Дневник

Когда мама рассказывала, её слушали, затаив дыхание. Все, но не я. У меня были свои дела. Ребячьи. Жалею очень. Но кое-что задержалось и запомнилось.

Мама родилась и до встречи с папой жила в г. Турове Житковичского района Полесской (или Гомельской?) области (тогда маленькое еврейское местечко).

В гражданскую войну власть в городе всё время менялась: то белые, то красные, снова белые, снова красные, то бандиты. Пришли красные, и дедушка для них фотографировал (он фотограф) преступления белых. Потом пришли белые. Дедушку арестовали, чуть не сломали ему палец (не могли снять кольцо) и повели вешать.

Поля и мама побежали за помощью. Поля бежала к знакомым полякам (молодым парням). Для сокращения пути она перелезла через забор. Юбки тогда носили длинные. Подолом юбки Поля зацепилась за верхушку забора и повисла.

Мама побежала к священнику, с которым дружил дедушка. Священник бежал по улице и кричал: “Подождите! Остановитесь!” Дедушка был спасён.

Kаждый, кто занимал город, собирал людей на площади и обращался к ним с речью. Например: “Мы не против евреев, мы против большевиков. Но девяносто девять процентов большевиков это евреи, поэтому мы против евреев”. При этих словах площадь мгновенно пустела. Бежали кто куда. Прятаться. Начинался погром. Два я помню:

1) Мама спряталась под крыльцом дома. Но бежала собачка, остановилась у крыльца, стала лаять, потом вползла под крыльцо, сорвала с мамы платок и убежала с ним. Могла кого-то привести. Мама вылезла, побежала в дом тифозно больной и спряталась у неё под одеялом. В такие дома бандиты не входили.

2) Ещё я помню: погром начался мгновенно. Мама спрятаться не успела, забежала в будку уборной, залезла в дырку, держась руками за доски. Но могли зайти и можно было упасть в жижу. Мама подтянулась на руках, вылезла, залезла в пустые кусты, легла на землю, прижалась к ней и так пережила ужас погрома. Конечно, в большом страхе.

Папа родился и провёл детство в Межиречье (ещё помню название: Бяла Подляска). Это Польша. Но тогда это была территория Российской империи. У него умер отец. Мама вышла замуж. С отчимом у папы отношения не сложились, и он удрал из дома. Вступил в Красную Армию. В 1918 г. (в 19 лет) стал членом большевистской партии.

Туров папа освобождал от банды Булака Булаховича. В Гомеле дома была фотография: папа во весь рост. На голове папаха, кожаныe куртка и брюки. Галифе, сапоги гармошкой. На сапогах шпоры. Куртка перетянута ремнём, с одного бока наган, с другого сабля. И ещё что-то.

Папа ликвидировал банду Булака-Булаховича (Туров был его столицей). Мама играла на сцене. На одном из спектаклей папа её увидел. Они полюбили друг друга. Мама даже ушла в армию медсестрой. Я видела справку, выданную ей. На обороте справки прокламация Булака-Булаховича. Папа даже хотел потом сдать её в музей. Мама тоже считалась участницей гражданской войны.

Потом папу послали или в Семипалатинск, или в Самару (Саратов?). Эти два города часто слышала. Мама вскоре поехала к нему. Но большой город - это не провинциальный маленький Туров. Мама ехала на извозчике по главной улице города и думала, как найти папу и где остановиться.

Проезжали мимо большого дома. На балконе второго этажа стояла группа военных, и вдруг оттуда донеслось: “Зинок!” Это был папа. Так они встретились.

Были ещё рассказы мамы о папином коне. Удивительный конь. Необыкновенный. Не один раз спас папе жизнь и выносил раненого папу к своим. Сзади на голове (на затылке) шла тоненькая лишённая волос полоска сверху вниз. Ранение. За гражданскую войну папа был награждён именными часами и именной саблей. Она висела в спальне папы с мамой на большом настенном ковре в Гомеле.

Когда мы жили в Москве (папа учился в военной Академии механизации и моторизации им. Сталина), мама училась в консерватории (вокал и фортепьяно). За мной присматривал Вова.

Дома у нас собирались друзья папы и мамы. Родители очень любили друг друга. Папа ревновал. Он даже стрелялся с кем-то из-за мамы и какое-то время из-за этого просидел под арестом.

Из семейных рассказов: нарком здравоохранения Карело-Финской АССР предлагал маме бросить папу и выйти за него замуж. Он говорил о папе:"Прилипло черное к белому - никак не оторвать!"

В Гомеле у нас был рояль орехового красноватого цвета. Мама и Вова часто вечерами играли на нем. Мама играла и пела, Когда приезжал дедушка, мама пела, дедушка играл на скрипке, Вова аккомпанировал на рояле.

В Харькове у нас было пианино. Мама играла на скрипке, пианино, балалайке, гитаре. Она знала много бальных танцев, танцевала их и меня учила, но из этого ничего не вышло.Говоря сегодняшним языком, для меня все это было "барскими замашками".

Мама прекрасно фотографировала. Художественно. В Гомеле в темной специальной комнатке стоял штатив. Там были камера с объективом, всякие ванночки для проявления снимков и все остальное. Ретушировала мама сама.

Она была очень красива: бледноватое лицо, маленький узкий нос, густые черные-черные волосы - очень податливые, послушные. Движение пальцев - и укладка, как горячими щипцами, или много-много локонов. Но главное - это глаза: темно-карие, большие, глубокие, бархатные, завораживающие, блестящие и очень добрые. И умные. Она была красивая, гордая и умная. Дружила с немногими. В Москве - с сестрами Максимовыми, в Гомеле - с соседкой из другого подъезда и с Михлиными ( люди старой интеллигенции, они жили во дворе нашего большого дома - в собственном маленьком). В Харькове это были Анна Яковлевна (ее муж - скульптор) и Гусарова Ксения Константиновна - жена главного бухгалтера завода. Остальные были просто хорошими близкими знакомыми, очень желанными, но не друзьями.

Мама любила одеваться, но так, чтобы больше ни у кого такого наряда не было. Папа привозил ей из Москвы наряды, как тогда говорили, " прямо с витрины".

У нее было много красивых, но фасонных платьев, костюмов, шалей, капотов, халатов, пеньюаров, туфель, сандалет, шляп и шляпок разных фасонов. как бы современные женщины не одевались красиво, до моей мамы им очень далеко. Чем дальше - тем больше, это я понимаю. Причем, она не признавала никакой косметики. Только пудра и губная помада. Лак на ногтях только светлый. Приезжала Белка, привозила много баночек-скляночек с кремом, мазалась, красилась. Мама всегда ее за это ругала. Раз пришла ко мне Неля Богатырева. Она сделала маникюр первый раз - очень ярко красный - и растопырила пальцы, красуясь.Мама увидела и после ухода Нели сказала мне:"Чтобы ее в доме больше не было".

Еще мама на специальных пяльцах плела салфетки. Очень красивые, они были у нас везде: на столиках, на стенах ( как рамки для фотографий),скатерть на столике для самовара, как дорожка, салфетки везде.

Часто в доме бывали гости. Тогда в доме были слышны смех,рояль, гитара, пение. Мама знала и пела много романсов, танцевала все бальные танцы.

Когда часть Польши отошла Советскому Союзу, в Белоруссию пришли (или приехали - не знаю) много поляков и польских евреев. Они очень отличались от наших: одеждой, обувью, прическами, манерами, поведением - всем. Их приглашали на обеды, в гости. Бывали они и у нас. Некоторых помню до сих пор. Мамин однофамилец - Гинзбург часто бывал у нас в доме. Он устроился на работу на полиграфическую фабрику и подарил мне очень красивый блокнот с барельефом Пушкина. Однажды, когда папа был в командировке, я предложила ему остаться у нас на ночь, так как был поздний час. Он улыбнулся, поблагодарил меня и, конечно же, не остался. Утром мама мне сказала, что не надо больше Гинзбургу предлагать оставаться у нас на ночь. Это некрасиво. Через некоторое время этот приятный человек вернулся в советскую часть Польши. Уцелел ли он с приходом немцев и началом войны? Но я его помню.

Говорят, война началась неожиданно. Я помню другое. Еще ничего не было, а тревога в воздухе была.

1.Беженцы из Польши. Их рассказы.

2.Мама и женщины дома обучались поведению во время военных действий.

3.На занятия мама брала противогаз. Там учили им пользоваться (это были другие, очень громоздкие и неудобные противогазы).

4. Еще в Финскую войну исчезли продукты. Под окнами с ночи гудела очередь за сметаной (из нее сбивали масло). Номера писали на руках. Мама сшила мешочек с нашим адресом. В них по квартирам разносили хлеб.

5. Из Москвы папа привез маме шубу, Вове - зимнее на меху пальто (очень красивое), и всем нам - валенки. Я хотела их надеть, но папа как-то загадочно (поэтому это и помню) сказал:"Придет время, и все это понадобится".

6. Мы с мамой пошли в гости к Черняховским. Они только переехали на другую квартиру, но оказалось, что для многих они уехали неожиданно. Он получил новое назначение (куда, надо посмотреть биографию).

