Рассказ о маме

Любовь Давыдовна Гордон (11 мая 1912 – 29 июня 1999)

О предках Любови Давыдовны Гордон известно немного. Дедушка и бабушка ее жили в Двинске, уездном городе Витебской губернии, расположенном на левом берегу реки Западная Двина. К концу XIX века Двинск был крупнейшим по населению (около 100 тыс. человек) и промышленному обороту городом губернии.

Дедушка – Шолом Лейбович Гордон – родился в середине XIX века. Судя по фотографии его с женой, это была зажиточная интеллигентная пара с чувством собственного достоинства, знающая себе цену.

Трое их детей: сын Давид (самый старший) и две дочери – Ольга (Эльке) и Берта – получили хорошее образование. Давид (Арон Давид Шоломович, 1870–1921) имел специальность дантиста. Женился он в 1899 г. на Берте Иосифовне Давыдовой (1876–1949), жившей тоже в Двинске.

Берта и ее три сестры: Елена, Дора и Вера были очень красивы, все высокие, статные. Трагически сложилась жизнь Доры. В послереволюционные годы, в период разрухи и голода, чтобы спасти жизнь трехлетнего болезненного сына Евгения, они с мужем в 1919 году эмигрировали в Париж, но в дороге сын умер от дизентерии. В 1922 году у них родилась дочь Эвелина. И мать, и дочь погибли в концлагере во время Второй мировой войны.

В Двинске у Берты и Давида 31 марта 1907 г. родился сын Иосиф (Юзя). Через пару лет семья переехала в Петербург, где 11 мая 1912 г. родилась дочь Любовь.

В 1921 году умирает глава и кормилец семьи, Давид. В стране разруха, голод. Берте одной двух детей не поднять. Родственники: двоюродные брат и сестра Берты – Аронсоны Лев и Зина, жившие в Париже, – уговаривают прислать туда Юзю подлечиться (у него обнаружили зачатки туберкулеза) и на учебу. Берта так и делает в 1925 году. В Париже Юзя в Сорбонне обучается профессии кинематографиста (кинорежиссера, режиссера-монтажера) одновременно он подрабатывает монтажером в филиале киностудии «Парамаунт». В 1931 году он вернулся из Франции, но не в Ленинград, откуда уезжал, а в Москву, где у него было множество друзей и легче было с устройством на работу. Действительно, вскоре он стал работать на студии «Мосфильм».

Двоюродная сестра Юзи – Вава (Ева Толочко, дочь Веры – родной сестры Берты, матери Юзи) познакомила его со своей ближайшей подругой – Ниной Павловной Кара, которая работала тогда литературным секретарем известного поэта и прославленного советского журналиста Михаила Кольцова (был расстрелян в ГУЛАГе в 1938 г.). Любовь вспыхнула сразу и на всю жизнь. Они поженились.

В 1933 году Юзю арестовали по обвинению в шпионаже в пользу Великобритании (!), судили и приговорили к 10 годам лагерей. После пяти лет на Колыме Юзю определили на поселение в Красноярский край.

В 1942 году Нина бросила интересную работу в Сценарной студии журнально-газетного объединения «ЖУРГАЗ», прекрасную комнату в Москве и поехала в добровольную ссылку к Юзе. «Княгиней Волконской» ее называли знакомые за эту самоотверженность. В небольшом городишке Юзя устроился работать на кирпичный завод выкатчиком кирпича после обжига. Не обладая атлетическим сложением и богатырским здоровьем, от тяжелой физической работы сопряженной с жаром, исходящим от обожженного кирпича, у Юзи усилилась сердечная недостаточность, здоровье катастрофически ухудшалось. Через какое-то время его перевели на должность учетчика, чему в немалой степени способствовали его неподкупная честность и образованность.

В конце 1943 года Иосифу Давыдовичу было разрешено проживать в европейской части СССР, за исключением режимных зон, в числе которых, наряду с многими другими крупными городами, была и Москва со 100-километровой зоной вокруг нее. Они с Ниной поселились в г. Рязань. Нина Павловна стала литературным секретарем писателя Константина Симонова. Каждый день ей приходилось ездить на поезде в Москву.

Только в 1948 году они смогли вернуться в Москву. Не имея собственного жилья, скитались по знакомым, по съемным комнатам, когда, наконец, получили комнату в коммунальной квартире на окраине Москвы, недалеко от ВДНХ (Выставки достижений народного хозяйства).

В 1964 году они купили однокомнатную кооперативную квартирку на Аэропортовской улице, в доме, где жили, в основном, писатели. В Москве Иосиф Давыдович работал режиссером-монтажером на Киностудии детских и юношеских фильмов имени М. Горького, старшим преподавателем ВГИКа. Чтобы скопить деньги для приобретения кооперативной квартиры, он часто ездил в командировки на киностудии союзных республик. В конце 50-х – начале 60-х годов им удалось по приглашению пару раз съездить во Францию, где у Иосифа Давыдовича оставались друзья и родственники.

Умер Иосиф Давыдович 06.04.69 г., Нина Павловна – 04.09.96 г. В последние годы у нее был сильнейший полиартрит кистей рук, как следствие постоянного многолетнего печатания на пишущей машинке. Своих детей у них не было. Иосиф Давыдович всю жизнь очень трепетно относился к своему племяннику Марику, который рос без отца, погибшего в первые месяцы войны.

Иосиф Давыдович был умный, интеллигентный человек, хороший специалист режиссер-монтажер. Владея хорошо французским языком, он неоднократно переводил на русский язык по заявкам кинокомитета французские фильмы для дубляжа. Его ценили на киностудии не только как профессионала, но и как прекрасного человека, интеллигента в полном смысле этого слова. И он, и Нина Павловна были очень воспитанные, тактичные люди. Общаться с ними было одно удовольствие.

После отъезда Юзи в Париж Берта осталась с дочерью Любой вдвоем. Жили они в отдельной небольшой квартире на ул. Марата д. 32. В 1923–1930 гг. Люба училась неподалеку в школе № 51.

О школьной жизни (позднее, в 20 лет) Люба писала с иронией:

Была я жуткой хулиганкой

Училась скверно, хуже всех,

Все воротила наизнанку

И всюду слышался мой смех.

Она была очень живая, веселая, к тому же необыкновенно хороша внешне и обаятельна. Всегда ее окружали друзья, подруги, она была в центре внимания компании одноклассников. К тому же она писала стихи, чему кроме недюжинной одаренности способствовали богатая эрудиция, ироничный склад ума.

