[Воспоминания]

Введение

Ира пришла с работы и сказала: «Я уволилась. Рубикон перейден. Давай подаваться». Идеи отъезда жили в нашей семье давно. Расправа с самолетчиками и смертные приговоры Дымшицу и Кузнецову были последним толчком. Но вот так просто взяла и уволилась... Был январь 1972... Мысли заметались. С чего начать? Да и куда сейчас спешить. В отказ? Который был неминуемым. «Ящик», где работала Ирина, был набит секретами, к которым она не имела никакого отношения, делая чертежи приборных панелей. Но холодная громада серого здания с бронзовым человечком перед его фасадом, сжимающим кепчонку в вытянутой руке, казалась готовой раздавить нас и наши крамольные планы. Некоторые из наших друзей уже подали бумаги в офисе на ул. Желябова.

Мой двоюродный брат Леня Ш. и его жена Таня уже запаковывали шмотки таниной мамы и сестры. «Передовая разведка», — шутил Леня. Сами они еще пытались выдавить согласие из какого-то разведенного родственника. Мы поехали к ним. Квартира была полна людьми интересующимися, подавантами, отъезжантами, актерами, инженерами и проч. еврейской братией. Пели израильские песни, пили русскую водку, читали письма из Эреца. Рассказывали о собраниях на работах, о запугиваниях, об увольнениях. Словом, царила атмосфера братства и единения. В те годы в Ленинграде было не много таких домов, расставшихся со страхом и телефонами, покрытыми подушками. «Да они и так все про нас знают», — говорил Леня. «Надо уносить ноги и поскорее». Ноги ему пригодились через пару месяцев, когда он убегал в Москве от милиции с подозрительной фотопленкой подозрительного романа в кармане. Я решил поговорить с более опытными людьми в Питере и в Москве, уже попавшими в отказной круг. «Ваши шансы, ребята, нулевые», — таков был итог наших бесед.

А пока, беремся за иврит! Мы нашли учителя Валерия Ладыженского. Нам он казался гением. Сам выучил иврит! И три семьи, шесть человек, начали грызть этот, казавшийся непостижимым, язык.

На три семьи была одна книжка «Элэф милим». Но было много энтузиазма и подпольный ульпан заработал. Шли месяцы. Летом две семьи наших близких знакомых, членов ульпана, уехали в Израиль. Ульпан развалился, но мы упорно перебирали карточки с ивритскими словами и фразами. В это время пронесся слух о том, что с отъезжающих будут брать деньги за образование. Суммы были умопомрачительные. Никто из нас никогда не был и близко к такому богатству. Начались поиски подпольных миллионеров. Безрезультативные поиски. Одни фантазии сменяли другие. В это время мы подружились с Харитами, которые жили в нашем доме. Яша был бывшим рижанином. Он был гораздо ближе нас к уезжающим из Прибалтики евреям. Его брат, профессор, уже преподавал в каком-то университете в Израиле. У Харитов в доме уже была атмосфера будущих израильтян. Яша много знал об Израиле, образовании там, медицине и проч. Мы начали часто бывать у них. Люди они были радушные. «Брат пишет, — говорил Яша, — доставай деньги и уезжай!» В доме у Харитов мы познакомились с Таратутами. Аба только что (кажется в августе 72-го) уволился из той же фирмы, где работала раньше Ирина. Разница между ними заключалась в том, что Ира там была мелкой сошкой, антиобщественницей, тяготящейся работой там, а Аба был ее антиподом. Диссертация, общественная деятельность, карьера. Он там был человеком на виду. Его дружественность и чувство юмора сделали его человеком популярным. Математик, с университетским дипломом не должен был иметь больших проблем в продвижении по карьерной лестнице. Однако жизнь распорядилась по-другому, и мы оказались со временем на одной дороге. Жили Таратуты рядом с нами, и мы быстро подружились.

Мы были заматерелыми антисоветчиками. Наше отношение к власти сформировалось в 60-е годы. В 1950 отец Ирины, крупный инженер, был арестован, как социально неблагонадежный. Ему припомнили и активное участие в сионистском движении на Украине, где он был одним из организаторов молодежных сионистских отрядов в Киеве. В те годы дядя Ирины, Эля Гушанский, будучи в подполье, руководил сионистскими отрядами. Его арестовали и сослали на Колыму. Позднее ему заменили ссылку высылкой в Палестину. Где он погиб на строительстве кибуца, по сей день хранящего память о нем.

Отец Ирины вернулся из мест заключения в 1955 году. Мы жили вместе с родителями Ирины. Их постоянно навещали выжившие друзья по лагерям. Все рассказы и разговоры постоянно крутились вокруг одной из главных тем – чудовищности власти предержащей. Это и стало центром нашего мировоззрения до конца наших дней в России. Однако идеям эмиграции мы обязаны Шестидневной войне и последующему нашему острому интересу к Израилю.

