Мои скитания

Мои корни

Это будет приложением к моей автобиографии.

Мой дедушка Яков Парховник, отец моего папы, жил своей семьей в имении «Сальники» Горецкого уезда. У дедушки было десять детей. Сын Захар жил в г. Николаеве, он умер до войны, сын Иосиф жил в селе Аниковичи Шкловского района — умер до войны, в этом же селе жил папин двоюродный брат Гриша. Сын Лазарь жил в д. Полыковичи вместе с нами, в 1932 году был сослан на каторгу на пять лет и во время войны погиб от рук фашистов. Сын Лева, мой папа в 1932 г. сослан на каторгу на 7 лет, в 1941 году 7 октября вместе с мамой Соней и сестрой Идой расстреляны фашистами у д. Павловка. Младший сын Мендель во время революции уехал в Америку.

У дедушки было пять дочерей. Рахиль жила в Ленинграде и погибла во время блокады, дочь Малка жила в местечке Черневка Шкловского района, погибла во время войны от рук фашистов, дочь Муся жила в Городище Шкловского района, умерла до войны, дочь Блюма жила в г. Самаре. В Орше жила дочь Серафима, погибла от рук фашистов.

Мой второй дедушка Яков Горенко, отец моей мамы Софьи Яковлевны, жил с бабушкой Элькой в имении помещика Коптелева в д. Полыковичи.

Однажды дедушка Яков Горенко пошел по делам в г. Могилев и по дороге его убили бандиты. Очень жаль, что не знал и не видел второго дедушку, который погиб от рук бандитов. У дедушки Якова и бабушки Эльки Горенко было шесть детей, четыре девушки и два парня, они жили и росли в д. Полыковичи. Сын Миша окончил Томский университет, работал на ленских золотых приисках, на угольных шахтах Донбасса. В Баку на промысле Локбатан работал главным инженером по бурению нефтяных скважин. После института проходил практику в Германии. В 1941 г. был арестован на пять лет, где и умер. После войны — реабилитирован. Сын Ефим — Хаим жил в Полыковичах со своей семьей. В 1931г. был арестован и сослан на каторгу. Умер после войны от тяжелой болезни. Жил в г. Шамаха — Азербайджан, где и похоронен. Дочь жила в Полыковичах, где была расстреляна с папой и Идой 7 октября 1941 года. Дочь Рахиль жила в Полыковичах, уехала на лечение в г. Баку, где и умерла. Дочь Дора умерла в Баку, дочь Берта — провизор умерла в Баку. Из всех близких родственников у нас осталось очень мало.

В Минске живет моя сестра Еня и ее два сына Вова и Леня. В Минске живут Иосиф Гракт муж моей двоюродной сестры Бэлы. В Винницкой области живет мой двоюродный брат Саня Горенко, это сын дяди Хаима. В г. Лукачеве живет моя двоюродная сестра Лена, дочь дяди Хаима. Мой сын Миша живет в Израиле в г. Хайфе. Сын Сема живет в г. Могилеве. У меня насчитывалось десятки двоюродных братьев и сестер, они во время войны рассеялись по стране и теперь неизвестно, кто жив и где живет.

Хочу сказать о том, что в тридцатые годы в области было репрессировано 200 тыс. человек. Я это слышал по телевидению.

Моя автобиография «Мои скитания»

Вот уже в глубокой старости решил написать для своих детей и внуков о всей своей жизни и деятельности — теперь мне 80 лет. Моя жизнь, которую я прожил за 80 лет, я назвал — «Мои скитания».

Родился я в еврейской семье в 1916 г. 23 февраля. В это время мои родители прожили в имении (Фольварке) помещика Коптелева в деревне Полыковичи, Полыковичской волости, Могилевского уезда, Могилевской губернии.

Моя мать София Яковлевна местная, отец мой уроженец д. Сальники, Горецкого уезда. Мы жили в доме дедушки и бабушки. Здесь же жили: папин брат Лазарь с женой Рахиль и мамин брат Ефим (Хаим) с женой Нюсей.

Примерно в 1921 г., когда папа вернулся с войны, построили дом рядом с бабушкиным, перебрались туда и дядя Лазарь с семьей. Именно с этого времени я помню свое детство, с 5 лет. Природа, где мы жили, была очень хорошая. Недалеко от нашего дома протекала река Днепр, в которой я купался летом с утра до вечера. В нашей семье было трое детей. Я и две сестрички: Еня 1919 г. рождения и Ида 1922 г. рождения. На юго-восточной стороне нашего дома, примерно в двухстах метрах было живописное озеро, в котором водилось много рыбы. На озере с весны до осени плавали наши гуси, их у нас было более 50, были и утки. Мне родители поручали смотреть за ними. В 50 метрах от озера стояла наша баня, около бани росли четыре огромных вербы, где можно было отдохнуть в летние знойные дни. Каждую пятницу топили баню, где парились березовыми вениками. Из бани бежали к озеру, чтобы окунуться в его холодной воде. Вдоль озера был наш огород. Здесь выращивали капусту, морковь, огурцы, чеснок, лук, горох, тыкву, укроп... На огороде каждый год снимали хороший урожай, потому что во время весеннего паводка Днепр разливался и соединился с озером и наш огород заливался. После спада воды оставался ил, который был хорошим удобрением. На озере была плотина, на которой стояла водяная мельница, вокруг мельницы росли огромные вековые вербы, которые спасали от сноса здание мельницы во время большого половодья. До Октябрьской революции 1917 г. мельница принадлежала помещику Коптелеву, который ее построил для обслуживания крестьян окружающих сел, а также для своих нужд. За мельницей в глубокой впадине бил ключ подземной минеральной воды. Мой папа и дядя Хаим срубили срубик, очистили песок, где бил ключ, и поставили этот сруб, образовалась хорошая криница глубиной больше метра. Отсюда брали воду для питья и носили в криницу охлаждать молоко.