Как было принято в интеллигентных семьях того времени, Любу учили французскому языку и игре на фортепиано. К сожалению, ни то, ни другое оказалось в жизни Любы невостребованным и впоследствии забылось. Несмотря на внешнюю беззаботность, в характере Любы рано проявились черты уныния, упадничества, тоски, иногда свойственные молодости. В 14 лет она написала:

... Ночь, словно пропасть бездонная

Тайну умчит мою ввысь...

Сразу бы, да только рама оконная

Держит проклятую жизнь.

Это стихотворение в отличие от многих других юношеских, она сохраняла всю жизнь. Можно было бы сослаться на подростковый максимализм, но подобные черты безысходности, несчастливости сквозной чертой прошли через все ее поэтическое творчество.

После окончания школы Люба устроилась работать секретарем в Военно-механический институт (на 1-й Красноармейской улице) – ныне Балтийский Государственный технический университет. Любочка знала себе цену, она всегда была окружена поклонниками и умела дать отпор тому, кто не преклонялся перед ней. Так и случилось, когда однажды некий студент недостаточно почтительно обратился к ней. Через некоторое время ближайшая школьная подруга Любы – Фира – познакомила ее со школьным другом своего приятеля Ильи. Это оказался тот самый непочтительный студент Ося (Иосиф) Кадибур. Он безоглядно полюбил Любу.

Иосиф Яковлевич Кадибур родился в 1908 году в Петербурге. Его отец, Яков Абрамович, был краснодеревщиком. С женой Марией Осиповной (Эсфирь Иоселевной) и тремя детьми он занимал квартиру № 2 на Верейской улице д. 40. Ося был младшим сыном, старше его были Абрам (Бома) и Лиля (Ревекка). Семья была дружная, все увлекались музыкой, играли на различных музыкальных инструментах.

Ося был веселым, жизнерадостным, «заводным», хорошо пел, прекрасно играл на пианино, гитаре, имитировал гавайскую гитару. В этом отношении у них было много общего с Любой, хотя он не был столь блестящим как некоторые иные поклонники Любы. Ося по характеру был совсем другим: спокойным уверенным, всегда был настроен оптимистически. От него исходила сила, уверенность, надежность, что Любочке было очень нужно и что она ценила.

А душу ее по-прежнему «терзали демоны». 18-20 лет, казалось бы, самое счастливое время жизни. В реальности Люба была в водовороте «светской» жизни, когда она окружена толпой поклонников, друзьями и веселые тусовки (как сказали бы сейчас) следуют одна за другой. Однако Люба предрекала свою судьбу в самых мрачных тонах:

Что предначертано мне в жизни одинокой?

Какой злой рок ведет меня вперед?

Каприз судьбы надменной и жестокой

Меня швыряет, давит и гнетет.

Нет слов! Нет воздуха! Спасите! Погибаю

Судьба, оскалив злобно жесткий рот,

Ведет меня, толкает к жизни краю,

В безумный увлекает хоровод...

В 1933 году Люба вместе с матерью были признаны «лицами представляющими опасность по своим антисоветским связям» и высланы из Ленинграда потому, что Юзя, брат и сын, 10 лет жил и учился во Франции, хоть и вернулся в Советский Союз. Высылка означала обязательное поселение в определенном месте без паспорта. Местом проживания им был определен г. Саратов, расположенный в нижнем течении Волги. В начале 30-х годов в нем проживало примерно 370 тыс. человек, значительную часть которых составляли немцы, расселившиеся по берегам Волги еще в XVIII веке, с Петровских времен. В конце 20-х годов XX века началось интенсивное промышленное строительство, возводились заводы-гиганты.

У депортированной из Ленинграда Любы, не было паспорта, поэтому устроиться на работу секретарем ей удалось с большим трудом. Но, как и в Ленинграде, ее окружали подруги, друзья. Она участвовала в художественной самодеятельности, опять была в центре внимания. Но ее неудержимо тянуло в Ленинград, домой, к старым, испытанным друзьям.

В 1934 г. на несколько дней Любе удалось приехать в Ленинград, к Осе. Почти все время они проводили вместе. Люба познакомилась с родителями Оси, сестрой Лилей и другими родственниками, которые жили на Верейской улице.

В 1935 г. после окончания института Ося приехал ненадолго к ней в Саратов, и они зарегистрировали свой брак. При этом Люба фамилию не сменила, осталась Гордон. Надо сказать, что для Оси это была рискованная поездка – он закончил военный ВУЗ, работал на оборонном предприятии. Регистрация брака со ссыльной могла иметь неблагоприятные последствия для его карьеры.

В 1935 г. в целях «умиротворения» общества политика репрессий в стране несколько смягчилась. Прокуратура СССР отменила прежнее постановление о высылке Любы из Ленинграда.

Квартира на ул. Марата, где Люба с жила матерью, при высылке была отобрана, и Люба стала жить с мужем на Верейской ул., д. 40, кв. 2.

Из большой семьи Кадибур в этой квартире остались жить Ося с матерью. В коммунальной квартире у них было две комнаты – 24 кв.м и 8 кв.м Молодым выделили большую комнату и мама Оси, которая недавно потеряла мужа, старшего сына и дочь, стала опекать Любочку, тем более что она была не совсем здорова – у нее бронхиальная астма, часто случались приступы удушья.

18 ноября 1937 г. у Любы и Оси родился сын Марик. Роды прошли не совсем удачно, поэтому Любу задержали в роддоме. У Марика выявилась кожная инфекция, и он тоже примерно на месяц застрял в больнице. Но, когда мама и сын оказались дома, им максимально были отданы забота и внимание.

Несмотря на то, что сын рос болезненным ребенком, молодые родители, как и прежде, часто встречались с друзьями, участвовали в веселых сборищах и вечеринках с песнями, танцами, музицированием.

Ося работал уже старшим инженером и участвовал в создании и испытаниях минно-торпедного оружия, часто ездил в командировки, поэтому материальное положение семьи было, по крайней мере, удовлетворительным. Но Любу не устраивало положение домохозяйки, уходом за Мариком занималась бабушка, и в 1939 г. Люба пошла работать делопроизводителем-машинисткой в среднюю школу № 12. Для подобной работы у нее были все данные: не только опыт работы, но и идеальная грамотность, каллиграфический почерк, умение печатать на пишущей машинке. Она очень хорошо формулировала мысли свои и чужие, у нее был прекрасный слог, ведь недаром она писала стихи.

Утром 22 июня 1941 года, в воскресенье, в чудесный солнечный день веселая компания молодых родителей с детьми и холостяков отправилась в ЦПКиО (центральный парк культуры и отдыха) и там, в 12 часов услышала сообщение по радио о нападении Германии на Советский Союз. Все понимали, чем это чревато, какие будут последствия, и поэтому решили сразу не расходиться, еще погулять, ведь эта встреча могла быть последней. Так и вышло.

