Воспоминания

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ
ТАРТАКОВСКОГО ВОЛЬФА СРУЛЕВИЧА,
переданные им в 1998 году в г. Перми своему сыну,
Тартаковскому Мирону Вольфовичу, в память и назидание
потомкам

1.

Родился я 16 апреля 1911 г. на Украине в селе Сальница Улановского района Бердичевского округа. По словам людей, при царском режиме эта местность называлась: «заштатный город Сальница». В Сальнице жили, в основном, украинцы, занимавшиеся земледелием. В центре села был небольшой район, типа местечка, где проживали исключительно евреи, занимавшиеся мелкой торговлей (лавочники) и кустарным ремеслом (портные, сапожники, шапочники, стекольщики, столяры, и т.д.). В Сальнице было две синагоги: одну посещал торговый люд, другую – ремесленники. Была небольшая баня (по-еврейски - «Микве»), куда евреи ходили по пятницам мыться. Была православная церковь, первоначальные русская и еврейская (идиш) школы, находившиеся в центре села.

Кроме меня, в нашей семье были: брат Шлойме (умер в 1921 или 1922 году от сыпного тифа или испанки, своего рода, гриппа), сестра Малка (умерла в г. Житомире), брат Мойше (умер в Ивано-Франковске в 1959 г.), сестра Ента (погибла вместе с мамой в г. Житомире в 1942 г.), брат Шойлык, пропавший безвести на войне 1941-45 г. Отца моего звали Исроэл – Исроэл Дувидович (по имени моего дедушки со стороны моей мамы), маму звали Бас-Шева (девичья фамилия мамы - Арбисман). Дедушек моих как со стороны отца, так и со стороны матери я не знал, т.к. их уже не было в живых. Говорили, что дедушка со стороны матери, Исроэл - Давид, был лавочником, небогатый человеком. Дедушка со стороны отца по имени Мойше был видно бедняком. Говорят, что занимался изготовлением стеариновых свечей. Папина сестра Рива, уехала с детьми в Америку в 20-е годы. Там дети, все взрослые, работали рабочими на фабрике, жили, по-видимому, бедно, за всё время получили от них одно или два письма. Дальше – у нас в стране опустился «железный занавес», переписки не было, и я о них ничего не знаю. При поступлении на работу писал в анкете: «родственников за границей не имею», иначе легло бы на меня бы несмываемое политическое пятно. Также приходилось скрывать занятие моих родителей, т.к. они были мелкими лавочниками.

До 20-х годов наша семья жила в большом деревянном доме, где жили ещё два дяди с семьями. В том же доме были четыре лавчонки: наша и наших дядей. Говорили, что отец мой был комиссионером, ездил в Бердичев с извозчиком за товаром для других лавочников, за что получал комиссионные, и это было скудным источником существования семьи. При мне у нас уже была мелкая галантерейная лавочка, и жили мы уже немного лучше. Даже имели собственную корову. В 20-е годы построили собственный дом из трёх комнат с кухней, сараем и кирпичным подвалом. В этом доме было помещение для лавки, где торговали галантерейными и бакалейными товарами. В лавке торговала, в основном, моя мама, а дети ей помогали. Отец вел так называемую бухгалтерию лавки (приход, расход, записи о кредите, данном покупателям, и о его погашении). Имели корову, кормили птицу (кур, гусей), в общем, - жили уже более или менее сносно, даже имели домработницу.

Отец был верующим, но не фанатичным: ходил утром и вечером ежедневно в синагогу молиться, а в субботние и праздничные дни брал с собой в синагогу сыновей. Из всех еврейских праздников особо любил праздник Пасхи, который совпадал с началом весны, в апреле месяце. К нему готовились заранее, пекли мацу толокой (совместными усилиями) у кого-нибудь на квартире в русской печи. Я, как маленький, тоже принимал участие в этом процессе, лил воду определёнными порциями в тесто для мацы. На Пасху детям шили новую одежду, обувку.

В вечер накануне Пасхи вся семья садилась за стол во главе с отцом и справляли «сейдар». Я, как самый младший, сидел с правой стороны от отца и спрашивал у него ответа на четыре традиционных вопроса о значении Пасхи, на что от отвечал мне по древнееврейски об исходе евреев из Египта, зачитанном им из молитвенника. В течение семи дней Пасхи религия запрещала евреям кушать хлеб и изделия из квашенного теста. В дни Пасхи («Пейсах») дети играли в грецкие орехи: катали по ним металлическим шариком; выигрывал тот, кто попал шариком в кучку орехов. Для Пасхи хранили отдельную посуду (стаканы, блюдца, тарелки и т.д.), которыми, кроме Пасхи, не пользовались.

Из других еврейских религиозных праздников помню:

• Шовуэс (май месяц) – Праздник божественного откровения на горе Синай и дарования Торы;
• Рош - Ашоно (сентябрь месяц), Новый Год, день трубных звуков;
• Йом - Кипур (октябрь месяц); День покаяния и отпущения грехов;
• Пост;
• Сукос (кущи) (октябрь месяц) – Праздник в память того, что в кущах Бог поселил израильтян после вывода их из Египта;
• Симхас - Тора (Радость Торы) (октябрь месяц);
• Ханука (декабрь месяц) – Праздник Освящения Алтаря и Очищения Святого Храма после победы Иудеи и освобождения от греческого ига в 165 году до нашей эры. В этот праздник принято было дарить небольшие деньги детям для игры в еврейские карты или юлу. Зажигали ежевечерние свечи в нарастающем количестве, т.е.: в первый день – одну свечу, во второй – две и т.д. до восьми свечей. Для этого были специальные восьмирожковые подсвечники (Меноре);
• Пурим (март месяц) – религиозный полупраздник в память избавления евреев от нависшей угрозы полного истребления по замыслу злого Амана в 474 году до нашей эры. В этот день в синагогах читали главу Торы из библейской книги «Эсфирь.» Мальчики гремели деревянными трещалками, заклиная этим память об Амане. По религиозному преданию, тогдашний царь Асирии по имени Ахашвериш, полюбивший еврейку Эсфирь, велел Аману, его первому министру, посадить на осёдланного коня Мордухая, брата Эсфири и привратника царя, водить коня по стране и кричать: «вот какую честь оказывает царь своим возлюбленным!» В этот день евреи посылали друг другу гостинцы («Шолехмунис») через посыльных детей бедноты (сдобное печенье, сладости, фрукты и т.д.).

Запомнились годы гражданской войны на Украине (1919-1921 г.). В местечке каждый раз менялась власть: то заходили красные большевики, то проходили через него петлюровцы, поляки, немцы и разного рода банды: «Шепеля», «Орлика», «Зелёного», «Маруси» и прочие. Все грабили евреев. Банды ещё требовали контрибуцию (деньги, одежду, обувь). В один день бандиты прямо в синагоге убили шесть мужчин и женщину (прабабушку Оли – жены Миши Иоффе). Деньги тогда были разные: старые царские; новые, выпущенные правительством Керенского, Петлюры, большевиками. В основном, фигурировал натуральный обмен: сельхозпродукты на промышленные товары, в особенности соль, керосин, спички.

В доме и местечке меня звали Велвыл, в метрике я записан Тартаковским Вольфом Срулевичем. Ещё совсем маленьким я начал учиться в хедере (еврейская религиозная начальная школа) учителем в которого был так называемый меламед. Учились там только мальчики, учёба проходила за одним столом, в квартире учителя. Меламед (учитель) имел всегда при себе, кроме металлической указки (тайтшил), ещё деревянную линейку, которой временами бил, по его мнению, провинившихся учеников.

