Наша семья

МОИ РОДИТЕЛИ

Мои родители Баснер Ефим Семенович и Гредитор Роза Григорьевна были родом из города Двинска Витебской губернии (теперь Даугавпилс).

Деда по отцовской линии я не помню. Он умер через год после моего рождения. Бабушка Фаня, жена Семена Баснера, пережила его на несколько лет, и я помню её уже очень больной и немощной.

У дедушки Семена Баснера и бабушки Фани было четыре дочки: Софья, Мария, Екатерина, Соня и два сына: Соломон и Ефим. Папа рассказывал, что у них был еще один брат, но он в детстве утонул.

Старшая Софья Баснер была замужем за Рувимом Моином, младшим братом моих бабушек Лизы и Розы, родным дядей моей мамы. Так что мне с моими братьями мама была не только мамой, но и троюродной сестрой.

У дедушки Гриши Гредитора и бабушки Лизы (урожденной Моин) было пять детей - Яков, Борис, Роза, Буния и Эсфирь. Но бабушка Лиза в 1915 году умерла совсем молодой, когда старшему Якову было 17 лет, а младшей Эсфири - 3 года. Через некоторое время, как это позволяла его вера, дедушка Гриша женился на младшей сестре бабушки Лизы - Розе. Бабушка Роза взвалила на свои плечи все материнские заботы, и дети всю жизнь относились к ней как к матери.

У дедушки Гриши и бабушки Розы потом родились два сына - Соломон и Лев.

Дедушка Семен был замечательным сапожником. Дедушка Гриша был замечательным портным.

Как рассказывал брат Веня в один из своих последних приездов ко мне в Ярославль, дедушка Гриша в 1910 или в 1911 году уезжал в Америку для того, чтобы заработать там деньги и подготовить основу для переезда туда семьи. Однако этому переезду помешала первая мировая война, и три семейства — Баснеров, Гредиторов и Моинов, когда в 1915 году линия фронта приближалась к Двинску, перебрались в Ярославль.

В Ярославле полностью обосновались семья Гредиторов и семьи Софьи и Ефима Баснеров.

Папа родился 27 февраля 1899 года, а мама - 8 мая 1905 года.

Они поженились 11 марта 1924 года когда маме было 18 лет, а папе — 25 Этот день в нашей семье всегда отмечался. Жили они в любви и жизненные трудности преодолевали достойно, помогая друг другу.

Богатырским здоровьем, к сожалению, не могли похвастаться ни папа, ни мама. Папа смолоду страдал от камней в почках. Ему не было ещё и тридцати лет, когда профессор Розанов удалил папе почку. Тогда это была уникальная операция. Под «дамокловым мечом» угрозы заболевания второй почки он прожил около сорока лет, но умер от инфаркта.

Мама в 38 лет перенесла операцию по поводу рака груди, была гипертоником, а через месяц после папиной смерти заболела сахарным диабетом.

Несмотря на эти тяжёлые недуги наших родителей, любовь и почтительное уважение друг к другу помогли им не только воспитать трёх своих сыновей, но и совершить много других добрых дел, требовавших сострадания, отзывчивости, решительности, а порой и гражданского мужества. И папа, и мама имели только начальное образование. Папа был заготовщиком обуви. Мама была домохозяйкой, очень хорошо умела шить. Но людьми они были умными и приложили все силы, чтобы их дети получили высшее образование.

Нас было три брата. Веня родился в 1925 году, Гера - в 1931, а я - в 1937.

Веня с раннего детства был увлечён музыкой. В Ярославле он окончил музыкальную школу и музыкальное училище, с 1943 по 1945 годы воевал, а после войны окончил Ленинградскую консерваторию по классу скрипки, параллельно занимаясь композицией в классе Д.Д.Шостаковича. Его струнный квартет на всемирном фестивале молодёжи в Варшаве был отмечен второй премией, это помогло ему стать членом Союза композиторов СССР, после чего он полностью был занят композиторской деятельностью.

Гера учился в общеобразовательной школе №33 в Ярославле,

поступил в Ярославский медицинский институт, а потом в самый разгар кампании по «делу врачей» перевёлся во 2-й Московский медицинский институт, который благополучно окончил в 1956 году и стал хирургом.

Я тоже выпускник школы №33, по её окончании поступил в Ярославский педагогический институт на математическое отделение. Один год проработал учителем в Омской области, а потом снова приехал в Ярославль и поступил на работу математиком в НИИ.

Однажды, когда папа уже был на пенсии, к нему зашёл один из его знакомых, очень любивший беседовать с мудрым Ефимом Баснером. Они обсудили неспешно все текущие дела в стране, городе, на Республиканской улице и в своих семьях. Рассказав о том, как складывается судьба его детей, папа услышал:

- Послушай, Ефим. Какие у вас с Розой разные дети. Их специальности не имеют ничего общего. Веня композитор, Гера доктор, Марик математик.

Но папа нас знал лучше и не согласился. Дело в том, что Гера свои достижения представлял всегда в самом лучшем свете. Я же прекрасно свистел и даже с успехом выступал в самодеятельности с художественным свистом.

Папа ответил:

- Да какие они разные? Совсем наоборот. Сделаны, что называется, на одну колодку. Старший - сочинитель, средний - хвастун, а младший - свистун.

Папин знакомый расхохотался, и благодаря его стараниям, этот образец остроумия Ефима на следующий день знали многие.

Папа был очень невысокого роста, но не имел на этот счёт никаких комплексов. Однажды Гера делал любительские фотографии обитателей нашей квартиры. Когда очередь дошла до Якова Давыдовича Либермана, нашего соседа, рост которого был под два метра, к нему подошёл папа и попросил его с ним сфотографироваться. Он, как маленький мальчик взрослого, взял Якова Давыдовича за руку и сделал непроницаемое лицо. Это папино озорство всегда было неожиданным и поднимало нам настроение.

Раз уж речь пошла о фотографии, то я вспомню папин рассказ о работнике известного в городе фотоателье на углу улиц Пушкина и Ушинского. Этот фотограф был ещё меньшего роста, чем папа.

- Я всегда хожу мимо этого фотоателье. Когда там нет клиентов, фотограф выходит и стоит на улице рядом с ателье, и мне доставляет редкостное удовольствие пройти около и посмотреть на него сверху вниз.

Старший мамин брат, Яков Григорьевич Гредитоp, был военнослужащим. У него с женой Лизой был сын Семён. За год до войны у них должно было быть прибавление в счастливом семействе, но счастья не случилось. Во время родов и Лиза, и ребёнок умерли, и Сёма практически осиротел. Отец его был полковником Красной Армии, не мог держать при себе мальчика, и наши родители забрали его к себе, хотя время было очень тяжёлое.

Мама с папой очень любили Сёму, относились к нему даже лучше, чем к нам, но мы были не в обиде, так как тоже очень егo любили.

Сёма отличался спокойным характером, ответственностью, хорошо учился и много помогал маме. В январе 1942 года, спустя несколько дней после пожара, который случился в нашей квартире, Сёма пошёл за хлебом, и у него в магазине украли все хлебные карточки. Он пришёл домой заплаканный, но, кроме слов утешения, ни одного слова упрёка от мамы с папой не услышал, несмотря на то, что нам предстояло полмесяца прожить впроголодь.

Сёма окончил физико-математический факультет Ярославского педагогического института, а потом всю жизнь занимался связью.

Пока были живы мама с папой, Сёма постоянно их навещал, а хоронил их вместе с нами, как один из их сыновей.

У папы была сестра Екатерина, жившая с сыном Лёней в Москве. Мужа её репрессировали и расстреляли в 1937 году. Когда началась война, тётя Катя решила эвакуироваться в Среднюю Азию, но на время, пока там устроится и найдёт работу, попросила папу, чтобы Лёня пожил у нас.

Так что около года нас у родителей было пятеро мальчишек, которых надо было обязательно прокормить, а некоторых и удержать от опасных глупостей.

Веня женился в 1948 году на Нине Каплан-Ганжуро. Каплан - это фамилия отца, репрессированного в тридцатые годы и, как потом оказалось, расстрелянного, а Ганжуро – фамилия её матери Фенны Игнатьевны, учительницы, которая как член семьи «врага народа» также была репрессирована и сослана в Казахстан. Там она много болела, перенесла бруцеллёз. Когда кончился срок ссылки, в Москве и Ленинграде ей жить было запрещено. Она жила у нас, а потом ей запретили жить и в городе Ярославле, и папа договорился, чтобы её поселил у себя в доме в селе Давыдково (теперь Толбухино) его друг, сапожник Василий Васильевич (к сожалению, его фамилию моя память не сохранила). Фенна Игнатьевна работала там нянечкой в больнице, но на выходные дни и, когда Нина была у нас, приезжала в город и всегда встречала радушие мамы и папы.

Страх в те годы пронизывал жизнь всех в нашей стране, может быть в меньшей мере - детей.

Было страшно и моим родителям. Мне запомнился такой эпизод. Умер Сталин, и по радио объявили, что в день похорон занятия в школе отменяются. Уроки у меня выучены не были, и, услышав это сообщение, я довольно громко крикнул «Ура!». В это время у нас дома кроме нашей семьи был кто-то из соседей. Тут же брошенные в мою сторону, полные страха взгляды папы и Фенны Игнатьевны заставили меня моментально заткнуться.

Репрессиям подверглись и некоторые другие родственники Нины. Одна из них, Рахиль Израилевна Гайстер, два года тоже прожила у нас в доме. Она вернулась из ссылки совсем больным человеком, но ей всё равно запретили поселиться в Москве у дочерей.

Думаю, что папа и мама хорошо понимали, что давать приют людям, связанным с «врагами народа», было делом небезопасным, но они делали это, потому что иначе поступить не считали для себя возможным.

Папа был талантливым заготовщиком обуви. На моей памяти он работал только дома. У него была специальная ножная зинге- ровская машина для пошива изделий из кожи, специальная доска, очень толстая, рабочая часть которой была сделана из торцевых брусочков липы, плотно склеенных друг с другом. После работы на её поверхности совсем не оставалось следов от ножа. Был набор ножей, изготовленных из стального полотна самим папой, что называется, «по руке». Для того, чтобы было удобно держать нож, стальное полотно «одевалось» в кожаное «пальто», а в зазор между полотном и кожей вводились с обеих сторон деревянные вставки.

Такая конструкция ножа уберегала мастера от лишних мозолей. Всегда под рукой были бутылочки с резиновым клеем, который папа готовил тоже сам, растворяя натуральный каучук в бензине. Рядом с доской лежали большие ножницы, молоток, несколько лекал, костяная, скругленная со всех сторон, тонкая продолговатая пластина, предназначенная для наметки линий разреза кожи, дырокол, а также наборы деревянных колодок и всевозможных пряжек.