В феврале 1973 года мы подали документы в ОВИР на разрешение выехать в Израиль. Этому предшествовали разгромные собрания и поношения на работе, получения всяческих бумаг об образовании. И везде надо было объяснять, что нам эти бумаги нужно получить в связи с выездом в Государство Израиль. Из-за этой фразы от нас шарахались, как от прокаженных. При первом посещении ОВИРа нам отказали в приеме документов, и мы обратились в городскую прокуратуру с жалобой на ОВИР. Мы понимали наивность наших действий, но бездействие было еще страшнее. В конце концов документы были приняты. Таратуты подались в ОВИР через месяц. Я пишу здесь больше о Таратутах, потому что в последующие годы наши жизни переплелись в большей степени, чем с другими отказниками.

Director

Секретарша, убегая домой в конце работы, бросила: «Проходите, Владислав Валентинович ждет вас».

ЛЛ открыл тяжелую полированную дверь директорского кабинета. Все сияло полировкой. И Т-образный стол для совещаний высоких начальников, и огромный письменный стол без единой бумажки, и двери в личные покои с коньяком и диваном. И лысая голова Директора, который уже шел навстречу ЛЛ, протягивая руку и широко улыбаясь. Он взял посетителя под локоть и подвел к заранее отодвинутому стулу.

— Что скажете, уважаемый?

ЛЛ положил ему для подписи один из принесенных листков бумаги. Директор пробежал его глазами и не садясь, достав авторучку, почти театральным движением подписал бумагу.

— Как поживает Д.Б.? (Речь шла о тесте ЛЛ, с которым Директор был давно знаком по работе.)

ЛЛ замялся. Директор вопросительно смотрел на него.

— Вот знаете, Владислав Валентинович, но Вы, пожалуйста, садитесь, — идиотски предложил ЛЛ. Тот сел. — У меня тут еще одно дело к Вам...

И второй лист бумаги лег на стол. Директор читал его долго, ладони его поползли к вискам, а потом закрыли лицо. Он выглядел потрясенным человеком. Из-под ладоней раздался его внезапно охрипший голос: «Погубить меня решил?»

Он вдруг перешел на ты.

— Угробить. Ты что же надумал! Ты же бросаешь черную тень на всех нас. И почему!? И что же думает Д.Б. по всему этому?

— О! Он против нашего отъезда. Он не разделяет наших намерений!! (уверенно и убедительно врал ЛЛ).

Директор опять закрыл лицо. ЛЛ даже стало жалко этого небольшого человека.

— Владислав Валентинович, наведите справки в райкоме партии. Уже были такие случаи

в других организациях.

— А у нас не было! — отрубил он. — Ты первый!! Что тебе надо?!

— Я написал тут, что характеристику надо бы, обсужденную на общем собрании. Да вы не волнуйтесь. В райкоме вам все объяснят.

Он встал, отбросил бумагу на край стола и повернулся к посетителю спиной.

ЛЛ незамедлительно вышел из кабинета. Начало положено! Почти часть горы свалилась с плеч.

Личное дело

Февраль 1973

Прозвонил звонок и толпа понеслась, как бурлящая волна, вниз по лестнице в раздевалку.

Вдруг, в самом низу, образовался затор. На доске объявлений прямо против последнего пролета висел свеженамалеванный большой лист ватмана. «Сегодня в 5-15 состоится расширенное заседание месткома.

1. Результаты соц. соревнования.

2. Личное дело ЛЛ».

Передние тупо перечитывали объявление. Задние – проталкивались поближе к ватману.

«Ну дайте же подойти! Вы же уже прочитали!»

Народ стал разворачиваться назад и подниматься на второй этаж в актовый зал. Ради Личного дела можно было пожертвовать своими личными делами. Тем более что слухи уже ползли по этажам Института. Зал быстро заполнился, тащили стулья из соседней столовки.

Расселись по подоконникам. Ведущий открыл собрание. Быстро распределили места в соц. соревновании по отделам.

«А теперь переходим к следующему пункту повестки дня», — объявил председатель месткома.

ЛЛ шагал взад и вперед по лестничной площадке шестого этажа. И курил одну за другой.

«Наконец-то, — думал он, — Сколько времени ушло на подталкивание месткомовцев к этому собранию. То директор на сборах по гражданской обороне, то председатель месткома уехал на подледный лов рыбы. Алкаш чертов. Ну ничего. Как бы ни сложилось, через час ты пройдешь и через эти врата...» Тут мысль остановилась, так как ЛЛ не мог дать определения этим вратам. Ада или Рая?

— Спрошу у Иринки потом, — отложил он это занятие словистикой.

