Всё на свете является чудом

Я всегда извиняюсь перед своими гостями за тесноту и беспорядок в доме, но в тоже время этот беспорядок, наверно, единственно возможный порядок в моей жизни, а эта комнатка — мой единственный дом в Израиле. Для книг не хватает места в шкафу — они стопками стоят на полу. Шляпы занимают угол, лежат на полке и на кресле. Для них тоже нет другого места. Эти шляпки – одновременно и головной убор, и театральный реквизит, элемент костюмов, в которых я выступаю. Письменного стола у меня нет, как, впрочем, нет и обеденного. Конечно, хотелось бы, чтобы квартира была побольше, но я не избалована комфортом. Все квартиры, в которых я жила, всегда были плотно заселены. В детстве – родители и родственники. Потом десять лет скитаний вместе с мужем и детьми между двумя домами — моих родителей и родителей мужа. Наконец свой дом — небольшая двухкомнатная квартира в центре Тбилиси, в которой мы прожили вплоть до моего отъезда в Израиль. У меня плотный график: бассейн, занятия в хоре, изучение иудаизма, концерты. Два раза в неделю — хореографическая студия «Золотые шаги», в которой занимаются пожилые люди (а нашему руководителю Геннадию Кореневскому, балетмейстеру из Санкт-Петербурга, уже исполнилось 90 лет). Я в детстве не училась танцам и начала заниматься хореографией после семидесяти. Ни танцовщицей, ни актрисой быть не собиралась, но с шести лет училась музыке. Музыка постоянно звучала в доме моих родителей, отец хорошо пел, и с родителями я ходила в оперу. Участвовала в школьных спектаклях. В «Трёх мушкетёрах» играла Миледи. Из-за этой роли я очень расстраивалась и злилась, хотела быть Констанцией, но назначили другую девочку, такую тихую, скромную, хорошую. А я тихой и скромной не была, в детстве я была мальчишкой. В школе у меня был друг Армен Зурабов, очень талантливый юноша. Он написал пьесу, которая называлась «Пушкин». Её ставили в настоящем театре, в тбилисском ТЮЗе, но играли в спектакле школьники. Я играла роль девушки-крестьянки, в которую был влюблён Пушкин, а потом роль няни. Я была отличницей. Мне легко давались точные науки, я видела себя физиком и математиком. Однажды, когда мне было 9 лет, мы с братом поехали в пионерский лагерь. Там на спортивной площадке меня увидела наш аккомпаниатор и спросила, не хочу ли я танцевать. Предложила станцевать испанский танец, показала мне несколько движений. И вот концерт. Я танцую, и мне аплодируют, даже кричат «бис». Когда в воскресный день мама приехала навестить нас с братом, начальник лагеря ей сказал, что у меня танцевальный талант и надо меня отдать в балет. И вот мама предложила мне выбрать между балетом и фортепиано. Я ответила, что балет – это несерьёзно, а фортепиано – серьёзно. Поступила в музыкальный техникум, окончила его. Меня рекомендовали в консерваторию, я уже выступала там с оркестром, но музыка была серьёзнее балета, а физика — серьёзнее музыки, и я без колебания отказалась. Однако жизнь сделала другой выбор: я стала не физиком, а филологом, и сорок лет посвятила этой профессии.

Я из простой еврейской семьи. Мама, Тауба Иосифовна, окончила сельскохозяйственный техникум, работала машинисткой. Она не очень хорошо говорила по-русски, делала неправильные ударения. Папа, Моисей Бенционович, в молодости не получил образования, но уже в зрелом возрасте самостоятельно изучал алгебру и английский язык. Папа знал иврит. До революции он, обладая хорошим голосом, был хазаном в синагоге, а потом стал убеждённым большевиком, поверил в идеалы революции, в возможность всеобщего счастья, равенства, братства. Хотя папа работал в партийных органах, это не мешало ему петь своим детям молитвы на иврите. Мой младший брат, который живёт в Латвии, нашёл очень интересные и неожиданные факты о нашем отце. Оказывается, папа участвовал в войне 1914 года и даже был георгиевским кавалером. Я жалела и уважала папу. Он не хотел комфорта для себя и своей семьи, потому что были люди, которые жили в худших, чем мы, условиях. А мы всю жизнь жили в одной комнате без удобств: туалет и вода были «внизу». Папа сказал, что, пока все не выйдут из подвалов, он не согласится жить в отдельной квартире. При этом к нам приезжали родственники отовсюду и жили у нас, вместе с нами, в единственной комнате. Папа был почётным гражданином города Тбилиси, получал так называемую персональную пенсию, которую советская власть давала старым большевикам: 160 рублей. Половину этой пенсии он отдавал государству. Однако после всего, что отец пережил во время «культа личности», он был разочарован и надломлен. Он умер в 73 года, и тогда моя мама сразу же получила трёхкомнатную квартиру.

