Шел 1941 год, июнь 22-го дня. Первое появление немецких самолетов над Минском, пожары от бомб, эвакуация через город, вынужденные привалы раненых и утомленных евреев из других мест. Разруха в домах евреев, плач, стон, зовы к спасению и о помощи. 23 июня в 6 часов появление почтальона, который произнес: «Вам, гражданин Довидович, повестка на сборный пункт». В повестке значилось: ул. Советская 107, Белпедтехникум, явка в 7 часов утра сегодня, иметь при себе кружку, ложку и на один день продуктов. Подпись: «военком района». Эту весть мои самые близкие приняли как самое тяжелое. Появились все: близкие и родственники, чтобы проводить меня в долгий и тяжелый путь. Плачи, стоны, причитания. Настала минута прощания. Нас привели на сборный пункт и объявили, что мы являемся защитниками Родины. Для меня настали самые тяжелые минуты, я полностью осознал, что я оторван от семьи, от близких, от мирной и спокойной жизни. В этот же день, не успев переодеть, нам выдали технику и отправили на оборону города, где мы простояли до 24-го июня. А утром нас построили и повели в обход города на Червенский тракт, по тракту шли немецкие транспорты, перемешанные с гражданским населением и гражданским транспортом, отступающим в направлении Могилева на Днепре. На всем пути мы подвергались обстрелам немецкой авиации. На пути было очень много трупов гражданского населения, в основном, отступающих евреев с их семьями. 25-го июня мы прибыли в город Червень, где мы не обнаружили никого из местного населения евреев, в основном, большинство из них ушли в леса, а другая часть была побита и разграблена местным населением.

Первая встреча с неприятелем. Немецкий десант встретил нас на пути к местечку Березино, много наших жертв и жертв гражданского населения. 26 июня. Местечко Березино. Вокруг нас местное население. Очень часто слышны вопросы, много ли мы встречали убитых евреев по пути, причитания евреев: «Надо было бы бежать, да жалко оставлять нажитое». 27-го июня вечером – формирование нашей части и выход по направлению к Могилеву. Hа всем пути до Могилева – спокойно, прибыли в город 28-го вечером. 29-го утром нас расспрашивало мирное население, что делать, через несколько часов начался воздушный налет и появились пожары и жертвы. Нас вывели за город, мы начали переправу через реку Днепр. На переправе нас встретили регулярные немецкие войска и авиация. Большая часть из нас переправилась, и мы оказались в районe Белорусские горки, то есть двигались по направлению на Смоленск.

К исходному рубежу мы прибыли 12-го июля – это был пригород Смоленска. По прошедшему пути в населенных пунктах мы встретили очень много пожаров и жертв местного населения. В районе Смоленска мы продержались примерно до последних чисел июля 1941 года. Последний бой с регулярными немецкими войсками я помню 29 июля в деревне Лопатино под Смоленском. Там наша часть попала в окружение и, к стыду своему, я попал в плен к ненавистным немцам. 30 июля 1941 года немцы обыскивают, спрашивают, снимают петлицы, ремни. Мы принимаем вид бесформенных солдат и офицеров. Выстраивают нас в колонны, окружают мотоциклистами и сопровождают истребительной авиацией, ведут по направлению к местечку Копасть. Вечером 2 августа расположились на отдых, кирпичный завод над рекой вблизи Копасти. Располагают колонны в квадрат, окружают пулеметами, объявляют: кто поднимется с места – расстрел ста пленных. 2 августа рано утром поднимают, следует команда: ваш путь лежит на Минск. В этот же день прошли 20 километров, многие ослабли без пищи и воды, начались избиения и расстрелы отставших. 4 августа мы оказались в воротах оршанской тюрьмы, тут же нас стала осматривать комиссия, которую возглавил гауптштурмфюрер войск СС майор Кирлесс, который приказал всех здоровых загонять в стены разбитой тюрьмы. А остальных – в расход. 5 августа нам был зачитан приказ командующего войск СС: офицеры, комиссары и честные солдаты, которые хотят вернуться домой, должны верить в то, что доблестные войска фюрера займут Москву и будут властвовать над вами. Спустя два дня начались внутренние так называемые, еврейские погромы среди пленных 9-го августа небольшая группа из нашей тюрьмы была послана на работу на местный льнокомбинат, куда удалось попасть и мне. Через несколько дней нас отправили в лагерь СС, который находился неподалеку от Минска, так называемая «Масюковщина». Прибыли на место 16 августа, нас расположили вблизи железнодорожного полотна, где началась сортировка офицеров, политруков, евреев. Я попал в число евреев, группа которых составляла 940 человек. Нас построили отдельно в шеренгу и отдали команду: «По порядку рассчитайсь, каждый третий – выходи, три шага вперед». Эта группа составила 330 человек, среди которых находился и я. Нас отвели в сторону на возвышенное место. Остальных 610 человек еврейских солдат и офицеров поставили в центре всех колонн пленных, скомандовали раздеться догола, взять друг друга за руки и плясать. Немецкие офицеры все это фотографировали. Через некоторое время последовал приказ: «Все пленные должны помнить, что вы переносите все тяготы из-за евреев и большевиков. Разрешаем вам бить их сколько кому угодно». Это длилось примерно пару часов, до того, как пришел взвод литовцев, и евреев расстреляли на глазах военнопленных. Нас, оставшихся, 330 человек, загнали в большой подвал, где ранее хранился картофель, там нас держали до первых чисел сентября 1941 года. Кормили два раза в день отходами пищи от пленных, прогулок не давали. Из этой группы нас осталось в живых 48 человек. Трупы остальных лежали в подвале вместе с нами. Примерно числа 6 сентября нам приказали вытащить трупы из подвала наружу, и их отвезли на повозках. Нас построили и повели в гор. Минск.