Работал папа примерно 12 часов в день с 7 часов угра до 7-8 часов вечера. В обеденный перерыв он, как правило, выпивал сто граммов водки, ел второе, потом - первое и спал минут сорок на диване, прикрыв лицо газетой.

Чтобы прокормить большую семью, кроме работы, которую он брал на дом в артели инвалидов, ему приходилось выполнять заказы частных лиц. Снятие мерки с обеих ног заказчика проводилось в обязательном порядке и позволяло в итоге сделать обувь, учитывающую все его индивидуальные особенности по части подъёмов, мозолей, косточек и «шпор». На колодки для этого набивались соответствующие накладки, моделировавшие эти проявления индивидуальности.

Работы по заказам частных лиц в то время государством не разрешались, поэтому проводились с большой конспирацией в системе которой мы - дети были очень важной составляющей. На мне лежала обязанность доставки заготовок от папы к сапожнику дяде Ване Арсеньеву и готового изделия от дяди Вани к папе. Когда дядя Ваня приходил к папе, тот непременно наливал ему большую 150-граммовую стопку водки, до которой дядя Ваня был охоч, давал закусить, после чего уже начинались разговоры о деле. С дочкой дяди Вани Тамарой мы потом много лет проработали вместе в институте мономеров и с удовольствием вспоминали, как наши отцы всё делали, чтобы прокормить нас и вывести в люди, и как мы им в этом помогали.

С большой теплотой вспоминаю сапожника дядю Володю Должёва. Он был папиным земляком – в Двинске они были соседями. Дядя Володя был русским по национальности, но так как жил в Двинске в окружении еврейских семей, то знал идиш не хуже папы. Когда они встречались, то говорили по- русски только в том случае, если рядом был кто-то третий, не понимавший идиш.

Особая дружба связывала наших родителей с семьёй Алексея Павловича Павлова. Он работал механиком на заводе «Красный маяк», но, будучи человеком способным, освоил сапожное ремесло и частенько приходил к нам и просил папу сделать ту или иную заготовку.

Они полностью доверяли и помогали друг другу, дружили семьями. Даже после смерти папы Алексей Павлович навещал семьи Баснеров и Гредиторов и, как мог, помогал. В 1974году он сшил и подарил Вене, Гере и мне лаковые ботинки. У меня они сохранились до сих пор. Сшиты они были на папиной зингеровской машине, которую после смерти папы мама подарила Алексею Павловичу.

Алексей Павлович жил долго, но жизнь его закончилась трагически. В отсутствие его сына кто- то проник в его квартиру и задушил старика. Было Алексею Павловичу 94 года.

Среди друзей нашей семьи были не только обувщики. Основатель и первый главный дирижёр Ярославского симфонического оркестра Александр Ефимович Уманский, егo жена Елена Павловна и их дочь Марина, доктор Евгений Аполлонович Кацюцевич, вовремя сделавший операцию маме, доктор Яков Вениаминович Иоссель, принимавший у мамы роды в железнодорожной больнице, в результате которых я появился на свет, семья Богдановых - Иван Александрович, Лидия Тимофеевна и их дочь Надя - вот друзья нашего дома.

Мама любила театр. Вместе с Еленой Павловной, бывшей балериной, мама не пропускала ни одной премьеры ни в Волковском театре, ни в оперетте, которая существовала в Ярославле несколько лет после войны.

Благодаря Александру Ефимовичу и я приобщился к классической музыке, так как имел доступ на все концерты симфонического оркестра. Этим моим увлечением мама и папа были довольны.

Папа любил преферанс. У него были две постоянные компании. Одна чаще всего собиралась у Уманских, а другая - у Исаака Моисеевича Эльянова. Преферанс был для папы отдушиной от каждодневного тяжёлого труда.

У Уманских во время игры всегда был чай с бутербродами, а у Эльяновых — часто кое-что и покрепче.

У Уманского, когда играли в открытую, обычно ставили диагноз и обходились без розыгрыша и лишних разговоров. У Эльянова игра проходила более шумно, с большей эмоциональностью игроков, с обсуждением возможных вариантов. Радость от удачной игры или переживания по поводу посадки всегда были на поверхности, не скрывались и принимались в этой компании как должное.

Дядя Исаак не на много пережил папу. Его смерти завидовали многие — он умер мгновенно во время преферанса после неудачного прикупа на мизере.

Веня, Гера и я умели играть в преферанс, но только благодаря самообучению — папа нас не учил этой игре и даже потом, когда мы выросли, он никогда не садился играть с нами.

У тёти Ани, жены дяди Исаака, был младший брат Иван Цирук, живший на хуторе между станциями Тощиха и Лютово. Он работал на паровозоремонтном заводе и, возвращаясь на поезде с работы домой, в какой бы степени трезвости ни находился, проезжая мимо своего дома, спрыгивал с подножки на полном ходу поезда. И никогда не падал.

Вот у Ивана наши родители в течение восьми лет каждое лето снимали дачу. Дом стоял метрах в пятидесяти от железнодорожного полотна. С трёх сторон его окружал лес, а в сторону деревни Твербино тянулось поле, по которому в те времена, случалось, пробегали лоси.

Мама, Гера, я и двоюродный брат Женя жили там всё лето почти безвыездно, Сёма на лето уезжал к отцу в Тамбов, а папа приезжал только на выходные дни. Еды приходилось везти из города много, хлеб и продукты в небьющейся таре складывали в крепкие, специально сшитые сумки, и, когда поезд проезжал мимо дома, папа сбрасывал эти сумки с поезда. Подобрав их и отнеся в дом, мы - дети бежали по шпалам по направлению к станции Тощиха навстречу папе. Папа был одет в парусиновые брюки, парусиновую рубашку навыпуск, перетянутую ремнём, на его голове была парусиновая кепка, а на ногах белые, тоже матерчатые полуботинки. Мы забирали у папы сумки, которые нельзя было сбрасывать с поезда, а он переходил по железнодорожному мосту через речку Туношонку, спускался с насыпи к лесной тропинке, шедшей вдоль линии, и неторопливо доходил до дома.

Мама с утра до вечера была занята готовкой и мытьём посуды. Приносить воду была обязанность наша - юных лентяев. Споры, чья очередь сегодня принести воду из колодца, у нас с Герой шли постоянно и разрешались с помощью карт, как правило, игрой в буру.

Помню, как нёс воду обладавший большой силой Иван. От колодца он всегда шёл с тремя полными вёдрами — два на коромысле, а одно в руке. Его движения при ходьбе при этом были настолько точными, что ни одна капля воды из вёдер не выплёскивалась. Повторить этот номер молодым силачам никогда не удавалось.

Иван же научил нас с Женей, когда мы достигли гaбaритoв взрослых людей, косить траву, причём косить правильна не одними руками, а помогая рукам туловищем. При таком стиле косьбы почти не устаёшь. Это умение помогает мне до сих пор бeз посторонней помощи обихаживать наш довольно большой луг на даче.

В лес ни папа, ни мама ходить не любили, в отличие от нас с Женей. Мы с ним исходили лесные окрестности вдоль и поперёк, знали все грибные места, и жареная картошка с грибами (особенно с лисичками) была постоянно в семейном рационе.

Потом родители стали снимать дачу в деревне Твербино на самом берегу Туношонки. Тогда ещё не было на её берегах пио- нерских лагерей, и воду для хозяйских нужд мы брали прямо из этой родниковой реки.

Сейчас на этом месте построили себе дачи мэр Ярославля и губернатор области. У них были все возможности выбрать для строительства дач любое место в области, а они остановили свой выбор на тех же красотах, которые за сорок лет до них приглянулись маме и папе.

Папа умер 21 декабря 1965 года от инфаркта миокарда. В последние годы его сильно мучила стенокардия - папа её называл витринной болезнью. Когда у папы случался приступ стенокардии во время прогулки по городу, он, чтобы не привлекать чужого внимания, останавливался у какого- нибудь магазина и, пока боль не отпустит, внимательно рассматривал его витрину. Преферанс у Уманских папа в это время не пропускал, а после преферанса я старался его встретить.

Папину смерть мы очень сильно переживали. У мамы через месяц был обнаружен сахарный диабет, который вкупе с гипертонией заставил её придерживаться строгой диеты все последующие годы жизни. Мама пережила папу на 12 лет.

Когда маму парализовало, речь она потеряла не сразу. Из Москвы приехал Гера. Он вместе с профессором Валентином Михайловичем Никитиным попросили профессора Зинаиду Сергеевну Манелис осмотреть больную. После осмотра они ушли в соседнюю комнату, а я остался с мамой.

Мама сказала:

- Какая странная профессорша. Истыкала острым меня всю и ещё спрашивает больно мне или нет.

Я засмеялся, восприняв её слова как свидетельство скорого выздоровления. Однако, войдя в комнату, где заседал консилиум, я услышал совершенно неутешительный диагноз.

Маму положили в областную больницу. Она медленно угасала. Через день говорить мама уже не могла, и единственными каналами связи с ней оставались её глаза и правая рука. Держа мою руку в своей руке, она лёгкими пожатиями давала ответы на то, о чём я её спрашивал. Мама ждала Веню.

Веня захотел ускорить свой приезд из Ленинграда и вместо поезда полетел в Ярославль самолётом. Но из-за непогоды самолёт совершил вынужденную посадку в Брейтово и почти сутки ждал там лётной погоды, и Веня вынужден был ждать. Мама Веню дождалась, Бог дал ей для этого силы, долго смотрела на него, пожала ему руку и потеряла сознание.

На панихиде в траурном зале на кладбище в Чурилково Веня на скрипке проникновенно сыграл прощальные мелодии.

Мама и папа любили друг друга и очень любили нас. Я это чувствовал постоянно, но, к сожалению, сам не всегда был внимателен к ним, был иногда груб, понимание многих вещей пришло слишком поздно, когда родителей уже не было в живых. Сейчас я испытываю боль от сознания, что при их жизни не смог им явить свидетельства уважения и любви в той мере, как они того заслуживали. Всё казалось, что успею. А вот не успел.

Простите меня.

29.09.04.

ВЕНЯ

В начале двадцатых годов Баснеры и Гредиторы получили жилье в доме № 47 по улице Республиканской, сначала в полуподвале (там родился Веня), а потом на втором этаже.

На этом доме 22 октября 2003 года была открыта мемориаль ная доска со словами: «В этом доме родился и жил с 1925 по 1943 годы народный артист РСФСР, лауреат государственной премии РСФСР, композитор ВЕНИАМИН ЕФИМОВИЧ БАСНЕР».

Веня родился дома в ночь с 31 декабря 1924 года на 1 января 1925 года. Точное время никто не засекал. Уже потом кто-то говорил, что после полуночи, а кто-то утверждал, что - до нового года. У каждого были свои аргументы.