В 1933 году я начала учиться в школе № 100 города Тбилиси. Это была еврейская школа. Мы изучали грузинский, русский и родной язык. Родной язык в школьных программах не расшифровывали, но это были идиш и иврит. В 1937 году, когда я кончала четвёртый класс, директора школы арестовали, нашу еврейскую школу закрыли и открыли русскую, но по составу учеников она оставалась еврейской. Идиш и иврит из программы убрали, остались грузинский и русский. Потом добавили немецкий. Учителя были очень интересные люди разных национальностей: евреи, армяне, грузины. В Тбилиси был целый район, который назывался Немецкая колонка (колония). Была и немецкая школа, которую тоже ликвидировали. Все предметы в школе преподавали на немецком языке, на очень высоком уровне. Мой муж окончил семь классов этой школы, а потом учился в русской. Его старший брат успел окончить эту немецкую школу. В начале войны немцев выслали в Среднюю Азию, остались только отдельные преподаватели. Они были интеллигентными, образованными людьми. Во время войны мы не хотели учить немецкий язык — в знак протеста. Учительница была немка, и она очень обижалась на нас. После войны уже были женские и мужские школы. Я окончила женскую школу в 1946 году с золотой медалью, мечтала о физике и математике, собиралась поступать в тбилисский университет на физтех, но меня не приняли. Золотые медалисты поступали в вузы без экзаменов, но мне сказали, что 5% медалистов уже зачислены в университет, и мне нужно прийти на будущий год. Я поступила в университет в 1947 году, но не на физтех, а на филологический факультет. Туда поступал мой будущий муж Отар Бендукидзе. Увидев меня, он сразу сказал: «Это моя невеста и моя будущая жена». На филологическом факультете было не много парней, 10–12 на 60 девушек, но все эти парни за мной ухаживали. Отар был высокий, стройный, красивый. Он пришёл с фронта, был старше всех на курсе. И был умелый ухажёр. Он посвящал мне стихи: «…В тебе, такой чистой, весёлой, наивной, нашёл я кумир, что превыше природы». Как можно было не влюбиться в такого мужчину? И он меня очень любил. И ревновал. На первом-втором курсах университета я начала заниматься художественной гимнастикой, и мне предложили выступить на соревнованиях в составе университетской команды. Подобрали ещё девочек из грузинских групп. Нам сшили хитончики — очень красивые костюмы для выступлений. И мы начали тренироваться. За две недели подготовили программу. На соревнованиях я завоевала серебряную медаль, и мне теперь предстояло ехать в Москву на всесоюзные соревнования. Но поездка не состоялась. Отар, конечно, присутствовал на соревнованиях и на церемонии награждения. Что же он сделал? Провожая меня после соревнований, он поднялся прямо ко мне домой и попросил моей руки у родителей. Я уже была в его доме, он приводил меня к себе. Все меня признали — мать Отара, мой будущий свёкор — все. Только тётка Отара была против нашего брака, пыталась помешать. Она считала, что он должен жениться на грузинке, и приводила в его дом девушек-грузинок, знакомила, а когда мы поженились, не стала ходить к нам в гости. Мой папа тоже был против. Но разве нас можно было остановить? Мы были молоды, уверены в себе, влюблены. Соревнования, о которых я говорила, проходили 30 октября. Мой будущий муж сказал: «Через четыре дня мы поженимся». А в то время, чтобы оформить брак, в загсе нужно было ждать 30 дней. Он по знакомству устроил так, чтобы было быстрее, и через четыре дня после соревнований, 4 ноября 1948 года, мы поженились. На этом моя спортивно-театрально-танцевальная карьера закончилась. Сорок четыре года прожили…

