Письма
7/Х/67
Дорогой друг Мэня!
Твое письмо от 21 сентября получил на восьмой день. Как всегда, я и твои земляки прочли его с интересом. Мне хочется знать, как относится к вашим событиям рядовой гражданин и трудяга.
Очень жаль, что затерялось твое августовское письмо. Продолжай писать и не обижайся, если мои ответы очень лаконичны.
Ты спрашиваешь, как я живу. Все лето было насыщено семейными событиями и личными переживаниями. В начале лета мать опасно заболела, и я был очень встревожен, сможет ли она одолеть болезнь. Ее организм оказался достаточно крепким, и она выздоровела, даже окрепла – лучше, чем была до болезни. Я ей не высказываю, но душа моя полна радости, когда я гляжу на нее.
С ее выздоровлением, остальное время лета протекало в отдыхе и досуге. Мы часто целые дни проводили на Волге – купались и гуляли по лесу.
Погостил у меня мой лучший друг из Средней Азии. Он мне как брат родной. Я прожил в Средней Азии 15 лет и нажил там друзей. Вокруг нашего дома составился кружок молодых людей, проявляющих интерес ко всяким выдающимся событиям в литературе. Каждую новую интересную книгу мы обсуждали и критиковали. И это переплеталось с жизнью. Совпадение наших взглядов скрепило нашу дружбу. И, хотя они моложе меня на 25–30 лет, это не помешало нам подружиться. Зрелый возраст не превратил меня в скептика. Возможно, исчез тот восторг перед идеалами, которым я был одержим в годы юношества, в годы нашей дружбы с тобой. Я познал цену идеалам и, несмотря на некоторые разочарования, сохранил им верность. Я верю в прогресс и в победу доброты над злом в отношениях между людьми. Дорога к этому длинная и тернистая, она изобилует зигзагами, но в далекой перспективе победа придет.
С переездом я разлучился с друзьями и очень тоскую по ним. Они тоже. И вот один из них преодолел двухдневную дорогу и приехал с женой погостить. Тут мы уж насладились беседой, это был настоящий праздник!
После его отъезда мы с женой случайно встретили на улице нашего бывшего начальника санитарной службы. Это был исключительно благородный человек, который делал много добра для людей. Многие сохранились, благодаря его поддержке. И для меня с Зиной он многое сделал в трудное для нас время. Потом он сам попал в катастрофу. Мы были уверены, что он погиб, часто его вспоминали и рассказывали нашим новым знакомым, каких редкостных людей мы встречали. Я расстался с ним ровно 20 лет назад, а жена моя – 16 лет. Эта встреча принесла нам всем много радости и восторга. Ему 74 года, и он все еще продолжает работать главврачом крупной больницы. Несмотря на пережитое, он сохранил восторженную преданность своему народу. Его взгляды не изменились и не стерлись, они сохранили свой блеск, как 20 лет назад. Я пишу тебе об этой встрече, потому что считаю ее великолепным чудом нашей жизни.
Среди прочитанной за это лето литературы попалось несколько очень интересных вещей. Идеи, бредущие в моей голове в бессистемном хаосе, я встретил в этих книгах в стройном изложении. Это благотворно отразилось на моем душевном состоянии.
Я написал это письмо 5 и 6 октября, в дни Рош Гашоно. Меня тут встретил один знакомый еврей и спросил, неужели я не пойду в синагогу в эти торжественные дни еврейского Нового года. Я удивился этому вопросу. В моей памяти сохранилось все, связанное с празднованием этих дней, но в сердце нет ни капли влечения к ним. Совсем не так, как я отношусь к Пасхе, Суккот и Шавуот. Последние – это праздники свободы, традиции и т.п. А Рош Гашоно мне представляется чисто религиозным праздником. Наша еврейская молодежь и люди средних лет совсем не знают об этом празднике. И учти, что никто их не вынуждал забыть его, так же как никому не разрешалось навязывать его. Может, эта последняя страница покажется тебе странным кощунством, но могу тебя заверить, что, даже если бы я жил в Израиле, то вряд ли справлял бы этот праздник.
Обнимаю крепко.
Натан
Сердечный привет Барановичанам, привет твоему сыну и остальным домочадцам.
7 октября 1967 года
10–18.03.69
Дорогой друг Мэня!
Последнее письмо я отправил тебе 10 января, а сегодня уже 10 марта. Два месяца. Почему я так долго не писал тебе? Может, ослабли узы нашей дружбы? Может, мне безразлична наша переписка? Грех тебе так думать! Я каждый день с тоской вспоминаю, что вот прошел еще день, а письма от тебя все нет да нет. Я чувствую, что лишен чего-то самого главного, самого интересного в моей жизни. И не в моих силах восполнить этот пробел, эту пустоту в моем сердце. Это бессилие приводит меня в отчаяние. И так невыносимая боль гложет мое сердце и оттого, что нет писем от тебя, и оттого, что не пишу тебе я. За какую тему ни возьмусь, она оказывается подозрительна и опасна. Не помню, кто и когда писал, что еврейский народ стал фигурой умолчания, что после катастрофы, постигшей его во время второй мировой войны, в определенных кругах перестали писать о нем, якобы для того, чтобы не поощрять в нем националистические чувства. Теперь этот вопрос принял новое направление: о еврейском народе можно писать, но пишут только плохо. А я не могу писать плохо! Вот почему я и не пишу больше двух месяцев. Ты должен смириться с такой ситуацией, что я не буду отвечать на все твои письма, а ты должен продолжить свою переписку: по-прежнему, одно-два письма в месяц. Твои письма почти все доходят до меня, значит у нас в стране не препятствуют нашей переписке. А мои – не все доходят, значит их задерживают у вас. Одним словом, я тебя очень прошу: пиши! Я с нетерпением жду твоих писем. Последнее твое письмо, которое я получил, датировано 22.01.67.
Здоровье мое после осенней болезни – поправилось, но я чувствую, что старческая дряхлость надвигается на меня. Я стал очень чувствителен ко всякой простуде, ко всякому прыщу. А жаль. В мире столько интересного, столько незавершенного, хочется посмотреть, куда все это повернется. Мне кажется, что только теперь наступил самый интересный возраст – возраст созерцания и осмысления, возраст проникновения сквозь события и годы. Только теперь становится понятно, что я жил, как слепой котенок, и верил чужим догмам, смысл которых я только недавно разгадал. А ведь большинство людей живет чужим разумом и только в зрелом возрасте начинают разбираться, что к чему. А когда все становится ясно, уже жить некогда. Надо обязательно продлить человеческую жизнь в два, в три раза. Вот тогда и будет общество мудрецов.
Будь здоров. Привет родным и землякам. Привет от жены.
Натан
10 марта 1969 года
P.S. Давно написал письмо, а оно все лежало. У меня впечатление, как будто на меня рухнуло здание нашей переписки, а я лежу под обломками и не могу вытащить руки, чтобы предпринять что-нибудь.
18 марта 1969 года
20.03.69
20 марта – 5 апреля 1969 года
Дорогой друг Мэня!
16 марта получил твое письмо от 2 марта. Я очень обрадовался, ведь перерыв длился почти два месяца. Последнее твое письмо датировано 22 января 69 года. Я уж не знаю, что и придумать, чем объяснить твое молчание. Думал, не иначе как ты заболел. Между прочим, я тебя очень прошу, дай сыну мой адрес и проси его написать мне, если заболеешь. Пусть пишет на иврите, только им ганкуйдес (עם הנקודות). Мне было очень тяжело прошедшие два месяца жить без твоих писем и в неведении о твоем здоровье.
Я тоже не писал. Было депрессивное настроение, но после того письма, где я писал о неверующем старике, я тебе послал еще письмо 10 января, но ты его не упоминаешь. И еще письмо я послал 10 марта. Но, так или иначе, надо переписку восстановить. И пиши мне почаще. Мне уж это повредить не может. Я уж и так кругом трейф. А твои письма заняли в моей жизни теперь почетное место: чем их больше, тем интереснее жить.
Спасибо за фото. Я его сравниваю с предыдущим, которое ты прислал пять лет назад, и вижу, что ты здорово постарел. Вероятно, и я так, но на себе не видно и, признаться, не хочется поверить. Это окружают тебя внуки по дочери? А сын все не женат? Ведь у вас, наверно, прибавление семьи – это патриотический долг?
Мне пишут, что из нашей Прибалтики опять стали выезжать к вам. У меня сердце загорелось желанием снова хлопотать о поездке на свидание с родными. Я пошел наводить справки, нельзя ли воспользоваться старым вызовом, полученным мною тогда от Любы. Потребовали новый вызов, а мне, по совести говоря, неудобно снова беспокоить сестру, тем более, что я не уверен в положительном результате моих хлопот и на сей раз. Даже наоборот, я почти уверен в отрицательном результате. Человек, который принимает заявления, когда я его очень просил посоветовать, сказал, что на 80% вероятен отрицательный результат. А я не верю и остальным процентам. И все-таки я не могу упустить даже малейший проблеск возможного.
Я столько наглотался одиночества и тоски в своей жизни, что свидание с родными и друзьями, с которыми я разлучен 45 лет, — это высшая мечта моей жизни в последние ее дни. Если бы я верил в рай, то я отказался бы от своей доли там, чтобы получить взамен свидание, хоть на миг!
