О бабушке (Воспоминания о Раисе Барац)

(в соавторстве с Арье Барацем)

Одни из самых теплых воспоминаний у меня связаны с бабушкой Раей. В детстве бабушка много рассказывала о своей жизни и родителях. При рождении ей дали имя Рахиль. Бабушка родилась в 1903 году в местечке Верба, откуда вскоре семья переехала в Ровно. Девочкой она любили бегать на кукурузные поля. Она расстраивалась, что у нее короткие волосы, и отрывала с кукурузы нитки, окутывающие ее, и делали из них длинную косу. Семья жила довольно бедно. Мать должна была держать корову и кур. Чтобы дать детям образование, отцу приходилось простаивать за конторкой по 14 часов, работая бухгалтером у родного брата в обувном магазине. Все дети кроме идиша знали русский язык. Но при этом уважение к родному языку они все сохраняли до старости.

Во время Первой мировой войны семья продолжала жить в Ровно. Много солдат и казаков дислоцировались тогда в городе. На Песах к ним приходил солдат-еврей. Мест в гимназии для приема евреев было мало, небольшой допустимый процент, и бабушка учились в частной гимназии какой-то баронессы. Рахиль ездила в гимназию в другой город. Теплые воспоминания у нее были связаны с этой гимназией. Рахиль относилась к лучшим ученицам. Как-то раз бабушка слегка махнула рукой, идя по коридору. Баронесса, видя это, сделала ей замечание: «Как такая воспитанная девочка машет руками!» Предполагалось, что девушкам махать руками не подобает. Бабушка в дальнейшем учила меня правилам хорошего тона и сдержанности. Бабушка вспоминала случай, происшедший в их гимназии, описанный в рассказе Ивана Бунина «Легкое дыхание» и повести Короленко «Дети подземелья».

Как-то раз, когда Рахиль ехала в гимназию в другой городок на поезде, увидела Николая II в шинели, стоящего на платформе. Царь тогда приезжал посетить госпиталь. 

Во время войны казаки насиловали еврейских девочек, и поэтому бабушку отправили в Тамбов. А затем и вся семья выехала из Ровно. Вскоре произошла революция, и началась на Украине гражданская война. Период смуты тоже остался в воспоминаниях бабушки. Она была молода, и юношеская беззаботность помогала ей видеть все эти перипетии легче, чем взрослым. Однажды Рая повстречала на улице атамана Махно в сопровождении целой свиты. Из-за частой смены власти их сосед имел дома разные флаги и вывешивал их по мере того, кто входил в город: белые, красные или анархисты. А другая соседка сетовала: «Ходила помолиться в Церковь, не помогло. Пойду в Костел и синагогу. Авось их Бог поможет». Она явно не понимала, что люди поклоняются одному и тому же Богу.

Город многократно переходил из рук в руки. При белых бывали еврейские погромы. Как-то пьяные погромщики чуть не вломились в дом, где пряталась их семья. «Несколько ночей, когда шли эти погромы, мы ночевали на чердаке. Нас, меня и Веру, почему-то душил нервный смех. А мужчины все остались внизу. Нас, Сюзика и папу отправили наверх. Папа не котировался как мужчина. Внизу остались только молодые. И мы сидели на чердаке. Было тихонько-тихонько. “Есть ли тут жиды?” – стучали в нашу квартиру. А дядя Солика с еврейским акцентом отвечал: “Никаких тут евреев нету”. Тогда как-то обошлось. Наверное, они тогда были пьяные. Они крепко пили». Евреям помогали прятаться преимущественно русские, а украинцы были большие антисемиты. Некоторые их родственники в то время уехали в Палестину. Это было время, когда первые сионисты призывали евреев переезжать в Палестину. Семьи покупали там землю, строили дома, занимались земледелием. Тогда стала появляться страна, которая позже возникла на карте мира.