Моя бабушка Элька и дедушка Янкель были деятельными людьми. Обрабатывали землю, выращивали урожай и кроме этого арендовали у помещика водяную мельницу. После революции 1917 г. дедушки и бабушки уже не было живых. Бабушка умерла, а дедушку убили бандиты, когда он шел пешком по делу в г. Могилев.

В период Советской власти мельницу у помещика отняли, а он бежал за границу. Мои родители, дядя Ефим и Лазарь арендовали у государства мельницу и платили налог.

В 1924 г. меня отправили учиться в церковно-приходскую 4-классную школу. Школа была расположена ниже по течению р. Днепра примерно 1,5 км. Здание школы было красивое, деревянное, обсаженное елкой. В школе было два учителя — Семен Лаврентьевич Старостенко, он вел 1 и 2 классы, а 3 и 4 классы вел Иван Андреевич Шибеко, он же заведующей школы.

Примерно в 300 метрах от школы стояло две церкви — зимняя и летняя. Около летней церкви был артезианский колодец. Школу и церковь снесли, остался только колодец, из которого и теперь течет вода.

У нас по течению р. Днепр примерно в 4–5 км от дома были заливные луга, там всем сельсовет давал полоски луга. Папа, дядя Лазарь и дядя Хаим с рассвета и до восхода солнца косили травку, пока была роса, и вечером тоже косили. Днем разбивали прокосы и сушили. К вечеру сено сгребали и складывали в кнопы. Мы с папой оставались ночевать на лугу. Делали будку из сена и постель. Мне это так все нравилось, что жил бы все лето на лугу. После трудового дня на сенокосе мы купались в Днепре. Высушенное сено отвозили домой, где складывали его на чердаке сарая. Еще у нас был постоянный участок сенокоса. Это в верховье озера и это место мы называли озерище. В озерище была низина, там снимали два укоса травы. Все три семьи работали совместно. У каждого было по 2 коровы, по одной лошади. Погреб для овощей был общий, и там хранили овощи. Зимнее время у родителей было тоже много работы. Нужно было кормить скот, птицу, а по вечерам мам вязала носки, рукавицы, кроила и шила нам одежду.

Несколько раз в месяц родители ездили в город, чтобы продать молоко, картошку, зерно, а за вырученные деньги покупали сахар, соль, керосин, растительное масло, жмых для скота.

С 1924 г. по 1929 г. я учился в деревне. В этот период времени родители построили большой сарай для скота и птицы, обзавелись железными плугами и боронами. Купили соломорезку, которую приводили в движение от турбины мельницы, и на ней резали солому и запаривали ее для скота.

Три наших семьи и семья Кукиных (это были сваты) купили у государства кошару — это большой бывший помещичий сарай, приобрели молотилку и веялку, установив их в этом сарае, потом сделали конный привод к молотилке для двух лошадей. Здесь появилась для меня ответственная работа — погонять лошадей. В этот большой сарай свозили урожай, обмолачивали, очищали, а солому хранили для нужд скота. В этом же сарае складывали клевер.

В детстве я был шалуном, иногда своим поведением доставлял родителям неприятности — за что, конечно, от отца получал наказание. Летом во время каникул родители нанимали учителя, который обучал меня читать и писать на еврейском языке. Я также учил разные молитвы, учитель мой был из Шклова, фамилия его была Ноткин. Мне очень нравились еврейские праздники. На Пасху родители пекли мацу, мама готовила фаршированную рыбу из щуки, готовила курятину, хрен, который заливала соком закисшей свеклы, делала котлеты. Папа покупал пасхальное вино, и его пили из маленьких серебряных рюмок. Очень интересны были для меня осенние праздники. Праздник «Сукес», по-русски «будки», папа строил под окном нашего дома будку из еловых веток, куда мама подавала во время праздника еду, а после праздника хотелось кушать в будке. На еврейский новый год родители покупали билеты в синагогу на два-три дня. Дома оставались дети с тетей Нюсей, все мужчины, мама и я уезжали на лошади в Могилев. Останавливались у тети Доры, старшей сестры мамы. Тетя Дора жила на углу улиц Офицерской и Первомайской. Синагога была за 1-й школой, кирпичное огромное красивое здание. Во дворе была вторая синагога деревянная. В помещении синагоги каждому было место и шкафчик. Было красивое пение и молитвы. Когда тетя Дора уехала в Баку, то в следующие годы мы останавливались на улице Езерской у Райхлиных.

Осенью, когда завершилась работа в поле, папа ездил со мной к дедушке Янкелю, который жил в бывшем имении Сальники Горецкого района. Папа брал с собой муку, крупу и мясо для дедушки. Мы ехали через деревни: Мосток, Черепы, Патаново, Дивново и далее в Сальники. Дедушка был очень религиозный человек, перед едой обязательно молился богу. На обратном пути мы с папой заезжали в д. Ониковичи, там с семьей жил папин брат Иосиф и рядом двоюродный брат Гриша. Затем мы заезжали в д. Гарадище, там жила папина сестра Муся. Погостив, мы ехали на своей лошадке домой.

Позже я учился в Могилеве в первой средней школе, бывшей гимназии. В зимнее время я жил на квартире у кузнеца Фрудбейна Аврома, он жил на улице Первомайской № 117 рядом с заводом «Возрождение», теперь «Строммашина». Авром имел 4 дома и кузницу. Ко мне хозяин относился хорошо, потому что я всегда помогал: носил воду, дрова, иногда поддувал мех в кузнице, выполнял разные его поручения. Приходилось вставать иногда рано утром до школы и помогать хозяину почистить участок тротуара и улицы, такой тогда был порядок. В выходные дни я ходил домой, отдыхал и помогал родителям. Ездил с отцом в лес за дровами. В летнее время выполнял все работы, которые поручали родители в поле и дома. Осенью 1931 г. после окончания 7 классов, я поступил в Могилевское железнодорожное училище, которое готовило специалистов для работы на паровозах в качестве помощников и машинистов. Из этого училища принимали в Ленинградский институт железнодорожного транспорта. У меня была мечта стать инженером ЖДТ. Но моя мечта не осуществилась. В 1929–30гг. прошла сплошная коллективизация, забрали в колхоз, что годами наживали: лошадей, сани, колеса, упряжь, скот, плуги, бороны, и мы стали нищими. Мельницу тоже передали в колхоз, и она вскоре развалилась.

