Воспоминания

Отец Вульф, дед Нахмен-Мейше, прадед Шломо, Могилев, мать Хая, дед Хаим.

Отец потомственный печатник со стороны матери Иты Эпштейн, происходящих из первопечатников, а те из Нахманидов. Мать – портниха, более ранние предки служители культа. Памятники двух из них стояли на почетном месте у входа на могилевское еврейское кладбище.

Отец жены Исаак Черешкин фотограф, он (и его брат) имели до войны частные фотографии, урожденные минчане, дед их механик.

До войны родители не показывали своей религиозности, но с уважением относились к религии. Бабушки были очень религиозными.

Большинство врачей, аптекари, медсестры, адвокаты, фотографы были евреями. Много учителей, счетных работников, большинство высококвалифицированных портных, сапожников, кожевников и других ремесленников были евреями. Много инженеров, механиков, рабочих фабрик и заводов, балагол, булочников и др. до войны были евреи.

Около 40% детей нашего переулка учились в еврейских школах до 1938 г.

У нас в семье отмечали еврейские праздники, на песах ели мацу, бабушки зажигали субботние свечи.

У нас в переулке (Комиссариатском) работал резник Янкеле, сын раввина, уехавшего в Эрец-Исраэль, сам Янкеле с семьей уехал в 1936 г. Когда я приходил к нему, он мне часто рассказывал майсес. Еще до войны и после на Первомайской работал резник Сана Головчинер, который в юности участвовал, вместе с моим дядей Мулей Тыктиным, в сионистском движении. Дядя погиб в 1920 г., погиб по пути в Эрец-Исраэль.

Почти всем мальчикам до 30-х годов делали обрезание.

Как уже отметил, среди интеллигентов до войны большинство составляли евреи, в первую очередь медики, адвокаты, учителя, финансовые работники печати и искусства. Персонально могу назвать: врачи Лурье, хирург Гольдштейн, во время войны награжденный орденом Ленина, Розенцвейг, Китин; учителя Аксельрод, Вольфсон. Туфельд, Цукерман (директор 1-й школы), организатор и директор муз. школы Зисман, бух. Моцкин, ставший после войны глав. бух. министерства; живописцы Воронов, Цивин; фотографы братья Черешкины, Лурье, много музыкантов, артистов.

Комп. Калмановский, худ. Лянглебен, Воронов (сын), шахм. Полугаевский, шашисты бр. Канищикер, критик Березкин Гирсл (Григорий), артист Матвей Березкин (брат), скрипач оп. театра Ленингр. консерв. Пинус Давид, гобоист Литовской филармонии Яков Соркин, Козиницкая Анна/Хая Майнгарт – профессиональная революционерка, после войны была заместителем председателя МОПРа, Эсфирь Майнгарт (сестра) – артистка Мариинского театра, когда ей предложили креститься, чтоб войти в постоянный состав, она ушла из театра. Эйтингон Наум, известный разведчик; Виткин – деятель сионистского движения, в честь его в Израиле назван насел. пункт, Райхинштейн – деят. сион. движ, Каган, мать Ицхака Рабина; Сорин – изобретатель мороженого «эскимо»/США; Бискин Исаак, скрипач. Ленинград. филарм.

До войны почти все евреи в той или иной степени владели языком идиш. Идиш можно было слушать на улицах, предприятиях, учреждениях.

Более состоятельные евреи после революции уезжали в большие города, особенно после НЭПа, многие евреи, живущие в сельской местности, бежали от коллективизации. Было много патриотов советской власти, особенно из низов и тех, кто внедрился во властные структуры. Немало было и недовольных, но вслух об этом боялись высказываться. Моя мать, участница социал-демократического движения и гражданской войны, после того как мы тяжело пережили голод 30-х годов, всегда ругала руководство, особенно Сталина: «фарклибун зих ин кремеле ун вейст нит ви дер эйлом лебт; вилст эсн? – гей бет ба дем грейсн татн; Хайке, ви лебст ду? – дер грейсер тате зол азей лебн» и т.п., особенно она ополчилась на советскую власть после ареста ее брата, с которым она прошла фронты гражданской войны (1938). Он служил в управлении Алксниса, носил два ромба. Отец никогда о политике не говорил, он рано понял суть советской власти. В юности он состоял в «Бунде», после ликвидации не стал вступать в партию, так и остался беспартийным. Несмотря на это, его назначили директором могилевской типографии (1925–1930). При очередном всплеске безработицы и необходимости уволить несколько рабочих, он уволил самого себя и ушел на рядовую работу: сначала кочегаром на смолокурню, а потом, кончив бухгалтерские курсы, кассиром на завод «Возрождение», влившийся впоследствии в авиационный завод. Рабочие его очень уважали.