Ося был военнообязанным, но, работая в военно-проектной организации, имел освобождение от обязательного призыва в армию. Тем не менее, подхваченный общей волной патриотизма, добился призыва и через неделю после объявления войны, 1 июля 1941 г. в составе 3-й Фрунзенской дивизии народного ополчения был отправлен на Лужский рубеж. Через 3 недели, когда на фронте наступило некоторое затишье, он смог приехать в Ленинград, к врачу, т.к. у него обострилось кожное заболевание кистей рук. Немного подлечившись, он поехал в свою часть и сразу по прибытии послал домой открытку с новым номером полевой почты. Это была последняя весточка от него.

Пока Ося был в городе, он оформил документы на эвакуацию жены, сына и матери с заводом, на котором работал до мобилизации. Его семья успела уехать до начала блокады в одном из последних, вышедших из Ленинграда, поездов – 18 августа 1941 г.

Люба с 3-летним сыном и 62-летней свекровью оказались на Южном Урале в 8-10 километрах от города Кургана, на берегу реки Тобол, в дер. Негаевка Курганского района Челябинской области и прожили там полтора года. Люба устроилась на работу в Кургане, в субботу после работы она ходила в Негаевку к сыну и свекрови, а в воскресенье вечером возвращалась обратно. При этом ее путь зимой проходил по льду реки Тобол и по поросшему кустарником полю, где водились волки, светящиеся глаза которых Люба частенько видела.

Трудно вообразить себе хрупкую молодую женщину, привыкшую быть в центре внимания, принимающую поклонение и заботу как должное, одну, без друзей, в незнакомой местности и среде, ответственную за жизнь малыша и старушки. Все упало на плечи маленького роста женщины. И она выдержала, выстояла, хотя приходилось выполнять работу, требующую немалых физических и моральных сил.

До ноября 1942 года Люба работала в колхозе КИМ (Коммунистический Интернационал Молодежи) деревни Негаевка сторожем, затем на мясокомбинате, вначале в насосной станции, потом в жестяно-баночном цехе - сортировала жестяные консервные крышки, а затем в ОРС΄е (отделе рабочего снабжения) секретарем-машинисткой. Последняя работа была не трудной: знакомая, нагрузка была вполне ей по плечу – да и, что тоже весьма немаловажно, она иногда могла приносить домой обрезки соединительной ткани (так называемые «жилы»), из которых можно было сварить какой-никакой бульон.

Весной 1943 года все трое перебрались на окраину Кургана – в поселок Конюховка Черемуховского сельского совета. Весь поселок представлял собой несколько домов компактно расположенных по обе стороны пыльной летом проезжей дороги. Они поселились у местных жителей в небольшом деревянном домике, где им отвели комнату с сенями и отдельным входом. Дом стоял буквально в 2 м от проезжей дороги, рядом с которой располагалась входная дверь.

Материальное положение семьи было очень сложное: заработок Любы был невысокий, а сын и мать мужа по случаю потери кормильца получали какие-то гроши за погибшего на фронте отца и сына.

Как только немного устроились, Люба уже с сентября 1941 года стала слать запросы о судьбе мужа. Вначале в ту часть, из которой он отправил последнюю полученную Любой открытку. В этой части по документам он не числился. На запрос от 15 февраля 1942 года в отдел учета персональных потерь, сообщили: «Сведений о местонахождении Кадибур И.Я. в настоящее время не имеется. В списках убитых, умерших от ран и пропавших без вести он не значится». И дальнейшие обращения в разные инстанции (в отдел кадров Ленинградского фронта, в 394 полевую почту – часть № 139, в 476 полевую почту – часть № 641) не дали никаких результатов. Но Люба все ждала, все верила.

Я жду, мой друг, я верю - ты придёшь,

Придёшь, нежданно станешь у порога

И будет светом залита дорога

И вечер сразу станет так хорош…

Я жду, мой друг, я буду долго ждать,

Как хватит человечьего терпенья,

И жизнь моя, разбитая на звенья,

Наладится, воспряну я опять.

Я жду, мой друг, час кажется мне с год,

Наш сын растет, и ждём тебя мы оба,

И ты живой, не вышедший из гроба,

Придёшь, я знаю – близок твой приход.

Я жду, мой друг, пусть жизнь мне будет – ад,

Пусть гром гремит – я буду терпелива.

И ты придёшь, и будет жизнь красива

И мы в родной вернёмся Ленинград.

1944

Во время Великой Отечественной войны, как и все население страны, Любовь Давыдовна жила вестями с фронта. Она посылала воевавшим в действующую армию патриотические стихи.

Прими, боец, подарок скромный мой

Издалека, из города Кургана.

И мой привет, ведь каждый мне родной,

Кто на полях войны врагу наносит раны.

Я знаю: там, где слышен стали звон,

Где рвутся бомбы и летают пули,

Порою не до нас, кто здесь в тылу спасён.

Мир сотрясается там в орудийном гуле,

Но мыслью мы всецело с вами там,

Где льётся кровь, где на защите нашей

Бойцы. И мирный труд вы сохранили нам,

И детям нашим жизнь, врага гоняя взашей.

В тылу мы вам опору создаём,

Готовим всё, в чём фронт нуждаться может,

Всё для победы над шальным врагом,

Бегущим в панике и стонущим от дрожи.

Быть может где-то ждёт и Вас семья,

У репродуктора ловя в тревоге звуки…

В семью вернуться Вам скорей желаю я,

Вернуться и забыть о тягостной разлуке.

Я-ж буду рада, если почтальон

От Вас мне принесёт письмо, как весть от брата.

Меня зовут Любовь, фамилия Гордон,

А адрес мой – Курган, ОРС Мясокомбината.

1944

За пропавшего без вести мужа Люба не имела ни аттестата (документ, по которому члены семьи офицера получали часть его денежного довольствия), ни пенсии. Лишь после войны, вернувшись в Ленинград, Любовь Давыдовна сумела получить документ, удостоверяющий гибель мужа на фронте во время Великой Отечественной войны. Поэтому она стала получать пенсию как вдова офицера, погибшего на фронте.

А тем временем, в Кургане постепенно круг друзей расширялся. При мясокомбинате был клуб, в котором Люба не могла не быть заводилой.