В дальнейшем власти решили из нашего колхоза сделать совхоз, который должен поставлять овощи, молоко и мясо рабочим железнодорожникам. Директором совхоза назначили безграмотного машиниста и также прислали парторга и профорга.

В это время я учился в железнодорожном училище. Недалеко от нашего дома совхоз построил столовую, там же был клуб, а дом помещика увезли в Могилев.

На ферму надо было назначить хорошего животновода, который бы знал, как правильно вести это дело, кандидатура пала на нашего папу. Зоотехника и ветврача не было. Агрономом назначили дядю Хаима, который мог вести полеводство. Дядю Лазаря назначили работать на паромную переправу, так как он знал это дело. Парторг назначил заведующим склада, который женился на Наде Кукиной. Она работала дояркой. Построили новую кузницу, где кузнецом стал работать Иван Шашко. Кошару, которую мы и Кукины купили у государства, от колхоза передали в совхоз.

Как только началась коллективизация, земский врач Селиванов уехал, а в доме врача, где была приемная, аптека, жилые комнаты — сделали контору совхоза. Вскоре из Могилева провели высоковольтную линию и электрифицировали совхоз. В это время провели свет и в наш дом. Электромонтажные работы проводили студенты электротехнического ВУЗа г. Ленинграда, они жили у единоличника Никанора Павчина. Петр Кукин поселился в Дубенце у Хлусовичей и стал работать на своей лошади. Нашлись «выродки», которые написали на папу и обоих дядей о том, что они вредят совхозу — дохнут телята, погнил лук и другое, а на паромной переправе дядя Лазарь присваивает деньги. Осенью 1931 г., я точно помню, приехал в контору офицер НКВД с вооруженным солдатом, вызвал в контору дядю Хаима и арестовал его. Через некоторое время вызвал папу и дядю Лазаря и тоже арестовал их. Мама всем троим мужчинам принесла узелки с хлебом и яйцами. Солдат повел наших мужчин в Могилев, а я побежал вслед за ними. Папа мне сказал: «Сынок, я ни в чем не виноват, меня отпустят». В это время у нас была в гостях мамина племянница Рива Шац, она пыталась спорить, доказывая невиновность родителей.

Были недостатки в хозяйстве, но все они сводились к тому, что бывшие арендаторы вредят совхозу. Директор совхоза ничего не понимал в делах совхоза и очень плохо руководил хозяйством. Завистники воспользовались этим и написали кляузу. Наш совхоз, на наш взгляд и мнение других людей, совершенно никому не нужен — это было надуманное дело властей. Дело в том, что большинство рабочих и служащих железнодорожников имели свои дома, держали скот и птицу и не нуждались в продуктах совхоза. Все допущенные ошибки директора, парторга и профорга свалились на папу с дядями. И так папу, дядю Хаима и дядю Лазаря посадили в тюрьму, которая была в Могилеве на Первомайской улице, где теперь Дом Советов. Плохие дела в то время сваливались на зажиточных крестьян, арендаторов — такова была политика Сталина.

Некоторые дальновидные люди из города и деревни бросали свое имущество и уходили «куда глаза глядят» — этим спаслись.

Я часто прибегал к тюрьме и смотрел в окно одиннадцатой камеры и переговаривался с папой. Была уже зима 1932 года. Мы с мамой носили передачи в тюрьму, возле которой долго стояли и мерзли и так каждый раз. В высокой стене тюрьмы, снизу было небольшое отверстие, куда стекала вода. Я ложился на землю и видел иногда в отверстие наших мужчин, когда их выводили на прогулку. Я им кричал, но они меня не слышали. Из тюрьмы на допрос водили папу и дядей на Ленинскую улицу, где было это ПРОКЛЯТОЕ народом НКВД, и иногда мне удавалось видеть папу с дядей. Однажды нам дали свидание. Это было издевательством. Небольшая комната, которая была перегорожена двумя рядами сетки до потолка, между ходил надзиратель. Невозможно было расслышать разговора, потому что с той и другой стороны выпускалась много народа — стоял сплошной гул голосов.

Следствие длилось около полугода. Состоялся суд в клубе железнодорожников, теперь на этом месте стоянка такси. Суд назывался «показательным» — это был Линейный трибунал НКВД. Общественным обвинителем был преподаватель нашего училища коммунист, бывший машинист Шульговский. Я всегда проклинаю эту фамилию.

Я хорошо запомнил личность председателя трибунала, это был лысый с сытой мордой человек в пенсне, который задавал ядовитые вопросы папе и дядям. Показательный суд в доме железнодорожников длился несколько дней. На суде также были «в виде» обвиняемых: директор совхоза и парторг Харкевич, которые всеми силами пытались свалить свою вину в работе на папу и дядей. Но так как они были коммунистами, то их защищали партийные органы и власти. В результате, директор и парторг получили по два года условно, а дядя Хаим был осужден на 10 лет, папа на 7 лет, дядя Лазарь на 5 лет каторги и их отправили под сильным конвоем в тюрьму.

Пошли слухи о том, что скоро будут высылать на каторгу людей, которые сидят в Могилевской тюрьме, чтобы увидеть своих родных, когда их будут выводить для отправки на каторгу. Так продолжалась не долго. Здесь собирались еще люди, тоже ждавшие отправки на каторгу своих родных и близких.