Одним словом, к тебе у меня просьба такая: повидайся с Любой или с вдовой брата Дова и передай им мою просьбу: если им не очень трудно, пусть кто-нибудь вышлет новый вызов, подтвержденный у нотариуса. Справку о здоровье брата незачем посылать – это все равно не помогает. Конечно, предупреди, что все эти хлопоты могут оказаться впустую. Но это не от нас зависит. Почему обращаюсь через тебя, а не непосредственно к ним? Потому что, надеюсь, что это ускорит присылку вызова, потому что у нас переписка уже налажена.
Это письмо пролежало две недели, а я все не решался отсылать его, все не мог решить о вызове. Мои близкие здесь – против (кроме жены). И все же решился. Скорее шлите вызов, и я буду хлопотать. Куда-нибудь да вывезет нелегкая.
Я надеюсь, что ты сумеешь поговорить с родными, чтобы они не обиделись и скорее бы слали вызов.
Привет родным и друзьям. Самый сердечный привет от жены. Мы оба ждем твоих частых писем.
Обнимаю вас всех.
Натан
19.04.69
14 апреля 1969 года
Дорогой друг Мэня!
На сей раз буду писать на непривычную тему, совершенно далекую от обычных мыслей и переживаний, которые завладели целиком мной за последние 15 лет.
Хочу написать тебе о «Братьях Карамазовых», которые вышли на экран. Последнюю неделю я целиком ими поглощен. Я побывал по два раза на каждой из трех серий, и мне хочется еще и еще смотреть их. За всю свою жизнь я не видел таких потрясающих шедевров ни в кино, ни в театре. В 20-х годах я смотрел «Карамазовых» в Московском Художественном театре им. Горького, но это не то. Кинорежиссер Пырьев сотворил чудо, которое потрясет весь мир.
Я читал этот роман, наверно, 40 лет тому назад, и я был потрясен, как и от всех книг Достоевского, но по-настоящему я узнал величие этого романа только теперь, у экрана.
И на меня нахлынул целый рой мыслей и переживаний. Как велик русский народ в области литературы, изобразительного и театрального искусства. Он на первом месте в этих областях творчества среди великих народов мира нашего времени! Русская литература девятнадцатого века превзошла все литературы мира. И, хотя я проникнут великим уважением и священным трепетом перед литературой европейских стран прошлого века, я не могу не отдавать преимущества русским. Толстой и Достоевский – это невенчанные короли мировой литературы. А я из них двоих на первое место ставлю Достоевского. Хотя у него встречается немало антисемитских выпадов (чего никому не прощаю), я его люблю и боготворю. Я даже считаю, что его пренебрежительное отношение к нашему народу является следствием незнания ни жизни, ни истории нашего народа. Все его творчество проникнуто любовью и состраданием ко всем униженным и оскорбленным, и, если бы он знал о страданиях нашего народа, он не смог бы не сочувствовать ему.
Достоевского я не враз понял и не скоро полюбил. Помню первое знакомство с ним по «Преступлению и наказанию». Читалось трудно, но оторваться от книги я не мог. А когда кончил и стал разбираться в своих впечатлениях, я осудил автора за его манеру копаться в человеческом дерьме и выставлять напоказ это дерьмо. Мне казалось, что он все это смакует и злобно тычет людям в нос их позор. После этого я расстался с Достоевским на несколько лет, мне было неприятно снова окунаться в это смрадное болото. Но случилось так, что я наткнулся невзначай на «Бедные люди», прочел залпом и понял автора совершенно по-иному. Он опускается на «дно» человеческое, не боясь испачкаться, вглядывается в душу своих падших героев, исследует их страдальческий путь, приведший к падению, и проникается глубоким сочувствием к этим страданиям. И читателя он вовсе не хочет злобно обмарать, а хочет раскрыть его глаза и сердце на чужое страдание и научить сочувствовать этим страдальцам, хотя они бывают мерзки. Герои «Бедных людей» и «Униженных и оскорбленных» до того растрогали мне душу, что их печальная судьба врезалась мне в память на долгие годы. Потом я прочел «Идиота», которого прочел три раза через некоторые промежутки времени. И после этого Достоевский стал моим любимейшим писателем и самым обожаемым из всех классиков мира. Я понял, что он совершил подвиг, он, действительно, любил ближнего, несмотря на всю грязь, которая налипла на последнего. А ведь это гораздо труднее, чем полюбить чистеньких и светленьких, как герои Толстого.
Не думай, что я хочу пощеголять своими литературоведческими познаниями. У меня эти познания почти полностью отсутствуют. У меня подход к изящной литературе, главным образом, — эмоциональный. Так же, как к кино и театру.
В двадцатых годах у меня была золотая пора знакомства с лучшими театрами нашей страны. Это было в годы 1927–28. Потом, через десять лет, томясь в одиночке, я восстанавливал в памяти все пьесы, увиденные мной в прежней жизни. И я насчитал 96 постановок одних только московских театров. Я неоднократно видел игру Москвина, Качалова, Станиславского и многих других корифеев русской сцены. Это была счастливейшая пора моей жизни.
Но после 40 лет все оборвалось, и за последние 30 лет жизни я почти не видел игру столичных театров. Я переключился на кино. И здесь меня иногда поражают великие русские артисты, первые в мире.
Конечно, я выражаю свои восторги не как «квасной патриот» — что все наше — хорошее, а чужое — плохое. Я вижу и наши недостатки. Другие народы превосходят нас своей организованностью и умением трудиться споро и производительно, но в области искусства пальма первенства принадлежит русскому народу среди всех остальных.
Теперь пару слов о вызове на свидание. Я тебе писал об этом подробно в предыдущем письме. Но вдруг ты его не получишь, вот и хочу повторить.
После длительного затишья от нас, из Прибалтики, снова стали выезжать к вам. Значит, снова разрешают. Правда тут, где я живу, я ничего подобного не наблюдал. Но у меня опять встревожилось сердце: не удастся ли повидаться с родными. Правда, надежды очень мало, но хочу снова испытать. Ходил узнавать у приемщицы документов, она говорит, что нужен новый вызов, а насчет шансов на удачу говорит, что вряд ли, процентов 20, что разрешат. А я считаю, что даже один процент упускать нельзя.
Но мне совестно тревожить своих, поэтому обращаюсь через тебя, надеясь, что ты сумеешь извиниться перед ними за беспокойство. Попроси Любу или Этю оформить вызов у нотариуса и срочно выслать мне.
Была не была, попробую. Имею же я право после 43 лет разлуки, после гибели части семьи в Майданеке или Освенциме и после пятнадцати лет тюрьмы повидаться с братом и сестрами? А, может, и не имею?
Твои письма от 22.01, 2.03 и 22.03 получил. А я посылал 2 в январе, 2 в марте и 2 в апреле, включая это.
Сердечный привет твоей семье. Привет барановичанам и большой привет тебе от моей супруги. Вместе читаем Никитину и поругиваемся. Она очень интересуется и дает «семь очков вперед» десятку пожилых евреев в споре с ними.
Будь здоров.
Натан
P.S. Сердечный привет моим родным. Как я хочу повидать их! Один Бог знает.
28.05.69
Дорогой друг Мэня!
Большое спасибо за подарки. Кофточка жене очень понравилась, а мне – носки. Но посылать больше не надо. У нас считается неприличным получать от вас посылки, ведь мы гораздо богаче вас живем. Я, конечно, понимаю, что ты это послал, чтобы выразить свое внимание и дружбу, а не для оказания материальной помощи, в которой мы не нуждаемся и не просим. Но ведь со стороны можно понять и иначе. Одним словом, я надеюсь, что ты меня правильно поймешь, не обидишься и не пошлешь больше.
Ты мне писал про книжку Никитиной «Государство Израиль», которую ты прочел. Большое спасибо, я бы совсем не узнал о ней. У нас она непопулярна, хотя и распродана вся. Я почерпнул из нее много интересных фактов и, когда я их прибавил к тем сведениям, которые я раньше познал из других источников, у меня получилась более ценная и более ясная картина.
И все-таки я должен сказать тебе, что во много раз интереснее написана книга Юрия Иванова «Опасно: Сионизм». Очень рекомендую прочесть, если она будет у вас в продаже. У нас она встречала восторженный прием во всей центральной прессе. Я прочел о ней прекрасные отзывы в «Правде», в «Комсомольской правде», в «Советской России», в журнале «Огонек» № 2 за этот год и в «За рубежом». Имеются еще десятки рекомендательных рецензий. Больше всех мне понравилась рецензия «Огонька», которую тоже рекомендую тебе прочесть.
Книга Иванова помогла мне избавиться от многих предрассудков, которые я унаследовал еще до революции в «черте оседлости». Мы жили тогда так обособленно, что считали себя особой нацией, еврейской. И считали себя в национальном родстве с евреями, живущими в других странах, составляя все вместе единую всемирную еврейскую нацию. Затем ленинское толкование национального вопроса, особенно ярко изложенное Сталиным в его пяти признаках определения нации, поколебало мои взгляды на еврейскую нацию. Отсутствие главного признака – единой территории – всегда вызывало во мне сомнения, а Иванов окончательно убедил меня, что нет еврейской нации, а есть русские, французы, немцы еврейского происхождения.