7. У каждого подъезда был большой подвал с покатой крышей. Внутри - закрытые сарайчики каждой квартиры. Их перенесли во двор (он был большой). А вместо них появились Пионерская комната, комнаты женсовета, домкома, химактива, осоавиахима и бомбоубежища. В школах ввели уроки военного дела.

***

Вова помнит себя с младенчества. Он рассказывал маме, у кого он был на руках, называл их имена, и кем они приходились нам, какое отношение имели к нашей семье. Я помню только отрывки, но каждый из них повлиял на мою последующую жизнь.

1. Большой вокзал. Бак, как тогда говорили, с кипятком. Кружка. Слева огромные окна. И видно простое длинное пустое поле. В конце поля пугающе темнеет лес. Может быть, с тех пор не люблю большие пространства, широкие улицы. Вероятно, мне тогда было лет 5, и ехали мы из Минска в Москву, где папа учился потом в академии моторизованных бронетанковых войск им. Сталина.

Общежитие для слушателей Академии состояло из многоэтажных корпусов. Наш корпус можно изобразить буквой Н. Два длинных параллельных друг другу коридора, по обе стороны которых расположены квартиры. Эти коридоры соединялись друг с другом еще одним коридором, по правую сторону его были большие окна, а слева - огромные кухни. Там всегда шумели примусы, горели керосинки, громко разговаривали женщины. Mама готовила дома, превратив небольшую кладовку в кухню.

В середине каждого коридора была большая площадка для лифта (которого не было) и широкие лестницы, ведущие вверх и вниз. В конце коридоров огромные окна. Мы жили в 1-ом коридоре. Второй коридор тоже длинным (висячим) коридором сообщался с другим корпусом, таким же, как наш. В конце второго коридора стоял большой бак с, как тогда говорили, кипятком.

Мы жили на 2-ом этаже. В середине коридора на большой площадке часто демонстрировались фильмы. Устанавливался большой экран, приносились стулья. Фильм шел частями. Если перерыв между частями затягивался, поднимался шум с топаньем детских ног, свистом и криками:"Сапожник!" Такой же шум, крики, свист, если после "белых" (по фильму) появлялись "красные". Тогда кричали:"Ура! Наши - и - и!" Я рыдала, когда смотрела "Ночной извозчик". Много лет спустя, когда его повторно демонстрировали , я рыдала так же, как и в детстве. Также при чтении "Овод" Войнич. И когда читала, и когда переводила в институте с английского, и когда смотрела фильм. И такие же глубокие рыдания при чтении романа Распутина о дезертире. Содрогалась всем телом. Hеожиданно. Бессознательно. И сейчас погружаюсь в то, что вижу. Выдуманное, придуманное для меня - действительность, реальность.

Вова дружил с сыном коменданта общежития, Витей. Они жили по коридору через две квартиры от нашей, и Вова с Витей сделали и каким-то образом с наружной стороны дома протянули провод или что-то другое, что было дома, и разговаривали друг с другом. Если бы не война, их дружба бы продолжалась.

У Вовы было много друзей и своя содержательная, насыщенная жизнь. Для меня он был Старшим братом. Я его боготворила с детства и преклоняюсь до сих пор. Но родился и жил он в плохое время. Если бы не война! Скольким людям она изменила и покалечила жизнь. Я дружила с Гертой Галкиной. Однажды я пришла к ней рано утром. Открыл дверь ее отец (будущий генерал), высокий, прямой и сухой человек. Он сказал, что Герта спит, и так рано в гости не ходят. С тех пор я к ней не ходила. Дружила я и с Хельдой Русо-Поташевой - болгаркой. Ее отец потом был в правительстве Болгарии. Хельда отличалась от других девочек манерами, одеждой - всем. Даже игрушки у нее были другие. Oчень аккуратная, красивая, всегда дружелюбная и ровная в поведении. С девочками было скучно и однообразно, и тогда я подружилась с сыном подруги мамы, Эриком Максимовым. Его маму звали Лиза, ее мужа - Джеймс, а сестру Лизы - Анжела. Мама и папа с ними дружили. С белобрысым Эриком (они - немцы) мы катались на коньках. (Еще как! Делали восьмерки, ехали задом, делали всякие выкрутасы и фигуры, съезжали с огромной ледяной горы), катались на санках, съезжали на них с этой же горы.

Лето дети проводили в лагерях. Вова ездил ежегодно. И в Москве, и в Гомеле. Я - только один раз. Мне было там плохо, одиноко и неуютно. С детства не любила наставлений: делай так, так делать плохо, надо так и т.п. А после того, как сын папиного друга Кинэра положил мне в наволочку подушки лягушек (до этого мы с ним дружили и накануне из-за чего-то поссорились), я с рыданиями встретила маму:"Хочу домой! - " и мама меня забрала. Больше в лагерь меня не отправляли. Но скучно не было. Делала то, что хотела, а не то, что хотел кто-то другой.

Уже тогда появился дар. В соседний корпус дети бегали тоже. И там бывала кино-передвижка. Однажды какой-то мужчина, угостив нас с одной девочкой конфетами, позвал к себе показать необыкновенную игру. Мы пошли. В комнате поперек стояла большая широкая кровать. По условиям игры, надо было с завязанными глазами лечь на кровать, а что делать дальше, он скажет. И вдруг я побежала к двери, выскочила и без оглядки бежала до самого нашего коридора. Много лет спустя только поняла, в чем заключалась эта "игра".

Мой дар: часто понимала поток мыслей собеседника. Не слова, а поток. О чем они и какие они. Иногда понимала, что тот понял, что я поняла. Становилось от этого неловко. Но так бывало. Hе всегда. Как озарение. Иногда и сейчас бывает. Но иногда.

На 3-ем этаже общежития в одной из квартир жили корейцы (тоже слушатели академии). У них собиралась молодежь. Пели, играли на гитаре, в разные, тогда модные, игры. Потом их арестовали. Бывала там Белка (тогда она жила с нами), бывали там будущий директор харьковского танкового завода и будущий командующий фронтом - Черняховский. Как я помню, Черняховский выходил на лестницу, ставил одну, потом вторую ногу на ступеньку выше и доводил до блеска сапоги, всегда насвистывая. В Гомеле они жили на Первомайской. Мы с мамой приходили к ним. Комнаты были пустые, мебели я не помню. Помню голый стол, на нем швейная машина, и Тася ( жена Черняховского) что-то строчит. Двери не заперты, то и дело заходят соседки что-то сказать, спросить или одолжить. Потом они переехали в другой район, и вскоре его перевели, и они уехали. С Нилой, их дочерью, мы вместе встречали Новый Год. У них и у нас. Нила была выше меня ростом. Массивная. У меня были косы, у нее - черная челка. Мы играли у нас во дворе с мячом, в классы, с ребятами в лапту. Игр тогда было много. В Харькове мне попалась книга, где среди авторов была доктор (или кандидат - не помню) исторических наук Неонила Черняховская. Может быть, это она.

В общежитии часто, слишком часто умирали. По широкой лестнице с верхних этажей то и дело спускались траурные процессии. Всегда море цветов. Поэтому я не люблю цветы в доме. Если дарят - неприятно. В Гомеле возле дома мы с девочкой рвали цветы. Проходил ее отец (он потом был арестован, а семья выселена из дома). Он сказал нам:"Не надо рвать цветы, они - живые существа, только не могут говорить. Им больно, они плачут." С тех пор я никогда не рвала цветы. И всегда они для меня, как и деревья, живые, безмолвные существа из другого мира.

Мы часто бегали в кинотеатр "Инкукс". Там, или в Академии, или в другом месте, я училась в балетной, а Вова - в музыкальной школах. Вова был гений. Во всем. Абсолютный слух. Сходу играл только что услышанную мелодию. Сочинял сам, и его сочинения исполнялись на концертах музыкальной школы в Гомеле. В 11 лет он дирижировал оркестром взрослых музыкантов

Меня на концертах выносил на руках конферансье, и я раскланивалась с публикой после танца. Но одна фигура никак не удавалась мне, и в танцах с ней я не участвовала. И когда учительница хвалила мои успехи маме, я стояла рядом злая и не понимала, как можно так врать, ведь я не все могу!

С раннего детства не переношу неправды. Видно, это заложено с рождения.

Потом я стала кашлять. Появился бронхит ( и сейчас он хронический). Папа с мамой забрали меня из балетной, и я поступила в музыкальную школу.

37 год. Аресты в общежитии. Слушатель выбросился с 6-го этажа. Выводили к машине ОЧЕНЬ интеллигентных людей, мужа и жену. За ними бежала шоколадная, с большими ушами, собака и скулила. Но это осозналось через много лет. Фотография выпуска папиного курса все время замазывалась, и скоро на ней почти никого не осталось.

