацию. Во всех сферах общественной жизни представители пролетариата (рабочего класса), дети рабочих, имели максимально возможные льготы: доступ в высшие и средние учебные заведения, при приёме на работу, при выдвижении на руководящие должности в государственном, партийном и комсомольском аппаратах и др. Затем, на втором месте, стояли выходцы из беднейшего крестьянства, затем кустари, не имевшие наёмной рабочей силы, служащие, представители интеллигенции и их дети. Остальные социальные группы не допускались никуда, их лишали избирательных прав.

Создавался порочный круг: людей последней категории на заводы не принимали, а поскольку они не работали на производстве, им не давали избирательных прав.

Мои родители были лишены избирательных прав в 1922 году. Отец устроился на работу в маленький заводик в 1924 году и работал штамповщиком. Проработав пять лет он, по положению об избирательных правах, в 1929 году был восстановлен в избирательных правах. Те, кто не начал работать, подвергался всяческим ограничениям и преследованиям. Так лишенцев (так называли лиц, лишенных избирательных прав) заставляли безвозмездно выполнять работу по уборке улиц, ассенизационные работы и другие подобные. Даже была такая насмешливая песенка:

“Вон шагают, как живые,

подметают мостовые

буржуйчики-чики,

интеллигентики, спекулянтики, да комерсантики....”

В 1927 году нас выселили из занимаемой нами муниципальной квартиры как лишенцев. Родители купили частное домовладение, моя сестра уехала в Палестину, а я ещё c 1923 годa жил отдельно, снимая угол у своего друга (о нём ниже), для того, чтобы приобщиться к трудящемуся люду и в перспективе иметь избирательные права и получить специальность.

Возвращаясь к годам раннего детства хочу отметить, что родители, как и многие другие евреи, принадлежащие к так называемому З-му сословию, не были религиозными, но строго соблюдали все еврейские обычаи и обряды. Этому в определённой мере содействовал живший с нами мой дед – отец матери, который был очень религиозен. В доме свинина не употреблялась, приготовляемая еда была более или менее кoшeрной. Пасхальная посуда была особой и хранилась отдельно. В еврейские праздники все взрослые ходили в синагогу. Брали и меня с собой.

Языком общения евреев в городе был идиш (литвишер). Однако пьесы, исполнявшиеся на Иврите в кружках самодеятельности или гастролировавшими труппами, певцами, концертирующими в синагогах известными канторами, имели в городе большой успех. Исполнялись еврейский пьесы, например, о подвиге Маккавеев или переводные пьесы Чехова, Шекспира и других авторов. Также и вечера еврейской поэзии на иврите. У нас дома собирались знакомые и соседи, и отец с большим удовольствием и некоторым мастерством читал на иврите и на идише. Хочу, завершая повествование о родителях, отметить, что в 20-х годах национальное самосознание той части общины, которая не увлеклась идеями большевиков, было достаточно высокое, что и обусловило рост таких организаций как Гехолуц - организация легальная, издававшая в Москве свой журнал такого же названия, ОСП (сионистско социалистическая партия), Югенд, и при нём детская организация имени Трумпельдора. Все они были глубоко законспирированными. Организация Гашомер Гацоир была также нелегальной, но она преследовалась несколько слабее. Но об этом ниже.

Об отце

Отец, Гершн-Меер Израилевич, сын кустаря, занимавшегося пошивом и ремонтом головных уборов, в детстве занимался в хедере, а затем в ешиве, но религиозным служителем он не стал. Проработав несколько лет приказчиком, он женился на моей матери и, как я уже отметил выше, они переехали в г. Николаев. Отец, тихий и усидчивый человек, тяготел к занятиям литературой. Самообразованием он изучил русский язык и жадно читал литературу на русском языке. Много читал также еврейскую литературу на иврите и идише. Собирал еврейский фольклoр.

Семьи моих родителей были многодетными. Мать была одиннадцатой в семье дедушки, а отец в своей семье был шестым ребенком. После прокатившихся в начале XX века еврейских погромов, две сестры матери со своими семьями эмигрировали, одна - в Аргентину, а вторая - в Канаду. В 1924 году одна из сестер очень звала нашу семью на жительство в Канаду, в город Винипег, но мы, дети, ставшие тогда сионистами, отговорили родителей от выезда в Канаду, агитируя за выезд в Палестину. Родители, сами сионисты, легко с нами согласились. В семье отца - его старший брат был застрелен погромщиками.

Фрагмент фольклора, который узнал от отца:

1. Степени сравнения на идиш:

Гит, бесер, а за йор ойф мир ;

шлехт, эргер, а за йор ойф дир.

2. Об очень высоком человеке

”Эр из ланг, ви дер.идишер голус”.

О сестре - Сарре Фридлендер

В 1915 году она поступила в классическую гимназию, которую не смогла закончить, так как гимназии примерно в 1921 году разогнали как источник чуждой идеологии. После этого она занималась в так называемой “Трудовой школе”, которая номинально давала среднее образование, а в действительности калечила образование.

Географию заменили Экономической Географией, история рассматривалась как “Экономикa, опрокинутaя в прошлое”. Математика, физика и русский язык преподавались нормально.

Сестра успела закончить музыкальное училище по классу фортепиано. С 1923 года сестра члeн Гашомера, и в 1926 году, фиктивно выйдя замуж за высылаемого cиониста, выехала в Палестину и поступила в Кибуц “Гашомер-Гацоир”. После 3-х лет работы в кибуце, она, по рекомендации окружающих, поехала в г. Тулузу (Франция) и поступила учиться в Тулузский университет на факультет французской филологии, который сумела, благодаря высокой трудоспособности, закончить за 2.5 года.

Иллюстрацией её работоспособности, а, может быть, и некоторых способностей, может служить такой факт.

Я посылал ей выходящие тогда на русском языке произведения Ромена Роллана и Анатоля Франса. Сестра переводила их на французский язык и сверяла с французскими изданиями.

После окончания филологического факультета сестра поступила нa факультет тонкой химической технологии, который она закончила в 1936 году и была оставлена ассистентом кафедры, руководимой Лауреатом Ноббелевской премии, академиком Каватье.

Во время учёбы она вышла замуж за Зяму Ципкина, высланного из СССР сиониста. Он обучался на электротехническом факультете. Закончили они университет в одном году. Соня - со степенью доктора химических наук.

Весной или летом 1936 года Зяма с Соней участвовали в демонстрации революционной молодёжи в Тулузе, попали в окружение полиции, и им как иностранцам было предложено в 48 часов покинуть Францию. Они возвратились в Палестину и поселились в Тель-Авиве. Зяма начал работать на электротехническом заводе в Яффo, был там одно время Главным инженером, а Соня, не найдя применения своим знаниям, преподавала частным образом музыку. После рождения дочери в начале 1937 года она перестала работать.

Её дочь проживает в Рамат- Гане по адресу:

Аmiel Агiela,

str. Tirsa,22,

Ramat Gan

52364

Israel

Родившийся затем сын Яков проживает в Рамат-Гашороне по адресу:

Jaakov Nitsan

Str.Nahashon, 11

Ramat Hasharon,

47301

Israel

В 1986 году умер Зяма, а в 1987 году умерла Соня.

Переписка с сестрой

После отъезда Сарры в Палестину мы всей семьей, и я в том числе, а также некоторые ее друзья переписывались с ней, обменивались фотографиями. В начале 1931 года, когда я жил в Ярославле и работал на Тормозном заводе, продвигаясь вверх по служебной лестнице, технический директор завода Л.Ю. Орловский в доверительной беседе сказал мне, что факт проживания моей сестры за границей я не скрываю и это хорошо, но учитывая мои хорошие перспективы дальнейшего продвижения по службе и наличие некоторых, как он выразился, “шероховатостей” в моем прошлом, известных секретному отделу завода, мне не следует переписываться с сестрой. Я последовал его совету и прекратил переписываться с Саррой, а информацию о ней, как и она обо мне, мы получали через родителей, которые не прерывали своей переписки с ней как во время пребывания ее в Палестине, так и во время ее учебы во Франции. В своей переписке родители, разумеется, были осторожны, не называя меня по имени, не называя города моего пребывания и завода, на котором я работал. Мне приходилось в жизни заполнять много анкет, писать автобиографий, и я всегда указывал что у меня сестра проживает за границей, но я не поддерживаю с ней почтовой или иной связи. Скрывать факт проживания Сарры за границей было бессмысленно, так как в моем досье, которое следовало за мной на протяжении всего моего жизненного пути, все это было указано. Видимо, служба внутреннего слежения была хорошо поставлена в советских органах безопасности, в чем я неоднократно убеждался и о чем расскажу ниже. Бесспорно также, что проживание сестры за рубежами СССР сказалось на моей карьере, даже на научной, тем более, что это сочеталось со страшным (в послевоенное время) криминалом - пребыванием в ЦСЮФ, но об этом ниже.