Во время погромов еврейская молодежь организовывала отряды самообороны, которые перетекали в кружки, находившиеся под влиянием коммунистов. Революция эмоционально захватила и Рахиль, и она работала в комсомольской организации. Сначала она училась в Запорожье, а потом в конце концов осела с семьей в Харькове.

В этот период бабушка познакомилась со своим будущим мужем, моим дедушкой, Давидом Карташевым (Моселем). Дома дедушку звали сначала Видя, а потом имя трансформировалось в Витя. Дедушка, окончив Александровское коммерческое училище в 1919 году, участвовал в деникинском подполье, где взял себе кличку Карташев, в честь Тёмы Карташева, героя книги Гарина-Михайловского. Давид в Гражданскую войну воевал в Красной армии на Южном фронте. После войны они вместе с бабушкой учились в Харьковском институте народного хозяйства, после чего стали работать в области черной металлургии. В 1927 году у них родилась дочь Майя, моя мама. Женщинам не давали времени сидеть с новорожденными и у мамы была няня, а бабушке приходилось бегать домой кормить грудью во время обеденного перерыва. Бабушке то время надежд очень нравилось, она им восхищалась. Работающим женщинам давали каждый месяц по три дня во время женских недомоганий. Тогда же существовал партмаксимум, когда зарплата ответственных работников не должна была превышать 150% от уровня средней зарплаты в подконтрольных им учреждениях. В 1930 году их семья переехала в Москву. Дедушка стал работать в главке, а бабушка в Наркомчермете. Во время обеда сотрудники Наркомчермета ходили в ресторан в Славянский базар, и все заказывали там картошку с селедкой и ничего другого. Так всем нравилась это блюдо.

Бабушка в 1937 году работала в Наркомчермете, и возглавлял ее ведомство Орджоникидзе. Страх уже начинал сковывать страну. Как-то бабушка, подходя к работе, почувствовала волнение людей еще на улице рядом с учреждением. Сотрудники стояли группой и что-то обсуждали. Выяснилось, что Орджоникидзе покончил с собой. В то время уже стали много сажать людей.

В 1937 году Давида командировали в Ростов-на-Дону в качестве директора РОСТСЕЛЬМАШа. Бабушка не хотела бросать работу и осталась жить в Москве с дочерью. В декабре (17 числа) 1937 года Давида арестовали. О времени посадки мужа бабушка Рая вспоминала: «Когда Витю арестовали, то работница, которая помогала ему по хозяйству, мне позвонила и сказала об этом. Его арестовали на работе. А потом, как мне уже рассказывали, что его якобы очень быстро увезли. Что его арестовали в декабре, а в феврале увезли. Работница эта рассказывала, что пришли за вещами. Наверно его не привезли сюда (в Москву). У нас дома вскоре после ареста был произведен обыск. Вытащили книги из шкафов на пол, что-то искали. Тогда я решила поехать в Ростов. Я уже договорилась с моим начальником, что я уеду на три дня в Ростов. И попросила, чтобы это не было афишировано. Он согласился и оформил отпуск. Я уже взяла билеты. Вдруг ко мне домой прибегает Славка (сослуживец Вячеслав Рикман), и говорит: Вы не поезжайте. Поеду я с вашей матерью. Все боялись, что если я приеду, то меня арестуют, как и многих. Маме в Ростове сказали, что ей ничего не могут сказать. Сказали, пусть приезжает жена. – Какая вы ему родственница? Тёща – это не родственница. А я была уверена, что его привезли в Москву. Поэтому я ходила его искать в Москве. Я приходила в ГУЛАГ. Там, возможно, почему-то меня пожалели и сказали: “Вы знаете, к сожалению, у меня нет о нем сведений”. Но моей маме в Харькове о моей арестованной сестре Вере дали здесь сведения. Просто он не хотел ничего мне сказать о Вите. А я его ходила искать по всем тюрьмам. На Бутырке меня вообще не хотели впустить: “Его фамилия Карташев, а ваша фамилия Барац. Почему вы его жена? Как вы докажете, что вы его жена?” А тут, на мое счастье, в паспорте было записана Майя с фамилией Карташева. И он дал мне справку, что его там нет. И на Таганке я была». В это же время бабушка взяла опеку над своей племянницы Симой Белокриницкой, которая осталась без родителей. Ее отца Семена Белокриницкого расстреляли, а маму Веру, сестру бабушки, арестовали. Сначала Сима жила в Харькове у дяди Сюзика, а потом уже переехала в Москву к Рае. Бабушка об этом вспоминала: «Я стала оформлять опекунство. Состоялось заседание комиссии. Один из членов комиссии спросил: “Как же вы хотите взять к себе племянницу? Ведь вы сами – жена “врага народа”, как вы будете воспитывать ребенка?” Но у меня там был знакомый, который сделал мне знак глазами и произнес: “А они развелись”. Я промолчала и дело обошлось».