В один из морозных дней в мастерские нашего училище привезли вагон полосового металла. Нашей группе «М» помощников машинистов сказали прорезать металл ножовками, просверлить в полосках отверстия и склепать решетки для окон двухосных вагонов. Потом, когда решетки были готовы, мы повезли их на вагонетках в Жлобинский тупик. Другая группа токарей стала прикреплять решетки к окнам вагонов. Группа вагонщиков делала в вагонах нары из толстых досок. Нас всех очень торопили мастера и всю работу закончили в полночь. От мастеров мы узнали, что завтра будут отправлять эшелон осужденных, но куда, никто не знал. Наутро я рано встал, на занятие в училище не пошел, а побежал к воротам тюрьмы, там уже было много народа. Жены, дети и родственники осужденных, люди каким-то образом узнали об отправке. Открылись тюремные ворота, выехал большой конный конвой, вооруженный шашками и револьверами, затем вышел пеший конвой с винтовками с примкнутыми к ним штыками на изготовке и конвойная команда с овчарками. Конвой расположился по обе стороны улицы, потом стали выводить арестантов — врагов народа — строили их шеренги по ширине улицы. Я ждал долго, наконец, вышли папа, дядя Хаим и дядя Лазарь. Они смотрели по сторонам. Они были все очень бледные. Папа увидел меня и помахал рукой. Я шел по тротуару, пытаясь поговорить, но конвойный кричал и отталкивал. Это было СТРАШНОЕ ЗРЕЛИЩЕ. Много горожан и сельчан было на улице. По одежде можно было определить сельчан.

Сталину нужно было запугать народ и использовать даровой труд. Это был не первый и не последний эшелон. Всю эту большую команду развели по вагонам и потом разрешили родным и близким попрощаться. Так я расстался с дорогим мне папочкой и больше не видел его н и к о г д а.

С клеймом сына осужденного мне трудно было устроиться на работу, паспортов в сельской местности не давали, это было хуже, чем пригонное [белорус. «крепостное»] право. Я обратился в сельский совет за справкой о том, что я здесь проживаю. Справку выдали, но написали на ней, что отец осужден на 7 лет за вредительство. Это был конец 1933 года, я вышел из сельсовета, заплакал и порвал справку. После этого я уехал в Оршу к тете – сестре отца Серафиме. Она устроила меня в машинотракторную мастерскую без документов, но то, что я зарабатывал, не хватало даже на питание. Мастерская находилась в 8–10 км от Орши и трескучие морозы я ездил на открытой машине на работу и с работы. Тетя Серафима жила в своем одноэтажном доме. Там было три квартиры, в одной жила тетя с мужем, а в остальных двух квартиранты. Трудно мне там жилось. Часто бывало, один раз в день покушаю. Спал на полу. Больше об этой Орше и вспоминать не хочется.

Весной 1934 года я вернулся на пароходе домой. Маме о своей тяжелой жизни не рассказывал, чтобы не расстраивалась.

В городе Баку жили мамины брат Миша и сестра Берта. Они были довольно состоятельные люди, но нам ничем не помогали.

Этой же весной 1934 года я устроился кочегаром на паровую машину локомобиль, которая вращала механизмы кирпичного завода: пресса, транспортеры, вальцы. Через некоторое время меня поставили машинистом. Этот завод находился возле Дубенец, где теперь силикатный завод. Первое время было очень трудно. Когда я работал кочегаром, нужно было вставать в 3–4 утра, чтобы растопить локомобиль и к началу смены в 7 утра нагнать пар на полное рабочее давление котла. На этом заводе я проработал до глубокой осени 1934 г. пока завод не встал на зимнюю консервацию. На заводе все уходили на обжиг наработанного сырца. В это время дядя Миша, мамин брат, прислал маме письмо, чтобы она отправила меня в Баку, где я буду продолжать учебу. Дядя прислал мне 120 рублей на дорогу. Мама купила мне костюм из материала для пошива спецодежды рабочим. Взял я корзинку плетеную из лозы, положил туда старое одеяло, немного продуктов на дорогу, хлеба, яиц. Было уже холодно, шли последние осенние дожди, начинались заморозки. Мы с мамой пошли пешком на ст. Могилев-1, там меня мама посадила в поезд, и я уехал. Прощаясь, мама меня просила: «Не играй в карты, не пей водку и не болтай, потому что Сталин везде, а когда станешь старше и будешь устроен на работе, не торопись жениться, подбери себе подругу, чтобы на всю жизнь». Этот завет мамы я выполнил полностью.

Сестра моя Енечка рассказала мне не все, потому что она очень больна и ее вспоминания вызывают у нее слезы.

Папа вернулся с каторги в 1937 году, отбыв свой срок 7 лет на тяжелых земляных работах. Без папы маме и моим сестрам было очень трудно. Летом работали в совхозе. Идочка и Енечка в огородной бригаде, в основном на прополке, зарабатывали гроши: давали хлеба понемножку по карточкам. Самое трудное для мамы было продержать корову (зимой). Летом на прополке вытряхивали траву, а вечером ее провявшую несли домой. Енечка вспомнила, как-то зимой старик Авдеенко привез большой воз соломы. А дрова сестрички добывали в кустах олешника около озера. Кроме того топили печку прутьями. Еничка вспоминает: однажды в совхозе дали коня зимой, они поехали по Софиевскому лугу под деревню Требухи (теперь Калиновая), там в болотистой местности росли небольшие дубки. Енечка рубила дубки, а мама собирала и складывала на воз. Погрузили дрова и только собрались ехать — конь провалился в болото. Мама испугалась, что их обвинят, мол, специально коня загубили. С большим трудом распрягли коня и кое-как конь выкарабкался. Енечка вспоминает, что в 1935 г. осенью ее и Лену дяди Хаима отправили на Кавказ, Еню в Махачкалу, а Лену в Баку к дяде Мише. Но Еня в Махачкале не прижилась, приехала в Баку, а потом поехала домой. У Ени год учебы пропал. Она стала ходить на работу в совхоз, работала за маму, маме стало немножко легче. Осенью в 1936 г. Еня поступила на рабфак, а 1939 г. поступила в пединститут. Идочка окончила водный рабфак и первый курс пединститута. Люди трудовые относились к нашей семье нормально. А директор совхоза хотел нашу семью выгнать из дома. Директор совхоза коммунист Авдасьев говорил маме: «Твой муж вредитель и ты не имеешь права жить на территории совхоза». Послал в кулацкую хату на Полыковические хутора. Еня с мамой ходили смотреть, там был новый сруб. Вернулись оттуда, и мама сказала директору, что никуда не пойдет. Снимешь крышу, если имеешь на это право, тогда я уйду, директор жил в половине дяди Лазаря. Вот так коммунисты относились к моей семье, будто они все прокляты, начиная с Ленина и Сталина.