Отец переписывался с Саррой до начала 2-й мировой войны, а затем переписка прервалась.

Отец, возвратившись из эвакуации в 1946 году, не сразу смог восстановить переписку. Ему случайно удалось это сделать благодаря следующим обстоятельствам.

В Николаеве проживала семья Бирнберг. Дочь Лия, подруга Сарры и активный член Гашомер-Гацоир, в 1930 году смогла выехать в Палестину и стать членом кибуца Кфар-Гелади, в котором она пробыла до своей кончины в 1991 году. Ее мать поехала погостить по приглашению Лии в Израиль. Она и сообщила адрес Сони отцу.

Отвлекаясь немного от основного повествования, хочу сообщить небезынтересный факт. Мать Лии в СССР не возвратилась, и по окончании ее визы советские органы объявили ее “невозвращенкой” и “изменницей Родины”. На очень многих предприятиях города Николаева начали “прорабатывать” это событие. Поднят был большой шум.

Мать Лии была лишена советского гражданства и объявлена вне закона. К счастью, отец Лии был уже пенсионером, а один ее брат работал музыкантом оркестра, и потому от административных или судебных преследований они были избавлены. Второй брат Лии жил где-то далеко на Урале.

Отец переписывался с Саррой до своей кончины в конце 1963 года. После его кончины я не смог найти в доме отца адреса Сарры и переписка прервалась. Я не мог проводить широкие поиски, так как в 60-е и 70-е годы консультировал авиамоторную и ракетную промышленность. Но очень интенсивные поиски проводила моя дочь, проживавшая в Ленинграде. Она обращалась ко многим выезжавшим в Израиль с просьбой помочь в розыске Сарры, но все безуспешно. Она обращалась в органы иммиграционной службы, но ей либо ничего не отвечали, либо присылали календарики к празднику Рош Гашоно. Только в 1989 году мне удалось узнать, что в Иерусалиме существует Бюро по розыску родственников и адрес этого бюро, куда я послал запрос, фотографии Сарры, ее мужа и детей. Бюро очень быстро ответило мне, сообщив о смерти Зямы в 1986 году и Сарры в 1987 году.

Прислали мне адреса моих племянниц и племянника, с которыми я все время переписываюсь.

O себе.

С пяти лет начал заниматься в Николаевской Сионистской школе, которая просуществовала до 1921 года, когда распоряжением городских властей её закрыли. Школа ничем не напоминала хедер. В школе изучали нормальный комплекс дисциплин: математику, физику, географию, русский язык и иврит и др. Кроме того, были уроки пения и гимнастики. Преподавание всех предметов велось на иврите. Преподаватели разговаривали между собой и с учениками на иврите. Ученики между собою на иврите или русском. Директор школы, Канторович, преподавал еврейскую историю и пение. Уверен в том, что он был убеждённым сионистом. При школе существовали отряды Маккаби, туда входили ученики старших классов; ученики младших классов не были организованы.

С начала 1922/23 учебного года, в связи с закрытием Сионистской школы, я начал заниматься в обычной Советской Трудовой школе.

Знания, приобретенные в сионистской школе были настолько глубоки и прочны, что мне было очень легко и даже скучно заниматься в 6-м классе трудовой школы, и потому весной 1923 года, не окончив 6-го класса, я покинул школу и, подготовившись за лето, успешно сдал экзамены в профессионально-техническую школу машиностроительного профиля, куда обычно поступали после окончания 7-го класса трудовой школы. Профшколы того

времени давали значительную подготовку. Через несколько лет их преобразовали в техникумы.

Период 1918-1921 годов был заполнен событиями гражданской войны, разгулом организованного бандитизма. В Николаеве были часто сменяющиеся “власти”: Батьки Махно, Григорьевцев, Соньки Золотой Ручки и других банд и регулярных войск:

“Белых” (то есть белогвардейцев армии Деникина, Слащёва, Петлюры;

“Красных”, то есть частей большевитских войск и др.

Очень часто обыватели, выходя после ночного сна на улицы, спрашивали у проходящих, какая нынче власть в городе. Приход банд сопровождался разбоями, грабежами, расcтрелами и насилованием женщин. В первую очередь страдали евреи. Моего отца несколько раз “ставили к стенке”, то есть готовили к расcтрелу. Спасали его русские соседи, которые уважали отца. Спасение сдабривалось угощением водкой или самогоном.

При первых сигналах того, что приближаются бандиты, дeвушек и молодых женщин прятали в подвалах. Некоторое время в городе были немецкие войска. Грабежей не было, порядок был образцовый. Они расcтреливали только большевиков и явно сочувствующих им, вне зависимости от национальности.

Со второй половины 1922 года установилась стабильная Советская власть. Однако пренебрежительное отношение к выходцам из так называемых нетрудовых слоёв и интеллигенции не могло не вызвать ответной реакции. Растёт неорганизованное сопротивление большевитскому режиму, которое очень жестоко подавляется ГПУ. Расцветает доносительство. Не буду останавливаться на описании обстановки того периода, он достаточно подробно освещён в литературе и в настоящее время пересматривается и уточняется.

С начала 1922 года сестра вовлекает меня в отряд Цойфим при Николаевской организации “Гашомер Гацоир”, но вскоре нас, по договорёности между штабом Гашомера и Ваадом Югенда, переводят во вновь организуемый отряд имени Трумпельдора при городской организации Югенда. Связи нашей организации с молодежной организацией “Брит-ИТ”, организованной в 1923 году в Риге, не было, ведь Латвия была зарубежьем.

Бар-мицве

В 1923 году, в октябре месяце мне исполнилось 13 лeт, и по еврейским обычаям это событие в жизни юноши отмечалось семейным праздником с предварительным исполнением в синагоге простого ритуала, включающего чтение юношей соответствующего параграфа Торы. При этом на лбу крепились тфилим, а плечи покрывались талесом. Для подготовки меня к ритуалу родителями был приглашен меламед, который приходил к нам домой, с помощью которого я изучал некоторые разделы Торы и Гемары. Синагогальный ритуал был мною выполнен, и дома состоялось празднество, заполненное чтением и устным исполнением присутствующими отрывков из произведений Шолома Аша, стихов Х.Н. Бялика и др.

Следует отметить, что не все юноши отряда Трумпельдорцев отмечали свое “Бар-мицве” - по разным причинам: распространенного повсеместно атеизма, серьезными заботами по борьбе с нуждой и голодом.

Участие в жизни детской организации имени Трумпельдора или как нас тогда называли - Трумпельдорцев.

Участниками детской организации Трумпельдорцев были дети в возрасте 12- 15 лет из еврейских семей с высоким уровнем национального самосознания. Я должен подчеркнуть, что уровень национального самосознания был высок, так как пребывание в рядах любой сионистской организации, даже детской, таило в себе ряд опасностей: ареста, ссылки в места “не столь отдаленные”, то есть в Соловки, отдаленные области Средней Азии и Сибири, увольнение с работы, если такая была, что подчас обрекало семьи осужденных на голодное и полуголодное существование. Безработица в начале 20-х годов была ужасающей. Поэтому семьи, дети которых находились в группах Трумпельдорцев и в Югенде, должны были подчас стихийно, но иногда и сознательно одобрять участие их детей в сионистском движении. Интересно отметить, что линия расслоения еврейских общин того времени, которую я отметил выше, проходила между различными семьями еврейской общины, но никогда, насколько я знаю, как в Николаеве, так и в Херсоне, Одессе и Елисаветграде, она не проходила внутри семей. Не было таких еврейских семейств, где были бы комсомольцы и члены ВКП(б), а также члены сионистских организаций.

Мне не хотелось бы выглядеть человеком, идеализирующим свою общину, свой народ в такой мере, что он отрывается от действительности. Это не так. Считаю, что прав был Эрнст Ренан, который в “Истории христианства” написал: “И Христос, и Иуда - оба были евреями”.

Разумеется, были и предатели своего народа - доносители, об этом еще речь впереди, но это были те редкие исключения, которые хорошо подтверждают правило. Приведу несколько примеров, свидетельствующих об очень высоком уровне национального самосознания.

Семья Фаермарк.

Родители старые, немощные, тогда, в начале 20-х годов, уже неработающие. В семье четверо детей: Абрам, Бэлла, Самуил и Моня. Старший сын Абрам - один из создателей ЦСЮФ и затем председатель Всероссийского Ваада, один из идеологов движения. Он находился в Москве и, практически, не oказывал материальной помощи своей семье. Бэлла - член Югенда, молодой девушкой уехала в Палестину в начале 2О-х годов. Там основала свою семью, испытывала много трудностей. Рано умерла. Родителям не могла бы помогать если бы даже имела такую возможность. Самуил – единственный кормилец семьи, перебивался случайными заработками и был счастлив, поступив на Судостроительный завод учеником разметчика, стал затем слесарем, закончил без отрыва от производства вечернее отделение кораблестроительного института и стал крупным инженером.

