О моем папе

Иосиф Яковлевич Кадибур (20 февраля 1908 – август 1941)

Мой папа Иосиф Яковлевич Кадибур погиб в августе 1941 года при защите Ленинграда от фашистских захватчиков. Мне не было еще 4 лет, рос я без отца. Что касалось его жизни, характера, привычек, манер – волновало, трогало меня сильно. Мне были дороги любые воспоминания мамы, бабушки, друзей, родственников, которые его знали и помнили.

Хочу отметить, что фамилию Кадибур, кроме нашей семьи, я не встречал.

Первый известный нам Кадибур – мой дедушка Яков Гирш Абрам (Яков Абрамович), рождения 1871 года. Детство и отрочество он провел в детском доме в Петербурге, где получил специальность краснодеревщика.

В 1899 году он женился на юной Эсфири Иоселевне Маркович, моей бабушке. Она была предпоследней из пяти детей Иоселя Марковича, приехавшего со всеми детьми несколько лет назад в Санкт-Петербург из Могилева.

Молодоженам жить в Петербурге было негде, поэтому они уехали в г. Старая Русса, расположенный примерно в 250 км от Санкт-Петербурга. Это был небольшой (около 16 тыс. человек населения) городок Новгородской губернии, уже тогда известный бальнеологическим курортом и грязелечебницей. Там у них родилось трое детей.

В Петербург дедушка и бабушка вернулись с детьми: Абрамом (Бома) 8 лет, моим дядей, Ревекой (Лиля) 7 лет, моей тетей, и Иосифом (Ося) 4 лет, моим папой.

Дедушка был хорошим специалистом с прекрасным художественным вкусом и удачливым предпринимателем. К 1912 году он смог скопить достаточно денег, чтобы купить 6-комнатную квартиру на втором этаже недешевого дома в Петербурге, в Семенцах, на углу Малоцарскосельского (ныне Малодетскосельского) проспекта, дом 7, и Верейской улицы, дом 40.

Семенцы – историческое название местности между Московским проспектом, Звенигородской улицей, Обводным каналом и Загородным проспектом. Название «Семенцы» происходит от наименования слободы квартировавшего здесь в XVIII веке Семеновского полка царской армии, плац которого располагался на том месте, где в настоящее время находится Пионерская площадь и Театр юного зрителя. Верейская улица находится в ряду 6 параллельных улиц, протянувшихся от Загородного проспекта до набережной Обводного канала. Улицы названы в честь городов России. Для удобства запоминания последовательности их расположения (от Витебского вокзала к Московскому проспекту) в народе до сих пор используется такая фраза: «Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины», что соответствует названиям улиц Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая.

Дом, где поселились Кадибуры, был построен в последней четверти XIX века. Он был 6-этажный с изящной угловой башенкой, с эркерами, на втором и третьем этажах большие зеркальные окна. Лепное украшение фасада соответствовало модному тогда стилю модерн.

Парадный вход был с Царскосельского проспекта, в обширном холле на полу выложена мозаика, окна, выходящие во двор, представляли собой яркие витражи в стиле модерн. Несмотря на наличие лифта, лестница была широкая пологая, с ковровой дорожкой. Перила опирались на красивую кованую решетку с узором тоже в стиле модерн.

И фасад, и интерьер холла подчеркивали солидность и благополучие проживающих в доме. Для обогрева помещений использовалось водяное отопление, а для приготовления пищи – плиты на кухнях, вход в которые был со двора, по черной лестнице.

Новое место жительства было выбрано не случайно – в Петербурге жило много родственников Эсфири, а неподалеку от их дома, на Можайской улице, жила родная сестра бабушки ­– Лена.

Дедушка, купив помещение под своей квартирой, на первом этаже этого дома, организовал свое «дело» – устроил там мастерскую, в которой изготавливали мебель, в основном, на заказ. Она предназначалась, главным образом, для среднего класса. Это были добротные столы, буфеты, шкафы, а также гарнитуры для гостиных с элементами модерна. Мы пользовались его изделиями, пока не переехали в менее габаритную квартиру.

После Октябрьской революции 1917 года жизнь семейства Кадибур менялась в худшую сторону. Началось все с жилищных условий, затем крах «дела» дедушки, ущемление гражданских прав.