В начале 1944 году Юзя с Ниной, перебираясь из Красноярского края в Рязань, заехали к Любе в Конюховку и примерно с полгода жили у нее. В это же время на несколько дней мама Любы и Юзи приехала из Саратова, где она продолжала жить после ссылки. Это были незабываемые дни. Вот что написала о них Люба:

Мы всё живём на старой Конюховке,

Но собираемся в далёкие края,

Пока-ж являем образец сноровки

Мой брат и я.

Чиним расправу над моим сынишкой

За то, что ленью он пошёл в меня,

Хотим, чтоб парень увлекался книжкой

Мой брат и я.

Мы дроворубы, мы и водоносы,

Мы оптимисты и враги нытья,

Но иногда на жизнь взираем косо

Мой брат и я.

А если кто остротой меткой брызнет,

Летят монеты, серебром звеня,

Но всё ж вздыхаем о культурной жизни

Мой брат и я.

1944

1 сентября 1945 года Марик пошел в школу в этой самой Конюховке, а в декабре Люба, сын и свекровь вернулись в Ленинград, в довоенную коммунальную квартиру. По счастью, их комната была не занята и у них не было проблем с жильем.

Правда, в комнате был жуткий беспорядок – всю блокаду соседи ею пользовались как подсобным помещением. Поэтому примерно с неделю Любовь Давыдовна с Мариком и свекровью прожила у родственников – приемной матери Розы, двоюродной сестры Марика. В Ленинграде Марик продолжил учебу в школе. Благодаря старым друзьям почти сразу по приезде Любе удалось устроиться на работу на пол-оклада старшим бухгалтером в Детскую музыкальную школу при Консерватории. Но зарплата там была совсем маленькая, поэтому через год она стала работать в ГИДУВ’е (Государственный институт для усовершенствования врачей) на кафедре патологической анатомии препаратором, затем лаборантом и работала там в течение почти 5 лет, до апреля 1951 года, когда ради небольшой прибавки к зарплате Любовь Давыдовна перешла на работу в инфекционную больницу им. С.П. Боткина, лаборантом в прозекторскую.

В прозекторской штат состоял из 8-10 человек. Это был чудесный коллектив близких по духу, по отношению к жизни, по интеллигентности людей.

Возглавлял прозекторскую один из лучших патологоанатомов Ленинграда того времени Юрий Николаевич Даркшевич. Он был прекрасный диагност, чему способствовал его экстрасенсорный дар. К нему часто обращались больные за консультациями, которые он оказывал исключительно безвозмездно. Взаимоотношения в коллективе прозекторской были как родственные – необыкновенно внимательные друг к другу, заботливые. Внутрисемейные проблемы (и горести и радости) были общим делом всех, взаимопомощь была нормой общения.

Любовь Давыдовна была по сути единственной кормилицей трех человек. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами, она вынуждена была подрабатывать. Кто-то из знакомых предложил ей купить довоенную пишущую машинку «Ундервуд». Пришлось занять денег, рассчитывая на будущие доходы. И после рабочего дня в ГИДУВ’е, а затем в Боткинской больнице она дома до глубокой ночи печатала. Заказы были разные: диссертации, статьи, рефераты, рукописи художественных произведений и т.д. В частности, например, Любовь Давыдовна перепечатывала рассказы и повести, написанные от руки, Юрию Рытхэу, в будущем довольно известному (а в 60-е годы начинающему) чукотскому писателю. Друзья Любовь Давыдовны обращались к ней с просьбами перепечатать стихи Окуджавы, Высоцкого, Евтушенко и др.

Вся выполняемая ею машинописная работа была совершенна: красиво оформленная, безупречно грамотная. У Любови Давыдовны под рукой всегда были словари и справочники. В сомнительных случаях она обращалась к ним. Поэтому работодатели всегда были довольны ее работой и рекомендовали другим.

По своей натуре аккуратная, тщательная в мелочах, часто даже скрупулезная, Любовь Давыдовна была неоценимым лаборантом. Не случайно в ее трудовой книжке 11 благодарностей за отличную работу.

Несмотря на большую занятость, Любовь Давыдовна создавала уют в доме, следила за тем, чтобы Марик выглядел аккуратным, чтобы его одежда была чистая, выглаженная, при необходимости тщательно зашита и заштопана. Поэтому даже в самые трудные времена он не производил впечатления бедно одетого мальчика. Но все она успеть не могла. Покупкой продуктов, приготовлением пищи ведала Мария Осиповна. Она, несмотря на скудость продуктов, очень хорошо готовила, каждое приготовленное ею блюдо было деликатесом. В частности, у нее были необыкновенно вкусные традиционные еврейские блюда, например, фаршированная рыба, клецки из мацы, оменташ (треугольные пирожки с маком и медом) и др.

В молодые годы Мария Осиповна была хороша собой, кокетлива, любила хорошо одеться. Жизнь ее сложилась трагически: один за другим в 1935-36 годах умерли муж, старший сын и дочь, через 5 лет на войне погиб младший сын. Она осталась жить с невесткой, Любовью Давыдовной, и внуком. С ними была в эвакуации, вернулась в свои, можно сказать, родные стены. На Марии Осиповне держался быт семьи. Сама она жила очень скромно, спокойно, почти незаметно для окружающих – невестки, внука, соседей. Хотя Мария Осиповна была почти неграмотной, она говорила на хорошем русском языке, практически без акцента, была хорошей рассказчицей.

Отношения между Любовью Давыдовной и свекровью были уважительные. Они заботились друг о друге и о Марике, советовались друг с другом. Не всем знакомым и родственникам было понятно, как эти две женщины, такие разные по происхождению, по возрасту, по образованию и интересам, и вообще свекровь и невестка, почти 30 лет прожили вместе в мире и согласии. Объяснения в том, что обе имели природный ум и такт.

Когда Мария Осиповна долго и тяжело болела, а в 1965 году умерла, Любови Давыдовне пришлось осваивать кулинарную науку. И хоть ассортимент ее блюд был не очень богатый, все, что она готовила, было качественно и вкусно.

В 50-е годы Любовь Давыдовна была интересной молодой женщиной. При небольшом росте она была стройная, с хорошей фигурой, с необыкновенно красивыми естественно уложенными черными волосами. За ней по-прежнему многие ухаживали, случались романы, но такого, как Ося, она не встретила. Лишь один раз она спросила у Марика о возможном будущем папе. И, получив отрицательную оценку, больше не допускала мысли о замужестве.

В отпуск летом Любовь Давыдовна стремилась уехать из города: иногда она снимала дачу на Сиверской, или по профсоюзной путевке ездила на юг (Кисловодск, Крым), пару раз «дикарем» ездила в Прибалтику.