Когда мне исполнилось тринадцать лет, я по еврейским религиозным законам, как и другие еврейские мальчики этого возраста, считался совершеннолетним (бармицве) и обязан был соблюдать все еврейские законы и обряды и самостоятельно нести ответственность за свои грехи. В честь этого события устроили сим, - ритуальную трапезу, на которую приглашали мужчин, родных и приятелей. Меня одели в филактерии (тфилин) - пергаментные коробочки особой формы, в которые вложены выдержки из библии, написанные на пергаменте; эти коробочки укреплялись специальными ремешками на лбу и предплечие левой руки, во время утренней молитвы в будни. Я произнёс заготовленную речь на древнееврейском языке (друше), чем отец был очень доволен.

За время учёбы в хедере, примерно года три, успел познать азы религиозных учений (Талмуд, Пятикнижие Раши, Мишнаес). После хедера учился в школе, организованной самими местечковыми евреями на свои средства в своей большой комнате частной квартиры. Преподавателей в школе было только два человека: один – по фамилии Мирошник, преподавал древнееврейский язык, другой – по фамилии Фельдфукс, русский язык и арифметику. Учебников не было, так что готовить дома уроки не было возможности. Эта школа просуществовала менее года и распалась, т.к. учителя, бывшие студенты, уехали обратно в свой город Одессу. В нашем местечке они жили временно из-за голода и разрухи в больших городах. Потом учился в государственной (украинской) школе с первого по пятый класс. Больше классов тогда в школе не было. Помнится такой эпизод. На уроке украинского языка преподаватель по фамилии Донец давал ученикам читать стихотворение поэта Тараса Шевченко, где были и такие строки: «Бороны нас боже, щоб мы булы як ті жыды, що крадут и перепродают». Когда очередь дошла до меня, я отказался читать, заявив, что это антисемитские стихи, запрещённые советской властью. За это Донец меня выгнал из класса (конечно, только на время урока).

3.

По окончании пяти классов мы с группой еврейских ребят учились экстерным образом у тогдашнего директора школы Якова Савинского на частной квартире. В сентября 1925 г. поступил в седьмой класс семилетки в районном центре местечка Уланов, которая тогда назвалась «Гатецька семірично трудова школа». Школу окончил в 1926 г. и получил диплом, по-украински «Свідотцтво». По окончании семилетки я и мой товарищ (двоюродный брат) Израиль Арбисман пытались поступить в металлургический техникум в местечке Ворановицы Винницкой области. Нас не приняли, как не прошедших по конкурсу, но, скорее всего, из-за непролетарского происхождения. Больше нигде не учился. В конце 1928 года, следуя примеру своего друга Израиля Арбисмана, поехал в Одессу пролетаризироваться. За плату поступил учеником в кустарную мастерскую некого Симхе Ройтберга где изготовляли металлические (алюминиевые) ложки и вилки. Жил и питался на частной квартире (в проходной комнатушке), конечно, за плату. Проработав немного (крутил ручной штамповочный пресс), стал членом профсоюза металлистов.

Работа мне не понравилась, а в основном я очень скучал по дому. Написал об этом домой, и получил ответ от отца (письмо от 6/II.1929 г., которое по сей день хранится у меня, как реликвия).

В письме отец рекомендовал мне попросить у хозяина отпуск и приехать на некоторое время домой, что я и сделал. Приехав домой, я отца уже не застал в живых (он умер внезапно: то ли от инфаркта, то ли от ущемления грыжи). Сестра Малка (Маня) и брат Мойше (Моисей) успели обзавестись собственными семьями и жили, как говорят, на «птичьих правах», т.к. не имели никакой специальности. Остались дома мама, я, Шойлык и Ента (Лена). Между тем, власть всё больше притесняла частную торговлю налогами, и пришлось перейти на нелегальную торговлю (без патента). Не знаю, по чьей рекомендации, Ента уехала в местечко Гайсин Винницкой области, где поступила домработницей к некоему Гальперину, работавшему тогда главным бухгалтером местного сахарного завода. У него она научилась бухгалтерии. По-видимому, это была плата за её труд. Через некоторое время Ента переехала в г. Житомир, где уже жили наши родственники, Арбисманы. В Житомире она устроилась в торге бухгалтером, и жила в маленькой комнатушке, в коммунальной квартире. Брат Шойлык, поработав некоторое время подённым рабочим в местном совхозе, уехал в Житомир, где устроился продавцом в хлебном ларьке, и жил вместе с Леной.

Остались дома я и мать. Мой друг, Пейся Гольденгершель, учился заочно бухгалтерии у одного частного преподавателя из г. Киева. Я брал у него эти письменные лекции и самостоятельно овладел азами этого ремесла. Почти год проработал счетоводом в сельхозкооперативе, который занимался контрактацией сельхозпродукции у крестьян - индивидуальников, снабжая последних промтоварами (одежда, обувь). Потом, в 1930 году, начал работать самостоятельно бухгалтером местной ткацкой артели, носившей название «Червона Зірка» («Красная Звёздочка»). На мою зарплату жили мы с мамой.

В отличии от моей семьи, я, как служащий советской власти, не был лишён избирательных прав. Контора сельхозкооператива, где я работал, была в одном здании (дом-б\мануфактуриста) с сельсоветом. Здесь насмотрелся я на все притеснения и издевательства, которые власти чинили так называемым крестьянам, кулакам и подкулачникам (в сущности - середнякам) под лозунгом «ликвидации кулачества как класса». Имущество (дома, скот, лошади) забирали в колхоз, а самих крестьян семьями выселяли на север и восток в совершенно необжитые края. Некоторых крестьян судили за сопротивление властям и приговаривали к разным срокам тюремного заключения. В этих экзекуциях особенно усердствовали «комбеды» (комитеты бедноты), состоящие из крестьян - лодырей, пьяниц, не желавших работать на своей земле. В 1932 году на Украине как следствие сплошной коллективизации разразился массовый голод, от чего умерло много народа. В этом же году прошла так называемая «Золотая компания». НКВД¹: по ночам арестовывал людей и разными пытками добивался от них сдачи золота. Садили также за отказ от приобретения облигаций гос. займа, за невыполнение платежей по налогам (сельхозналог, самооблажение). В августе 1933 г., когда я возвращался из г. Бердичева, где сдавал отчёт в облпромсовете, в поле меня встретил мой шурин Фроим, муж Мани, и сказал, что этой ночью к маме приходили из райНКВД и спрашивали, где я. Мать ответила, что я уехал в Бердичев сдавать бухгалтерский отчёт. Будь я дома, они меня конечно бы арестовали: так называемая «Золотая компания» ещё продолжалась. Несколько ночей я дома не ночевал и через короткое время уволился с работы и уехал в Житомир. Дома осталась мать в одной спальне; остальную квартиру занял (за плату) местный фельдшер Соловьёв с семьей.

В Житомире в той же комнатушке уже жили мы в троём: я, Лена и Шойлык. Сидеть приходилось на кроватях, т.к. стулья негде было ставить. Я устроился бухгалтером в ткацкотрикотажной артели, тоже называвшаяся «Красная звёздочка». Через некоторое время Шойлык женился на Соне, которая работала портнихой в швейной мастерской. Они жили в одной комнате (бывшее складское помещение). Ни кухни, ни водопровода, только одно окно и кирпичная печка – лежанка. У них родился сын Изя, красивый мальчик с белокурыми кудрявыми волосами.

Между тем, Лене сменили комнату на большую по размерам тоже в коммунальной квартире. К комнате был небольшой коридорчик. Никаких коммунальных удобств. Потом приехала к нам мать из Сальницы, и мы стали жить втроём: Лена, мама и я. В Сальнице остался хозяином нашего дома фельдшер Соловьёв (бесплатно). К Лене иногда захаживала приятельница, знакомая по работе Геня Ученик. Её муж, Сёма Ученик, был из местечка Каменный Брод, знакомый семьи Черноморских. Однажды мне Геня сказала: «Володя, приходите к нам 7 ноября, в праздник Октября, я Вас познакомлю с интересной девушкой». 7 ноября 1937 года на квартире у Учеников меня познакомили с Рахиль Моисеевной Черноморской. Девушка была действительно красивая, и я в неё влюбился, как говорится, с первого взгляда. После этого мы начали часто встречаться, вместе ходили в кино, в театр. Летом 1938 г. я ей сделал предложение – выйти за меня замуж, на что она дала своё согласие. 28 июня 1938 г. мы пошли в Житомирский ЗАГС и расписались в бракосочетании.