Когда началась война, бабушка осталась в Москве с министерством, а ее семья: дочь, племянница и мать – были эвакуированы в Свердловск. Сохранилась их переписка на идише. Моя прабабушка Сара писала только на идише.

После войны бабушка вышла замуж за бывшего сослуживца Вячеслава Рикмана, и у них родился сын.

Бабушка была светской, но в то же время у нее были привычки, которые были отголоском времени, когда она жила в Ровно. А на праздничном столе помимо обычных традиционных для Москвы блюд – студень и салат оливье – стояли и традиционные еврейские блюда: фаршированная рыба, цимес и яичный форшмак – эрмецибалас. Фаршированная рыба в моей семье не прижилась, моим детям она была безразлична, а эрмецибалас мы часто готовили на праздники. Каждую весну к нам домой приходил старый еврей в длинном темном пальто с крючковатым носом и приносил мацу. Бабушка разделяла посуду – на молочную, мясную и трефную. Трефная значит не кошерная, а смешанная. Бабушка пела песни на идише. Мама тоже знала некоторые из этих песен. Своим внукам бабушка рассказывала истории из библии про Иосифа Прекрасного. В СССР детям давали атеистическое воспитание, и такие истории можно было услышать только в семье.

Мой брат Леня (Арье) Барац вспоминает бабушку: «Рая была красивой остроумной женщиной, наделенной оптимизмом и сильным характером. Достаточно сказать, что в течение 11 лет она каждый день ходила в школу со своим сыном Евгением, страдающим синдромом Дауна. Она сидела с ним за одной партой, а по возвращению домой готовила с ним домашние задания. Ребенком я часто присутствовал на этих уроках, узнав о круговращении воды в природе и об опытах Торричелли задолго до того, как отправился в первый класс. 

Пламенная любовь к еврейству и Израилю сочетались у Раи с русским патриотизмом, а трезвость и ироничность причудливо уживались с верностью комсомольским идеалам ее юности.

С одной стороны, она говорила, что считает себя особо взысканной Богом из-за того, что принадлежит к поколению, увидевшему восстановление еврейского государства, но в то же время утверждала, что «ни за что бы не поехала в Израиль, потому что это капиталистическая страна».

Рахиль была хорошей молитвенницей. Она всегда деловито расспрашивала, чего, собственно, желает тот или иной человек и в какое время будет решаться интересующее его дело. Тогда она сосредоточенно молилась и, надо сказать, довольно успешно.

Имелись у нее и явные парапсихологические способности. Когда кто-либо из ее близких, проживающий в ином городе заболевал, она практически всегда знала об этом благодаря снам. Она точно узнала о смерти матери (даже видела во сне, что у нее водянка). Как-то ей приснился умирающий и просящий у нее воды Дзержинский. Выйдя утром на улицу, она увидела траурные флаги. Оказалось, в эту самую ночь он действительно умер. Но самым удивительным в ряду ее вещих снов был сон, в котором она увидела умирающую жену своего сослуживца, благословившую ее на брак с ним. Раиса была поражена, прочтя в газете, что женщина эта действительно в ту ночь умерла. А более чем через 10 лет, после того как был расстрелян ее собственный муж Давид, она действительно вышла замуж за этого вдовца – Вячеслава Рикмана.