В 1992 году он - глубокий инвалид, перенесший несколько инфарктов, эмигрировал в Израиль и на вопрос окружающих отвечал примерно так: ”Eду, чтобы воочию убедиться в феномене своего народа, жить, умереть и быть погребённым на Священной земле предков”.

Его израильский адрес такой :

Faermark Samuil,

Sderot Vaicman,72, apt.4,

42253 Natania,

Israel

В 1924 году мне для приобретения статуса ”трудящегося” необходимо было жить отдельно, и потому я поселился у своего друга Самуила Фаермарка и видел, что в те времена ржанные сухари были в семье лакомством.

Младший брат, Моня,- мальчик, не достигший, возраста для приобщения к жизни Трумпельдорцев, был нашим резервом. Вскоре он проявил себя поэтом. Закончил впоследствии с блеском Высшее Военно-Морское инженерное училище в Ленинграде, и, будучи инженер-капитаном, помощником командира подводной лодки, погиб в период Великой Отечественной войны, вместе со всем экипажем лодки, сраженной немецкими глубинными бомбами.

Семья Зецер.

В семье родители и восемь детей, из которых в 20-е годы в Николаеве проживало пятеро: Сюня, Роза, Абрам, Люба и Хаим. Старший брат был расстрелян Чека в 1918 году, как и в большинстве случаев, без суда и следствия, только по подозрению в перепродаже каких то товаров в незначительном количестве. Отец – носитель незаконной тогда профессии маклера, измождённый, всегда голодный, скрывавший перед членами семьи своё состояние, удручёный тем, что не может создать семье нормальных условий жизни, мать - в недавнем прошлом парализованная и потому неподвижная. Дети на редкость умны, внешне привлекательны, очень бедно одеты. Сюня - старший в этой группе детей, инициативный, с хорошей деловой смёткой, сумел организовать небольшое кустарное производство молочных продуктов и их продажу. Его доходами, в основном и жила семья.

Роза, точнее Рейзл-Гнеся, входила в состав группы Трумпельдорцев. Она обладала развитым чувством национального достоинства. Наверно читатель улыбнётся, но интересно то, что будучи носительницей редкого сочетания большого женского обаяния с живым умом, она и мысли не допускала, что в длином шлейфе её поклоников может быть нееврей. В мрачные годы так называемого общественного застоя, при мощной и сокрушающей системе государственного антисемитизма, она смело шла к синагоге для встреч с официальными представителями и туристами из Израиля. Она, в дальнейшем преподавательница английского языка, жива, проживает в Москвe и очень помогает мне в организации сбора материалов по истории сионистских организаций в СССР.

Люба, точнее Лейбл-Сима Мовшевна в начале 2О-х годов была маленькой и входила в группу выращиваемого резерва. Когда она подросла, то стала членом Трумпельдорской организации и усердно выполняла учебные задания руководителя группы, которым был автор этих строк. В дальнейшем она стала образованным экономистом, работала на руководящей работе в системе торговли и была директором большого Московского гастрономического магазина. Жива, находится на пенсии, живёт в Москве и также полна желания создания объективной подлиной истории её многострадального народа.

Абрам, человек редкого обаяния и ума, заболевший от хронической скудости питания туберкулёзом, был духовным центром нашей группы Трумпельдорцев а затем и членов Югенда. Человек очень скромный, тихий, он умел своевременной остроумной репликой погасить страсти, разгоравшиеся при дискуссиях, если они выходили за нормальный уровень споров культурных людей. Очень доброжелательный, он был образцом тонкой душевной интеллигентности. Общий любимец.

Миля, жившая в ту пору в другом городе, была членом Югенда. Таким образом, из семи живших тогда детей, четверо были членами сионистских организаций, остальные были активными Сочувствующими. Аналогичные картины были и в других семьях - Манелисов, Перловых и ряда других

B первоначально сформированную группу Трумпельдорцев входили: Фаермарк Самуил, Фридлендер Израиль, Зецер Абрам, Зецер Роза, Манелис Роза, Прилуцкий Илья,Каданер Люба, Перлов Тева, Вишневецкий Борис, Яновщинский Борис, Бортникова Соня, Оксенгендлер. Затем присоединились к группе Кепке Лазарь, Кепке Зелик, Дульман Феня, Дульман Броня и несколько ещё участников, фамилии которых не помню.

Примерно через год была организована группа более молодых участников: Зецер Люба, Кремерман Муся и еще несколько человек фамилии которых забыл.

Руководителем старшей группы была член Югенда Перлова Сарра, а потом студентка педагогического института также члeн Югенда - Рольник Соня, которая в 6О-е годы уехала в Израиль и умерла в 70-годы. Обе руководительницы пользовались у нас глубоким уважением. Сарра была очень добрым, умным и образованным человеком. Соня, которую мы любовно называли Сонечкой, также была очень гуманным, мягким, глубоко интеллигентным человеком. Обе наши руководительницы оказали большое влияние на формирование нашего мировоззрения, на наш политический, моральный и культурный облик.

Руководителем младшей группы Трумпельдорцев - Bаадом - был назначен я и с большим удовольствием выполнял эту очень почётную для меня обязанность.

Судьбы всех участников старшей группы мне известны, со всеми я всю жизнь поддерживал и поддерживаю сейчас (с оставшимися в живых) хорошие дружеские отношения, нерегулярно встречался.

Поддерживаю связи и с некоторыми членами младшей группы. Зная их всех в течениe всей жизни могу уверенно сказать : никто из членов нашей группы Трумпельдорцев не запятнал себя недостойным поступком по отношению к своему народу, своему обществу, в семье.

Как сложились судьбы пятерых из нашей (старшей) группы Tрумпельдорцев я уже написал. Теперь об остальных.

Илья Прилуцкий стал школьным учителем, в начале второй мировой войны эвакуировался на восток России и в 1942 году умер от туберкулёза.

Борис Вишневецкий стал администратором и в 1943 году погиб на войне.

Борис Яновщинский, по профессии шофер, погиб на воине в том же году, служил в армии танкистом.

Роза Манелис стала экономистом, умерла в Ленинграде в 6О-х годах.

Люба Kаданер стала бухгалтером, проживает ныне в Николаеве, пенсионерка.

Тева Перлов утонул в 1925 году по нелепой случайности в одночасье с Лазарем Кепке.

Сестры Дульман стали учителями, во время второй мировой войны эвакуировались на восток России. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.

Члены старшей группы трумпельдорцев собирались один - два раза в неделю. Для игры в футбол они собирались без руководителей. А с руководителями они собирались для занятий. На занятиях проводились беседы, устные рeфераты и дискуссии по новинкам естественно-научных дисциплин, новейшей западнойевропейской, русской и еврейской литературы, критический анализ постановлений и политики коммунистической партии. Особенно интересными но, к сожалению, скупыми были новости из Палестины и информации о сионистском движении.

Взаимоотношения с местной организацией Гашомера были дружественными. Обе стороны уважали и ценили деятельность каждой. Между городскими организациями был добросовестный обмен информацией по всесоюзным, актуальным городским и международным вопросам. Были и спортивные состязания - игры в футбол.

Хочется отметить одну особенность общения наших руководительниц с нами. Мы – подростки совершали иногда бестактные поступки в семьях, в школе, в отношениях с окружающими. Наши руководительницы в этих случаях корректировали наше поведение путём индивидуальных конфиденциальных бесед в очень мягких тонах. Это имело исключительный положительный эффект. Я испытал это на себе. С жадностью, мы изучали биографии и произведения еврейских лидеров и руководителей сионистского движения : Теодора Герцля, Хаима Вейцмана, Жаботинского, Трумпельдора и других. Но литературы было чрезвычайно мало. Мы в основном пользовались еврейской энциклопедией издания Брокгауза и Ефрона. У моего отца была эта энциклопедия, всеобщая история и история евреев.

Мы разучивали еврейские песни, только следует отметить, что слова этих песен отличались по написанию и произношению. Наш иврит был ашкеназийским.

Вот например :

Первые строки гимна ныне произносятся так:

“Кол од балевав пенима

Нефвш егуди хомия”

а мы пели так:

“Kол ойд балейвов пнимо

Нефеш егуди хоймиё.

Распевали мы также песни: (приведу их на русском языке, ибо боюсь что на иврите, хотя и могу написать, но напишу безграмотно).

“Ой эрец мойледес,

ат эрец нихмедес.