Рахиль со своей мамой жили в проходной комнатушке в избушке, где жил некий Хаскел Досик. Я и Рахиль продолжали жить пока врозь до подыскания подходящего жилья.

4.

Однажды, председатель артели, где я работал, Иосиф Очерет, сказал при мне своему шурину, работавшему тогда в домоуправлении: «Слушай, Тартаковский женился, а квартиры у них нет. Помоги ему с жильём». Шурин (имя и фамилию его не помню) ответил, что «свободного жилья у него пока нет, но у него имеется ключ от одной комнаты, опечатанной горисполкомом, т.к. жильца этой комнаты посадили работники НКВД (во время массовых сталинских репрессий). Если Тартаковский хочет, пусть займёт эту комнату, но я об этом ничего не знаю». Находясь в безвыходном положении, я решился на этот рискованный шаг, сорвал печать и вселился в эту комнату вместе со своей мамой (калекой на одну ногу). В других двух комнатах этой квартиры жила семья репрессированного агронома. Они, наверное, подумали, что я какой-нибудь сотрудник НКВД и, конечно, ничего не говорили. Спустя некоторое время эту семью из квартиры пересилили куда-то на окраину города, и их квартиру занял старший следователь НКВД, некий Резниченко с семьёй. Скоро мне позвонили на работу и велели явиться в обл. НКВД. Время было тогда массовых репрессий, но я, почему то, не испугался: видимо, по молодости не учёл опасность своего положения. Начальник НКВД при встрече мне сказал: «Немедленно освободите комнату, т.к. т. Резниченко по занимаемой должности не может жить с посторонними людьми». Я ему ответил: «Где же я должен жить с матерью-калекой ?», показал ему справку, что я по работе являюсь стахановцем, профоргом. Начальник тут же вызвал некоего Горшкова, завхоза НКВД, и сказал ему: «Подыщи Тартаковскому другую комнату». После этого я пригласил Горшкова в ресторан, где мы пообедали и стали как будто уже знакомыми. На второй день Горшков повёл меня на Прохоровскую улицу (недалеко жили Рахиль с мамой) и поселил меня в квартиру, где жил ранее репрессированный, отдал его вещи хозяйке частного дома.

Квартира состояла из комнаты среднего размера, с двумя коридорчиками, с отдельным ходом, отопление печное, без водопровода в этой квартире мы с Рахиль поселились. Тёща Тойба каждый день приходила, т.к. жила недалеко от нас. Здесь 19 апреля 1939 г. у нас родился мальчик, которого назвали Мирон в честь брата Рахиль – Мейчика, убитого 15 июля 1932 г. мужиком из Каменного Брода, возившего его ночью на подводе со станции до местечка Каменный Брод. (На другой день нашли его по дороге во ржи с разбитым черепом. Мейчик возвращался из Донбасса, где он учился в электротехникуме, и возил чемодан с некоторыми продуктами. Вот этот чемодан возница забрал с собой).

Сын наш, Марик, был очень красивый мальчик. С малых лет (1 – 1 ½ года) любил слушать громкого тона пластинки, проигрываемыми на патефоне («Вдоль по улице метелица метёт», «Алеко» и др.). Во дворе Марика очень любили, носились с ним.

Когда мы поженились, Рахиль работала провизором в аптеке, а я – зам. главного бухгалтера в артели. Зарплата у обоих была небольшая, и жили мы, конечно, скромно. Вот что Рахиль мне рассказала о себе и о своих. Родилась она 17 апреля 1914 года в местечке Каменный Брод Житомирской области на Украине. Мать её, Тойба Мееровна (девичья фамилия - Кашталюк), родом из местечка Любар Винницкой области. Отец - Черноморский Мойше – Арон, работал рабочим на Каменно-Бродском фаянсовом заводе. Дедушку (по отцу) звали Койфця. Он очень долго работал рабочим на этом же заводе. При советской власти ему местные власти присвоили звание героя труда; как водилось тогда, садили за стол как члена президиума. В семье у них, кроме её, Рахиль, был старший брат Ицхак (Исаак), за ним брат Мейчик. У Рахили был дядя Мехал (Миша), тёти: Сура - Хана, Шындел и Цирл. У тёти Цирл была девочка Зиночка. Бабушку Рахиль тоже звали Рухл. В 1919 году местные бандиты под руководством фельдшера Машковского вывели в ближайший лес много евреев (в том числе отца и дедушку Рахиль) и расстреляли их. Дедушка Кейфця получил несколько ранений и чудом остался жив. Над убитым отцом ещё поиздевались: после смерти отрезали у него ухо. Семья осталась без всяких средств к существованию; единственным кормильцем была у них корова. Рахиль и Мейчика отдали в местный детский дом, где они жили два или три года. Исаак в 14 лет пошёл на фабрику упаковщиком посуды, стал основным кормильцем семьи. Мать Рахиль, не имея никакой профессии, начала торговать гончарными изделиями, что бы хоть как-нибудь прокормиться. Мать Рахиль часто болела, поэтому Рахиль с малых лет выполняла разные работы по дому, вплодь до выпечки хлеба. Рахиль училась в местечке Рогачев (восемь километров от Каменного Брода) в семилетке и по окончании её поступила в Киевский фармацевтический техникум, а в 1930 году её перевили в Киевский фармацевтический институт, который она окончила в 1933 году с присвоением квалификации провизора. По окончании фарминститута Рахиль работала ассистентом в аптеке местечка Мархлевск Житомирской области с 1933 до 1936 года.

В Каменном Броде, в доме дедушки Рахиль, жил когда-то на квартире местный провизор Энрих-Генрих Георгий Георгиевич (немец) с женой Клавдией Матвеевной Дашевской и сыном Адиком. Потом эта семья переехала в город Житомир, где они и работали. Этот провизор и помог Рахиль перевестись на работу в г. Житомир в качестве ассистента аптеки, предоставив ей и её маме временное жильё в своей двухкомнатной квартире. Через некоторое время домоуправляющий Сема Ученик (о нём я ранее писал) переселил их в проходную комнату в квартире, где жил сапожник Хаскел Досик (о нём я ранее писал).

Дядя Рахиль, Миша Черноморский в 1941 году эвакуировался с семьёй в Ташкент (кстати, в дороге мы встретились с ними), потом он переехал в г. Новосибирск к родственникам жены, Енты. Из Новосибирска его взяли на фронт, откуда он не вернулся (погиб). Остались в Новосибирске его жена, Ента, с [маленькими] детьми Гиной и Мариком. Все тётки Рахиль были убиты немцами в 1942 году. С ними погибла и девочка Зиночка. Брат Рахили Исаак в 1928 г. был командирован на рабфак г. Киева КаменноБродской фаянсовой фабрикой, где он учился до 1931 г. В 1931 г. он поступил в Харьковский химико-технологический институт. По окончании института он работал сменным инженером на Сталиногорском химкомбинате, откуда уволился по личной просьбе по состоянию здоровья. После этого он работал в Донбассе в г. Сталино техническим инспектором ЦК Союза азотной промышленности и спецтехники. По рассказу самого Исаака, он был снят с военного учёта по состоянию здоровья.

