Моя автобиография

Я, Цейтлин Наум Альтерович, родился в местечке Селец Могилевской губернии в Белоруссии 7 января 1917 года. Моя сестра Сарра говорит, что меня звали «хохэм-хохэм». Значит рос я нормальным ребенком. Я думаю, что меня баловали, ибо после рождения двух девочек, Рейзел и Соре, родился мальчик. Это был я, и все были моему появлению на свет рады. Когда я был совсем маленький, я себя не помню, зато хорошо помню, когда меня отец обучал сельскохозяйственному труду. Я рано научился лошадь запрягать в телегу, в сани и, главным образом, в плуг и борону, а также пахать и бороновать. Я рано научился садиться на коня, ездил верхом на лошади и, вместе со взрослыми соседями, – в ночное. Утром возвращался, завтракал – и за работу. Это, конечно, во время полевых работ.

Когда меня родители отдали в хедер, я не помню, но знаю, что там я научился читать и писать. Ребе был у нас по имени Гуревич. После хедера я оказался в Могилеве, там продолжал учебу в еврейской школе, потом в педрабфаке, а в 1937 году поступил и в 1941 году окончил Могилевский пединститут и был направлен в Жлобинский район в Краснобережскую школу. Но война по-другому повернула мою судьбу. Все подлежащие мобилизации студенты, в том числе и я, были взяты на учет в горвоенкомате. Нас вооружили винтовками и лопатами, отвели участок обороны, где мы копали противотанковый ров вместе с жителями – на берегу обрыва. Я не знаю, для чего копали, но это оказалась пустая работа. А когда в этом районе оказалась немецкая часть, то в бою с ними погибло много людей. Военкомат перед этим пытался вывезти нас из Могилева куда-то в глубь страны, но уже было поздно. Мы попали в окружение. Спасались мы, кто как мог. Из Могилева я выбрался и попал в свое село.

9 сентября 1941 года немецкие каратели окружили село, всех повели под конвоем в Могилев. Нас, юношей, где-то 6–7 человек, повели к автогаражу на Первомайской улице, и мы оказались в немецком концлагере. Наша свобода с немецкой оккупацией закончилась. Всех односельчан в октябре 1941 года фашисты расстреляли. В концлагере было истреблено много евреев. Но нам – мне, Арону и Эле из нашего местечка – удалось бежать и воевать с фашистами. Наша мечта сбылась. Мы хотели стать партизанами еще тогда, когда еще не пришли каратели в село, но мы не могли оставить пожилых больных родителей. Мы бежали из концлагеря в разное время и попали в разные партизанские отряды. Арон погиб в партизанах, Эля успел побывать в партизанах и в действующей армии и вернулся с войны инвалидом, переехал жить в Израиль.

Я попал в Рогачевский партизанский отряд № 255. Сначала я был рядовым партизаном, а потом меня перевели в комсомольский партизанский отряд № 258 и там меня утвердили пом. комиссара по комсомолу, ввели в состав Бюро подпольного Рогачевского райкома комсомола. 28 июня 1944 года наш отряд со всей оперативной группой соединился с Красной армией, и мы 1 июля вошли в Рогачев. До переезда в Израиль, до 1 августа 1990 года, я со своей семьей жил в Рогачеве. Женился я в 1945 году, 31 августа. Моя жена - это моя бывшая соседка по селу. Я счастлив, что встретился с ней. 31 августа 2006 года исполнился 61 год, как мы живем с ней в любви и согласии. У нас трое детей, мы от них имеем нахэс, мы их очень любим, а они – нас.

Будучи в партизанах, я днем и ночью, вместе со своими товарищами из партизанских отрядов №№ 255, 258 Рогачевской бригады, мстил врагу за невинно пролитую кровь родных и близких, за злодеяния, которые они совершали в стране.