Сестра говорит, что в августе 1941 г. болела сыпным тифом. После болезни пришла Нина Павловская, и они ушли, чтобы перейти линию фронта.

В начале октября 1941 г. немцы начали расстреливать евреев. Еня решила вернуться домой, чтобы вывезти маму и Иду куда-нибудь из дома, но опоздала. Наших дорогих родителей и Идочки не стало 7 октября, а Еня пришла 9 октября. 10 октября Еня ушла и вечером пришла в Шклов на Заречь к Шуре Волосевич. Пряталась у них около двух недель, затем ушла. Дошла до Дорогобужа. В Дорогобужском районе поселилась у одной женщины, помогала ей. В декабре вступила в партизанский отряд, затем зачислили в разведроту штаба партизанского соединения «Дедушки». В 1943 г., когда был освобожден г. Смоленск, работала секретарем одного сельского Совета. А как только освободили Могилев, сразу приехала домой, добираясь на попутных машинах. В июле 1944 г. Могилевским РОНО назначена была завучем и учителем истории, географии в Полыковичскую НСШ. А когда осенью 1944 г. начал работу Могилевский пединститут, пошла туда учиться (из воспоминаний сестры Ени).

В Баку я прожил до 1939 года. Это отдельная и длинная история, где хватало и горестей, и радостей. Здесь в первый же день приезда у меня украли все деньги и документы, здесь я голодал, получал очень скромную заработную плату подручного электромонтера. Но постепенно жизнь наладилась. Стал работать слесарем-электриком на нефтяных промыслах, где заведующим работал дядя Миша. Поселили в общежитии, появились друзья и подруги. Вступил в комсомол. К 1938 году упорным трудом повысил свою квалификацию до 7 разряда.

В нашем поселке Локбатане в средней школе открыли 9-й вечерний класс, и я начал ходить заниматься, чтобы получить документы об образовании и поступить в институт. Я уже писал, что мои документы украли в 1934 г. Но это осуществить не удалось, так как в 1939 г. меня призвали в армию, по возрасту я должен был уйти в армию в 1937 г. Я служил в армии в Ростовской области в 70 км от Ростова станция Верблюд, поселок, потом г. Зерноград, где начинались Сальские степи. Когда началась война с Финляндией, одну роту из нашего полка направили в Финляндию, куда попал и я, как отличник боевой и политической подготовки, по социальному положению рабочий.

После окончания войны с Финляндией, мы, кто остался в живых, вернулись в свой полк. В полку открыли полковую школу младших командиров, и я ее успешно закончил. Ранней весной 1941 г. наш полк был в летних лагерях, которые располагались около станции Персияновки за Новочеркасском. Примерно в начале мая наш полк в составе дивизии срочно погрузили на поезд и отправили в летние лагеря на Украину в Белоцерковский район, деревню Трушки. Лагерь расположился в живописной местности около реки, названия которой теперь не помню. В этой речке, мы каждый себе стирали белье и обмундирование и, пока белье сохло, мы купались и мылись, так вот трудно проходила моя служба. Пищу получали из походной кухни, конечно, питание уже было не то, что в полку на зимних квартирах. Мы умудрялись копать еще незрелую картошку на колхозном поле и варили ее в котелках около реки.

22 июня 1941 г. гитлеровская авиация ранним утром бомбила г. Киев. Полк подняли по тревоге, свернули палатки и все походное имущество. Днем в 12 часов дня выступил Молотов Вячеслав Михайлович и объявил о том, что фашистская Германия напала на нашу страну, и призвал дать отпор врагу. С этого дня началась тяжелая жизнь временами и без обеда. 24 июня в составе дивизии был построен и отправился походным маршем. Мы шли днем и ночью и засыпая падали. Проходя через деревни, украинские женщины выносили нам хлеб, молоко, сало, но нам не разрешали брать у населения продукты, доказав этим, что мы не голодны. Через некоторое время мы прибыли на ст. Васильки Киевской области, отдохнув несколько дней, погрузились в вагоны. По пути следования днем нас обстреливали фашистские самолеты, но никто в полку не погиб, потому что наш эшелон двигался с хорошо построенной воздушной обороной (зенитные пушки и зенитные спаренные пулеметы).