Правда, я долго ошибочно считал, что если все нации объединяет единая территория, то у евреев не менее объединяющую роль играет антисемитизм, который вечно преследует всех евреев, в каких бы странах они ни жили. И тут Иванов помог мне окончательно разобраться. Он отрицает вечность антисемитизма. Последний присущ только классовому обществу, а при социализме – исчезает. Иванов утверждает, что идея «вечного антисемитизма» понадобилась сионистам, чтобы «притупить массовое сознание трудящихся»... Противопоставить евреев всем народам как антисемитам, зародить недоверие... и разжечь ненависть к неевреям, заставить подчиниться сионистам. (Иванов «Осторожно: Сионизм»).
Не знаю, как ты на это посмотришь, но я узрел в этих словах Иванова глубокою истину, о которой я уж давно догадывался. Ты помнишь, в нашей юности мы наблюдали, как евреи-ассимиляторы всячески старались смягчать наши противоречия с неевреями и более снисходительно воспринимать всякие ущемления от наших соседей-неевреев. А националисты и сионисты были против всякого примирения и не упускали случая напоминать нам о всяких понесенных нами обидах. И невольно зарождалось недоверие и разжигалась ненависть.
«Этой же цели, то есть сеять рознь между евреями и неевреями, — пишет Николаев в своей рецензии на книгу Иванова в «Огоньке» № 7 1969 года, – служат разглагольствования о том, что евреи, якобы, на протяжении всей истории человечества страдали больше, чем кто-либо другой... Это и есть воспитание открытой или затаенной неприязни к другим народам». («Огонек» № 7, Николаев).
Что ж, никак нельзя не согласиться с этими высказываниями.
Мне еще очень понравилось, как Иванов разоблачил... «попытки сионистов использовать в своих темных целях авторитет высоких умов и имен действительных талантов, взращенных на национальных соках культуры арабского Востока, Испании, Италии, Франции, Германии, Англии, Польши, Румынии, России, Америки и никогда не отделявших себя от родной почвы».
В этом вопросе Иванов сто раз прав. Если евреи давно уже потеряли свою национальную сущность, то какое они имеют право претендовать на славу великих талантов еврейского происхождения, «взращенных чужим национальным соком»?
Я бы еще смог очень много интересного рассказать тебе об этой умной и талантливой книге, но для этого не хватило бы и ста писем. Лучше постарайся достать ее и прочесть.
Относительно присылки вызова, я все еще колеблюсь. Раз ты пишешь, что туристы от нас к вам не встречаются, то почему я могу надеяться, что мне разрешат? Все это мне ясно, как на ладони, и все-таки я не могу решиться отказаться окончательно от встречи с братом и сестрами.
А между тем, дни мои сочтены, здоровье ухудшается, гипертония все жмет меня.
Жду много твоих писем.
Сердечный привет твоим и моим родным, привет барановичанам и привет и благодарность от моей жены.
Обнимаю тебя крепко.
Натан
P.S. Письма твои все доходят, за редкими исключениями.
28 мая 1969 года
15.07.69
Дорогой друг, Мэня!
Первым долгом могу успокоить тебя насчет надежности доставки твоих писем за последние месяцы. Вот выписка: в марте, апреле и июне – по два письма в месяц, а в мае – одно.
Во-вторых, хочу успокоить тебя насчет моих «депрессивных» настроений. Возможно, что я и допустил такую печальную фразу, что «чувствую, что конец мой близок». Но это совсем не значит, что я руки опустил и помирать собираюсь. Наоборот, я собираюсь жить столько, сколько только удастся, даже если бы это затянулось на двести лет. Я имею такой огромный и ненасытный интерес к жизни, что пресыщение вряд ли когда-нибудь наступит. Наоборот, чем старше становлюсь, тем больше возрастает мой интерес к жизни. Я чувствую, что мои взгляды становятся все яснее, и я вижу вещи и явления насквозь, и поэтому они для меня приобретают еще больший интерес, чем прежде. Я чувствую, что многие мои взгляды требуют полной переоценки, что я во многом ошибался и поклонялся тому, что достойно осуждения. И этот процесс переоценки ценностей также очень занимателен и интересен. Если бы круг моих интересов ограничивался моим домом и моей семьей, то очень возможно, что могло бы наступить пресыщение. Я, право, не был в шкуре такого человека, и мне трудно представить себе, как он себя чувствует, но меня, наверно, заела бы тоска, и надоела бы жизнь. А мои интересы – безграничны. Я очень переживаю за судьбу своего народа. Как бы мне ни доказывали, что я русский, поляк или немец, я все равно чувствую глубокое родство с еврейским народом во всем мире, и где бы его ни постигла какая беда, это находит отклик в моем сердце, отклик и сочувствие. Если бы мой народ жил благополучно и не подвергался бы гонениям и незаслуженной вражде, то я бы так не переживал за его судьбу. Но недавно пережитая катастрофа, в которой погибла целая треть моего народа, погибли все мои родные и близкие, этого я забыть не могу и очень тревожусь, не подстерегают ли его новые опасности. Я не тревожусь за богатство Ротшильдов, но я тревожусь, чтобы не жгли и не душили в газовых камерах людей только потому, что они евреи. Я против газовых камер не только для евреев-тружеников, но даже для евреев-богачей – моих классовых врагов. Я вообще против истребления рас и наций.
Я переживаю за судьбу моей страны, моей родины, за судьбу того народа, среди которого я живу. Интересы моей страны, каждый ее уголок, каждое событие в ней задевают меня за живое. И как бы меня ни честили «внутренним эмигрантом» (такую презрительную кличку я вычитал недавно в завалявшейся обложке журнала «Крокодил» от 30 января 1953 года т.е. 17 лет назад) или «сочувствующим сионистом», я все равно остаюсь сыном своей родины, раз я вырос на этой земле, и здесь жили мои деды и прадеды. Вообще дико слышать, когда одна часть населения считает себя коренными, а других — «пришельцами». Слава Богу, у нас теперь этого не услышишь, даже если кто и думает так.
Но мои интересы и переживания не ограничиваются пределами моей родины, а простираются на все страны мира. Я далек и не осведомлен о жизни народа Индонезии вообще, но события, которые там творятся вот уже несколько лет, внушают мне глубокую печаль.
Я прочитал об Индии самую малость литературы, и я больше узнал о ней по кинокартинам, но знаю, что там живут очень хорошие люди, живут страшно бедно и голодно. И страдают они не столько от своей нищеты, сколько от разобщенности, кастовости и предрассудков. У меня большое сочувствие к их страданиям.
И так «живет» мое сердце. Мои мысли – во всех странах мира, и я сочувствую и переживаю за их неустроенность.
Меня также интересуют и занимают научные открытия, прогресс и, в не меньшей мере, космос. Как же можно от всего этого оторваться и уйти в ничто? Конечно, это случится когда-нибудь, но это будет самое печальное событие моей жизни.
Но все это – разговоры вообще. Поговорим о более конкретном. Тебе, конечно, известно, что недавно у нас происходило Всемирное Совещание Коммунистов. Оно явилось для меня большим событием и поводом для раздумий, оно навеяло на меня много воспоминаний о прошлом.
Это было в начале 20-х годов, я тогда очень близко сошелся с Баранчиком. Вместе читали и обсуждали политику мировой революции. Помню, 2-й Интернационал распался. На его месте был создан 3-й Интернационал, но многие остались вне его рядов и создали промежуточный Интернационал – двухсполовинный. Поговаривали о возможном объединении. Этот вопрос очень лихорадил меня и Баранчика. Мы, по своей неопытности, верили в возможность такого объединения. И мы мечтали об этом как о важнейшем условии победы мировой революции.
Мы представляли себе Интернационал как Генеральный штаб Мировой революции. Он назначает сроки восстания, учитывая ситуацию, он направляет своих эмиссаров. Одним словом, все направляется из одного центра и делается, в основном, по одинаковому образцу с некоторыми вариациями.
А то, что я увидел теперь, через 50 лет – совсем не похоже на наши тогдашние представления. О едином штабе и одинаковом образце многие уже и слушать не хотят. Столь категорически отвергнутая недавно «новая модель социализма», упорно повторялась в выступлениях многих делегатов, особенно среди представителей высокоразвитых стран. Они отказались брать власть только одной партией, а обязательно в содружестве с другими партиями рабочего класса и всех трудящихся вообще. И после взятия власти предполагается не диктатура, а как однажды сказал Вальдек Роше, что французская компартия предлагает возможность «оригинального французского пути для движения к социализму в условиях демократии». Безусловно, здесь речь идет не о «классовой демократизации», а о демократических свободах вообще. Об этом можно заключить из другого места той же речи, где Вальдек Роше говорит, что его партия «гарантирует свободы, основывает стабильность правительства на согласии демократических партий». И на Совещании какой-то европейский оратор обещал сохранить все демократические свободы, завоеванные еще в ходе буржуазных революций.
