Воспоминания
Мне было 5 лет, когда началась война. Отец – Ярголин Лев Мойсеевич, 1909 года рождения, уроженец г. Минска. Родители отца, потомственные учителя, умерли от тифа в 1914 году. Остались двое детей – отец и его младший брат Гриша. Их отдали в детский приют, затем, при Советской власти – в детский дом – до совершеннолетия. Там они получили образование и воспитывались в духе революционных идей. Отец был в числе первых комсомольцев 20-х годов. В 1932 году вступил в партию. Из детдома он был направлен на работу в г. Мозырь, в фанерную артель – рабочим. Здесь проявились все его организационные способности. Он был лично знаком с Верой Хоружей, организовал комсомольскую ячейку, вел большую пропагандистскую работу в коллективе, выступал на радио, был внештатным корреспондентом многих газет. Был истинным коммунистом, честным, справедливым, безотказным. В свое время был направлен в г. Ленинград в институт имени Стасовой, и, закончив его, был назначен ответственным секретарем ЦК МОПР по Калинковическому району. Но мой отец был человеком с ограниченными возможностями, был инвалидом по зрению. И когда началась война, его в армию не призвали, а направили в военкомат для организации мобилизации в районе. Отец почти не находился дома, он пешком ходил по деревням, ночевал, где приходилось – выполнял свое задание.
Наша семья: отец, мать, трое детей и дедушка жили в Калинковичах на улице Дзержинского, на этой улице было всего несколько домов, а вокруг – сосновый лес, а напротив дома – песчаный карьер, для нас, детей, это было местом игры. Нас было немного – в основном, мальчики из соседних домов. Война уже шла, но нас, детей, особо не тревожила, мы играли в свои игры. Но в один день, это было в середине июля – все сразу изменилось. Над лесом появился самолет , он стал снижаться, и с самолета начали падать, как нам тогда показалось, шары, затем в шарах появились люди. Для нас все это, впервые виденное, показалось чудом. Мы побежали посмотреть на это поближе и увидели немецких диверсантов, которые сворачивали парашюты и переодевались в другую форму. Один из нашей компании, мальчик, ему было 9 лет, сразу понял, что это немцы и начал нас гнать назад. Мы прибежали домой, сказали дяде Мотелю (он был нашим соседом, ему было уже больше 50 лет, и у него была лошадь). И он сразу с этим мальчиком поехали в военкомат. Через некоторое время с ними появились солдаты с винтовками и бросились в лес, конечно, уже «искать ветра в поле». Для нас, детей, этот день стал началом войны. Нас перестали пускать играть в карьере, многие семьи стали уезжать, некоторые уехали и раньше. Наша семья и семья Мотеля вообще решили не уезжать, особенно на этом настаивал дедушка, он говорил, что немцы в первой мировой войне евреев не трогали, не убивали. Но уже в конце июля отпустили из военкомата отца, и ему сказали срочно эвакуироваться с семьей, так как будет идти последний эшелон.
У нас даже не было времени кое-что взять. Как стояли, так и бросились бежать на станцию. Эшелон уже стоял на станции. Товарные вагоны были битком набиты людьми. Нас с трудом втиснули в этот товарняк. Товарный вагон был оборудован по бокам рядами полок, на которых лежали и сидели люди, прижатые друг к другу. Моей матери с грудным ребенком (братику было полгода), мне и восьмилетнему старшему брату место на полке уступили двое мужчин. Отец и дедушка притиснулись в середине у прохода. И мы поехали. Ехали долго, без остановок, хотя раньше говорили, что делают остановки на каждой станции для всяких нужд. Кто-то начал говорить, что подъезжаем к Киеву. Через щели в двери и маленькие окошки наверху начал просачиваться запах гари. Проехав еще немного, многие потянулись к двери и окошкам. Огненное пламя охватило весь Киев. Киев горел после налета и бомбежки. Ужас охватил сразу всех: кто плакал, кто молился, затем – полная тишина, даже дети не плакали. Мы ехали, не останавливаясь, дальше, но недолго. Наш состав стал маневрировать, начались рывки, кто-то даже с верхней полки падал, и вдруг состав остановился. Двери растянулись и раздались крики: «Все в лес!» Из вагона стали прыгать, образовалась толпа, люди падают, на них другие, кто поднимается и бежит, кто продолжает лежать. Моя мама держит братика на руках и меня с другой стороны, и мы бежим в лес. Отец и дедушка со старшим братом еще немного раньше выбрались из толпы и тоже бегут недалеко от нас. Над эшелоном летают два самолета. Задние вагоны горят, то тут, то там взрываются бомбы, слышны страшные крики, стоны, вопли. Страшный ужас. Добежав до леса, все как будто растворились в нем. Наш состав, благодаря мужеству и мастерству машиниста, во время бомбежки не стоял, а маневрировал и смог после отлета немецких самолетов отцепить горящие вагоны и в уцелевших собрать оставшихся в живых людей. Тут же попалась большая яма, где похоронили убитых. Было много раненых, которым кто мог оказывал помощь. Наш состав двинулся дальше, теперь были уже более частые остановки. На каждой остановке копали ямы и хоронили людей, умерших от ран. Состав стал уже останавливаться на станциях, к вагонам подходили местные жители, приносили хлеб, молоко. Были и медработники, которые оказывали помощь раненым и больным.