С июля 1944 года по июнь 1990 года я с семьей жил в Рогачеве Гомельской области Белорусской ССР. Работал я на разных работах, но, главное, работал 2 года директором восьмилетней школы, а затем завучем средней школы № 3 в городе Рогачеве – до выхода на пенсию. В 1990 году я с женой и дочерью Зельдой с ее семьей уехал в Израиль. 9 августа 2006 года исполнится 16 лет нашей жизни в этой стране.

***

На десятом километре от Могилева раскинулось по обеим сторонам шоссейной дороги Могилев – Бобруйск еврейское местечко Селец. Название оно получило от слова селение. Все евреи, которые жили в местечке, занимались земледелием. До 1929 года все семьи были единоличниками. В вышеуказанном году вся земля вошла в состав колхоза, который получил название «колхоз имени Ворошилова». У каждой семьи было от полутора до трех десятин земли, но не больше этого. Семьи были большие – от 8 до 9 душ. Конечно, обеспечить хотя бы мало-мальски семьи продуктами питания, одеждой, обувью и пр. эти десятины не могли. Поэтому, кроме земледелия, люди занимались разными промыслами, чтобы получить дополнительный доход. В основном, занимались извозом, кроме того, трелевали лес и возили на стройку, торговали скотом. Приходилось продавать и продукты сельского хозяйства, в основном, картофель и молоко. Сельскохозяйственное производство было связано с большими трудностями. Во-первых, целый ряд работ выполняли вручную. Во-вторых, такая работа требовала больших затрат времени и труда. Работа начинается ранней весной и заканчивается глубокой осенью. От посева до уборки была занята вся семья. А результат напряженного труда был таков: еле сводили концы с концами. Не хватало ни продуктов питания, ни одежды, ни обуви.Я это пишу, зная, как жила семья моих родителей. Были, конечно, в местечке семьи, которые жили лучше нашей семьи, но все же их было мало.

Колхоз не улучшил материального положения людей, зато изменил образ жизни. В местечке молодежь стала приобретать новые специальности, стала покидать село, получать образование и работать педагогами, медработниками, юристами, журналистами. Уезжали в разные города страны. Но отдыхать и помогать родителям молодые люди приезжали домой. Дети приезжали со своими семьями, приезжали внуки. До войны в местечке было весело.

Наше местечко было радостью для души. Ведь это была родина, дом родной! Я помню свое детство. Хотя мы жили бедно, но счастливо. Мы собирались все вместе, свободно ходили по селу, на реку Днепр, в лес, на луг, в поле. Как сейчас вижу радостные лица друзей. Вечерами мы собирались и проводили время почти до утра. На каникулы приезжали студенты. Их встречи и радостные улыбки – все это так было приятно и им самим и родителям.

Вспоминаю и такое: встанешь рано, выйдешь на улицу, идешь в поле, трава покрыта инеем, жаворонки поют, лучи солнца создают прекрасную оранжевую картину, воздух ядреный, дышится легко, и так приятно на душе! А в мыслях ощущение : я дома! Работа в поле приносит усталость, но чувствуешь удовлетворение: это сделал я! Представляете такую картину: я иду за плугом, он отваливает пласт за пластом землю, образуя борозду, а за мной ходят вороны, а то и куры, и собирают червяков. А моя лошадка тянет плуг и вроде довольна. А как вкусно пахнет земля! Дух изумительный!

А засеешь зерновые или посадишь в почву картофель и наблюдаешь за всходами. Пробиваются первые ростки, и ты радуешься им, а потом все время наблюдаешь за их ростом. А когда приходит время, ты посев обрабатываешь, удаляешь сорняки. А потом цвет появляется, и твой глаз ласкает цветение. И дальше следишь за происходящими изменениями. Когда созревает поле, начинается уборка. Я, и вся семья , и соседи наши – все выходят в поле. Работаем и чувствуем друг друга. Вот рядом семья Мойши, вот семья Изи, вот семья Гирша, а там, дальше – Довида, а еще дальше убирает свой урожай семья Хони. Всех по имени мы знаем. Все свое убираем, но друг другу не мешаем.