* * *

Бабушка много вспоминала. Она рассказывала о своем прадеде почаевском раввине Ицхаке Гинзбурге, фигуре столь авторитетной, что полиция не смела заходить в его дом, чтобы задержать укрывающихся у него беглых кантонистов. Она рассказывала о его дочери – своей бабушке Юдит, с увлечением читавшей газеты под висящей на потолке керосиновой лампой, но в то же время отказывавшейся фотографироваться из опасения нарушить заповедь «не сотвори кумира». Бабушка вспоминала своего отца Симху Бараца, который на йорцайт ездил в Радзивилов на могилу своего отца Исаака, входя на нее только разувшись. Однажды на Йом-Кипур он заразился в синагоге сыпным тифом и бредил. «А как еврей может бредить?! – рассказывал его сын Ицхак. – Он распевал неилу!» В то же время внутри дома Симха не следил за тем, чтобы постоянно оставаться в кипе, а свое религиозное чувство сочетал с любовью к просвещению и мечтал, чтобы его дети послужили на научном поприще.

 Симха хорошо знал иврит, о чем свидетельствует наличие в его библиотеке книги Иова с непростым ивритским комментарием. Кроме того, по словам Раи, Симха публиковался в местной ивритской газете.

Симха говорил, что грех злословия распространяется уже на само мышление, что если у нас нет полной уверенности в чьей-либо непорядочности, то даже подозревать его оскорбительно. 

Однажды его сын Ицхак нашел золотую брошь и собрался подарить ее своей сестре Рае. Симха же настоял на том, чтобы находка была подарена жене Ицхака – Суре (Шуре), поясняя это тем, что она вошла в семью и требует к себе первоочередного внимания.

Сохранилась интересная характеристика, данная ему в августе 1918 года: «Областная кредитная комиссия при Московском еврейском обществе помощи жертвам войны считает своим приятным долгом выразить Вам свою признательность за понесенные Вами труды по ведению дел Тамбовской кредитной кассы, которая благодаря Вашей энергичной работе отличалась образцовой постановкой делопроизводства».

Умер Симха 17 марта 1928 года от сердечного приступа, вызванного волнениями за свою дочь Веру: из-за опасений медицинского характера врачи не разрешали ей рожать, но Вера все же решилась. Симха скончался через два дня после рождения своей внучки Симы Белокриницкой.

Мать Раисы, Сара Геер – была внучка почаевского раввина Ицхака. У Сары был превосходный голос. Еще до замужества ей предлагали уехать в Париж учиться оперному пению, но ее мать Юдит категорически возражала против такого рода карьеры. 

Сара обладала твердым характером и ярким чувством юмора. Многие ее высказывания стали поговорками в устах Рахили: «Чтоб я так знала мои цурес (горести)» — отвечала она на вопрос о малознакомом ей предмете. Уклоняясь от пересудов, она говорила: «Я не состою у Бога в стряпчих» или «Я у их изголовья не стояла». Однажды, когда речь шла о каком-то ухажере, она заметила: «Такую выгоду и у солдата можно получить». Знание иностранных языков считалось у евреев похвальным делом. «Подумаешь, – говорила она, – еще на одном языке выяснится, что он дурак». В 30-х годах Сара жила с Рахилью в Москве и сбивалась с ног, чтобы поддерживать в доме кошерную кухню. Комментируя эту ситуацию, она как-то сказала: «Если бы Анне Карениной требовалось разыскивать в Москве резника и приготовить курицу, ей бы уже было не до Вронского, был бы хорош и Каренин».

Было у нее также изречение: «Мой дом там, где моя кровать». 