Рахиль работала провизором в разных аптеках г. Житомира до начала Великой Отечественной войны 1941 - 1945 г.г. В тридцатые годы (не помню точно, в каком году) в Житомир приехал мой покойный брат Моисей с женой Бусей и детьми Гришей и Хиней. Моисей работал продавцом, а потом зав. магазином (бакалейного, небольшого) вплоть до начала войны 1941 - 45 г.г. Жили они в одной комнате, в частном доме, находив[шимся] в Чистом переулке. В те годы на Украине уже были трудности с хлебопродуктами, и Моисей нам в этой части помогал.

Моя сестра Лена (не молодая) в 1937 году вышла замуж за Чернострика Наума, не молодого, инвалида на одну ногу, работавшего бухгалтером на Житомирской чулочной фабрике. Жили они в комнате у Лены без всяких коммунальных удобств. У них родились девочка Сарочка, которая была старше нашего Марика почти на год. Жили они очень скромно, из за малых заработков. За несколько лет до войны Лена работала бухгалтером в областном киноуправлении и по совместительству кассиром в одном из кинотеатров г. Житомира. Иногда она доставала нам, мне и Рахиль, контромарки для посещения кино (бесплатно).

5.

Я работал в артели бухгалтером до 19 декабря 1939 г., потом перешёл работать бухгалтером финансовой части Житомирского пехотного училища, организованного в то время. Начальник финансовой части по фамилии Соловей ко мне хорошо относился, выхлопотал мне пропуск в магазин военторга, где можно было купить кое-что из продуктов, которые в обыкновенных магазинах бывали редко. В училище работал до мая 1941 года. В этом месяце училище передислоцировали в г. Ростов-на-Дону, уже чувствовалось дыхание войны. Начальник финансовой части училища предлагал мне поехать с ними (конечно, с семьёй) в Ростов, сказав: «Что вы ждите, чтобы конфеты падали Вам на голову ?!». Я на это не согласился, подумав: все говорят о войне, а её нет и нет, и жаль было расставаться с родными. Вскоре я устроился бухгалтером (по вольному найму) строительной конторы при авиационной войсковой части № 4909 в г. Житомире. Контора эта должна была строить подземные аэродромы для военных самолётов.

В субботу, 21 июня 1941 г., главбух нашей конторы Петров сказал бухгалтерам: «Товарищи, завтра выходной день. Давайте соберёмся и обсудим план нашей работы на дальнейшее время». Утром, 22 июня 1941 г., когда я шёл на работу, видел, что на центральной площади города монтируют новые громкоговорители на столбах, и начали скапливаться люди. Я тоже остановился. Через некоторое время по радио передали выступление наркома иностранных дел СССР Молотова. Он сказал, что сегодня на рассвете в четыре утра немцы напали на нашу страну. Их самолёты бомбили Киев, Житомир, Одессу. Закончил он своё выступление так: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами !»

В городе сразу же началась паника, передвижение войск, всеобщая мобилизация военнообязанных. Кстати, мы лично, я и Рахиль, не слышали бомбёжку ночью: видимо, крепко спали. С первых же дней войны город остался без власти, начальство города бежало, началось мародёрство, начали грабить магазины. Смотришь, один тащит на плечах колоду мануфактуры, а по земле тащится длинный шлейф этой колоды. Гостивший у Буси её отец, Шмиел Ринг, поспешил вернуться к себе домой, в местечко Острополь, где его и всю его семью убили немцы в 1942 году.

В первые дни войны, к нам на квартиру пришёл мой двоюродный брат Исаак Арбисман и предложил поехать с ним в Сальницу (на нашу родину), мол, там спокойнее, наверное, не бомбят. Рахиль с этим предложением категорически не согласилась, заявив, что прекрасно знает жизнь в местечках по собственному горькому опыту. Исаак Арбисман с семьей (жена и двое детей) уехали сами в Сальницу, где их немцы убили в 1942 году вместе с моими двумя дядями и их семьями. Между тем город бомбили днём и ночью, самолёты немецкие летели низко, почти на бреющем полете, не слышно было хлопанья зениток. Люди прятались от бомбёжек в наспех вырытых щелях, т.к. настоящих бомбоубежищ в городе, по видимому, не было. В городе часто объявляли по радио о военной воздушной тревоге. Сын наш Марик (ему было всего два года два месяца) бывало говорит: «Что, опять тревога ?» Мы его хватали и бегали в сад, вблизи дома, прячась под деревьями от бомбёжек. К Рахили на работу в аптеку пришёл Генрих (я ранее писал о нём) и сказал: «Рахиль, если будете эвакуироваться, захватите с собой моего сына, Адика, а то придут немцы и заставят его воевать против своих» (он ведь немец был). Генрих в то время ушёл из семьи, жил с другой женщиной, из города не эвакуировался. Говорят, что при немцах он был заведующим аптекоуправления г. Житомира. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.

2 июля 1941 г. на работе нам объявили, что 4 июля машинами воинской части будут эвакуировать семьи служащих части до г. Киева, предупредив, чтобы захватили с собой не более одного места (чемодана) с вещами. Мне выдали удостоверение об эвакуации моей семьи в г. Сталино на Донбассе (по моей просьбе), где была просьба ко всем комендантам железнодорожных станций и начальникам эвакопунктов оказывать содействие по пути следования. В это эвакоудостоверение были вписаны: Рахиль и её мать, мой брат Моисей и его семья, жена Генриха – Клавдия Матвеевна и их сын Адик. 4 июля 1941 г. вечером все они выехали на машине с другими эвакуированными до г. Киева, захватив с собой минимум одежды. Никто не предполагал, что уезжает из дом[а] на годы, и, кроме того, внимали предупреждению начальства о том, чтобы захватить с собой небольшой груз. Через несколько часов после отбытия машин с эвакуированными командиру нашей части Ржевскому звонили из Киевского военного округа и велели немедленно направить в Киев всех работников (гражданских) стройконторы. Повидимому, имелось ввиду перевести строительство в другое место. 5-го числа каждому работнику стройконторы выдали удостоверение, что он направляется в штаб В.В.С.КОВО². 6 июля 41 года я сложил в чемодан и рюкзак [верхнюю одежду, запер квартиру и отправился пешком в воинскую часть для отбытия в г. Киев-КОВО. По дороге зашёл на квартиру сестры Лены, чтобы попрощаться с ней и с мамой. Комната была открыта, в кровати спала маленькая Сарачка. Лену и маму я нашёл во дворе в щели, где прятались от бомбёжки. Мужа Лены долго не было. Буся мне рассказала, что он, муж Лены, как будто ушёл в лес, что бы там прятаться от бомбёжки и больше домой не вернулся. Поговаривали, что его убили в лесу партизаны, приняв его за шпиона. Попрощавшись с мамой и Леной (тогда не догадывался, что больше не увидимся), оставил им ключи от нашей квартиры, а сам отправился в воинскую часть, где я работал. Всех работников стройконторы (вольнонаёмных) посадили в грузовые машины и отправили в Киев.

7 июля в отделе аэродромного строительства В.В.С КОВО[1] нам заявили, что наша стройконтора расформирована, что военнообязанные должны немедленно явиться в военкоматы по месту жительства, а невоеннообязанные убыть в места по их желанию. Я, как снятый с воинского учёта по болезни, получил справку, что работал в аэродромном отделе В.В.С. КОВО по спецзаданию с 26.V.41 г. по 8.VII.41 г., и что справка выдана для представления в Челябинский обком партии. Г. Челябинск я выбрал по совету некоторых сотрудников конторы. Получив эту справку, я отправился к сестре Буси, Соне Ринг, которая тогда жила в Киеве. Я спросил Соню, были ли наши у неё. Она ответила, что нет, что в городе на площадях очень много эвакуированных. Киев тоже был охвачен паникой войны. Походив по городу, я наших нигде не увидел и вернулся опять на квартиру к Соне. Настроение было ужасное, т.к. очень волновался за судьбу наших. Ночью я и Соня провели в бомбоубежище, т.к. город бомбили немцы.