Гоавойдо, гоавойдо

ги кол хаейну

ми кол цоро тацилейну

Уру ахай ал тонуму

ла авойдасхем куму, куму…

Шом беерец хемдас авойс

Тисгашейн ми кол гатиквойс

Ц’у цийойно, нейс во дегел

дегел махне йгудо” .

Меня привлекали два лирических романса на слова X. Н. Бялика :

“Шемеш авив ното ёмо

ад ликцойс шомаим

зив гахлии гуцак шомо

тааво ло эйнаим.

Гехнисини тахас кнофайх

вегеи ли эйм у охойс....”

У читающего эти строки может появиться шок от моего текста песен, но я прошу снисхождения опираясь на то, что 70 лет я ни разу не произносил этих текстов. Помню мелодии этих песен и могу пропеть куски этих песен на своём сленге своим колоратурным козлитоном, но мне они всё равно милы.

Печатая этот текст, вспомнил ещё одну песню:

“Мей аин бо егуди, мей аин бо егуди ?

Ми эрец Исраэль.

Ма нишма бэрец Исраель, ма нишма б’эрец Исраэль ?

Ки тов, ки тов, ки тов,

Гаярдейн роейш, гаярдейн роейш

ве гапоалим овдим ”

“Бо авода, бо авода

Хорвойс гоорец боной нивне...”

Взаимоотношения между членами Трумпельдорских групп были очень хорошими, бесконфликтными, чистыми. Мы заимствовали у Гашомера заповедь “Будь чистым в мыслях, на словах и на деле”. Мы часто вместе всей старшей группой ходили в театры, в кино, на лекции и концерты. Эта чистота, крепкая дружба сохранились на всю жизнь. Разумеется, как тогда, так и на протяжении всей жизни, мы критиковали те или иные поступки, линию поведения или жизненную стратегию наших друзей, но это была критика благожелательная, основанная на всепрощении, на братской любви.

Трумпельдорцы привлекались к выполнению простых политических акций, размножали листовки на гектографе, помогали расклеивать их, носили арестованным передачи в тюрьму.

По литературе конца XIX и начала XX веков мы знакомились с методами и техникой ведения конспиративной работы. Я имею в виду произведения Степняка-Кравчинского, Германа Лопатина и других. Пели песни революционеров-подпольщиков, такие как: “Как дело измены, как совесть тирана, осенняя ночка темна. Темнее той ночи встает из тумана видением мрачным тюрьма...”

или

“Не страшась борьбы упорной,

неустанно день за днем

мы по бездне моря черной

в даль заветную плывем..”

Таким образом, мы всесторонне готовились к подпольной политической работе в Югенде. Так как все участники старшей группы Трумпельдорцев были примерно одного возраста, то одновременно, в 1925 году, все перешли в состав Югенда. Но об этом в следующем разделе.

Отношение к евреям в городе Николаеве.

Разумеется, антисемиты в городе Николаеве были и, как нам казалось, они были во всех или почти всех слоях населения, но злобного, воинственного антисемитизма мы не наблюдали.

После Октябрьской Революции эти немногие антисемиты настолько притихли, что их совсем не было заметно. Наряду с антисемитами было много русских и украинцев, особенно среди интеллигенции, которые хорошо относились к евреям. Я от знакомых русских людей впервые услыхал термин “Феномен иудеев”, под которым подразумевали загадочную и интригующую долговечность иудейского этноса, сохранившегося в течение нескольких тысячелетий, в течение которых многие нации появлялись и исчезали.

Во время второй мировой войны в городе Николаеве, оккупированном немцами, наблюдался необычайно большой всплеск антисемитизма. Отцу, который после 4-х лет проживания в эвакуации на Урале возвратился в Николаев и прожил там до своей кончины, рассказывали, что его квартиру, как и многие другие квартиры уехавших евреев, разграбили местные жители русской и украинской национальности. И, наряду с этим, некоторые русские и украинцы укрывали евреев и помогали им скрываться в деревнях или пробираться на восток в зону, контролируемую советскими войсками. Отцу рассказывали, что среди пособников фашистских

властей и мародеров доля украинцев была значительно больше доли русских. Основную массу полицаев и мародеров составляли бомжи, малоквалифицированные рабочие, можно условно сказать “низшие слои общества” доля людей интеллектуального труда, как и квалифицированных рабочих, среди пособников фашизма была очень мала.

2 . ЮНОСТЬ

Участие в работе Югенда (ЦСЮФ на идиш, а на иврите, видимо, будет ЦСНБ).

Возрастной состав членов Югенда был в интервале от 15 лет до 30-ти. Социальное происхождение их описано в 1 разделе, а по своему социальному положению члены Югенда принадлежали к различным группам населения.

В г. Николаеве были судостроительный и педагогический институты. Были студенты в большинстве своем и небольшое количество служащих, преподавателей школ и училищ, рабочих и кустарей. Следует отметить, что после Октябрьской революции, когда была отменена ”черта оседлости” и процентная норма для поступающих в Высшие учебные заведения, еврейская молодежь хлынула в техникумы и ВУЗы. Ниже будут приведены цифры, очень наглядно подтверждающие это.

В большинстве своем члены Югенда были атеистами; видимо сказывалась атеистическая направленность пропаганды в советском обществе, в учебных заведениях и социалистическая направленность самого Югенда. Были в небольшом количестве религиозные члены организации, к ним относились нормально, никаких дискуссий на религиозные или антирелигиозные темы не проводилось. Но даже убежденные атеисты, находясь в религиозных семьях, соблюдали еврейские праздники и традации во имя сохранения мира в семье.

Деятельность Югенда.

До рассмотрения этого обширного вопроса необходимо вкратце остановиться на деятельности Николаевской организации ССП (Сионистско-Социалистической партии, на идише - ЦСП, а на иврите, видимо, - ЦСМ). Она была малочисленна, включала людей пожилого возраста и работала не очень активно. Так как партия была в глубоком подполье, мы, молодые члены Югенда, не общались с членами партии и знали их мало. Помню, что среди них были Лева Шнайдер и Исаак Манелис, вскоре уехавшие в Палестину и ставшие видными деятелями Сионистского Конгресса, а затем и государства Израиль. Кроме того, я знал Перлова Эcю, Френкеля Базю, его жену Нюню, Полонскую Соню.

В связи с тем, что политическая деятельность ЦСП протекала очень вяло, практически, вся политическая работа в городах и округах проводилась Югендом под руководством Ваада. В Ваад г. Николаева входили: Буня Малкеc - председатель Ваада, студентка пединститута, умная, энергичная девушка. Она великолепно выполняла свои обязанности. Ей все безоговорочно подчинялись и не только потому, что в организации вообще была хорошая дисциплина, а главным образом вследствие большого ее авторитета и высокого уважения к ней. Второй член Ваада - Элиэзер Берехман, веселый, остроумный, своеобразный бард,

автор текстов и музыки песен и даже целой оперетты о жизни Югенда. Его брат - Исроэль Берехман - был членом не то райкома, не то ЦК Югенда. В Николаеве он иногда бывал и всегда был центром нас, членов младшей группы Югенда, перешедших из старшей группы Трумпельдорцев (см. раздел 1). Вскоре он был арестован и сослан в Сибирь. Еще помню Хаима Черткова. Других членов Ваада не помню, хотя помню многих членов Югенда. Среди них: Сарра Перлова, Вишневецкая Муся, Рива Менелис, Соня Полонская, Зюзя Полонский (брат Сони), Каданер Моня, Кремерман Роза, Давид Твердовский, Соня Рольник, упомянутые Бэлла и Абрам Фаермарки, Йоня и Софа Горшковы (брат и сестра), Эстер Фрима Гельфенштейн и Вера Берехман (жена Элиэзера). Было еще несколько человек, которые были менее активны и потому не запомнились. Вообще же рост Югенда был очень и очень медленным вследствие того, что организация существовала в глубоком подполье и, естественно, что мы боялись проникновения к нам провокаторов. Как в последствии мы убедились, в нашей среде был провокатор, и мы даже подозревали одного из членов Югенда, не упомянутого в приведенном перечне фамилий, но поскольку у нас не было достаточных данных, я не называю его имени и фамилии. А то, что он был в нашей среде, подтвердилось на допросах, в частности, при допросах меня в ГПУ.

Структура организации Югенда была такова: в городской организации было несколько групп по 10-15 человек;. во главе городской организации был Ваад, избираемый общим собранием. Ваад города Николаева, как и Ваады таких городов, как Херсон, Елисаветград и другие, охватывали своей руководящей работой мелкие городки и деревни, окружавшие город. В числе городков и деревень, населенных в основном евреями, в Николаевском округе были: Новый Буг, Добринка, в которой были развиты мукомольное дело и хлебопечение, а также Ново-Полтавка, в которой было развито сельское хозяйство, в частности, виноградарство. Городскими Ваадами руководил Районный комитет. Наш Районный комитет был в Одессе. Этому же РК подчинялись Ваады Херсона, Кремечуга, Елисаветграда. В составе РК, кроме членов комитета, были инструкторы, которые периодически объезжали города, снабжая Ваады этих городов информацией и различными указаниями. Районными комитетами руководил Центральный комитет Югенда (или Мерказ).