Заканчивается трудовая неделя, наступает праздник – суббота. В пятницу рабочий день укорочен, взрослые и дети идут в синагогу. Правда, так было до 30-х годов, а потом, когда синагога закрылась, многое изменилось. Молодежь реже стала ходить в синагогу, но праздники все равно справляли по-прежнему. Особенно мне запомнились такие праздники как Пурим, когда трещала трещотка и били Амана, Песах: ночь пасхального седера, маца и пасхальная Агада, и особенно – праздник Суккот. Сукка у нас была возле дома, во дворе. В сукке собиралась вся семья вместе, ели и пили. Во время праздников все были красиво одеты, радостно встречались, ходили друг к другу в гости, и, главное, была очень вкусная еда.

Ну а в последние годы перед войной вошли в быт и советские праздники: 1-e мая, день Октябрьской революции, день Красной армии. В семьях их не праздновали, но в клубе села проводились торжественные собрания.

Заканчивались праздники и опять начинались будни: сенокос, молотьба. Но всегда было очень приятно жить в селе, и любая погода не была помехой в жизни. Радовала домашняя обстановка: двор, хлев, сарай, погреб, куры утки, гуси, корова, лошадь, телега, сани, сбруя, сельскохозяйственный инвентарь.

Наша пища дома: картофель, молоко, простокваша, ржаной хлеб, рыба и мясо (правда, не всегда), но как-то все было вкусно приготовлено. Мать старалась, а дети ей помогали сделать вкусную пищу. И мы собирались за стол все вместе и с аппетитом все поедали. Хорошо было жить и так хотелось, чтобы так было всегда!

Местечко было большое, евреев было много, все разговаривали на идиш, писали и читали на идиш. Многое изменилось после того, как исчезли еврейские религиозные и светские школы. Я еще успел два года поучиться в хедере, закончить еврейскую семилетку и педрабфак. А последующее поколение, дети моложе меня, учились в общеобразовательной школе на русском и белорусском языках. Но, несмотря на это, еврейские традиции в местечке сохранялись.

Все это прервала война…

На оккупированной немцами территории

Селец не миновала катастрофа. Я тоже попал в лапы к фашистским захватчикам.

Вот как это было: в Сельцe и Могилеве юношей осталось мало, в основном, остались пожилые люди, солдатские жены и их дети. Кадровые военные, как только началась война, были мобилизованы в Красную армию. Та часть молодежи, которая училась в Могилевском пединституте и подлежала мобилизации, была призвана горвоенкоматом, прошла комиссию, но в действующую армию не была отправлена. Всех почему-то держали до окружения города, а попытка эвакуировать молодежь не удалась. До захвата города мы, молодежь, были задействованы в ополчении, некоторые из нас даже были вооружены винтовками, и за каждой группой был закреплен какой-то объект для охраны. Когда немцы ворвались в город, мы вступили в бой, многие погибли и многие попали к немцам в плен. Кому-то удалось спрятаться и потом уйти домой. Мне тогда удалось спрятаться, так что я к немцам не попал. Через неделю после захвата города Могилева я смог вернуться домой в Селец.