Любовь Давыдовна никогда не подчеркивала свои материальные трудности – в этом была ее гордость. Одета была всегда тщательно, со вкусом, носила те вещи, которые ей «шли». По мере роста достатка гардероб ее, конечно, расширялся, но без излишеств, без ненужных или не очень нужных ей вещей.

Любовь Давыдовна обладала великим даром дружбы. Она вообще была доброжелательным, понимающим, сочувствующим человеком. В беседе ободряла, внушала надежду, уверенность в хорошем. Поэтому к ней тянулись, ее дружбой дорожили. Притягательность Любови Давыдовны была и в том, что она не забывала поздравить с днем рождения, с другой торжественной датой. Делала это очень изящно – специально по случаю писала поздравительные стихи, адресные, теплые, тактичные.

Друзьями Любови Давыдовны были люди с разным семейным положением, разного достатка, возраста, но всех их объединяла интеллигентность в самом широком смысле этого слова. Дружеские контакты длились годами, десятилетиями. Самыми близкими были друзья школьные: Полина Каганова, Серафима Борисовна (Сима), Тамара Давыдовна (Тома), Эсфирь Соломоновна (Фира).

Из эвакуации, из Кургана Любовь Давыдовна «привезла» очень близкую подругу Фатиму Мусовну Тагирджанову. В стихотворении 1945 г., адресованном Фатиме, есть такие строки:

...Но Вас, моя хорошая,

Я буду всегда вспоминать.

Порою за теплое слово,

За дружеских чувств порыв,

Мы жизнь отдавать готовы,

Унынье в себе преломив.

И действительно, они крепко дружили до конца жизни.

Показательно, что дети друзей и родственников, друзья сына – другое поколение – также становились друзьями Любови Давыдовны. Особо доброжелательно и тепло к ней относились друзья Марика с детства: Миша Перцовский и его первая жена Ксана; родственники: племянница Роза и троюродный брат Марика – Миша Вязнер, его жена и дочь; дети школьных подруг: Боря – сын Симы, Ида – дочь Фиры, Фелик – сын Полины и другие. Их доверительным беседам она отвечала заинтересованностью, отзывчивостью, чуткостью. Теплые дружеские отношения сложились у Любови Давыдовны с внуками. Будучи в подростковом возрасте и Саша, и Кира любили бывать в гостях у бабушки, проводили в беседах с нею по нескольку часов. Еще ценная черта Любови Давыдовны: она объединяла людей, ее друзья становились друзьями между собой.

Надо, однако, отметить, что себя Любовь Давыдовна раскрывать не спешила. Выслушивая, впитывая в себя исповеди других, своим сокровенным она делилась далеко не всегда.

Друзей Любовь Давыдовна находила (или они ее находили) везде: не только в школе и на работе, среди родственников и соседей, в домах отдыха и санаториях, в больницах, (где часто по состоянию здоровья ей приходилось лежать), но даже среди попутчиков в транспорте.

Как-то, отдыхая в санатории в Кисловодске, Любовь Давыдовна в течение двух часов ехала в пригородной электричке и разговорилась с сидящей рядом женщиной. Та постоянно жила в Кисловодске, занимала какую-то ответственную должность в местных профсоюзах. Эта беседа имела последствием многолетнюю переписку, «профсоюзная дама» несколько раз приезжала в Ленинград, они встречались. Дама была очень откровенна с Любовью Давыдовной, поверяла ей все, вплоть до интимных подробностей.

Лучшими, самыми любимыми друзьями Любови Давыдовны были те, с кем она училась в школе. Выпускники 1930 года – два класса, так называемая параллель, – отмечали окончание школы и через сорок лет, и через 45. Любовь Давыдовна была всегда среди организаторов встреч и всегда откликалась на это событие стихами. В 1970 году она написала:

Прошло совсем немного лет

И мы нисколько не устали –

Мы те же дети, что ответ

Недавно у доски держали...

Подготовка этих встреч и их последующее обсуждение отнимали у Любови Давыдовны не только много времени, но и сопровождались большими душевными волнениями, эмоциональным подъемом.

На встречи собирались до 30 человек, приезжали из других городов, бывали популярный композитор Никита Богословский, крупный ученый конструктор уникальных телескопов Баграт Иоаннисианни. Было столько тепла, веселья, юношеского задора!

50 лет Любовь Давыдовна прожила в коммунальной квартире, на Верейской улице. Среди соседей были и родственники, и чужие люди, и со всеми у нее были добрые отношения. Когда Марик с семьей перебрался в отдельную квартиру, новые соседи – Валентина Павловна, Рая – в какой-то степени заменили ей непосредственное ежедневное общение с родными.

Три женщины, хотя и разного возраста, очень сдружились: и не только на почве бытовых забот, но интеллектуально. Они обменивались книгами, вместе ходили в кино, ездили в парки Пушкина, Петродворца и др.

Когда Любовь Давыдовна в 1986 г. переехала в новую квартиру на ул. Латышских стрелков, она быстро сдружилась с соседкой, жившей этажом ниже, Надеждой Михайловной. Ей адресовано множество стихотворений, как правило, «по случаям» – дням рождения, общим праздникам.

Друг друга понимаем мы

Друг другу сердцем преданы

И потому средь вечной тьмы

Нет нам тропы неведомой.

..........................

Итак, я поздравляю Вас,

Желаю всех возможных благ,

Здоровья, радостей взапас

И чтоб не хуже, а хоть так.

10.01.98

Любовь Давыдовна была добрым, даже щедрым человеком не только в смысле душевного тепла, но и в материальном плане. Несмотря на то, что финансовое положение ее, кроме нескольких последних лет (когда она получала двойную пенсию – трудовую и как вдова погибшего военнослужащего) было сложным, она делала «царские» подарки, могла дать деньги малознакомому человеку, если посчитала, что он нуждается больше, чем она. К сожалению, встречались ей и недобросовестные люди, которые не ценили ее дары и даже нагло обманывали. Но это не меняло Любови Давыдовны.

Любовь Давыдовна устраивала у себя дома «приемы», встречи друзей, отмечала праздники и дни рождения. И всегда было тепло, интересно, весело и красиво. Красивым у нее было все – и убранство комнаты (с 1986 г. – квартиры), сервировка стола и, конечно, она сама.

В свое время отчасти она это делала ради Марика, собирала его друзей, знакомила его с детьми своих друзей. Она постоянно заботилась о Марике, скучала, когда он куда-нибудь уезжал: в пионерлагерь, в командировку, когда служил в армии.