Содержание и формы работы Югенда.

Работа Югенда была многоцелевой, а ее формы многообразны. Она включала: идеологическую, политическую и культурную работу по воспитанию высоконравственного, культурного, развитого человека, преданного идеям сионизма и социализма.

Идеологическое направление работы включало:

а) изучение сущности сионизма и его истории. Под сионизмом мы понимали концепцию, ставящую своей задачей национальное и духовное возрождение Еврейского народа и создание Еврейского Государства в Палестине. Примерно такое определение было заложено в декларации об образовании ЦСЮФ. Если учесть, что тогда радиоприемников и телевизоров не было, необходимая литература в небольшом количестве изданий с ограниченными тиражами с середины 20-х годов перестала появляться, а доставка литературы с Запада с самого начала была трудна, а потом и вовсе приостановилась, то становятся ясными источники, которыми мы пользовались для пополнения наших знаний. Это были старые издания, такие как Еврейская энциклопедия издания Брокгауза и Eфрона, того же издания История Евреев, Всеобщая История, сочинения Владимира (Зеева) Жаботинского, книга его фельетонов, издание его статей и речей, сборники статей и речей Теодора Герцля, произведения Макса Нордау и других авторов. Документы развития сионистского движения, материалы Всемирных Сионистских Конгрессов доходили до нас в виде информаций инструкторов ЦК и РК. В малом объеме эта информация поступала из легально издаваемого тогда журнала “Гехолуц”.

Формы изучения этих материалов были разнообразны и включали рассказы руководителя группы о поступающей к нам информации на групповых собраниях, изучение печатных материалов по двое-трое.

В частности, эти литературные источники мы изучали втроем: упомянутые выше Самуил Фаермарк, Абрам Зецер и я. Проводились дискуссии по отдельным вопросам, например, по предложению Т. Герцеля относительно создания Еврейского Государства в Уганде, о роли еврейских языков идиш и иврит, о роли киббуцов и некоторые другие. По предложению о создании Еврейского Государства в Уганде или на иной территории, кроме Палестины, наше мнение было единодушно отрицательным. О роли языков мнения разделились, но большинство считало, что после создания Еврейского Государства на территории его доминирующим должен стать иврит, но в небольшом количестве изданий должен допускаться идиш, который постепенно будет естественно угасать. А в обширной диаспоре следует считать оба языка равноправными, причем евреев, планирующих рано или поздно переселиться в Израиль, обучать ивриту и вообще культивировать иврит, но не подавлять развитие культуры на Идиш.

Находясь в Израиле с середины октября до середины ноября 1990 года, я убедился в практической оправданности такой точки зрения, по крайней мере первой части высказанной мысли. Но об это ниже.

б) Изучение марксизма, его философии и политической экономии. Это изучение проводилось по “Капиталу” Маркса, книгам Карла Каутского, Отто Бауэра, политическую экономию изучали еще и по Дашевскому, философию по книгам Бухарина, Троцкого, Бубнова и др. Я занимался с упомянутым Самуилом Фаемарком. На каком-то этапе я был назначен руководителeм группы Трумпельдорцев (Люба Зецер, Муся Кремерман и др.).Члены этой группы с удивительной добросовестностью читали марксистскую литературу, писали рефераты по темам. Читали мы также фельетоны Жаботинского, заучивали стихи Фруга и Бялика на русском языке.

в) Анализ идеологии и практической деятельности окружающих нас партий, организаций и международных союзов, в первую очередь еврейских. Идеология и деятельность Еврейской Коммунистической партии (ЕКП), Евсекции, пришедшей на смену ЕКП, квалифицировалась нами как крайне отрицательная, лживая и очень вредная, направленная фактически на ассимиляцию евреев. В этом их идеологические установки полностью совпадали с линией ВКП(б) и принципами Ленинизма. К Гехолуцу отношение Югенда было очень хорошим, ибо он решал задачу приобщения слоев так называемой мелкой буржуазии к производительному труду. Среди членов Югенда имела хождение песня: “Лехаим Гехолуц, гезунт зол эр зайн, ер гит фар дер ланд арбайтс манн...” (идиш).

г) Глубокое осмысление с попытками обобщения тех небольших доз информации о процессах интеграции в Эрец-Исроэль. Естественно, что источником информации, в основном, были письма родных и друзей из Палестины (в частности моей сестры).

Круг вопросов, связанных с жизнью в Палестине, очень волновал нас, что, разумеется, было вполне естественно. Декларация лорда Бальфура, английское противостояние процессу нарастающей эмиграции евреев в Палестину определяло будущее нашего многострадального народа, наши личные перспективы.

Форма изучения последних двух комплексов задач - групповая с участием руководителя группы.

Политическая работа работа Югенда включала:

а) Разъяснение членам Югенда и, по возможности, окружающим стратегических и тактических политических ошибок ВКП(б), а затем КПСС. В частности, подмену диктатуры пролетариата диктатурой партии и ее высшей формой - диктатурой Политбюро, а затем и диктатурой Сталина. Еще при жизни В.И. Ленина имела хождение песенка:

“В эдем коммунистический на всех парах мы прем,

Долинами, ухабами мы прем, мы прем, мы прем.

Зажав бразды правления в нетрепетной руке,

Ульянов-Ленин кучером сидит на облучке..”

И другая (колыбельная) песенка:

“Спи, младенец мой прекрасный, баюшки баю.

Стерегут штыки стальные волюшку твою.

По тебе, моя Россия, ГПУ не спит,

День и ночь, не уставая, за тобой следит...”

Вообще, в 20-е годы с эстрады раздавались довольно смелые критические песни, и авторов, как и исполнителей, не очень преследовали. Это в середине 20-х годов начались запреты на любую критику политики партии и преследования инакомыслящих.

б) Информацию населения о работе Второго Социалистического Интернационала.

Разъяснение различия между стратегией и тактикой III-го и II-го Интернационалов.

Формы выполнения этих задач были разнообразными и включали: индивидуальную, выборочную пропаганду, расклеивание листовок, отпечатанных на гектографе собственного изготовления. Техника расклеивания была такой. Темной ночью гуляли “парочки”. Они в надлежащих, заранее намеченных местах - стенах домов и дверей, прислонялись, обнимались и намазывали клеем необходимые места. Вторая пара, следовавшая за ними в некотором отделении, также прислонялась к тому же месту и, вынув листовку, наклеивала ее на намазанном месте. Особо лихие юноши и девушки наклеивали листовки на двери отделений милиции и даже на двери ГПУ, если не было наружного часового. Наутро трумпельдорцы обегали места, где были наклеены листовки и наблюдали реакцию населения. Листовки всегда подписывались примерно так: “Городской комитет сионистско-социалистической молодежной организации” .

В особо важных случаях, например, на лекции “Об ошибочных (или вредных) действиях агентов II-го Интернационала в СССР (или РСФСР)”, выступали представители Югенда в качестве оппонентов. Разумеется, выступающие тут же брались под стражу и после нескольких допросов, на которых следователи ГПУ добивались информации о членах организации Югенда, их без суда и следствия ссылали достаточно далеко, в отдаленные места Средней Азии, в Соловки или на Дальний Восток.

Посылка по почте листовок, писем и других материалов лицам, сомневающимся в политике ВКП(б), с разъяснениями ошибочности и губительности политики коммунистической партии.

Культурная и воспитательная работа.

Эти два направления работы были чрезвычайно актуальны, особенно в 20-е годы, в годы необычайного упрощенчества в нравственных взглядах молодежи.

Необходимо было предохранить нашу мораль, культуру поведения в обществе, отношение юношей к девушкам и в целом нашу интеллигентность от окружающей нас пошлости, половой распущенности, хамского отношения к женщинам и проявлениям интеллигентности.

Ряд романов и повестей того времени, таких как “Луна справа” С. Малышкина, “Проточный переулок” И. Эренбурга и много других очень хорошо описывают нравы молодежи того времени. Помню фельетон “Ленька-Пижон”, написанный моим соучеником по профшколе Василием Мускиным (впоследствие - один из секретарей ЦК комсомола, расстрелянный в 1937г.) и опубликованный в городской русской газете. Фельетон оканчивался такими словами: “... и по злостным сплетням Ленька скоро приобретет зубную щетку”.

Танцы, свадебные торжества, объяснение в любви клеймились позорными словами “интеллигентщина”, “буржуазные предрассудки” и т.д.