На другой день я попрощался с Соней и уехал на вокзал, чтобы уехать из Киева. Соня мне дала немного пищи на дорогу. На станции стоял состав с товарными вагонами, куда пускали только женщин и детей. Вход в вагоны контролировался милицией. Я предъявил милиции справку КОВО, что направляюсь в Челябинский обком партии, и меня пропустили в вагон, я уселся на свой чемодан.

Необорудованный товарный вагон был битком набит людьми, среди которых были и воры, мародёры, грабившие эвакуированных в пути следования поезда. Поезда с эвакуированными тогда двигались черепашьими темпами, больше времени стояли, чем ездили. По дороге узнал, что поезд находится на станции Синельниково, рядом с г. Сталино, где тогда работал брат Рахили, Исаак. Не помню сейчас, как я тогда дозвонился в Сталино на работу к Исааку, и он встретил меня. Он меня сразу спросил, где семья. Я ему ответил, что не знаю, т.к. они эвакуировались раньше меня. Он меня успокоил, сказав: «Не волнуйся, они доберутся, главное, что они выехали». Оказалось, что нашим удалось выбраться из Киева сразу же по приезде туда. Не знаю, каким образом они разделились в дороге: Рахиль с сыном и мамой направились в Сталино к Исааку, Моисей с семьёй - к дяде в Харьков, а Клавдия с Адиком – в Крамоторск к знакомым.

На второй день после моего прибытия в Сталино сюда прибыла моя семья, Рахиль с сыном и мамой. Как они добрались ло Сталино и как дозвонились к Исааку - не знаю. Помню, они приехали на подводе, по-видимому, высланной Исааком. Помню, как Марик, одетый в капитанке, весь вспотевший со сплошными белыми кудряшками, спал на подводе. Радость встречи была огромная, со слезами на глазах. Разместились мы в комнате, где жил Исаак. Комната среднего размера в заводском доме с коммунальными удобствами. Исаак через своего знакомого, судью, устроил меня бухгалтером на шахту в г. Сталино. В это время Сталино уже подвергалось бомбёжке немецкой авиации. Ночью мы часто ночевали в бомбоубежище.

Однажды, придя на работу, зам. главного бухгалтера мне сказал: «Знаешь, Тартаковский, тебя хотели послать на рытьё окопов, но мы тебя пока отстояли». Я понял, что немцы приближаются к Донбассу, и решил уехать с семьёй в г. Челябинск, куда имел направление из КОВО³. Исаак был против этого, сказав: «Тебя по дороге задержат и заберут на фронт». Я ему ответил, что этого не боюсь, т.к. я снят с воинского учёта по состоянию здоровья. Поскольку из г. Сталино ещё официально не эвакуировали, на выезд из города нужно было иметь разрешение власти города. Предъявив эвакоудостоверение, я такое разрешение получил. На следующий день я уже на работу не вышел и пошёл на железнодорожную станцию и купил билеты до г. Челябинска. Исаак нам дал деньги (не помню – сколько), и мы, я с семьёй уехали из Сталино. Доехав до станции Ясиноватая (недалеко от Сталино), вынуждены были покинуть поезд, т.к. началась бомбёжка немецкими самолётами. Мы побежали в бомбоубежище, где и проночевали. На следующий день подошли к железнодорожному составу (вагоны пассажирские) и спрашиваем пассажиров: куда поезд следует. Нам ответили, что состав идёт из г. Полтавы (Украина) и везёт эвакуированных (семьи железнодорожников). Прошедший мимо политрук крикнул нам: «Садитесь немедленно и уезжайте отсюда! Что, вы не видите, что здесь уже бомбят!». Когда мы попытались зайти в вагон поезда, нас не пустил туда какой-то молодой парень. Я его силой оттолкнул, и мы прошли в вагон. В купе оказалась еврейская семья. Узнав, что мы тоже эвакуированные, они уступили нам две полки, где мы и разместились.

По дороге на станциях нам выдавали хлеб по норме для эвакуированных; остальные продукты пришлось покупать за деньги. Помню, как Марик просил: «Мама, я хочу хлеб с маслом и со сладким чаем», на что Рахиль ему отвечала: «А где нам это взять ?» В дороге на какой-то станции возле водозаборной колонки, где брали кипячённую воду, встретил дядю Рахили, Мишу Черноморского. Он зашёл к нам в вагон и посидел с нами немного, сказал, что ж./д. состав, в котором он едет с семьей, следует до Ташкента. После этого, мы расстались. К счастью, наш состав по дороге не бомбили, и мы через несколько дней прибыли в Казахстан на станцию Актюбинск, называемую ныне Целиноград.

Со станции нас увезли на подводе в деревню Раевка. Возивший нас привёз к себе в дом, где мы должны были жить. Он сказал, что хотел взять к себе только еврейскую семью, т.к. не видал людей этой нации. Поместили нас на кухне большого размера, откуда убрали новорожденного телёнка. Кроме широкой лавки и образов, на кухне не было никакого оборудования. К ночи хозяева попросили Рахиль с сыном и мамой к себе в комнату. Я остался ночевать на кухне. В эту же деревню привезли и ту еврейскую семью, с которой ехали в одном купе в поезде. Их поместили на другую квартиру. Первые три дня нам дали отдохнуть, а потом нам надо было выйти на работу в колхоз. Наши знакомые сразу же заявили, что им в деревне не нравится, что они собираются нанять подводу, что б доехать до ближайшей ж./д. станции, а оттуда поездом - в г. Алма-Ату. Мы изъявили желание ехать с ними. Они обещали на второй день заехать за нами, но не заехали. Мы решили сами добираться до г. Алма-Аты, собрали свои вещи и вышли за деревню на дорогу. Никогда не забуду, как мы одни стояли в степи: я, Рахиль с сыном и мамой, кругом свистит сильный ветер, поднимаются столбы пыли. Вдруг показалась грузовая автомашина. Я побежал навстречу автомашине и попросил водителя довести нас до ближайшей станции. Кроме водителя, в машине был ещё один мужчина. Видя наше растерянное состояние, они, по-видимому, пожалели нас и разрешили нам сесть в кузов. Довезли нас до ж./д. станции Шарталды, за что мы их сильно поблагодарили. Плату за проезд они не хотели брать.

На станции мы купили ж./д. билеты до Алма-Аты. Там же купили сыночку валенки и зимнюю шапку. Приехав в Алма-Ату, пошли в город. Все площади были набиты эвакуированными. Жара невыносимая, грязь неимоверная, вшивость. Нашли наших знакомых и присоединились снова к ним. К нашей компании присоединились две сестры из г. Киева. Одну из этих сестер звали Белла, другую не помню как звали. Не помню сейчас, как эти знакомые объяснили, что не заехали за нами. Думаю, что они просто обманули нас. 26 октября 1941 г. члены Правительства Казахской ССР вышли к эвакуированным и сказали, чтобы последние получили направления в эвакопункте и выехали из Алма-Аты, т.к. в городе никого не оставят. Люди поговаривали, что в Алма-Ату переедет Правительство из Москвы. Мы получили направление в Петропавловскую область для расселения и устройства. Мы и наши знакомые пошли на станцию и ждали, когда отправится наш эшелон с эвакуированными. Решили закупить на дорогу антоновские, прекрасные и очень сладкие арбузы. Для этого отправились в город Рахиль, Белла с сестрой и парень из полтавской семьи. Немного спустя эшелон тронулся и двинулся в путь (никакого расписания движения поездов тогда не было), а наших нет. Не успели отъехать от Алма-Аты несколько километров, как с полки упал висячий фонарь (им освещался наш товарный вагон) и ранил в голову мою тёщу. Хорошо, что в вагоне оказалась домашняя аптечка у одной эвакуированной по фамилии Иоффе. Эта женщина поспешила обработать рану йодом и забинтовала тёще голову. Эта женщина вместе с мужем и дочкой были потом нашими соседями в бараке. Мы были очень расстроены случившимся с тёщей и отсутствием наших. Лишь на третий день наши догнали нас, чему очень все обрадовались.