Ее внучка Сима Белокриницкая рассказывала, что в том случае, когда кому-то удавалось Сару в чем-то убедить, она говорила: «Я как всегда покорялась и покоряюсь», но на самом деле она как раз постоянно настаивала на своем.

* * *

В семье Симхи и Сары Барац было пять детей: Исаак (1898–1978), Мордехай (Марк) (1899–1945), Рахиль (Рая) (1903–1988), Ревекка (Вера 1905–1943) и Израиль (Сюзик 1907–1977).

Довольно часто к нам в Москву по служебным делам приезжали бабушкины братья Исаак и Израиль. Они в разговоре друг с другом часто соскакивали на идиш. Все они в детстве обучались ивриту и могли свободно читать Тору. 

Исаак был экономистом, кончил Харьковский институт народного хозяйства, защитил диссертацию и в конце жизни стал деканом факультета в Харьковском инженерно-экономическом институте. В детстве и юности был религиозен. По словам Раи, однажды тяжело заболев, он отказывался употреблять некошерное мясо, хотя по мнению врача это очень бы укрепило его. В пору, когда он преподавал в институте, каждый раз перед лекцией произносил «Шма Исраэль». Однако с годами он это делать перестал.

Младший брат бабушки, Израиль, кончил в Харькове инженерно-экономический институт, защитил диссертацию по экономики. В конце жизни работал заведующим лабораторией в донецком НИИЧермете. 

Мне запомнились его рассказы о мудрых решениях царя Соломона. О двух женщинах, не поделивших младенца, я слышала раньше, но дядя Сюзик рассказал еще несколько историй.

Другая притча была о переодетых девушках и юношах, которых Соломон смог определить по тому, как они умывали свое лицо. К нему привели десять юношей и десять девушек, одинаково одетых в накидки с капюшонами. Он приказал принести тазики с водой и предложил умыться. Девушки умывались очень аккуратно, чтобы не замочить себя, умывали лицо, а юноши брызгались.

Была и такая притча. Два юноши пришли к Соломону с просьбой рассудить их. Каждый говорил, что именно он сын умершего и должен получить наследство. Соломон пошел к умершему и предложил юношам бросить нож в отца. «Кто попадет в сердце отцу, получит все наследство», – объявил царь. Один их юношей сразу же отказался, а другой согласился. Тогда Соломон отдал наследство настоящему сыну, отказавшемуся бросать нож. 

Четвертая притча была о денежной ссуде. К Соломону пришли двое. Один из них взволновано сказал, что одолжил другому, но тот не хочет отдавать долг. Соломон предложил поклясться, что он все вернул. Тот, кто брал деньги, согласился. Он отдал трость, на которую опирался, своему спутнику, чтобы она ему не мешала, вознес руки к небу и воскликнул: «Я клянусь, что деньги отдал». Тогда Соломон взял и сломал трость, а из нее посыпались монеты.

Дядя Сюзик был довольно ироничным. Как вспоминал Леня: «Всякая его речь, начинаясь как будто серьезно, иногда даже торжественно, незаметно сбивалась на иронический тон, а завершалась обыкновенно и вовсе дурашливо. Помнится, однажды он прикрикнул на автомат с газированной водой, «съевший» у него монету: «Ух, антисемит проклятый!»».

На Сюзика был похож его старший брат Митя, который тоже был легким в общении, доброжелательным, с чувством юмора. Он окончил Харьковский медицинский институт и далее работал педиатром в медицинских учреждениях Донецка. Сочетал руководящую работу с лечением детей в поликлинике и больнице, где его очень многие знали и ценили. Умер Митя в 1945 году от инфаркта. 

Их сестра Вера, как я уже писала, умерла от воспаления легких в Мордовском лагере НКВД во время войны.

Все эти еврейские родственники создавали дома какую-то особую атмосферу, несвойственную русской части моих родных со стороны отца.