Евреи Могилева очень хорошо чувствовали приближение войны. Незадолго перед войной авиационную дивизию перебросили из Могилева в Брест. Весь муз-взвод этой дивизии состоял из могилевчан-добровольцев. За 4–5 дней перед войной вся могилевская милиция была переброшена к границе, где вспыхнуло восстание, но 20-го они уже вернулись. У многих могилевчан дети служили на Дальнем Востоке в ж/д войсках. За 1,5 месяца до начала войны их перебросили на Украину (там большинство и погибло в киевском котле). Были и другие признаки приближающейся войны.

Благодаря авиазаводу эвакуация людей из Могилева проходила более или менее организованно. Эшелоны с рабочими и оборудованием начали отправлять уже 23–24 июня. Еще 22 июня прибыли эшелоны с оборудованием из Германии (по договору). Организованно эвакуировали и некоторые другие предприятия.

Наша семья (без отца) выехала 3-го июля. Отца оставили выплатить деньги мобилизованным и остающимся рабочим. Он выехал последним эшелоном 17 июня с финансовой документацией завода, на платформах. Эшелон частично разбомбили.

В большинстве случаев евреи старались уехать, [не хотела уезжать] часть людей, перенесших немецкую оккупацию в 1918 г. В тот период немцы относились к евреям вполне удовлетворительно и надеялись на такое же отношение.

Из Могилева эвакуировалось примерно около 80% евреев.

Изменение отношения к евреям начало чувствоваться уже через несколько дней после начала войны.

Из полицейских мне лично известны Вржесинский Анатолий, живший в одном с нами доме, по Комиссариатскому переулку д.13, 1927 г.р., поляк. Семья была явно антисоветская, отец работал в Казимировской МТС. Ларьков Георгий (Жора) мой соученик, 1924 г. Отец заведовал овощным ларьком на Первомайской ул., был в заключении по уголовной статье. По слухам, Жора был расстрелян после освобождения Могилева.

Как уже написал, наша семья вместе с авиазаводом эвакуировались в Куйбышев. Вскоре после приезда все мы начали работать на этом же заводе. Жили в близком к заводу поселке Зубчаниновке. Жилье нам предоставили очень убогое, летнего типа. В государственное жилье перебрались в 1946 г.

У меня участвовали в войне 7 двоюродных братьев, причем двое в американской армии, трое погибли, один вернулся инвалидом.

Отца, работавшего диспетчером на авиазаводе, в 1950 г. уволили, якобы по сокращению штатов, меня в 1948 г. исключали из БСХА (г. Горки Мог. обл.) за связь с американскими родственниками.

Хотя я не учился на идиш и почти дома не говорил на нем, но идиш знаю вполне прилично, а с 1966 г. стал переводить поэзию с идиша на русский и сам писать стихи на идиш. Несколько опубликовано в «Советиш геймланд».

Люди, стыдящиеся своим еврейством, встречались, стремящиеся разными путями уйти от него, в т.ч. и сменой фамилии (переход на фамилию нееврейской мамы, жены). Меня лично национальностью не попрекали, но отрицательные реплики в адрес евреев приходилось слышать нередко. Первой попытке устройства на работу в с/х сеть Сов. Мин. БССР помешал 5-й пункт (1950), при возможности поехать на международный симпозиум в ГДР (1958). В 1945 г. окончил школу рабочей молодежи, при заводе, 1950 – Белорусскую с/х Академию, 1958 – очную аспирантуру Всесоюзного Института растениеводства (ВИР, Ленинград). 1950–1954 зав. Несвижским овощным сортоучастком, 1954 – мнс АНБССР, 1958–1964 зав. отд. Минской оп.ст. ВИЗР (Ленинград), 1964–1966 Госсортсеть БССР, 1966–1989 зав. отд. Донского зонального НИИСХ 3 Ростов/н/Д.

Так как я человек прямой и непримиримый ко всяким безобразиям, то мне по ходу моей деятельности довольно часто было трудновато. На выбор специальности повлияло любовь к садоводству еще со школьных лет. Хоть мы жили в центре города (Комиссариатский пер.), за домами находился довольно большой сад, после национализации нескольких малых частных садов. Мой отец был все годы председателем созданного ЖАКТом товарищества. Меня притягивало языкознание, но осуществить эту задумку не удалось. В период моей научной работы меня дважды пытались прокатить при прохождении конкурса, а также при защите диссертации кандидатской, в 1958 г. Несмотря на это, защитился я сразу после окончания аспирантуры и был очень скоро утвержден ВАКом. Работу свою проводил под руководством акад. С.М. Букасова, всемирно известного ученого в области систематики растений, лаур. Ст[алинской] пр[емии]. Мои работы по гельминтологии картофеля были доложены (к сожалению, не мной) на международном симпозиуме в Берлине в 1958 г. Неоднократно я делал доклады на всесоюзных и зональных совещаниях и семинарах по гельминтологии, селекции и семеноводству картофеля, биофизике. В течение 25 лет курировал производство элиты картофеля по Северному Кавказу и ежегодно руководил совещаниями по этому вопросу. Опубликовал более 100 научных работ, в т.ч. несколько книг. Мною выведен и первый в Союзе нематодоустойчивый сорт картофеля и разработана методика получения двуурожайного картофеля.