Папа с мамой решили, что те, кто говорил, что новорожденный появился уже в новом году, имели более точные часы. И этим они, вероятно, спасли Вене жизнь, потому что погибших в Великой Отечественной войне солдат, родившихся в 1924 году, было в несколько раз больше, чем погибших солдат 1925 года рождения. Так что все, кто любит музыку Вениамина Баснера, обязаны нашим маме и папе не только тем, что они родили Веню, но и тем, что сохранили миру его талант.

Божий промысел угадывается и в том факте, что Веня в раннем детстве перенес менингит. В то время от этой болезни выживал один из десяти заболевших, а не терял умственных способностей один из десяти выживших. Веня оказался этим одним из сотни, очень рано осознал свое предназначение и всю свою жизнь помнил об этом и неустанно трудился.

Когда ему было три года, он, гуляя с мамой, увидел в витрине магазина маленькую скрипочку. Обычно послушный, в этот раз он раскапризничался, требуя, чтобы мама сейчас купила ему эту скрипку. Денег у мамы с собой не было она пыталась объяснить Вене, что нужно дойти до дому, взять деньги, и только потом можно будет купить скрипку. Но Веня от витрины не хотел уходить. К маминой радости, мимо проходила знакомая, мама упросила ее побыть с мальчиком, а сама сбегала домой за деньгами и купила скрипку. С этого момента вся его жизнь была связана с музыкой.

Друзьями его в музыкальной школе были братья Космачи - Борис и Эмиль, и Лева Раевский. Борис играл на скрипке, Эмиль - на виолончели, а Лева был пианистом. Они проводили много времени вместе и музицировали чаще всего у нас дома, где был рояль.

Судьба этих ребят разная и во многом трагическая.

Лева умер совсем молодым во время войны, насколько я помню, от болезни сердца. Отцом Бориса и Эмиля был попавший во время первой мировой войны в русский плен австриец, Иосиф Космач. Он осел после войны в России, женился на русской девушке. О его дальнейшей судьбе мне не довелось никогда услышать, но семью его - жену и двух сыновей, когда началась война 1941 года, сослали на несколько лет. Вернулись они уже в конце войны. Хорошо помню, что Эмиль зарабатывал на жизнь игрой в маленьком оркестре в кинотеатре «Горн» перед сеансами. Меня он часто проводил в кино бесплатно, благодаря чему я только «Веселые ребята» смотрел более 10 раз.

Когда в дальнейшей послевоенной жизни Веня приезжал в Ярославль, он обязательно встречался с Эмилем и Борисом.

Эмиль потом работал в НИИ, получил несколько авторских свидетельств на изобретения, но параллельно с этим подрабатывал настройкой фортепьяно, которую проводил в соответствии с разработанной им оригинальной методикой.

Когда в 1977 году умерла наша мама, на похоронах были и братья Космачи, которые очень ее любили, а Веня на Бориной скрипке сыграл пронзительную импровизацию и попрощался с мамой.

Во время учебы в Ленинградской консерватории, Веня, приезжая в Ярославль, продолжал усиленно заниматься на скрипке. В это время у нас под окнами всегда собирались люди и слушали его.

И очень часто раздавались аплодисменты. Мама и папа сидели за столом в смежной комнате, смотрели друг на друга и улыбались. Они очень любили своего старшего сына, и их любовь полностью переходила и на его друзей, которых в нашем доме всегда тепло встречали. Мама очень хорошо готовила и к приходу Вениных товарищей приготавливала массу вкусных вещей. Папа этим иногда пользовался. Зная мамину доверчивость, он сообщал ей, что звонил приехавший из Ленинграда Венин друг, что ему нужно что- то от Вени нам передать, и что обещал он придти к нам в семь часов вечера. Мама тут же пускала в ход все, что было хорошего в доме. Делала вкусные пирожки и печенье, знаменитую медовую коврижку и много чего еще. В семь часов гость не появлялся, а в восемь часов уставшим ждать маме и нам - Гере, Семе и мне папа признавался, что все это придумал из-за того, что очень захотелось вкусненького. Все смеялись, а больше всех мама, и ужин проходил как праздничный.

Наша мама выглядела моложе своих лет. Учитывая то, что Веню она родила в 19 лет, во время ее приездов в Ленинград к сыну - студенту консерватории, в общежитии ее никто не принимал за Венину маму, так как смотрелась она, как Венина подружка.

За время учебы в школе я два раза в зимние каникулы приезжал к Вене в гости. Первый раз это было в седьмом классе. Первую четверть я закончил с двумя двойками. Наши родители никогда не помогали нам делать уроки - они имели только начальное образование. Но папа быстро понял, что причиной моей неуспеваемости является моя лень и отсутствие мотивации. Он знал, что я очень люблю старшего брата, скучаю по нему, и поэтому сказал мне, что, если я закончу вторую четверть на четыре и пять, он пошлет меня на зимние каникулы к Вене в Ленинград. Веня в то время уже был женат на Нине, у них была дочь Оля, которой в конце января должно было исполниться два года. Жили они в узкой, длинной комнате на Саблинской улице.

Папа рассчитал все верно. Он совершенно не удивился, когда в моем дневнике полностью исчезли двойки и тройки, а вот учителя и мои школьные товарищи были потрясены случившейся со мной метаморфозой. В табеле за вторую четверть у меня пятерок было больше, чем четверок, и папа купил мне билет до Ленинграда в купейный вагон.

Это был мой первый самостоятельный выезд за пределы Ярославля. В Ленинграде меня встретил Веня, по дороге домой мы зашли с ним в рыбный магазин, где плавала живая рыба. Веня купил крупную жирную селедку - залом, а Нина, когда мы пришли домой, отварила картошки, и мы очень вкусно поели.

Веня работал скрипачом в эстрадном оркестре Ленинградского радио. В новогодние дни этот оркестр давал несколько концертов, и Веня меня на все концерты брал с собой. Руководил оркестром Николай Минх. В концертах пели Зоя Рождественская, Леонид Кострица, с куплетами выступал Герман Орлов, читал фельетоны Пётр Муравский.

Недалеко от дома был зоопарк, где мне хотелось побывать. Получив от Нины денег на билет и Олю в придачу, я отправился в зоопарк, везя Олю на саночках. Оле в ее двухгодовалом возрасте было как-то не до зверей, и не успел я посмотреть и десятую долю обитателей зоопарка, как Оля запросилась на горшок. Был морозный январь, подсадить ее на улице я не решился и помчался с Олей в санках домой. Очень устал, но успел.

Когда я вернулся в Ярославль, папа допустил ошибку и ничего мне не пообещал на весенние каникулы, поэтому третью четверть я закончил с тройками и с двойкой по литературе. Класс успокоился, поняв, что я выздоровел.

Второй раз я приехал к Вене через два года. Новый год мы встречали компанией в доме у молодого тогда композитора Исаака Шварца, с которым Веня был дружен.

Запомнился мне также мой первый выход на хоккей, на местную команду ЛДО, а особенно первые в моей жизни сто грамм с сосисками в перерыве между периодами. Тогда еще не было закрытых, теплых хоккейных кортов, поэтому все согревались подобным образом, и скучных матчей не бывало.

Летом 1956 года Нина приехала в Ярославль рожать свою вторую дочку. Роддом на Набережной, где работала акушером- гинекологом тетя Фира, был на ремонте, и роды проходили в Загородном родильном доме. Веня в это время у нас дома писал музыку к фильму «Человек родился». На «Мосфильме» его ждали на запись музыки, поэтому, как только главное событие свершилось, он уехал в Москву. На период пребывания Нины в роддоме, где появилась моя родственная душа Леночка, исполнение обязанностей отца, куда входило ежедневное ношение передач, махание рукой и воздушные поцелуи под окнами больницы, Веня возложил на меня.

Когда я приходил, кроме Нины у окна собирались другие женщины из ее палаты и удивлялись молодости ее мужа.

Музыку к фильму «Человек родился» Веня дописывал у нас дома. Однажды я пришел из института и предложил Вене сыграть в шахматы. Он отказался, заявив, что ему еще нужно написать студенческую песню к фильму - у него написан один вариант песни, но этот вариант ему не очень нравится. Я, шутя, предложил ему помощь. Он, шутя, протянул мне стихи песни. Секунд через двадцать я напел ему первый куплет. Веня сделал удивленные глаза, улыбаясь, записал мою мелодию и сказал, что представит как свои режиссеру на его выбор два варианта - свой и мой.

«Если Ордынский выберет твой вариант, то, - сказал Веня, - мой любимый младший брат это обязательно почувствует». Приехав из Москвы, Веня известил меня, что записан мой вариант песни, он Васе понравился больше, и поэтому после получения гонорара будет произведен расчет со мной по полной программе. Жили мы небогато, поэтому купленные мне Веней костюм, пальто, рубашки были очень кстати. А потом, когда я приехал на летние каникулы в Москву, мы пошли на футбол в только что построенные Лужники, где летом 1956 года проходила первая Спартакиада народов СССР. Этот матч запомнился только перерывом между таймами, во время которого находившийся в расцвете своего таланта Владимир Куц установил в блестящем стиле новый мировой рекорд в беге на 5000 метров.

После футбола мы зашли в Лужниковский ресторан, где Веня накормил меня чудной солянкой. Я был голоден, потерял бдительность, и первый раз в жизни попробовал маслину, к вкусу которой был совершенно не готов. Мое единоборство с этой маслиной закончилось победой маслины.

Веня был любителем шахмат, дома у него даже был шахматный столик с автографом его друга Марка Тайманова. Его партнерами по шахматам были композиторы Борис Александрович Чайковский, Ян Абрамович Френкель, Николай Петрович Раков, Дмитрий Алексеевич Толстой, режиссер Николай Павлович Акимов. Веня был знаком со многими великими шахматистами. Этим знакомствам способствовало участие Вени в создании фильма «Гроссмейстер». Часть съемок проходила в Репино под Ленинградом в Доме творчества кинематографистов. У Вени в Репино была дача, он часто приходил на съемки и встречался там с гроссмейстерами, которые в этих съемках участвовали. Жили они в Доме творчества - одновременно снимались и отдыхали. По вечерам в основном играли в карты.

Однажды, находясь в компании Корчного, Таля, Геллера, Тайманова, композитора Толстого и других, Веня заявил, что карты надоели, что он хочет сразиться с Корчным в шахматы при условии, что Веня будет играть один, а Виктор Львович с Дмитрием Алексеевичем, которые должны делать ходы в партии по очереди, не подсказывая друг другу. Идея овладела моментально всеми присутствующими. Геллер сказал, что он будет рефери и обеспечит неукоснительное соблюдение условии соревнования.

Вначале все проходило весело, веселился и Корчной. Но потом выявилась четкая закономерность. Веня играл как шахматист первой категории, Корчной - как великий гроссмейстер, а Толстой - как шахматист третьей категории.