— Лёнь, угости сигареткой, — вдруг раздался за его спиной голос Коли из соседнего отдела.

— И откуда он взялся, — удивился ЛЛ. — Вроде бы уже никого здесь не было». Помолчали, подымили.

— Ну что, скоро тебе идти. Громить будут.

— А ты откуда знаешь?

— Ребята из макетки сказали. Кого-то из них приготовили для этого дела. От работяг. Пролетариев.

Опять помолчали.

— И чего им от тебя надо?

— Не знаю. Предписанная процедура.

— Ну отпустили бы человека, ежели он сам это просит. Да я и сам бы махнул отсюда. Дурак. Был случай остаться в Европе, когда солдатом топал почти до Берлина. Да вот кишка тонка оказалась. Но ты не трусь. Слышь, тебя вроде зовут.

ЛЛ благодарно пожал руку Коле за неожиданную поддержку и побежал вниз по лестнице.

Стук каблуков эхом отзывался в опустевшем здании.

Он шел к гильотине по квадратным плиткам торговой площади. Многие из его друзей уже проделали этот путь. Невдалеке уже виднелось знаменитое 4-метровое сооружение, созданное немецким инженером Шмидтом по замыслу члена Французской законодательной Ассамблеи доктора Гильотена. Жозеф Гильотен был противником смертной казни. Ему только удалось получить согласие Ассамблеи на сооружение машины, которая будет лишать жизни человека менее варварским путем. Торговый и мещанский люд с любовью относился и к Мадам Гильотен, и к зрелищу. Никто не хотел пропустить этот спектакль. Головы катились в основном аристократов, Гильотина была заодно с простолюдинами. Послышалась барабанная россыпь. Монахи в черных сутанах сопровождали. его. Виделись лица зевак, показывающих на него пальцами, мальчишки висели на ограде, отделяющей толпу. Ухмыляющиеся, хохочущие лица. Ни одного сочувствующего. Священник протянул ему открытую Библию.

Но к своему изумлению, он увидел, что это История Компартии СССР.

И тут он вдруг услышал тишину набитого людьми актового зала. Он пробрался через её толщу к сцене, на которой за красным сукном виднелись лица инквизиторов. Не поднимаясь на сцену, он остался стоять внизу лицом к лицу к сидящими в первом ряду. Когда-то в этом же зале он стоял за кафедрой, читая лекции приехавшим на обучение заказчикам. Он почувствовал, что его телу не хватает опоры. За кафедрой можно было бы спрятать свое тело, погрузить глаза в лежащие перед ним тезисы, отгородиться от зала. Ему нужно было найти 2-3 человек в зале, к которым он обычно адресовал лекцию. В задних рядах началось движение. Люди приподнимались, чтобы лучше его видеть.

— Да сядьте же вы, вы же заслоняете другим, — раздавались приглушенные голоса.

Вдруг над его головой раздался голос ведущего собрание:

— Мы собрались, чтобы обсудить, — ведущий поперхнулся и поправился, — чтобы осудить поступок человека, который намерен затоптать все, что для него сделала родина, и уехать во враждебное нашей стране Государство Израиль.

Произнося слово Израиль, он делал ударение на последнем слоге.

Сидящий перед ЛЛ механик из Отдела прибористов оперся на ручки кресла, подобрал ноги, как будто готовился прыгнуть и протаранить ЛЛ своей головой. От него несло спиртным.

— Хотелось бы услышать от ЛЛ причины, — продолжал Ведущий, — побудившие его нанести пощечину коллективу, который взрастил его как специалиста, оказывал ему помощь, учил его.

Ему явно хотелось продолжить свое вступление, но народу нужен был ЛЛ. Им нужно было услышать его дрожащий голос, и задать ему каверзные вопросы. Вывести его на чистую воду.

— Почему он хочет уехать, — раздались вопросы с нескольких сторон. ЛЛ понимал, что он взобрался на эту трибуну не для пропаганды в пользу Израиля. Это было бы опасно и ни к чему хорошему бы не привело. Он не собирался говорить ни об Исторической родине, ни о голосе крови. Поэтому он решил сыграть роль хорошего сына, который не может оставить свою мать, вынужденную уехать в Израиль к своей тяжело больной сестре.

Насмешливые и недоверчивые улыбки поползли по лицам зрителей.

— А что вы там будете делать!

— Не знаю, найду, может быть, работу электромонтажника.

— А что, вас уже приняли на работу?!!!

— Нет, я пока здесь. О работе буду беспокоиться, когда приеду в Израиль.

— А пока будете доить наш Институт!! Да гнать его с работы!!

Чего его спрашивать. Маму пожалел! Потеха! Враньё! Чего мы тут на него время тратим.