Одним словом, я вынес впечатление от Совещания, что намечаются две главных магистрали перехода к социализму в разных странах. Слабо развитые страны Азии и Африки пойдут по нашему пути, минуя капитализм. Этот прыжок не так легко дается. Капитализм в своем развитии приносит много страданий (обнищание масс, безработица), но он умножает материальные богатства общества, он объединяет, дисциплинирует рабочий класс, он создает условия для созревания социализма. Революционное правительство, намереваясь миновать капитализм, вынуждено установить железную диктатуру, однопартийную систему и даже, возможно, единоличную власть вождя. Все эти атрибуты и сопутствующие им не так уж приятны на вкус, но толкуют, что они неизбежны, если мы хотим поскорее построить социализм, минуя капитализм.
Европейские страны отвергают путь диктатуры, а как они думают расправиться со своей буржуазией? Об этом выше сказал Вальдек Роше.
Одним словом, большие перемены произошли в моем понимании революционного процесса, но я отнюдь не утверждаю, что все это абсолютно правильно и исключает другие концепции. Я просто захотел опорожнить перед тобой свою пустую голову, чтобы ты увидел, чем она забита.
К сожалению, материалов о Совещании было скудно напечатано. Пришлось довольствоваться кратко изложенными выступлениями делегатов, напечатанными в «Правде», которые, наверно, подвергались многократному редактированию, прежде чем попасть на страницы газеты.
Скажи мне, Мэня, сколько тебе лет, и почему ты все еще продолжаешь работать, хотя тебе это с таким трудом дается? Ты даже еще планируешь перейти с виноградника в мастерские. Если ты это делаешь, потому что у вас не обеспечивают стариков пенсией, то в таком случае ничего не попишешь. Если же ты это делаешь из патриотических соображений, то твое изнурение вряд ли многим поможет твоей родине. А если ты продолжаешь работать, опасаясь, что будет неинтересно жить без привычной деятельности, то могу тебя заверить, что ты ошибаешься.
Я ведь тоже так думал и, хотя последние годы я работал с трудом, я оттянул свой выход на пенсию на 7 лет, то есть до 67-летнего возраста, и даже тогда я все еще был уверен, что время от времени мне еще придется брать в руку свой шпатель и молоточек, чтобы не умереть от скуки. Оказывается, ничего подобного не случилось. Я вовсе не скучаю, и всяких дел – масса, помимо профессии. Но я все делаю тогда, когда мне хочется. Я по-настоящему отдыхаю и чувствую, что мне этот отдых необходим.
Уже прошло 3 с половиной года, как я вышел на пенсию, и я ни разу не потянулся к своему инструменту – неохота. К политике меня тянет непреодолимо, от нее я не устаю. Но главное, что впервые в жизни я свободен в выборе своей деятельности, а это и есть отдых.
Вот в таком плане и тебе бы следовало отдохнуть.
Имею к тебе просьбу. Тут один мне показал небольшую книжку – «Сборник стихотворений Бялика», присланный ему от вас непосредственно издательством «Двир». Такую книгу мне очень хотелось бы получить. Я почти полностью забыл иврит, но имеются две книги, которые я в юношестве многажды перечитывал. Их я до сих пор понимаю. Это Библия и Бялик. Ни один поэт не проник так глубоко в мою душу, как Бялик. И мне хочется, чтобы эта книжка постоянно лежала у меня на столе, чтобы я мог время от времени заглянуть в нее. Она издана очень бедно, даже без обложки, думаю, что она очень дешевая, и этот расход тебя не затруднит. Вышли заказной бандеролью.
Я получил письмо от брата, насчет вызова погостить у вас. Я все еще колеблюсь, боюсь, что пока хлопочу, у вас опять начнется война. Да она у вас уж как будто и началась. Одним словом, предоставляю вопрос с вызовом на ваше усмотрение. Если туристы, вернее, временные посетители, от нас приезжают теперь к вам, то пусть шлют вызов, буду хлопотать. А если такие посетители – явление редкое, тогда незачем посылать вызов. Из моих хлопот ничего не выйдет.
На этом кончаю. Сердечный привет тебе от моей супруги и большая благодарность за твой подарок.
Сердечный привет твоим родным и всем барановичанам.
Обнимаю и целую.
Натан
15 июля 1969 года
4.08.69
Дорогой друг!
Получил твое письмо от 2 июля и очень огорчен. Я тебе послал письмо, наверно, 12 июля, и, возможно, ты его уже получил. Там все подробно, но я повторю вкратце на случай, если письмо не дошло.
Я уж не помню, как я выразился насчет своего здоровья, но могу заверить тебя, что ничего страшного нет, и помирать я не хочу и не собираюсь. Я имею огромный интерес к жизни и ко всему, что происходит на планете и в космосе. Я жалею об одном: что не могу все объять. Меня интересуют судьбы нашего народа, существование которого отрицают некоторые «мудрецы». И борьба двух миров, и зигзаги социализма, и все на свете.
Одним словом, забудь о моей смерти. Когда она состоится, если это когда-нибудь случится, тебе дадут знать особо, а пока «замнем для ясности», как гласит поговорка.
Болезнь у меня обычная, популярная – гипертония. Иногда она дает себя неприятно чувствовать, но жить можно. Живут люди с ней десятки лет. Не забудь, между прочим, что я все еще мечтаю и у вас побывать. Уж очень хочется повидать брата и сестер, а в особенности молодую поросль нашей семьи. Безумно люблю хороших молодых людей. Мне всегда хочется им что-то рассказать, поделиться. А они охотно слушают, и их уважение мне приятно. И вот представь себе, сколько радости доставило бы мне общество моих племянников и племянниц. Думаю, что они хорошие ребята. А встреча с тобой и со всеми земляками!!! Эхма, кто может понять наболевшее и истосковавшееся еврейское сердце!
Прочел недавно интересную книгу «Деловая Америка» Смелякова, нашего зам.министра по торговле. Описаны такие колоссальные достижения экономики, что голова кружится. Помню, в 1926 году я прочел книгу экономиста Кейнса об американской технике, и я был поражен тогда. А теперь я убедился, что они эти 40 с лишком лет тоже не стояли на месте. И самое интересное, что у них быт шагает рядом с промышленностью. Автор говорит, что «культура промышленного производства распространяется и на сельское хозяйство, и на бытовые отрасли». Правда, он приводит и много отрицательного, но, все равно, достижениям можно позавидовать и даже следует им подражать.
А теперь я снова вернулся к книжке Иванова (с трудом достал) и внимательно изучаю ее. Он приводит массу цитат из множества книг. Жаль, что последние мне не доступны, и я не могу судить о верности его выводов из этих цитат. В своих возражениях ему мне приходится опираться больше на интуицию и стародавние сведения, устно живущие во мне.
Меня удивляет, что у вас мало обратили внимания на эту книжку и мало ей возразили. Мне кажется, что она гораздо большего стоит.
Лето у нас стоит холодное, и я до сих пор ни разу не искупался в Волге, только несколько раз в озерах около нее – там вода намного теплее. И в лесу мало бывал, очень часто дожди. С сожалением думаю, что лето на исходе, и опять придет бесконечно длинная зима, а я не запасся ни многом купанием, ни долгим гуляньем.
Писал я тебе и повторяю, что тебе бы следовало кончать работу. Самым страшным мне всегда казалось умереть, как та старая кляча – в оглоблях, на ходу. Правда, я долго не решался выходить на пенсию и переработал семь лет. Мне все казалось, что будет скучно без привычного дела, что не будешь знать, чем заняться, а оказалось, что времени не хватает, что очень много интересных дел, а работать по-старому я бы не смог, потому что сил не хватило бы. Вот и ты уже не справляешься в винограднике и хочешь переходить в мастерские. А не лучше ли на отдых?
Письма твои все получаю:18.05, 11.06, 18.06 и 20.07. Можешь писать еще чаще, я все получу.
Я прочел об одной анкете, которую провел среди израильских школьников некий Тамарин в 1966 году. И он доказывает, что их обучают чуть ли не людоедству. Это из журнала New Outlook, Tel-Aviv, январь 1966 года. Пожалуйста, прочти и напиши мне об этом подробнее.
Посылаю свежее фото для тебя и всех земляков.
Привет от жены. Привет землякам.
Натан
6 октября 1969 года
Дорогой друг Мэня!
Ты часто выражал недовольство, что я пишу «о проблемах», а не о личной жизни. Попытаюсь на сей раз писать о личном, хотя вряд ли обойдусь без «проблем». У меня все это так тщательно перемешано, что не знаю, где кончается одно и начинается другое.
Как я провел лето? У нас обычно летом многие выезжают куда-нибудь отдыхать: либо на курорт в теплые края – в Крым или на Кавказ, либо в дома отдыха, которые имеются повсеместно, либо на свою дачу, каковыми многие обзавелись, даже из среды рабочего класса.
Когда-то, в конце 20-х – начале 30-х годов, я тоже каждый год куда-нибудь ездил. Я тогда побывал на Кавказе и в Крыму, лазил у подножья Эльбруса и купался в Черном море. Также отдыхал на вилле какого-то бывшего купца на берегу Волги у Костромы. Я тоже познал «радости жизни», хотя никогда ими не увлекался и не захлебывался от восторга.