В марте 1937 года мы выехали из Москвы в Гомель по папиному назначению после окончания им Академии. В поезде отмечали мой день рождения. Мне исполнилось 9 лет. Папа должен был ехать в Минск директором завода. Почему-то он отказался и в Гомеле работал главным инженером завода Гомселмаш. Там был секретный цех - или по ремонту, или по выпуску танков, и поэтому частым гостем у нас был Игорь Валентинович Гавалов - папин друг, специалист по танкам, тайный лауреат Сталинской премии. Так говорили. Он приезжал из Москвы и катал меня на мотоцикле (в коляске). Директора минского завода, куда должен был ехать папа, вскоре арестовали. После войны папин бывший сослуживец по Гомельмашу рассказывал, что из НКВД к нему приходили и расспрашивали о папе. Но эти взрослые разговоры меня не интересовали. Просто тогда услышанное запало в память.

В Гомеле мы жили по ул. Ленина в доме специалистов. Он зани- мал ул. Ленина и поворачивал вправо на ул. Кооперативная. 2- ой этаж. Слева 3-х-комнатная квартира. Три балкона: между ванной и кухней - круглый, в столовой - большой, сообщающийся с квартирой другого подъезда (семья Переход - мамины друзья), - и в детской. В столовой большой ореховый рояль. Играли мама, Вова, я училась в муз.школе. Приезжал дедушка. Он играл на скрипке, Вова аккомпанировал на рояле, мама пела. Тогда отдельная изолированная квартира - редкость. Tелефон (на стене в прихожей) - еще большая редкость.

В доме было много детей. В какие только игры мы не играли: лапта, казаки-разбойники, бой кораблей, кегли, лото, бильярд в пионерской комнате, волейбол, классы, много игр с мячом. Лазили по деревьям, срывали груши и яблоки. Сад был ничейный. Культпоходы в театры, в кино, кружки во дворце пионеров в парке Паскевича, книги, библиотека, куда я любила ходить и читать в журнальном зале журналы "Костер" и "Пионер". Если бы не война, у всех нас была бы совсем другая жизнь, да и мы были бы другими.

Дружила я с сестрами Ахремчик, Пролетой (Пролетария) и Надей. Брата их младшего звали Дэм (демократическая молодежь). Они жили в следующем подъезде и выходили только сделав всю домашнюю работу. Это меня не устраивало и я больше дружила с мальчиками.

Пролета, Дэм. А мое имя что означает? Мама сказала: революция и мир. Но "Римма" - два "м". Что означает второе "м"? На самом деле меня назвали так в честь дружбы папы с другом, дочь которого звали Римма.

Гомель - последнее предвоенное воспоминание. Одноклассники-друзья: красивый, рассудительный Сема Медведев, толстяк Изя Бабушкин, косоглазый очкарик Рэмка Кутиков, Яша Нисенбаум (однажды я шла к нему в нарядном шелковистом лыжном костюме и с маленьким модным чемоданчиком. Мальчишки с враждующей улицы подожгли меня, сами же, испугавшись, потушили, но костюм был испорчен). Особняком стоит самый лучший друг - Толя Федин. Учительницы - Лидия Ивановна и Ванда Станиславовна Сикорская. Я долго не понимала, что такое "пересказ". Но ,когда увидела картинку в учебнике - казнь то ли Пугачева, то ли Разина, то расплакалась и, плача, на уроке стала говорить и захлебнулась слезами (4-ый класс). Лидия Ивановна рассказала о том, что такое сочинение , и когда мы писали сочинение "Приезд Пущина к Пушкину", Л.И. побежала к нам домой и утвердительно сказала маме:"Талант!"

Какие у нас были игры и какое количество их! Сейчас этого нет и в помине. Боготворила Вову и его друзей - Бориса Матусевича, Игоря Дубинского. И еще был Борис Езерский (о нем - дальше, если допишу). Все учителя, друзья обожествляли Вову. Его школьная слава отражалась и на мне. Стоило сказать:"Это сестра Володи Эккермана", - как сразу я получала отличную отметку. Я гордилась Вовой очень, очень и очень. Всю жизнь.

С войной детство кончилось. 7 июля 1941 года - эвакуация. Папа посадил нас в поезд, в купе, но ночью началась бомбежка вокзала и под взрывами суматошная пересадка в другой поезд. Привезли в казачью столицу Нехаево Сталинградской области. Связь с папой была потеряна. Немцы подошли к Сталинграду, и мы уехали, хотя хозяйка предлагала маме остаться:"Зина, не волнуйся, мы тебя спрячем." Председатель станицы дал лошадей с кучером; плача, распрощались. В Поворино бомбили, а на станции Рузаевка при бомбежке мы потеряли друг друга, потом нашлись. Ужас! Ехали мы к папиному брату в Коми АССР. Но в дороге я заболела, (сыпной тиф), заразила маму и Вову. Успели сойти в Арзамасе и устроиться на квартиру. Лежали втроем на голых досках в подвале. Хозяйка успела переболеть и не боялась. После тифа у мамы было осложнение на печень, у Вовы - на сердце, у меня - золотуха на голове - нарывы и струпья. Толстые косы приказали долго жить. Я их лишилась навсегда. Год учебы был потерян. Что нас спасло? Огромные чугуны варева из сухих грибов. Брюква, репа, сырой буряк, морковка - это было дешево.Врачам бы взять это на заметку! Bедь все это спасло нам жизнь. И еще редька.

Дальше пошли трудности ужасные. Писать долго и не хочется вспоминать.

Лучше - о любви. Мальчики, парни, мужчины.

Как я понимаю, я была страшно, неправдоподобно наивна, стеснительна и всегда возвышала неоправданно друзей. В Гомеле дружила с Толей Фединым. Он жил в одноэтажном доме напротив нашего дома. Наш телефон был 2-30, а его - 8-56. За домом его была лужайка, как балкон: с одной стороны - стена дома, с другой стороны - забор. Из дома - дверь. Посреди дома и забора - покрытая травой лужайка. Там мы расстилали коврик и проводили дни, играя и разговаривая. Как ни странно, но нам было хорошо и интересно друг с другом. Толя даже сказал, что после школы женится на мне. Он был большой, высокий, круглоголовый, со светлыми волосами. Я помогала ему складывать всякие штуки из конструктора. В спальне дома всегда был полумрак. Там лежали таинственные книги, толстые, в старинных переплетах, с "ятью", с необычными картинками, изображающими содержание. Рисунки в старинном духе. Мне разрешено было читать эти сказки. Сколько слез о Маленьком Муке, принце, превращенном в медведя. Добрые и злые феи, чудовища, храбрые защитники чести, добра и справедливости. Помню те чувства: страдание, жалость, восторг. Отпечаток остался на всю жизнь.

Валя Горелик. Или, по нашему детству, - Валька Горелый. Его все боялись. Родители берегли детей от его "хулиганского влияния". Однажды из рогатки он попал в лоб женщине. Был показательный суд. Но маме он нравился, и она не мешала нашей дружбе. Жил Валька в собственном доме. Дом среди деревьев и цветов. Утром от росы трава была мокрая и приятная. Валька был быстрый, задиристый, быстрее всех бегал и, когда мы играли в лапту, бегал, как метеор. Маленький, худой и вихрастый за минуту влезал на самую верхушку деревьев и громогласно сообщал, что видит, пел, смеялся и спускался так же быстро, как залезал. Мы с ним бегали , лазили через дырки в заборе, попадая на другую улицу. Он рассказывал, придумывая на ходу всякие небылицы, приносил с подбитыми крыльями ворон или выпавших из гнезд птенцов. Я их держала на крытом балконе, мы с ним их выхаживали, потом они улетали, но всегда возвращались, долго сидели, потом улетали и уже жили своей птичьей жизнью. А теперь я их боюсь. Если бы не война, у нас у всех была бы другая жизнь, и сами мы были бы другими.

В 1945 году мы жили в Днепропетровске и там случайно встретили Вовиного товарища, Бориса Езерского. Он обрадовался встрече и стал бывать у нас ежедневно. Приходил утром и уходил вечером. Я думала, что он приходит к маме, потому что они говорили об искусстве, вспоминали какие-то спектакли, рассуждали о прочитанных книгах и т.п. Мне Борис приносил книги, которые, как он считал, необходимо прочесть. При этом он подчеркивал места, на которые я должна была обратить внимание. В результате страницы были перечеркнуты, да еще на полях страниц его заметки. Мне это очень не нравилось, но я читала и потом удивляла всех начитанностью и рассуждениями. Благодаря Борису. Мне еще очень не нравилось, как я считала, его нытье. Он спрашивал маму, почему школа дает такое неправильное представление о жизни? Воспитывают в доброте, во всем прекрасном. И это так в школе. Но, когда вступаешь в жизнь, прекраснодушие пропадает: столько намешано, столько несправедливого. Зачем школа воспитывает слабых, не готовых к жизни людей? Он был прав. Но мне это не нравилось. Какой-то нытик. Однажды мы сидели с ним в моей комнате. Внезапно потух свет. И комнату разрезала пополам тонкой нитью проходящая лунная светлая дорожка. Очень красиво. И Борис спросил:"Что ты чувствуешь сейчас?" Я ответила:"Ничего. А что я должна чувствовать?" Он замолчал. Мы сидели молча. Когда зажегся свет, Борис ушел. Hесколько дней его, к моему удивлению, не было. Потом пришла его мать и, плача, рассказала: от нас он пришел домой странный и расстроенный. несколько дней приходил пьяный и злой. Потом уехал во Львов поступать на исторический факультет университета. Только спустя долгие годы я поняла, что это было объяснение в любви. Он любил. А я - нет. Но понять это можно было бы уже тогда. Потому что тогда мне было 16 лет.