Я шел по обочине шоссейной дороги. Было тихо. Я брел не спеша, миновал шелковую фабрику, кожевенный завод, кирпичный завод, слева было Буйничское поле. Подошел к каплице, к двору и домику мастера шоссейной дороги. Колодец недалеко от дороги у дома. Я напился воды. Из дома вышла женщина, мы поздоровались. Она выразила возмущение действиями немцев. Я пошел дальше. Справа проходит железная дорога, мне знакомый полустанок, много раз я там бывал. Вот и мое село, слева – сосновый лес, сколько раз я здесь бывал – не счесть. Через лес я с друзьями ходил к Днепру, много раз купался в нем, на пляже загорал, на лугу бывал, что тянется до Днепра. Траву косил; я косил, а семья сушила траву и домой убирала – на корм буренке. А теперь, что будет? Страшно подумать! Вот первый дом, здесь живут белорусы, живут здесь давно. Когда я маленький был, то уже знал, что по краям села живут неевреи. Прошел с полкилометра и приблизился к дому Городнера. За Городнером – наш небольшой дом. На улице – ни души. Подхожу к нашему дому – меня никто не встречает. Но родители и Абрашка дома, остальных дома нет: Розы, Сарры, Поли и Гали. Захожу в дом. Все обрадовались, но лица печальные и растерянные. Hет той радости, которая была до войны. Ведь на дворе начало августа 1941 года. Все надеются на то, что немцев отбросят назад, как за две недели до этого их уже отбросили наши части. Но время идет, канонада слышна, а ничего не меняется. Кто-то предлагает уходить в лес, стать партизанами. Но что делать с больными, детьми, стариками?! Время идет. Прошла половина августа. Немцы создали комендатуру в селе, но пока тихо, они никого не трогают. Мы ходим в колхоз на работу, началась молотьба, но немцы зерна никому не дают. Зерно вывозят. Настроение у белорусов изменилось: они думали получить землю, а фрицы им земли не дают, мол, земля принадлежит теперь вермахту. Они ни зерна, ни картофеля не дают крестьянам. Август прошел. Никто ничего не предпринимает, хотя все понимают, что попали в капкан. Хорошо, что, кто успел, тот эвакуировался. Может быть, им удастся спастись, если в дороге ничего не случится. Мужчины молятся. Моя мать просит отца спасти детей. Он надевает талес и тфилин, поворачивается в угол и молится... Мы продолжаем ходить на работу в колхоз. Зачем и для чего, не знаем – так делают все. Скоро еврейский Новый год, но что он нам принесет? Дни идут.

9 сентября 1941 года рано утром нас разбудил лай собак. Это были немецкие овчарки. На улице шум. Посмотрели в окно – кругом немцы в касках, на поводках держат собак, в руках у них автоматы. Всех выгоняют из домов на улицу. Наших соседей тоже. К нам во двор заходит немец, он требует, чтобы мы вышли из дома, наставляет на нас автомат, выгоняет со двора. Я посмотрел налево: возле дома Городнера стоит немец с пулеметом. Это начало нашего местечка. За Городнером – дома белорусов, и их не трогают. Значит только евреев.

Отца не было дома. Он что-то рано вывел лошадь на пастбище, но когда услышал шум, привел лошадь домой. Его схватили тоже.

Немцы погнали всех в сторону Могилева. Кто что успел, надел на себя и взял, что мог. Вот и все.

Мы в дороге, мы в пути. Прощай, любимое село. Немцы ведут нас, как преступников. Плачут женщины и дети, орут фашисты. Движется мертвая процессия в сторону Могилева. Слезы скоро кончились. Стало тихо. Миновали кирпичный завод, шелковую фабрику, браму, втянулись в город. Идем мимо базара. Здесь мы бывали много раз. Направо – Луполово, а мы идем прямо, наверх, выходим на Первомайскую улицу, доходим до Виленской, остановились. Нас – меня и моего братишку Абрашку, моего соседа Арона, его двух братьев, Элю Немчина и Биню Бульмана – отделили от всех. Остальных повели на Виленскую улицу и разместили в нескольких домах. Нас погнали дальше. Привели в какую-то новостройку, как нам стало известно, – в гараж авторемонтного завода – в будущем – концлагерь. Нам не дали отдохнуть. Дотемна гоняли с носилками с битым кирпичом и досками. Все это мы куда-то таскали, и только бегом, без остановки, туда и обратно, обратно и туда. Что это за безумное издевательство! За что? – Мы евреи – вот за что. Горит тело и душа – мы бегаем. Плетки мы чувствуем, и слова мы слышим, значит мы еще живые. Наконец, ночь наступила. Нас загнали внутрь, и мы попадали на цементный пол. Утром некоторые уже не поднялись. Их мучения закончились. А мы еще живем. Нас повели на какие-то развалины. Там еще были люди, это были евреи из Могилева и районов. Но что-то их мало, где остальные – думал я. Нет их уже. Они стали жертвами фашизма. Им уже легче, они молчат, им работать не надо, и они уже не плачут. А что делается в гетто, где все наши, местечковые. Где мама и папа мои, где моя сестра Голда и ее дочурка? Живы они или их уже нет – вот что в моей голове.