Но со второй половины 30-х годов в моей жизни произошел перелом, и я перестал посещать курорты. Правда, я еще раз после двадцатилетнего перерыва съездил на Рижское взморье. Это было в 1957 году, а потом меня дважды вытаскивал в туристические поездки по Волге мой «новоявленный» брат. (На двадцать лет он забыл о моем существовании, а потом разыскал.) А с выходом на пенсию я совсем перестал ездить. Теперь живу у самой Волги и предпочитаю купаться в Волге и гулять в ее прибрежных лесах. Правда, я направляюсь туда только в выходные дни с братом, когда он свободен от работы. (Я ему все простил и подружился с ним. Он не был виноват – просто таковы были обстоятельства.) Но я полон сознания, что такие прогулки я могу совершать каждый солнечный день, если только захочу. И этого сознания для меня достаточно, чтобы я довольствовался подобным отдыхом и не тянулся к далеким поездкам на курорты. И вообще, пенсионерам больше приличествует сидеть дома.
Таким образом получилось, что я, старый местечковый еврей из "черты оседлости", стал заядлым волжанином. На самом деле, в этих приволжских крупных городах, где жизнь и раньше бурлила и переливалась, как вода в Волге, бывало, редко встретишь еврея, мы здесь не имели «правожительства», а теперь они то и дело встречаются на улице. В нашем городе среди миллиона населения проживают, наверно, 50 тысяч евреев. Правда, они ничем не выдаются и ничем не отличаются, кроме как своим крупным горбатым носом. Кроме некоторых стариков, они не знают ни родного языка, ни истории своего народа, ни его праздников, ни его традиций. Они только имеют некоторые, очень скудные сведения об антисемитизме и очень мало осведомлены о «великой катастрофе», постигшей еврейский народ в годы Второй мировой войны. Об этой катастрофе они неохотно вспоминают и прибавляют, что с ними этого не случится. Откуда у них такая уверенность – сам не знаю, скорее всего – от неведения. Для меня одно ясно: они не хотят думать ни о каких трагедиях, потому что это мешает легкой жизни, которую они собираются прожить на свете. Возможно, что этот неприятный портрет не отражает лицо всех наших евреев на Волге, но, по крайней мере, очень многих, даже абсолютного большинства.
Стоп! Я отвлекся. Я же хотел рассказать тебе, как я провел лето на Волге. Поскольку лето было холодное, и солнечных дней было мало, то я очень мало выезжал за Волгу (город расположен на левом берегу, а лес – на правом) и почти не купался. В этом повинна не только погода, но и моя прошлогодняя болезнь. В связи с ней я потерял всяческую закалку и легко и часто простужаюсь, поэтому я «дарами природы» почти не воспользовался.
Бывают у нас летом и другие радости. Наш город расположен в центре страны, и в нем скрещиваются дороги многих городов. Кто из наших друзей проезжает мимо нас, тот навещает нас. Сама Волга стала центральной магистралью туристов. По ней курсируют комфортабельные пароходы с великолепными каютами. Путешествуют от Москвы до Ростова, Астрахани и Ленинграда. Все эти города объединены единым водным путем. По пути пролегают еще 12 крупных городов. В них пароходы делают длительные остановки, давая возможность туристам знакомиться с достопримечательностями городов. Такое путешествие длится больше 20 дней.
Я 3 раза катался по Волге, первый раз – еще в 1927 году. Тогда она была более мелководная и узкая. Пароход проходил вблизи берегов, и можно было любоваться их красотой невооруженным глазом. Все было очень живописно, а на пристанях кипела шумная торговля. НЭП был в разгаре, было обильно и дешево. Но меня больше всего интересовали впечатления. Это был для меня новый неизведанный край. Такие просторы я увидел впервые.
Вторичное путешествие по Волге я предпринял через 35 лет, а в промежутке я побывал на Волге несколько раз, но в ином качестве. В 1932 году меня послали в Кинешму для разъяснительной работы. Колхозы недавно организовались, рабочие жили впроголодь. Надо было разъяснить, что эти трудности – временные. Этот мой приезд на Волгу был безрадостный. Жена наотрез отказалась следовать за мной, ей надоели мои «мобилизации». Я был огорчен ее несознательностью и все же через год вернулся к ней.
В третий раз я поехал из Киева на Волгу. Меня завербовали строителем, и в январе 1938 года я приехал в Углич и Рыбинск. Мы там строили гидроузел. Это был один из труднейших периодов моей жизни. Я пробыл на Волге больше 4 лет, чудом уцелел и уехал на Урал, где было не слаще. Одним словом, «что заслужил, то и получил», как мне всегда приговаривал один мой знакомый.
Война кончилась, и моим невзгодам тоже пришел конец. В конце 1954 года я воспрянул к новой жизни вдалеке от Волги. Я уж думал, что никогда не попаду больше на эту благодатную реку, но, как я уже писал, явился мой брат и увлек меня в туристическую поездку по Волге. Брат давно поселился на Волге. Убегая в начале войны из Вильно, куда пришли немцы, он добрался до Самары и там осел навсегда.
Перед отъездом он жил некоторое время у моей матери и знал, где я обретаюсь, и что я превратился в бездомного бродягу и преступника. Он не искал встречи со мной, чтобы не уронить свой престиж. 20 лет мы жили в большом горе и страшном одиночестве, зная, что обе наши родительские семьи погибли в немецких лагерях смерти. Мы оставались только двое из двух больших семей. Мы осиротели, и сердце закаменело от горя. И все-таки мы не посмели подать друг другу братскую руку – нам было страшно, главное – ему. Когда он узнал стороной, что я сумел оправдаться от своего преступления, он поспешил ко мне в Ванновку. Я обрадовался, что брат у меня нашелся, и забыл думать, что 20 лет он меня сторонился. Да разве он один был такой? Я бы не чурался своего брата, даже если бы все страхи мира на меня обрушились. Но я не могу упрекать тех, у кого страх оказался сильнее их самих.
После первого путешествия по Волге прошло 35 лет. Река совершенно преобразилась. Плотины перегородили ее во многих местах и подняли уровень воды. Река стала глубже и шире, и берега виднеются только вдали, да и они потеряли свою экзотичность. Волга из деревенской пастушки превратилась в городскую даму. Много искусственного в ее «туалете», зато все разумно и полезно. Человек взнуздал ее, как дикую лошадь, и всю силу ее текущих вод обратил себе на службу. Это превращение дорого обошлось народу. Грандиозный труд вложен в ее плотины и шлюзы, труд, который приносил не одни радости. Когда мы проезжали через шлюзы Углича и Рыбинска, я стоял на палубе и с глубокой печалью вспоминал товарищей, с которыми работал в одной бригаде – вместе бетон заливали в этих шлюзах. Их уже нет в живых. Они оставили после себя эти грандиозные памятники из бетона.
В Ярославле я вспомнил дела давно минувших лет и повел жену к старой царской тюрьме, где я когда-то провел полгода в одиночной камере. Мы с ней взобрались на пригорок позади тюрьмы, и я старался угадать, где тут окошко моей бывшей камеры, окошко, через которое не проник ко мне ни один солнечный луч. Опять нахлынули старые воспоминания, старые и печальные. И мне было и грустно, и радостно. Радостно от того, что все это в прошлом, что я выжил, что эти стародавние страдания также пошли мне на пользу: они просветили мой разум, научили меня понимать правду и полюбить свободу. Это наука трудная и сложная. Из одного только учебника ее не позаимствуешь. Так что царская тюрьма нас не только мучила, но и учила.
Из Ярославля мы поплыли в Москву. Этот город очаровал меня еще с 20-х годов. Впервые я приехал в Москву в 1926 году и прожил здесь около года, а потом в течение десяти лет приезжал в Москву каждый год на более или менее длительное время. Москва очаровала меня не своим внешним видом, как Ленинград, Варшава, Киев. Москва завлекла меня своей душой, то есть Москва театральная, музейная, букинистическая. Я как-то посчитал, сколько спектаклей я посмотрел в московских театрах, оказалось – 96! И побывал я во всех театрах Москвы, и увидел на сцене многих артистов мировой известности. Представляешь себе: местечковый еврей вдруг дорвался до таких вершин культуры! Ясно, что он был ненасытен. Одну Третьяковскую галерею я посетил 50 раз! И много других музеев. А в рядах букинистов я пропадал целыми днями. И вот я снова в Москве после перерыва в 30 лет. Букинистов у Китайской стены не оказалось. Кажется, и саму стену снесли. И корифеи театра ушли на тот свет, и даже некоторые театры закрыты. Я походил по выставкам и скоро попрощался с Москвой.
Через 3 года я совершил еще одну поездку по Волге. О своих впечатлениях я писал подробные письма знакомым и друзьям. Теперь и они повадились кататься по Волге, и у нас прибавилось гостей.