Не помню, через сколько дней эшелон прибыл на ж./д. станцию Таинча Петропавловской области. Здесь нас погрузили на подводу и отвезли в деревню Приречное, а там поселили в дом, где жила местная пожилая женщина. Там я узнал, что на станции Таинча имеется элеватор «Заготзерно» (недалеко от деревни). Я отправился пешком до элеватора, где обратился в контору к главному бухгалтеру с целью устроиться на работу. Посмотрев мои документы, меня тут же устроили на должность бухгалтера. На другой день на элеваторе дали мне подводу, и я перевёз семью в барак элеватора. Нас взял в комнату некий Матусевич, работавший кучером у директора элеватора (семья Матусевича состояла из четырёх человек). Спустя несколько дней мы перешли жить в отремонтированную квартиру этого же барака. Мебель наша состояла из двух сколоченных из досок коек, тумбочки и двух табуреток. Постельные принадлежности состояли из матрацов и подушек, набитых сеном. В комнате была лежанка, сложенная из кирпича. На большой койке спали я и Рахиль с сыном, на маленькой - тёща. Через пару дней нам выдали бесплатно ватное одеяло.

Пока у нас не было топлива, я и Рахиль ходили за стадом коров, собирали кизяки, щепки и этим топили. Рядом с бараком была столовая, где кормились работники элеватора, а также солдаты воинской части, перевозившие автомашинами зерно из глубинок на элеватор. При элеваторе был ларёк, где по карточкам выдавали хлеб, чай и кое-что другое. Рядом с конторой элеватора был детский садик, куда определили нашего сынишку. В столовой кормили очень скудно (пшённый суп, каша из круп), иногда перепадало от стола военных что-нибудь получше (суп с макаронными изделиями и мясом).

Скоро настали холода, а я ходил на работу в калошах (ботинки, в которых я эвакуировался, порвались). Увидев это, представитель Облзаготзерно велел мне выдать отработанный элеваторный ремень на подошву, и в районе, в артели, пошили мне ботинки из лоскутов кожи. Кстати, председатель артели оказался брат Сони, жены моего брата Шойлыка. По моему ходатайству Соне и её сыну Изику дали место в бараке не элеваторе и устроили кухонной работницей в столовую. Изя болел чесоткой, а Рахиль его вылечила.

На работе ко мне хорошо относились, выписали уголь на топливо, зерновые отходы, которые мы мололи на жерновах и из этой муки пекли хлеб. Потом я познакомился с кладовщиком зерна на элеваторе Фёдором Гойко, который несколько раз брал у нас эти отходы и взамен их привозил нам с мельницы хорошую муку. Так что в сравнении с другими эвакуированными мы жили сносно, в тепле и не голодали. Мать Рахили заболела воспалением лёгких и лежала некоторое время в районной больнице в Ново-Сухотино. Однажды, зимой 1942 г., Рахиль пошла по воду к колодцу. У неё из рук вырвался ворот от колодца, и железной ручкой разбило ей голову. Отвезли её в больницу, где она пролежала некоторое время. 29 апреля 1943 года Рахиль поступила на работу в районную аптеку ассистентом, где проработала до 10. ІХ. 1944 г.

После нашего отъезда из г. Сталино на Донбассе, Исаак эвакуировался с заводом в г. Березники на Урале, где был организован магниевый завод. Он работал помощником главного инженера, а с 15.12.1944 г. - начальником технического снабжения завода. Узнав через главный эвакопункт г. Богуруслана, где мы живём, Исаак, возвращаясь из г. Ташкента, по дороге заехал к нам и привёз нам три пары валенок (мне, Рахиль и тёще). Он специально взял командировку в г. Ташкент, чтобы по дороге заехать к нам. Рахиль шла на работу пешком (3-4 км.), зима была очень холодная, часто бывали снежные бураны. Я очень переживал, пока она возвращалась с работы домой.

В марте 1944 г. меня командировали в Баженово Свердловской области на мельзавод, где я добился возвращения долга элеватору в сумме 91 тыс. руб., за что приказом по Облзаготзерну от 30.03.44 г. выдали мне премию в сумме 600 рублей за проявленную настойчивость и добросовестное выполнение порученного дела).

В конце 1944 г. некоторые эвакуированные начали возвращаться домой в места, освобождённые от немцев. Но для этого требовался вызов на работу от какой-то организации. По ходатайству Исаака я получил вызов на работу от Березниковской организации, называвшейся «Установка № 5 Министерства цветной металлургии СССР». На основании этого вызова райотдел милиции выдал нам разрешение на выезд на постоянное место жительство. Соня с Изиком, как семья погибшего на фронте, получила разрешение на выезд и уехала в Житомир, где они жили до эвакуации.

6.

В октябре 1944 г. у нас в бараке появились немки, командированные из Березниковского магниевого завода в Таинчу для закупки продуктов. Они нам сказали, что знают Исаака как начальника снабжения завода и, если мы желаем, могут взять нас в свой вагон и привести в Березники. Только об этом никто не должен был знать, т.к. вагон товарный и пассажиров, кроме делегации, не разрешается брать. Мы согласились. Рахиль рассчиталась на работе 10.9.44 г., а я уволился с работы 7.10.44 г. Уехали мы из Таинчи тайком, как будто бы совершившие преступление, не простившись с людьми, сделавших для нас много добра, с кладовщиком Гойко, главбухом Червинским и др. Об этом я до сих пор сожалею.

В вагоне нам огородили мешками с продуктами место, которое пришлось осветить фонарём даже днём. В общем, везли нас, как контрабанду, правда, бесплатно. В дороге, тёща заболела глаукомой, по-видимому, от сильных переживаний, от чего у неё появились сильные головные боли. Как мне потом рассказала Рахиль, её мать не очень хотела ехать к Исааку, зная сложность его характера.

Через несколько дней мы приехали на станцию в Березники. Нас встретил Исаак и отвёз к себе домой. Жил он в небольшой комнате на втором этаже кирпичного дома с коммунальными удобствами. 20 ноября 1944 г. я устроился на должность старшего бухгалтера Установки № 5 М.Ц.М. На работе мне предоставили благоустроенную квартиру из двух комнат в доме, где рядом с домом жил Исаак, выдали две кровати, стол, две тумбочки, четыре табуретки, ватные матрацы. В третьей комнате жил старший электрик Установки № 5, Плотинский. Вскоре он возвратился домой, и вся квартира из трёх комнат и кухни осталась за нами. По рекомендации знакомой Исаака (зав. здрав. Отделом г. Березники), Мироновой Юлии Тимофеевны, Рахиль устроилась 14.II.1945 г. преподавателем фармакологии в Березниковской фельдшерско-акушерской школе. Учителям школы платили зарплату в зависимости от образования. Таким основанием был наряд № 4, выданный Рахили Киевским фарминститутом в июле 1933 г. По тогдашним порядкам, диплом об окончании института выдавали только после отработанных трёх лет. По своей халатности (я так считаю), Рахиль своевременно не получила диплом и эвакуировалась из Житомира без диплома. Через несколько лет в школе начали настойчиво требовать от Рахиль предъявления диплома об окончании института, иначе будут платить зарплату как работнику без высшего образования. По моей просьбе, зав. гор. Финотделом Жуланов написал письмо директору школы, в котором разрешил платить зарплату Рахили, как человеку с высшим образованием, в течение одного года на основании наряда фарминститута. За это время она обязана была предоставить в школу диплом об окончании института.