После каждого гениального хода Корчного и своего ответного хода Веня получал мощную поддержку Мити Толстого, которому никак не удавалось вникнуть в плодотворные идеи гроссмейстера. Когда Геллер увидел, что продолжительный ход партии может вызвать у одного из соревнующихся состояние аффекта, которое создаст угрозу для жизни другого члена команды, он предпринял ряд интеллектуальных и физических усилий, чтобы партия завершилась вничью без травм.

Этой ничьей с Корчным Веня всегда гордился.

Веня был заядлым грибником, но не тем грибником, что радуется найденному грибу тихой радостью, неслышной для других, а грибником открытого типа, любившим заниматься сбором грибов в компании и каждый найденный гриб бурно отмечать и переживать. Когда он был в Ярославле, нашей любимой грибной отдушиной была Тощиха с заветными «плантациями» белых и подосиновиков, где восклицание «Ай, какой красивый гриб!» звучало не одну сотню раз.

В последние годы жизни Веня почти каждый год приезжал ко мне в Ярославль. Мы с ним много гуляли по городу, много говорили. В своей маленькой дочке Анечке он души не чаял. В последний приезд, когда мы с ним беседовали у нас дома, он, отдышавшись после очередного приступа болезни, сказал с грустью: «Эх, пожить бы еще хотя бы немного. Анечка - это такое счастье, которое мне послал Бог на старости лет».

Но это счастье продолжалось недолго.

В ночь со 2 на 3 сентября 1996 года из Ленинграда позвонила Лена и сказала, что папа умер.

АНАПА

Летом 1960 года Веня с семьёй отдыхал под Анапой. У меня был отпуск, брата я давно не видел, воспоминания о холодной зиме, пережитой в степном, целинном районе Омской области, требовали тeпла и моря, и мне захотелось составить им компанию. Степень моей самоуверенности была настолько велика, что я ни телефонным звонком, ни телеграммой не предупредив Веню, купил железнодорожный билет до Анапы и поехал, не потрудившись даже узнать более точный адрес Вениного пребывания. По мере приближения к пункту назначения этот вопрос стал меня занимать больше. От попутчиков я узнал, что окрестные с Анапой селения простираются вдоль моря на многие километры, и это сообщение заставило наконец-то меня задуматься, как я буду добираться до брата.

Задуматься заставило, но самоуверенности моей не поколебало. Я был убеждён, что Веню найду обязательно, и это было главное, а разработкой стратегии разыскивания его я решил заняться после

того, как приеду в Анапу и приведу себя в порядок в парикмахерской. Это заведение оказалось на привокзальной площади. У парикмахерши, которая меня постригла и побрила, я выяснил, что на этой же площади находятся конечные остановки автобусов с маршрутами движения через пригородные посёлки, расположенные вдоль моря. Я полагал, что в одном из них отдыхали мои родственники.

Известие о возможной технической поддержке моего поиска обрадовало меня, оставалось только определиться с направлением движения вдоль побережья и с автобусом, который это движение реализует.

Я вышел из парикмахерской, пересёк площадь и подошёл к остановке. Было тёплое, солнечное утро, но жары ещё не чувc- твовалось. Дул мягкий морской бриз.

Автобусная стоянка была пуста. У сидевшего на лавочке аборигена я узнал, что ходят они редко, примерно через полтора часа, что последний автобус ушёл в юго-восточном направлении минут пятнадцать тому назад, что скоро должен появиться автобус, который ходит в другую сторону.

Чтобы не терять времени, я решил начать свои поиски, используя именно это транспортное средство, доехать на нём до другой конечной остановки, а потом, отводя на поиски по полтора часа на каждый населённый пункт, двигаться обратно к Анапе. Это позволило бы мне в случае неудачи нормально переночевать в

городе, и рано утром следующего дня возобновить, но уже в противоположном направлении, это устроенное себе интересное занятие. Самые большие надежды я возлагал на работников почтовых отделений, куда Нина, большая любительница переписки с друзьями и родственниками, должна бы была приходить для получения писем «до востребования».

Я так увлёкся разработкой стратегии поиска, что увидел автобус, когда он уже останавливался. Дверь со скрипом отворилась, и произошло чудо, сделавшее все мои стратегические разработки ненужными - на пыльную мостовую по ступенькам сбежал загорелый, молодой Веня, который, вероятно, заметил меня, ещё находясь в автобусе. Он подбежал ко мне, мы крепко обнялись, расцеловались, он повернулся и представил меня подошедшему к нам высокому, с седой шевелюрой, аристократичного вида мужчине. Это был Александр Александрович Владимирцев, дирижёр эстрадного оркестра Ленинградского радио. В этом оркестре Веня после окончания консерватории до перехода на профессиональную композиторскую деятельность работал скрипачом.

С Владимирцевым я уже был знаком. Когда я, девятиклассник, приезжал к Вене в Ленинград на зимние каникулы, то с разрешения Александра Александровича, находился на стуле за кулисами во время всех новогодних концертов, которые давал оркестр.

- Ура! Полку Баснеров прибыло, и мы, прежде чем идти за покупками на рынок, это радостное событие, несмотря на ранний час, обязательно должны отметить, - провозгласил Владимирцев.

- И выявить у нашего любителя приятных сюрпризов, как ему удаётся их делать, — добавил Веня.

- И как удаётся получать, — добавил я.

Владимирцев отдыхал здесь уже не первый год, ему с женой это место нравилось, и для компании он пригласил в этом году на отдых Веню, к которому всегда тепло и с уважением относился.

У Александра Александровича недалеко от железнодорожной станции была знакомая торговая точка, уже хорошо им освоенная, в уютном дворике дома местного грека, защищённом от посторонних взоров высоким забором, где можно было выпить и взять с собой чудного вина домашнего приготовления. Мы расположились за столом в тени орехового дерева, пожилая хозяйка дома принесла нам большой кувшин с вином, чистые стаканы и, рассчитавшись с нами, удалилась, а мы продолжили начавшийся ещё по дороге разговор.

- Марик, ты сильно рисковал. Я сегодня предполагал целый день работать и совсем не собирался ехать в Анапу. Если б Александр Александрович не пришёл и не предложил мне поехать за продуктами на местный рынок, я бы вряд ли появился здесь в ближайшие дни. Так что именно ему мы должны быть обязаны нашей встречей, поэтому первый тост - за здоровье дорогого Александра Александровича!

Мы выпили.

- Венечка, по правде сказать, я тоже планировал сегодня поваляться на пляже, но утром, во время завтрака моя любимая жёнушка поставила меня в известность, что наши запасы заканчиваются. Мне не хотелось ехать в город, я даже заглянул в холодильник, надеясь, что рано ещё бить тревогу, но к моему огорчению холодильник оказался до неприличия пуст. Я сказал, что один в Анапу не поеду, что, если Веня не составит мне компанию, то мы как-нибудь сегодня перебьёмся на местных помидорах, а в город за мясом я поеду завтра. Но Веня, когда я к нему пришёл со своим предложением, поговорил о чём-то с Ниной и согласился. Поэтому собственно ему мы должны быть обязаны нашей встречей, и, следовательно, за здоровье Венечки мы должны сейчас выпить!

Мы выпили.

Потом Веня и главный дирижёр нашего застолья Александр Александрович отметили настойчивость своих жён в желании вкусно кормить домочадцев, без чего наша встреча не состоялась бы, и мы с удовольствием выпили за их здоровье.

А потом в перерывах между визитами к нам хозяйки дома с кувшинами, полными вина, мои старшие товарищи и братья про- возглашали тосты за водителя, содержавшего автобус в исправном состоянии, что позволило ему вовремя подъехать к остановке; за море, что вдруг потянуло Марика пуститься в вояж; за парикмахершу, чьё профессиональное мастерство и оперативность сделали, когда надо, Марика узнаваемым; и, наконец, за саму автобусную остановку, предоставившую нам место для встречи.

Нам было весело, мы чувствовали себя властителями в этом мире случайностей. Оставалось только на рынке купить мяса и победителями приехать домой. Однако мяса нам купить не удалось, и это была не случайность, а закономерность, ибо в тот час, когда мы, поддерживая друг друга, наконец, добрались до рынка, мяса там никогда не бывало. Но мы не чувствовали себя проигравшими. Когда музыканты явились перед обеспокоенными их долгим отсутствием родственниками, Александр Александрович, не дожидаясь вопросов, коротко объяснил:

- Без мяса, но зато с Мариком, а это, как показал наш доскональный анализ, было намного сложней!

А Веня добавил:

— А если кто-то сомневается, пусть завтра сам поедет и привезёт такого же.

18.12.97 г.

ХРИЗАНТЕМЫ

В начале декабря 1971 года у Вени должен был состояться авторский концерт в Ленинграде в зале «Октябрьский». У него авторские концерты были и ранее, но никогда ещё он так не волновался.

Дело в том, что в этом концерте Веня должен был предстать не только композитором, но и, впервые, дирижёром - исполнителем своих симфонических произведений.

Но была у Вени ещё одна причина для волнения. Его старшую дочь Ольгу увезли в роддом – у неё начались схватки.

Я приехал в Ленинград в день концерта и, когда явился к Вене домой, застал там Владимира Павловича Басова, тоже прибывшего

на Венин концерт.

- Ох, Марик, как я рад, что ты приехал. Я больше не могу смотреть на этого неврастеника. Мы сейчас поедем с тобой в мою гостиницу. Пусть Веня здесь нервничает один, не будем ему мешать делать это, - громко заявил Володя вскоре после объятий и поцелуев встречи.

И мы поехали в Володину гостиницу. Когда вошли в его номер, он первым делом послал привет всем, кто его слушает, пожелал им успехов в их героическом труде и тут же рассказал анекдот про Брежнева, в котором иначе, как «бровеносец», его не называл.

Потом мы снова заговорили о Венином концерте.

- Веня очень гостеприимный человек. Конечно, он нам бы уделил всё внимание, а ему нужно сейчас сосредоточиться, побыть одному, немного поспать, если получится. Поэтому я и увёл тебя от него. Мы ещё пообщаемся с ним, и, так как ночной сбор после концерта будет быстрей всего здесь, в моем номере, нам с тобой следует подготовиться к этому. Пойдём в буфет и купим какой нибудь закуски.

В буфете достойными Басовского внимания оказались только маринованные белые грибы, и Володя купил все грибы, что там были, попросив для их размещения большое глубокое блюдо.

Владимиру Павловичу отказа не было, все его узнавали и восхищённо улыбались ему. Но даже если бы его не знали, обаяние этого человека было настолько естественным и действенным, что устоять против него было невозможно.

Концерт прошёл при полном зале с большим успехом. Веня дирижировал замечательно, особенно во втором отделении, после того, как в антракте узнал, что Ольга родила ему внучку.