Первой в этом году приехала наша подруга с Урала. Она такая же уралка, как я – волжанин, она наша землячка из «черты оседлости». В 15 или 17 лет она ушла в Хакшара, чтобы подготовиться к переезду в Палестину. Она стремилась покинуть свою родину, чтобы избавиться от ненавистного антисемитизма. Но грянула война, и, когда немцы приближались к их местечку, они собрались – 10 человек – и подались к Советской границе. Они мечтали пересечь страну и у Ашхабада выйти в Иран и в Палестину. Они проделали долгий и мучительный путь. Добрались до Ашхабада, нашли проводника через границу, уплатили ему все деньги, которые у них были, а когда стемнело, он их привел вместо границы в МГБ. Они не стали отпираться, рассказали все чистосердечно и получили по заслугам. Их обвинили в измене родине и приговорили к 93 годам: всем – по 10, а моей знакомой, поскольку она была очень миниатюрной и казалась девочкой, — ей досталось только 3 года. Они считали приговор несправедливым, они отрицали измену родине, потому что считали, что никакой родины у них нет: старую они покинули, потому что жить было невмоготу, а до новой они еще не добрались. Сомневаюсь в правильности их рассуждений. Суд, по крайней мере, доказал, на чьей стороне правда.
Вскоре после суда отобрали двух девушек и послали в тот лагерь, где я отбывал срок за свои преступные дела. Я здесь слыл за «национального старшину» среди евреев-арестантов. Это была не официальная и не выборная должность, а просто, по молчаливому соглашению, ко мне приходили за всякими советами, за помощью и со всякой интимной исповедью. В день приезда этих девушек ко мне пришли два молодых еврея, сапожник и портной, и рассказали, что вчера с этапом прибыли две интеллигентные еврейские девушки, которые в этапе очень отощали и пообносились, что их уже погнали на тяжелые работы в каменный карьер, и что их надо выручить оттуда. Я немедленно принялся за это. Я бессилен был помочь себе, но людям... Я тут же обошел своих знакомых медиков, и они согласились принять одну в санитарки, а другую – в лаборантки. На следующее утро они уже приступили к своей новой работе.
С тех пор (1942 год) мы и подружились. После моего освобождения я не знал, куда ехать, и нашел временный приют в ее семье (она уже вышла замуж). А это великое дело! Человек, который отсутствует на воле 10 лет, он как бы вновь рождается и должен начинать все сначала. Он очень неуверенно делает первые шаги, страх одолевает его, он от людей отвык. А у меня на воле ведь никого не осталось. Один, как перст. Вот я и поселился рядом с ними в селе Ванновке. По вечерам она часто пела для меня древнееврейские песни (никто здесь больше не знал этого языка) и плясала пляски немецких евреев. Она все это запомнила со времен Хакшара.
С 1950 года мы живем в разных краях – двое суток езды друг от друга. Но время от времени мы встречаемся. Вот она и сейчас совместила поездку по Волге со встречей с нами. Она уже стала пожилой, солидной женщиной, но она все еще помнит старые песни и старые мечты. Она рассказала очень много интересного. Как она в прошлом году ездила к себе на родину, отыскала уцелевших земляков и братскую могилу, где похоронены все евреи ее местечка, в том числе и ее родители, братья, сестры.
Пять дней она у нас погостила, и мы проводили ее на пароход. Вскоре мы встретили нашего бывшего медицинского начальника по лагерю. Это очень интересный человек с не менее интересной судьбой. Я и Зина работали под его началом 20 лет назад. Невзирая на жестокий режим, он умел проявлять исключительную человечность. Для многих из нас он являлся отцом родным. В 1952 году он сам провинился по какому-то очень тяжелому медицинскому преступлению и получил 25 лет. Он быстро сник, до нас доходили слухи, что он совсем оплошал и опустился. Его куда-то увезли, и мы совсем потеряли его из виду. Мы были уверены, что его нет больше в живых и всегда поминали его с почтением и сочувствием. А в позапрошлом году мы случайно встретили на улице его с женой. Они оказались здесь проездом на туристическом пароходе по Волге. Теперь они каждое лето ездят по Волге на пароходе, мы их встречаем и долго беседуем.
Оказалось, что наша Фемида вовсе не так несправедлива. После того, как он просидел 4 года, ему удалось доказать свою невиновность, и он был освобожден. Теперь ему 75 лет. Он все еще бодрый и не хочет бросать работу. Работает он заведующим больницей и до глубокой осени купается в холодном Балтийском море. Очень любит свой народ, традицию и обязательно ездит в Москву, чтобы побывать в синагоге в Йом Кипур, хотя он и неверующий. Он прочел все письма моего друга, о котором я тебе писал, и он в большом восторге от этих писем.
Проводив этих старых стариков, мы встретили наших молодых друзей – оба моложе меня на 30 лет. Они мне – и как братья, и как сыновья. Они ехали с курорта и заехали к нам на 3 дня. Живут они в Средней Азии, где я с ними и подружился. Это люди великого ума и большого сердца. И ко всему – у них горячий интерес и большая любовь к своему народу. А между тем, они совершенно не знают родной язык, мало осведомлены о нашей истории и литературе. Они с жадностью хватают каждую крупицу знаний из этой области, но, к сожалению, литературу на эту тему не легко найти. А они еще очень заняты, они люди науки, имеют степени докторов наук. Они в науке тоже не ремесленники, а энтузиасты: все у них с огоньком. Можешь представить себе, как интересно провели мы с ними время. И этим закончилось наше лето.
Теперь надвигается длинная, 8-месячная, печальная зима. Я несколько раз на день заглядываю в почтовый ящик, нет ли писем от тебя, а ты упорно молчишь. Зимой только письма украшают нашу жизнь.
Бялика я, к сожалению, не получил. Мой знакомый, который его уже получил, заверяет меня, что все дело в том, что ему выслали с уведомлением, то есть почта получает расписку, что бандероль вручена, и эту расписку отсылает отправителю. Не думаю, чтобы это было панацеей.
Приветы от жены.
Привет родным и землякам.
Натан
P.S. Сегодня, 5 октября, получил твое долгожданное письмо от 25 сентября. И все предыдущие письма получил – за август и раньше. Только пиши почаще – все доставят.
18.11.69
Дорогой друг Мэня!
У меня большая радость: после трех месяцев странствий Бялик все-таки был мне вручен (все-таки есть же правда на земле), и тем самым осуществилась моя давнишняя мечта. Я разыскивал эту книгу свыше 20 лет и нигде не нашел ее. Или она книга вредная или устарела и как хлам была сдана в «утильсырье», но нет ее. Я читал когда-то отзыв Горького о Бялике как о мировом поэте. Он ставил его на одном уровне с Гете, Шиллером, Байроном и Пушкиным. Не знаю, насколько прав Горький, я не специалист в поэзии, и не знаток, и даже не любитель, но Бялик для меня – вершина мировой поэзии и, главное, дороже всех поэтов мира. Вообще-то поэзия никогда не привлекала меня особо, но Бялик очаровал меня с первого знакомства и на всю жизнь. Много его стихотворений я знал наизусть, а его «Гамасмид» я повторял про себя еще полтора десятка лет после того, как я остался с последней книгой на языке иврит. Потом на меня нахлынули тысячи событий и сильных переживаний, и я прочно забыл стихи Бялика, но не переставал тосковать о нем и всюду разыскивал.
А теперь, как только я его получил и дорвался до его страниц, мне очень захотелось перевести несколько его стихотворений на русский язык и прочесть их молодым друзьям. Они довольно культурные люди, очень развиты и не чужды национального чувства, но не имеют представления ни о Бялике, ни о всей древнееврейской литературе, выросшей на русской земле в XIX и в начале XX веков. Они также не имеют представления о той жизни, которая воспета Бяликом, Черниховским и др. Они смутно представляют «черту оседлости», «процентную норму», а также процесс Бейлиса. Но совсем ничего не знают о той культурной жизни, которой жили тогда, тем более не знают о ее национальной самобытности.
О том далеком прошлом мне напомнила еще одна интересная книга, которую мне удалось разыскать. Это Дубнов «Евреи в России и в Западной Европе в эпоху антисемитской реакции (1880–1914)». Издана в 23-м году в Советском Союзе. Трудно тебе, человеку просвещенному еврейской литературой, понять, какую жажду я испытываю к этой литературе, и сколько душевной радости доставляет мне каждая добытая хорошая книга, тем более такая как «История антисемитизма». Я не знал о существовании такой книги у Дубнова, тем более что ее выход в свет совпал с моим переходом от национальных вопросов к интернациональным. Я даже мечтал сам в последние годы приступить к сочинению подобной книги. Меня не останавливало отсутствие у меня писательского таланта. Знаю, что даже топором срубленная и из щепок кое-как сложенная подобная книга имела бы обширную читательскую аудиторию. Антисемитизм – это таинственный сфинкс, природа которого непонятна для многих честных людей, русских и евреев. Они были бы очень рады, если бы им рассказали об этом – от истоков до наших дней. Но больше всего эта книга нужна нашей здешней еврейской молодежи. По тем или иным причинам они не изучают историю своего народа в обширном плане, как это заведено у всех других народов нашей страны. При таком положении эта молодежь недоумевает при столкновении с рассказами об антисемитизме или с ним самим (что в нашей стране редко бывает), недоумевают и не находят ответа. Вот тут-то и нужна, как жизнь, как воздух, книга об истории антисемитизма.