Со мной мой братишка, ему бы в школу – сейчас сентябрь, в прошлом году в это время он учился, а теперь он, как и взрослые, носит носилки с кирпичными обломками, фашисты его бьют и орут на него.

Вот и Арон. Он мечтал быть преподавателем географии, еще институт не закончил, перешел на 4-ый курс. А здесь немец нацелил на него фотоаппарат, хочет запечатлеть этого еврея, послать его фотографию с желтой звездой своей женщине и деткам. Его детки должны учиться, а евреи не должны. Они должны в земле лежать – так хочет его фюрер.

Рядом с нами Биня Бульман. Его отца немцы расстреляли. Он до войны в школе учился и вместе с отцом в колхозной кузне работал. Фашист ударил его по спине, когда он носилки поднимал. Фрицу показалось, что Биня не так быстро нагнулся.

Концлагерь

Мы слышали о концлагерях, но понятия не имели, что это такое. Но 9 сентября 1941 года мы, евреи из местечка Селец, попали к фашистам в концлагерь. Фашистский концлагерь – это лагерь смерти. Местонахождение его: Могилев, Первомайская улица, гараж авторемонтного завода. Двор и здание окружены тремя заборами, один из которых – из колючей проволоки. Вершились заборы металлическими треугольниками с проволочной сеткой , высота заборов - выше двух метров. Днем и ночью на вышках по углам забора дежурили часовые с пулеметами и прожекторами, там же были телефонные аппараты. Кроме немцев, для охраны были привлечены украинцы.

Спали мы на двухъярусных нарах, на голых досках. Постелью служила нам наша одежда, в которой нас захватили в наших домах. Кормили похлебкой два раза в день. Хлеб-эрзац давали вечером – грамм 100–120.

До уничтожения хозяева лагеря старались выжать из нас последние соки и все трудовые возможности. В лагере фашисты создали мастерские: сапожную, портняжную, слесарную, мыловаренную, бригаду «Циммерляйтер» и кузницу. Там работали специалисты, которых немцы использовали для получения дохода, они на этом наживались, ибо заказы на обмундирование и обувь они принимали от своих же фрицев, и, видимо, не бесплатно. Приводили в лагерь евреев не только из Могилева, района и области, но и из других районов Белоруссии. Из Слонима привели 400 человек и за две недели всех уничтожили.

В ноябре 1941 года они расстреляли моего брата Абрашку, братьев Арона, Хоню и Тану, и других, имен которых я не знаю. Каждый день люди умирали насильственной смертью.

Когда с евреями почти покончили, в лагере появились люди других национальностей, в чем-то провинившиеся перед немецкой властью. Если они попали в лагерь смерти, то им, как и нам, «повезло». Фашисты использовали только тех, кто им был нужен, а что касается остальных – они уничтожались.

Утром каждый день проверяли присутствие всех узников. Фашисты вели строгий учет людей.

Бежать из концлагеря было практически невозможно. Я пытался бежать с группой из трех человек, но два раза мои попытки проваливались. На третий раз удалось осуществить свою мечту.

Из нашей семьи в живых остался я один, все остальные: отец, мать, брат, сестра с дочуркой были расстреляны еще в 1941 году.