Нашу колонну вела охрана из 6 человек полицейских-украинцев, вели нас через Минское гетто, по дороге отстающих подгоняли ударами прикладов винтовок, семь человек было расстреляно на территории гетто за отставание в пути. Лагерь, в который нас доставили, находился в гор. Минске на ул. Широкой, он именовался «Лагерь СС». Лагерь при гестапо, где возглавлял командование генерал Ценнер. Лагерем, Минским гетто и тюрьмой командовал гауптштурмфюрер Лёкай. Лагерфюрером был унтер-офицер Вакс. Минским гетто сначала руководил обер-лейтенант Рихтер, его заместителем был унтер-офицер, местный немец, Городецкий.

В лагерь нас привели к концу дня, расположили в конюшне бывшего 38-го кавалерийского полка. Утром нас проверили и определили в казармы. В этот же день нас всех опросили: какие специальности, гражданские и военные, из каких частей, из каких фронтов. Переводчиком в лагере был Блятман, варшавский еврей, он же выполнял должность гаупт форарбейтера. Это был человек, который старательно угождал коменданту, не щадил его жертв. Меня назначили возчиком на лошади. Возить мне пришлось, в основном, трупы военнопленных евреев, которые умирали или были пристрелены немцами, их лакеями-литовцами и украинскими полициантами. Одновременно меня и еще группу из 6-ти человек заставили вывозить из лагеря содержимое выгребных ям за пределы лагеря. Тогда мне удалось установить связь с гетто. Мое знакомство было с одной еврейской девушкой – Бройниной, Броней, которая мне сообщила о том, что моя семья жива и находится в гетто. С тех пор, по договоренности с охраной, я часто заезжал в гетто, чтобы повидаться с родными. Последний раз я был в гетто 5 ноября 1941 года. Вечером уже заметно стало беспокойство. Юденрат, который возглавлял Мушкин, бывший директор минского госпромторга, неофициально подсказал, что завтра, 6 ноября, в гетто начнется погром. Было выстроено очень много колонн из тех лиц, которые работали в немецких фирмах, чтобы их вывести в немецкие военные части. Одновременно было объявлено о том, что одна колонна будет выведена в лагерь СС на Широкой. 5 ноября ночью войска СС, украинские и литовские батальоны совместно с местной полицией окружили проволочное заграждение вокруг гетто. На рассвете начался погром, который длился 6–7 ноября. По неточным подсчетам, погибла 21 тысяча человек. Очень много из погибших в погроме оказались на территории гетто, в его дворах, в коридорах, на улицах. Основная масса была выгнана за город на бывшую территорию военного гарнизона на Масюковщине. Расстояние между гетто и этим местом примерно 10 км. Трупы были сложены пластами в ямы, где добывалась глина для кирпичного завода. Лица, которые были выведены из пределов гетто, вернулись в гетто 8 ноября. Нас, лагерников с подводами и пеших, отправили в гетто, чтобы подобрать трупы и отвезти в заранее подготовленную яму на еврейском кладбище, которое располагалось на территории гетто. С появлением в гетто мы видели, как немцы с полицией собирали из домов имущество погибших и передавали местному населению. В гетто царила тишина. Люди, которые вернулись, прятались в спрятах и погребах, некоторые люди разыскивали среди трупов своих родных и близких. Такой беспорядок продолжался несколько дней.