Я подготовил письмо родителям, думал, что буду ехать через Могилев, но мы поехали через Рославль, где я бросил письмо, и не знаю, получили ли его родители или нет. В конце июня или в первых числах июля 1941 г. наш эшелон прибыл на ст. Смоленск. Боевое крещение полк принял в районе г. Ярцево. Появились убитые и раненые. Мы стали терять своих товарищей. Июль, август и сентябрь вели бои с противником, который пытался нас выбить из города. По приказу командира дивизии нас, радиотелефонистов, несколько человек перевели в артиллерийский № 214 полк. На фронте стало тихо, одни говорили, что, мол, нас отводят на отдых, а другие, что меняем позиции, а оказалось, что противник стал нас окружать, поднялась паника. Мы стали отходить с большими потерями, где-то в 7–10 км от Вязьмы противник закрыл кольцо окружения. Мы несколько раз с боем пытались пробиться через него, но бесполезно. Кончились боеприпасы, продукты питания. Противник вел массированный огонь с воздуха и с земли. Стало много раненых и убитых, и раненые кричали, чтобы их добили, мед. помощь никто не оказывал. Это были моменты, которые я никогда не забуду. Спустя некоторое время был ранен и я осколками в левую руку и правую ногу. У меня были индивидуальные пакеты и, выдернув осколки, я перевязал себе руку, а ногу мне перевязал какой-то санитар. Хорошо, что не были потревожены кости. В таком виде мы, беспомощные, попали в плен. Немцы собирали плененные разрозненные группы красноармейцев в одну колонну и гнали далеко от линии фронта. Раненые, которые не могли идти, расстреливались конвоем. Нас вели долго, наверно, больше пяти дней. Население, которое пыталось оказать нам помощь продуктами, к колонне не допускалось, а некоторых убивали. Кто изнемогал от холода, голода и ранения и не мог дальше двигаться, немецкий конвой пристреливал на месте. Такого варварства над пленными я в истории нигде не слыхал, поэтому я немцев страшно ненавижу. Но это было только начало. Мои скитания только начинались. На одном очередном привале на ночь мне и еще одному красноармейцу удалось сбежать. Мы направились в сторону Могилева. После долгих мытарств, в деревне Круги, что в 15 км от моих Полыкович, попали в лапы полицаев. Мой спутник был беспечным человеком. Рано утром я его разбудил, а он не хотел слезать с печки. Я стал одевать одежду. Хозяйка предложила покушать, и я у нее спросил, где хозяин, она ответила, что он ушел к соседу. Мне показалось это подозрительным, и я побежал бегом, еще не рассвело. Я уже был за деревней, как в деревне поднялась стрельба, это полицаи стреляли по моему спутнику. Когда мой спутник меня догнал, я сказал, что если он дальше будет таким ротозеем, то может до Могилева не добраться. Здесь мы и расстались. Во второй половине дня я добрался до Днепра в районе деревни Карчище и Николаевки. Я выбрал этот маршрут, потому что через Мосток на Полыковичи было трудно и опасно пройти. Эту местность я знал хорошо, здесь нам отводили сенокос. В этом районе ходил паром. Я приблизился к парому и решил на нем переправиться на правый берег Днепра. На пароме был один паромщик. Он посмотрел на меня и сказал: «Ты Нема из Полыкович, сын Софии Яковлевны Горонкиной, не так давно твоих родителей и сестру Иду расстреляли немецкие каратели в лесу у деревни Павловка». Я был так расстроен, что представить невозможно. Моя цель была вывести родителей, но я опоздал. Мы с паромщиком некоторое время поговорили, покурили, и я отправился в дорогу. Время клонилось к вечеру, и я торопился найти место где-нибудь переночевать в лесу или в лозовых кустах около Днепра. Дошел я до Полыковичской церкви, напился криничной воды на пустой желудок, перешел Попов ров, поднялся на гору, которая была напротив школы, где когда-то учился и провел свое детство. Понаблюдал, увидел свой дом и отправился дальше в сторону Шклова, где по разговорам остался полк нашей армии. Зиму 1941–1942 года я провел в поселке «Защита» под именем Виктора Каспарова, попавшего в окружение под Вязьмой. Носил воду хозяйке, которая меня приютила, пилил и колол дрова, помогал и другим сельчанам. Но такая ситуация не могла продолжаться вечно. В конце февраля меня и других окруженцев, которые обосновались в окрестных деревнях, арестовали и отправили за Оршу в небольшой лагерь, окруженный колючей проволокой. В лагере была своя лагерная полиция из числа военнопленных. Они были одеты в немецкую форму и жили в отдельном бараке, напротив немецкой комендатуры лагеря, и питались в отдельной столовой. Каждый полицай имел постоянную группу, которую водил на работу. Большая часть полицаев была из числа украинцев Западной Украины. Вокруг склада и лагеря была колючая изгородь в три ряда и сторожевые вышки, уйти отсюда было не так просто, но нужно было любыми путями уходить. Ведь однажды меня чуть не признали евреем. Этот случай ускорил побег. Я смог устроиться помощником электрика, который занимался ремонтом электросетей, и таким образом получил возможность ходить за проволочное заграждение. Этим я смог воспользоваться в один из дней, когда смог покинуть зону и добраться до леса, идущего вдоль Днепра. Опять начались мои долгие тяжелые, голодные и опасные скитания в поисках партизан. Пришлось столкнуться и с подлостью, и с благодарностью, с предательством и патриотизмом. Одни готовы были продать тебя тут же фашистам, другие поделиться последней едой, поддержать советом и добрым словом.

Наконец, я смог добраться до Рацевского леса, где был задержан часовым нашего партизанского отряда, в который я и был зачислен. С этим моментом связана моя жизнь в партизанах. В нашу задачу входило проведение разведки в Оршанском районе, истреблять фашистов и их наемников полицаев. В нашем взводе были в основном кадровые военные, бежавшие из окружения и несколько человек из местных жителей.

В один из теплых солнечных дней к нам в Ольховку пришли две девочки, две сестры — Маруся и Рая Фарбер. Они так, как и я, скитались после бегства из-под расстрела. Семья их жила в г.п. Лагойск, Минской области. В августе 1941 г. все еврейское население фашисты вывели и начали расстреливать. Рая и Маруся бежали из-под расстрела, а отец Семен, мать Фрида и братик Левочка погибли от рук фашистов. Мне хотелось с этими девочками познакомиться поближе, но они ушли в отряд и оттуда ходили в Оршу на разведку, выполняя поручения штаба бригады.