В соответствии с Декретом революционного правительства в 1918 году было отменено право частной собственности на недвижимость в городах. Повсеместно в 1918–20 годах проводилось, так называемое, «уплотнение», то есть изъятие «излишков» жилплощади в пользу лиц пролетарского происхождения.

Семье Кадибур из 6 комнат оставили на 5 человек три комнаты: две лучшие в квартире парадные комнаты 24 кв.м и 32 кв.м и маленькую 8 кв.м. Последняя была темная, вытянутая (шириной менее 1,5 м), предназначавшаяся ранее для прислуги. Но парадные комнаты были действительно хороши: большие зеркальные окна, лепнина на потолке, отличный паркет. В остальные комнаты вселили чужих людей – анфилада комнат была нарушена. Квартира стала коммунальной со всеми вытекающими последствиями: общие кухня, ванная, прихожая, туалет. В квартире Кадибуров оказались: кадровый командир Красной Армии – Абрам Вышедский и две женщины-работницы. Как ни удивительно – все евреи. С новоявленными соседями сложились теплые отношения, жили дружно. Более того, приехавший позже к Абраму брат Борис и Лиля Кадибур в 1930 году поженились. Им отдали самую большую комнату. В 1931 году у них родилась дочь Роза, моя двоюродная сестра, а через 4 года Лиля умерла.

В 1936 году женился Ося – папа – и привел в эту квартиру жену Любу – маму. В 1937 году скончался дедушка, родился я. После смерти Лили Борис женился снова и в 1938 году переехал с Розой к новой жене, а в самую большую комнату въехали новые жильцы. У Кадибуров остались две комнаты – 24 кв.м и 8 кв.м. Таким образом, к концу 1937 года в двух комнатах жили четверо: бабушка в малюсенькой комнате и папа, мама и я.

В 1926 году, в ходе свертывания НЭПа (новой экономической политики Советской власти) была национализирована мебельная мастерская Якова. В результате слияния нескольких бывших частных мебельных производств в 1927 году организовали артель «Труд мебельщиков», членом которой стал и мой дедушка.

В 1931 году артель была расформирована. У дедушки, мастера «золотые руки», столяра-краснодеревщика проблем с трудоустройством не было, безработица его не коснулась. Он трудился на разных государственных предприятиях, в частности, перед выходом на пенсию в 1937 году он работал столяром 5 разряда на Экспериментальном заводе «Эталон» во Всесоюзном научно-исследовательском институте метрологии (ВНИИМ), на Международном (ныне – Московском) проспекте, 19.

Ограничение гражданских свобод в Советской России, начиная с 1918 года, осуществлялось практикой лишения избирательных прав отдельных категорий населения по политическим, экономическим и другим мотивам. «Лишенцев» исключали из профсоюзов, что имело и ряд экономических последствий, в том числе невозможность получения товаров и продуктов в условиях карточной системы в 1929–35 годах, а также, значительное повышение налогового бремени, вплоть до введения для лишенцев особых налогов, а также исключения детей из старших классов средних школ, техникумов, ВУЗов.

В 1926 году дедушка, как бывший владелец мастерской с подсобными рабочими, был отнесен к сословию: «лица, прибегавшие к наемному труду с целью извлечения прибыли». В связи с этим, он, бабушка и все дети стали «лишенцами».

Несмотря на некоторые послабления в политике лишения избирательных прав в 1930 году, ходатайство Якова о восстановлении его с женой в избирательных правах, поданное в Административный отдел Райсовета, в Правление Жакт’а Ленинградского Областного Исполнительного Комитета и Ленинградского Совета, было отклонено.

Только в 1936 году Фрунзенский Райсовет новое ходатайство поддержал, в избирательных правах их восстановили, они перестали быть «лишенцами».

Дедушка в молодые и средние годы был хорош собой: среднего роста, стройный, с холеными усиками и бородкой, с правильными чертами лица – был, что называется, фатоватый. Бабушка, Эсфирь Иоселевна (окружающие звали ее Мария Осиповна) была под стать ему – стройная, изящная, с тонкими чертами лица. Она всегда очень следила за собой, любила хорошо одеться, была кокетлива, правильно, практически без акцента, говорила по-русски, хотя была почти неграмотной.