Благодаря мужу я попала в потрясающую семью, в среду грузинской интеллигенции. Его отец, Виссарион Порфирьевич Бендукидзе, в молодости был оперным певцом. Позже приобрёл более практичную профессию финансиста и работал в министерстве финансов руководителем отдела сберегательных касс. И ещё у него было увлечение – художественная фотография. Он много меня фотографировал. Мать мужа — русская, Варвара Павловна. Она росла сиротой, и родственники отправили её в Одессу, в Институт благородных девиц. После окончания института она приехала в Грузию, в Тбилиси, и встретила здесь своего будущего мужа Виссариона. В семье Бендукидзе было трое детей: сыновья Георгий (старший) и Отар, дочь Нуну. По паспорту моего мужа звали Павел: Павел Виссарионович Бендукидзе. А дома и среди друзей он был Отар. 5 декабря 1948 года, в день моего рождения, ко мне, к моим родителям в первый раз пришла семья мужа: свёкор, свекровь, золовка и деверь. И вот вечером 5 декабря поднимается тост. Мой папа, как старый большевик, встаёт и говорит: «Выпьем за Конституцию. 5 декабря — день сталинской Конституции!». Встает мой свёкор: «Давайте на сегодняшний день назовём Конституцией — Симу и выпьем за здоровье Симы – Конституции!». Все пришли в восторг, зааплодировали. Но мой папа был уязвлён, шокирован. Этот короткий эпизод я вспоминаю всю жизнь, наверно, потому что в нём, как в капле воды, отразилось наше время. Конечно, Виссарион Порфирьевич мог промолчать, но он никогда не скрывал своего отношения к Сталину. Шёл 1948 год, и за идеологически неверные шутки можно было поплатиться. Как относились ко мне родители мужа, можно судить хотя бы по старой, 1948 года, фотографии. Её сделал Виссарион Порфирьевич. Нарядов у меня тогда не было, и мама связала мне платье. В нём я и сфотографирована. Виссарион Порфирьевич водил меня в оперу и знакомил со своими друзьями. Он говорил с гордостью: «Знакомьтесь! Это моя невестка Сима». Когда много лет спустя Виссариона Порфирьевича не стало, я рыдала, а мой папа, Моисей Бенционович, недоумевал: что же потеряла его дочь? Свёкор дал имена моим детям. Мою дочь он назвал Манана, или Нана, как нравится дочери. Это имя носили самые выдающиеся женщины в истории Грузии. Мой сын – Георгий. Это имя сохранялось в их семье. Старший Георгий — Жора, мой деверь, брат мужа; мой сын Георгий – Гоги, мой внук Георгий – Гия. Давали разные домашние имена, а имя Георгий Бендукидзе продолжалось. Здесь, конечно, уже другое. Мой внук Гия женился на марокканской еврейке. Внучка Татьяна вышла замуж за выходца из Йемена. Мои правнуки носят имена Дан, Эйтан, Илан. Они говорят со мной на русском языке. Зять из Йемена также освоил русский, а я неплохо говорю на иврите. Так в нашей семье переплелись разные языки, разные культуры и традиции. В семье Бендукидзе были замечательные люди. Двоюродный брат Виссариона Порфирьевича, Автандил Доментьевич Бендукидзе — математик, профессор Тбилисского университета; его жена, Джульетта Акакиевна Рухадзе, – историк и культуролог, также работала в Тбилисском университете. Их сын Каха Бендукидзе – известный предприниматель, политик, филантроп. Он окончил биологический факультет Тбилисского университета, защитил диссертацию в Московском университете, а затем занимался бизнесом в России. Стал генеральным директором холдинга «Объединённые машиностроительные заводы», потом его пригласили в Грузию. Он был министром в правительстве М. Саакашвили. Каха возглавил экономические реформы в Грузии, создал Фонд знаний – благотворительную организацию для поддержки образования и науки. Может быть, мои правнуки когда-нибудь захотят узнать историю грузинской ветви семьи.