Побег

31 декабря 1942 года я, Маненок Федор и Тылькич Костя бежали из концлагеря. 2 января 1943 года мы прибыли в деревню Загатье Кличевского района Могилевской области. Мы удачно прошли по бездорожным местам 35 километров за двое суток. Шли, в основном в ночное время, но иногда и днем. Нам везло. Мы нигде не задерживались. Заходили по пути в крайние хаты деревень, подкреплялись, в основном, хлебом и сухарями. Добрались до партизанской зоны. Партизанский связной нам показал безопасную дорогу. Мы обошли деревушку, вышли к реке Друть, переправились через нее ползком, ибо на реке был слабый лед. Поднялись к железной дороге (она была партизанами выведена из строя) и днем пришли в деревню Загатье. У сестры Федора поужинали, переночевали и утром встретились с партизанами 255-го партизанского отряда Рогачевского района (он тогда находился в Кличевских лесах, которые почему-то называли Ялтой).

Я партизан

3 января 1941 года меня зачислили в этот отряд – Рогачевский 255 Гомельского соединения. Я участвовал в спускании под откос немецких эшелонов, в разведке, в разгроме немецко-полицейских гарнизонов, в засадных и открытых боях, в рельсовой войне, в обстреле немецких эшелонов, которые следовали на фронт, в выпуске боевых листков и стенгазет отряда, в выпуске журнала «Комсомол Рогачевщины», в распространении сводок Совинформбюро.

В марте 1943 года меня перевели из 255 отряда в 258-й комсомольско-молодежный отряд Рогачевской бригады. Там меня избрали секретарем комсомольской организации отряда, назначили помощником комиссара по комсомолу. В этом отряде я находился до соединения с Советской армией 28 июня 1944 года. (В комсомол я вступил, еще будучи в пединституте, в 1937 году.)

В отряде было 512 человек, из них 70% комсомольцев. У всех был порыв, желание мстить врагу за злодеяния, творимые фашистами на нашей земле. Это их вдохновляло на подвиги во имя победы. Фашисты не только уничтожали евреев, но принесли горе, мучение и смерть и белорусам, и русским, и другим народам Белоруссии. Фашистские палачи жгли села вместе с людьми, грабили и увозили в рабство молодых людей. Одним словом, фашисты принесли смерть и разорение . И всем стало ясно, что надо этих извергов уничтожить.

Я приносил в отряд сводки Совинформбюро, партизаны знали, что происходит на фронтах Великой Отечественной войны. Я проводил комсомольские собрания, где мы анализировали события в тылу врага – не только в Гомельской области, но и во всей Белоруссии, на Украине и в России.

Я вместе со всеми участвовал во всех боевых операциях и вместе со всеми переживал потери в боях с фашистами. А у нас были большие потери, как у партизан, так и у населения. В Рогачевском районе палачи сожгли 6 деревень вместе с жителями. В ответ на эти деяния партизанами были разгромлены немецко-полицейские гарнизоны, шоссейные и железнодорожные мосты, телефонно-телеграфная связь. 8-й партизанской бригадой было уничтожено 15000 немецких солдат и офицеров. Партизаны вносили свою лепту в разгром врага.

Наш отряд вместе с бригадой соединился с Советской армией 28 июня 1944 года. 1 июля мы вошли в Рогачев, часть партизан была оставлена в районе, часть ушла вместе с Советской армией и участвовала в боях по освобождению Белоруссии от немецко-фашистских оккупантов. Я в Селец не вернулся. Остался в Рогачеве. Я знал, что сталось с имуществом моих родителей. Все было разграблено. Там жить я не смог бы. Слишком глубоки были душевные раны, слишком живы воспоминания о кровавых событиях: смерти матери, отца, братика Абрашки, сестры Голды и ее двухлетней дочурки Яночки.

После войны я был в Могилеве, был на кладбище. Там установили памятник жертвам фашизма. В общей могиле лежат и мои родные... Тяжело сознавать, что их нет в живых, что они погибли мученической смертью от рук немецких палачей.

Моя скорбь не имеет предела. Простите, дорогие, что я не мог вас спасти. Но я, сколько мог, за вашу смерть мстил врагу.

Пока я живу, я вас не забуду. Ваш сын и брат Нохэм Цейтлин.

Израиль, 1999 год