В концерте выступили также его друзья по творчеству Мату- совский, Басов и Ордынский.

Было много цветов. Как и ожидал Владимир Павлович, а, может быть, они с Веней обговорили это заранее, после концерта мы собрались в номере Басова. Были Веня, Мила, Басов, Ордынский и я. Михаил Львович был за что-то на Веню обижен и не пришёл. Веня в течение вечера несколько раз звонил ему в номер, но Матусовский не поднимал трубку.

Пили и говорили почти до утра. Не пил только Басов, но его никто не спрашивал, почему. Белые грибы шли на ура.

Когда на следующий день около полудня Веня, заспанный, в халате, вышел в комнату, заполненную цветами, он осмотрел их и остановил свой взгляд на одном из букетов:

-Какие красивые цветы! Марик, как они называются?

- Хризантемы.

Веня помолчал немного и сказал:

- Всё равно, красивые.

С ВЕНЕЙ В УГЛИЧЕ

Летом 1995 года Веня, Луша и их дочка Анечка отдыхали на берегу Волги под Угличем. Ранее Веня написал песню, посвящённую этому старинному городу, песня понравилась, и отдел культуры мэрии Углича пригласил его на празднование дня города и, заодно, отдохнуть с семьёй в местном пансионате «Углич».

В Ярославль к поезду из Петербурга угличане прислали машину, но Веня, прежде чем ехать в Углич, побывал пару часов у меня дома, где Луша сделала несколько фотографий, главными объектами которых были Аня и Рома, гостивший в то время у нас.

Через две недели Веня позвонил мне из Углича:

- Марик, мы здесь чудно отдыхаем. У нас две большие комнаты, в которых сможете хорошо разместиться и вы с Руфой. Приезжайте в Углич на выходные. Пообщаемся, а вечером в воскресенье вы проводите нас на поезд, который идёт в Ленинград прямо из Углича, и поедете в Ярославль.

От Ярославля до Углича немногим более сотни километров. Автомобильная дорога была не сильно загружена, и мы в пятницу днём были уже у цели. О расположении пансионата я тогда знал только то, что он находится на другом берегу Волги, поэтому, подъехав к плотине, я остановился, чтобы узнать подробнее у прохожих, как до него добраться.

Недалеко стояли два простоватого вида мужичка в кепках и о чём-то увлечённо разговаривали. Я вышел из машины и подошёл к ним. Прежде чем ответить на мой вопрос, они внимательно оглядели меня. Один, у которого кепка была набекрень, после осмотра спросил меня:

- А звать вас, если не секрет, как?

- Марк Ехецкельевич, — ответил я без запинки.

- Годится, — сказал другой, моментально оценивший, что человек с таким сравнительно лёгким именем и труднопроизносимым отчеством не может быть террористом, и доходчиво рассказал, как мне доехать до пансионата.

Здесь я сделаю небольшое отступление. Моего отца, как вы уже поняли, звали Ехецкелем. В городе Двинске, где он родился, такое имя не было в диковинку, были имена и похлеще. Отца, когда он был маленьким, звали Хеца, Хеся, и это его вполне устраивало. Но когда пятнадцатилетний мальчишка со своими родителями переехал в старинный русский город Ярославль, он стал замечать, с какими трудностями в произношении его имени сталкиваются окружающие, не имеющие опыта частого употребления еврейских имён, и решил именоваться Ефимом. Когда он женился, и у них с мамой родился сын Веня, ему не составило большого труда записать Веню Вениамином Ефимовичем.

Сделать подобную трансформацию с Герой папе уже не удалось, и Гере пришлось самому решать эту проблему. Когда он представил документы для получения паспорта, в его сви- детельстве о рождении в отчестве вместо хорошо стёртых с помощью лезвия и резинки восьми букв «хецкелье» были необычайно широкие четыре буквы «Ф И М О». Этого оказалось достаточным, чтобы Гера прошёл свой жизненный путь Германом Ефимовичем.

Я же, когда в 1953 году подошёл мой черёд получать паспорт, ничего не стал исправлять в метриках, и за свои семьдесят лет был и Екелевичем, и Ехевичем и Елевичем, а компания ”НТВ+” так даже пошла по линии усложнения моего отчества и присылала мне информацию на имя Марка Ехеукельсвича. Когда я перестал быть абонентом этой компании, то пару раз получал на имя Марка Ехеукельсвича предложения покупать товары каких-то двух московских фирм, из чего сделал вывод, что на «НТВ+» поторговывают не только телевизионным эфиром.

Все попытки моего институтского руководства и коллег бегло произнести моё полное имя в соответствии с паспортными данными требовали от них, как при подготовке к космическим полётам, объявления десятисекундной готовности и максимальной концентрации, и, всё равно, заканчивались неудачей. Поэтому скоро и я, как мои старшие братья, стал для всех Ефимовичем.

Но здесь, на Угличской плотине, я инстинктивно представился людям в кепках своим полным подлинным именем, совершенно исключавшим в тот момент для этих людей «чеченский след», за что я был награждён правом беспрепятственного проезда по плотине и ценными для меня сведениями о расположении пансионата «Углич». Точно следуя им, я скоро подъехал к пансионату, на въезде в который нас ждал Веня. Я ещё из Ярославля позвонил ему и сообщил примерное время нашего приезда.

Добрались мы быстрее, но Веня вышел встречать нас ещё раньше. Мы радостно обнялись, а потом все сели в машину и поставили её под окнами Вениных апартаментов.

Время до воскресного вечера, когда мы с Руфой проводили Веню, Лушу и Анечку на поезд, пролетело очень быстро в разговорах и игре в бильярд. За полгода до нашей встречи брату исполнилось 70 лет, и несколько раз во время нашего пребывания в Угличе Веня жаловался, как он устал от юбилейных торжеств и концертов.

- Я чувствовал себя до юбилея намного лучше, а юбилей высосал из меня много сил и здоровья. Поэтому, когда меня пригласили в Углич отдохнуть с семьёй, я с удовольствием согласился и сейчас чувствую себя лучше.

Перед тем, как пойти на ужин, Веня похвалил пансионат:

- Кормят здесь удивительно вкусно. Вы в этом скоро сами убедитесь. Выбор большой, но для вас с Руфочкой я заказал то, что и для себя. А на завтра вы сами себе закажете.

Отдыхавших в пансионате кормили в большом, светлом, с высоченным потолком зале, посреди которого росла красивая пальма. За ужином Веня рассказал, что во время празднования дня города ему повезло, и он купил 4-томник Михаила Зощенко.

-Там даже есть протоколы заседаний, где над ним издевались, подонки. Я уже эти протоколы прочитал и о самых интересных моментах тебе завтра расскажу. Сейчас стоит жаркая погода, и мы с тобой от жары будем спасаться в прохладном подвале пансионата, где находится бильярдный зал, ключ от которого дан мне в полное распоряжение. Нам никто не будет мешать, и мы с тобой вдоволь наговоримся и наиграемся.

Зощенко я любил с детства. У нас дома была граммофонная пластинка с двумя его короткими рассказами в исполнении Владимира Хенкина, которую мы буквально «заездили» на патефоне.

Благодаря Вене я много знал тогда и о трагической судьбе писателя. В конце пятидесятых годов мне случайно попалась книга совсем не известного мне ранее финского писателя Лассилы «За спичками». Я был в восторге от того, как мастерски, с каким сочным юмором написана повесть. И только когда увидел фамилию переводчика, я понял, что иначе и быть не могло.

Утром следующего дня, перед тем, как спуститься в бильярдную, брат показал мне купленные им книги и вскоре заметил:

- Мергелюся, как у тебя загорелись глаза, когда ты увидел эти книжечки! И не надейся на подарок. Ты, конечно, поспрашивай в местном книжном магазине и киосках, но я не думаю, что тебе повезёт так же, как мне. И, вообще, я чувствую, что при покупке книг мне организаторы распродажи предоставили режим наибольшего благоприятствования, иначе бы единственный экземпляр томов Зощенко достался другому.

По поводу имени, с которым Веня обратился ко мне, я должен дать разъяснение. В зависимости от обстоятельств и собственного настроения Веня использовал для обращения ко мне следующие имена и прозвища: Марк, Марка, Марик, Мергель и Мергелюся. Последнее прозвище употреблялось им при проявлении любви и нежности старшего брата к младшему. «Марк» использовалось, когда кроме нас присутствовали посторонние люди, «Марка» и «Мергель» - в назидательных беседах, но чаще всего он меня звал Мариком. Так было всегда - с детства и до последних наших встреч.

После завтрака Луша пошла на пляж, искупаться и позагорать, Руфа с Анечкой отправились гулять по лесным тропинкам вокруг пансионата, а мы с Веней пошли играть в бильярд. Бильярдный стол был классических размеров, уже не новый, но лузы не были разбиты, поэтому, чтобы шары входили в лузы, требовались очень точные удары. В Ленинграде в Доме композиторов, находившeмся рядом с Исаакиевским Собором, тоже был большой бильярд, на котором Веня с друзьями по композиторскому цеху, как он мне рассказывал, частенько оттачивал свое мастерcтво. Этого мастерства ему хватило, чтобы выиграть у меня первую партию, но потом игра выровнялась, и выигрывать стал я.

- Венечка, что ты так переживаешь из-за незабитого шара? Мне, например, безразлично, выиграю я у тебя или проиграю. Главное, что идёт игра, во время которой хорошо разговаривать.

- Я, Марик, тоже не переживаю из-за того, что тебе проигрываю, хотя очень люблю выигрывать. Ты правильно заметил, что я переживаю из-за незабитого шара, то есть из-за того, что играю плохо. А я не люблю что-то делать плохо, вот и переживаю.

- Веня, наша игра уже отражает возрастные изменения нашего зрения, способности сохранить концентрацию. Всё, что происходит у нас с тобой за бильярдным столом, естественнo. То, что ты играешь лучше меня, проявилось в первой партии, когда ты был свеж. И, если б ты был моим младшим братом, а не наоборот, то так бы продолжалось и дальше. Но ты стал уставать, терять прицел быстрей, чем я, и это сказалось на счёте нашей встречи. Давай вместо переживаний будем петь песни. Жаль, что Герка сейчас трудится на своей даче, а не нами. А то спел бы что-нибудь, и нашу усталость бы как рукой сняло.

Мы посмеялись, вспомнив неудачный опыт выступления нашего трио в гостинице «Украина», когда средний брат своим вокалом загнал нас под рояль. А потом мы запели. За этим занятием застала нас вернувшаяся с пляжа Луша. Она принесла фотоаппарат и сделала несколько снимков, запечатлевших, как мы играем и как снимаем напряжение от игры.