Первое время Рахиль переживала трудности на работе, т.к. никогда не была преподавателем. Надо было составлять конспекты, планы работы. Я ей в этом максимально помогал. По приезде в Березники, устроили Марика в детский сад, находившийся недалеко от нашего дома ([в] девятнадцатом квартале). Когда ему исполнилось семь лет, он пошёл в первый класс средней школы им. Пушкина. В школе он несколько раз получал грамоты за успешную учёбу и примерное поведение. Школу окончил с серебряной медалью. В 1956 году он поступил в Пермский горный институт на электромеханический факультет в группу ГЭ-56-2 без вступительных экзаменов. В 1960 г. институт преобразовали в политехнический, и Марика перевели во вновь образованную групу АПП-56 как успевающего студента. В последние годы учёбы в институте он учился на повышенную стипендию, активно участвовал в общественной жизни института. Институт он окончил в 1961 г., получил диплом с отличием.

Когда Марик учился в общеобразовательной школе, он одновременно учился игре на скрипке: небольшое время во Дворце культуры им. Ленина (преподаватель - Мак Август Августович), а потом в новоорганизованной музыкальной школе. Преподавательница, Мисюра Агнесса Михайловна, всегда хвалила его как успевающего, дисциплинированного ученика. Музыкальную школу он окончил в 1956 г. и мечтал учится в дальнейшем по музыке в училище имени Гнесиных в Москве. Я был в этом училище. Мне там сказали, что там очень большой конкурс, и они выбирают исключительно одарённых. Кроме того, учёба в училище не освобождает о службы в армии. Дома обсудили этот вопрос и семейным советом решили отказаться от дальнейшего обучения его музыке. В горный институт он поступил по совету Махтуса Эдгара Исааковича, отца своего товарища Махтуса Эмика. Дома у нас была кошка Мурка, которую все звали музыкальной: когда Марик играл на скрипке, она ложилась возле него, закрывала глаза и внимательно слушала. Когда он переставал играть, она тут же начинала мяукать, мол, продолжай играть. Ночью она всегда спала в кровати у его ног. Он кошечку тоже любил, даже сфотографировался с ней.

[Вставка. Рассказ Мирона Вольфовича Тартаковского «Скрипка». «Летом 1951 г. я с мамой и папой были в гостях у моего дяди Моисея, который жил с семьей в г. Станиславе (ныне г. Ивана-Франковск) на Украине. Однажды, купив билет в кино, я задолго до сеанса слонялся по городу. Впереди меня шли двое мужчин, один из которых нёс в руках скрипичный футляр. Из их разговора между собой я понял, что они хотят выпить, а денег на выпивку у них нет, и тот, который шёл рядом со »скрипачом«, предложил кому-нибудь эту скрипку продать. Я к ним подошёл и сказал, что мне нужна хорошая скрипка, и, если она мне понравится, родители мне её купят. Здесь же на улице я её посмотрел и поиграл на ней. Скрипка мне понравилась: головка у неё была вырезана в форме какого-то страшного чудища, обечайка на деках выполнена необычайно красиво и по внешнему виду она была сделана очень давно. Внутри была приклеена этикетка на немецком языке, на которой был проставлен год изготовления инструмента – 1758. Мне понравилось и его звучание; хотя голос скрипки был и не очень сильный, скорее - камерный. Я предложил мужчинам (как выяснилось, они приехали из г. Коломыи) отправиться со мною к нам домой, и там они продали нам свою скрипку за 2000 руб, что составляло, примерно, полуторамесячный заработок моего отца. На этикетке скрипки было написано: »Fridrich Bangerius, Lauten und Geigenmacher, Budapest, Österreich-Ungarn, Undariche Meistergeige, 1758«, что означало: »Фридрих Бангериус, настройщик и скрипичных дел мастер, Будапешт, Австро-Венгрия, 1758 г.« Смычок от неё оказался плохим (не от этой скрипки), и, вернувшись из гостей домой в Березники, родители купили мне приличный смычок у моего преподавателя по скрипке Мегалинского Анатолия Николаевича, тоже за 2.000 руб. С тех пор я и играю на этой скрипке. Однажды её пришлось ремонтировать: верхняя дека дала трещину. Ремонтировал её в Перми некто Санников Николай Николаевич. Он тоже определил, что это старинный инструмент, однако фамилия мастера моей скрипки не значилась ни в одном скрипичном каталоге.»]

В 1946 году мы вместе с Исааком переехали на новую квартиру из трех комнат со всеми коммунальными удобствами и телефоном. Правда жилая площадь была небольшая, всего 30,5 кв. м., но квартира была в центре города. Её предоставили Исааку а работе на магниевом заводе. В первые годы после войны всё снабжение было по карточкам (хлеб и другие продукты) и по талоном предприятий (промтовары). Выбор продуктов был весьма приличный: получали даже красную рыбу (кету, горбушу).

Тёща моя, мать Рахили, сильно болела глаукомой, Постоянно страдала головными болями. Не помню сейчас, в каком году, отвезли её в г. Пермь (тогда назывался Молотов) в областную глазную клинику. Здесь профессор Чистяков сделал ей операцию на один глаз, а через несколько месяцев она ослепла на этот глаз. Боли в глазу не прекращались. Мы её снова отвезли в г. Пермь, где профессор Честяков удалил ей ослепшее глазное яблоко. После чего боли прекратились. На другой глаз она видела до самой смерти. В 1962 году 8 декабря у неё внезапно начались очень сильные боли в животе. Скорая помощь отвезла её в больницу, где её срочно положили на операционный стол. Сперва врачи думали, что у неё приступ аппендицита, но когда вскрыли живот, оказался сильный тромбоз кишечника. Оперировавший её хирург, Носков, сказал Рахиль, что шансы на выживание мизерные, т.к. пришлось удалить ¾ кишечника. Питали её только физиологическим растворами - капельницей. Рахиль дежурила у неё днём и ночью. Умерла она в больнице 26 декабря, промучившись после операции 18 дней. Хоронили её с больницы, т.к. дома гостила у нас невестка с трёхмесячным ребёнком, - Сашенькой. Когда тёща лежала в больнице, к ней из Перми приезжал Марик на несколько дней, чем она была очень довольна, т.к. очень любила его. Она в своё время говорила, что любит его больше своих детей. Марик потом снова приехал на похороны тёщи, а затем возвратился с семьёй в Пермь. Тёща умерла 79 лет жизни.

7.

В 1946 году мой главный бухгалтер по работе уехал из г. Березники в г. Электросталь под Москвой. По его рекомендации министр цветной металлургии С.С.С.Р приказом № 3701к от 6 августа 1946 г. назначил меня главным бухгалтером Установки № 5. В этой должности я проработал до 5 мая 1958 г. и уволился в связи со слиянием Установки № 5 с Березниковским азотно-туковым заводом. По указанию главного бухгалтера управления химической промышленности Пермского Совнархоза⁴, Морякова С.Г., меня перевели на Березниковский анилино-красочный завод на должность заместителя главного бухгалтера по капитальному строительству. 15 августа 1946 г. я был награждён медалью «За доблестный труд в дни Великой Отечественной войны 1941 - 45 г.г.» За время работы на установке № 5 был многократно премирован денежными премиями за досрочное представление годовых отчётов, хорошего качества, и имеющиеся достижения в работе Установки № 5.

На новой работе мне первое время было трудно, так как учёт в этом отделе был запущенный. Пришлось много потрудиться, что бы навести порядок в этом деле. Потом работа наладилась, и я был ею доволен. За хорошие показатели в работе был несколько раз премирован деньгами и почётными грамотами. Один раз моя фотография висела на Доске Почёта. 16 апреля 1971 г. вышел на пенсию по старости лет, в честь чего меня на заводе чествовали, отметили денежной премией, почётной грамотой и вещевыми подарками. Несмотря на то, что служащим в то время не платили пенсию в случае продолжения работы, я продолжал работать (только на зарплате) ещё 3 ½ года, до 15 октября 1974 г. Уволился я с работы, т.к. отдыхая на курорте заболел рожистым воспалением левой ноги, и врачи велели мне остерегаться простуды. В 1961 году, при мытье пола вдруг почувствовал, что правая рука у меня опухает и синеет. Когда я обратился к дежурному врачу поликлиники, он мне сказал, что у меня трамбоз правой подключной вены. После осмотра врачами Даниловой и Вагнером меня вечером поместили в больницу во второе хирургическое отделение. Была большая опасность моей жизни. Полечившись некоторое время, мне стало лучше, но рука продолжала оставаться отёчной, и меня направили в Пермь на долечивание.