После Бялика и Дубнова я получил третье послание, которое меня не обрадовало, а сильно встревожило. Я получил серию открыток с видами разных городов Израиля. Красочно сделано, и города красивые - можно залюбоваться. Но кому это нужно? В то время, когда наша страна ведет такую острую борьбу со всякими идеологическими диверсиями, вдруг мне присылают такую диверсию. Конечно, никакие открытки не в силах совратить меня с правильного пути. Но зачем мне поступать вопреки нашему общественному мнению? Одним словом, если это прислано по твоей инициативе, и если ты дал мой адрес в издательство "הרצליה", чтобы мне прислали этот подарок, то прошу тебя извинить меня, но без моего ведома подобных вещей мне не присылай. А если издательство просто позаимствовало мой адрес на почте и по собственной инициативе «осчастливило» меня подобным подарком, то я просил бы тебя, чтобы ты им написал, чтобы они мой адрес забыли.
Как я понял из твоего последнего письма, ты мне выслал Бялика вторично, думая, что первый экземпляр затерялся. Вряд ли у меня найдется, кому подарить его. Нет у нас владеющих языком иврит ни в среднем, ни в молодом поколении.
Напрасно ты сожалеешь, что написал мне о Мойсее и его семейных невзгодах. Хотя я был очень огорчен твоим письмом, но лучше знать, чем не знать. Ведь я, пожалуй, и перестал писать моему брату и сестрам, потому что они ничего не пишут о своей жизни, о своих делах. Они «ущипнут щеку», чтобы краска появилась, и показывают мне, какие они розовощекие. А ведь мне не показуха нужна. Я хочу знать всю правду о их жизни. Ведь только из твоих писем я узнал кое-что о муже Мины, о том, что она чуждается из-за него братьев и сестер. А теперь ты написал о неладах Миши с дочерью. Все это неприятно и печально, но лучше мне об этом знать. И в дальнейшем прошу тебя писать все, что узнаешь о жизни моих родных, ничего не утаивая. А то, представь себе: 25 лет они скрывали от меня, что Мойсей парализован и передвигается на тележке. Они, видите ли, щадили меня от расстройства.
Разногласия Мойсея с дочерью мне понятны. Уж больно различное... воспитание. Мойсей учился на медные гроши, рано бросил учебу – надо было на хлеб зарабатывать. Он еще не созрел для самостоятельной жизни, а уже попал в ее жернова. Его мололо, молотило и шишек набивало. И отец не баловал, а часто покалачивал. А дочка Мойсея росла в совершенно иных условиях, она легко сумела завершить свое образование и совершенно зрелой вошла в жизнь. Она была подготовлена для определенного занятия – учительствовать, и с этого началась ее жизнь. А Мойсей прошел через жизнь как «человек без определенных занятий». И не потому, что он ленился или искал легкую жизнь, а потому что тогда в «черте оседлости» только таких людей «выпекали». Он с дочерью совсем разные люди, и я не собираюсь осуждать ни его, ни ее за их разногласия, но мне жаль его, по-человечески жаль. Он не видел ласки в родительском доме (слишком сурово протекала жизнь и не располагала к ласкам), и нет ему ласки от своей дочери. Спасибо еще, что жена попалась ему – ангел. Дочь упрекать тоже не приходится за то, что она не может так рано проникнуть в тайну жизни отца и в причины его нетерпимого характера. Это понимание придет со временем, но тогда отца уже не будет. Так я себе объясняю «конфликт между поколениями» в доме моего брата. Там все вполне закономерно. Но не совсем понятен мне «конфликт между поколениями» в твоем доме. Хотя ты пишешь об этом совсем туманно, и, как я понимаю, такого обострения, как у брата, в твоем доме нет, но конфликт все же есть. Разногласия имеются, и это мне не совсем понятно. Такой отец, как ты, может быть хорошим товарищем и другом для своих взрослых детей, надо только отказаться от права навязывать им свою волю, от менторства и нравоучения, надо признавать их полную свободу на руководство своей судьбой. Отцу, конечно, нелегко так поступать, требуется большая мудрость и выдержка, но зато и награда заманчива. То, что ты называешь причиной конфликтов – то, что мы ехали на лошадках, а они летят на самолетах, — то это правильно только в минимальной части! Этим породилась только разница во взглядах на темпы. Особенно я это заметил в отношении к литературе: мы спокойно перечитывали роман в 500, даже в 1000 страниц, а они такие «длинные книги» отвергают. Области познаний настолько расширились, и надо за всем поспевать, поэтому «давай поскорей». Мы нагромождали 40 толкований вокруг каждой точки (в Библии и в жизни), а они проходят мимо этой «точки», им некогда. А нас огорчает их невнимание к нашим «точкам».
Больше причин для разногласий породило, как ты пишешь, разочарование наших детей в наших идеях. То, что для нас было красивым мифом, предстало перед ними в своей неприкрытой обезображенной наготе, и они не могут простить нам нашу невольную ошибку. По совести говоря, я еще удивляюсь, что они очень мало с нас спрашивают за ту кашу, которую мы заварили, а им расхлебывать придется.
Все это – причины основательные, но не для всех времен и поколений. Постоянной причиной конфликта отцов и детей служит, на мой взгляд, разница в жизненном опыте, который помогает первым познать настоящую цену вещам и явлениям, что не всегда доступно вторым, не нажившим еще такого опыта.
И в заключение письма хочу рассказать любопытную историю, происшедшую со мной недавно. Приехал к нам в гости муж сестры моей жены. До этой встречи я о нем знал только по рассказам жены, что он добродушный русский человек, преданный и покладистый муж и неплохой ветеринарный врач. При встрече все эти похвалы оправдались, но для меня он оказался неинтересным. Терпеть не могу, когда человек больше всего интересуется своей личностью и своими семейными делами, а до всего остального проявляет очень мало интереса. Никакой темой не удалось его заинтересовать. Он все выслушивал хладнокровно, безразлично. И в таком же безразличном тоне он рассказал, что его дедушка – отец отца – приехал в их город еще в 40-х или 60-х годах прошлого столетия. Он был солдатом из кантонистов. Поймали его еврейским мальчиком, насильно увезли от родителей и крестили. И по окончании долгой солдатской службы он приехал в русский город, женился на русской девушке, породил настоящую русскую семью. И вот он сидел передо мной и рассказывал все это, даже не подозревая, что он имеет какое-то отношение к еврейскому народу, он считает себя самым настоящим русским. И я его таким считаю. Никаких внешних признаков – ни физических, ни духовных - признаков примеси другой национальности в нем нет. Но не в этом дело. Меня заинтересовало, какими быстрыми темпами можно добиться полной ассимиляции, если устранить полностью противоборствующие факторы. Но подобное может случиться с единицами, но никак не применимо как массовое явление.
И на этом позволь закончить мое сказание. Знай, что твои письма я все получаю, и, вероятно, если бы ты писал почаще, они тоже дошли бы до меня. Ты поменьше колебайся, поменьше сомневайся. Если что не так, то ты мало, чем рискуешь. Самое большее – это пропажа письма. А мне содержание твоих писем вряд ли может повредить. Ведь я за тебя не отвечаю.
Сердечный привет твоим родным и всем нашим землякам.
Привет от моей жены.
Преданный тебе Натан.
18 ноября 1969 года
24/XII/69
Дорогой друг Мэня!
И все у нас, евреев, не так, как у людей. Обычно такая дружеская переписка приносит одни радости, а у нас счастливые минуты, которые мы испытываем при получении письма, перемежаются бесконечно длинными перерывами в переписке, которые приносят тоску и печаль. Вот лежит передо мной твое последнее письмо. Оно датировано 24 октября, а сегодня уже 24 декабря... Каждый день я заглядываю в почтовый ящик и ухожу от него с пустыми руками и больным сердцем. Что или кого винить за такой перерыв?
И еще ты кончаешь свое письмо фразой: «У нас в стране трудно, нужны сильные нервы, и будет хорошо». Знаю, что вам трудно, и это тяжелым камнем лежит у меня на душе. Мой век на исходе, скоро уйду в небытие, и меня душит горе: в каком тяжелом положении останется мой народ. Знаю, что грешу этими словами. Польский руководитель ясно сказал, что нельзя одновременно радеть за две страны, особенно, если они враждуют меж собой. Может, и разумны его слова, однако сердцу не прикажешь. Мне дороги интересы моей родины, и мечтаю я о ее благополучии. И в то же время я болею душой за вас. Мне даже кажется, что никакими доводами нельзя оспаривать мое право на сочувствие вам. Ведь сочувствую же я положению американских НЕГРОВ, которых я никогда в жизни не видел и о страданиях которых я узнаю только из газет и из книг. А в Израиле живут мои братья и сестры, мои друзья и земляки, и вообще много польских евреев, в среде которых я вырос. Разве только оттого, что мне удалось задолго до катастрофы еврейской общины в Польше скрыться в стране Советов, я должен предать забвению своих братьев, попавших в беду и поголовно погибших от рук варваров фашизма и антисемитизма. Разве не дорога мне горстка евреев, чудом спасшихся от рук немецких и иных палачей. Они мне дороже моей собственной жизни. Разве должен я предать их забвению только потому, что они избрали себе убежищем страну Израиль, между прочим, предоставленную им ООН. Разве оттого, что мы оказались в разных странах, мы утеряли национальное родство и братскую близость? Разве виноват народ, если историческая судьба много раз прошлась по его телу, как плуг по полю, и разрезала его на отдельные пласты? Это поле, этот народ все равно остается единым.