А вечером, после ужина мы с Веней гуляли по волжскому берегу, и настроение наших разговоров сильно отличалось от того, какое было утром. Веня рассказал мне о трудностях, которые переживает созданный им в Санкт-Петербурге Еврейский музыкально-драматический театр «СИМХА», и по тому, с какой болью он о них говорил, я понял, что ухудшение его самочувствия связано вовсе не с напряжением юбилейных торжеств, а именно с этим. Я понял, что и Венины переживания во время игры в бильярд тоже были следствием его неспособности отогнать от себя мысли о дальнейшей судьбе театра. Он чувствовал, что ему отмерено слишком мало времени, чтобы успеть с этими трудностями справиться, и это угнетало его. К сожалению, эти предчувствия его не обманули.

Так случилось, что за последующий год, который Вене суждено было прожить, он одного за другим лишился многих своих друзей, и этот год оказался последним в его жизни, ибо и без того больное сердце моего любимого старшего брата не выдержало этих потерь.

ГЕРА

Мама родила Геру в роддоме на 2-ой Волжской набережной 8 мая 1931 года в день, когда ей исполнилось 26 лет. В день Апостола и евангелиcта Марка. Так что будь мои родители православными, именем Марк должны были назвать моего брата, а не меня.

В раннем детстве Гера довольно часто болел. Он перенёс корь, скарлатину, свинку, грипп и часто простужался. А потом, когда активно вписался в жизнь нашего двора, с его чуть ли ни ежедневными в период с середины апреля до середины сентября походами на Волгу и Которосль, болеть фактически перестал. Зато стал подтверждать, что отроческий возраст является самым травматически опасным. В этот период в играх двора он сломал обе руки, ногу и получал многочисленные ушибы. Об этих играх я достаточно подробно написал во «Дворе нашего детства».

Гера хорошо плавал, он мог без передышки переплыть Волгу туда и обратно. Иногда он это делал, держа в одной руке кулёк со своей одеждой. Прыгал ласточкой в Которосль с «американского» моста, на что решались немногие в городе.

У Геры были огромные глаза, и в детстве во дворе старшие ребята его звали «Глаз» или «Глазкин», он это прозвище не любил, поэтому младшие называли его только по имени.

Когда Гере было десять лет, началась война. Можно сказать, что всю войну Гера провёл на улице, домой приходил, чтобы поесть и переночевать, и школьные уроки тоже частенько «загибал». Во время бомбёжек в первые месяцы войны он вместе с такими же сорванцами бегал по крышам домов и сараев, сбрасывал оттуда зажигательные бомбы, собирал осколки от снарядов, а потом ребята собирались в нашем дворе и наперебой хвастались своими успехами. Они часто пропадали на военной свалке и иногда

возвращались домой с небезобидными находками.

Брат был решителен, для него не существовало непреодолимых трудностей. Однажды летом, когда мы с мамой жили в деревне недалеко от посёлка Некрасово, Гера, опоздав на автобус, пошёл в деревню пешком и отшагал при этом более сорока километров.

В течение всей войны Гера, несмотря на насмешки ребят и ухмылки взрослых, твердил, что она закончится в день его рождения. Так оно и случилось.

После войны в городе наблюдался гимнастический бум, и многие мальчишки и девчонки стали заниматься гимнастикой. Из первого послевоенного поколения гимнастов я хорошо помню Гериных друзей Николая Котяткина, Глеба Пропастина, а также Константина Охапкина, Владимира Щёголева, Вадима Брезгина. Гера сначала тренировался у Николая Георгиевича Корчагина, а потом у Виктора Львовича Радмана.

Виктор Львович работал на кафедре физкультуры медицинского института и был не только тренером по гимнастике, но и отлично играл в волейбол. При своём невысоком росте он был хорош в защите, но, обладая исключительной прыгучестью, был часто неотразим и в нападении. Мы, мальчишки с окрестных дворов, специально приходили на стадион «Медик» (сейчас там тоже уже бывший дом политпросвещения), чтобы поболеть за «малышей» - Виктора Радмана и Льва Орлова.

Гера в те годы входил в сборную города и области по гимнастике и часто ездил на соревнования и сборы. В моей библиотеке есть несколько книг — Гериных спортивных трофеев тех лет, подаренных мне братом, или, не скрою, «зажатых» у него мною.

В эти годы на летнем волжском пляже часто собирались гимнасты и, к удовольствию загорающей публики, демонстрировали ей своё мастерство и, конечно же, свои великолепные фигуры.

В школе в это время спортивных увлечений Гера и Вадим Брезгин не отличались прилежностью. Анатолий Цайлингольд, их одноклассник, рассказывал мне, как Вадим при написании классного сочинения спросил у учительницы русского языка и литературы Ольги Николаевны Клишовой:

- Ольга Николаевна, а как правильно написать “с Лениным и Сталиным» или «с Ленином и Сталином»?

- А кем ты, Вадим, хочешь быть, когда вырастешь - Брезгиным или Брезгином? - спросила его учительница.

- Конечно, Брезгиным.

- Правильно хочешь, - улыбнулась Ольга Николаевна.

Гера тоже любил писать короткие, идеологически выдержанные сочинения, что гарантировало ему положительную оценку.

Дружил в классе Гера с Юлием Вёрткиным, который приходил к нам домой играть в шахматы, всю жизнь занимавшимся коллекционированием джазовых записей, и с Вадимом Виноградовым, хорошим легкоатлетом, который в дальнейшем стал известным режиссером документального кино.

Учась в старших классах, Гера тренировался в мединституте, выступал за команду мединститута, и поэтому после получения аттестата зрелости при поступлении в это высшее учебное заведение не имел никаких проблем.

Конечно, он поступал туда, где вероятность его поступления была наибольшей, но, став студентом, Гера вдруг ощутил, что медицина ему очень нравится, что обучение этой профессии, в отличие от школьных занятий, вызывает у него массу положительных эмоций, и стал серьёзно учиться.

В Ярославском мединституте Гера проучился два года, а потом в его судьбе произошли резкие перемены, которым были рады его недоброжелатели, и он в самый разгар «дела врачей» благодаря своему гимнастическому дарованию перешёл во 2-й Московский медицинский институт.

Поначалу места в общежитии ему не предоставили, и он какое-то время жил у двоюродного брата Вениной жены Алика Рабиновича, ставшего потом знаменитым кинорежиссером Александром Наумовичем Миттой, с которым Гера был дружен все последующие годы.

В Москве жили папины сёстры — тётя Маня с дочерьми Идой, Розой и Женей, тётя Катя с сыном Лёней, тётя Соня, и папин брат - дядя Соломон, так что Гере, когда он испытывал чувство голода, было, где с ним побороться. Тем не менее, не реже одного раза в месяц он приезжал домой в Ярославль. С собой он всегда вёз подарок для папы (для этой покупки папа специально выделял Гере деньги), - кусок сыра Рокфор, и по приезде всегда с удовольствием рассказывал, как вели себя пассажиры плацкартного вагона, в котором он ехал. Этот сыр отличался прекрасными вкусовыми качествами, но характерным всепроникающим запахом. Папа этот сыр обожал и терпел его негативную составляющую, но каково было пассажирам вагона, терявшимся в догадках об источнике подозрительного духа.

После побывки Гера уезжал в Москву с большим чемоданом приготовленных мамой кушаний. В Москве эта еда очень быстро исчезала, так как была предназначена не только для Геры, но и для его друзей по общежитию.

Провожал Геру обычно я. Гера нёс тяжёлый большой чемодан, а я тот, что полегче. Мы доходили до площади Волкова, садились на трамвай и ехали до Московского вокзала. Но однажды, когда мы доехали до остановки «Градусово», трамвай встал из-за какой-то поломки, и людям пришлось спешно добираться до вокзала пешком. Гера сказал мне, что мы опоздаем на поезд, если будем добираться вместе, что он сейчас быстро побежит, всё объяснит и договорится о задержке поезда, и что я должен, как смогу, добираться до вокзала один с двумя чемоданами.

Гера так и сделал, поезд задержали, но для меня эти мучения остались самым большим испытанием моего детства. Когда я подходил к привокзальной площади, где Гера подбежал ко мне, сердце выпрыгивало у меня из груди, я задыхался и не мог говорить. Через пятьдесят с лишним лет я «отомстил» брату рассказом «Как мы с Герой занимались гимнастикой или Чемоданчик».

С начала пятидесятых годов наши родители каждое лето снимали дачу в Тощихе, и Гера на летние каникулы приезжал к нам в деревню. Наш отдых начинался с того, что мы вкапывали четыре столба в землю, обтёсывали и ошкуривали до гладкости две крепкие жерди и прибивали их их длинными гвоздями к этим столбам.

Получались неплохие брусья, на которых мы каждый день делали несложные упражнения и «качали» силу.

Начиная с июля, постоянно ходили в лес за грибами. В то время у нас ещё не было холодильника, и лучшим способом консервирования грибов была крутая их засолка. Однажды в урожайный грибной год Гера засолил целое ведро белых грибов, которые, разложив по трёхлитровым баллонам, нам удалось сохранить в выкопанном хозяевами рядом с домом глубоком погребе со льдом.

В институте Гера учился хорошо, в качестве своей медицинской профессии он избрал хирургию и много времени и труда тратил, чтобы в ней преуспеть. Гера в 1955 году женился на учительнице - логопеде Людмиле Михайловне Янушевич, коренной москвичке, в браке с которой прожил пятьдесят лет без нескольких недель. В конце 1957 года у них в Ярославле родился сын Дмитрий, который до школы жил у дедушки с бабушкой, и в ком дядя Боря и тётя Фира, не имевшие своих детей, души не чаяли.

По окончании института Гера был направлен на работу хирургом в Ярославскую областную больницу к Владимиру Павловичу Матешуку. Здесь он подружился с Валентином Михайловичем Никитиным, будущим профессором и заведующим кафедрой хирургии медицинского института. В это время Гере приходилось часто добираться до своих пациентов самолётом или вертолётом, и спустя много лет я был свидетелем их воспоминаний о той поре. Геру Господь хранил, о чём свидетельствуют два случая, о которых они с Никитиным с удовольствием вспоминaли.

Во время транспортировки тяжелобольного из деревни в больницу началась сильная снежная буря, В условиях нулевой видимости при аварийной посадке самолет приземлился на узкую полосу волжского льда. Берега Волги в этом месте представляли собой сплошные лесные массивы, и, если бы самолет опустился на лес, все могло бы закончиться трагедией.

Во время возвращения из другой командировки Гера уговорил летчика, своего бывшего одноклассника Владимира Козлова, подняться выше, чем это разрешалось, чтобы с высоты полюбоваться красотами Ярославской земли. На высоте пятисот метров у вертолета отказал двигатель, Володе удалось с помощью Геры, который непрерывно сообщал ему информацию о расстоянии до земли, выполнить маневр, сохранивший им жизни. Как потом признавался Козлов, если бы он не пошел навстречу Гериной просьбе, а продолжал бы полет на небольшой высоте, как того требовала инструкция, после отказа двигателя этот полет был бы для них последним.