С Борисом Поздняковым мы учились вместе в одной группе. У нас был нами же созданный литературный кружок. Очень интересный. Оставались после занятий, и Борис провожал меня (не до дома, а до моей улицы). Шли пешком с площади Тевелева до улицы Данилевской. Путь долгий. Был он высокий, с белыми, словно выгоревшими, бровями и такой же белесой гривой волос. Однажды мы попали под осенний нудный и холодный дождь. Мне было холодно. Борис держал зонт и вдруг сказал:"Как хорошо, правда?" Я удивилась, но согласилась. В другой раз он сказал, что ему нравится, как я улыбаюсь. Улыбка понравилась! Я пришла домой, подошла к зеркалу, улыбнулась. Ну что тут хорошего и красивого? Зачем врать? И стала избегать его. Вскоре он оставил учебу по болезни. Секретарь деканата, Зинаида Владимировна, которая почему-то ко мне хорошо относилась, сказала мне:"Он заболел из-за тебя." Он писал. Я отвечала. Но на последнее письмо, где он писал о любви ко мне и спрашивал, как я отношусь к нему, не ответила. Переписка оборвалась. Потом в каком-то журнале под одной статьей увидела подпись: Б.Поздняков. Может быть, он?

Юра. С ним меня познакомила Галя Данилевская. Пригласила к себе на вечеринку. Жила она в своем собственном доме на Лысой горе. Далеко, но было скучно, и я поехала. Галя познакомила со своим двоюродным братом, т.е. с Юрой. Мы играли в какие-то веселые игры, много танцевали под патефон, потом Юра пошел меня провожать. Пешком (трамваи уже не ходили) с Лысой горы. Всю дорогу он мне пел запрещенного Лещенко, сыпал анекдотами (приличными). Мы много смеялись. И он стал заходить. Приходил на наши институтские вечера. Мы танцевали. Потом пригласил в театр. Когда мама увидела его: брюки в сапоги, на голове что-то вроде папахи, она сказала:"Неужели ты пойдешь с ним?" Но я пошла. Был сильный мороз, и замерзли пальцы рук. Юра их растирал, говоря:"Какие красивые руки!" Лучше бы не говорил! Я вспомнила слова Бориса о моей улыбке. В театре он накупил конфет, в антракте - пирожных. Смотрел в глаза, говорил какие-то слова, и я не выдержала. Сказала:"Приехал дядя, ночью он уезжает, а ключи от чемодана - у меня." Мы ушли, не досмотрев. потом я отказывалась под всякими предлогами, и он понял. Прошли годы. У нас в библиотеке перед выборами был агитпункт. Выборы проходили в библиотеке. Пришел член избирательной комиссии. Я открывала ему дверь комнаты, где стоял телевизор, и вдруг слышу: "Римма!" Смотрю - Юра. Он говорит:"Я тебя по рукам узнал. Они такие же красивые." Дождался конца работы и пошел провожать. Он архитектор, женат, есть ребенок. Mеня не забыл. Понял сейчас, что не так подходил ко мне. Надо было иначе. Но, молодость! Неопытность. Жаль, что так получилось. Когда мы подошли к Ленинскому проспекту, я сочла неприличным идти с ним дальше. Я замужем, Марик бы не одобрил, да и Юра женат. Некрасиво так. И под каким-то предлогом мы расстались. Навсегда.

Макс Крейзер. Учился на том же факультете библиографии курсом старше и на 3 года старше меня. Смешной. Никогда не сидел спокойно. Познакомились при поездке в колхоз. Сначала мы работали на молотилке. Стояли на снопах и передавали по цепочке снопы. Возле меня цепочка разорвалась. Приходилось бегом к одному, брать сноп и бежать к другому. Сарафан был с перелиной. Она поднималась ветром, закрывала лицо, и я ее сняла. Разумеется, сгорела. В обеденный перерыв группа инженеров , работающая с нами на барабане, с возмущением потребовали для меня более легкую работу. Надо было вилами забрасывать снопы на подъезжающие одна за другой подводы. Без отдыха. Вилы тяжелые. Кидать высоко. Макс увидел это и, несмотря на перебитую перевязанную руку, помог. Я загружала одну подводу, а он - три последующих, давая мне отдых. И успевал загружать свои. Работал, как вол. Я заболела. Температура. Подошла к Максу, ведь он бригадир:"Макс, разреши мне уехать. Ведь Ася Галоян и Ляля Керстер уехали и ничего не случилось." Он ответил:"А если бы ты была на фронте? Ты бы тоже сбежала?" Я осталась. Дома лежала с высокой температурой, почти в бреду. Макс пришел, я ему рассказала, почему хотела уехать. Он сказал:"Ну ты и дурочка! Я же не знал, что ты заболела. Я просто так сказал." Стал бывать, потом надоел мне. Чувство благодарности не давало возможности сказать ему это. Однажды решила дать понять. Он пришел, и я сказала, что срочно мне надо сходить к больной подруге. Она живет далеко, на Шатиловке. Думала, он уйдет. Но он пошел со мной. Конечно, на Шатиловке никакой подруги не было. Шли и шли, и я вдруг "вспомнила", что подруга сейчас у Лены Гребенчук. У Лены я просидела довольно долго, надеясь, что Макс ушел, но он терпеливо ожидал во дворе на скамейке. Тогда я сказала, что надо еще зайти к Ирме Лифшиц. У Ирмы сидела, пока не пришел Боря. Он видел Макса между этажами. Я выскочила к лифту, спустилась на первый этаж и нос к носу столкнулась с Максом. В конце концов он понял и перестал приходить. Через 10 лет мы встретились. Сначала со мной. Потом со мной и Мариком. Он был женат. Ругал дочь, которая не уважала его, а он о ней говорил с ненавистью. Спросил (при встрече только со мной одной):"Ты счастлива?" Я ответила:"Счастье в твоем понимании?" Он засмеялся:"Ну, ты даешь! Совсем не изменилась." И это все.

Миша. Фамилии не знаю. С ним пришла к нам в гости М.Я.. Познакомились. Поговорили. Он что-то сыграл на пианино. Я, не жеманясь на просьбу, тоже что-то сыграла. Стал приходить. В День Победы пригласил погулять на площади Дзержинского. Отказалась. Он сказал:

- Вам приятно сидеть со стариками?

- Мне не скучно с ними.

- Я вам не нравлюсь?

- Я вас не знаю.

Рассказывал подробно о своем собственном доме на Шатиловке. Эля на это сказала:"Hе на ту напал!" Уехал в командировку в Таллин. Писал письма:" Приеду - поженимся." Раз позвонил оттуда:"Клянусь матерью, ты будешь моей женой!" Что это такое? Я страшно рассердилась. Когда приехал, и я отказалась выйти за него замуж, сказал возмущенно: "Через два года я буду женат, а ты останешься старой девой." "Хорошо, - ответила я. Останусь старой девой." Через несколько лет в нашем гастрономе заметила: на меня смотрят. Мужчина и женщина. Мужчина что-то говорил , а женщина с любопытством на меня смотрела. Сначала я подумала:"Почему они смотрят? Может, что-то не в порядке у меня?" Но потом узнала. это был Миша и, вероятно, его жена или невеста. Но что он мог сказать ей обо мне?" Потом успокоилась:"А ничего плохого. Он же сам говорил: "В первый раз мне отказывают. такого случая я не знаю." И успокоилась.

А дальше уже серьезнее.

Марк Вельковский. Он заканчивал лечебный факультет харьковского Мединститута и проходил практику в нашей поликлинике. А я как раз пришла за рецептом для мамы. Рецепт можно было получить вне очереди, но он попросил подождать. Ждала долго. Закончил прием, подошел ко мне и предложил посмотреть маму. Конечно, я согласилась. О маме он сказал: рак. Я перепугалась и вызвала профессора Минкина, который часто приезжал за большие деньги. Минкин сказал: "Твой молодой врач - дурак. Гони его. Ничего нет." Но было. Марк был прав. Он стал заходить. Сказал маме, что мне надо отдохнуть и отвлечься. И мы стали гулять, ходить в театры, кинотеатры, очень часто в филармонию. Дома я сидела на кресле у письменного стола, Марк - на стуле сбоку стола, а между нами располагалась Джимми. Она вытягивалась мордой в мою сторону. Если Марк пытался встать, поворачивала морду в его сторону и рычала. В конце концов он не выдержал: "Или я, или она." Вытолкала ее под сопротивляющийся зад. Но не тут-то было. Лапой и зубами Джимка открывала дверь, вытягивалась и так же бдительно следила за всеми движениями Maрка. Он ей не нравился. Мы решили пожениться в марте. Потому что после выпускных экзаменов - назначение места работы. Я попросила разрешения у родителей. Марк очень походил на английского джентльмена. Hебольшое заикание придавало ему еще больше симпатии. До меня он встречался с сокурсницей Асей. Но это, по его словам, было совсем другое. И он странно улыбался. Все шло, как надо, но однажды, возвращаясь из театра, на нашей темной улице он попросил меня идти вперед, а он догонит. А я оглянулась, и сразу во мне все перевернулось. В одно мгновение он слетел с пьедестала, на который я же его вознесла. "В театре тоже есть туалет, - думала я с возмущением. Может быть, это, а может быть, что-то другое, но все кончилось. Как об этом ему сказать, не обидев? Время шло, и я решилась. Предложила остаться друзьями. Он сказал:"Если друзьями, то лучше никем." Но какое-то время еще были вялые встречи, а потом он получил назначение в Среднюю Азию и уехал. Как говорили, - вместе с сокурсницей Асей.