Естественно поэтому, что первой задачей культурно-воспитательной работы Югенда была профилактика от тлетворного влияния, морального разложения молодежи, и не только состоящей в организации, но и окружающей нас. На своих групповых занятиях мы вскрывали эти язвы современной нам молодежи, давали им надлежащую оценку и, в процессе общения с окружающими, пропагандировали здоровые оценки происходящего.

Второй задачей было знакомство с еврейской литературой на русском языке и на идиш.

Некоторые из нас читали немного на иврите. Одновременно мы с жадностью читали начавшие тогда выходить на русском языке сочинения Ромена Роллана, Анатоля Франса и др. Стихийно возникали литературные дискуссии, дискуссии по проблемам этики, семейной жизни, по всем темам, которые были характерны и типичны для интеллигентной молодежи.

Все члены нашей младшей группы Югенда были очень дружны. Мы всей группой ходили в театры, на концерты, на спектакли заезжей оперетты, охотно читали еврейскую и русскую литературу, распевали песни как на иврите или идише, так и на русском или украинском языках.

Старшие члены Югенда - Элиэзер Берехман, Муся Вишневецкая, Фрима Гельфенштейн сочинили оперетту на темы жизни Югенда. Помню, что сцены ареста и допросов исполнялись в виде арий (на русском языке). Вот отрывки, которые запомнились мне:

Сотрудники ГПУ, с присущей им внезапностью, врываются в ночное время для выполнения обыска и ареста. Девушка поет:

“... Я плохо одета - закройте глаза,

Коль мама увидит, так будет беда...”.

Или когда у юноши - члена Югенда находят директиву из районного комитета Югенда, он поет:

“Я бумажки подбираю, ведь бумажка нам нужна.

Но одно лишь не пойму я, как бумажка из РК...”.

Интересно отметить, что хотя возраст всех нас, младших и старших членов Югенда, был романтическим и большинство из нас готовы были к любви, много времени суток мы проводили вместе, были общие интересы, но романов было очень мало, а если и были (очень редко), то заканчивались браками. Так Муся Вишневецкая и Хаим Чертков любили друг друга и поженились, прожив много лет до кончины Хаима Черткова. Аналогично и супруги Берехманы в старшей группе Югенда.

В нашей же группе бывших старших Трумпельдорцев, несмотря на большую и многолетнюю дружбу, семьи так и не сложились. Отношения были чистыми. Для характеристики этой чистоты, да вообще характера отношений между юношами и девушками, приведу следующий эпизод из своей биографии. В 1986 году в Ленинград приехала с мужем к своему сыну Бетя Оксенгендлер (впоследствие Яновская), член нашей группы. Вместе с женой я поехал к ней в гости. При встрече мы расцеловались. Она сказала тогда: ”А помнишь ли ты, Израиль, что мы были очень дружны, восхищались друг другом, ты меня провожал домой много раз поздно ночью, и мы ни разу не поцеловались, а ведь нам очень этого хотелось, ведь мы были молоды и готовы к любви”. Замечу, что у нас тогда считалось, что хождение об руку, поцелуи или объятия равносильны были помолвке.

Мы были плохо осведомлены о работе Сионистских конгрессов и о той большой работе и борьбе, которую проводила Всемирная Сионистическая организация и отдельные личности по обеспечению свободного выезда в Палестину из СССР. Мы надеялись, что это осуществится в самом недалеком будущем. Поэтому приводимая ниже песенка, которая кажется насмешливой, но только на первый взгляд, а в действительности же она полна горечи, несбывающихся надежд.

“Вус тейгмир Нохум Соколов

ун Вейцман дер профессор,

аз ойф тойар фун Эрец Исроэл

генген туйзент шлессер...”

“Вус тейгмир декларациес

ун эйнглише мандатен,

аз их вел кумен ин Эрец Исроэл

арихн зеерн татен ...”. (идиш).

Разумеется, описанная деятельность Югенда не оставалась незамеченной ГПУ. Производились аресты и ссылки. Ни одного закрытого или открытого процесса над членами ЦСП или Югенда в Николаеве, как и в других городах СССР, не было. Интересно отметить, что дела членов сионистских организаций очень часто вели следователи- евреи. Мое дело, как и дела всех арестованных Николаевской организации, вел следователь Гохберг.

Преданность идеям и задачам Югенда у его членов можно проиллюстрировать таким фактом.

Любой из членов организации беспрeкословно соглашался на публичное выступление в качестве оппонента на собраниях, организуемых Евсекцией. Только на первых порах нам удавалось устраивать человеческий “коридор” и помогать выступающему покинуть зал собрания, не будучи задержанным. Обычно выступавшие арестовывались сотрудниками ГПУ. После ареста следовало тюремное заключение и ссылка. Хорошо помню, как в 1926 году мы готовились к выступлению на собрании, организуемом Евсекцией, с докладом: “О контрреволюционной сущности сионизма”. После тщательного рассмотрения ряда кандидатур Ваад остановился на Исе Спиваковском, студенте кораблестроительного института, молодом, очень красивом и начитанном юноше, который мог успешно вести на сцене дискуссию с докладчиком Евсекции. Ися, когда ему сообщили о постановлении Ваада, согласился немедля, хотя ясно представлял себе, сколь велика вероятность трагического исхода предстоящего события. Мы не смогли обеспечить ему коридор, а ведущий собрание затянул дискуссию, и кто-то из его помощников выстроил по обе стороны сцены цепочку сотрудников ГПУ в штатских костюмах, но вооруженных. Как только Ися сошел со сцены, он был окружен сотрудниками ГПУ и увезен в городской отдел. Затем он был сослан и, как всегда, без суда. Его судьба мне неизвестна. Его семье мы материально помогали. Как всегда, какая-то часть еврейской общины была взбудоражена. Широко обсуждался вопрос об оправданности такой жертвы - искалеченной судьбы молодого человека, но вся организация Югенда, как мне тогда казалось, оправдывала этот шаг. Ведь кроме слова печатного, письменного или устного у сионистских организаций никогда не было иных средств борьбы за торжество своих идей. Никаких терактов или угроз, или каких-либо других действий, ущемляющих интересы или достоинство своих идеологических противников, как Югендом, так и другими сионистскими организациями не предпринималось. Это особенно важно подчеркнуть теперь, когда фашиствующие ”Патриоты” или, как их еще называют - “Памятники”, по поводу загадочного и пока еще не раскрытого убийства известного священника Александра Меня, распространяют нелепицу о том, что он был убит сионистами совместно с КГБ.

В сентябре месяце 1926 года, когда моя сестра Сарра выехала в Палестину, мать, гордая этим событием, на одном из еврейских праздников, как будто Суккот, находясь в синагоге на галерее, как это положено для женщин, обратилась ко всем находящимся в синагоге и, поделившись своей радостью, пожелала всем евреям того же. Этот факт был занесен в мое досье и, спустя много лет, мне его припомнили, присовокупив, что мои родители были “воинствующими сионистами и клерикалами”.

Во время моего первого ареста в октябре 1926 года были арестованы еще несколько членов Югенда. Я не помню, кто именно был тогда арестован, но помню, что всех нас держали в КПЗ при ГПУ и вскоре всех выпустили. Родители были встревожены моим арестом, но, когда меня освободили, они гордились мною. Bсех нас довольно мягко допрашивал следователь - еврей Гохберг.

Как я понял, и впоследствии это подтвердилось, ГПУ не беспокоил наш сионизм, они преследовали в нашем лице социал- демократический характер нашей идеологии и за это они преследовали участников сионистско- социалистического движения. Членов организации Гашомер-Гацоир они очень слабо преследовали, ибо Гашомер-Гацоир не была политической организацией, какой был Югенд. По ходу допроса я чувствовал, что они прекрасно осведомлены об индивидуальной роли каждого арестованного, хотя мы все, признавая свое членство в организации, утверждали, что мы рядовые члены и выполняли самые простые функции: сбор членских взносов, оповещение о собраниях и др.

И еще один факт.

Когда сотрудники ГПУ пришли ночью арестовывать меня, у меня в моей комнате ночевал приехавший в гости двоюродный брат - Израиль Слуцкер. Он начал шумно выражать свой протест по поводу того, что пришли ночью и что арестовывают несовершеннолетнего, то есть меня. Сотрудники ГПУ, производившие мой обыск и арест, возмутились его поведением и забрали его тоже. Его продержали в КПЗ ГПУ сутки, пока справились по телефону в Кременчугском отделении ГПУ, и, установив, что он не является членом Югенда, что соответствовало истине, отпустили его.