Везло Гере и в работе. У него была удивительно лёгкая рука. Во время многочисленных хирургических операций, которые провел Гера, ему, вопреки инстинкту самосохранения, приходилось принимать смелые, нестандартные решения, которые в случае неудачи могли бы принести ему большие неприятности — и благодаря этому он спас жизнь не одному десятку пациентов.

Людочка, Герина жена, необычайно щедрый и добрый человек. Я это сразу почувствовал, когда впервые приехал к ним из Ярославля после их женитьбы. Люда накормила меня потрясающей яичницей из нескольких толстенных, хорошо обжаренных кусков душистой колбасы, полностью покрытых полудюжиной глазуний, брызжущих на сковороде от нетерпения быть съеденными. Моя привычка, пришедшая ко мне из голодного детства, ничего не оставлять после себя в тарелке, не была востребована - настолько вкусным было угощение. И потом Людино гостеприимство непременно ощущали все её новые родственники, когда бы и в каком количестве к ней ни приезжали.

Люде не хотелось переезжать в Ярославль из своего родного города, поэтому, проработав в областной больнице положенные три года, Гера переехал в Москву. Жили они сначала в Людиной комнате в Собиновском переулке, в доме, на торцевой стене которого с двадцатых годов сохранилась реклама Маяковского - «НИГДЕ КРОМЕ КАК В МОССЕЛЬПРОМЕ». А потом им удалось вступить в жилищный кооператив, и в середине шестидесятых они переехали в Измайлово, на 13-ю Парковую, где Люда живет и поныне. В то время этот район только начинал застраиваться, и из окон их квартиры на пятом этаже были хорошо видны окружная дорога и лес. Однажды мы с Димой даже сходили в этот лес за грибами, но от той прогулки запомнилось только полное грусти Димино восклицание: - «Да, это вам не Тощиха». Его любовь к грибной охоте я смело отношу в свой актив, потому что его, маленького, всегда брал с собой в лес за грибами именно я.

За годы проживания в Москве Гера сменил несколько мест работы. Причины были разные, но я о них никогда у Геры не расспрашивал, он тоже мне не рассказывал, поэтому здесь ничего придумывать не буду. В 1967 году Гера защитил кандидатскую диссертацию, чем вдохновил на сей подвиг и меня.

Как я уже говорил, Гера был очень дружен с Аликом Миттой. Через Алика он познакомился с Владимиром Высоцким и был ему полезен (об этом можно прочитать в Интернете). Гера был дружен и со всеми Вениными московскими друзьями, никогда не отказывал им в помощи и пользовался у них большим уважением.

На банкете по поводу 50-летия Геры Михаил Львович Матусовский прочитал ему поздравление в стихах, в которых и нам с Веней немного «перепало»:

Позавидовав вам маленечко,

Славлю редкостный ваш талант,

Гера, Марик и друг мой Венечка,

Медик, химик и музыкант.

Так творите всегда прекрасное,

Нас искусством своим даря,

Три красавца, три брата Баснера,

Три еврейских богатыря.

В Москве Гера стал завзятым автомобилистом. Купив в середине 60-х подержанную «Волгу», он часто приезжал на ней в Ярославль. Однажды при подъезде к родному городу камушек от встречной машины разбил ему лобовое стекло. Станция техобслуживания в выходной день не работала, и Гере потом пришлось возвращаться в Москву без лобового стекла. Я им с Димой купил две пары очков для мотоциклистов и заставил их в этих очках ехать. Добравшись до дома, Гера сразу позвонил мне и рассказал, что ехать было не скучно, постоянно наблюдая реакцию встречных водителей.

- У некоторых из них глаза делались больше, чем очки, что ты нам подарил, - закончил Гера свой отчёт о поездке.

Потом брат расстался с «Волгой», пересел на «Жигули» и, по мере появления новых моделей, не пропустил ни одну из них.

В 1984 году на Геру с Людой обрушилось страшное горе: в автомобильной катастрофе погиб Дима, что, конечно, отразилось на их здоровье. Через короткое время у Геры случился инфаркт, потом второй, и только Герино мужество и жизнелюбие и Людина забота помогли ему тогда выжить.

Новогодние праздники в последние годы, особенно после того, как не стало Вени, мы встречали у нас дома в Ярославле. Гера уже был на пенсии, летнее его время было занято работами на даче, сначала по её строительству, а потом по «плодово-ягодному сопровождению». Дачу Гера строил трудно. Участок под строительство он купил зимой, а когда наступила весна, оказалось, что место полностью находится в болоте. Гера не отступил, с помощью друзей привёз туда более сотни самосвалов песка, грунта и культурной земли и, благодаря пробудившемуся у него таланту строителя и остроумного сантехника, построил очень уютный двухэтажный дом, в котором они с Людой с момента, когдa в дачный кооператив давали воду, до момента, когда её отключали, почти безвыездно жили.

Мы с женой Руфой побывали там летом 2000 года. Я был искренне восхищён Гериным творением, в котором мы прекрасно прожили несколько дней. Гера познакомил нас со своими соседями по даче - семьёй академика Олега Владимировича Абрамова, с которой мы за дружеским застольем провели очень весёлый вечер. Гера был полон планов по дальнейшей модернизации своей дачи и, когда приезжал к нам встречать Новый Год, всегда подробно о них рассказывал

Гера умер 11 июня 2005 года. Как и Веня, в последний год перед смертью Гера приезжал в Ярославль, город своего детства, несколько раз.

В конце августа 2004 года он приехал ко мне на дачу с цифровой видеокамерой. Эту камеру Гера приобрёл незадолго до приезда по случаю, объясняющему живучесть поговорки «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Гера ехал в своей машине по Москве, и во время остановки на перекрёстке в её зад въехала иномарка. Гере оценили стоимость ущерба, который он потерпел, и страховая компания после небольшой волокиты выплатила Гере причитавшиеся ему в соответствии с договором страхования деньги.

У Геры был знакомый специалист по восстановлению побитых автомобилей, который в благодарность за то, что когда-то на операционном столе сделал с ним Гера, выполнил сложную работу по себестоимости. За образовавшуюся разницу между тем, что было получено от страховой компании, и тем, что было заплачено мастеру, брат купил хорошую видеокамеру и привёз её с собой к нам на дачу.

Мы снимали друг друга на даче, как обычно легко пикировались, а в день моего рождения Гера записал три рассказа в моём исполнении. Эти рассказы были написаны мною незадолго до нашей встречи, через компьютер ещё не пропущены и не отредактированы.

Героем всех рассказов, конечно же, был Гера, и читал я рассказы с особым удовольствием.

Хорошо зная Геру, предвидя, что ему захочется показать эти рассказы своим знакомым, я, пока не желая этих показов, по ходу текста специально называл вещи своими именами, как мы с Герой это всегда делали, разговаривая друг с другом. Герина реакция подтвердила правильность моего расчёта. Рассказы ему понравились, и поэтому возмущение, которое он мне высказал, было искренним:

- Что у тебя на каждом шагу то «ж...», то «об...раться»? Как я смогу показать эти рассказы Абрамовым, которые тебя часто вспоминают? Что ты не мог найти синонимы? Например, «задница», «обделаться».

- Ты, Гера как старший брат никогда меня этому не учил, - отвечал я ему со смехом, - скорее, наоборот. Так что сам виноват. В конце концов, кто тебе мешает совершенствовать своё искусство звукооператора? Слышал, как журналисты «запикивают» мат? Освой эту технологию и поработай цензором.

Я знал, что Гера не будет этого делать, и не ошибся.

Новый 2005 год мы тоже встречали с Герой и Людой в Ярославле. Школа №33, в которой мы, все братья, учились, готовилась отметить своё двухсотлетие. По просьбе завуча Веры Николаевны Флаговой мы с Герой пришли в школу и пробыли там более четырех часов. Их заполнил своими воспоминаниями Гера. Тогда же договоpились, что 15 мая мы придём на празднование юбилея школы.

В Новый год позвонила наша племянница Лена и пригласила нас с Герой в С-Петербург на музыкальный фестиваль, посвящённый 80-летию Вени. Я не мог поехать, а Гера сразу же согласился и 6 января прямо из Ярославля уехал в Питер.

По возвращении в Москву ему сделали операцию по удалению желчного пузыря, и примерно в это же время его стала беспокоить аритмия.

В конце апреля я позвонил Гере. Он сказал, что чувствует себя прилично, и обещал приехать в Ярославль дня за три до празднования школьного юбилея. Обещание он выполнил, но во время его пребывания в Ярославле целый ряд особенностей в его поведении сильно насторожил меня. На вокзале он без сопротивления отдал мне нести легкий дипломат с костюмом. Он пожаловался, что после того, как полежит, ему тяжело вставать, что его стала мучить одышка. Он попросил меня, чего давно не делал, свозить его на могилу наших родителей. Уехал Гера на следующий день после празднования школьного юбилея, не побывав у меня на даче.

А в начале июня мне позвонила Люда и сообщила, что Геру положили в больницу, у него обнаружили опухоль в желудке. Я тут же связался с Герой по мобильному телефону:

- Гера, здравствуй. Как ты?

- У меня обнаружена опухоль на входе пищевода в желудок. Я решил делать операцию. Если опухоль доброкачественная, то её удалят. Если нет, то полностью уберут желудок. Я в Ярославле почувствовал что-то неладное и поэтoму не пожил у тебя на даче. Приехал в Москву, пошёл в свою больницу.

- Гера, только не падай духом. Всё будет хорошо.

- Я тоже так думаю. Сегодня утром включил телевизор, а там идёт передача, посвящённая, как там сказали, великому русскому композитору Вениамину Баснеру. Показывали его фотографии, те, где он маленький, а потом фото, где папа, мама и Веня. Как будто меня хотели поддержать. Меня это тронуло до слёз.

- Гера, я тебя очень люблю, - сказал я, преодолевая спазм в горле, - я буду за тебя молиться.

- Я тебя тоже очень люблю, - сказал Гера, и разговор прервался.

Как оказалось, это был наш последний разговор в этой жизни. Люда рассказала мне, что 6 июня Гере сделали операцию. Операция шла около восьми часов. Гера перенёс операцию нормально. Через три дня он уже звонил Люде и сказал, что ему разрешили садиться. А на пятый день у него обнаружили воспаление лёгких и нарушения работы сердца. В ночь с 11 на 12 июня сердце Геры остановилось, и все попытки врачей запустить его снова к успеху не привели.

06.052008 г.