Давид Добкин. Жил во Львове. В Харьков приезжал в гости к родной сестре. В один из его приездов М.Я. познакомила нас. Историк, преподавал историю СССР и историю партии во Львовском каком-то техникуме. Старше меня на 6 или 7 лет. Звал меня "детка". Переписывались. Мои письма - длинные, а его - короткие. В начале письма:"Риммочка, детка", в конце -"целую, твой Д." Ездила во Львов 3 раза: по его приглашению, по собственному желанию и забрать письма, разорвать отношения. Останавливалась в гостинице. В первый приезд поразил ресторан: тихая музыка, полумрак, зеркала. Официант говорил мне "пани", какой-то его знакомый целовал руку. От всего этого обалдела. Во второй приезд Марк пригласил друзей, представив меня как будущую жену. Пригласили нас соседи. Много пили. За окнами бушевала снежная буря. Идти в гостиницу не хотелось. Осталась. В комнате была еще одна кровать. Дальше об этом втором разе писать не хочу. И так понятно. Ссорились. Пришла к нему старушка взять белье для стирки. Тюк солидный. Старушка старенькая. Она ушла. Говорю: "Ей же тяжело. Почему ты сам не принес ей? Ей же тяжело." Ответ:"Мне некогда. Она привыкла." В другой раз они с друзьями обсуждали, как отказать в приеме парню, который сдал хорошо приемные экзамены, но отец его - священник. Я возмутилась: "При чем тут отец? И что позорного в священнике? Он предал или убил кого-нибудь?" Давид сказал:"Еще не жена, а уже вмешиваешься." Mного раз так было. Отношение к нему как-то менялось. В третий раз приехала за своими письмами. Знала, что хранит их. Была бурная сцена. Я бежала по лестнице, он - за мной. Обнимал, говорил: "Неужели ты не понимаешь? Я могу жениться только на тебе!" Рассказывал о фронте. В последний день войны был ранен. Рассказывал еще о работе и о мыслях; если уедет совсем в Харьков, где он будет там работать, как удачно поменять квартиру и т.д. Потом испугался: "Боюсь тебя потерять!" Потом в письме написал: "Летом, в августе приезжаю. Женимся. Иначе потеряем друг друга" Но я уже была другая, и к нему охладела. Однако, было его страшно жалко. Ведь он сказал: "Могу жениться только на тебе." Такая была дура. Перед свадьбой с Мариком, предупреждая приезд Давида, позвонила ему и спросила:"Ты меня любишь?" Он:"Что случилось?" Я:"Нет, ты скажи!" Он:"Детка, что за глупости ты говоришь?" Я положила трубку. Стало легко. Не надо было словами смягчать ему удар. Главное слово он не произнес.

Потом было так. 1-ый раз: мы гуляли с Мариком по Сумской. Вдруг вижу - навстречу идет Давид. Марик спрашивает:"Это он?" Откуда, как он узнал его, ни разу не видя? 2-ой раз: мы шли с Мариком ко мне в библиотеку. Вдруг вижу впереди к киоску "Пиво-воды" идет Давид. Первое внезапное желание - побежать, догнать, познакомить с Мариком. Потом - трезвость: зачем? Это оскорбительно для Марика. - И успокоилась. 3-ий раз. Он догнал меня на улице, спросил:"Можно тебя проводить?" -"Можно." - "Можно взять под руку?" -"Нет. Под руку я хожу только с мужем." -"Понятно." Дошли до дома. В дом не пригласила. Больше встреч не было. Наверное, перестал приезжать.

Борис Бергер. Тоже старше меня. Фронтовик, был ранен. До нашего института закончил юридический институт. Почему поступил в наш - не знаю. Впоследствии защитил кандидатскую, но не по нашей специальности. Он был очень умный, предприимчивый, очень много ввел нового в работе, живой, деятельный. Но циник. Когда я об этом ему сказала, он ответил:"Да, циник. Ну и что? Вся жизнь цинична." Через очень короткое время после моего поступления в библиотеку Б. пришел к нам домой и стал признаваться в любви. Он говорил и говорил, а я молчала и думала:"Господи, когда это закончится? Сколько можно говорить?" Но прервать было неудобно. Пришлось терпеть. Мы много спорили, разговаривали на всевозможные темы. Я их с Любой Бран провожала с работы через сад до самого памятника Шевченко, стояли еще у памятника, смеялись, что-то обсуждали, не соглашались или соглашались. Было весело, интересно и неспокойно, потому что опасно, боялась перейти черту. Как по лезвию бритвы. Подстерегал, умолял. Приходила Рита - его жена. Я неловко себя чувствовала. Что же это такое? Успокоила Риту:" Мне Борис не нужен. Я выйду замуж только за человека, которого полюблю." -"Но ты молодая, и он тебя любит." - "Но я же тебе сказала: он мне не нужен!" Это было оскорбительно. Он все время клялся в любви."Если ты не хочешь из-за Риты, я уйду от нее. Мы не женаты. Она обманула меня, сказала, что ждет ребенка, я поверил и остался с ней. Pебенок родился только через 2 года. Если я так поступил с ней, - это доказывает, что я совсем не плохой." Совал какие-то документы. Я:"Пойми, когда ты подходишь ко мне, это все равно, что рядом лопнула канализационная труба." Но все продолжалось по-прежнему. Однажды я пригласила его придти в библиотеку до работы. Pешила основательно поговорить. Он пришел. Зашли в кабинет заведующей, закрыли дверь, ставни были закрыты. Зажгла свет. Сели на диван. Я - с одной стороны, Б. - с другой стороны дивана. Я начала: "Борис, так больше нельзя. Силой меня не взять. Я люблю другого, понимаешь? И оставь меня в покое. Как ты не понимаешь? Любишь? Мне жалко тебя. Hо я-то не люблю!" Тут он набросился, повалил на диван, с трудом дотянулась до пишущей машинки на столе, она упала со стуком, я вскочила схватила чернильный прибор: "Еще одно движение и запущу в тебя." В этот момент в дверь позвонили. Это была Тоня. Она пришла раньше и спасла меня. Я выскочила с работы, побежала в соседний дом к Лене Гребенчук. Ее мама, Рахиль Вульфовна, выслушала меня и посоветовала:"Он тебя любит. Выходи за него замуж." Позже он сказал: "Чудачка, а зачем же тогда ты меня вызывала? Я так понял." А Мария Ильинична недоумевала:"Что такое случилось с машинкой? Не понимаю. Вчера было все в порядке с ней."

Б. обратился за помощью к Неле. Она тут же встала на его сторону:"Он тебя любит. Выходи за него.”

Однажды в очень дождливую погоду он позвонил: "Стою напротив твоего дома у кинотеатра. Был в загсе, все сделал, нужен твой паспорт." Я вконец рассердилась: "Жди сколько угодно. Я не выйду и замуж за тебя не пойду. Ты мне физически противен. Пойми это, наконец!" На следующий день Б. приказом по библиотеке объявил мне за что-то выговор. Так как я знала, за что это и после чего это, я приказ сорвала и разорвала. Обратилась за помощью к Марье. Его вызвали в областной отдел культуры: "Отстаньте от женщины." Как мне потом передавали, он сказал:"А разве это женщина? Где вы видели женщину, чтобы она хоть как-то не ответила на любовь мужчины?" Я очень обиделась.

В конце концов его перевели на повышение. Однажды он мне очень помог. Я выступала на областном совещании библиотечных работников. На выступление давалось 10 минут. Был канун праздника, и я поздравила с ним присутствующих. В перерыве все меня обступили, хвалили. Зам. директора и старший методист областной библиотеки пригласили на работу в областную библиотеку. Зинаида метала молнии (зависть?). Подошел Борис, пожал руку:"Молодец! Ты даже меня убедила. Но за те минуты поздравления с праздником ты могла сказать что-нибудь полезное. Цени время." И я ценила. Ни одного лишнего слова. Только главное и необходимое. И каждое выступление сопровождалось аплодисментами. Заслуга Бориса.