По истечении времени начались так называемые ночные погромы: окружали кварталы улиц и отдельные дворы, выводили во дворы и на улицы целые семьи под видом партизан и коммунистов. Таким образом уничтожали по несколько тысяч человек. Это длилось до 20 ноября. В ночь на 21 ноября окружили гетто и совершили погром на лиц, живущих вблизи проволочного заграждения, под видом связи их с местными крестьянами. В этом погроме погибло 16 тысяч человек. Назавтра нас, пленных, снова заставили подбирать и отвозить трупы. Трупы засыпались дезинфицирующими материалами, ямы оставались открытыми.

В остальное время нас использовали на разных работах. Каждое утро нас выстраивали, и мы подвергались осмотру врачей, и по их указанию выводили в расход слабых. Трупы зарывали на территории лагеря временно, пока не собиралось большое количество. Более слабыми оказывались евреи, привезенные из Германии, Австрии, Чехословакии – те, которые плохо понимали русский, украинский, литовский языки. Над ними особенно издевались.

Наш лагерь, в основном, занимался ремонтом обмундирования, обуви – ремонтом обоза для фронта. Бывали времена, когда у нас в лагере появлялось руководство из местных властей. Белорусы по их команде отбирали отдельных лиц и мучительно расправлялись с ними, а руководство фотографировало. Эти же комиссии выезжали в гетто, осматривали отдельные участки и распоряжались часть людей отправить в лагерь, а остальных – в расход. Дома заселяли новыми жильцами-белорусами.

Были времена, когда появлялись в лагере местные руководители, перед ними выводили двух-трех пленных, раздевали догола в зимние дни и обливали из брандспойтов водой, после чего загоняли в специально построенный карцер и писали объявления на русском языке и вешали на воротах лагеря: «Уничтожено на глазах у пленных три командира-партизана».

Наш лагерь насчитывал примерно до 8 тысяч человек. Спустя 2 -3 месяца количество уменьшилось до тысячи. Кормили нас почти стандартным рационом: картофель нечищеный кусками и немного перловой крупы, заправленных рыбьими головами. Этот суп мы получали два раза в день по 0,5 литра и еще по 300 грамм черного хлеба. Получение пищи сопровождалось побоями полицейских.

В первом погроме, 7 ноября 1941 года погибла вся моя семья. Остались в живых моя жена, потому что она была угнана в колонне вместе с нашей дочерью и моим братом. В следующий погром, учиненный на маленьких детей, погибла моя дочь, которой было год и восемь месяцев. Дочь погибла из-за того, что жена была вынуждена пойти на работу вместе с моим братом и оставить дочь одну дома.

Шло время. Мне удалось связаться с одной гражданкой, Полонской Ниной, которая меня связала в лагере с товарищами. Бренер Довид, Абрам Гурвич, Цукер Анцель. От них мне стало известно, что в 40 км от Минска есть партизанская бригада им. Фрунзе, и мне было дано поручение подготовить транспорт, чтобы вывезти из лагеря оружие и другие материалы, которые были спрятаны на территории лагеря. С группой людей, которых я упомянул, и еще с несколькими товарищами я выехал в гетто. Из гетто мы взяли мою семью и семью Бренера. Когда выходили из гетто, нас сопровождали два полицианта. Мы прошли город до деревни Куросовщина по направлению в Дзержинск, там нас встретила группа во главе с партизанкой Брайниной, которая сегодня живет и трудится в Минске. Путь выхода из лагеря, поездка за лесом и люди для помощи в погрузке были согласованы с форарбайтером и переводчиком Бляйтером, который проводил нас из ворот как всегда с шумом и нагайкой и приказал полиции, не щадя, бить нагайкой тех, которые будут плохо или слабо работать. Полицаи приняли это за должное. Чтобы заехать в гетто, была выдумана причина: подбить подковы лошадям. Чтобы выехать из гетто по направлению к лесу с семьями, мы договорились с полицейскими, и они получили от нас большую сумму денег. При встрече с партизанами (они были в гражданском) они подошли к нам неожиданно, напали на полицейских, обезоружили их и связали.