Гнать его! — понеслось со всех сторон. В это время произошло непредвиденное. Злобное пьяное лицо механика из Приборов надвинулось на ЛЛ, обдавая его перегаром. Рука его вцепилась в ворот рубашки. Брызнули во все стороны пуговицы.

Раздался крик: — А где ты, падла, был в 44-м!! ЛЛ отшатнулся и, повернувшись к красному сукну, громко сказал:

— Призовите его к порядку! — голос ЛЛ прозвучал громче, чем он того хотел.

— Прекратите! — крикнул Ведущий. Верзила повернулся и, громко матерясь, быстро пошел

к выходу из зала.

Посыпались и другие вопросы. Нет, не все они были враждебно направлены против ЛЛ лично. Просто то, о чём люди читали в газетах, о длинноносых сионистах, вдруг сублимировалось на их глазах в образе давно знакомого им человека.

И вопрос «Почему?» был вполне естественным.

Но каждая минута этого собрания казалась ЛЛ бесконечностью. Начались выступления.

Первым был партийный секретарь. Белобрысый карьерист, мечтающий сжевать и выплюнуть своего начальника: — Товарищи, – закричало бледное чахоточное лицо. — ЛЛ опустился до моральных низин, недостойных советского человека. Он всегда избегал общественной работы. Он разлагал свой сектор. Я не удивляюсь, что именно он сейчас стоит перед нами. Он будет стрелять в наших братьев и сыновей на Синае. Он враг. Приглядитесь к нему. Он продался сионистам. Я думаю, что ни у кого не остаётся сомнений в его подлинных намерениях. У него всегда были нездоровые мысли! Уволить его надо немедленно! — адресовал он свое предложение куда-то в зал, где виднелась вспотевшая ласина директора ВНИИ.

Директор встал и, обращаясь в зал, сказал:

— Мы это дело рассмотрим в рабочем порядке после собрания.

— Ну человек, — подумал ЛЛ, — судя по тону пришел в себя и может быть не выбросит

с работы. Хоть ходить сюда будет ох как тошно...

Он старался пока об этом не думать.

— Да не верьте ни одному его слову! — закричала с трибуны начальница отдела Вика Добровольская, — он все врет! Он всегда рассказывал антисоветские анекдоты. Его героями были всегда Синявский и Даниэль, сбежавший в Англию Кузнецов и другие. Он всегда носился с письмами Шапошникова и подобной литературой, – и всё в таком же духе. — Это будет позор для каждого из нас работать с ним рядом и хлебать щи за одним столом с ним в столовой!

— А ты, Вика, — закричал какой-то остряк из зала, — бери макароны по-флотски!

Сбитая с толку Вика, прокричав своим краснодарским акцентом: Работать надо, а не заниматься политикой, — сбежала со сцены.

Были еще и еще выступления.

Бедный друг ЛЛ, Павлуша Огинец, за день до собрания, в курилке, подошел к ЛЛ и

признался, что его заставляют выступить на собрании, но он не знает, о чем говорить.

— Давай я тебе напишу, — предложил ЛЛ. Огинец обрадовался. «Давай!»

«Сейчас мы разделаем этого подонка под орех!» ЛЛ написал ему две странички.

Паша Огинец грустно благодарил. В день собрания Паша подбежал к нему опять.

«Слушай Леха, потерял я эти странички, что делать?» Сели опять писать.

На трибуне Павлуша пробормотал эту «речь» вполне удовлетворительно.

Бывший начальник ЛЛ, зав. лабораторией Абрам Аронович Фрумкин, с которым у

него были теплые, дружественные отношения много лет, вынес свою статную фигуру на

трибуну:

— Я не понимаю и осуждаю ЛЛ, — сказал он, явно волнуясь. Он сделал длинную паузу. А.А. никогда не был краснобаем. Казалось, каждое его слово проходит через длинный путь самоцензуры, пока достигает ушей слушателей. — Но я могу только сказать, что тот факт, что ЛЛ оказался на этом пути... это просмотр наших общественных организаций. Он жертва наших недоработок в общественно-политической работе. Мы должны подумать, как поправить это!

— Правильно, — думал ЛЛ, — надавай этим гадам по шее, Абраша! Суки! Просмотрели меня, а теперь я должен расхлебывать заварившуюся кашу!

ЛЛ сделал лицо, которое могло быть только у жертвы плохой политвоспитательной работы.

Когда все кончилось и ЛЛ последним выходил из зала, к нему подошел Абрам Аронович.

— Леня, поверьте, мне стыдно было участвовать в Аутодафе ХХ века.

ЛЛ взял его под руку: — Все нормально. Не волнуйтесь. Вам здесь оставаться...

Он вышел сияющим из здания к поджидавшим его Иринке и Мише. Они бросились к нему.

— Я вижу, что мой седуксен помог, – обняла его жена. И они втроем зашагали в сторону

станции метро Площадь Льва Толстого.