Через 20 лет в парке (мы с Мариком гуляли) на скамейке увидела Б. Он сидел с Ритой и какой-то женщиной. Он встал, поздоровался, пошел рядом со мной, в разговоре провел по моей руке и тихо, только для меня сказал: "Какое у тебя нежное, гладкое тело." (Не кожа, а тело). Но я стерпела. Когда был свадебный вечер, пригласила всю библиотеку. Б. болел. Потом спросил:"Кто он? Аполлон Бельведерский? Чем он лучше меня? Пойми, ты королева. Я бы, если бы знал, королеву бы не отдал." Еще через 13 лет при встрече попросил номер телефона. За два года до нашего отъезда в Израиль, позвонили по телефону. Это был Борис. Он сказал, что уезжает насовсем. На Кипр, к дочке. Звонит, чтобы я знала: он всегда, все эти годы искренне любил меня и сейчас любит, и я должна это знать. И он, и я сделали непоправимую ошибку в жизни. Мы должны были быть вместе. И это теперь никогда не случится, о чем он очень жалеет. В комнате были Марик и Вова. Я не знала, что ответить. Хотя так и подмывало. И было очень лестно слышать это. Однако по его просьбе дала наш адрес. А потом мы уехали.

***

Люда и Юра пригласили нас на прощальный вечер. Они уезжали в Израиль. Кроме нас, пришла Циля Табориская (Циля "Маленькая"). Квартиру и мебель купил сосед. Выезд задерживался из-за ракетного обстрела Израиля Ираком. Прощание тихое и грустное.

Из Израиля пошли письма: как и где устроились (Кирьят Ата), получили квартиру в Цфате, купили мебель. Осталось купить люстру и пр. Через какое-то время Л. приехала в Харьков. Остановилась у тещи, зашла к нам. Через какое-то время вновь приехала. Большую часть визита говорила по телефону. Телефон стоял на тумбочке в коридоре. Я поняла: разговор деловой. Ушла в комнату и закрыла дверь. (А зря!). В этот приезд Л. изменилась: деловая, властная, не похожая на себя. Другая. Поделилась впечатлением с Цилей. Она тоже это заметила и добавила:"Л. увозит чемоданы, большие и тяжелые." Они с Мишей (муж Цили) провожали Л. и видели. Удивлялись.

Настал наш отъезд. Вова плохо себя чувствовал (уже тогда). Л. написала:" Дочь Вика работает в офисе помощи и устройства репатриантов в Израиле и выезде их из страны исхода.(Вариант замечательный, и я клюнула).

Несколько раз приезжала Л. Заходила к нам. Приехала и Вика. Увидев ее, я засомневалась: толстая-претолстая, мощная , громкая, с папиросой в зубах. Первое впечатление. Потом стало стыдно за эти мысли: это же дочь Люды. И потом это внешнее. Просто вид такой. Успокоилась и, стараясь прогнать "плохие мысли," полностью ей доверилась. Договорились: когда будем готовы, она приедет и поможет:

а) продать квартиру можно только после выписки;

б) выписаться можно только с получением разрешения не отъезд;

в) получить разрешение ОВИР-а можно только с кучей документов;

г) получить загранпаспорт (куча документов);

д) доехать на автобусе до Киева. Для посадки на самолет нужны знакомства;

е) и прежде всего надо ехать в Киев в Израильское посольство и получить визу. Ехать дважды.

С ее слов:

а) она знакома с начальником паспортного стола;

б) документы в Киеве оформляет ее фирма. Нам ехать никуда не надо;

в)фирма предоставит автобус до аэропорта в Киеве;

г) она продаст наши квартиры;

д) мебель нашу купит сама;

е) будет сопровождать нас до Израиля;

ж) В Израиле поможет получить квартиру - хостель или "Амидар". Что это такое - мы не знали. С ее слов - это очень хорошие квартиры, но до оформления фирма предоставит нам временные квартиры;

з) за все это плата - 900$.

Я решила проверить подлинность существования фирмы. Позвонила по оставленному В. номеру. Ответили на иврите. Когда я спросила В., что это значит, она ответила:"Шеф временно уехал и оставил для меня задание. Он говорит только на иврите". Я поверила.

Все было очень сложно: сперва продажа квартир, потом выписка. ОВИР и посольство в Киеве. Продали квартиры - значит они не наши. А если отказ в ОВИРе? Или Киеве? Или болезнь? Или по какой-то причине нельзя уезжать? Что тогда? На душе неспокойно. Вова плохо себя чувствует. У меня сильнейшая и тяжелейшая аритмия (экстрасистола). Марик еле на ногах из-за невыносимой боли в пояснице. Вся надежда на помощь Вики.

С ее слов:

1) в милиции сотрудники все новые;

2) в Киев теперь надо ехать самим, так как сотрудник фирмы, который все делал, отозван в Израиль;

В результате мы все делали сами. Это было очень тяжело, трудно и рискованно.

В Kиев поехали Вова с Леной и я. Mарик из-за сильных болей в пояснице не мог, и мы его оставили.

Это был кошмар. В Киеве у посольства на улице громадная толпа-очередь. Люди на холоде стояли часами и по несколько дней.

Надо записаться. Список у кого-то впереди. Мы подошли к дверям, спрашиваем:"У кого список?" В это время открылась дверь. Лена схватила Вову за руку, втянулась внутрь. Я за ними. Дверь захлопнулась, и мы оказались внутри помещения. Сзади разъяренная очередь, крики, ругательства и успокаивающий милиционер. Hас он назад не вернул.

Внутри - зигзагообразная тоже очередь. Простояли весь день. В пальто. Жара невозможная. Сесть негде. Вот-вот грохнешься без сознания.Но выстояли и получили необходимые документы. А некоторые уходили ни с чем.

Все это напоминало войну: очередь, давка, не знаешь, что будет, безысходность.

Весь ужас в продаже квартир. Для этого нужна выписка в милиции. А если выпишемся, а разрешение из ОВИРа не получим, - значит мы бомжи. Я очень переживала. Продать квартиры по уговору должна была В., то есть ее фирма. Ходили какие-то темные, неприятные люди. Hе получалось. Предлагала свои услуги за 300$ дочка Гали Цивлиной. Hеожиданно появились покупатели: родственник Лены и его друг. Молодые врачи. Симпатичные. Родственник купил квартиру Лены и Вовы, а его друг, Сергей, - нашу. Врачи в прошлом, теперь они стали предпринимателями. (Деньги, отправленные в Израиль - 20000$ - 14000$ Вовы с Леной и 6000$ - наши). Hе знаю, какая полная сумма продажи квартиры Вовы с Леной, нашу продали за 9000$.

Как отправить деньги? Банк не принимает. Что делать и как быть? Еще одна проблема. Выручила В.. Она разузнала, что толко что открылся банк, где можно перевести деньги в долларах в другие страны. Bезли туда доллары под охраной этих же предпринимателей. На чей адрес? Мы хотели и рассчитывали так сделать: выслать на банковский счет Вени, который он прислал. Но В. сказала:"Тогда я ничем вам в Израиле помочь не смогу. У нашей фирмы - другой банк. Получить деньги из другого банка, не нашего, мы не сможем, и ни хостеля, ни квартиры я вам сделать не смогу. Давайте сделаем так: в нашем банке у меня есть свой счет; отправьте деньги на мое имя, а уже в Израиле эти деньги переведете на ваш счет, который откроете.

Банков в Харькове не было. Обычные, в маленьких комнатенках сберкассы и еще один единственный банк для учреждений. Что такое настоящий банк, "хостель", частный съем квартир мы понятия не имели. Слепые котята. Oсобенно я. Я доверилась полностью Вике и уговорила всех так сделать. Деньги перевели через несколько дней, получили сообщение об их прибытии в Израиль (6000$ - наши и 14000$ - Вовы с Леной). И тут все началось.

В. не звонила и не появлялась несколько дней. Позвонила я ее друзьям, у которых она останавливалась. Мне сказали:"Она уехала". - "Когда?" - "Уже несколько дней". - "Куда?" - "Как куда? В Израиль." Мне стало нехорошо. Телефоны в Израиле не отвечали. Через 10 дней В. позвонила. Она в Израиле, в Тель Авиве, дома еще не была. Спаслась от ареста, расскажет при встрече, приедет позже (но не приехала).

При продаже квартир был договор устный с покупателями: мы выезжаем 30 октября, до этого времени живем дома. Кто знал о расписках, письменных договорах? Никто. Никто понятия не имел об этом. Но через несколько дней после продажи нам предложили освободить квартиры и вылета ждать в аэропорту Киева. Деньги за мебель нашу (100$) Сергей нам отдал . (Очень мило). А Вове с Леной (за мебель) все тянул. Я звонила и звонила ему. Он извинялся, извинялся. Вова сказал:"Римма, разве ты не видишь, с кем дело имеешь? Hе звони ему больше, не унижайся!" Так Вове с Леной деньги за мебель не вернули. Я очень переживала.

До Киева мы доехали специальным автобусом, благодаря знакомствам Лены. Автобус предоставила христианская община. Бесплатно.

Прилетели мы в Израиль в 4 часа утра 2 ноября 1995 года. Встретили нас дождь, луна и необычное тепло (ноябрь!).

В Хайфе В. сняла для нас квартиру, Вова с Леной поехали в Иерусалим к Лениному родственнику.

В. со свекровью встретили в квартире. Вика сказала: "Со мной денег нет. Алик завтра вам их отдаст." В комнате стояла широкая кровать и два соломенных кресла. Почему-то у меня мелькнула мысль: квартира проститутки. И действительно, когда я вышла во двор, ко мне подошла женщина и посоветовала скорее съехать:"Здесь живут 2 проститутки, прием ежесуточный, квартира сырая и т.д. и т.п." Напугала. Днем звонили мужчины, звали Катю. Потом позвонила сама Катя и попросила скорее убраться. Это ее квартира, ее обманом выманили, хотя съем она не прерывала.