Наступила осень 1942 г. Все чаще были боевые стычки с немцами и полицией, они начали прощупывать наши боевые возможности. От связной стали поступать сведения о том, что немцы готовят блокаду Рацевского леса. Это подтвердилось. Из Орши, Могилева, Шклова стали двигаться немецкие карательные экспедиции. Все дороги фашисты блокировали, и бригада оказалась в мешке. Один путь отхода был — это в сторону Ольховки, где стоял наш разведывательный взвод. Командование приняло правильное решение уйти в Лепельский лес, Витебской области. Командир бригады взял четыре отряда и двинулся в Лепельские леса, а вслед за ними должны были пойти остальные пять отрядов, в том числе и наш.

Мы благополучно пересекли железную дорогу, но через некоторое время наткнулись на мощную засаду немцев и, опасаясь попасть в окружение, мы вновь вернулись за железную дорогу. Наш командир Клюшников собрал отряд и предложил разойтись группами. Командир, комиссар, парторг, командиры взводов составили свою группу, чем обезглавили отряд. Я присоединился к группе из нашего взвода, позвал в нашу группу Раю и Марусю. Они не знали, куда идти и могли погибнуть. С этого момента мы все время были вместе. Так мы ушли от блокады в Гатовские леса. Через несколько дней пришли командиры нашего отряда. Когда отряд собрался, мы с другими отрядами перешли в Крозловский лес. Но в конце октября месяца немцы стянули сюда войска и начали наступать. Когда началась бои, командир нашего отряда снова распустил отряд, и мы группами маневрировали по лесу. В этой бригаде погибло все руководство отряда. Из 85 человек осталось только 45, остальные ушли в другие отряды, 15 человек погибло. Остался только один командир взвода Якимов С.А. и по моему предложению мы избрали его командиром отряда.

Много ушло из памяти моей, но главное сохранилось, и пока я могу вспомнить, буду писать о своих скитаниях.

На собрание отряда было решено идти в Лепельские леса к своей бригаде. Путь в Лепельские леса для нас был самым тяжелым. Это были неизведанные лесные и полевые дороги. Мы шли голодные, плохо одетые, слабо вооруженные и в отряде осталось только два пулемета.

По дороге нас застала зима. Только в декабре месяце мы добрались до Лепельских лесов. Жить нам было негде, и мы начали строить землянки. Весь период лета и осени 1942 г. в моей личной жизни произошли большие перемены. Я вспомнил мою милую маму Софию Яковлевну и ее советы. Мама мне рассказывала, какую я должен выбрать себе жену. И вот, когда я присмотрелся к девочкам Рае и Марусе Фарбер, то понял, что они были такими, про которых говорила и советовала мама. Я стал ухаживать за Раечкой, она была такая домашняя, красивая. Добрая и умная. Они обе мне нравились. В такой тяжелой обстановке, когда каждую минуту грозила смерть, я влюбился в Раю, и мы стали дружить, никогда не расставались. Я был пулеметчиком, пулемет я снял с подбитого танка. Рая носила карабин и была у меня вторым номером пулеметчика и носила запасные диски. В составе отряда мы участвовали во всех засадах и боевых действиях при разгроме гарнизонов. У нас были большие мечты, которые должны были осуществляться после войны, если мы останемся живы. Рая мне рассказывала о своей юности, учебе в школе (они с Марусей в 1941 г. окончили десять классов). Я делился с ней, рассказывал о своем детстве и юности. Мы с Раей знали друг друга хорошо. Судьба у нас во многом была одинакова. У меня от рук фашистов погибли мать, отец и младшая сестра Идочка, то же было и у Раи. Погиб ее отец, мать и младший брат Левочка.

Поход наш длился около недели. Мы пересекли железнодорожную и шоссейную магистрали Минск-Москва, которые охранялись фашистами. Мы пришли на территорию Рацевских лесов. Бригадная разведка установила, что все гарнизоны, когда-то разбитые нами, немцы восстановили. Через пару дней разбили гарнизон в Ельковщине Круглянского района, затем разбили гарнизон в д. Уланово Шкловского района.

Когда пришло лето 1943 г., Рая решила ходить в разведку в Оршу, я лично был против, ведь ее могли опознать в Орше. В 1942 г. из нашего отряда перебежал в жандармерию Орши предатель Алексей Контровский из д. Заречье Оршанского района. Мои уговоры не помогли, и Рая продолжала ходить в Оршу по заданию начальника штаба бригады Севостьянова, хотя думаю, что он мог и не посылать ее, зная, что она еврейка. 21 июня 1943 г. Рая направилась в Оршу на телеге. Мы с ней попрощались, это было последнее прости. Я Рае говорил: «Будь осторожна». Она мне ответила: «Ты ведь тоже идешь на разгром гарнизона в д. Ореховка».

В своей книге «За линией фронте» Севостьянов скупо написал — «По-иному сложилась судьба Раи и Марии Фарбер из 20-го отряда. До войны они жили в Лагойске. Оккупанты расстреляли их отца, мать и девятилетнего братишку. Девушки, спасаясь от расстрела, стали продвигаться на Восток. В начале лета 1942 г. встретились с партизанами, вступив в отряд, стали разведчиками. Они выполняли ряд важных заданий. Ходили в Оршу. Осенью 1943 г. Раю кто-то выдал жандармерии. Ее схватили и повесили».

Я потерял любимую девушку и боевую подругу. Маруся потеряла родную сестру. Для нас эта была и есть трагедия, и мы будем помнить до конца наших дней.

Описывать мое участие в засадах, разгроме гарнизонов после гибели Раи нет желания. Скажу только одно, ходил на рельсовую войну без интересов, но не жалел себя. В 1943 г. я был назначен командиром отделения, а затем командиром взвода. Все это меня радовало, только прибавляло больше забот и ответственности.