И так мы доехали до Пензы. Не помню, всех или только наш товарняк – людей высадили здесь и распределили по районам и деревням. Наша семья попала в Мокшанский район, село Бибиково. Ехали на подводе, запряженной «дохлой» лошадкой. Нас, детей, уложили, мама сидела сзади, дедушка и отец шли пешком. Сколько времени ехали, не знаю, потому что мы сразу провалились в сон, измученные напряженной, трагической дорогой.
Село Бибиково оказалось небольшой деревней, заросшей бурьяном. Взрослое мужское население было призвано в армию. В деревне оставались старики, женщины и дети. Почему-то много было пустых изб. Нас поселили сразу в небольшую избу на окраине деревни. Отец сразу отправился назад в район для назначения на работу. Его как коммуниста и инвалида по зрению включили в агитбригаду и назначили заведующим избой-читальней в селе Бибиково. Вскоре нас переселили в другую избу, где был радиорепродуктор, единственный в селе. Это была черная тарелка, которая не всегда включалась, но иногда можно было услышать голос Левитана. Отец с первых дней эвакуации включился в работу. В деревне был дом, который отдали под избу-читальню. Вычистили там все, поставили скамейки. Отец заказывал плакаты, газеты, книги, которые привозил из района почтальон. И потянулись люди из ближайших деревень в эту избу-читальню. Отец был прекрасным пропагандистом и оратором. Люди слушали его затаив дыхание. Его слова, что победа будет за нами, воодушевляли людей, давали силу перенести все невзгоды.
Отец вместе с агитбригадой на лошадке, а другой раз и пешком ходили по деревням, собирали теплую одежду, валенки, рукавицы, носки для фронта. Его неделями не было дома. Зимой, в мороз носил ветхое летнее пальто, фуражку и рваные ботинки с галошами. Он не позволял никому, и себе в том числе, взять что-либо из вещей, которые они собирали для фронта. За свой труд в агитбригаде во время войны в 1945 году его наградили медалью «За доблестный труд во время войны».
Наша жизнь в селе Бибиково была очень тяжелой – голодной и холодной. К нам из Саратова привезли совсем больную тетю Галю, мамину младшую сестру, с ее новорожденной дочкой Ритой. Она эвакуировалась раньше нас и попала в г. Саратов. Когда ехала на машине из Саратова в деревню, машина на ухабе перевернулась, и ее трехлетний сын погиб, а она с травмами попала в больницу, и там родилась Рита. И каким-то образом узнали, что родственники живут в Пензенской области, и поэтому ее привезли к нам.
Вспоминать о жизни в селе Бибиково мне очень тяжело. Из того, что помню – это постоянный голод, вши и тараканы.
Нашим кормильцем была моя мама Таня. На ее плечи легли все тяготы жизни в эвакуации. Она была сама больным человеком, но в то же время - ломовой лошадью, благодаря которой мы выжили. В селе, где мы жили, работы не было, почему-то никто там ничего не сеял, не убирал, как я помню. Мама ходила за 6-8 км в украинский хутор, где всегда была работа. Она могла все делать добросовестно: и пахала, и сеяла, мыла полы, стирала. Делала все, что ее просили. Кроме того, она еще умела гадать! (Конечно, это делалось в тайне от отца.) Однажды к ней пришла женщина с извещением о гибели мужа на фронте. Попросила маму погадать, и, когда мама ей сказала, что муж жив и скоро вернется, в это, конечно, никто не поверил. Но это случилось: муж вернулся живым, хотя и раненым. После этого мама перестала гадать, она боялась, вдруг ошибется.
Помню своего дедушку, такого добродушного, спокойного, с рыжими волосами и бородой. Дедушка всегда зимой ходил с саночками в лес, собирал хворост для печки. Иногда брал с собой моего старшего брата. Однажды в лесу они нашли дохлого замерзшего козла и привезли его домой. Поставили около печки, чтобы оттаял. И для нашей семьи всю зиму был праздник. Мы похлебку ели с мясом.
Что мы только не ели там: и гнилую картошку, и хлеб из полыни, и всякую траву. Однажды мы с братом нашли траву сладкую, наелись, потом раздулись животы, нас чуть спасли.
И вот настал 1944 год. 14 января голос Левитана сообщил об освобождении г. Калинковичи. Какая была радость!!! Помню слова дедушки: «Неужели я увижу свою родину!» Но дедушка не дожил до этого дня – 3 февраля дедушка умер. Пришло извещение о гибели мужа тети Гали. И мы, изнуренные, измученные, изголодавшиеся стали готовиться к возвращению домой.
И вот отцу дали разрешение на возвращение в Белоруссию, в г. Калинковичи. Это была весна 1944 года. Ехали мы домой в таком же товарном вагоне, доехали до Новобелицка, и наш состав подвергся бомбардировке немецких самолетов. Опять было много погибших и раненых. Наш состав повернули назад, и высадили нас в Новозыбкове. Нас расселили по квартирам. Помню ночью нас подняли по воздушной тревоге. Налет немецких самолетов на Новозыбков. Все, кто мог, бросились в бомбоубежище. Много было разрушений, много домов горело и много было жертв этого налета. Нам суждено было и в этот раз уцелеть!
Только после освобождения г. Минска от немецких оккупантов мы вернулись в родные Калинковичи.