В Перми меня поместили в хирургическое отделение областной больницы, коим заведал профессор Минкин, Лечащим врачом был хирург Харин. Здесь установили, что правая рука у меня затромбирована в нескольких местах. Только благодаря быстрому развитию колотерали (запасных вен, вошедших в действие) мне удалось восстановить работоспособность и продолжить трудиться на прежнем месте службы.

В 1966 году перенёс операцию (удаление предстательной железы). Она у меня болела несколько лет... Рахиль много раз лежала в больнице по поводу различных заболеваний. Один раз врачи не могли установить точный диагноз болезни. (не помню, в каком году это было), и её в тяжёлом состоянии в сопровождении медсестры отправили в Пермь в областную больницу. Здесь профессор Минкин предположил, что у неё в животе опухоль, и требуется операция. Но поскольку он уезжал в Москву на съезд хирургов, он велел Рахиль вернуться обратно в Березники (в это время ей стало легче), и по приезде из Москвы он будет её оперировать. По возвращении из Перми её снова смотрели в Березниках хирурги Данилова и Худияровская. Они пришли к выводу, что у неё заболевание щитовидной железы. У неё в этом месте держались боли, а не в животе. Для уточнения диагноза болезни её направили в Москву. В Москве профессор Николаев подтвердил диагноз болезни (болезнь щитовидной железы) и назначил лечение. Конечно, в Пермь на операцию живота она не поехала из-за абсурдности предполагаемого профессором Минкиным диагноза. По заключению врачей (ВТЭК[2]) Рахиль перевили на инвалидность (II группа), и она уволилась из училища по собственному желанию 25 августа 1967 г. 17 апреля 1969 г. она вышла на пенсию по старости, имя трудовой стаж 22 ½ года.

1 октября 1946 г. Исаак уволился с Березниковского магниевого завода согласно поданного заявления (причину увольнения не знаю). Уехал он в г. Волхов (под Ленинградом), где хотел устроиться на работу по новостроящейся ГЭС. Там на работу не устроился (по какой причине - не знаю) и вернулся домой в г. Березники. 6 января 1947 г. он устроился на Установке № 5 в должности начальника цеха. Директором установки был Савиньяк Вячеслав Францевич, который в своё время окончил Харьковский химико-технологический институт, тот, что Исаак окончил. 9 ноября 1957 г. Исаака перевели на Березниковский азотно-туковый завод⁶ на должность зам. начальника цеха окиси кобальта; в виду передачи Установки № 5 в состав БАТЗ[3]. За время работы Исаака на Установке № 5 и АТЗ он был несколько раз награждён денежными премиями за хорошую производственную работу и изобретательскую деятельность. Он был награждён медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.» и медалью «За трудовое отличие. За выслугу лет и безупречную работу в цветной металлургии». (1 октября 1964 г. был награждён Почётной грамотой «За долголетний труд и безупречную работу на заводе в связи с выходом на пенсию».

В 1953 году, будучи в Москве с годовым отчётом, я узнал в Министерстве здравоохранения СССР, что перед войной Киевский фармацевтический институт перевели в г. Одессу. Я обратился туда с письмом от имени Рахили, где просил выслать диплом об окончании Киевского фарминститута, не полученного в своё время. Из института ответили, что в архиве хранится неполученный диплом Черноморский Рухли Мойше Ароновны. Для высылки этого диплома требуется справка с места рождения, что Черноморская Рахиль Моисеевна и Черноморская Рухля Мойше Ароновна одно и тоже лицо. Написали письмо в Каменный Брод, и вскоре получили от сельсовета такую справку. Эту справку мы отослали в Одесский фарминститут, и через некоторое время получили оттуда диплом Рахили. Конечно, в доме была большая радость.

В 1952 г. НКВД (наверное с ведома или по указанию Сталина) выселил из деревни Давыдково Кунцевского района Московской области всех проживавших там евреев (независимо от партийности и выполняемой работы). В Москве пошёл слух, что вскоре из Москвы выселят всех евреев. В паспортах выселенных из д. Давыдково поставили штамп: «Запрещается проживание в г. Москве и Московской области». Выселенная из деревни Давыдкова сестра моя Маня с мужем Фроимом (участником Великой Отечественной войны и тремя детьми уехала на Украину в г. Житомир и временно поселилась а квартире моего брата Моисея. Позже они купили часть частного дома. После смерти Сталина (в 1953 г.) Мане и Фроиму обменяли паспорта на новые, в которых уже не было вышеупомянутого штампа (заметали следы).

В Москве я бывал каждый год с годовым отчётом, помимо проезда на курорты или в гости в Житомир, Кишинёв, Ивано-Франковск (к родным). К великому моему стыду, не разу не был в Большом Театре. После занятий в главке рыскал по Москве в поисках мяса, масла, одежды, обуви, фруктов и т.д.. Всегда возвращался домой нагруженный, как дачный муж. Добраться до вокзала мне помогал Яша (муж Хини). Иногда и сама Хиня.

В первые годы после войны имели в Березниках небольшой земельный участок (1-1 ½ м²), на котором несколько лет выращивали картофель. В подвальном помещении, в сарае, где лежали дрова, кормили поросёнка. Когда выросла огромная свинья, закололи её, а мясо отнесли к знакомым на третий этаж на балкон (в нашей квартире на втором этаже не было балкона). Через несколько дней пошёл за дровами и вижу, что сарай наш открыт, по видимому, воры открыли, чтобы украсть мясо, но, не застав его, забрали бочонок из-под капусты.

Выйдя на пенсию в 1964 г., Исаак несколько раз ездил Пермь к сыну моему Мирону, забирал внуков Сашеньку и Танечку и возвращался в Березники. После того, как они погостили у нас (3-4 недели), отвезли их обратно в Пермь к родителям. Несколько раз под новый год устраивали для внучат Новогоднюю Ёлку, под которой они кружились и пели песенку: «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла...» Когда я гулял с внучатами по городу, Сашенька любил читать вывески, плакаты. Однажды он меня спросил: «Дедушка, почему всюду на плакатах имя моей бабушки Славы?» Я ему ответил: «Здесь имеется ввиду не бабушка Слава, а слава партии».

В 1951 году я, Рахиль и Марик ездили в Житомир к моим родным. Марик им очень понравился. Он возил с собой скрипку, на которой прилично играл. Я и Рахиль ездили к родным в Житомир в шестидесятых годах (точно год не помню).

В Березниках мы жили скромно, я бы даже сказал, уединённо. Никогда не отмечали дни своего рождения, праздников (религиозных и советских). Из соседей по дому к нам временами заходила семья нашего дворника (дедушка Пётр), Эсфирь Курицкая, иногда Митберги, Курицкие (Израиль Осипович и Валентина Ильинична), всегда нас приглашали на дни своего рождения. – В. Тартаковский/.

Общая литературная редакция – Мирона Тартаковского, сына автора, и Михаила Златкина, мужа внучки автора, Татьяны Тартаковской (Златкиной).

[1] В.В.В. КОВО – Военно-воздушние силы Киевского особого военного округа Народного комиссариата обороны СССР.

[2] ВТЭК – Врачебная трудовая экспертная комиссия.

[3] БАТЗ – Березниковский азотно-туковый завод.