В КПЗ нас продержали шесть дней и несколько раз допросили. Перед тем, как нас выпустить, следователь беседовал с нами и подчеркнул, что нас преследовать не будут, но чтобы мы хорошо продумали свое поведение. ГПУ может помочь нам вступить в комсомол, если мы раскаемся в своих ошибках. Видимо, действительно, их главной целью было наше перевоспитание, и потому никто не подвергся никаким преследованиям и ограничениям. Нас всех держали в одной большой камере еще с некоторыми незнакомыми людьми, и мы, боясь, что это могут быть сотрудники ГПУ и что в камере имеются подслушивающие устройства, разговаривали между собою только на общие литературные, городские и другие темы, не имевшие политической окраски. Входя в камеру, мы “знакомились” друг с другом, скрывая этим то, что многие из нас давно были знакомы между собой.

Действительно, никого из арестованных не преследовали.

Вскоре я и Самуил Фаермарк стали членами Ваада вследствие выбытия кого-то из старших членов Югенда.

В июне 1927 года я был вторично арестован, как и несколько других членов Югенда. На этот раз после первого допроса нас всех отправили в городскую тюрьму, в которой нас содержали вместе с уголовниками. В одиночных камерах содержалось по несколько человек, спали на полу. Передачи приносить разрешалось. Продержали нас в тюрьме примерно три недели и потом выпустили. Никто подписки о выходе из Югенда не дaл. Преследований опять не последовало.

Я занимался в институте и зарабатывал тем, что готовил абитуриентов, предполагавших поступать в кораблестроительный институт. Так как я готовил по всем предметам, то был выгодным преподавателем. Готовил абитуриентов группами, в которые входили и мои друзья и родственники, в том числе Самуил Фаермарк, мой двоюродный брат Израиль Слуцкер, о котором я упоминал выше, нынешняя моя жена и другие.

По окончании профтехшколы в 1925 году я осенью того же года поступил работать в ремонтно- механическую мастерскую учеником токаря. Это было мне необходимо как для получения заработка, так и для приобретения статуса трудящегося что давало мне в дальнейшем право поступления в институт.

Осенью 1926 года, будучи уже членом профсоюза, я поступил в Николаевский Кораблестроительный институт после успешной сдачи конкурсных экзаменов. В институт принимали с 18 лет, а мне до 16 лет не хватало нескольких месяцев. Мне было сделано исключение в силу действия двух обстоятельств:

1. При окончании профтехшколы в 1925 году педагогический совет дал мне рекомендацию для поступления на физико-математический факультет университета.

2. Для меня было организовано помимо конкурсных экзаменов еще оригинальное испытание. Я сидел рядом с ведущим экзамен профессором или доцентом и при неудовлетворительном ответе любого экзаменующегося по всем предметам я должен был отвечать за него. Такое испытание я также успешно сдал и был зачислен студентом кораблестроительного института.

Заниматься было легко. По общественным наукам я обнаруживал нестандартные знания, a на фоне малоразвитых рабфаковцев (выпускников рабочих факультетов, которыми партия намерена была “опролетаризовать” интеллигенцию и создать в ней общественный слой, преданный задачам и политике партии), легко и опасно было выделяться. Так я критически отнесся к борьбе партии с оппозицией на ХХIV съезде РКП (б), сказал, что в работе Л.Д. Троцкого “Литература и революция” имеются оригинальные мысли, что Карл Каутский более системно излагает основы марксистской социологии, чем Карл Маркс. Все это порождало настороженное отношение ко мне.

Зарабатывал я хорошо и материально помогал родителям. В апреле 1929 года кто-то подсказал родителям, что накануне 1-го мая будут проведены аресты. Поэтому я уехал в Кременчуг к родственникам. В последних числах апреля действительно были произведены аресты. Был арестован и мой друг Самуил Фаермарк. Так как я опасался, что в ГПУ станет известно мое пребывание в Кременчуге, я выехал к другим родственникам в Ленинград. Я понимал, что возвратиться в число студентов кораблестроительного института я не смогу и потому решил поступать в Ленинградский университет на физико- математический факультет. Математика меня больше интересовала, нежели техника, но к экзаменам в Университет меня не допустили как жителя Украины, на территории которой были свои университеты.

Установить связь с ленинградской организацией Югенда, как и наличие самой организации, я не смог.

Вообще следует отметить, что годы 1927 и 1928 характеризовались резким снижением численности Николаевской и других организаций Югенда. Находясь в Кременчуге в мае 1928 года я вместе с инструктором РК ездил в Одессу, где также наблюдался распад организации Югенда. Это уменьшение численности, а затем и полный распад Югенда можно было объяснить рядом причин.

Bо-первых, арестами почти всего ЦК Югенда и многих районных комитетов ранней весной 1928 года.

Далее была как бы естественная убыль: часть уезжала в Палестину, некоторые студенты кончали институты и уезжали работать в различные города, женились и выходили замуж за людей, не являвшихся членами Югенда, и потому выбывали из организации.

Но имелась и иная, очень существенная, причина. В СССР начинались крупные стройки автомобильных, тракторных и других заводов, безработица резко убывала, убывала и социальная база сионистско-социалистического движения молодежи. Как я уже выше упоминал, рост Югенда всегда был медленным, а тут и вовсе угас. Примерно в марте 1929 года я как председатель Николаевского Ваада был приглашен в Херсон, где собрались 5 человек: член разгромленного ЦК Югенда по имени Саша, председатель Херсонского Ваада и еще представители двух РК, один - с Украины, другой - из России.

Саша информировал нас о фактическом отсутствии Югенда как организации, о разгроме ЦК и практическом отсутствии перспектив возрождения организации. На этом совещании после дискуссии было решено не объявлять официального самороспуска, агитировать за выезд в Палестину, хотя таких прямых возможностей и не было. Решено было также разрешить, исходя из индивидуальных обстоятельств, давать так называемые “подписки”, то есть лаконичные письма в местные редакции газет о выходе из Югенда, не считая это позором и изменой делу Югенда. Я уже писал, что пытался отдалить этот почти неизбежный шаг выездом в Ленинград. В университет мне поступить не удалось, на работу тоже, жить у родственников дальше становилось неудобным, и я возвратился в Кременчуг, куда приехала моя мать. Она всячески склоняла меня к возвращению в Николаев, так как они старики и больные, сестра за границей, они одиноки, и мой долг быть с ними и опекать их. Многие уже дали подписки о выходе из Югенда. Под воздействием всех этих доводов и обстоятельств я возвратился в Николаев и через несколько дней был арестован в 3-й раз. Пробыв в КПЗ при ГПУ 8 дней, я написал подписку, то есть письмо в местную газету, которое называлось так:

“Письмо в редакцию. (Ряды Второго Интернационала разлагаются...).” Затем шел короткий текст о том, что я с... по ... состоял в сиониcтско-социалистическом союзе молодежи и теперь вышел из него.

Никакой мотивировки не приводилось. (Это было предметом торга и причиной пребывания в заключении. Следователь, естественно, хотел получить развернутую мотивировку, а я не хотел ее давать). В конце концов он согласился с чрезвычайно лаконичным текстом в 5-6 строк. Это было хорошим прецедентом, и в дальнейшем, в частности у моего друга Самуила Фаермарка, также приняли подобный лаконичный текст.

Я был восстановлен студентом института с потерей одного курса, занимался частной преподавательской деятельностью с абитуриентами и отстающими студентами, но в институте я чувствовал, что мне не удастся его закончить. Работа в Югенде замерла, как мне казалось, повсеместно. Из РК к нам никто не приезжал, письменная связь оборвалась. С сестрой я не переписывался, но было ясно, что выехать в Палестину не удастся.

В середине обучения на III курсе, в начале 1929г. я был исключен из числа студентов института за “деятельность, несовместимую со званием советского студента”, хотя для такой формулировки не было видимых оснований.

“Дело” было в следующем.

Весной 1929 года должны были состояться выборы профкома института. Списки будущего профкома формировались на групповых собраниях. Когда проходило собрание той группы, в которой я состоял и был на собрании секретарем, был оглашен список для последующего голосования на общем собрании членов профсоюза. Список студентов был рекомендован парткомом института. В его составе был студент нашей группы Рожков. Я выступил и сказал буквально следующее: “Рожков замечательный человек и очень успевающий студент, я обеими руками буду голосовать за него, но при чем тут партком? Ведь мы и сами можем разобраться, кто достоин быть в профкоме”.

Через несколько дней меня вызвали к зам.директора, который известил меня об отчислении. Я пошел в ГПУ к Гохбергу и сказал, что это, видимо, его рук дело. Он посмеялся и сказал, что ему доносили о моем “нездоровом” мышлении и он рекомендует мне уехать из Николаева подальше и впредь вести себя иначе, не вступая в конфликт с партией и комсомолом.