В начале лета 1943 г. был тяжело ранен разведчик Вася Храмов. В это время бригада уходила, в связи с блокадой, и раненого брать с собой не было возможности, то его решили оставить и замаскировать. Остаться с ним командир бригады поручил Марусе. На сухом островке болота сделали шалаш. Хирург оставил Марусе перевязочный материал. Бригада ушла, и они остались одни. Над лесом летали самолеты и бомбили. Потом слышали голоса немцев и стрельбу. Сидя около раненого, Маруся ждала самого страшного. Несколько дней не жгли костра, боялись себя обнаружить. Очень мучили комары, которых там бесчисленное количество. Через одиннадцать дней вернулась бригада, и раненного отправили самолетом. Маруся стойко пережила эти дни, голодная и измученная она выполнила задание комбрига. Командир бригады перед строем объявил Марусе благодарность за мужество и отвагу.

Весной 1944 г. фронт стал приближаться. Немцы отступили, и мы на дорогах встречали их огнем своего оружия. 1-го июля мы соединились с Красной армией и через несколько дней походным маршем ушли в г. Могилев, где приняли участие в параде партизан. Затем отправились в Буйничи, где бригада была расформирована и сдано боевое оружие. Здесь в Буйничах оформлялись документы, выдавались деньги и награды. Меня направили в г. Могилев на швейную фабрику начальником отдела кадров. Мы с Марусей еще в партизанах симпатизировали друг другу, а после соединения заключили брачный союз. Маруся добрая, хорошая, умная девушка, которую я хорошо знал, стала моей женой. Из Буйничи мы пешком пришли в Могилев. Жить нам было негде, и мы первый день устроились на квартиру. Маруся стала работать в облвоенкомате, а я на швейной фабрике. По улице Первомайской 25-1 мы заняли комнату, сделали ремонт, сложили печку. Жизнь была трудная, все дорого. На базаре булка хлеба стоила 100 руб. Одежды у нас никакой не было: ни летней, ни зимней, ходили полуголодные. Дров не было, топили разными отходами, воду брали из Дубровенки. Маруся разыскала адрес своей сестры Брони, которая с 1941 г. была на фронте, и послала ей в воинскую часть письмо и вскоре приехала Броня на 5 дней, а затем опять уехала. Я разыскал свою сестру Еничку, которая была в партизанах в Смоленской области.

Осенью в 1944 г. меня снова призвали в армию и отправили на фронт. Я попал в 977 стрелковый полк 270 Демидовской дивизии шестой гвардейской армии, который командовал Баграмян. Так называемая Курляндская группировка простиралась от Тукунса до Любавы. 8-го февраля меня ранило в правую подглазницу, и неделю я пролежал в сан. роте, а 21–22 наш полк пошел в наступление. 23 февраля ранило в левую ногу. Автотранспорт к линии фронта не подходил, меня завезли в сан. роту на лошадях. Там перевязали, сделали переливание крови и на лошади отправили в медсанбат, где сделали операцию, отняли до колена ногу. Некоторое время отдохнув, я ушел на прежнюю работу.

В декабре 1945 г. я устроился на работу в областной земельный отдел на должность начальника отдела колхозных предприятий. С 1949 г. по 1957 г. работал старшим инженером управления МТС, с 1957 по 1958 г. заведующим мастерской облсельэнерго. С 1958 г. по 1963 г. работал на Могилевском электроремонтном заводе мастером и начальником ОТК. С 1963 г. по 1986 г. старшим инженером электриком в Облсельхозтехнике. Все служебные перемещения производились переводом в одной системе. Трудовой стаж у меня до войны 6 лет, служба в армии и фронт 5 лет, после войны 41 год. Общий трудовой стаж 6+5+41=52 года. За все эти трудовые годы много приложено труда. Занимая инженерные должности в течение 41 года, много работал над своим образованием. Вечерами сидел над книгами и журналами. За добросовестную работу неоднократно получал благодарности и премировался, награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета Белоруссии, значком «Отличник госкомсельхозтехники СССР». Я был участником сельскохозяйственной выставки в Москве, где был награжден бронзовой медалью, и к ней выдано 50 рублей, занесен в книгу Почета облсельхозтехники и Белсельхозтехники.

В 1946 г. наша семья увеличилась, родился у нас мальчик Семик. Я решил, что Марусе нужно оставить работу и воспитывать детей. В 1950 г. родился у нас еще один мальчик Мишенька. Марусе прибавилось работы и забот, нужно было обшивать, кормить и воспитывать детей, ходить в магазин, выстаивать очереди, чтобы что-нибудь купить. Маруся сама носила воду, дрова, топила лежанку, чтобы нас всех обогреть. Когда дети пошли в школу, то забот прибавилось, нужно было провожать в школу и помогать делать детям уроки.

Прошли годы, наши дети окончили техникум, а затем машиностроительный институт, получили среднее и высшее образование техническое.

Мы счастливы тем, что наши дети стали образованными людьми и теперь живут своими семьями. В возрасте 70 лет я оставил работу. Теперь живем с Марусей вдвоем без детей.

Все прожитые годы Маруся очень много работала, делала заготовки на зиму: грибов, ягод, компотов, солили огурцов, помидоры, капусту. Маруся часто ездила на попутных машинах в лес за грибами.

Мне очень хотелось, чтобы у детей был свой дом, хотя бы дачный. Все это потому, что я вырос в деревне в собственном доме моих родителей. Много чего хотелось сделать хорошего для семьи, но не хватало материальных возможностей.

Заканчивая свою короткую биографию, я благодарю бога, который послал мне такую хорошую жену и детей, благодаря которым я еще живу.

1 мая 1996 г. Г. Могилев