У нас имеются большие знатоки еврейского вопроса, такие как Юрий Иванов, Стариков и др. Они сами – русские, но считают, что нашу жизнь и наши чувства они знают куда лучше нас – евреев. Они объявили, что еврейской нации нет, и зовут нас стать русскими, немцами, англичанами и т.п. Кто может отказаться от такой чести – стать членами великого русского народа? Русскому человеку есть, чем погордиться, и великое счастье выпало людям, родившимся русскими. Но как же быть тем, у кого на роду было написано стать евреем? Разве следует отказаться от своих братьев, всюду гонимых, и присоединиться к более счастливым? Что может быть подлее такой перебежки? Разве могу я покинуть свой народ, окруженный врагами, которые еще вчера уничтожили целую треть его численности, а на оставшихся в живых не перестают точить зубы и угрожать истреблением. И не только в одной солидарности и сочувствии причина моей приверженности к моему народу. Я его просто люблю, как любят все близкое и родное. И вовсе не считаю его хуже других народов. Уж в одном он превосходит многих: будучи вечно гоним, он никогда не был палачом и угнетателем. А других достоинств перечислять не буду, великих его сынов знает весь мир.
Вот почему наша судьба не перестает заботить меня. Каждый вечер, когда слышу сводку убитых и раненых у вас, подорвавшихся на мине, подложенной злоумышленником, или подстреленных из-за угла подкравшимся арабским террористом, я это чувствую и воспринимаю как будто убили моего брата или сына. Боль моя возрастает еще оттого, что сознаю, что каждый житель вашей страны с таким трудом добрался до вас, пройдя семь кругов ада. И когда он, наконец, достиг убежища и надеялся найти мир и успокоение, тогда подстерегла его предательская пуля и погубила все его ожидания и надежды. Мне говорят, что вы заслуженно получаете возмездие, что вы ведете себя, как фашисты, грабители и убийцы. Не могу поверить этому. Ведь большинство из вас это те, которые совсем недавно сами выбрались из фашистского ада в Европе, это те, которые чудом спаслись из бункеров, где вас душили газом и дымом, или те, которые выбрались из-под кучи расстрелянных, где палачи оставили вас недострелянными по недосмотру, или те, которые выбрались из лесов, куда вы бежали из лагерей смерти, и где за вами продолжали гнаться, как за хищными зверями, не только немцы, но и местные антисемиты. Разве могут люди, столь пострадавшие, сами превратиться в палачей???
А может, это клевета, придуманная злопыхателями-антисемитами – извечными врагами еврейского народа. Я склонен так думать еще и потому, что ни разу не сообщалось, что вы ночью пробрались в арабские города и, таясь, закладывали мины в жилые дома, чтобы взорвать на воздух мирное население, женщин и детей, что вы подстраивали взрывы на базарах, в магазинах, в столовых и в кино, чтобы поднять на воздух и растерзать в куски многолюдную гражданскую толпу, как это много раз делали арабы против вас. Я уверен, что если бы вы хоть раз совершили подобное разбойничье дело, то антисемиты уже раззвонили бы об этом на весь мир. Они даже из ничего создают ложные слухи и приписывают вам самые чудовищные дела. Писали, будто бы вы загнали толпу арабов в дом, заперли их, облили дом горючим и подожгли; будто вы в своих тюрьмах закапываете живьем в землю арабских террористов. Такие заметки я читал в очень солидных газетах. Правда чувствовалось, что эти заметки пробрались на страницы этих газет, крадучись, из чужих слов, из непроверенных рассказов. И если их однажды тиснули в газету, то к ним не возвращались, не повторяли и не кричали на весь мир, как бы и следовало кричать. Их тихонько подбрасывали на газетный лист, как вонючую смесь, но не размазывали, потому что эта вонь нестерпима даже для самих авторов и редакторов. Они чувствовали, что их предательский подлог легко разоблачить, поэтому они и не настаивали на нем и не повторяли. Но этой вонючей смеси достаточно появиться однажды, даже вскользь, и она уже оставляет пятно, как и сотни тысяч кровавых наветов, которые уже много раз возводились антисемитами всех времен на еврейский народ. Все эти наветы тысячекратно разоблачались, и все равно каждая новая клевета легко принималась на веру наивными читателями. Этим и пользуются подлые писаки.
А ведь было бы куда честнее, чем без конца громоздить эту ложь и клевету, открыто заявить о полной поддержке позиции арабов, отрицающих право Израиля на существование. Те же открыто говорят: «Не в том дело, хорошо или плохо ведет себя Израиль, а в том, что мы вообще против его существования. Нет нам дела до его исторических прав на эту землю. Мы ее однажды завоевали и считаем ее нашей. Пусть большинство этих земель пустуют без воды и растительности, и все равно мы на нее никого не пустим. Нам нет дела до еврейского народа: ни до его прошлого, ни до его настоящего». И нет нам дела до мировой общественности и до ее международного органа, нашедших необходимым предоставить евреям возможность организовать национальный очаг, чтобы тем самым положить конец страданиям еврейского народа, чтобы предотвратить возможность повторения подобной катастрофы, постигшей этот народ во время Второй мировой войны, когда была истреблена целая треть его численности, чтобы компенсировать хоть в какой-то мере те страдания, которые принесла ему война, подобных которым не испытал ни один народ в мире ни в наше время, ни во все исторические времена.
Арабы открыто заявили свое «нет» всем этим гуманным побуждениям мировой общественности. И в ООН голосовали против организации еврейского государства в Палестине. И когда оно все же было организовано против их воли, они на другой же день пошли войной против него. И эта война фактически не прекращалась все 22 года существования еврейского государства. Справедлива эта позиция арабов или нет – это другой вопрос, но она откровенная и последовательная.
Совершенно не так последовательна позиция членов ООН, голосовавших за создание еврейского государства, особенно позиция, так называемых, великих держав. И это потому, что они не во имя торжества справедливости голосовали, а используя катастрофу еврейского народа для продвижения своих корыстных интересов. Только маленькие народы старались помочь беде еврейского народа, а Америка, Англия, Франция думали, как бы при помощи Израиля упрочить свои интересы на Ближнем востоке. Советский Союз, не имевший там материальных интересов, надеялся, вероятно, что новое государство станет проводником социалистических идей на этом континенте. Израиль же не оправдал ожиданий ни тех и ни других. Поскольку арабы оказали ему полное сопротивление, у него оказалось своих хлопот полон рот. А «великие мира» стали искать другие пути упрочения своего положения среди арабов, а Израиль оставили наедине, лицом к лицу со своими противниками. Оказывается, что та самая «мировая общественность» подобна легкомысленной женщине, она изменчива и переменчива. Вчера она на один миг проявила сочувствие к бедствиям еврейского народа, создала еврейское государство как убежище для гонимых евреев. А когда последние, ободренные благородным жестом мировой общественности, съехались со всех концов мира в свое убежище, то их оставили на произвол злых ветров. ООН совсем не думает, что они обязаны обеспечить существование своего детища. А ведь в единоборстве с арабами Израиль долго не продержится. Когда арабы научатся владеть оружием и убивать, то они будут беспощадны, и вам грозит поголовная гибель, повторение гитлеровского «окончательного решения еврейского вопроса». Вот эта ужасная перспектива преследует меня дни и ночи, и я не вижу из нее выхода. Отступиться? Уйти? Но куда? Для отступления, для ухода нет пути. Значит – обороняться, стоять на смерть и, очень может быть, погибнуть. Это плохой выход из положения, и все-таки лучше ОСВЕНЦИМА.
И, если погибнете вы, то не уцелеем и мы.
Дорогой друг! Ты, конечно, задаешь вопрос: зачем он все это написал, нам и так все известно. Согласен, что вы все знаете, и еще намного больше, но должен же я тебе рассказать, чем живу и что меня тревожит.
Пока писал это письмо, которое начал 24 декабря, пришло от тебя письмо, датированное 5 декабря и полученное мной через 20 дней. Небывало долго. А письмо от 10 ноября и вовсе не дошло до меня. Очень печально. А все-таки пиши, не лишай меня второй души, которая живет твоими письмами. Твое письмо о парашютистах причинило мне большую боль. Каждый раз, когда я читаю его кому-нибудь, комок подкатывает к горлу, и я давлюсь словами и слезами. Но, вместе с тем, я читаю это письмо с гордостью, как будто речь идет о моих сыновьях и братьях, как будто я сам с ними везде присутствовал. Поистине «счастлива спичка, которая сгорела, зажигая пламя»!
Очень жаль, что эта книга не переведена на русский язык, я бы просил прислать ее.
Хотел бы попросить прислать Дубнова «Новейшая история еврейского народа». Она была издана у нас после революции, но теперь она библиографическая редкость, и я не могу ее нигде достать. Если не очень дорого, то организуй, чтобы брат или Этья выслали. Только на русском языке. Думаю, что мне ее вручат, хотя и не уверен. И еще мне хотелось бы получать коммунистическую газету Вильнера «Дер вег» на языке идиш. Мне рассказали, что она у вас продается в газетных киосках.
Скучаю.
Сердечный привет родным.
Обнимаю.
Натан
24 декабря 69 года