В газетах начали появляться объявления с приглашением на работу. Мой товарищ по профшколе, знавший о том, что я исключен из института, оказался на производственной студенческой практике в г. Ярославле на севере РСФСР на Ярославском Государственном тормозном заводе. Им требовались конструкторы, о чем было объявлено в местной газете. Товарищ мой обратился к техническому директору Льву Юрьевичу Орловскому. Л.Ю.Орловский был, как тогда говорили “европейски образованным” человеком, знатоком нескольких европейских языков, беспартийным, относившимся к Советскому строю как к интересному, но наивному эксперименту. Был он добросовестным и компетентным техническим руководителем завода, который был до 1918 года американским концессионным предприятием, построен был фирмой Вестингауз в начале XX века. Помещался завод на расстоянии 7 километров от города на опушке леса. Хотя я и раньше работал в ремонтных мастерских, но это был первый “настоящий” завод с численностью работающих на нем примерно 3000 человек. Американское своеобразие или, можно сказать, стиль сказывался во всем: в организации и технологии производства, в бытовых условиях, в планировке поселков и жилищ, в которых проживали работающие. Мне в течении моей жизни много пришлось видеть заводов, читать литературу по организации производства и работать на различных заводах, но подобного тому, что я увидел на Ярославском тормозном заводе, построенном американской фирмой, я полностью уже никогда не видел, не слыхал и не читал. Поэтому следует кратко описать увиденное там.

Дифференциация технологических операций в большинстве случаев была предельной, рабочие движения станочников были столь элементарны, что обучение рабочих, в основном, сводилось к обучению условиям безопасной работы на станках, и длилось такое обучение 2-3 недели. Токари были двух видов: “продольные” и “поперечные”, то есть токари, совершающие одно движение вдоль оси станка или одно движение перпендикулярно оси станка. Тогда на заводах Форда применялись подобные принципы построения технологических процессов.

Однако куда большее своеобразие наблюдалось в жилищном строительстве и бытовом обустройстве. Подавляющее большинство работающих на заводе проживало в поселках, окружавших завод. Были три вида поселков: для инженерно-технического состава или, можно сказать, для старшего персонала, для среднего персонала (этот поселок назывался “поселком мастеров”) и затем в некотором отдалении находился поселок рабочих”.

Обустройство зданий трех поселков было на трех уровнях. Жилища в первом поселке были в виде коттеджей, в которых проживали по одной семье инженеров. Каждый коттедж был из двух автономных половин: для старшего поколения в семье инженера, то есть его родителей, и для семьи самого инженера. Много интересных элементов в бытовом обустройстве. Упомяну только два. Каждая дверь имела две ручки, одну на нормальном уровне, другую - более низко расположенную, чтобы ребенок мог открывать дверь. А для того, чтобы у малого ребенка было достаточно сил для открывания двери, дверные петли были на игольчатых подшипниках. И вторая мелочь: смесители воды в ванной подавали в ванну воду тaкой температуры, какую вы, по своему усмотрению, устанавливали на циферблате смесителя. Не хочется занимать время читателя, но подобных продуманных мелочей, повышающих уровень комфорта проживания в жилище, было американцами предусмотрено большое количество.

Aналогичные приятные и удобные особенности проживания имели место и в снабжении продуктами питания. Следует иметь в виду, что в это время продукты питания и предметы одежды, как и другие товары бытового назначения, распределялись по так называемым “карточкам”. Все эти особенности облегчали жизнь работающих на заводе вообще, а инженерно-технических работников в особенности, обеспечивали устойчивость кадрового состава, его неуклонный рост.

Я начал работать конструктором и, достаточно быстро продвигаясь, в 1932 году занял пост заместителя технического директора. В этом же году я женился на своей бывшей ученице Малке Залман-Мееровне Слуцкер, которая летом 1932 года закончила педагогический институт.

Отношение к евреям.

Ярославль - древний русский город, в котором евреев, как армян, грузин и других “южных” национальностей было очень мало. Например, в трехтысячном коллективе работающих на тормозном заводе было 5 евреев, из которых один инженер, три техника и я - инженерно-технический работник с незаконченным высшим образованием. Отношение к нам, евреям, было безукоризненное, а в одной рабочей русской семье хозяйка дома сказала: “Многие из нас мечтают о том, чтобы наши дочери выходили замуж за евреев. Наш Иван все норовит тащить из дома, чтобы пропить, а еврей все норовит в дом. Муж-еврей никогда не будет бить жену, даже если он будет пьян, хотя евреев пьяных мы никогда не видели.”

Я очень увлекался своей работой и помимо основной работы на заводе, в соответствии с занимаемой должностью в техническом отделе, много работал и как изобретатель и как организатор различных форм образования рабочих, младшего и среднего технического персонала. Организовал вечерний машиностроительный техникум, в котором был заведующим учебной частью и преподавал ряд дисциплин; организовывал нa заводе так называемые “технические бои”, то есть соревнование различных производственных подразделений по основам знаний технических наук. В то же время, обобщая крупицы

накапливающегося технического опыта, начал публиковaть статьи в технических журналах. Первая моя статья “Расчет и контроль осевых допусков” была опубликована в 1932 году во Всесоюзном журнале “Машиностроитель”. Она была посвящена одному парадоксу при расчете технологических размеров в условиях серийного и массового машиностроительных производств. Эта задача переросла в проблему рисков при указанных видах расчета, ей посвящена глава в одной моей монографии, а затем и коллективная книга, в которой я являюсь основным автором и ответственным редактором, а соавторами - два моих бывших аспиранта, ставшие затем кандидатами наук. Вторая моя статья - ”Методика рас чета потребности в затратах труда и рабочей силы в инструментальных цехах” была опубликована в 1935 году также во Всесоюзном журнале “Предприятие”.

Мое “преступное” прошлое, то есть пребывание в Югенде, мне вспомнили толь ко два раза. Первый раз - в 1930 году, когда по всему СССР (тогда еще РСФСР) развернулось массовое движение инженерно-технических работников за добровольное закрепление ИТР до конца 1-й пятилетки на предприятиях. Газетное обращение группы специалистов по этому вопросу обсуждалось на общем собрании инженерно- технических работников завода. Меня попросили высказаться. В своем коротком выступлении я отметил разумность такого общественного движения, но сказал также, что постановление собрания нельзя рассматривать как некое подобие закона. Я люблю свою работу, но мне необходимо закончить свое образование; в Ярославле нет технических высших учебных заведений, и мне нужно будет попытаться в каком- либо городе поступить в Высшее техническое учебное заведение. Поэтому,

считая обязательство о самозакреплении этической нормой, можно в некоторых случаях рассматривать их индивидуально и не считать неэтичным уход с завода. На собрании реакции не было, но в ближайшем же выпуске заводской газеты была статья заместителя директора по массовой работе П.В. Скурыгина о том, что “ИТР завода единодушно поддepжали идею о самозакреплении квалифицированных кадров, вот только И.Г. Фридлендер, исключенный из института за свои художества, воздержался при голосовании”.

Второй раз мне вспомнили мое “греховное прошлое” вот по какому поводу.

В Германии вышла на немецком языке книга известного металлурга Пивоварского “Высококачественный чугун”. Получение такого чугуна было крайне важно для завода. Вдвоем с моим начальником - техническим директором, упомянутым выше, мы перевели несколько глав и решили сделать опытную плавку по технологии Пивоварского. Я разработал техническую документацию, утвержденную техническим директором. Было издано соответствующее распоряжение, в котором было указано, что руководителем данной работы являюсь я.

Накануне проведения опытной плавки технический директор был вызван в Москву в Главное управление нашей отрасли промышленности. Плавка оказалась неудачной, и 1,5 тонны чугуна опытной плавки были вылиты в канаву. Хотя чугун не пропал, но убытки были налицо.

После убийства С.М. Кирова и последовавших за этим трагическиx событиях постановлений ЦК партии, начались поиски “врагов”, и каждое подозрительное для ГПУ явление подвергалось тщательному и предвзятому анализу.

Допросы были мучительными, и только вмешательство технического директора, взявшего на себя всю ответственность, и четко оформленная документация спасли меня.

В 1935 году у нас с женой родилась дочь Эмма.

Вскоре после случая с неудачной плавкой, не смотря на полную реабилитацию, я был переведен на другую работу, а по существу смещен, хотя все было cделано в очень корректной форме.

Технический директор, который относился ко мне очень хорошо, сын которого занимался у меня в вечернем техникуме, в очень деликатной форме сказал мне, что на заводе имеется “узкое место” (так тогда называли производственные участки, на которых работа протекала напряженно и которые лимитировали рост выпуска продукции), и для меня, видимо, было бы интересно наладить работу инструментального цеха, тем более, что рабочие инструментального цеха составляют “аристократию” рабочего класса. Я был назначен начальником инструментального цеха.

Назревали страшные события для страны и для меня, но об этом в следующей главе.