Я вышла замуж в 1948 году, на втором курсе университета, а в 1951 году, на четвёртом, у меня родился первый ребёнок. Университет я закончила в 1952 году и получила направление на работу в педагогическое училище. Как я кончала университет, не знаю: с головой была погружена в домашние дела, но всё равно хорошо закончила. В педучилище я занималась методикой преподавания русского языка в детских садах и в начальных классах школы. Потом меня рекомендовали в аспирантуру, и я поступила. Во время учёбы в аспирантуре, в 1954 году, у меня родился второй ребёнок. Тем не менее, все экзамены сдала на «пять». С самого начала семейной жизни все бытовые трудности, все заботы о доме и детях легли на мои плечи. Мне приходилось много работать, чтобы содержать семью, и это было очень тяжело. Я дала хорошее образование своим детям. Они закончили университет. Дочка Нана — физик, сын Георгий окончил филологический, кандидат филологических наук. Дочь и сын получили также музыкальное образование. Муж занимался своей профессией, карьерой, друзьями. Он был хороший журналист. Вначале работал сотрудником отдела науки и культуры ЦК компартии Грузии, потом в редакции газеты «Заря Востока», заместителем главного редактора «Вечернего Тбилиси», затем стал редактором газеты «Железнодорожник Закавказья». Несмотря на семейные заботы, я много и с увлечением работала. В педагогическом институте им. Пушкина и в университете я читала курсы по стилистике художественной литературы, языку художественных произведений, истории древнерусского языка, по старославянскому языку и другие. В 70-х годах я начала преподавать русский язык иностранным студентам и аспирантам. Потом меня пригласили в политехнический институт, и там я обучала русскому языку студентов грузинских групп. Вначале это были студенты геологического факультета, а затем и других специальностей. С каждой новой группой мне приходилось осваивать новую терминологию. У меня были студенты и аспиранты из стран Латинской Америки и Египта. Я преподавала русский язык на базе английского. Занятия строились так, чтобы наши ученики в итоге могли написать научную работу на русском языке. Полгода у меня учился студент из Франции, инженер по двигателям внутреннего сгорания Жан Пьер Брандес. Я занималась с ним ежедневно по 6 часов в день у себя дома. Потом сопровождала в прогулках по городу, на концерты, в театр, на разные мероприятия, знакомила с культурной жизнью Тбилиси. Я стремилась к тому, чтобы он освоил лексику и фразеологию из разных областей жизни. Вот что он написал мне на память: «Любимой преподавательнице Симе Моисеевне — за то, что она помогла мне изучить любимый русский язык. Льщу себя надеждой будущих встреч в Вашей тёплой стране». Вот это «льщу себя надеждой будущих встреч» появилось у моего ученика после чтения русской классики, когда он говорил уже без ошибок. Жан Пьер познакомил меня с преподавателями Сорбонны и Коллеж де Франс, которые приезжали в Тбилиси в командировку. В 1983 году меня направили в Италию преподавать русский язык в Миланском университете. Мы работали на острове Эльба. Там базовым был итальянский. Я прошла интенсивный курс изучения итальянского языка. Моими студентами были итальянцы, англичане, французы, немцы. Были студенты из разных стран, разных возрастов и профессий: студентка Миланского университета и генерал Интерпола. Работа в Миланском университете длилась меньше года, потому что это был международный курс по интенсивному изучению русского языка. После возвращения из Италии я продолжала работать с иностранными студентами и специалистами. Около года обучала русскому языку профессора Дюкского университета (Северная Каролина, США). Он был специалистом по космическим исследованиям, и мне пришлось изучать соответствующую терминологию. В период работы в Тбилисском университете я побывала в Киеве, во всех прибалтийских республиках, поскольку там университеты, и у нас были контакты с преподавателями. Я была в Санкт-Петербурге и, естественно, много раз в Москве. Каждые три года – курсы повышения квалификации. Я не могла уезжать надолго, потому что моя мама была больна.

От многого приходилось отказываться. Может быть, поэтому где-то в середине 70-х у меня появилось новое увлечение — альпинизм. В Тбилиси у меня была подруга, филолог Марина Джикия. Она была опытной альпинисткой и приобщила к альпинизму меня. Мне было за пятьдесят, о спортивных результатах я не мечтала. Начала тренироваться только для того, чтобы поддерживать физическую форму, выезжать на природу. Вместе с Мариной мы поднимались в горы, ездили на тренировки в Бакуриани, катались на горных лыжах. Несколько лет она тренировала меня. Исподволь, незаметно накапливался опыт, и вдруг оказалось, что я могу соревноваться с молодыми. Тогда я приняла участие во всесоюзных соревнованиях по альпинизму. Мы совершили восхождение на гору Куро — это первая категория трудности. Куро находится в Грузии, вблизи Казбека, она в составе хребта, разделяющего долины Терека и его притока реки Кистинки. Высота горы 4071 метр.