К удивлению, Люда не звонила. Позвонила я. Странный, холодный, отчужденный голос. Безразличный. Я как-то оторопела. Ведь мы дружили. На второй или на третий день приехал Веня и забрал нас к себе.

Деньги Алик не привез. Hа мой звонок ответил:"Деньги у одного человека. Он приедет через несколько дней." Через несколько дней:"Я ничего ни о каких деньгах не знаю. Оставьте нас в покое. Больше не звоните."

Позвонила Люде. Подошел Юра, грязно выругался и просил больше их не беспокоить. И все.

Дальше совсем коротко.

В коллегии адвокатов разъяснили :положительный результат - 50 на 50%. На судебные расходы надо 6000 шекелей. Адвокат банка "Идуд"предложил припугнуть В. судом. Может, это подействует. везде что-то предлагали, но никто за дело не взялся. Вова с Леной тоже побывали у юристов в Иерусалиме: 50 на 50%, и нужны большие деньги. А дальше еще короче: в июле 1996 года Марик слег с инфарктом. Все было сосредоточено на этом. Потом заболел Вова. Было не до денег. Однажды при покупке приемника в Ор Иегуде разговорились с хозяином магазина, рассказали нашу историю. У него оказался знакомый адвокат, он ему тут же позвонил, рассказал все, и тот согласился вести дело.

Собрали все необходимые документы, заключили договор.

Попросили Ицхака съездить: нет ли там подвоха. Он съездил: солидное учреждение или фирма. Очень уютно. 3 адвоката. Хозяин - главный адвокат. Секретарь.

После разговора с нами вызвал молодого адвоката и поручил ему наше дело. Общались через переводчика (секретаршу).

По существующим судебным правилам мое заявление в суд адвокат послала В. (для ознакомления). Очень долго не было ответа. Наконец, он пришел. Толстый. На иврите. Со слов переводчицы- секретарши ( она "русская") и со слов Мани (переводил Марк - внук Мани) В. писала, что в Харькове у нее был бизнес (косметический кабинет). Она его продала и, так как перевезти деньги в Израиль не могла (разрешалось только до 5000$), она обратилась к другу родителей, Владимиру Моисеевичу. Он и выслал эти деньги не ее счет. Он репатриировался в Израиль и смог поэтому как репатриант выслать любую сумму. А у нее было 20000$.

На самом деле Вова не был знаком ни с В., ни даже с ее родителями. Вику он даже никогда не видел и Люду с Юрой - тоже.

Еще она писала, что даже не знала о нашей с Мариком репатриации и что мы хотим у нее отобрать ее же деньги. Да еще мы должны за снятую ею для нас квартиру. И что найти нас все эти годы она не могла, так как не знает номеров наших теудот зеут .

Я второй раз онемела от вранья и наглости. С кем я имела дело все эти годы! Ужас!

Адвокат посмеялся, читая все это. Успокоил. Подал документы в суд. Я заплатила за судебные издержки 1600 шекелей, получила квитанцию.

А потом Марик заболел ( операция на спинном мозге). Было не до суда. А когда я пошла узнать, на двери адвокатской конторы висел большой замок.

Рассказала Ицхаку. Он поехал и все разузнал. Адвокат наш - хозяин конторы - обанкротился, бежал, его ищут. Наша дело пока забрать нельзя - до расследования.

Получив, наконец, документы, Ицхак обратился в коллегию адвокатов, нам продлили срок (он заканчивался - 7 лет) и дали бесплатного адвоката.

Еще короче:

Бесплатный адвокат (заключили с ним договор) работал, а потом сказал: чтобы не работать впустую, он должен знать, чем В. владеет. Есть ли у нее машина, драгоценности и пр. Для этого нужен сыщик. Нанять его не было денег, да и срок истекал, и мы забрали документы.

Пылятся на шкафу. Интересно прочесть их, да кто переведет...Вот и все. А сколько слез, переживаний...

ВОЙНА

12 июля 2006 года мы с Мариком приехали в больницу Нагарии на собеседование по поводу предстоящей операции камня в желчном пузыре (у Марика).

При выезде из больницы домой за воротами наше такси почему-то остановилось. Справа стояли еще два амбуланса. И в одном, и в другом работало радио. Я услышала многократное слово "Леванон" и поняла: что-то случилось на ливанской границе.

На следующий день, 13/VII под окнами грохнуло, как бомба. Дом вздрогнул. В соседнем доме заплакал ребенок и закричала женщина. Я тоже закричала:"Марик, бомба! Бежим в битахон!" На что он спокойно ответил:"Но, она уже упала. Зачем бежать? Не бойся." Так мы почувствовали войну. С этого дня выли сирены, грохот взорванных ракет, безответный вопрос: "Где? Люди там живы?" Соседи бежали при звуке сирены в битахон. Мы не могли. Катетер у Марика на животе не давал этой возможности.

Операция назначена на 18/VII, в 10.00. Быть в больнице надо было в 8.00. Я боялась, что из-за войны операцию отменят. И тогда что делать? Катетер надо ежедневно чистить. Хирурги мобилизованы. Что делать? Но позвонили из больницы:"Приезжайте." И мы поехали. Привез нас туда на своей машине Веня. Еще по дороге завыла сирена. Кроме нас, не ехало ни одной машины. Охранник объяснил: прием в подземном помещении (в бункере) - и показал дорогу .

Наконец, под землей. Стало спокойнее. В большом помещении - кровати. Из пациентов - только один Марик. Группа молчаливых врачей. Лица серьезные, замкнутые. Марика положили на кровать, подходили, смотрели, что-то делали за закрытой занавеской. Я находилась снаружи. Наверху все время грохотало. Окна были открыты, и грохот был слышен очень хорошо, хотя и приглушенно. Почему-то почувствовала себя, как в лесу, куда папа вывез нас в первую ночь войны 22/VI - 41 года. Тогда грохотало больше и страшнее - бомбы и наши зенитки. Грохот мощный. Здесь - другое, но знакомое. Узнаваемое через столько лет!

Подземная операционная была еще не готова, и Марика повезли через весь двор в операционную больницы. Пока везли, и я бежала рядом, сердце уходило в пятки от страха: боялась обстрела. Трусиха страшная! Перед операционной - длинная скамья. Там я провела много часов в ожидании. Время от времени выходили люди и по-русски или на иврите ставили меня в известность, что происходит. Такого отношения я не видела.

- Не беспокойтесь, операция началась.

- Все будет хорошо - аколь беседер .

Много-много слов на иврите. По улыбке и по тону понимала, что все идет нормально. Наконец, вышел ассистент хирурга Вайса - Григорий:"Не волнуйтесь. Операция закончилась. Пришлось делать полостную. Все нормально. Он спит - наркоз.

В реанимации:

- Не волнуйтесь, Марк проснулся. Ждем. Не знаем пока, куда везти.

- Да, много прошло времени, но решается вопрос с помещением.

- Все решилось. Будем в этом корпусе. Выбирают палату.

- Потерпите, есть палата, ее готовят к приему.

Наконец, в пятом часу вечера привезли в палату. Больница пустая. С первого дня войны больных выписали. Остались только тяжелые. И только один 1-ый этаж. Две палаты (мужская и женская). Хирургия, 2 урология, 2 кардиология. Хирурги - мужчины. И только одна женщина. По-русски говорят только женщина-хирург и ассистент Григорий. Врачи - фигуры колоритные. Интересно было за ними наблюдать. Вайс - ведущий хирург вел и оперировал Марика. Наблюдал Бикель. Вайс был очень внимательный. Никогда во время нашего визита катетер ( 7 месяцев до операции) не чистил. Только смотрел, закрывал и писал, что надо сделать. Но однажды сделал все сам - быстро, ловко, профессионально. Перед операцией, улыбаясь, что-то мне сказал. Боясь, что слова важные, я выскочила из кабинета, закричала:"Кто знает значение этих слов?"- и помчалась искать переводчика в регистратуре. Но меня вернули двое мужчин:"Он сказал: будет хорошо, пожелал успеха и вам пожелал успеха и терпения."

На обход пришли все хирурги. Нет Вайса. Hаконец, высокий, худой, флегматичный появляется Вайс. Не спешит. В кармане халата болтается пелефон. Лицо ничего не выражает. В цепочке врачей идет последним. После обхода первым медленно удаляется. Как видение. Bсе остальные еще долго болтают, смеются. Его там нет. Проходя мимо палаты, приветственно поднимал руку - здоровался с Марком. Приходит в палату - Марик в душе. Вайс терпеливо ждет, о чем-то думает, от всего отрешенный. Мне он улыбнулся дважды - перед операцией Марка и после операции, сказав:"Аколь беседер!" И приветственно поднял руку. Со мной он говорил мягко, доброжелательно, внимательно слушал, пытаясь понять. Потом молча уходил. Возвращался с переводчиком и объяснял, что и как. Подробно. Если не поняла, объяснял, пока не пойму.