Каждое лето Любовь Давыдовна старалась, чтобы Марик отдохнул на природе. Несколько лет он ездил в пионерлагеря на Карельский перешеек, в частности в Тарховку, в район станции Сосново. В 50-е годы был один выходной день – воскресенье. С раннего утра Любовь Давыдовна, нагруженная большой сумкой с продуктами (подкормить Марика и порадовать чем-нибудь вкусненьким) отправлялась на Финляндский вокзал и ехала на поезде (паровике) 2,5 – 3 часа, затем пешком шла до лагеря. Иногда, чтобы подольше побыть с сыном, она выезжала в субботу после работы, вечером, ночевала в каком-нибудь подсобном помещении, договорившись с администрацией лагеря.

Сразу после школы Марик не поступил в ВУЗ, пришлось идти служить в армию. Для Любови Давыдовны это были два «черных» года. Она часто писала ему в Казахстан, на Кольский полуостров. Тоска Любови Давыдовны, как обычно, выливалась в стихи.

Первый раз сегодня ты не дома

В этот день рожденья твоего,

И тоска по дому уж знакома,

И, наверно, дом милей всего.

Я сегодня тоже одинока,

Тоже первый раз я без тебя.

Жизнь порой бывает к нам жестока –

Расставаться нелегко, любя.

18.11.56

После армии Марик поступил в ЛИТМО (Ленинградский институт точной механики и оптики) на дневное отделение со сроком обучения 6 лет. Любовь Давыдовна очень хотела, чтобы у него была настоящая студенческая юность, поэтому шла на дальнейшие материальные затруднения. И у Марика действительно была интересная студенческая жизнь: друзья, походы, интересные компании – то, что было очень существенным в жизни и для Любови Давыдовны.

В 1964 г. Марик окончил институт, стал работать и зарабатывать. Часто ездил в командировки, что тоже увеличивало доход. Печатать на машинке для заработка Любови Давыдовне уже не было необходимости.

Высшее образование было, увы, неосуществившейся мечтой Любови Давыдовны. Она неоднократно с горечью говорила и писала в стихах о том, что ей самой не удалось учиться в ВУЗе, причем в техническом.

В 1965 году в возрасте 96 лет умерла Мария Осиповна. Почти до самой кончины она была на ногах, не доставляя особых хлопот Любови Давыдовне и Марику. Лишь в самом конце Любовь Давыдовна положила ее в Боткинскую больницу, где тогда работала. Там Мария Осиповна и умерла. Похоронена она на Еврейском кладбище, там же, где в 1936 году был захоронен ее муж.

В 1966 году Марик женился и привел жену Тамару в дом к матери. Любовь Давыдовна приняла внешне это спокойно, хотя в душе ревновала – еще бы: ее единственный сын, хотя и был физически рядом, принадлежал не только ей одной. Тем не менее, она очень тепло поздравила молодых, конечно, в стихах:

Вы в любви и согласьи

Свое счастье найдете

И с улыбкой по жизни

Его пронесете.

Чтоб не знало покоя,

Позабыло усталость,

Чтобы счастье такое

Никогда не кончалось.

Два года Любовь Давыдовна и молодые жили одной семьей. Хотя Тамара не была молоденькой девочкой (ей было около 30 лет), в хозяйственной жизни она не участвовала, все было на плечах Любови Давыдовны. Молодые помещались в маленькой комнатке, которую раньше занимала Мария Осиповна. Тома училась в аспирантуре. Любовь Давыдовна ей помогала, перепечатывая статьи, доклады, напечатала ей диссертацию, что было не так просто – в работе было много таблиц, формул.

В 1968 году у Томы с Мариком родился сын Саша, на что Любовь Давыдовна откликнулась следующим образом:

Я – бабка. Непривычно

Мне в этом амплуа,

Пока не будет зычно

Нестись: уа-уа.

Наверно к сердцу бабки

Дорогу внук найдет

И маленькие лапки

Растопят вечный лед.

И станет всех дороже,

Теперь уже навек,

В день серый, непогожий

Рожденный человек.

22.11.68

Любовь Давыдовна, продолжая работать, активно включилась в уход за внуком: стирала-гладила пеленки и распашонки. Свой отпуск в июне Любовь Давыдовна провела на даче у Томиных родителей, в Сиверской, где помогала сватье Евдокии Александровне в уходе за внуком, так как Тома преподавала в ВУЗе и каждое утро уезжала в город для приема экзаменов.

С рождением Саши молодая семья стала вести хозяйство самостоятельно, и пришлось в городе поменяться комнатами: семье из 3-х человек нужно было больше места, малышу необходимо больше света и воздуха. Любовь Давыдовна с ее астмой в маленькой узкой темной комнате чувствовала себя, мягко говоря, некомфортно. Вскоре в квартире освободилась комната. Два окна ее тоже выходили во двор-колодец, но комната была гораздо просторнее – около 19 м2. Через суд удалось разделить общий лицевой счет (ордер) семьи, затем признали узкую комнату, шириной 1,5 м, непригодной для жилья, и Любовь Давыдовна вселилась в освободившуюся комнату, хотя и темную – солнце в нее никогда не заглядывало.

Вскоре, в 1971 г., у Марка родилась дочь. Любовь Давыдовна также как и за Сашей, ухаживала за Кирочкой, опять стирала и гладила. Вообще она очень любила внуков, была нежна с ними, рассказывала разные истории, сказки, пела, старалась привить им хорошие манеры. Но в любом их возрасте обижалась, когда чувствовала, что внуки даже слегка отдаляются от нее.

В 1974 г. Марк с семьей, купив кооперативную квартиру, уехал с Верейской улицы на улицу Коллонтай – в новый район, на окраину города. Любовь Давыдовна так откликнулась на это:

Уехал кусок моей семьи,

Кусок моей жизни уехал.

Пустые стены уже не свои,

Шагов моих гулкое эхо.

Я знаю, что все это близко, тут,

Что это условно – пусто:

Я буду у них и они придут,

И все-таки как-то грустно.

Уж новую строить я жизнь не начну

(Сейчас ни к чему это зодчество),

А старую все-же еще потяну,

Но страшная вещь одиночество.

Транспортное сообщение было плохим: улицу Коллонтай и центр города (метро) связывал единственный автобусный маршрут. Добираться приходилось по полтора часа. Однако Любовь Давыдовна довольно часто после работы ездила к сыну, чтобы посидеть с внуками, отпустить родителей в театр, в гости и просто чтобы повидаться.

Но время шло, здоровье Любови Давыдовны ухудшалось, с 1981 года она уже не работала, редко выходила на улицу. Встал вопрос о необходимости перемены места жительства Любови Давыдовны, приближении его к месту проживания Марка с семьей. К тому же, менялась обстановка в коммунальной квартире на Верейской улице. Кроме двух милейших женщин – Валентины Павловны и Раи – в квартире появились совсем другие люди – скандалисты, любители выпить, которые не считались ни с кем и ни с чем.