В 1989 году умерла моя мама, а через три года я решилась на репатриацию. Дети выросли и жили своими семьями, растили своих детей. Мне было уже 65 лет. В Израиле не было никого. Муж дал мне разрешение на выезд, хотя до конца не верил, что я могу уехать одна. Мой отъезд был для него потрясением. Я приехала в Израиль, в Иерусалим, в 1992 году. Меня поселили в гостинице Тират Бат Шева. Начала учиться в ульпане. Здесь я встретила Марка Гуровича. Он сразу обратил на меня внимание. Приглашал на концерты. Мы гуляли, ездили на экскурсии. У Марка была кардиальная астма. Вскоре он сделал мне предложение. Он сказал: «Я не жилец на этом свете, мне остался год. Но если ты согласишься скрасить мне этот год, я буду счастлив». Он прожил три года. И это были самые счастливые годы в моей жизни. Мы путешествовали по Израилю, ездили в Париж. Когда мы собрались во Францию, я позвонила моему бывшему ученику Жан Пьеру Брандесу. Он встретил нас в аэропорту, отвёз в гостиницу и каждый вечер после работы проводил с нами. Нас принимали мои старые знакомые, преподаватели Сорбонны и Коллеж де Франс. Одна из них показала нам Версаль, другая сняла для нас комнату на Монмартре. Это была замечательная поездка.

Вернувшись из Парижа, мы окунулись в атмосферу иерусалимской жизни. Посещали клубы пенсионеров, танцевальные вечера. Однажды в клубе пенсионеров ко мне подошла аккомпаниатор. «Вы очень хорошо танцуете, — сказала она, – не хотите участвовать в конкурсе?» И предложила мне испанский танец. Села за инструмент и сыграла ту же самую мелодию, под которую я танцевала когда-то в детстве, в пионерском лагере! Как будто жизнь сделала круг и вернулась к своему началу. Что со мной было! Я вспомнила движения танца, который танцевала много лет назад, а потом начала импровизировать. Меня направили на конкурс. Я выступила и заняла первое место. Так Бог сказал мне: «Ах, ты не хотела танцевать тогда, так вот танцуй сейчас!». Марк стал мои импресарио, режиссёром, костюмером. Он организовывал все мои выступления, вдохновлял, поддерживал, сопровождал. Носил за мной костюмы, помогал переодеваться. Нужны были его любовь, доброта, его энергия и преданность, чтобы я поверила в себя и начала танцевать. Я выступала везде — в зале Жерар Бахар, во Дворце конгрессов… Меня узнали, стали приглашать.

Я видела Марка сильным, энергичным и забывала, что он болен и обречён. 1 июля 1995 года мы встали в прекрасном настроении. Была суббота, и он предложил пойти пешком в Рамат Рахель, провести там полдня. Мы обычно ходили туда. Расстилали ковёр, брали шахматы, карты, еду. Но в это утро я отказалась: возвращаться нужно было пешком, по солнцу. По шабатам транспорт не работает. Мы остались дома, немного прогулялись и вернулись. После обеда он принял душ и лёг. Сказал мне: «Надеюсь, ты не будешь мыть посуду». Это были его последние слова.

Я решила, что я должна остаться в этой комнате, где он умер. Если я уйду к своей или к его дочери — она тоже хотела меня взять, — я никогда больше не смогу вернуться сюда. Я пыталась привыкнуть жить без него...

Вскоре я заболела раком. К тому же упала и сломала ключицу. Я умирала. Меня положили в больницу, в отделение гематологии. Стали лечить. Что говорить? Это было трудно. За мной наблюдала одна аспирантка. Она приходила ко мне со своим научным руководителем. Они мне вспрыснули в позвоночник какой-то препарат, дорогой, новый. Это было экспериментом, но я начала поправляться. Мне было ещё очень плохо, я была беспомощна, и у меня начало нарастать чувство вины перед молодёжью, которой приходится обо мне столько заботиться и которая так страдает из-за меня. Я сказала себе: «Я не позволю им плакать». И когда я это сказала, я начала приходить в себя. Через год я встретила в автобусе одного из участников нашего клуба. После смерти мужа я в клуб уже не ходила. Он сказал: «Приходите, у нас продолжаются занятия». Я пришла в клуб, и с этого момента началась моя новая жизнь. Именно тогда я познакомилась с балетмейстером Геннадием Кореневским. Эйнштейну принадлежит афоризм: «Есть только два способа прожить свою жизнь. Первый способ – так, как будто никаких чудес не бывает. А второй способ – как будто всё на свете является чудом». То, что я живу и танцую, безусловно, чудо.

Я каждый день удивляюсь тому, как неожиданно складывается моя жизнь. И я решилась всё это рассказать в надежде, что, может быть, мой опыт кому-то поможет выжить, выстоять в невыносимых обстоятельствах.