Когда мы приблизились к месту стоянки партизан, нас там встретили веселой толпой и рукопожатиями. 11 января 1943 года мы прибыли в Дзержинский район, деревню Ясево. Для приема явился командир бригады Субботин (Серебряков), комиссар Вальчик, начальник штаба Васильев, командир Дзержинского партизанского отряда Голицев. Начался опрос: национальность, партийность, за что и где был взят в плен и в какое время. После опроса меня назначили в штаб бригады, а вместе со мной – мою жену и брата, которому было неполных 13 лет, а остальных направили в отряд Дзержинского. Утром меня вызвал комбриг и объяснил обстановку. Дал задание: вместе с группой знающих район подготовить мясо и другие продукты для выхода, чтобы снабдить каждого партизана сухим пайком не менее, чем на три дня, в связи с предстоящей блокадой. С началом блокады наша бригада, как и другие, разбилась на мелкие группы. Мы очутились после блокады в районе Налибокской пущи. Я недосчитался многих своих товарищей.

В партизанском лагере начался постепенный сбой. Наше командование начало винить евреев в том, что из-за них, якобы, марафон и война. Положение евреев в лесах ухудшилось, мелким группам стало невыносимо тяжело, начали учащаться убийства в спину «неизвестных лиц». Исходя из этого стали организовываться еврейские партизанские отряды в Налибокской и Иванецкой пущах, как отряд им. Кирова, который возглавил бывший партизан бригады Буденого минский еврей Зорин. В этом отряде насчитывалось впоследствии около 1000 человек, стариков, детей и женщин. Питались при помощи небольшой боевой группы за счет местного населения, из немецких гарнизонов и пр. Еврейским отрядом, который именовали отрядом западников, командовал новогрудский еврей Бельский. Этот отряд жил лучше, за счет того, что его обитателями были местные жители. В отряде Кирова могло бы сохраниться еще больше людей, если бы не злоупотребляли его начальники. Надо признать, что в этих отрядах народ, в основном, занимался хорошими делами. Так, например, организовывали выпечку хлеба и оружейные мастерские, изготовление колбасных изделий, обуви и одежды. Все вышеупомянутое делалось для более мощных отрядов и бригад, чтобы за счет этого продержать семьи. Эти мастерские привлекали внимание всех партизан. Многие бригады прибегали к их помощи, и это еще больше бесило ненавистных хулиганов против евреев.

Шел 1944 год, нас частично стали снабжать с воздуха, положение улучшилось, боеприпасов стало больше. Начались операции по подрывам железнодорожного полотна и эшелонов. Враг, как за пределами леса, так и в лесу, еще больше старался уничтожать евреев. Так, по слухам, в Минском гетто людей осталось очень мало. Мне удалось послать в Минское гетто связных и привезти оттуда 11 человек евреев, которые попали в разные партизанские бригады. Среди них была партизанка Дора Крошинская, которая теперь живет в Минске. С ее появлением в отряде стали известны подробности всего того, что происходило в гетто.

Антисемитизм разгорался, стали распространяться слухи, якобы гестапо готовит диверсантов из евреев, чтобы больше разжечь ненависть к евреям. Партизанам-евреям стало непосильно убеждать людей и опровергать эти слухи. Наши командиры часто говорили: "Честный русский человек, хотя и был полицаем, убивал жидов, но Родину будет защищать!"

Но пришло время, и военную машину, наконец, заставили замолчать. Кончились военные действия, удалось уцелеть мне, моей жене и брату, который был заброшен в Речицкий детдом. Собрались в родной, полууничтоженный город Минск. Хозяйства никакого, средств нет, жилья лишились. Приступили к новой жизни.

Военный учет – и снова воинская часть. Меня посылают в Берлинскую опер. группу. Новый разрыв с оставшейся семьей. Служил до конца 1946 года.

Пришло время продолжить путь. Договор между двумя правительствами открыл для меня новый путь. Я решил сделать то, что должны сделать многие из страдающих, которые перенесли на себе ужасы прошедшей войны, и все честные евреи, которые хотят сохранить свое поколение и называть себя с достоинством человеком, имеющим Родину. Я и моя семья надеемся, что наш путь будет довершен успешно, и мы сможем стать полноценными гражданами цветущей Родины.

Переход из Ада в Рай