Обмен комнаты, которую занимала Любовь Давыдовна был маловероятен, особенно в новый район, где каждая семья жила, как правило, в отдельной квартире. Единственной реальной возможностью было вступление в жилищно-строительный кооператив (ЖСК).

Как вдову офицера, погибшего в Великую Отечественную войну, и не вышедшую вновь замуж, благодаря хлопотам Марка Любовь Давыдовну в 1982 году поставили на льготную очередь для покупки однокомнатной кооперативной квартиры. Одним из важнейших условий было расположение квартиры поблизости от улицы Коллонтай. Конечно, предстояли проблемы с деньгами: и первый взнос и последующие ежемесячные платежи.

Зарплата Марка и Томы, (хотя, как доцент, она была высокооплачиваемой), при наличии двух детей и ежемесячных выплат за их 3-комнатную кооперативную квартиру, не давали возможности оплатить вторую кооперативную квартиру. Марк стал работать по совместительству, но эта прибавка средств была совсем незначительной, и он от дополнительной работы отказался.

Очередь на квартиру подошла через 4 года.

Только что построенный дом недалеко от места жительства Марка с семьей нашелся – на улице Латышских стрелков, дом №5.

И вот тут случилось чудо: Любовь Давыдовна получила наследство. Так совпало, что незадолго до того, как надо было внести первый взнос за квартиру, умерла троюродная сестра Любови Давыдовны – Надя Савицкая. Как раз в это время в Ленинграде была родная сестра Нади – Зина Аронсон, еще в 20-е годы эмигрировавшая из России и проживавшая в Париже. Она была наследницей Нади: денег на сберкнижке и имущества (мебели, вещей). Зина отказывалась от наследства в пользу Любовь Давыдовны. Но требовалось еще доказать, что умершая Надя и Зина – родные сестры. Этим занялся Марк: поиски в архивах, разборка Надиных старых писем, открыток, обращения в Инюрколлегию, приглашение в суд свидетелей и т.д. Родство сестер удалось доказать в суде и, тем самым, вопрос финансирования кооперативной квартиры для Любови Давыдовны был решен. Также решилась проблема с обстановкой будущей квартиры – из комнаты Нади мебель в ожидании готовности новой квартиры перевезли вначале на Верейскую улицу.

Но не все прошло гладко. Марк, как доверенное лицо, должен был пойти на жеребьевку квартир. Перед этим Любовь Давыдовна говорила: «Только не первый этаж!!!» Ну, и как сказала бы она, на ее «еврейское счастье» именно первый этаж, естественно, без балкона, и достался. Жеребьевка происходила как раз в день ее рождения, вечером. У Любови Давыдовны собрались гости. Марк не знал, как сообщить столь плачевный результат и попросил это сделать подруг Любови Давыдовны, но все равно воспринято сообщение было весьма болезненно.

Пришлось Марку собирать ходатайства, медицинские справки о том, что Любови Давыдовне при тяжелой форме бронхиальной астмы проживание на первом этаже противопоказано, т.к. необходим свежий воздух, а выходить на улицу при заболеваниях сердца ей затруднительно, поэтому необходима была квартира с балконом. Благодаря энергии и настойчивости Марка разрешение на обмен квартиры в пределах этого дома было получено.

В Жилищном комитете Ленинграда был список незанятых квартир дома, однако не все 1-комнатные квартиры были с балконами. Выбрать конкретную квартиру было нельзя, можно было только назвать этаж, а это могла оказаться квартира и без балкона.

Поэтому Марк несколько вечеров после работы ходил вокруг дома и высчитывал, на каких этажах располагалась нужная квартира. Проблема осложнялась еще тем, что планировка нижних, средних и верхних этажей 12-этажного дома была разная. Марк выяснил, какие квартиры остались свободными, на каких этажах. По планировке дома определил, на каком этаже есть однокомнатная квартира с балконом, и когда нужно было назвать этаж, то он уже был во всеоружии. Таким образом Любови Давыдовне досталась квартира на седьмом этаже с балконом. Это было чудесно: отдельная квартира, балкон, просторно, светло.

Из больницы, где она лежала с обострением ишемической болезни сердца, летом 1986 года Любовь Давыдовна приехала прямо в свою новую квартиру.

А тем временем, пока решался вопрос с заменой квартиры, в квартире на первом этаже Тома вымыла квартиру, Марк успел установить новый замок, закрепил карнизы и повесил шторы на окна, перевез некоторые вещи с Верейской улицы. Несмотря на это потом с удовольствием пришлось перебазироваться на седьмой этаж – снова мытье, снова замок, снова карнизы, снова вещи. Тома и Марк собрали остававшиеся на Верейской улице вещи, перевезли, мебель расставили, все распаковали.

На новом месте Любовь Давыдовна не чувствовала одиночества: устройство, обживание, почти каждый день после работы приходил Марк. Как всегда, требовались его «золотые руки», многое в новом доме приходилось доделывать, благоустраивать. Вскоре по вселении Любовь Давыдовна познакомилась с соседкой снизу, Надеждой Михайловной. Взаимная симпатия у них возникла сразу. Любовь Давыдовна не могла не почувствовать золотую душу соседки. Они много времени проводили вместе: гуляли, чаевничали.

Любовь Давыдовну часто навещали ее друзья и, конечно, она принимала их с присущим ей гостеприимством. Если она знала о визите заранее (накануне или даже за несколько часов), пекла свой знаменитый фирменный ореховый пирог.

Как всегда, Любовь Давыдовна очень следила за собой. Независимо от самочувствия, с утра была опрятно и нарядно одета. Прическа у нее была, как будто она только что от парикмахера – красиво вьющиеся волосы: вначале черные, потом с проседью, а потом и белые – Любовь Давыдовна их не красила.

При внешнем радушии ко всем Любовь Давыдовна четко оценивала людей, знала, что, когда и как сказать. Не всегда она была искренней, далеко не каждому раскрывала душу, старалась показать себя сильной, успешной. Видимо, это была такая форма гордости – «мне ничего не нужно, я все сама». Людей, которые всей душой желали ей помочь, но не очень хорошо знали Любовь Давыдовну, такое поведение обижало, отталкивало. Иногда она и сама провоцировала на это не совсем симпатичных ей людей, тех, кто, по ее мнению, недостаточно ценил и восхищался ею.