В 1956 г., после того как я в письме в ЦК внес предложение о необходимости ликвидировать компартию, мне пришлось поменять место работы, а вскоре и жительства. Мой научный и селекционный материал остался на Минской оп.ст. и вскоре один ловкач воспользовался им и очень быстро защитил докторскую диссертацию. В 1978 году я подготовил докторскую и прошел предварительную защиту, но дальше решил не идти, учитывая обстановку в ВАКе. Возможности уровня служебного были у меня ограничены, тем более что я был беспартийным. В начале 50-х мне предлагали вступить в партию, но я отказался, ссылаясь на то, что еще не дорос. О вере в справедливость сов.вл. и дела КПСС судите по предыдущему тексту. Евреи, как правило, законопослушные граждане, но многие относились критически и иронически ко многим советским порядкам и деятелям.

В довоенные годы материальное обеспечение нашей семьи было крайне недостаточным, так как работал один отец, в 1931–33 гг. испытывали голод. Материальное обеспечение моей семьи после зашиты диссертации было хорошее.

После войны антисемитизм, как на бытовом, так и на официальном уровне, значительно усилился. Возможность поступления евреев на ряд факультетов университетов был резко ограничен, а в ряд вузов почти исключен. Это я испытал на себе и своих детях. Госэкзамены в академии я сдал на «5». Всех сдавших на «5», кроме меня, направили в аспирантуру. До 1955 года поступление в аспирантуру было фактически закрыто, поездки за границу, как на совещания, так и как туристы было резко ограничено, а в некоторых случаях и закрыто. «Дело врачей», я работал тогда в г. Несвиже, у нас не ощущалось, но разговоры на эту тему можно было слышать часто. О сообщении о сокращении этого дела сообщила мне с большой радостью одна пожилая полячка. Я всегда, и особенно в этот период, вел борьбу с антисемитами, всеми дозволенными и недозволенными средствами.

Я лично знал достаточно много из рассказов отца (он был могилевчанин в третьем поколении), стариков. Отец, например, рассказывал, как учитель хедера водил их на место уничтожения могилевских евреев поляками, в Пелагеевке; старики были свидетелями, как пленные турки засыпали овраги, в результате чего были выровнены современные Первомайская, Ленинская, Пионерская. До войны овраги еще вплотную подходили к Первомайской (между Комиссариатским и Краснопольским переулками). Этот овраг был разделительной полосой между прилегающими улицами, юные поколения которых в течение многих лет вели драки между собой (камнями, дробовиками, кулаками), даже с захватом пленных и ранеными.

Как известно, после челюскинской эпопеи были намерения переименовать Могилев в г. Шмидт («Красуйся Магилев, тяперь ты будеш слауны горад Шмидт»), Колас или Купала.

Нас было четверо неразлучных друзей, трое из них погибли. Исаак Долкарт, смертельно раненный, кровью написал прощальное письмо. Говорили, что это письмо и простреленный комсомольский билет поместили в Могилевский музей. Я, к сожалению, его не видел. Гиля Ванилер, в последнем письме сожалел, что мы не были все вместе, рядом. Был ранен под Измаилом. Его везли санитарным поездом в тыл и, видимо, эшелон разбомбили. Пропал без вести. Симха Гуревич погиб под Полоцком.

Беба Хаин, мой школьный товарищ, с детства известный как знаменитый танцор, не мог выехать из-за болезни матери, погиб в гетто.

Виля Рубинштейн, школьный товарищ, вернулся с войны инвалидом. Его отец был репрессирован в 1937 г., освобожден в 1940. После его критических высказываний ему опять пригрозили лагерем, сразу после собрания отправился на Днепр и утопился, оставив записку: «лучше сюда, чем туда». Вилину мать арестовали 22 июня 1941. Виля репатриировался в Израиль в 1990.

Роза Хаит, соученица. После захвата Могилева фашистами ушла из города, но вскоре ее задержали и отправили в детский концлагерь, где детей использовали как доноров (она была блондинка с голубыми глазами). Этот лагерь отбил партизанский отряд под командованием Зорина. До конца войны Роза воевала в этом отряде.

Гриша Колотников, тоже голубоглазый блондин, в первые дни войны попал в плен и отправлен в Германию, на завод. Был освобожден американской армией. Два года служил в американской армии. В 1946 вернулся в Могилев.