КНИЖКА - ПУТЕШЕСТВЕННИЦА

Летом 1956 года Гера уехал в двухмесячную командировку на целину в Казахстан и там, кажется, в Кустанае купил книгу, куда входили «12 стульев» и «Золотой телёнок». Он радовался своей покупке и, когда приехал домой в Ярославль, первым делом похвастался ею передо мной. Я слышал об этих двух романах Ильфа и Петрова, но увидеть их, а тем более, прочитать их мне до тех пор не доводилось. Гера дал мне подержать книгу, и на этом его радость кончилась, а началась моя. Я упивался этой радостью без перерыва целые сутки от полудня, когда Гера приехал, до полудня следующего дня. Это было одним из самых больших потрясений моей жизни. Как алкоголик не может обходиться без спиртного, так и я не мог долго обходиться без этой книги. Многие крылатые фразы я знал наизусть, и, тем не менее, редкий день проходил, чтобы я не раскрыл её на одной из 650 страниц.

А потом Гера уехал жить в Москву и увёз ее с собой, несмотря на то, что за день до его отъезда я книгу тщательно спрятал.

Когда я приезжал в Москву, я останавливался всегда у Геры, и редкий случай брат не становился жертвой своего гостеприимства, потому что книга, несмотря все Герины уловки, как правило, уезжала со мной.

Когда, чтобы навестить родителей, в Ярославль приезжал Гера, мне всегда казалось, что истинной причиной его появления в родном доме являлось восстановление справедливости местонахождения книги, и, несмотря на все уже мои уловки, реституция обязательно происходила.

А потом подрос мой сын Алёша, и, как и я когда-то, испытал радость от встречи с бессмертными текстами. Когда Гера увидел, какая книга лежит на тумбочке рядом с Алёшиной постелью, сердце его смягчилось, он мысленно подарил книгу любимому племяннику и никогда больше не поднимал вопрос о её происхождении.

11.05.07

БРАТСКАЯ ВСТРЕЧА

Я приехал в командировку в Москву. Как всегда, остановился у Геры. Довольно быстро выполнил командировочные дела, приехал на 13-ю Парковую улицу, чтобы отдохнуть и переночевать у брата, а утром автобусом уехать в Ярославль с автовокзала, находившегося рядом с Гериным домом. Гера уже пришёл из больницы и ждал меня. Он мне не дал даже раздеться, сообщив, что нас в номере гостиницы «Украина» ждут Веня и Мила, приехавшие тоже сегодня из Ленинграда. Мы сели в Герину машину и без задержек доехали до гостиницы - в начале семидесятых годов в Москве еще не было таких пробок, какие мы наблюдаем сейчас.

В то время Веня много работал с «Мосфильмом» и часто приезжал в Москву, поэтому его встречи с Герой тоже были частыми. Я виделся с Герой и Веней значительно реже - во время моих командировок в Москву или Ленинград. А одновременные встречи трёх братьев вообще носили случайный характер. Для этого Веня и я должны были оказаться в Москве в тот момент, когда Гера был свободен от дежурства в больнице. Но зато, если было такое стечение событий, то оно обязательно влекло за собой нашу встречу. Братья любили друг друга и не лишали себя удовольствия непосредственного общения.

Веня встретил нас у входа в гостиницу. Пока мы поднимались к нему в номер, Веня рассказал нам, что вместе с Михаилом Львовичем Матусовским они создали цикл песен, посвящённый памяти погибших в Великой Отечественной войне. Стихи были написаны раньше, а музыку к ним Веня написал только что. Он предложил нам, прежде, чем идти в ресторан, послушать цикл в их с Милой исполнении. Мы, естественно, согласились быть первыми слушателями. Песни нам очень понравились. Было всё - аплодисменты, братские объятия и поцелуи. И тут Веню осенило:

- Герка, Марка, давайте споём заключительную песню «Приходите к Вечному огню». Каждый – по куплету, а последний куплет споём все вместе. Магнитофон есть, новая песня есть, аккомпаниатор с роялем есть, три брата есть - когда ещё такое случится. Запишем, а я приеду в Ленинград, сделаю копии и пришлю вам по кассете.

Гера согласился сразу. Сколько я помню, в войну и первые послевоенные годы, когда ребята нашего двора пели блатные песни, Герин голос всегда звучал громче всех. А таким песням, как «Мама, я за доктора пойду...», «В тазу лежат четыре зуба...», «Одна нога у ней была короче, другая деревянная была» он и меня научил. Но особенно Гера любил распевать под мелодию из «Серенады солнечной долины»:

- Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам.

Вся семья у нас покрыта, рыжим волосам.

Мы их стрижём и бреем, а они растут

Там и тут, и тут и там, и там и тут.

Конечно, с таким богатым опытом ему нечего было бояться.

Я же слегка воспротивился, заявив, что для такой песни нужно соответствующее настроение, а мне его сейчас у себя не создать. Но, спорить со старшими братьями бесполезно, можно только напороться на какое-нибудь обидное прозвище, подчёркивающее их интеллектуальное превосходство над младшим, и я быстро согласился. Но спеть мне так и не удалось.

Веня, хорошо знавший теоретически, что такое бельканто и кантилена, спел свой куплет профессионально, то есть по композиторски. Так как наши с ним голоса были очень похожи, и грассировали мы, в отличие от Геры, одинаково, я, слушая Веню, укреплялся в уверенности, что тоже не подкачаю. Тем более что в юности пел в студенческом хоре. Гера же произносил звуки Р, которых в стихах Михаила Львовича было много, почти как Высоцкий, дикция у него была превосходная, но вот представлений о благозвучии пения Гере явно не хватало. Надо сказать, что песня была написана для баса и начиналась с очень низкой ноты. А Гера хорошо владел только высокими. Когда наступила его очередь петь свой куплет, он неожиданно издал такой горловой звук, который любого шамана, если бы тому удалось овладеть им, моментально вводил бы в состояние экстаза. Конечно, мы с Веней, когда от смеха оказались под роялем, по отношению к Гере поступили неэтично, но, видимо, экстаз и нас достал, и сопротивляться этому состоянию у нас не было никаких сил. Только Мила, крепко вцепившись в клавиши, смогла сохранить плохую мину при хорошей игре и не упала.

Как нас назвать, у Геры проблем не было. Он прилично владел неприличной бранью и от дальнейшей реализации Вениной идеи с помощью именно этой части русского языка отказался.

Когда потом сидели в ресторане и вспоминали о неудачной записи, Гера не согласился:

- Почему вы её считаете неудачной? Ты, Веня, не вздумай её стереть. Сделай Марке копию, а потом чаще слушайте, что я о вас думаю. Может быть, станете умнее.

Весна 2007 г.

ЦВЕТЫ И РОЗЫ

У мамы была подруга. Её тоже звали Розой, но фамилию её не скажу, так как всё, о чём я хочу рассказать, случилось давно, ещё перед войной, когда я был совсем маленьким, а сейчас спросить об этом уже некого.

Тётя Роза меня любила и часто приходила не только для того, чтобы повидать подругу, но и погулять со мной.

Когда мама пошла меня рожать, у них с папой было уже два сына, Веня и Гера, и все хотели, чтобы родилась девочка. Тётя Роза тоже хотела, чтобы мамина мечта осуществилась. Но этого хотения оказалось мало, и в результате сложных, тяжёлых родов в железнодорожной больнице родился третий мальчик весом в пять килограммов.

Хотя тётя Роза была близкой маминой подругой, она только через полгода, последней, узнала, что у Розы Баснер родился третий сын.

Когда папа с Веней навестили маму в больнице, к ним вышел друг нашей семьи, известный в городе гинеколог Яков Вениаминович Иоссель, неся в руках дитя мужского пола, у которого на спине чернильным карандашом было выведено одно слово - «Баснер».

Это сделал кто-то из медперсонала после того, как маме для первого кормления принесли кого-то, менее упитанного.

При возвращении из больницы на остановке трамвая у Волковского театра они встретили тётю Розу, и такое было на её лице нетерпение узнать, кто же родился, что папа из свойственного ему озорства, не задумываясь, сообщил ей о рождении долгожданной девочки, которую они с Розой уже назвали Марочкой,

Когда мама со мной приехала домой, папа рассказал ей о розыгрыше и предупредил всех домашних, что когда к ним в гости будет приходить Роза, всем надо Марика называть Марой.

Благодаря системе конспирации, хорошо продуманной папой, тётя Роза ходила в неведении около полугода. Может быть, ходила бы и больше, но на семейном совете пришли к выводу, что дальнейшее сокрытие принадлежности ребёнка к противоположному полу из-за необыкновенной доверчивости тёти Розы потеряло всякую остроту. Было принято решение о прекращении этого издевательства методом посвящения тёти Розы в истину. Для этого мама, чего никогда раньше не делала, стала перепелёнывать меня в присутствии тёти Розы. Мама начала это делать, но в этот момент в соответствии с договорённостью папа позвал маму на кухню, и мама попросила подругу довести процесс переодевания ребёнка до конца. Тот не заставил себя ждать, и когда тётя Роза откинула последнюю пелёнку, выдал такой фонтан неожиданной для неё информации, что она от удивления чуть не захлебнулась.

Тётя Роза обиду ни на меня, ни на маму с папой долго держать не сумела и, как и прежде, часто приходила к нам.

Я уже немного подрос, было мне года три, когда мама и тётя Роза пошли погулять со мной на Первомайский бульвар. Мы сидели на лавочке, а две моих Розы рассказывали мне о другиx цветах: о бархатцах, которых по бульвару до самого кинотеатр; «Летний» было посажено видимо-невидимо.

Тётя Роза рассказала мне, как устроен цветок, и я решил проверить, всё ли так, как она рассказала.

Я соскочил с лавочки, подбежал к клумбе и, сорвав один цветок, побежал обратно, чтобы с тётей Розой разобрать цветок на составные части.

В это время с соседней лавочки поднялась толстая тётя, подошла к нам и стала ругать маму и тётю Розу, что из-за таких мамаш, как они, цветочное городское хозяйство каждый год несёт большие убытки, что таких мамаш нужно нещадно штрафовать или принудительно привлекать к устройству в городе новых цветников.

Я мало чего понимал из сказанного грозной тётей, но тон её речей так меня напугал, что я снова быстро сполз с лавки, подбежал к клумбе и положил цветок на то место, где он рос. Потом подошёл к тёте, которая продолжала метать громы и молнии, дёрнул её за платье и сказал:

- Тётенька, я положил цветочек. Не надо ругать маму и тётю Розу. Я больше не буду.

С тех пор, хотя прошло уже почти семьдесят лет, я не сорвал даже у себя на даче ни одного цветка. Это успешно делает моя жена Руфа. И только иногда в лесу или на полянке я сочиняю букет из полевых цветов, приношу его домой, дарю Руфе и не слышу при этом ни одного осудительного слова от Создателя.

Лето 2007 г.