В целом характер у нее был сложный, в ней уживались два противоположных свойства. Если друзей и близких она дарила теплом и светом, с ними была веселой, зажигательной, компанейской, то себя мучила мрачными тягостными мыслями, занималась тем, что в народе называется «самоедством». В душе она терзалась, остро переживала выпадавшие на ее долю невзгоды и неприятности. Другим казалась оптимисткой, хотя в действительности была отчаянной пессимисткой. Грусть и уныние звучали в ее стихах не только в юности:

Ах судьба, судьба!

Я твоя раба

Я ярмо ношу

И тебя прошу:

Пожалей меня,

Ведь не знала дня,

Чтобы горя, слез

Рок с собой не нес.

В компаниях Любовь Давыдовна была веселой, остроумной, много шутила. Некоторые шутки она особенно любила, но повторения их были всегда кстати. Квартира на Верейской улице, в которой жила Любовь Давыдовна, располагалась на втором этаже, а на первом был магазин «Бакалея». За чаепитием Любовь Давыдовна шутила: «Мешайте, мешайте – сахар внизу», другие ее любимые присказки: «Подлецу все к лицу», «Так или не так, перетакивать не будем», «Если я не молодец, то и свинья не красавица», «Отдόхнем, когда подόхнем» и пр.

Все знавшие Любовь Давыдовну воспринимали ее как человека, страдающего от многих заболеваний, но мужественно их преодолевающего. О своих многочисленных болезнях она говорила с самоиронией и юмором, но, в то же время, подчеркивала, как она устает как много дел ей приходится выполнять. Это всегда вызывало у окружающих сочувствие и сострадание. Такое внимание было необходимо Любови Давыдовне вероятно потому, что кроме пяти с половиной лет замужества, она чувствовала недостаток внимания со стороны родных и близких.

Самолюбование в болезнях, даже некоторое их преувеличение было характерно для Любови Давыдовны до последних лет ее жизни, когда действительно она стала чувствовать себя совсем плохо.

Черты нарциссизма, присущие Любови Давыдовне, сочетались в ней с самоуничижением, с представлением собственной жизни в самых мрачных тонах. К сожалению, она отвергала то хорошее, что было у нее: трепетно и преданно любящий сын, внимательное заботливое отношение к ней со стороны невестки, внуков, любовь и уважение друзей, а в последние 14 лет – отличные бытовые условия и материальная обеспеченность.

С годами здоровье Любови Давыдовны все ухудшалось. Если приступы бронхиальной астмы стали реже и слабее, то, как бы на смену им, пришла сильная сердечно-легочная недостаточность. Любовь Давыдовна часто лежала в больницах (не менее 2 раз ежегодно), особенно много в «родной» Боткинской. Надо признать, однако, что этим Любовь Давыдовна не тяготилась. Играло роль видимо то, что она много лет работала в больнице и легко находила общий язык с медперсоналом. В больницах ее немного подлечивали.

Но время, увы, брало свое. Ей было уже за 80. Стало трудно управляться с домашними делами. На улицу Любовь Давыдовна не выходила давно, продукты ей приносила социальный работник (от собеса), уборку в квартире делала волонтер из ХЭСЭДа (благотворительная еврейская организация). Хотя это были женщины разного возраста, Любовь Давыдовна и к той, и к другой относилась очень приветливо, доброжелательно. Старалась отблагодарить их вещами, посудой, деньгами. В 1997 году Любовь Давыдовна переехала жить в семью сына.

Здесь ей были созданы хорошие, спокойные условия, выделена отдельная комната, был постоянный присмотр, что стало особенно актуальным, т.к. у нее развивался склероз сосудов головного мозга. Несколько раз она падала.

До последних дней Любовь Давыдовна активно общалась с друзьями, каждый день они созванивались, беседовали. Несколько раз в год (не только в день рождения Любови Давыдовны) к ней приезжали Тамара Давыдовна, Серафима Борисовна с Борей, Фатима, приходила Надежда Михайловна.

В заключение нельзя не сказать о том, без чего Любовь Давыдовну невозможно представить – о ее родстве с поэзией. Она до самых преклонных лет, почти до последних дней, писала не вирши, а стихи со сложными интересными рифмами. Любовь Давыдовна прекрасно читала стихи, чувствовала их ритмический строй. На память могла прочитать множество стихотворений известных и малоизвестных авторов.

Любовь Давыдовна была образованной женщиной, безупречно грамотной, она много читала, хорошо знала и любила литературу, особенно русскую поэзию, она принадлежала к лучшему слою интеллигенции по манерам, высокой порядочности, доброжелательности, стилю общения и стилю обычной жизни в быту. Вкус к прекрасному выражался во всем – и в классике, и в восприятии нового.

Не стало Любови Давыдовны 29 июня 1999 года.

Урна с прахом Любови Давыдовны захоронена на Еврейском кладбище в могиле отца под высоким обелиском из черного гранита. На задней грани выгравированы имя и годы жизни ее матери, хотя прах захоронен в Рязани, где она умерла. 11 мая 2012 года исполнилось 100 лет со дня рождения Любови Давыдовны. Семья сына устроила вечер ее памяти.

Кроме Марка и Тамары были: внук Саша и внучка Кира со своими детьми – правнуками Любови Давыдовны: Асей (16 лет) и Женей (9лет). Также были племянница Любови Давыдовны Роза (82 года), которая помнит молодых Осю и Любочку. Живущие в Петербурге друзья с большим энтузиазмом откликнулись на приглашение: чета Иоффе Ида (дочь еще школьной подруги Любови Давыдовны) и Боря Иоффе, Тамара Розанова (подруга Тамары и Марка), Боря Коган (сын школьной подруги Любови Давыдовны).

Вечер прошел очень мило в воспоминаниях о Любови Давыдовне и обсуждениях современных проблем, по которым, несмотря на разный возраст собравшихся, мнения совпадали.

Боря Коган зачитал написанное по поводу этого вечера свое стихотворение:

Сюда мы приходили – в этот дом –

И праздновали славный день рождения...

И, может быть, не все теперь в былом,

И вновь есть повод для стихотворенья...

Решили мудро вы – восстановить

Хотя б на раз традицию святую.

И протянуть через столетье нить

Связующую, прочную, родную.

Пока мы живы – наши мамы в нас.

Они живут и меж собою.

Уже сам факт, что вы собрали нас сейчас,

По-видимому, тоста и достоин.

Но мне б хотелось тост провозгласить,

Чтоб были мы их памяти достойны,

И мы смогли бы благородно жить,

Чтоб нами были бы они довольны.

Чтобы на материнский их алтарь

Не оказались жертвы все напрасны.

Мы выпьем за любовь, что, как и встарь,

Одна лишь делает весь мир прекрасным!

БК 11.05.2012