Семья Якова и Эсфири была очень дружная, все дети увлекались музыкой, играли на различных музыкальных инструментах.

Жизнь бабушки сложилась несладко: послереволюционные лишения, смерть в течение короткого времени старшего сына Бомы (в 1933 г.), дочери Лили (в 1935 г.), мужа (в 1937 г.), а через 4 года, в первые дни войны погиб и младший сын, Ося, мой папа.

С 1941 года оставшуюся жизнь она прожила с моей мамой – невесткой, вдовой младшего сына, характер которой был непростым, и со мной – внуком, родившимся в 1937 году. Войну мы провели вместе в эвакуации в предместье города Кургана Челябинской области (Южный Урал). Все пожилые годы на бабушку давили материальные затруднения, вечный дефицит продуктов и промтоваров.

Бабушка, по моим воспоминаниям, жила очень скромно, спокойно. Окруженная нашей заботой, она прожила 86 лет.

Скончалась бабушка в 1965 году, похоронена на Еврейском кладбище вместе с мужем.

Мой папа родился 20 февраля 1908 года в г. Старая Русса Новгородской области.

С 1912 года он жил с родителями, братом и сестрой в Петербурге. Детство и юность его прошли в доброй, спокойной обстановке, среди заботливых любящих родителей, в окружении хороших друзей и многочисленных родственников.

В 1924 году Ося окончил среднюю школу. Поступить в институт он не мог, т.к. был сыном лишенцев. В течение 6 лет он выполнял неквалифицированную работу в разных организациях. И только в 1930 году папа поступил на дневное отделение Военмех’а (Военно-механического института – ныне Балтийский Государственный технический университет им. Д.Ф. Устинова).

Ося был веселым, «заводным» молодым человеком, много шутил. Был очень музыкален: хорошо пел, играл на фортепьяно, гитаре, мандолине, скрипке, имитировал гавайскую гитару. Он и его школьные и институтские друзья, родственники часто устраивали веселые сборища, вечеринки, поездки за город с песнями, танцами, музицированием и т.п., словом, «тусовались».

Ося был активным не только в развлечениях. Несколько лет он состоял в ОСОАВИАХИМе (Общество содействия обороне и авиационно-химическому строительству).

Это было отмечено присвоением ему звания «Ворошиловский стрелок» и вручением одноименного знака «за активное участие в социалистическом строительстве и укреплении обороноспособности страны, овладение начальными стадиями стрелковой подготовки и выполнение соответствующих норм».

В 1935 году папа окончил Военмех и по направлению стал работать на военном заводе № 231 им. Ворошилова инженером-конструктором по специальности «мины-торпеды». С 1938 года стал старшим конструктором. Он часто ездил в командировки на испытания оружия, нередко в Севастополь.

Еще будучи студентом, Ося в 1933 году безоглядно влюбился в Любочку Гордон, мою будущую маму, с которой его познакомили школьный друг Ильюша (Илья Зиновьевич) Масеев и одноклассница Любы – Фира (Эсфирь Соломоновна) Богорад. В этом же году Любу с матерью выслали из Ленинграда в Саратов, т.к. брат Любы Иосиф (Юзя) Гордон ранее учился в Сорбонне. Ося и Люба переписывались, а в 1934 году Люба ненадолго тайно приезжала к Осе в Ленинград. Сразу после окончания ВУЗа Ося ненадолго поехал к невесте в Саратов, и они зарегистрировали брак.

Для карьеры папы это был рискованный поступок, т.к. военный специалист за связь с ссыльной мог серьезно пострадать. По счастью, через год Любе разрешили вернуться в Ленинград. Они стали жить с бабушкой, матерью Оси, на Верейской улице.

Это были для них счастливые времена – по-прежнему веселые компании, развлечения.

18 ноября 1937 года у них родился я. Заботу о внуке в большой части взяла на себя бабушка. Папа в сыне тоже души не чаял.

22 июня 1941 года грянула война. Работавших на военных предприятиях на военную службу не призывали, но папа сразу записался добровольцем в ополчение и уже 1 июля был зачислен в 3-ю Фрунзенскую дивизию Ленинградской армии народного ополчения (3-я ФДНО).

Его назначили командиром (позднее присвоили звание – младший лейтенант) 1-го взвода 1-й роты 1-го стрелкового полка.