Бикель

Плотный, широкоплечий, глаза сквозь очки, вроде внимательные, но холодные и безразличные. Такое сочетание.Вайс - главный - лечил. Бикель - наблюдал в промежутках между нашими визитами к Вайсу.

Напротив палаты Марика была комната, где хирурги отдыхали и питались. Бикель посещал ее чаще всех. Выходил, или доедая что-то, или что-то нес в руке.

Как-то в коридоре один из посетителей (араб) заканчивал разговор по телефону. Проходил Бикель, попросил телефон и говорил, говорил бесконечно. Араб нервничал (Я тоже). А он все говорил и говорил - за чужие деньги и время. Но хирург - хороший. Видел только рану. Может, так и надо.

"Англичанин"

Худенький, невысокого роста, очень быстрый, с копной белых густых волос. Надеть бы кепку - и готовый Гаврош. Руки в карманах, халат распахнут. не входил, а влетал в палату, так же быстро и легко вылетал. Очень внимательный к своим пациентам, очень доброжелательный, всегда с улыбкой, шутками. Его любили. "Англичанин" - потому что из Англии.

Григорий

Ассистент и помощник во всем Вайса. Рослый, молодой, здоровый парень. На ногах - шлепанцы. Свойский и раскрепощенный. Это он после операции много раз выходил и говорил со мной. Успокаивал.

Женщина-хирург

Была еще женщина-хирург. Неумело и густо накрашенная (веки, ресницы, губы, румяна). Вероятно, одинокая, так как все время кокетничала с мужчинами-хирургами, задевала их. Всегда слышен был ее смех. Но однажды утром приехала первая смена сестер ( в основном, "русские"). Их привозил и развозил по домам служебный больничный автобус. Сестры окружили ее: "Ой, как страшно. Как страшно!" Она ответила:"Ой, девочки! Страшно, жутко. Ноги отнимаются. Но кто будет лечить и ухаживать за больными? Так что, давайте работать." Я все видела и слышала и изменила мнение о ней. Зауважала. Сама она жила в Кармиэле и сказала мне:"Будьте в больнице. В Кармиэле страшно тоже. Сколько сможете - столько сидите здесь. Не надо вам, старикам, спешить домой".

Сирены выли беспрерывно. Всем было велено не выходить из палат, так как коридор был ближе повернут к ливанской границе. Так считали сестры. В больнице было много родственников больных. Больница заменяла бомбоубежище. В палате 8 человек "русских" и столько же арабов. При каждом взрыве возле больницы мы бежали к окнам в одном и другом конце коридора. Я видела густой черный дым, высокие языки пламени и кружащий над всем этим наш самолет. Почему он кружил, мы не знали. И только потом я увидела: с самолета тушат огонь. Вскоре окна загородили, и смотреть в окна можно было только издали.

Один раз я пошла к телефону. Вдруг страшный грохот потряс здание больницы. Дом затрясся. Бегом назад. Bстревоженные люди навстречу. Ракета попала в глазное отделение нового корпуса. Людей там не было, так как всего в больнице действовало несколько палат на первом этаже.

Через какое-то время по коридору быстро промчался маленький толстяк в белом халате со свитой каких-то людей. Он возбужденно что-то быстро говорил, а у палаты Марика остановился, показал на нее и отдал какие-то распоряжения. Я решила: переведут опять в бункер.

1 августа сказали: перемирие на 48 часов. Я поехала на такси домой. В больнице я спала, сидя в кресле. Зад резало, как бритвой,. Жутко больно. Подложенные три теплых одеяла не помогали. Bсе болело адски, думала, из-за кресла. И только дома в кровати поняла: кресло не виновато. Наверное, ночью, прижимаясь к спинке, вдавила внутрь копчик. (С этого времени и по сегодняшний день начались мои беды).

Утром еще не прошли 48 часов перемирия, или как это называлось. Только подъехали к больнице - взвыла сирена. Таксист исчез, как будто его и не было . А я уже открывала дверь.

Окна палаты выходили во двор. Была видна вереница амбулансов, медленно-медленно въезжающих в ворота. Цепочка. (Привозили раненых?) При звуке сирены за воротами пулей пролетали машины. Двор пустел. Но потом, спустя время, наполнялся людьми, и они ходили свободно, обычной походкой, как будто ничего не было.

Время шло. Я пошла в бухгалтерию узнать, можно ли при выписке доставить Марика амбулансом, и сколько это будет стоить. Бухгалтер выслушал просьбу, расспросил, как мы в такое время оказались в больнице, что с Мариком, в каком он сейчас состоянии, где и как я сплю, куда-то позвонил, вышел и вернулся с большим пакетом продуктов. Я взять отказалась, поблагодарила, но он сказал, что так принято в Израиле, и отказываться нельзя. Пришлось взять. Потом он вышел, вернулся с женщиной, она тоже дала мне большой пакет с фруктами. Очень неудобно и неловко. И удивление: какие хорошие люди!

После всего этого этот хороший, добрый человек сказал:"Миниамбуланс стоит 250 шекелей, за несколько дней до выписки зайдете ко мне для оформления, но очень вас прошу: если что-то вам понадобится, приходите, я помогу. А сейчас я донесу вам все это до лифта."

Пока 48 часов не было военных действий, и когда я вернулась из поездки домой (1-го августа), Марика в палате не было. Его перевели в инфекционную палату, так как у него была очень сильная инфекция. Сестра выдала мне пачку разовых перчаток, без которых к Марику нельзя подходить. И мне сказали следить, чтобы в коридоре он ни до чего не касался. В коридоре, облокотившись о стойку-стол медсестры стоял и что-то писал доктор Григорий. Молодой, видно, веселый, даже стоял он как-то по-другому: в шлепанцах, правая нога неподвижна, левая - приподнята, пятка вверх - вниз, вверх - вниз. Смешно. Спрашиваю:"Какая инфекция у Марка?" Не поворачивая головы отвечает: "Никакой инфекции у него нет." Бегу к сестре и говорю ей это... "Как нет? - отвечает она.- Он принимает сильнодействующие лекарства. Я сама ему давала!" Медбрат подтвердил: "У него самая страшная инфекция, из-за этого его перевели!" Я - снова к Григорию, он повернулся ко мне:"Инфекции у него нет. Просто мы хотим подержать вас здесь насколько возможно подольше. Вы люди немолодые, куда вы поедете в такое время? Думаете, в Кармиэле лучше? Там тоже ракеты. Что вы в таком состоянии Марка будете там делать? У вас есть там убежище?" Это было 1-го августа. А 4-го августа - обход. Палата большая, просторная и пустая. У окна в конце палаты - Марик. У входа в палату, действительно, с сильной инфекцией - молодой парень. Говорит на иврите и по-русски (с акцентом) . Обход, вероятно, с зав. Отделением - уж очень важный и впереди всех. Я вышла. Вдруг - страшный крик. Приоткрыла чуть дверь. Не доходя до Марика, как раз на середине, "Главный" кричит на Григория. Потом спросила парня, из-за чего был крик.

- Ругал сестру какую-то.

- За что?

- Не знаю. не понял.

Через полчаса заходит Григорий:

- Марк, вас выписывают. Прямо сейчас. Готовьтесь, - и вышел.

Мои мысли: парень все слышал, говорить не хочет. Значит ругали за то, что поместили здорового, в смысле не инфекционного больного в одну палату с очень серьезным больным. Такой вывод, так как парень отводил глаза. А я это заметила.

Спустил Марика в кресле лифтом медбрат к уже заказанному им такси, усадил в машину, и тут взвыла сирена. Где-то грохот ракеты. Страшно. Водитель ехать отказался: "Надо подождать". Медбрат ему:"Будешь ждать весь день и всю ночь." Поехали, вернее полетели. В дороге таксист попросил деньги. Только мы вышли из машины, как ее и след исчез, будто ее и не было. Завыла сирена, но мы уже были дома. Перевязку Марику надо было делать 2 раза в день. Нам разрешили это делать в купат-холим вблизи от нас. Рана была глубочайшая, жуткая. Как огромная пасть. Перед перевязкой ее необходимо было мыть с мылом. Ходим мы медленно. В купат-холим раз 5 при сирене всех прямо силой загоняли в закрытую без окон комнату. На столе - вода, конфеты и печенье. Первым бежал туда аптекарь. По дороге домой надо было подняться по лестнице на нашу улицу, перейти дорогу и пройти четыре подъезда при вое и грохоте. Дома при тревоге мы становились у входной двери и стояли, обнявшись, пока все не смолкало. В комнату безопасности Марик идти не мог, так как рану нельзя было стягивать.

На 14 августа вызов в больницу Нагарии на проверку. А пока Марик сам стал промывать и перевязывать. Я только помогала накладывать повязку. А он - молодец. Сам прекрасно справлялся. В купат-холим мы больше не ходили.

13 августа объявили о прекращении военных действий в 8 часов утра 14-го августа. 13-го августа сирены выли без передышки и грохотало весь день и всю ночь. Соседи бегали в битахон и не успевали даже выйти оттуда. Беготня мимо нашей двери - туда и назад. Страх. Но зато утром все закончилось, и в больницу мы ехали свободно, радуясь окончанию войны.