Лева Бородицкий и его брат-близнец Рува в первые дни войны, раненные, попали в плен, сумели переоформиться на фамилию Васильевы, Леонид и Роман. После освобождения прошли через штрафной батальон, Рува погиб. После войны Лева восстановил свою фамилию. Долгие годы работал начальником инструментального цеха Минского часового завода, в 1991 году эмигрировал в США.

Ичка Туфельд, товарищ по улице. После организации гетто ночью задушил часового и овладел его оружием. По некоторым данным, до того как был схвачен, уничтожил 17 фашистов.

Наум Соркин, дальний родственник моей жены, прошел через Освенцим. Фотографии, возможно, сохранились у дочери Чирешкина ст. Раи, живущей в Петербурге. Сын его, фотожурналист, жил в 60-ые в Минске. Дальнейшую судьбу не знаю.

Моя семья приехала в Израиль в 1990 г. из сугубо национальных чувств, которые укреплялись с момента знакомства с антисемитизмом. Израильтянином себя почувствовал с момента образования государства Израиль. В силу возможностей знакомился с историей своего народа, его традициями и основами иудаизма. Со всем этим знакомил своих детей с самого раннего возраста. Когда мы вынужденно переехали из Минска (где в то время жила вся моя родня, а родня жены в Питере и Ростове), дети были недовольны и, рассуждая между собой, они высказывали желание жить в Минске или Ленинграде, а младшая (6 лет) добавляла: «…или в папином городе», т.е. в Иерусалиме. Вот она с семьей (муж, трое детей) и поехала с нами в «папин город». А старшая на год раньше уехала в Штаты, но уже четыре раза приезжала в Израиль, а дети ее постоянно рвутся сюда.

Старшая дочь Тамара, 1957 г., живет в г. Балтиморе, работает программистом, приобрела коттедж, три машины; сын Илья, 1985 г. Учится в 12 классе, баскетболист (190 см), дочь Вита,1987, 10-й [класс], учится игре на скрипке, футболистка. Дети посещают субботнюю еврейскую школу, на каникулы ездят в еврейский лаг. Дочь Руфина, 1961, работает медсестрой в больнице Хадасса (она мечтала стать врачом, как мама). Кончила школу с отличием, 5 раз поступала в медвуз в Ростове и Ленинграде, причем она в этот период кончила медучилище с красным дипломом, но на последнем экзамене ей вклеивали двойку, при полном ответе на билет. Они приобрели дом в часе езды от Иерусалима, в Иудее, на так называемых территориях. Дочь Полина, 1986 г., 12-й класс; сын Михаэль,1988 г., 9-й класс, дочь Яна, 1990 г., 7-й класс. Дети посещают музыкальные, танцевальные и другие кружки.

Опублик. два поэтич сборника «Карусель» и «Куда ты Гомо сапиенс идешь», печатаю статьи в газетах и журн., пишу стихи на русском и идиш.

Воспоминания

О первой образцовой (узорной) школе г. Могилева

Первая школа узорная

В памяти жива моей,

Много уж лет пролетело,

Как распростилися с ней.

Хоть мы ее не закончили,

В этом виновна война,

Где б мы ученье не кончили,

Все же родная – она!

Помним мы светлые классы,

Звонкий наш школьный звонок,

Школьные наши оркестры,

Наш театральный кружок.

Помним спортивные игры,

Школьный веселый наш двор,

Добрых наставников наших –

Помним их всех до сих пор!

Прозвища мы им давали

И огорчали не раз.

Но ни в бою, ни в работе

Не опозорили вас.

Разными были дороги,

Разная была судьба,

Первая школа узорная

В памяти была всегда.

И с теплотой вспоминаем,

В ближнем и дальнем краю,

Детство свое отшумевшее

Первую школу свою.

Первая школа узорная

В памяти жива моей,

Снова дорогами торными

Мы возвращаемся к ней.

Многих мы недосчитались,

Вечно о них мы скорбим,

Снова минутой молчания

Память погибших почтим.

Много уж лет пролетело,

Стала седой голова,

Первая школа узорная –

Ты в моем сердце жива!

1985

Встреча

Я город детства посетил,

Прошел по улице, где жил,

Наш дом обшарпанный стоит –

Унылый и печальный вид.

Засыпан полностью овраг,

Центр наших игр и наших драк.

Он звался Сахарным не зря,

Слетались часто мы туда

И печки строили, запруды,

Блатные там шныряли всюду.

В запретные играли игры,

К всему дошли и все постигли.

Был пограничной полосой,

Где улицы ходили в бой,

Палили из дробовиков,

Нередко проливалась кровь,

Врывались мы в сады, дома

И пленных брали, иногда,

И удаль проявить свою

У всех старались на виду.

Кончалось лето, бой стихал

И проходил вражды накал.

Зимой опять своей ватагой

Мы собиралися к оврагу,

На лыжах вниз стремглав неслись,

Привольная была там жизнь…