1-й стрелковый полк 3-ей ФДНО был направлен на Лужский рубеж, где с конца июня немцы вели развернутое наступление на Ленинград.

Лужская оборонительная полоса простиралась на 250 км от Финского залива до озера Ильмень. С первых дней войны силами гражданского населения Ленинграда и области на ней велись инженерные работы: создавались огневые точки, укрытия, соединения окопы, траншеи и ходы сообщения, а также противотанковые заграждения, дзоты. Такие же работы осуществляли и инженерные войсковые части.

Одним из основных направлений ударов гитлеровцев была деревня Бол. Сабск, расположенная на берегу реки Луга. Вокруг пересеченная местность. Места глухие, в стороне от больших дорог. И именно здесь, на Сабском плацдарме, разгорелись ожесточенные бои с 14-го по 17 июля. После того, как немцы сожгли деревню и захватили Сабский плацдарм, части, оборонявшие Сабск, отошли. Наступила некоторая передышка. Полки понесли колоссальные потери – до 3/4 действовавшего состава.

Командование Красной Армии срочно направляло на фронт новые части.

Вооружение прибывающих на фронт дивизий народного ополчения оставляло желать лучшего. Из-за ускоренного формирования не хватало времени на обеспечение их оружием, техникой, транспортом и др.

Надо отметить, еще, что стрелковые полки были вооружены, главным образом, винтовками, в то время как противник имел автоматическое оружие: автоматы, пулеметы и др.

Несмотря на это, ополченцы стояли насмерть в обороне. Наткнувшись на возрастающее сопротивление Красной Армии на Лужском оборонительном рубеже, 19 июля немецкое командование было вынуждено приостановить наступление на Ленинград до подхода главных сил группы армий «Север». Они включали в себя пехотные, танковые и моторизованные соединения, хотя локальные боевые действия происходили.

1-й стрелковый полк 3-ей ФДНО отправился из Ленинграда 20 июля по железной дороге. Белой ночью появились фашистские самолеты, и начался обстрел эшелона из товарных вагонов-теплушек с ополченцами. Благодаря квалификации машиниста, все окончилось благополучно. На рассвете 21 июля эшелон добрался до ст. Верест Волосовского района (железнодорожная ветка Ленинград-Псков).

И сразу же маршем лесными дорогами полк двинулся к деревне Старицы, на правом берегу реки Луга. Стояла изматывающая июльская жара, ни капли воды. После полудня прибыли к месту назначения и смогли попить, отдохнуть. В ночь с 21 на 22 июля батальоны отправились в места дислокации.

1-й стрелковый полк 3-ей ФДНО встал на правый берег р. Луги и левый берег притока Луги реки Лемовжа.

1 рота была дислоцирована на левом берегу реки Лемовжа, у впадения ее в реку Луга, в районе деревень Лемовжа и Хотнежа.

Поскольку активных боевых действий противника пока не было, папу на три дня отпустили в Ленинград к врачу в связи с кожным заболеванием кистей рук. Через несколько дней две женщины – жены солдат его взвода – пришли к нему домой и сообщили, что полк передислоцирован в другое место, но неизвестно, куда именно. Тогда командир взвода Кадибур Иосиф Яковлевич пошел к начальнику гарнизона и получил назначение в другую, еще формировавшуюся часть другого района Ленинграда.

С 8-го августа атаки фашистов на Лужском рубеже возобновились.

В период формирования части, в которую был направлен Иосиф Яковлевич, он встретил командира другого взвода своей части, и узнал, где дислоцирована его 1 рота и что его там ждут, снова пошел к начальнику гарнизона. И получил новое назначение – уже в свою часть.

Будучи в Ленинграде, папа записал свою семью: маму, бабушку и меня в эвакуацию с заводом им. Ворошилова, на котором работал до войны.

12 августа папа вместе с встреченным командиром выехал к месту расположения своего полка. Поезда до станции Верест уже не шли. Надо было сначала на поезде доехать до ближайшей к Верест железнодорожной станции, до которой еще доходили поезда, а оттуда добираться до Хотнежи на попутных машинах или как–нибудь еще. Тем не менее, 13 августа папа был на месте. Он прислал маме открытку с обратным адресом: «Полевая почта 394 1 с.п., 1 рота, 1 взвод». Это была последняя весть от него.

18 августа с утра над позициями 1-й роты появились бомбардировщики. Более 30 минут они пикировали на позиции оборонявшихся. Благодаря хорошей инженерной подготовке (окопы, траншеи, брустверы и т.п.) потери ополченцев были невелики. На следующий день гитлеровцы появились на противоположном, правом, берегу Лемовжи. Сразу же наши минеры взорвали заминированный ранее мост. Фашисты пытались форсировать Лемовжу, довольно широкую в этом месте. Ополченцы открыли яростный огонь. Попытка врага форсировать реку закончилась неудачей, но ожесточенный обстрел из артиллерийских орудий и минометов наших позиций продолжался почти всю белую ночь.

Из-за проблем с вооружением ополченцев противодействие противнику было крайне затруднено.

Ополченцам выдавалось все, что могло стрелять: снятое с вооружения, малокалиберное, финское трофейное, переданные еще в первую мировую России союзниками винтовки и т.п. Были мобилизованы все ресурсы оружия, какие могли быть изысканы в учебных заведениях, штабах и тыловых частях. Большая неоднородность видов вооружения порождала ряд проблем. Изучение материальной части, без знания которой невозможно успешно применять стрелковое оружие в бою, было затруднено. Ситуация усугублялась крайне незначительным количеством наставлений по стрелковому делу и руководств по материальной части оружия иностранных образцов. Со всеми этими проблемами приходилось сталкиваться бойцам, имевшим минимальный уровень боевой подготовки. Кроме того, снабжение столь разнородного вооружения патронами также было весьма затруднительно, патронов зачастую не хватало.

Ночью немногочисленным оставшимся в живых ополченцам пришлось отступить. Потери 3 ФДНО были столь велики, что целая дивизия была расформирована. 22 августа Лужский рубеж был оставлен нашими войсками.

Фактографический материал о сражениях 3 ФДНО на Лужском рубеже мною в значительной части использован из книг Кринова Ю. С.

Эвакуированная в город Курган моя мама неоднократно направляла запросы о судьбе мужа, вначале в названную им в последней открытке полевую почту № 394. Уже в октябре 1941 годы ответ был, что он выбыл за расформированием части, в ноябре и декабре отписали, что он выбыл в другую часть.

В феврале 1942 году из Управления мобилизации и укомплектования армии сообщили, что «сведений о местонахождении Кадибура Иосифа Яковлевича в настоящее время не имеется. В списках убитых, умерших от ран и пропавших без вести он не значится».

Дальнейшие настойчивые запросы мамы пересылались от одной войсковой части в другую и возвращались с ответом: «не числится», «местонахождение не известно». В апреле 1945 года Курганский военный комиссариат выдал справку, что мл. лейтенант И.Я. Кадибур, находясь на фронте, пропал без вести в августе 1941 года. Этот документ был необходим для возбуждения ходатайства о пенсиях нетрудоспособным матери и сыну (бабушке и мне) погибшего офицера Красной Армии.

В конце 1970-х годов активизировалась деятельность Совета ветеранов 1-го стрелкового полка 3-й Фрунзенской дивизии Народного Ополчения Ленинграда. Появилась информация в газетах о встречах ветеранов этого полка. Я с мамой и моим сыном Сашей (внуком Иосифа Яковлевича) были на этих встречах на Пионерской площади (у Театра юных зрителей), но никто из бывших там ветеранов не мог вспомнить Иосифа Яковлевича ни по его Ф.И.О., ни по фотографиям.

В память о боях этого полка в деревне Хотнежа Лужского р-на в 1980 году был установлен памятник-стела и создан историко-краеведческий музей.

На стеле высечено:

Здесь в июле-августе

1941 года СТОЯЛИ

насмерть ополченцы

1-го стрелкового полка

3-й ФРУНЗЕНСКОЙ

д и в и з и и

народного ополчения

В 1980-81 гг. в 299 школе Ленинграда (пр. Славы, дом 6/2) был создан музей 3-ей ФДНО и установлен памятный знак.

К 40-летию начала Великой Отечественной войны, в 1981 году проводилась встреча ветеранов, на которой родственникам погибших и умерших ополченцев полка вручался на хранение в семье дивизионный знак.